Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 1

   Как ни отнекивался Звонарев, Варя заставила его зайти к Белым и там пообедать. Здесь прапорщик застал уже пожилого подполковника Петра Дмитриевича Бутусова, командира Квантунского отдела пограничной стражи. Это был коренастый мужчина, с большой проседью и пышными усами, которые сливались с бакенбардами. Подбородок он тщательно пробривал Судя, пвчыгкьу, как запросто принимали его у Белых, можно была понять, что он свой человек в доме. Варя радостно — бросилась к нему навстречу и, выпуская сто слов в минуту, тотчас сообщила как их на обратном пути охраняли солдатыпограничники
   — Они столько рассказывали нам интересного, — восхищалась Варя, — о том, как вы требуете от солдат хорошего отношения к китайцам.
   — Теперь во время войны, особенно важно привлекать к себе местное население. Это тем более легко сделать, что всего шесть лет тому назад вовремя японокитайской войны японская военщина проявила крайнюю жестокость по отношению к китайцам, вырезая целые селения поголовно, не щадя ни женщин, ни детей. Обратить китайцев в своих союзников в этой войне — значит обеспечить свои тылы, обезопасить себя от японских шпионов и бандитов Этой простой истины никак не хотят понять наши правящие сферы, — горячо говорил Бутусов.
   — Написали бы вы, Петр Дмитриевич, поэтому поводу докладную записку наместнику, — предложил Белый.
   — Писал и лично докладывал и Алексееву, и Стесселю, и в министерство финансов, которому мы подчинены. Самому Витте писал — ни ответа ни привета. Канцелярия наместника, правда, раз ответила — не суйтесь не в свое дело, — с горечью ответил Бутусов.
   — Правящие сановники у нас понимают и признают только одну политику: тащить и не пушать. Широко применяют ее в России и считают наиболее подходящей ее и здесь, — согласился Звонарев.
   — Мало я вас знаю, молодой человек, но дружеский совет все же дам — свои мысли и мнения держите лучше при себе, а то выскажетесь в этом роде в публичном месте и попадете в большую неприятность. Артур — далекая окраина Российской империи, но порядки здесь те же, что и в Москве и Саратове, — предупредил прапорщика Бутусов.
   Уже стемнело, когда Звонарев отправился к себе.

Глава шестая

   С утра подул холодный норд-ост, с моря налетел густой туман, видимость сократилась до десяти — пятнадцати саженей.
   Незадолго до обеда в мастерских появился Борейко, как всегда шумный, подвижный и энергичный.
   — Здорово, ребята, — приветствовал он мастеровых.
   — Здравия желаем!
   — Сразу видать — нестроевщина. Отвечают кто в лес, кто по дрова. Как работа идет? — обратился он к Звонареву. — Мне уже надоело тебя на Утесе дожидаться, решил сам приехать подогнать вас. Больно вы тут копаетесь.
   — Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, Борис Дмитриевич. Мы и так тут работаем даже в праздничные дни.
   — Бабы блох скорее ловят, чем вы дело делаете. Дал бы ты им по полбутылки, разом дело закипело бы.
   — Что верно, ваше благородие, то верно: с водкой дело куда скорее бы пошло, — поддакнули многие.
   — Сережа, у тебя деньги есть? Пошли кого-нибудь за парой четвертух на всю братию. Пьяными не будут, а работа пойдет быстрее.
   — Неудобно как-то в мастерских, — возразил Звонарев.
   — Когда обедать пойдут, я сам каждому из них по чарке поднесу. Вали кто-либо за водкой.
   — Нам, ваше благородие, не продадут.
   — Прапорщик сейчас вам записку даст, что водка нужна для технических целей.
   — Не поверят, ваше благородие.
   — А шут с ними, пусть не верят. Раз казенная печать есть, верь не верь, а водку подавай. Аида, Сережа, поскорее сваргань это у себя в канцелярии.
   Когда Звонарев ушел, Борейко стал ходить между клепальщиками, приглядываясь к работе. Он принадлежал к числу людей, которые равнодушно не могут видеть работу других.
   — Дай-ка мне тоже молоточек, — обратился он к Братовскому. — Хочу и я малость им помахать. Мальчишкой, бывало, из кузницы не вылазил, любил молотобойничать.
   Борейко подали кувалду, он попробовал ее и отбросил.
   — Больно легка, не по руке. Давай которая потяжелее.
