Страница:
Наконец погода прояснилась. С раннего утра Борейко уже метался около орудий, последний раз осматривая все заклепки и вновь установленное приспособление для стрельбы. Но японцы не — появлялись, — море оставалось чистым до самого горизонта.
Хотели уже было выпустить пару снарядов прямо в море, чтобы проверить действие новых установок, когда несколько легких японских крейсеров приблизилось к Артуру.
— На дальномере! — завопил радостно Борейко.
— Шесть тысяч пятьсот!
— Пусть подойдут поближе, — решил Жуковский. — Начнем с наименьшей дистанции, — девять верст, а затем будем ее увеличивать.
— Зарядить орудия! — скомандовал Борейко.
Солдаты, с утра томившиеся в ожидании стрельбы, радостно бросились подносить снаряды и новые, еще невиданные на батарее картузы с бездымным порохом: всем хотелось поскорее испробовать переделанные лафеты.
— Эх, и пуганем мы сейчас японцев. Не обрадуются, — оживленно говорил Лебедкин.
— Наводи, Петрович, поточнее, чтобы нам не осрамиться с нашими новыми пушками, — упрашивал Родионов наводчика Кошелева.
На батарее чувствовался общий подъем.
— Не разорвет орудия? — беспокоился Жуковский. — Ведь они рассчитаны на бурый призматический порох, а не на бездымный.
— Рассчитаны с запасом, Николай Васильевич, — успокоил его Звонарев.
— На первый залп людей все же надо спрятать в погреба, чтобы несчастья не случилось.
— Пять тысяч пятьсот! — доложили дистанцию с дальномера.
— Прицел двести пятьдесят, батарея, залпом!
Дула орудий поднялись необычайно высоко вверх. С непривычки казалось, что пушка при таком угле возвышения должна обязательно опрокинуться при выстреле. Солдаты пугливо посматривали.
— Укройтесь в погребах! — крикнул Борейко.
Все, за исключением фейерверкеров и наводчиков, поспешно юркнули в погреба.
— Батарея, пли!
Пять огненных столбов вырвались из высоко поднятых вверх дул орудий. Легкий дымок на мгновение окутал батарею и тотчас растаял. Остро запахло эфиром. Лафеты мягко откатились и стали на свои места. Солдаты моментально выскочили из укрытий и бросились осматривать пушки.
— В первом взводе все в порядке! — доложил Родионов.
— Во втором и третьем тоже! — доложили взводные.
— Падает! — донеслось с дальномера.
— Недолет!
— На полверсты не докинули, — заметил Жуковский.
Затем попробовали стрелять на одиннадцать и двенадцать верст, на пределе получили двенадцать с четвертью верст вместо предположенных тринадцати.
Японцы при первых же выстрелах поспешили уйти дальше в море.
— Итак, вместо девяти с половиной верст дальность увеличили до двенадцати, кругло считая, — резюмировал Жуковский.
— Скорость стрельбы доведена до одной минуты тринадцати секунд на залп и может быть еще увеличена, — добавил Борейко.
— И люди и командир находятся теперь в полном укрытии от осколков, — закончил Звонарев.
Поблагодарив солдат за хорошую работу по переоборудованию батареи, Жуковский с Борейко и Звонаревым отправились обедать.
— Начальство даже и не поинтересовалось нашими успехами, — сказал Борейко.
— Как не заинтересовалось! Заинтересовалось, даже очень. Я сейчас получил из Управления артиллерии телефонограмму с выговором за самовольную стрельбу сего дня, — улыбнулся Жуковский.
Стессель крупными шагами ходил по комнате. Волнения первых дней войны уже миновали, он успокоился и обрел свой прежний решительный вид и тон. Вера Алексеевна поместилась в углу на диване, около большой лампы под красивым абажуром. Рядом с ней сидели четыре ее питомицы, старательно занимаясь вышивкой.
В качалке развалился высокий, широкоплечий, бородатый артиллерийский генерал Никитин, с типичным лицом алкоголика, начальник артиллерии формирующегося в Артуре Третьего Сибирского корпуса. Он был слегка навеселе и потому особенно многословен.
— Наши самотопы продолжают отличаться, — проговорил он громко, чуть хрипловатым басом.
— Какие такие самотопы? — удивилась Вера Алексеевна.
— Да наши герои-морячки! Пока они ни одного японца еще не утопили, зато потопили в Чемульпо» Варяга»и «Корейца», а под Артуром — «Енисея»и «Боярина». Япошкам никогда и не снились такие успехи, если бы не помощь наших самотопов Погодите, они еще своими руками весь флот перетопят, а сами в Питер укатят.
Стессель громко расхохотался:
— Это ты здорово сказал, Владимир Николаевич. Самотопы! Что правда, то правда, — самые настоящие самотопы! Завтра же всем расскажу, как ты ловко их окрестил.
— Ты должен быть осторожен, Анатоль. Ведь наместник — моряк и души не чает во флоте и моряках, — предостерегала Вера Алексеевна.
— Среди своих поговорить можно, а среди чужих — лучше и попридержать язык, — поддержал Никитин.
— Наместник чуть ли не на другой день после начала войны поспешил покинуть свой возлюбленный флот и ретироваться в Мукден, — возразил Стессель.
— Из моряков только тогда выйдет толк, когда их подчинят сухопутному начальству, чтобы они действовали сообща с армией, а не шлялись бы зря по морю, — продолжал Никитин.
— Вы совершенно правы, Владимир Николаевич. Давно надо моряков» рукам прибрать, а то слишком задирать стали носы, — с жаром проговорила Вера Алексеевна.
