Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 1

   — Батарея, слухай мою команду! Наводить прямо в… японского адмирала Тогова!
   — Вот сукин сын! — добродушно смеялся Борейко.
   — Есть сообщение, что с темнотой наши миноносцы выйдут в море на поиски. Не обстреляйте их, Сергей Владимирович, ночью, — предупредил Жуковский. — Вам ведь сегодня дежурить.
   С наступлением темноты Звонарев, потеплее одевшись, захватив бинокль, с керосиновым фонарем в руках отправился на батарею.
   Дежурный взвод размещался в каземате на батарее. Сводчатый до самого пола бетонный каземат вмещал около сорока человек. Вдоль стен были сделаны нары в два яруса, одетые солдаты вповалку лежали на них, перебрасываясь редкими фразами. В проходе, посредине, под висящей с потолка лампой, стояли стол и несколько табуреток. За столом солдаты играли в шашки.
   Приход Звонарева заставил всех вскочить. Родионов подошел к прапорщику и доложил, что первый взвод в составе сорока двух человек, при трех фейерверкерах, выделен для ночного дежурства на батарее.
   Чтобы не стеснять своим присутствием солдат, Звонарев поспешил выйти из каземата с Родионовым. Они прошли к орудиям, проверили их готовность к стрельбе, наличие снарядов около них, подошли к прожектору, установленному саженях в пятидесяти от батареи на бетонированной площадке. С моря шел туман. В темноте, внизу, глухо шумел прибой. Весь берег тонул во мраке, и только у прохода одиноко маячил прожекторный луч, пытаясь пробиться через мглу. Вернувшись на батарею, Звонарев ушел в небольшой, похожий на нишу, казематик для дежурного по батарее офицера. Там помещались походная кровать, крохотный столик и табуретка. Помещение скудно освещалось керосиновой коптилкой. Тут же стоял полевой телефон для связи с квартирой Жуковского и канцелярией роты в казарме.
   В солдатском каземате около стола собралось несколько человек — Родионов, Лебедкин, Заяц, Белоногов, шепотом ведших беседу. Как водится, ругали начальство и свою солдатскую жизнь.
   — Только и думают, как бы изувечить или погубить солдат, сволочи!
   — Подожди, кончится война, разборка всему будет. Спросят тут и с них, как они воевали и что делали.
   — Пока спросят, нас в живых не будет.
   — Нас не будет, другие останутся. Пока мужик будет, будет и солдат. Те и спросят с чижей.
   — Малая в том утеха. Надо мной Чиж измывался, а кто с него спросит, мне неизвестно.
   — Почем знать, может, и ты, Заяц, сам с Чижа спросишь. Поживем — увидим.
   В это время в каземат вбежал сигнальщик.
   — К орудиям, японец у берега плывет! — громко закричал он.
   — Выходи к орудиям, номерки! — рявкнул за ним Родионов.
   Все ринулись к выходу. Около пятидесятимиллиметровых пушек уже маячили в темноте фигуры Борейко и Звонарева.
   — Копаетесь, черти полосатые! — кричал Борейко.
   С дальномера выкрикивали дистанцию до видневшегося трехтрубного миноносца.
   — Тысяча пятьсот! Тысяча четыреста восемьдесят! Тысяча четыреста шестьдесят!
   — Гранатой прицел семьдесят! Два патрона, огонь! — скомандовал Борейко.
   В бинокль были видны всплески воды от снарядов. Миноносец продолжал идти тем же курсом, не сбавляя хода. Вдруг на нем засигналили огнями.
   — Что за черт, не наш ли? — опешил Борейко.
   — А что обозначают эти сигналы? — спросил Звонарев.
   — Кто их знает; моряки понимают, а мы нет. Надо думать, просят прекратить огонь.
   — Соседние батареи молчат. Должно быть, наш.
   — Почему же идет со стороны Дальнего?
   — Возвращается с моря.
   — Рано еще — начало первого, и потом один… — недоумевал Борейко.
