Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 1

   В это время на палубе под командой Эссена энергично развертывались работы по спасению корабля. Повреждения оказались незначительными. Спустив на воду гребные суда, матросы быстро подвели пластырь, и «Севастополь» полным ходом двинулся к берегу в бухту Белого Волна на мелководье.
   Старший офицер доложил, что пробоина ниже броневого пояса, между двадцать третьим и тридцатым шпангоутами, и что, «роме того, пришлось затопить вследствие Начавшегося от взрыва пожара патронный погреб и первую угольную яму, а заодно и прилегающие коридоры.
   — Водонепроницаемые переборки выдерживают напор воды? — справился Эссен.
   — Их сильно выпучило, но пока что они держат.
   — Все же немедленно пошлите их укрепить.
   — Лейтенант Акинфиев при взрыве отравлен газами, — доложил подошедший матрос, — их унесли в каюту.
   — А — Сейчас же послать туда врача, — забеспокоился Эссен. — Как это его угораздило? Никто, кроме него, кажется, не пострадал?
   — Еще два матроса блюют за борт, тоже газу наглотались, но те, должно, скоро очухаются, — добавил матрос. — Лейтенант Акинфиев еще слабый после ранения на» Страшном «, они поэтому и сомлели.
   Затем Эссен приказал затопить для выравнивания крена три коридора с правого борта и наблюдать за состоянием переборки у порохового погреба.
   Через минуту загрохотала цепь отданного якоря, и броненосец, слегка вздрогнув, остановился.
   Пока» Севастополь» справлялся с починкой своей пробоины, остальная эскадра была занята отбитием минных атак японцев.
   Когда в четвертом часу утра на востоке начало светать, японцы поспешили уйти в море. Лучи прожекторов постепенно поблекли и растаяли в наступающей заре. На всех кораблях усиленно засемафорили, донося флагману о своих потерях и повреждениях. Вскоре к подорванному «Севастополю» подошло несколько портовых пароходов с мощными спасательными средствами. Прибыл и главный инженер порта Кутейников с бригадой рабочих. Водолазы немедленно осмотрели пробоину, которая оказалась площадью около четырех квадратных саженей.
   — Счастливо вы отделались, Николай Оттович, — обратился Кутейников к Эссену. — Во тьме кромешной подвести пластырь под такую пробоину дело далеко не легкое. Кроме того, вы приняли на левый борт около тысячи тонн воды и легко бы могли совершить сальто-мортале килем вверх.
   — Мы его избежали, затопив отсеки противоположного борта. Когда можно рассчитывать на окончательный ремонт корабля? — спросил Эссен у инженера.
   — Минимум месяц, если не больше, так как вы в док не влезете, работы придется вести при помощи кессона, что требует больше времени.
   — Для Витгефта и его компании это будет подходящим предлогом, чтобы еще месяц сидеть сложа руки в Артуре, — мрачно проговорил Эссен.
   Около семи часов утра «Севастополь» на буксире был введен в гавань, где и ошвартовался у набережной.
   Акинфиев едва добрался до квартиры Ривы и сразу слег. Врачи определили у него воспаление легких и признали положение тяжелым.
   Утром десятого июня Звонарев с удивлением увидел, что эскадра почти вся вышла на внешний рейд, в гавани осталось всего два-три корабля, и те подтягивались к проходу. Сев на лошадь, он широкой рысью направился к укреплению, носившему название Большого Орлиного Гнезда. Расположено было оно на второй линии сухопутной обороны, между вторым и третьим фортами, и считалось одним из основных узлов обороны. Вздыбленная в небо, отдельно стоящая скалистая гора была увенчана сильным редутом и батареей дальнобойных шестидюймовых пушек Канэ. Естественная крепость этой позиции была так велика, что оборонительные сооружения здесь сводились лишь к постройке в скале казематов для гарнизона и пороховых погребов и насыпке стрелковых валов.
   Со скалы открывался широкий вид как в сторону суши, так и на море, поэтому Орлиное Гнездо имело исключительно важное значение как передовой артиллерийский наблюдательный пункт. Учитывая это, Кондратенко уделял ему весьма большое внимание и часто бывал там. Сегодня Звонарев также должен был встретиться здесь с генералом. Подъехав к укреплению, прапорщик спешился и стал карабкаться по узенькой крутой тропинке вверх.
   На Орлином Гнезде он застал много народу: кроме обычных рабочих, солдат и китайцев, занятых на работах по укреплению, сюда собралось много офицеров, служащих различных учреждений города, нортовых рабочих, внимательно наблюдавших за действиями эскадры и старавшихся угадать ее дальнейшие намерения.