— Пока Алексеев наместником, об этом и заикаться нельзя, — возразил Стессель. — Я боюсь, чтобы меня самого Старку не подчинили.
— Этого никогда не может быть, — живо возразила генеральша. — Сегодня мне в экономическом обществе говорили, что Старка на днях убирают.
— Кто же на место Старка приедет сюда? — спросил Никитин.
— Какой-то Макаров.
— Из кронштадтских или севастопольских самотопов? Знаю Дубасова, Скрыдлова, а этого знаю мало.
— Мне говорили, что он очень ученый, на Северный, что ли, полюс зачем-то ехать собрался, да не вышло у него. С носом вернулся, — выкладывала свои сведения Вера Алексеевна.
— Уж если он до полюса не сумел добраться, то где же ему с Того воевать. Там только моржи да тюлени могли ему помешать, а тут целый японский флот, — скептически проговорил Никитин.
— Терпеть не могу этих ученых — ни черта в строевой службе не понимают и сами больше похожи на беременных баб, чем на военных, — сердито проговорил Стессель.
— Он, верно, сразу же к нам с визитом приедет.
— Долг вежливости обязывает его к этому. Надо думать, какой бы он зазнайка ни был, а вам визит все же первый нанесет.
— Он, очевидно, приедет сюда без семьи.
— Кто же в осажденную крепость семью везет?
Вера Алексеевна приятно улыбнулась. Ее заветная мечта — стать первой дамой в Артуре — близилась к осуществлению. Наместник уехал, Старк уезжает, и она останется в Артуре во главе дамского общества.
Звонок в передней известил о приходе нового лица. Через минуту в комнату вошел начальник Четвертой Восточносибирской стрелковой дивизии генерал Фок. Высокого роста, худощавый старик, с небольшой седенькой бородкой, он легко, юношеской походкой подошел приложиться к ручке Веры Алексеевны.
Девочки-воспитанницы, как по команде, встали и присели в реверансе перед генералом, но Фок не обратил на них никакого внимания.
— Привет святому семейству! — мягким баритоном проговорил он. — Забежал к вам на огонек. На дворе мороз, метет пурга, в двух шагах ничего не видно. Мне, по моему холостяцкому положению, одному дома скучно. Решил к вам заглянуть.
— И хорошо сделали, Александр Викторович, — приветливо отозвалась генеральша. — Не хотите ли с холодку чайку, согреться?
— Не откажусь, а то по старости мерзнуть очень стал.
— Какие у тебя новости? — спросил у Фока Стессель.
— Сам за ними пришел! По новостям у нас знаток Владимир Николаевич.
— Где мне за вами в этом отношении угнаться, — отозвался Никитин. — Это у вас всегда все известно из самых достоверных источников и притом раньше всех.
— Новости у меня все старые. Убирают Старка, приезжает Макаров; Куропаткин назначен командующим Маньчжурской армией. Японцы продолжают высаживаться в Корее, а наши морячки — отсиживаться в Артуре да безобразничать во всяких «Звездочках»и «Варьете»с публичными девками, — ласковым, елейным голосом повествовал генерал.
— Вам пора спать, — обратилась генеральша к воспитанницам.
Те аккуратно сложили свои работы и поспешили выйти.
— Кто же при детях говорит о публичных девках? — упрекнула она Фока. — Мои крошки святы и невинны, а вы при них говорите такие неприличные вещи.
— Простите великодушно! Все виноват мой солдатский язык. За сорок лет службы привык к казарменной речи.
— Это верно, что Куропаткин назначен?
— За что купил, за то и продаю.
— Это будет прекрасно, Анатоль! Ты опять будешь вместе с Алексеем Николаевичем, — обрадовалась генеральша. — Он-то уж, наверное, тебе моряков подчинит, а ты приберешь их к рукам.
— Трудновато все же. Слыхал я, сюда едет великий князь Кирилл Владимирович вместе с братом своим Борисом. Кирилл тоже моряк. Может и заартачиться. Самому царю обо всем напишет. Куропаткину трудно будет Против него бороться.
— Да, самотопы сейчас в чести, — задумчиво сказал Никитин.
— Владимир Николаевич моряков самотопами называет, — пояснила Вера Алексеевна.
— Весьма остроумное название, — согласился Фок. — Пока что они предпочитают плавать не в Желтом, а в винном море и, купать в нем своих этуалей.
— Анатоль, отчего ты не вышлешь всех этих мерзких тварей из Артура? — возмутилась Вера Алексеевна.
— С отъездом семей число холостяков в Артуре увеличилось и потребность в женщинах возросла.
— Да среди них есть и весьма не вредные, — заикнулся было Никитин.
— Не смейте при мне гадости говорить! Откуда вы их можете знать, Владимир Николаевич? — обиделась генеральша.
— На улицах вижу и слышу рассказы о них.
— Ах ты, старый греховодник! — хохотал Стессель.
— Да замолчите вы, право!
— Не сердитесь, матушка Вера Алексеевна, к слову пришлось. Разрешите лучше глотку промочить, что-то от разговора пересохла.
— Прошу в столовую, — пригласила хозяйка.
Никитин за столом не замедлил быстро приложиться к графинчику с коньяком. Фок же, наоборот, демонстративно пил только чай.
— Наш-то артурский Улисс что выделывает!
— Кто это Улисс-то? — спросил Никитин Фока.
— Кондратенко, конечно. Он нас всех, вместе взятых, перехитрит, вокруг пальца обведет и сух из воды выйдет. Хитрая штучка.
— Неправда! Роман Исидорович умница, вот вы на него и сердитесь, — заступилась генеральша.
— Хотел бы я иметь такого верного адвоката, как вы, Вера Алексеевна. Никому бы меня в обиду не дали, — говорил Никитин.