   Пока разбирали — чей же миноносец, он успел подойти к «Ретвизану»и выпустить в него две мины. С Утеса видели вспышки минных выстрелов на миноносце.
   — Японец, сучий сын! Огонь, три патрона, беглый огонь! — не своим голосом кричал Борейко.
   С «Ретвизана» загрохотали пушки, к ним присоединились соседние батареи.
   Весь берег запылал огнями, но японец уже полным ходом уходил в море, скрываясь в ночном тумане.
   — Прохлопали. Обдурили нас япошки своими сигналами. Все наше незнание этих самых морских сигналов! Стреляйте по всем судам, которые ночью без огней на море увидите. Наши должны с опознавательными огнями идти, — распорядился Борейко.
   — Тогда их в темноте японцы тоже заметят, — возразил Звонарев.
   — Должны же моряки как-нибудь давать нам знать, что это наши суда, а не японские. Ерунда одна получается. Телефон ненадежен, сигналов нет. Пусть бы моряки дали на каждую батарею по своему сигнальщику. Тогда бы и мы их сигналы разбирали. Завтра обо всем этом по команде подам рапорт Белому, — решил Борейко, уходя с батареи.
   Солдаты вернулись в каземат, Звонарев к себе. Только дежурные и дневальный тревожно всматривались в темноту ночи. Под утро поднялась тревога: на рейде обнаружились три или четыре миноносца, полным ходом уходящие в море.
   Звонарев, памятуя указание Борейко, энергично обстрелял их. За Электрическим Утесом открыли огонь и другие батареи.
   Концевой миноносец оказался подбитым»и запарил. В это время на Золотой горе взвилась ракета, что служило сигналом прекращения огня. Стоявшие у входа суда подошли к поврежденному миноносцу и взяли его на буксир.
   — Ваше благородие, да это наш миноносец. Смотрите, с него снимают раненых на катер! — с ужасом проговорил Родионов. — Японца прозевали, а своего едва не утопили.
   Звонарев чуть не лишился чувств от сознания совершенной им ошибки.
   Из порта навстречу поврежденному кораблю подошли спасательные суда и начали его осторожно вводить на внутренний рейд. Сомнений больше ни у кого не было.
   — Поди есть там и раненые и убитые нами. Не одна баба в деревне взвоет по мужику, которого мы сегодня загубили по дурости своей, — резонерствовал наводчик Кошелев.
   Звонарев был в отчаянии. Он сознавал свою вину и вину начальства, не наладившего связь берега с флотом.
   — Вы, ваше благородие, не журитесь шибко, — убеждал его Родионов. — Нашей вины тут нет, приказали стрелять, мы и стреляем. Тут и днем на море не поймешь, где японцы, а где наши, а ночью и подавно.
   Прапорщик был очень благодарен Родионову за его ободрение. Солдаты молча шли рядом, изредка громко вздыхая.
   — Наделали делов, напекли пирогов, только от них самим тошно, — мрачно бурчал Белоногов.
   Как ни старался Звонарев уверить себя в своей правоте, это ему не удавалось. В волнении он до самого утра прошагал на батарее и, чуть наступило утро, пошел с докладом к Жуковскому.
   — Стоит из-за пустяков волноваться, Сергей Владимирович, — спокойно проговорил Жуковский, выслушав расстроенного прапорщика. — На войне без ошибок не обойдешься. Надо только их учесть на будущее время. Днем, верно, все узнаем от Управления артиллерии.
   — Разрешите мне самому туда съездить с рапортом о происшедшем.
   — Пожалуйста, но, по-моему, ничего особенного не произошло. Вы не виноваты, просто несчастная случайность, которая может произойти с каждым.
   Звонарев на ротной лошади вместе с артельщиком поехал в Управление артиллерии. Стояла неприятная, пронизывающая сырость, напоминавшая Звонареву Петербург. Он «ежился в своей шинели, чувствуя озноб и от холода и от все еще не прошедшего волнения.
   Один Борейко, которого он мельком видел утром, неожиданно понял его.