   — Сегодня наши морячки настоящие именинники, — проговорил Кондратенко, здороваясь с Звонаревым. — Весь Артур высыпал, чтобы поглядеть на эскадру. Сам Стессель поскакал на Золотую гору с Белым и Никитиным.
   — Я, откровенно говоря, не верил, что моряки выйдут из Артура, — признался Звонарев.
   — И теперь приятно разочарованы? Дай бог им встретить не всю эскадру Того, а только ее часть. Со всей вашим, конечно, не справиться, частями же, быть может, как-нибудь и одолеют.
   К ним подошли несколько человек инженеров и офицеров, и начался общий разговор.
   — Наши адмиралы слишком трусливы, чтобы осмелиться принять бой; поверьте, как только они увидят эскадру Того, то обменяются с ним парой выстрелов и побегут до дому. Готов пари держать! — горячился Рашевский.
   — Вы, Сергей Александрович, несправедливы, — возражал Кондратенко. — Громадное превосходство японцев на море заставляет Витгефта быть осторожным и не рисковать зря, поэтому-то он и не выходит в море.
   Был уже полдень, когда эскадра наконец тронулась с внешнего рейда, провожаемая тысячами самых разнообразных напутствий. Кондратенко с Звонаревым поехали на Золотую гору для свидания со Стесселем.
   — Выпроводили наконец-то самотопов в море, — радостно обратился Стессель к Кондратенко. — С самого утра жду здесь, когда они наконец уйдут.
   Как только эскадра скрылась за горизонтом, Стессель двинулся домой» захватив с собой и Кондратенко.
   Усталый Звонарев пошел к себе отдохнуть и лег спать.
   Проснувшись поздно вечером, он подошел к открытому окну.
   На него пахнуло ночной прохладой и запахом гниющих морских водорослей. Весь Артур был погружен в вечернюю мглу, улицы слабо освещались молодым месяцем. Из порта доносился стук молотов и тяжелое дыхание паровых машин.
   — Сергей Владимирович, ау! — окликнула Звонарева с улицы Варя. — Я уже с полчаса ожидаю, когда вы наконец проснетесь. Заходила два раза, и ваш денщик все время докладывает: «спять». Что вы ночью-то будете делать?
   — Гулять, — ответил Звонарев.
   — Я хочу вам показать заграничный журнал, где изображен Утес и Борейко. Закройте окно и зажгите лампу, — распоряжалась девушка.
   Звонарев повиновался.
   Девушка вошла, держа в руках стоику иностранных газет и иллюстрированных журналов. Тут были «Норд Чайна дейли ньюс», «Шанхай пресс», «Джапан тайме»и, кроме того, несколько американских журналов.
   Варя раскрыла один из них и показала снимок Электрического Утеса. Рядом в овале был помещен портрет смеющегося Борейко.
   — «Электрейшен рок энд хер коммодор кептэн Борейко», — прочитала Варя. — Видите, как вашего Медведя возвеличили: сразу и в капитаны произвели, и сделали командиром Электрического Утеса. А здесь помещены и вы. — И Варя показала группу инженеров во главе с Кондратенко, среди которых Звонарев увидел и себя.
   — Так это всего неделю назад нас снимал германский военно-морской атташе капитан Гопман. — удивился прапорщик.
   — Есть снимки и поновее, — лукаво улыбнулась Варя.
   Перелистывая журналы, они наткнулись на фотографию Стесселя, снятого во время раздачи наград на Электрическом Утесе.
   — Кто же это снимал? — недоумевал Звонарев. — Я не видел ни одного фотографа.
   — Да этот противный Гантимуров. Он разъезжает по Артуру да все и всех фотографирует. И потом свои снимки за приличную цену продает иностранным журналам, — мрачно проговорил подошедший к ним Гобято. — Мало того, что у нас тут кишмя кишит японскими шпионами, им, оказывается, еще помогают личные адъютанты Стесселя.
   — Если только сам Стессель не состоит на содержании у них, — добавил Звонарев.
   Внезапно покой тихого артурского вечера был нарушен глухими раскатами отдаленного грома.
   — Надвигается гроза, — заметила Варя. — Днем было слишком душно.
   Гобято подошел к барометру и постучал по стеклу.
   — Едва ли это гроза, вернее, с моря доносится гром орудийной стрельбы, — оказал он.