   Вооружившись чуть не пудовой кувалдой, он принялся за работу, но дело у него не клеилось: заклепки садились криво, мялись, и клепка получалась плохая.
   — Силы, ваше благородие, надо поменьше, а ловкости побольше; позвольте, я вам покажу, — предложил Братовский.
   Когда Звонарев вернулся обратно в цех, он застал Борейко в одной рубашке, с увлечением действующею кувалдой под присмотром Братовского.
   — Лихой из тебя коваль, Боря, вышел бы. Иди в мастерскую — старшим кузнецом сразу сделаю, — улыбнулся Звонарев.
   — Люблю поразмяться. Силушка по жилочкам так и забегает, — утирал потный лоб Борейко. — Я хочу сразу внести все переделки в лафет: полки для квадрантов на стрелах, что к цапфе прикрепляем, прицелы насечь на большую дистанцию. Разметки я уже сделал. Видел я щиты у моряков около пушек, решил и у нас их пристроить. Чертежик тоже набросал. Пойдем-ка в канцелярию и поговорим, что да как.
   Познакомившись с чертежами Борейко, Гобято удивленно посмотрел на него.
   — Выдумщик вы, Борис Дмитриевич. Вам бы в артиллерийскую академию идти.
   — В академию рылом не вышел. А с пушками повозиться люблю, есть грех, — ответил поручик. — Мыслишка у меня давно в голову засела, как бы нам облегчить подачу снарядов из погребов к орудиям. Это самая тяжелая у нас работа, да и мешкотно, много времени на это уходит. Солдаты мне верную мысль подсказали — использовать для этого силу отката орудия при выстреле. И откат слабее будет, и заряжать станет легче. Только как это сделать — не соображу. Лебедкин — есть у нас там такой, из мастеровых, — предложил трос к лафету прикрепить да перебросить через блоки к снарядному кокору. По его соображениям, как раз силы хватит, чтобы снаряд поднять. Только вот рывок при выстреле получается. Опасно, как бы при этом снаряд не взорвался.
   — Идея неплохая. Для смягчения первого рывка можно пружину поставить, тогда движение плавнее будет, — согласился Гобято.
   Прошло больше часа, пока наконец договорились и окончательно решили, какие еще нужны будут переделки в орудиях и лафетах.
   — Чуть не забыл, — спохватился Борейко, — нас с тобою, Сережа, сегодня вызывают к часу дня в офицерское собрание, на заседание суда Общества офицеров по делу Чижа.
   — Первый раз слышу! По какому еще это делу Чижа? — удивился Звонарев.
   — Забыл, как мы его вывели на чистую воду с артельными суммами? Он, оказывается, очень обиделся, что я его назвал жуликом, и подал жалобу в суд Общества офицеров. Белый приказал его разобрать. Тебя и Жуковского вызывают в качестве свидетелей, а меня в качестве ответчика. Идем поскорее, пока не опоздали.
   В Управлении артиллерии, в библиотеке, уже собрался весь состав суда. Председательствовал Тахателов, а членами были капитан Страшников и капитан Мошинский. Все они были в парадных мундирах, при орденах и оружии. Тут же находился и Чиж.
   Как только вошли Борейко со Звонаревым, Такателов начал заседание. Секретарь суда, мрачный чиновник, опросил Чижа и Борейко, имеют ли они отводы против состава суда и свидетелей. Их не оказалось.
   — Поручик Борейко, почему вы не в парадной форме? — спросил Тахателов.
   — У меня ее нет, заложил в ломбард.
   Звонарев заявил, что еще не успел сшить мундир.
   — Заняли бы где-либо на заседание суда, — хмуро заметил Страшников, суетливый, с бегающими глазами сорокалетний капитан.
   Другой член суда, Мошинский, только укоризненно покачал головой, поблескивая стеклами своих очков в круглой металлической оправе. Козлиная бородка и длинные, закинутые назад волосы делали его больше похожим на сельского учителя, чем на офицера.
   — Занять-то не у кого. Ничей мундир на меня не налезет, — возразил Борейко.
   Тахателов предложил считать уважительной причиной отсутствие мундиров у Борейко и Звонарева.
   — Если поручик Борейко не постеснялся заявить на суде, что отдал в заклад свой мундир, то какие же у него могут быть представления о чести мундира, к которому он так небрежно относится? — ехидно проговорил Страшников, переглянувшись с Чижом.
   — Это к разбираемому нами делу не относится! — возразил Мошинский.