— Так что ты начал о Кондратенко рассказывать? — спросил Стессель.
— Он все работы по постройке фортов взял в свои руки. Как будто он, а не Григоренко, крепостной инженер.
— Кондратенко сапер и кончил инженерную академию. Ему и книги в руки по фортификационной части.
— Он свою дивизию обратил в рабочих-землекопов, вместо того чтобы строю их обучать.
— Это ты верно заметил. Завтра же переговорю с ним об этом, — отозвался Стессель.
— Слыхали, что Белый подчинился морякам и разрешает своим батареям стрелять только с их ведома? — слащаво улыбаясь, продолжал Фок.
— Перекинулся к морякам? — изумился Стессель. — Да ты не ошибаешься ли, Александр Викторович? Не ожидал я от него такого поступка.
— Меня тоже его поведение несколько удивило: сватом тебе приходится и такие каверзы строит, — подзуживал Фок.
— Я с ним серьезно поговорю, — пригрозил Стессель.
— Двуличный он человек, — поддакивал Никитин.
— Вершинин вчера вечером у него был. О чем-то они долго совещались. Даром что он полковник русской армии, а вольнодумец. Ума не приложу, о чем бы они могли так долго разговаривать? — вставил Фок.
— Вредный это человек Вершинин. Как ты его держишь гражданским губернатором Квантуна и гражданским комиссаром? — упрекнула мужа Вера Алексеевна.
— Со связями он: Алексеев у него не один раз обедал. Сразу его не уберешь, — оправдывался Стессель.
— А ты, Анатолий Михайлович, с подковыркой, обходом его возьми! — посоветовал Никитин.
— С какой стороны-то его обойдешь: не ворует, кажется.
— Только кажется, — заметил Фок. — Какой же градоначальник в России не ворует?
— Не пойман — не вор.
— Либералов защищает.
— Кого именно?
— Да хотя бы заведующую Пушкинской школой Желтову. Там все артурские либералы собираются. Школа только вывеска для пропаганды противоправительственных идей, — вкрадчиво продолжал Фок.
— Поручу Микеладзе заняться этим делом.
— Глуповат Микеладзе. Лучше бы Познанскому, — тот хотя и молодой жандарм, но подает большие надежды.
Вошедший денщик доложил, что Белый просит Стесселя к телефону.
— Дюже в море с пушек бьют. Батареи так и полыхают, — сообщил он.
Никитин заторопился домой.
— Японцы с моря в проход лезут, — взволнованно сообщил вернувшийся Стессель. — Какие-то там брандеры пускают. Я сейчас еду на Золотую гору.
— Я тебя не пущу, — решительно заявила генеральша. — Незачем тебе туда ехать, Белый и без тебя справится. Довольно ты день-деньской по фортам да батареям разъезжаешь. Не комендантское это дело на каждый выстрел ехать.
— Я уже приказал подать экипаж.
— Я отправлю его обратно, — распорядилась Вера Алексеевна.
Стессель сдался и покорно пошел за женой в спальню.
В это же время адмирал Старк сидел в глубоком мягком кресле около письменного стола в своей каюте на «Петропавловске»и внимательно читал рапорты командиров кораблей, донесения с сигнальной станции на Золотой горе о деталях внезапного нападения японцев на русскую эскадру в роковую ночь 26 января. Короткий бой стал переломным моментом в жизни адмирала. Его обвиняли в непринятии мер по охране эскадры, открыто стоящей на внешнем рейде.
Старк откинулся на спинку кресла и погрузился в глубокое раздумье. В каюте было тепло и уютно. Изредка доносились резкие порывы штормового ветра, хлопали раскачиваемые ветром шлюпки и спасательные круги, громыхали по палубе тяжелые матросские сапоги.
Адмирал с горечью и возмущением вспоминал о своем унизительном положении начальника эскадры, который фактически не смел ничего предпринять без ведома и согласия наместника. Последний вмешивался во все распоряжения Старка по эскадре, связывая его по рукам и ногам своей непрошеной опекой. Вспомнил он и о том, как Витгефт, по приказанию наместника инструктируя чинов его штаба о необходимых мероприятиях по охране кораблей, прямо заявил, что никакой войны не будет.
— И это за полчаса до нападения! — возмущался адмирал, перебирая бумаги и припоминая все подробности злосчастной ночи.
Старк встал и раздраженно прошелся по каюте.
— Получасовой бой, и моя безупречная сорокалетняя служба перечеркнута судьбой, а сам я вынужден просить об отставке якобы по болезни, чтобы спасти свое честное имя, — с глубокой горечью проговорил вслух адмирал.
— Но нет, вы еще не знаете, кто такой Старк! Он сумеет постоять за себя. У мня есть такие документы за подписью Алексеева, что ему не поздоровится, когда их увидит свет! — продолжал адмирал, потрясая кулаком от негодования.
Всегда сумрачное его лицо с глубоко запавшими глазами и со следами переутомления и негодования приняло жесткое выражение.
— Я тебе покажу, царский выродок, кто такой Старк! — И адмирал нервно подошел к наглухо приделанному к стенке несгораемому — шкафу. Открыв дверь, он вытащил пачку бумаг.
— Вот она! — выдернул он одну из них. На первом листе он бегло прочитал: — «Нам необходимо проводить на Дальнем Востоке в отношении Японии самую жесткую политику, памятуя, что она никогда не решится на войну с Россией». Так и сказано: «никогда не решится на войну», а она не только решилась, но и первая начала войну с Россией. А вот еще! — И Старк взял другую бумагу: — «Ввиду полной несостоятельности ваших опасений о возможности войны с Японией считаю отозвание к эскадре» Варяга»и «Корейца» ненужным «. Да, да, только по беспечности Алексеева мы потеряли эти два корабля, а теперь за все отвечаю я, а не он. Но это не выйдет! — Адмирал вновь спрятал бумаги.