   — Хоть вы не виноваты юридически, но все же я вас понимаю и сочувствую вам. Я, верно, с горя бы напился и набезобразничал, но вам этого делать не рекомендую.
   В Управлении Звонарев прежде всего увидел писаря Севастьянова, знакомого по первому дню приезда. Он радостно, как со старым приятелем, поздоровался с ним за руку, забывая, что по уставу этого делать нельзя.
   Писарь украдкой оглянулся — не видел ли кто рукопожатия, — и затем сразу же сообщил:
   — Не извольте беспокоиться, на» Страшном» только двое легко ранены, остальные целы, попортило малость машину, но через два-три дня все будет исправно Генерал во всем винит моряков и уже поджидает вас, чтобы подробности узнать.
   Звонарев горячо поблагодарил писаря и Прошел к Белому. Юницкий встретил его холодно-вежливо и иронически поздравил с успехом в борьбе с «русским флотом».
   Звонарев едва не наговорил ему дерзостей, но появление Тахателова заставило его замолчать.
   — Нехорошо, дюша мой, но бывает и хуже, — перебил полковник доклад Звонарева. — Пойдем к генералу, он уже ожидает вас.
   Белый, как всегда молчаливый и сдержанный, выслушал все спокойно и заявил, что считает Звонарева совершенно правым.
   — Плохо, что японца прозевали. Говорят, он сигнал поднял «Предлагаю сдаться в плен», а вы и замолчали, будто поняли и решили сдаваться.
   За неизбежным завтраком у генерала Звонарев опять увидел Варю. Девушка была в курсе всего и сообщила ему то, что он уже знал от писаря.
   — Севастьянов мне все рассказал, так как я думала поехать к вам на Электрический. Надо там перевязочный пункт Красного Креста организовать. Хочу привлечь жену и дочь вашего фельдфебеля — они ведь одни у вас из женщин остались. Пройдут месячные курсы и смогут работать на пункте.
   — Шурка, может, и пойдет учиться, хотя она, кажется, не особенно грамотная, но мать ее в сестры не подойдет — разве в санитарки.
   — Пусть хоть так работает — и это будет нужно, если война разгорится. Дочку же обязательно вытяну сюда. Тут со всех батарей соберутся женщины, и мы вместе будем учиться.
   — А мужья-то как? — удивился Звонарев.
   — Останутся с денщиками. По воскресеньям будем отпускать их домой, как из института, — весело смеялась Варя.
   Звонарев взял на себя переговоры с Шурой Назаренко. Возвращался он на Электрический Утес вместе с гарнизонным священником, который должен был проводить говение солдат.
   Попик, еще не старый, маленький и волосатый, с елейным личиком, взобрался на линейку, поднял воротник объемистой шубы и в полном молчании доехал до Утеса.
   — У вас, кажется, частенько постреливают? — спросил он Звонарева уже у самой батареи.
   — Да, но больше по ночам.
   — Постараюсь в две-три службы управиться со всеми, — деловито пробурчал поп.
   Жуковский приветливо встретил гостя и пригласил к обеду. Борейко воспользовался случаем выпить лишнюю рюмку водки за обедом и заодно подпоил священника. Как ни упирался поп, но Борейко заставил его выпить три больших рюмки. Гость явно захмелел.
   — Как я служить-то буду пьяный? — заскулил поп.
   — Какой же вы, батя, иерей, если не пьете? В Холмской семинарии, где я учился, протодьякон перед службой нарочно напивался, чтобы голос был басистее. По пьяному делу и служить будет веселей. Раз, два и оттарабаните все, что полагается. Если запнетесь, я вам подскажу. До сих пор все великопостные службы на память помню.
   — Душевно рад, что вы так сведущи в церковных службах. Попрошу оказать мне, грешному, помощь, наладить хоровое пение, — попросил поп.
   Вечером в казарме устроили нечто похожее на походную церковь. Попик облекся в епитрахиль и начал службу.