   — Присоединяюсь к вашему мнению, — проговорил Тахателов. — Суд переходит к опросу подсудимых. Расскажите, при каких обстоятельствах вам было нанесено оскорбление на словах поручиком Борейко, — обратился к Чижу Тахателов.
   Чиж подробно и обстоятельно рассказал обо всем, что произошло в комнате у Жуковского после проверки артельных сумм.
   — Вы подтверждаете правильность сказанного? — спросил Тахателов у Борейко.
   — Целиком и полностью.
   — Тогда предлагаю вам, поручик Борейко, принести свои извинения штабс-капитану Чижу.
   — Не нахожу возможным. Вор, по-моему, всегда останется вором, как перед ним ни извиняйся.
   — Прошу суд оградить меня от повторных оскорблений, — взвизгнул Чиж.
   — Прошу вас выбирать ваши выражения, поручик, — остановил Борейко Тахателов.
   — В показаниях капитана Жуковского значится, что штабс-капитан Чиж тоже оскорбил вас. Почему вы, поручи, к, об этом ничего не сказали? — задал вопрос Мошинский.
   — Собака лает, ветер носит, — отрезал Борейко.
   Чиж весь вспыхнул и снова за протестовал. Тахателов еще раз призвал Борейко к порядку. Затем суд допросил Звонарева и зачитал письменные показания Жуковского. Покончив с допросом свидетелей и выслушав объяснения Чижа и Борейко, Тахателов еще раз предложил закончить дело миром, но встретил их решительный отказ. После этого суд удалился для вынесения приговора.
   Борейко и Звонарев перешли в одну из соседних комнат. Из окна была видна большая площадка, на которой было установлено несколько хворостяных барьеров и торчали предназначенные для рубки лозы. По этому манежу коротким галопом скакала на своей Кубани Варя Белая. Она по очереди брала барьеры и тут же рубила шашкой лозу. Лицо девушки раскраснелось, шляпка сдвинулась на затылок, волосы распустились, но она ничего не замечала, увлеченная спортивными упражнениями. Скачка с препятствиями сменялась бешеным галопом. Привстав на стременах, пригнувшись к луке, Варя вихрем носилась мимо окон.
   — Козырь девка! — восхищенно заметил Борейко. — И мужа ей надо козырного, да чтобы еще королем был.
   — Король, пожалуй, староват для нее будет, а валет бы подошел, — ответил прапорщик.
   — Отчего тебе, Сережа, не сыграть в такого валета?
   — А тебе?
   — Какая дура пойдет за такого пьяницу, как я!
   — А я побаиваюсь таких амазонок, мигом под башмак попадаешь к такой жинке.
   — По-моему, это совсем не плохо сидеть под разумным каблучком. Только для меня едва ли скоро найдется, больно большой да крепкий каблук нужен.
   — Может, и под самый маленький попадешь. Мужчина ты видный, а если и пьешь, то пьян не бываешь.
   Их разговор был прерван приглашением на суд. Тахателов стоя зачитал постановление, в котором дуэль признавалась единственно возможным исходом конфликта между Чижом и Борейко.
   — Оскорбления, нанесенные друг другу вышеозначенными офицерами при отказе принести взаимные извинения, могут быть смыты только кровью, — пояснил Тахателов.
   — На чем же я с ним драться буду? На кулаках, что ли? — издевательски проговорил Борейко. — Ведь господин штабс-капитан умрет от страха при виде меня с шашкой или револьвером.
   — Не торопись, дюша мой, — остановил его Тахателов и продолжал чтение приговора. — Принимая во внимание наличие в настоящее время военных действий с Японией, исполнение приговора отложить до конца войны «, — торжественно закончил полковник. — Все понятно, господа? Претензий никаких нет?
   Претензий не оказалось, и оба» подсудимые» расписались в прочтении приговора. Чиж старательно вывел свою короткую фамилию, а Борейко размашисто, через весь приговор начертал: «Прочел с удовольствием. Поручик Борейко».
   Страшников только ахнул, прочитав написанное, и поспешил показать Тахателову.
   — Это прямое издевательство над священной особой государя императора, — возмущался он.
   Но Мошинский и Тахателов не придали значения выходке Борейко и громко расхохотались.
   — Ты, дюша мой, не можешь без шуток! Будет тебе от генерала за то, что кладешь императорские резолюции на бумагах, — предупредил полковник.
   На этом и закончилась судебная процедура. Когда Звонарев вернулся в мастерские, то Гобято поручил ему побывать на Стрелковой батарее.