В дверь постучали, затем вошел флаг-офицер лейтенант Дукельский.
— Получена депеша от адмирала Макарова, — протянул он телеграмму.
—» Буду в Артуре двадцать четвертого. Макаров «, — прочитал Старк. — Завтра, — взглянул он на календарь. — Прикажите» Баяну» выслать в почетный караул полуроту, — и, подумав, прибавил: — С музыкой.
— Есть, ваше превосходительство. — И лейтенант вышел.
Старк еще раз прочитал телеграмму и опять нахмурился,
— Будет и этот умник меня учить уму-разуму, — заворчал он, вновь принимаясь за бумаги. — Хорошо ему критику наводить за десять тысяч верст отсюда.
Старк снова взял одну из бумаг и прочитал:
— «Его императорскому высочеству генерал-адмиралу великому князю Алексею Александровичу, копия управляющему морским министерством адмиралу Авелану. Всем написал. Пусть все знаки, какой он умник, — проговорил он и уткнулся в бумагу: — Предвижу, что японцы не упустят столь благоприятного случая для внезапного нападения, как нахождение русской эскадры на внешнем рейде…» Он, Макаров, предвидел это, сидя в Кронштадта, а я здесь, на месте, упустил, видите ли, эту возможность. Теперь он возвеличен, обласкан и едет заменить меня в командовании эскадрой. Так ведь я тоже предполагал это, писал об этом! Но меня не хотел слушать тот же Алексеев. Но было бы еще хуже, если бы японцы, напав без объявления войны, внезапно затопили в первую же ночь несколько пароходов у входа в гавань и заперли эскадру во внутреннем рейде.
Старк опять зашагал по каюте, зябко пожимая плечами. Донеслись глухие удары орудийных выстрелов. Адмирал прислушался.
— Опять, должно быть, береговые батареи бьют по воображаемым судам, — пробурчал он и нажал кнопку звонка.
— Позвать лейтенанта Дукельского! — приказал адмирал вестовому.
Через минуту флаг-офицер доложил, что на море замечены пароходы, направляющиеся к выходу на внешний рейд, очевидно, с целью закрыть его.
Старк надел пальто, поплотнее нахлобучил фуражку и вместе с Дукельским поднялся на палубу. Его тотчас же охватила метель, сквозь которую с трудом можно было различить белые ленты прожекторных лучей. Беспрерывно сверкали зарницы орудийных выстрелов.
— На море замечено пять пароходов, — сообщили с сигнальной станции на Золотой горе.
— Дежурным миноносцам атаковать их! — приказал адмирал, стараясь в ночной бинокль разглядеть, что происходит на море, но в снежном вихре ничего нельзя было разобрать. Приказав каждые пять минут сообщать о происходящем на море, адмирал снова спустился в каюту.
После резкого холода наверху в каюте показалось особенно тепло. Старк потребовал чаю с ромом и засел за составление длиннейшего отчета о всем происшедшем с начала войны. Но работа не клеилась, и адмирал продолжал беспокойно прислушиваться к происходящему на рейде.
Прошло минут двадцать, пока наконец Дукельский пришел с докладом об отбитии японской атаки на проход. Только тогда Старк смог спокойно приняться за продолжение прерванной работы. Адмирал подробно разбирал причины возникновения войны и неудач первых столкновений на море. Он указал, что Япония с момента занятия русскими Порт-Артура в 1898 году стала энергично с помощью Англии и Америки готовиться к вооруженному столкновению с Россией. По тоннажу флот Японии за это время возрос более чем в четыре раза, армия увеличилась втрое. Наместник Алексеев и военное командование в Маньчжурии недооценили этот рост вооружений и не предприняли должных мер к усилению русской армии и флота на Дальнем Востоке. Японцы же, прекрасно учтя неподготовленность царского правительства к войне, заключили союз с Англией, получили финансовую помощь от Америки и, науськиваемые ими, рискнули первыми напасть на Россию.
Перо опального адмирала легко и быстро скользило по плотной бумаге, и перед Старком, неожиданно для него самого, вставала яркая картина общего развала русской администрации на Дальнем Востоке. Прочитав написанное и аккуратно сложив листки бумаги, адмирал стал собираться ко сну. Взволнованный, он долго не мог заснуть. Перед ним одна за другой вставали картины недавнего прошлого: первая атака японцев, гибель «Енисея», а за ним и «Боярина», позорное поведение его командира Сарычева. И за все это он должен отвечать, хотя в свое время он настаивал на снятии Сарычева с корабля, как не способного к командованию. Он лично предупреждал командира «Енисея», Степанова, о течениях в Талиенванском заливе, но тот все же посадил свой корабль на свою же мину.
— Сейчас всех собак вешают на меня. Скорее бы приезжал Макаров. Тот умеет отделаться от начальства и никому не позволит наступать себе на ногу, — решил после раздумья адмирал.
Сильный снежный буран бушевал над Артуром. В воздухе носились мириады мелких сухих снежинок, которые больно хлестали в лицо. Огромные волны бешено бросались на каменистый берег, рассыпая далеко кругом мельчайшие брызги, мгновенно замерзающие на морозе.
На внутреннем рейде чуть проступали громады броненосцев, да Золотая гора темным привидением нависла над узким проходом на внешний рейд. С наступлением ночи Артур утонул в мутной мгле пурги.