   Борейко во главе наскоро набранного хора изображал регента. Солдаты, сдвинув койки к стенам, стояли чинными рядами, подтягивая хору. Назаренко с причетником бойко торговал свечами. Шурка с матерью стояла сзади, усиленно крестясь.
   Попик, еще не вполне протрезвившийся, служил, запинаясь и путаясь, зато Борейко старался изо всех сил, руководя хором.
   Служба сошла гладко. Поп рассыпался в благодарностях Борейко. Расхрабрившись, он решил остаться до утра на Утесе.
   За ужином Борейко опять напоил его.
   Перед сном Звонарев, как всегда, прошелся по батарее. Ночь опять была мглистая, туманная. Дежурил второй взвод Лепехина.
   Заглянув в солдатский каземат, Звонарев увидел Лепехина с толстой Библией в руках. Вокруг него собралось человек десять солдат, таких же солидных бородачей. Они внимательно слушали торжественное чтение взводного. Подойдя ближе, Звонарев разглядел на Библии старообрядческое двуперстие.
   — Что читаете? — спросил он.
   — Душеспасительное, великопостное — деяние апостолов, — не моргнув глазом, ответил Лепехин.
   — В старообрядческом изложении?
   — Бог один, ваше благородие, по-всякому его можно славить, лишь бы душа была чиста и непорочна, — примирительно отозвался Лепехин.
   Звонарев не стал спорить и вышел из каземата.
   На обратном пути у своей квартиры прапорщик неожиданно наткнулся в темноте на Шурку. Девушка дичилась его и, встречаясь, всегда торопливо уходила. Вспомнив о поручении Вари Белой, Звонарев окликнул Шурку.
   Выслушав предложение, Шурка глубоко вздохнула и, немного помолчав, ответила:
   — Я бы с радостью учиться пошла, да тятенька с маменькой не пустят, а особливо Вавила Пафпутьич серчать будет.
   — А Пахомову-то до этого какое дело? — спросил Звонарев.
   — Просватана я за него.
   — Люб он, что ли, очень вам?
   — Какое люб! Глаза бы мои не глядели на его противную рожу.
   — Зачем же тогда идете за него?
   — Родители велят. Они боятся Пахомова, особливо папаня; он, слышно, у жандармов служит, — тихим голосом проговорила девушка. — Как выпьет, начнет бахвалиться: кого захочу, на вечную каторгу в Сибирь упрячу! Его сам Стессель-генерал знает. Вон он какой, даром что писарь. Не знаю, как и быть мне. И учиться в охотку, и не пустят меня отсюда, — грустно вздохнула Шурка.
   — Где ты по ночам шляешься! — громко «окликнули Шурку, и она мгновенно исчезла в двери.
   Утром попик встал с такой головной болью, что совсем не смог служить. Солдаты давно собрались в казарме и ждали начала богослужения.
   — Опохмелитесь, батя, и все как рукой снимет, — уговаривал Борейко.
   — Отыди от меня, сатана, — злобно шипел поп. — Напоил отца своего духовного и насмеялся над ним. Проклинаю!
   — Не страшно, батя. Лучше выпейте и айда на службу — солдаты ждут. Узнает генерал, вам может влететь, — пугал его поручик.
   Испуганный поп поспешил выпить поднесенный ему Борейко стакан водки.
   Почувствовав себя лучше, он бодро отправился на богослужение. Сперва все шло хорошо, но затем попа начала одолевать икота.
   — Мир-ик-ом гос-ик-поду пом-ик-олимся, — икал попик.
   Солдаты смешливо загудели. Это обидело священника, и он от волнения икал еще больше. Выпитая натощак водка в теплом помещении туманила голову, и язык стал заплетаться. Шум среди солдат усилился.
   — Распустите людей. Выведите их на батарею, — приказал Жуковский Борейко. — А батюшку отправьте на квартиру отдохнуть.