   — Командует ею капитан Мошинский. Я его сейчас видел в Управлении артиллерии. Он и подвезет вас к себе, а обратно и пешком доберетесь. Туда всего дветри версты, — предложил Гобято.
   Мошинский охотно согласился подвезти Звонарева к себе на батарею. По дороге они разговорились. Капитан рассказал, как он шесть лет тому назад» прибыл в Порт-Артур с батальоном Владивостокской крепостной артиллерии, как участвовал в Китайском походе, который он назвал позорной страницей в истории русской армии.
   — Мы воевали с безоружными людьми и считали победами, когда обращали их в бегство. В утешение себе скажу, что русские войска притесняли китайцев гораздо меньше, чем иностранцы, особенно англо-американцы.
   Стрелковая батарея была расположена на так называемой Двурогой сопке на самом хребте, отделяющем Порт-Артур от моря. Влево внизу виднелась Двадцать вторая батарея, которой командовал Вамензон, справа на полгоре были расположены батареи номер шестнадцать и семнадцать, сзади к батарее подходила дорога в Старый город. Со Стрелковой батареи открывался вид во все стороны — впереди, насколько мог видеть глаз, расстилалось безбрежное море. Сзади хорошо были видны Западный бассейн, доки, торговый порт и весь Старый город. Из-за Перепелиной горы частично проступал Новый город, а левее — массив Ляотешаня.
   — Моя батарея расположена на самом лучшем месте в Артуре, до города всего три версты, до моря — две. Всегда дует ветер, поэтому воздух чист и насыщен морскими испарениями, сухо, масса солнца. Санитарная станция, а не батарея. Легочников отправлять сюда на излечение. Живем мы с женой тихо и мирно, в городе редко бываем, дома коротаем вечера с ребятами. Думал прожить здесь спокойно еще лет с пяток, пока детишки подрастут, а тут началась война. Гоню жену с детьми из Артура, а она уезжать не хочет, — повествовал Мошинский.
   — Пожалуй, она и права. Война может скоро кончиться, и все пойдет по-прежнему, — возразил Звонарев.
   — Вы глубоко ошибаетесь! Раз японцы рискнули на войну с нами, то не из-за пустяков. Пока не отвоюют у нас Корею и Южную Маньчжурию с Артуром, мира не заключат. Скоро этого они не добьются, и война, несомненно, затянется.
   — Вы считаете, что война нами будет проиграна? — удивился Звонарев.
   — Зная японцев и стоящих за ними англо-американцев, трудно предположить, чтобы война кончилась вничью с сохранением теперешнего положения. Слишком далеко отсюда до России. Да и не нужна нам эта Маньчжурия. Мы еще и Сибири не сумели освоить, а тянемся к Маньчжурии.
   Разговаривая таким образом, Звонарев незаметно доехал до Стрелковой батареи. Она еще не совсем была закончена сооружением, и с полсотни солдат и китайцев в тачках возили землю и насыпали бруствер батареи.
   Солдаты и китайцы работали вперемежку. Ими руководил саперный унтер-офицер, указывая, куда еще надо подсыпать земли, проверял по шнуру правильность насыпи, замерял общий объем работы.
   — Как у вас работают китайцы? — поинтересовался Звонарев.
   — Пожаловаться не можем. Работают добросовестно, но и мы их не обижаем. Я сам слежу, чтобы при расчете их не обманывали, кормим из ротного котла. В других местах этого не делают, а я думаю, что два десятка человек всегда можно накормить там, где довольствуются три сотни. Сначала я китайцев не кормил, так сами солдаты с ними делились хлебом и другим продовольствием. Наш русский человек всегда готов поделиться с другим тружеником, особенно с тем, который ему помогает в работе, — словоохотливо сообщил Мошинский.
   Их разговор прервал подошедший фейерверкер, который доложил, что люди на занятия при орудиях собраны. Прапорщик вместе с капитаном направились к орудиям. Стрелковая батарея была вооружена четырьмя сорокадвухлинейными пушками образца 1877 года, пушки были доставлены недавно и еще совсем не расстреляны. Предполагалось произвести расточку зарядной камеры, чтобы увеличить размер заряда и тем сделать орудия более дальнобойными.
   — Я уже произвел необходимые расчеты. Можно примерно в полтора раза увеличить вес пороха, что даст почти две версты увеличения дальности. — И Мошинский протянул прапорщику бумаги с расчетами.