Только что вышедший из ремонта миноносец «Страшный» нес сторожевое охранение у входа, став на два якоря у подошвы Золотой горы. Напротив него, у Тигрового Хвоста, темнел силуэт еще не снятого с мели, подорванного в первую ночь войны «Ретвизана». Немного позади, в самом проходе, стояла канонерка «Отважный».
С берега, с «Ретвизана»и с «Отважного»в море тянулись бледные лучи прожекторов, свет которых с трудом пробивался сквозь пургу.
Андрюша Акинфиев нес очередную вахту. На командирском мостике «Страшного» из-за холода и ветра невозможно было долго стоять, и он то и дело спускался вниз, чтобы хоть немного согреться за трубой и кожухом машины. Здесь было относительно тихо, от труб и машин несло теплом, и можно было обогреть озябшие руки.
Миноносец сильно мотало на волне, и стоило большого труда удержаться на обледеневшей палубе, несмотря на протянутые вдоль нее леера. На носу, приткнувшись к орудиям, вахтенные, в толстых меховых тулупах, с биноклями в руках, внимательно вглядывались в море, следя за передвижением белых полос прожекторов, которые то ярко вспыхивали, то затухали, чтобы через мгновение загореться вновь.
— Смотреть вперед повнимательнее! — окликал вахтенных мичман.
— Есть смотреть вперед повнимательнее! — глухо доносилось до него в ответ сквозь вой ветра.
Мороз и ветер глубже забирались под одежду, заставляя дрожать мелкой дрожью. Андрюша завидовал матросам, одетым в теплые тулупы, но для себя считал неприличным кутаться.
«Офицеры всегда и везде должны быть примером для матросов», — мысленно твердил он, коченея от холода.
Время тянулось нестерпимо медленно, казалось, прошла целая вечность, но неумолимые часы при свете папиросы показывали, что истек всего только час, как Андрюша вступил на вахту, а впереди еще три долгих часа.
«Ермий, должно быть, спит крепким сном у себя в каюте, а Юрасач с Дмитриевым сражаются в шахматы, Попивая горячий чай с ромом», — представил себе Андрюша, и от этого ему стало еще холоднее и тягостнее стоять на палубе.
— Ничего не видать? — спросил он у матросов.
— Никак нет, ваше благородие. Муть одна, и только. Да и кто полезет к Артуру в такую непогодь? Если под берегом так мотает, то что же делается в море! В одночасье корабль обледенеет и пойдет ко дну. Японцы холода не любят, у них даже зимой тепло в Нагасаках. Как мы раньше там стояли, даже об рождестве теплынь — в бушлатах жарко, — ответил один из матросов, видимо, старослужащий.
— Это ты, Денисенко? — узнал его в темноте мичман.
— Так точно, мы с Серегиным на вахте стоим.
— Всегда вместе — друзья неразлучные.
— Шестой год вместях. Как на службу пригнали в кронштадтский флотский экипаж, так и не расстаемся. Вместе на «Нахимове» на Дальний Восток пришли, вместе на «Севастополе» были, а затем на «Страшный» перевелись, — словоохотливо ответил Денисенко.
— Вы бы, ваше благородие, тулупчик накинули, а то ведь обморозитесь. Разрешите, мигом слетаю, — предложил Серегин.
— Не надо, скоро уж смена, — ответил Андрюша, угадывая желание матроса сбегать в теплый кубрик. — Смотрите не зевайте, а то, не ровен час, японец наскочит, — предупредил он матросов и отошел.
— Фасон давит, а сам до костей промерз, аж зубы стучат, — проговорил Денисенко, когда мичман отошел.
— Молодо-зелено. Обморозит уши да ноги, так другой раз и тулуп наденет и калоши.
— Что за погода распроклятая! Сиди вот тут и мерзни да выглядывай, не собираются ли тебе япошки какуюнибудь пакость подстроить. И с чего это война началась, — понять невозможно. Жили мирно и тихо, а тут вдруг: раз — ив морду один другому, — задумчиво проговорил Денисенко.
— Дай время, до всего доберемся: почему и отчего, — ответил Серегин.
Матросы умолкли, вглядываясь в ночную мглу.
По-прежнему на море медленно шарили щупальца прожекторов; на «Ретвизане» двигались какие-то огоньки; «Отважный» стоял с потушенными боевыми фонарями. Серегин и Денисенко между делом соскребали с палубы лед. Все было тихо и спокойно. Вдруг прожекторные лучи заметались по морю и разом остановились на одном месте, осветив большой пароход, крадущийся вдоль берега от Ляотешаня. С Тигровки грянул выстрел, за ним другой, за Тигровкой загрохотал Электрический Утес, и, наконец, перекрывая все остальные звуки, рявкнули двенадцатидюймовые пушки с «Ретвизана».
Хотели уже было выпустить пару снарядов прямо в море, чтобы проверить действие новых установок, когда несколько легких японских крейсеров приблизилось к Артуру.
— На дальномере! — завопил радостно Борейко.
— Шесть тысяч пятьсот!
— Пусть подойдут поближе, — решил Жуковский. — Начнем с наименьшей дистанции, — девять верст, а затем будем ее увеличивать.
— Зарядить орудия! — скомандовал Борейко.
Солдаты, с утра томившиеся в ожидании стрельбы, радостно бросились подносить снаряды и новые, еще невиданные на батарее картузы с бездымным порохом: всем хотелось поскорее испробовать переделанные лафеты.
— Эх, и пуганем мы сейчас японцев. Не обрадуются, — оживленно говорил Лебедкин.
— Наводи, Петрович, поточнее, чтобы нам не осрамиться с нашими новыми пушками, — упрашивал Родионов наводчика Кошелева.