   — В такой темноте ничего не увидишь и, во всяком случае, перепутаешь свои корабли с чужими. Нет, это, конечно, отдаленная гроза, — настаивала Варя.
   — Выйдем во двор, там должны быть видны зарницы, — предложил Звонарев.
   Все трое спустились на улицу и пошли к набережной в порту. В юго-восточной части неба беспрерывно сверкали не то зарницы, не то отблески выстрелов.
   — Видите, я права, — указала на них Варя.
   Но гулко раздавшиеся один за другим четыре выстрела тут же рассеяли всякое сомнение.
   — Эскадра с боем возвращается в Артур, — догадался Гобято. — Надо сообщить сейчас же об этом Василию Федоровичу. — И они поспешили к квартире Белых. Но генерала они застали уже садившимся верхом на лошадь.
   — Папа, я с тобой, — попросилась Варя.
   — Только живо, — ответил Белый. — Присоединяйтесь ко мне, господа, я еду на Золотую гору, — заторопился генерал и, не дожидаясь, рысью тронул свою лошадь.
   — Пойдем-ка по прохладе, Сергей Владимирович, пешком, — предложил Гобято.
   Они по крутой тропинке стали напрямик подниматься на Золотую гору. Эскадры еще не было видно, но свет ее прожекторов уже ясно проступал на горизонте. По мере ее приближения канонада усиливалась. Было очевидно, что эскадра идет под защиту береговых батарей, отбиваясь от японских миноносцев.
   Белый хриповатым баском громко отдавал нужные распоряжения:
   — Стрелять только Белому Волку. Стрелковой батарее и Утесу на предельных прицелах, чтобы не попасть в своих!
   Солдаты-телефонисты и матросы-сигнальщики торопливо начали передавать это распоряжение на батареи.
   Вскоре открыла огонь батарея Электрического Утеса, за нею загрохотала Стрелковая батарея и глуше отдаленная Двадцать вторая. Весь берег ожил, гремя то сразу целыми залпами, то одиночными гулкими выстрелами. Эскадра тем временем стала на якорь под берегом.
   Никогда еще с самого начала войны Артур не слыхал такой сильной канонады. Выстрелы судов и батарей сливались в один сплошной гул. Стоявшие на рейде корабли казались большими факелами. Сухопутные батареи огненными полосами проступали на темном фоне берега.
   Вскоре на Золотую гору подъехал Стессель. Едва успев слезть с лошади, он во всеуслышание разразился площадной бранью по адресу Витгефта и моряков.
   — Если они с рассветом не уберутся обратно в море, прикажу береговым батареям перетопить всю эту сволочь! — кричал генерал.
   — Мы не знаем еще, в каком состоянии эскадра, какие потери на судах. Быть может, она настолько сильно пострадала в бою, что ей необходимо было вернуться, — пытался урезонить его Белый.
   — Запросите адмирала о потерях и доложите мне, — распорядился Стессель.
   Вскоре ему доложили, — что на эскадре потерь нет и только «Севастополь» случайно подорвался на мине. Это сообщение вызвало у генерала новый припадок бешеной ругани по адресу флота.
   — Трусы, подлые изменники! С рассветом я пошлю Витгефту ультиматум: или немедленно уходить в море, или я обстреляю их с берега. Пусть все батареи будут готовы к этому! — приказал генерал.
   Все же к утру эскадра втянулась на внутренний рейд, и корабли снова мирно задымили в артурском рейде гавани.
   Возвращаясь домой вместе с Никитиным, Стессель проезжал мимо Пресного озера. Русские и китайские ребята, громко смеясь, бросали с берега камни в воду. На воде плавали какие-то разноцветные пятна, в которые мальчишки старались попасть. Никитин удивленно всматривался и никак не мог понять, что собою представляют эти движущиеся желтые, красные, голубые предметы. Наконец он подозвал к себе одного из мальчиков.
   — Что вы здесь делаете? — строго спросил у него генерал.
   — Лягушек надуваем.
   — То есть как это надуваете? — недоумевал Никитин.
   — Ловим лягушку, вставляем ей в задний проход соломинку и через нее надуваем. Затея бросаем ее в воду, она хочет нырнуть, воздух ее не пускает. Мы в них бросаем камнями, а чтобы заметнее было, красим в разные цвета, — деловито пояснил мальчик.
   Генерал громко расхохотался.
   — Вот если бы ты, Анатолий Михайлович, мог так же надуть наших самотопов и затем выгнать бы их в море. Авось тогда бы Витгефт осмелился вступить в бой с японцами!