   Осмотрев орудия изнутри и проверив расчеты капитана, Звонарев согласился с ним и обещал представить их Гобято на одобрение.
   Простившись с Мошинским, Звонарев пешком направился в Управление артиллерии. Он решил по дороге посмотреть, как идут работы по укреплению центральной ограды крепости. Сооруженная еще при китайцах немецкими инженерами, центральная ограда представляла земляной вал в несколько метров высоты и толщины. На ней имелись гнезда для орудий, барбеты для стрелков, и она представляла собой довольно внушительное укрепление, но, не поддерживаемая столько времени, ограда пришла в ветхость и теперь спешно подправлялась крепостными инженерами. Работы велись силами матросов и китайцев. И тут и те и другие дружно работали бок о бок. Матросы помогали китайцам, те — матросам. Никакой розни между ними не было заметно. Только инженерные десятники и саперные унтер-офицеры, боясь кричать и ругать матросов, срывали свою злость на китайцах, подгоняя их в работе. Но моряки одергивали унтеров и брали китайцев под свою защиту.
   Звонарев справился у одного из саперов, сколько платят за работу морякам и китайцам.
   — Матросы получают, что им положено от казны, а китайцам платим по шестьдесят копеек в день, — ответил он.
   — Вы не слушайте его, вашбродь, — подошел к прапорщику один из матросов. — Он платит им только по тридцать копеек в день, а на остальную сумму пишет расписку. Получишь, говорит, после войны все сразу.
   — Делаю, как мне начальство велит, и ты не в свое дело не суйся, а то я о тебе доложу капитану Бармину, что ты китайцев смущаешь, так тебе пропишут за это, — обозлился унтер.
   — Мы твоему капитану не подчинены; у нас свое морское начальство Оно по правде и рассудит вас с китайцами.
   Звонарев не стал слушать дальнейшие препирательства матроса и сапера и пошел дальше.
   В мастерских он доложил Гобято обо всем виденном на Стрелковой батарее, показал расчеты Мошинского, а заодно и сообщил о деятельности Бармина.
   — Инженеры в Артуре прославились своим воровством. Тот же Бармин построил себе дом а Новом городе из ворованных строительных материалов. А китайцев он обирает без зазрения совести, — ответил Гобято.
   — Надо же с этим бороться, сообщить о жульничестве Бармина начальнику инженеров крепости полковнику Григоренко. Тот должен принять необходимые меры, — горячился прапорщик.
   — Григоренко-то с Барминым в доле состоит. Тут имеется круговая порука жуликов и воров. Григоренко, верно, еще с кем-либо делится из начальства. Печально, но факт, — ответил Гобято.
   Наконец работы по переустройству лафетов были закончены, и тяжелые, по сотне с лишним пудов, станины стали укладывать на крепкие трехосные платформы.
   Так как лошадей не хватало, то к осям платформ с обеих сторон приделаны были канатные лямки, в которые впряглось по полсотни солдат на каждую платформу. Процессия медленно, часто останавливаясь, двинулась по дороге через Золотую гору.
   — Что твои бурлаки на Волге, недостает только «Дубинушки»! — возмущался Звонарев. — Неужели нельзя на это время собрать лошадей из рот?
   — Лошадей в ротах мало, и ими дорожат, мой друг, а людей побольше, и ценится их труд куда дешевле. Та же рабочая скотина, только двуногая. Да и в случае какого несчастья спокойнее: придавит человека — поохают, повздыхают и забудут, а лошадь покалечишь — под суд за порчу казенного имущества пойдешь, — насмешливо объяснял Борейко.
   — Разве нельзя в Артуре лошадей достать? Почему бы не попросить лошадей у полевой артиллерии, что ли?
   — Ближе можно: у Белого шестерка лошадей, у Стесселя около десятка. Но лошади-то генеральские! Их превосходительства предпочитают тяжести возить на людях. Попробую схожу к Белому, может быть, где-либо через него лошадей достанем, — согласился Борейко.
   Солдаты, потные и красные от напряжения, несмотря на резкий ветер, изо всех сил помогали паре лошадей.
   — Наддай, наддай еще малость! — охрипшими голосами кричали фейерверкеры. — Уже верхушку горы видать, совсем немного осталось.
   Солдаты кряхтели, наддавали, проходили еще шагов десять-пятнадцать и, обессиленные, останавливались. Через минуту опять раздавалась команда.
   — Навались! — и люди вновь налегали на лямки.