На батарее чувствовался общий подъем.
— Не разорвет орудия? — беспокоился Жуковский. — Ведь они рассчитаны на бурый призматический порох, а не на бездымный.
— Рассчитаны с запасом, Николай Васильевич, — успокоил его Звонарев.
— На первый залп людей все же надо спрятать в погреба, чтобы несчастья не случилось.
— Пять тысяч пятьсот! — доложили дистанцию с дальномера.
— Прицел двести пятьдесят, батарея, залпом!
Дула орудий поднялись необычайно высоко вверх. С непривычки казалось, что пушка при таком угле возвышения должна обязательно опрокинуться при выстреле. Солдаты пугливо посматривали.
— Укройтесь в погребах! — крикнул Борейко.
Все, за исключением фейерверкеров и наводчиков, поспешно юркнули в погреба.
— Батарея, пли!
Пять огненных столбов вырвались из высоко поднятых вверх дул орудий. Легкий дымок на мгновение окутал батарею и тотчас растаял. Остро запахло эфиром. Лафеты мягко откатились и стали на свои места. Солдаты моментально выскочили из укрытий и бросились осматривать пушки.
— В первом взводе все в порядке! — доложил Родионов.
— Во втором и третьем тоже! — доложили взводные.
— Падает! — донеслось с дальномера.
— Недолет!
— На полверсты не докинули, — заметил Жуковский.
Затем попробовали стрелять на одиннадцать и двенадцать верст, на пределе получили двенадцать с четвертью верст вместо предположенных тринадцати.
Японцы при первых же выстрелах поспешили уйти дальше в море.
— Итак, вместо девяти с половиной верст дальность увеличили до двенадцати, кругло считая, — резюмировал Жуковский.
— Скорость стрельбы доведена до одной минуты тринадцати секунд на залп и может быть еще увеличена, — добавил Борейко.
— И люди и командир находятся теперь в полном укрытии от осколков, — закончил Звонарев.
Поблагодарив солдат за хорошую работу по переоборудованию батареи, Жуковский с Борейко и Звонаревым отправились обедать.
— Начальство даже и не поинтересовалось нашими успехами, — сказал Борейко.
— Как не заинтересовалось! Заинтересовалось, даже очень. Я сейчас получил из Управления артиллерии телефонограмму с выговором за самовольную стрельбу сего дня, — улыбнулся Жуковский.
Стессель крупными шагами ходил по комнате. Волнения первых дней войны уже миновали, он успокоился и обрел свой прежний решительный вид и тон. Вера Алексеевна поместилась в углу на диване, около большой лампы под красивым абажуром. Рядом с ней сидели четыре ее питомицы, старательно занимаясь вышивкой.
В качалке развалился высокий, широкоплечий, бородатый артиллерийский генерал Никитин, с типичным лицом алкоголика, начальник артиллерии формирующегося в Артуре Третьего Сибирского корпуса. Он был слегка навеселе и потому особенно многословен.
— Наши самотопы продолжают отличаться, — проговорил он громко, чуть хрипловатым басом.
— Какие такие самотопы? — удивилась Вера Алексеевна.
— Да наши герои-морячки! Пока они ни одного японца еще не утопили, зато потопили в Чемульпо» Варяга»и «Корейца», а под Артуром — «Енисея»и «Боярина». Япошкам никогда и не снились такие успехи, если бы не помощь наших самотопов Погодите, они еще своими руками весь флот перетопят, а сами в Питер укатят.
Стессель громко расхохотался:
— Это ты здорово сказал, Владимир Николаевич. Самотопы! Что правда, то правда, — самые настоящие самотопы! Завтра же всем расскажу, как ты ловко их окрестил.
— Ты должен быть осторожен, Анатоль. Ведь наместник — моряк и души не чает во флоте и моряках, — предостерегала Вера Алексеевна.
— Среди своих поговорить можно, а среди чужих — лучше и попридержать язык, — поддержал Никитин.
— Наместник чуть ли не на другой день после начала войны поспешил покинуть свой возлюбленный флот и ретироваться в Мукден, — возразил Стессель.
— Из моряков только тогда выйдет толк, когда их подчинят сухопутному начальству, чтобы они действовали сообща с армией, а не шлялись бы зря по морю, — продолжал Никитин.
— Вы совершенно правы, Владимир Николаевич. Давно надо моряков» рукам прибрать, а то слишком задирать стали носы, — с жаром проговорила Вера Алексеевна.
— Пока Алексеев наместником, об этом и заикаться нельзя, — возразил Стессель. — Я боюсь, чтобы меня самого Старку не подчинили.
— Этого никогда не может быть, — живо возразила генеральша. — Сегодня мне в экономическом обществе говорили, что Старка на днях убирают.
— Кто же на место Старка приедет сюда? — спросил Никитин.
— Какой-то Макаров.
— Из кронштадтских или севастопольских самотопов? Знаю Дубасова, Скрыдлова, а этого знаю мало.
— Мне говорили, что он очень ученый, на Северный, что ли, полюс зачем-то ехать собрался, да не вышло у него. С носом вернулся, — выкладывала свои сведения Вера Алексеевна.
— Уж если он до полюса не сумел добраться, то где же ему с Того воевать. Там только моржи да тюлени могли ему помешать, а тут целый японский флот, — скептически проговорил Никитин.
— Терпеть не могу этих ученых — ни черта в строевой службе не понимают и сами больше похожи на беременных баб, чем на военных, — сердито проговорил Стессель.
— Он, верно, сразу же к нам с визитом приедет.
— Долг вежливости обязывает его к этому. Надо думать, какой бы он зазнайка ни был, а вам визит все же первый нанесет.