   И оба генерала отъехали, громко смеясь.
   Вечером одиннадцатого июня к Стесселю приехали с передовых позиций Фок и начальник штаба района полковник Рейс. Друзья сидели в кабинете генерала, тут же находилась и Вера Алексеевна с неизменным рукоделием.
   Стессель показал телеграмму Куропаткина об отзыве из Артура и сообщил о принятых по этому поводу мерах. Выслушав его, Фок молча походил по комнате и затем своим неприятным скрипучим голосом проговорил:
   — Одной телеграммой дело, конечно, не ограничится. Тидемап будет тебя бомбардировать ими, пока не добьется извещения, что ты их получил. Конечно, с ответом торопиться не следует; чем больше пройдет времени, тем труднее тебе будет уехать отсюда: японцы подойдут к суше, а море забросают минами. Надо все же составить ответ и, в случае повторения телеграммы, сразу же послать его. Ответ я заготовлю сегодня вместе с Виктором Александровичем.
   — Надо как следует продумать каждую фразу, каждое слово, — заметила Вера Алексеевна.
   — Мы, конечно, его внимательно обсудим на нашем, так сказать, полусемейном совете, — с улыбкой ответил Фок. — С кем-кем, а с вами, многоуважаемая Вера Алексеевна, посоветоваться всегда полезно.
   Фок и Рейс стали прощаться.
   Едва они успели выйти, как перед домом Стесселя остановилась коляска и из нее вышел Эссен. Он был в парадной форме, при орденах, в белых перчатках, с палашом, в треуголке.
   — Весьма рад видеть вас, Николай Оттовнч, — приветливо встретил его генерал, высоко ценивший общеизвестную храбрость Эссена.
   — В свою очередь, спешу засвидетельствовать вашему превосходительству глубочайшее уважение, — расшаркался моряк. — Прибыл я по личному и к тому же не совсем обычному делу.
   — Всегда готов оказать вам, Николай Оттович, возможное содействие, — продолжал трясти руку Эссена генерал. — Прошу садиться.
   Собеседники уселись друг против друга в мягкие кресла.
   — Как известно, конечно, вашему превосходительству, эскадра после короткой прогулки в море вернулась в Артур. У адмирала Витгефта не хватило мужества и решимости, чтобы вступить в бой с японцами, — начал рассказывать Эссен. — Все это привело меня к решению покинуть флот и перейти в армию, которая по-настоящему ведет войну с врагом, а не бегает от него, как наша эскадра. Я приехал просить ваше превосходительство принять меня на службу в один из стрелковых полков хотя бы ротным командиром.
   Стессель порывисто встал и горячо пожал руку Эссену.
   — Вы благороднейший человек, Николай Оттович. Я вполне разделяю ваше возмущение действиями адмирала Витгефта и потрясен и взволнован честностью и благородством вашего порыва. Если бы все морские начальники держались таких же взглядов, то наш флот давно главенствовал бы на море. Я буду счастлив видеть вас в числе своих подчиненных. Как только вы освободитесь от обязанностей командира броненосца, вам будет предоставлена должность сперва помощника командира полка, чтобы, вы могли приобрести известный опыт командования, а затем вы получите первый освободившийся полк.
   — Я не смею рассчитывать на столь быстрое повышение по службе, ваше превосходительство; ведь я моряк.
   — Храбрость и находчивость, которыми вы заслужили себе общее уважение, являются лучшим залогом успешности вашей деятельности как командира любой войсковой части.
   — Я до глубины души тронут таким отношением ко мне, ваше превосходительство, — прочувствованным тоном ответил капитан и стал прощаться, но тут появилась Вера Алексеевна.
   — Я все слышала, Николай Оттович, — проговорила она, здороваясь с Эссеном, — и также восхищаюсь вашим благородным поведением. Прошу в столовую на чашку чая.
   Когда через час Фок и Рейс пришли к Стесселю, они застали моряка, который с горечью все еще рассказывал о всех перипетиях минувших суток
   После отъезда Эссена все перешли в кабинет. Фок достал из бокового кармана сложенную вчетверо бумагу.
   — Мы набросали текст ответной телеграммы Куропаткину. «Ваше высокопревосходительство Алексей Николаевич…»
   — Надо вставить «высокочтимый», — перебила Вера Алексеевна.
   — Можно, — ответил Фок и карандашом вставил в текст нужное слово.