   За час прошли не больше версты, люди и лошади были совершенно измотаны.
   Звонарев устроил привал на десять минут. Усталые солдаты повалились на холодную, промерзлую землю, некоторые попросили разрешения сходить за водой, жажда мучила людей не меньше усталости. Прапорщик распорядился доставить из нестроевой роты бочку воды, но фельдфебель отказался ее дать. Обозленный Звонарев сам пошел за бочкой.
   — Как ты смеешь не исполнять моих приказаний? — набросился он на фельдфебеля.
   — Капитан не приказали. Был такой случай: бочку потребовали для поливки сада, я дал, а капитан потом за это меня выругали и приказали вперед бочку никому и никогда не давать.
   — Ты или притворяешься дураком, или в самом дела дурак: то сад полить, а то людей напоить.
   — Воля ваша, ваше благородие, без капитанского приказания бочку дать не могу.
   — В чем дело? — вмешался подошедший Борейко.
   Звонарев рассказал.
   Поручик молча хлестнул фельдфебеля по зубам.
   — Марш! Сам с бочкой, сволочь, поедешь! — приказал он.
   Фельдфебель, утираясь на ходу, бросился исполнять приказание.
   — Рассусоливаешь ты с ними напрасно, — заметил Борейко. — Они видят, что ты из штатских, и позволяют себе черт знает что. С лошадьми ничего не вышло. Позвонил было Белый, к Стесселю, так тот просто расхохотался. «У тебя, говорит, Василий Федорович, на то и солдаты, чтобы пушки да лафеты таскать». Так ни с чем и ушел, придется самим тащить. Становись, Сергей, в лямку второго взвода, а я в первый стану, потягаемся, — все веселее будет. А ну-ка, ребята, потягаемся — чья возьмет! — крикнул Борейко солдатам, накидывая на себя лямку. — Смотри, Тимофеич, — обратился он к Родионову, — не подкачай, а то прапорщик с Лепехиным нас потом засмеют.
   Солдаты оживились. Вид огромного Борейко, едва влезшего в лямку, показался им забавным. Они начали шутить и пересмеиваться между собой. Первый взвод скоро стал опережать. Звонарев со своими солдатами сильно отстал.
   — Эх ты, Лепеха-воха, — кричал Родионов, — совсем у вас, видать, кишка тонка. Мало каши ешь!
   — Так у вас же один Ведмедь за целый взвод прет, — пробурчал Лепехин, — а у нас прапорщик хлипкий.
   Подождав вторую платформу, первый взвод двинулся дальше.
   Только к вечеру все десять станин «были переброшены на Электрический Утес. Солдат, валившихся с ног от усталости, Борейко отпустил спать.
   — Кто же на батарее на ночь останется? — забеспокоился Жуковский.
   — К пятидесятисемимиллиметровым пушкам довольно будет и восьми человек. Мобилизовать денщиков, писарей да каптенармусов, и я с ними останусь, — предложил Борейко.
   Вечером на Утес неожиданно пришли сто двадцать человек мастеровых из нестроевой роты.
   — Вы зачем сюда явились, архангелы? — спросил Борейко.
   — Подсобить вам малость пришли, ваше благородие, — за всех ответил Братовский. — Дело срочное, и ваши солдаты, видать, вовсе притомились. Мы и отпросились у капитана. Желающих сто двадцать человек набрали.
   — Спасибо на добром слове. Только темно сейчас, а у нас ночью разводить огней не полагается, с моря видно.
   — Мы, ваше благородие, и при ручных фонарях управимся, — ответил кто-то из солдат.
   — Тогда пойдем на батарею.
   Людей поделили — одни под руководством Борейко занялись ремонтом орудий, снимали их со старых лафетов, а другие со Звонаревым приступили к сборке новых. Вскоре Утес превратился в монтажную мастерскую.
   Звонарев с Борейко до утра не сомкнули глаз. Как только рассвело, нестроевые ушли с батареи, а отдохнувшие артиллеристы встали на работу. Трое суток беспрерывно день и ночь шло переоборудование батареи. Всех солдат поделили на три смены под руководством Жуковского, Борейко и Звонарева. Погода продолжала оставаться морозной и вьюжной, японцы не беспокоили. К вечеру третьих суток наконец вся батарея была переоборудована. Старые лафеты у пушек были заменены у орудий появились щиты и целая система блоков для подъема снарядов. Дальномерную будку и командный пункт для командира перенесли в бруствер.