   Солдаты весело балагурили по поводу случившегося. Заяц тотчас изобразил икающего попа — Лебедкин вторил ему, Лепехин неодобрительно качал головой и все повторял:
   — Суета сует и всяческая суета, томление духа, силен в нас еще князь тьмы — вельзевул.
   Чиж возмущался не столько поведением попа, сколько солдатами.
   — Туда же, хамские рожи, на смех подняли своего духовника. Да их всех тут следовало бы перепороть, мерзавцев, чтобы знали, как над духовным отцом смеяться. Завтра же об этом сообщу мадам Стессель, она сумеет принять нужные меры!
   — При чем же здесь солдаты? — спросил Жуковский.
   — Дисциплинированные солдаты и виду бы не показали, что заметили неладное. Это вы, Николай Васильевич, виноваты, уж очень миндальничаете с солдатней, распускаете их.
   Пасмурная с утра погода днем прояснилась, и на море показались дымки японской эскадры. Все поспешили на батарею. Японцы пустили по направлению к Артуру несколько быстроходных крейсеров, которые, подойдя к берегу, с дальней дистанции открыли огонь по внутреннему рейду и городу. Шестидюймовые снаряды с легким свистом пролетали над Электрическим Утесом, устремляясь на Золотую гору, в порт и город.
   — Николай Васильевич, разрешите мне дать залпдругой по японцам? — спросил Борейко.
   — Стоит ли? Суда маленькие, быстроходные, попасть в них трудно, только снаряды будем зря расходовать, — возражал Жуковский.
   — Я хочу проверить свои новые таблицы стрельбы; я учел в них ветер, плотность воздуха и даже высоту прилива.
   — Что же, дайте два залпа. Посмотрим, что у вас выйдет, — согласился Жуковский.
   Борейко вытащил целую кучу таблиц, что-то по ним прикинул, послал к себе на квартиру узнать показания барометра, укрепил некое подобие вертушки Вильда, внимательно посмотрел на секундомер и наконец скомандовал прицел и целик.
   — Наводить, как я вас учил, следить за целью до момента выстрела, — предупреждал он солдат.
   Солдаты кропотливо возились у пушек. Взводные и орудийные фейерверкеры, видимо заинтересованные результатами опыта, тщательно проверяли наводку.
   Не успел отгреметь первый залп, как Борейко, не дожидаясь определения его результатов, скомандовал новый прицел и целик. Это сократило время между залпами почти на целую минуту. Жуковский удивленно посмотрел на Борейко.
   — А если потребуется скорректировать залп? — спросил он у поручика.
   — Корректировать не потребуется. Покрытие обеспечено. В этом и состоит особенность моего метода, — ответил тот.
   — Падает! — закричал сигнальщик.
   Все вскинули бинокли к глазам и увидели, как на головном трехтрубном крейсере взвилось темное облачко, а когда его отнесло ветром в сторону, то обнаружилось, что на том месте, где стояла передняя труба, ее уже не было, и только черный дым клубами вырывался наружу.
   — Два попадания, один перелет, два недолета! — доложил сигнальщик.
   — Прекрасно! Попробуйте еще, — обрадовался Жуковский.
   Грянул второй залп.
   — Две минуты двадцать секунд, — отметил время между залпами Борейко.
   Японцы, видимо не ожидавшие сразу попасть под накрытие, продолжали еще некоторое время идти прежним курсом, но затем стали быстро поворачивать. Тут их настиг второй залп. Опять было отмечено одно попадание в головной корабль. Японцы спешно легли на обратный курс и стали удаляться заметно уменьшенным ходом.
   Пока они вышли за пределы досягаемости, Борейко успел дать еще один залп. Результаты опять были хорошие: два снаряда попали в концевой корабль, вызвав на нем пожар.
   — Разрешите скомандовать отбой? — официальным тоном спросил Борейко, радуясь своим успехам.
   — Пожалуйста! Поздравляю вас с превосходно проведенной стрельбой. Сочту своим долгом сегодня же донести об этом Белому и Стесселю, — рассыпался в любезностях Жуковский.