   — «Ваше высокопревосходительство высокочтимый Алексей Николаевич, предписание номер — там видно будет какой — я получил вчера. Предписание это меня крайне поразило, и я решаюсь высказать вам все то, что сопряжено, по моему глубокому убеждению, с немедленным его осуществлением. Меня хорошо знают, все войска…»
   — Тут надо добавить: «любят меня и верят мне», — опять вставила Вера Алексеевна.
   — Справедливое замечание, — согласился Рейс.
   — «… меня хорошо знают все войска, любят меня и верят мне, — продолжал Фок, — мой отъезд породит общее уныние…»
   — Это как сказать: Смирнов, Витгефт и компания очень даже будут обрадованы, — бросил с места Стессель.
   — Зато все честные люди будут огорчены, — возразила Вера Алексеевна.
   — «… породит уныние, что теперь самое опасное, и упадок духа. Я неоднократно просил наместника разрешить мне выехать к корпусу, просил и в день его последнего отъезда…»
   — Он уехал так быстро, что я даже не успел с ним повидаться, — проговорил Стессель.
   — Это роли не играет, — ответил Фок, продолжая чтение: — «… но он категорически мне в этом отказал. Тогда, при обстоятельствах относительно спокойных, мне можно было выехать, теперь же, в такой острый период блокады, нельзя…»
   — Хорошо, — одобрила генеральша.
   — «Генералы Фок, Кондратенко, Белый, Никитин, Надеин дружно и от души работают со мной…»
   — По-моему, Надеина можно вычеркнуть, — заметила Вера Алексеевна, — а надо включить Виктора Александровича, — кивнула она на Рейса.
   — Я поместил только генералов, — пояснил Фок, — а то надо будет перечислять всех командиров полков.
   — Тогда опять добавьте: «и верят мне», — настаивала генеральша.
   — «… Генералы Фок, Кондратенко, Белый, Никитин дружно и от души работают со мной и верят мне». — Фок взглянул на Веру Алексеевну, которая одобрительно кивнула ему головой.
   — «… Положение мое здесь, разумеется, гораздо труднее командования в поле. Повторяю, я просил разрешения уехать, когда это было возможно без ущерба для дела. Теперь же докладываю: будет большой ущерб делу, если я уеду отсюда. Если же мой отъезд из Артура все-таки будет признан необходимым, то сочту своим долгом принять все меры к выполнению вашего распоряжения, хотя в настоящее время сообщение Артура с внешним миром с каждым днем становится все затруднительнее вследствие усиления надзора со стороны японцев за всеми выходящими от нас судами. Да хранит вас господь на славу царю и родине», — кончил Фок.
   — Конец надо переделать, — не согласилась Вера Алексеевна: — «Да хранит вас господь на славу обожаемого монарха и горячо любимой родины».
   Фок тут же внес предложенные изменения.
   — Теперь я, с вашего разрешения, ваше превосходительство, все это зашифрую, чтобы в любой момент, когда понадобится, телеграмму можно было отправить в Чифу, — проговорил Рейс.
   — Хорошо, я надеюсь, господа, на вашу скромность, — обратился Стессель к гостям.
   — Само собой разумеется, — поспешили заверить генерала Фок и Рейс.
   От Стесселя Эссен отправился на «Цесаревич»к Витгефту. Адмирал принял его, как всегда, с добродушной любезностью.
   — Не везет вам, Николай Оттович, — посочувствовал он. — Из всей эскадры вчера пострадал только один ваш «Севастополь».
   — Зато вам, ваше превосходительство, очень везет, — в тон адмиралу ответил Эссен. — Ночью без тралов стали на внешнем рейде, и только один мой «Севастополь» пострадал, а могло быть много хуже.
   — Царица небесная и Николай-угодник сохранили остальные корабли, — прочувствованно проговорил Витгефт и взглянул на висевший в каюте образ Николая-чудотворца — покровителя моряков.
   — Угодники — угодниками, но надо и самому обдумывать свои решения. Я вот и сейчас в толк не возьму, почему вы бежали в Артур от японской эскадры? — зло сказал Эссен.
   — Нельзя было рисковать вступать в бой при почти тройном превосходстве сил противника, — пояснил адмирал.
   — Я хотел вас, ваше превосходительство, спросить: долго вы еще намереваетесь сидеть в Артуре?
   — Во всяком случае; до починки «Севастополя»я в море не выйду.
   — Боюсь, что и после починки его тоже не выйдете.
   — Будь моя воля — я вообще бы в море не выходил. В Артуре флот будет целее.