— Он, очевидно, приедет сюда без семьи.
— Кто же в осажденную крепость семью везет?
Вера Алексеевна приятно улыбнулась. Ее заветная мечта — стать первой дамой в Артуре — близилась к осуществлению. Наместник уехал, Старк уезжает, и она останется в Артуре во главе дамского общества.
Звонок в передней известил о приходе нового лица. Через минуту в комнату вошел начальник Четвертой Восточносибирской стрелковой дивизии генерал Фок. Высокого роста, худощавый старик, с небольшой седенькой бородкой, он легко, юношеской походкой подошел приложиться к ручке Веры Алексеевны.
Девочки-воспитанницы, как по команде, встали и присели в реверансе перед генералом, но Фок не обратил на них никакого внимания.
— Привет святому семейству! — мягким баритоном проговорил он. — Забежал к вам на огонек. На дворе мороз, метет пурга, в двух шагах ничего не видно. Мне, по моему холостяцкому положению, одному дома скучно. Решил к вам заглянуть.
— И хорошо сделали, Александр Викторович, — приветливо отозвалась генеральша. — Не хотите ли с холодку чайку, согреться?
— Не откажусь, а то по старости мерзнуть очень стал.
— Какие у тебя новости? — спросил у Фока Стессель.
— Сам за ними пришел! По новостям у нас знаток Владимир Николаевич.
— Где мне за вами в этом отношении угнаться, — отозвался Никитин. — Это у вас всегда все известно из самых достоверных источников и притом раньше всех.
— Новости у меня все старые. Убирают Старка, приезжает Макаров; Куропаткин назначен командующим Маньчжурской армией. Японцы продолжают высаживаться в Корее, а наши морячки — отсиживаться в Артуре да безобразничать во всяких «Звездочках»и «Варьете»с публичными девками, — ласковым, елейным голосом повествовал генерал.
— Вам пора спать, — обратилась генеральша к воспитанницам.
Те аккуратно сложили свои работы и поспешили выйти.
— Кто же при детях говорит о публичных девках? — упрекнула она Фока. — Мои крошки святы и невинны, а вы при них говорите такие неприличные вещи.
— Простите великодушно! Все виноват мой солдатский язык. За сорок лет службы привык к казарменной речи.
— Это верно, что Куропаткин назначен?
— За что купил, за то и продаю.
— Это будет прекрасно, Анатоль! Ты опять будешь вместе с Алексеем Николаевичем, — обрадовалась генеральша. — Он-то уж, наверное, тебе моряков подчинит, а ты приберешь их к рукам.
— Трудновато все же. Слыхал я, сюда едет великий князь Кирилл Владимирович вместе с братом своим Борисом. Кирилл тоже моряк. Может и заартачиться. Самому царю обо всем напишет. Куропаткину трудно будет Против него бороться.
— Да, самотопы сейчас в чести, — задумчиво сказал Никитин.
— Владимир Николаевич моряков самотопами называет, — пояснила Вера Алексеевна.
— Весьма остроумное название, — согласился Фок. — Пока что они предпочитают плавать не в Желтом, а в винном море и, купать в нем своих этуалей.
— Анатоль, отчего ты не вышлешь всех этих мерзких тварей из Артура? — возмутилась Вера Алексеевна.
— С отъездом семей число холостяков в Артуре увеличилось и потребность в женщинах возросла.
— Да среди них есть и весьма не вредные, — заикнулся было Никитин.
— Не смейте при мне гадости говорить! Откуда вы их можете знать, Владимир Николаевич? — обиделась генеральша.
— На улицах вижу и слышу рассказы о них.
— Ах ты, старый греховодник! — хохотал Стессель.
— Да замолчите вы, право!
— Не сердитесь, матушка Вера Алексеевна, к слову пришлось. Разрешите лучше глотку промочить, что-то от разговора пересохла.
— Прошу в столовую, — пригласила хозяйка.
Никитин за столом не замедлил быстро приложиться к графинчику с коньяком. Фок же, наоборот, демонстративно пил только чай.
— Наш-то артурский Улисс что выделывает!
— Кто это Улисс-то? — спросил Никитин Фока.
— Кондратенко, конечно. Он нас всех, вместе взятых, перехитрит, вокруг пальца обведет и сух из воды выйдет. Хитрая штучка.
— Неправда! Роман Исидорович умница, вот вы на него и сердитесь, — заступилась генеральша.
— Хотел бы я иметь такого верного адвоката, как вы, Вера Алексеевна. Никому бы меня в обиду не дали, — говорил Никитин.
— Так что ты начал о Кондратенко рассказывать? — спросил Стессель.
— Он все работы по постройке фортов взял в свои руки. Как будто он, а не Григоренко, крепостной инженер.
— Кондратенко сапер и кончил инженерную академию. Ему и книги в руки по фортификационной части.
— Он свою дивизию обратил в рабочих-землекопов, вместо того чтобы строю их обучать.
— Это ты верно заметил. Завтра же переговорю с ним об этом, — отозвался Стессель.
— Слыхали, что Белый подчинился морякам и разрешает своим батареям стрелять только с их ведома? — слащаво улыбаясь, продолжал Фок.
— Перекинулся к морякам? — изумился Стессель. — Да ты не ошибаешься ли, Александр Викторович? Не ожидал я от него такого поступка.
— Меня тоже его поведение несколько удивило: сватом тебе приходится и такие каверзы строит, — подзуживал Фок.
— Я с ним серьезно поговорю, — пригрозил Стессель.
— Двуличный он человек, — поддакивал Никитин.