   — Разрешите мне поблагодарить солдат, — попросил Борейко и, получив разрешение, во» всю силу своих богатырских легких закричал: — За сегодняшнюю молодецкую стрельбу спасибо, братцы!
   — Рады стараться! — ответили солдаты.
   — Веем от меня по чарке водки.
   — Покорнейше благодарим!
   — И от меня тоже, — добавил Жуковский.
   — Покорнейше благодарим!
   — А теперь не грешно и нам пропустить чаркудругую, — пробасил Борейко, направляясь вниз с батареи.
   О попе все позабыли, а он при первых же выстрелах кинулся бежать в город, на ходу осеняя себя крестом. Причетник едва поспевал за ним.
   Вечером Борейко отпросился в город, уговорив ехать и Звонарева.
   — К десяти часам оба будем дома, — уверял он. — Проведаем морячков со «Страшного», как они поживают после столь удачного нашего обстрела, — шутил он.
   «Страшный» оказался в доке, а все офицеры на берегу. Борейко повез Звонарева по всем злачным местам, но ни в ресторане «Саратов», ни в «Звездочке», ни в «Варьете» они никого не нашли. Один из знакомых моряков посоветовал заглянуть к Риве и указал ее квартиру.
   Появление артиллеристов сперва несколько смутило Риву, так как у нее были Дукельский, Малеев, Акинфиев и другие моряки, но Борейко так дружески приветствовал лихого лейтенанта, что ее опасения мгновенно исчезли.
   — Позволь тебе, Георгий Владимирович, представить нашего прапорщика, искуснейшего стрелка по русским миноносцам. Бьет по ним без промаха днем и ночью, что могут засвидетельствовать представители «Страшного».
   Звонарев готов был обидеться в ответ на это замечание, но Дукельский весьма вежливо приветствовал его.
   — Я не сомневаюсь, что господин Звонарев с еще большим успехом стреляет по японским миноносцам. Думаю, что Малеев и Акинфиев разделяют мою точку зрения.
   — Вполне, — присоединились мичман и лейтенант.
   — Значит, все в порядке. Не перекинуться ли нам в банчок, Боря? — предложил Дукельский.
   Малеев, Борейко, Сойманов и Дукельский сели за карты, а Звонарев с Акинфиевым поместились на диване.
   Звонарев стал расспрашивать о пострадавших на «Страшном».
   — Больше всего пострадал сам миноносец, вы чуть ли не первым же снарядом повредили рулевое управление, а затем пробили холодильник в машине. Слегка обожгло двоих в машинном отделении, — сообщал Андрюша. — Хуже то, что вы, видимо, не знаете наших сигналов. Мы все время показывали свои позывные и просили прекратить огонь, а батареи, наоборот, еще сильнее стали нас осыпать снарядами. За это мы вас здорово ругали.
   — Быть может, вы сможете нам прислать сводку ваших сигналов, чтобы мы в них разбирались?
   — Это не так просто. Проще прислать вам на батареи для связи хотя бы по одному матросу-сигнальщику. Сигнализация у нас довольно сложная, и ее скоро не выучишь.
   — Давайте, Андрей Михайлович, заключим с вами союз берега с флотом, будем друг другу, в чем можем, помогать и прежде всего наладим прочную связь между собою. Пусть там штаб и начальство как хотят, так и делают, а мы, молодежь, потеснее свяжемся друг с другом.
   — Идет! Я думаю, что все здесь присутствующие присоединятся к нам.
   — В чем дело? — спросил Дукельский.
   Акинфиев пояснил.
   — Недисциплинированный вы юноша, мичман. Для чего же тогда штабы существуют, если связь помимо них пойдет?
   — Для того чтобы всегда и всюду, на море и на берегу, вносить путаницу, — внушительно проговорил Борейко.
   Все дружно расхохотались.
   — Увы! Ты прав, Борис. Хотя и я флаг-офицер, но далеко не поклонник штабов.
   — Так вы к нашему союзу присоединяетесь? — наседал на Дукельского Акинфиев.