   — Я прибыл к вам, чтобы заявить, что я совершенно не одобряю вашего образа действий и считаю вчерашнее поведение эскадры позорным, — одним духом выпалил Эссен.
   — Это дерзость с вашей стороны! — вскипел адмирал.
   — А отступление в Артур без единого выстрела с вашей стороны, по-моему, является предательством!
   — Я принужден буду списать вас с эскадры, капитан Эссен, — покраснел Витгефт.
   — Вот мой рапорт об этом, — протянул Эссен бумагу адмиралу.
   Тот взял его дрожащими от волнения руками и начал читать.
   — «Не считаю возможным дальше служить на флоте… прошу списать… намерен перейти в армию…» Вы не «вполне здоровы, Николай Оттович! Вы и армия! Лучший командир в эскадре и вдруг командует пехотной ротой! Да вас и Стессель не возьмет к себе, вы ведь знаете, как он ненавидит моряков, — растерянно бормотал Витгефт.
   — Я был у него, генерал принял меня с распростертыми объятиями и пообещал назначить сперва помощником командира полка, а затем дать полк.
   — Вы были у Стесселя? — выпучил от удивления глаза Витгефт. — Просили у него перевода в армию?
   — Так точно, ваше превосходительство! Армия хоть не убегает от одного вида японцев и решается вступать с ними в бой, — четко проговорил Эссен.
   Адмирал сразу обмяк.
   — Что вы наделали, Николай Оттович! — плаксивым тоном проговорил Витгефт. — Бог вам судья, но я не заслужил на старости лет такого позора, который вы обрушили на мою голову. Вы, лучший командир в эскадре, вы, моряк до мозга костей, уходите в армию; ведь за вами потянутся если не старые командиры, то, во всяком случае, вся молодежь, начнется повальное бегство с кораблей, на радость Стесселю и Того, — совсем растерялся адмирал. — Николай Оттович, голубчик, уважьте меня, старика, возьмите свой рапорт обратно и сообщите Стесселю, что вы раздумали, — взмолился Витгефт.
   — Ваше превосходительство мне гарантирует, что эскадра при первой возможности выйдет в море? — поставил вопрос ребром Эссен.
   — Ну, как я вам могу это обещать! Японцы нас перетопят, а сами при этом останутся целы, — истерически крикнул Витгефт. — Прикажут — пойду, но пойду не побеждать, а умирать. Возьмите обратно ваше прошение, Николай Оттович, а я постараюсь, как только» Севастополь» будет исправлен, при первой же возможности направить вас в море.
   Эссен нехотя взял свой рапорт обратно.
   — И Стесселю сообщите, что пока что раздумали переходить в армию и надеетесь еще повоевать с японцами в море, — упрашивал «а прощанье адмирал.
   Вскоре после ухода Эссена к Витгефту, продолжавшему тяжело вздыхать и молчаливо ерошить свои стриженные ежиком полуседые волосы, пришел его начальник штаба Матусевич. Недавно произведенный в адмиралы, эпикуреец и жуир, он всегда находился в прекрасном расположении духа.
   Матусевич сразу заметил расстроенный вид адмирала.
   — О чем задумались, Вильгельм Карлович, чем опечалились?
   — Совсем сейчас меня вывел из равновесия Эссен. Подал рапорт о списании в экипаж! Хочет из флота переходить в армию! Насилу уговорил подождать, пока его» Севастополь» починят.
   — Только-то! Стоило из-за таких пустяков огорчаться. Не беспокойтесь, покипятится и остынет.
   — Он сегодня к Стесселю ходил просить о переводе в армию.
   — Ну, а тот что?
   — Принял его с распростертыми объятиями…
   — …и стал еще сильнее ругать моряков вообще и вас в частности!
   — Без этого, конечно, не обошлось. Опять кляузничать на нас начнет Куропаткину и наместнику.
   — Не обращайте внимания на это, Вильгельм Карлович, брань на вороту не виснет. Помните, как в романсе: «Пускай бранят, пускай смеются, мне все равно, мне все-е-е-е ра-а-авно-о-о», — мягким баритоном пропел Матусевич. — Если бы вы слышали, как вчера этот романс пела княгиня Ливен. Чудно!
   — Да вы, Николай Алексеевич, кажется, не на шутку ею увлечены? — уже начал улыбаться Витгефт.
   — «Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны», — продекламировал Матусевич, лихо закручивая усы.
   — Смотрю я на вас, Николай Алексеевич, и завидую вам: сколько в вас бодрости и жизнерадостности, никогда-то вы не унываете.