   — Готов помочь чем могу и установить прямую связь, хотя бы сперва только с Электрическим Утесом, — согласился лейтенант.
   — Заключение союза необходимо вспрыснуть, — вставил Борейко.
   — Всему свой черед. А пока что перекинемся в картишки.
   Началась игра.
   Звонарев с любопытством рассматривал небольшую, со вкусом обставленную квартиру и хозяйку, хлопотавшую около стола.
   — Андрюша и вы, простите, не знаю, как вас зовут, помогите мне накрыть на стол, — попросила их Рива.
   Оба молодых человека направились в столовую.
   — Вы у нас недавно? — спросила Рива Звонарева.
   — Две недели.
   — С Борейко на Электрическом? Там, говорят, ни днем, ни ночью покоя от японцев нет. Все время стреляют. Должно быть, очень страшно? Не правда ли? — болтала Рива.
   — Я думаю, что у вас в городе гораздо страшней, — возразил Звонарев. — У нас бетонные казематы, куда мы можем спрятаться от снарядов, а вы ничем не защищены здесь.
   — Я сперва в погреб пряталась, да там у нас мыши. Я их больше японцев боюсь. Теперь сижу у себя и думаю — будь что будет! У вас я бы со страху умерла, а здесь как-то не страшно. Кажется, никогда сюда снаряд не попал — улыбнулась Рива. — Борейко, верно, храбрый?
   — Очень храбрый, всегда на бруствере торчит, чтобы солдаты видели и сами не пугались.
   — Вы — инженер-механик? — спросил Андрюша. — Отчего же попали не во флот, а в крепость?
   — Я, можно сказать, и моря настоящего до Артура не видел, судовых машин не знаю вовсе. Отбывал воинскую повинность в артиллерии, вот и попал в крепость.
   — Значит, вы ученый инженер, а не простой офицер, — заметила Рива.
   — Чем же офицеры хуже инженеров, Ривочка? — спросил Акинфиев.
   — Офицеры умеют только воевать, а война бывает не всегда. А инженеры и доктора — они всегда нужны.
   — Измена! Рива передалась стрюцким, — кричал Акинфиев. — Не хочет больше знать офицеров.
   — Не кричите и не преувеличивайте, пожалуйста, Андрюша. Я совсем этого не говорила, — возразила Рива.
   За ужином пили умеренно, даже Борейко. Дукельский тянул через соломинку коньяк и изредка чокался с гостями.
   Рива и Куинсан одновременно подавали и угощали всех. В общем, походило на добропорядочный семейный вечер в семье среднего достатка. Звонарев продолжал наблюдать за Ривой, восхищаясь ее тактом и умением держаться.
   После ужина стали прощаться. Дукельский с Ривой провожали гостей, как хорошая супружеская чета.
   — Милости просим к нам на Электрический Утес, — приглашал всех Борейко. — Сговоритесь, друзья, и звякните накануне, чтобы мы могли с честью встретить дорогих гостей.
   Моряки подвезли артиллеристов на катере до Золотой горы, откуда Борейко с Звонаревым пешком отправились на Электрический Утес. Жуковский, ожидавший на батарее, слегка поворчал на них за опоздание.
   Наутро Борейко проснулся рано, совершенно трезвый, в очень скверном настроении: хотелось водки, но ее не было — вчера он забыл — купить в городе. Раздражение охватило поручика. Он крикнул денщика и послал его за спиртом к ротному фельдшеру.
   — Скажешь Мельникову, чтобы выдал бутылку из неприкосновенного запаса. Днем я верну, — распорядился Борейко
   Пока денщик бегал исполнять приказание, поручик оделся и решил побывать в ротной кухне. Ему, собственно, не было никакого дела до нее, так как артельным хозяйством ведал не он, а Чиж, но от солдат он узнал о злоупотреблениях артельщика и теперь решил лично его проверить.
   Появление покойника меньше испугало и удивило бы артельщика, чем появление Борейко.