— Вершинин вчера вечером у него был. О чем-то они долго совещались. Даром что он полковник русской армии, а вольнодумец. Ума не приложу, о чем бы они могли так долго разговаривать? — вставил Фок.
— Вредный это человек Вершинин. Как ты его держишь гражданским губернатором Квантуна и гражданским комиссаром? — упрекнула мужа Вера Алексеевна.
— Со связями он: Алексеев у него не один раз обедал. Сразу его не уберешь, — оправдывался Стессель.
— А ты, Анатолий Михайлович, с подковыркой, обходом его возьми! — посоветовал Никитин.
— С какой стороны-то его обойдешь: не ворует, кажется.
— Только кажется, — заметил Фок. — Какой же градоначальник в России не ворует?
— Не пойман — не вор.
— Либералов защищает.
— Кого именно?
— Да хотя бы заведующую Пушкинской школой Желтову. Там все артурские либералы собираются. Школа только вывеска для пропаганды противоправительственных идей, — вкрадчиво продолжал Фок.
— Поручу Микеладзе заняться этим делом.
— Глуповат Микеладзе. Лучше бы Познанскому, — тот хотя и молодой жандарм, но подает большие надежды.
Вошедший денщик доложил, что Белый просит Стесселя к телефону.
— Дюже в море с пушек бьют. Батареи так и полыхают, — сообщил он.
Никитин заторопился домой.
— Японцы с моря в проход лезут, — взволнованно сообщил вернувшийся Стессель. — Какие-то там брандеры пускают. Я сейчас еду на Золотую гору.
— Я тебя не пущу, — решительно заявила генеральша. — Незачем тебе туда ехать, Белый и без тебя справится. Довольно ты день-деньской по фортам да батареям разъезжаешь. Не комендантское это дело на каждый выстрел ехать.
— Я уже приказал подать экипаж.
— Я отправлю его обратно, — распорядилась Вера Алексеевна.
Стессель сдался и покорно пошел за женой в спальню.
В это же время адмирал Старк сидел в глубоком мягком кресле около письменного стола в своей каюте на «Петропавловске»и внимательно читал рапорты командиров кораблей, донесения с сигнальной станции на Золотой горе о деталях внезапного нападения японцев на русскую эскадру в роковую ночь 26 января. Короткий бой стал переломным моментом в жизни адмирала. Его обвиняли в непринятии мер по охране эскадры, открыто стоящей на внешнем рейде.
Старк откинулся на спинку кресла и погрузился в глубокое раздумье. В каюте было тепло и уютно. Изредка доносились резкие порывы штормового ветра, хлопали раскачиваемые ветром шлюпки и спасательные круги, громыхали по палубе тяжелые матросские сапоги.
Адмирал с горечью и возмущением вспоминал о своем унизительном положении начальника эскадры, который фактически не смел ничего предпринять без ведома и согласия наместника. Последний вмешивался во все распоряжения Старка по эскадре, связывая его по рукам и ногам своей непрошеной опекой. Вспомнил он и о том, как Витгефт, по приказанию наместника инструктируя чинов его штаба о необходимых мероприятиях по охране кораблей, прямо заявил, что никакой войны не будет.
— И это за полчаса до нападения! — возмущался адмирал, перебирая бумаги и припоминая все подробности злосчастной ночи.
Старк встал и раздраженно прошелся по каюте.
— Получасовой бой, и моя безупречная сорокалетняя служба перечеркнута судьбой, а сам я вынужден просить об отставке якобы по болезни, чтобы спасти свое честное имя, — с глубокой горечью проговорил вслух адмирал.
— Но нет, вы еще не знаете, кто такой Старк! Он сумеет постоять за себя. У мня есть такие документы за подписью Алексеева, что ему не поздоровится, когда их увидит свет! — продолжал адмирал, потрясая кулаком от негодования.
Всегда сумрачное его лицо с глубоко запавшими глазами и со следами переутомления и негодования приняло жесткое выражение.
— Я тебе покажу, царский выродок, кто такой Старк! — И адмирал нервно подошел к наглухо приделанному к стенке несгораемому — шкафу. Открыв дверь, он вытащил пачку бумаг.
— Вот она! — выдернул он одну из них. На первом листе он бегло прочитал: — «Нам необходимо проводить на Дальнем Востоке в отношении Японии самую жесткую политику, памятуя, что она никогда не решится на войну с Россией». Так и сказано: «никогда не решится на войну», а она не только решилась, но и первая начала войну с Россией. А вот еще! — И Старк взял другую бумагу: — «Ввиду полной несостоятельности ваших опасений о возможности войны с Японией считаю отозвание к эскадре» Варяга»и «Корейца» ненужным «. Да, да, только по беспечности Алексеева мы потеряли эти два корабля, а теперь за все отвечаю я, а не он. Но это не выйдет! — Адмирал вновь спрятал бумаги.
В дверь постучали, затем вошел флаг-офицер лейтенант Дукельский.
— Получена депеша от адмирала Макарова, — протянул он телеграмму.
—» Буду в Артуре двадцать четвертого. Макаров «, — прочитал Старк. — Завтра, — взглянул он на календарь. — Прикажите» Баяну» выслать в почетный караул полуроту, — и, подумав, прибавил: — С музыкой.
— Есть, ваше превосходительство. — И лейтенант вышел.
Старк еще раз прочитал телеграмму и опять нахмурился,
— Будет и этот умник меня учить уму-разуму, — заворчал он, вновь принимаясь за бумаги. — Хорошо ему критику наводить за десять тысяч верст отсюда.
Старк снова взял одну из бумаг и прочитал:
— «Его императорскому высочеству генерал-адмиралу великому князю Алексею Александровичу, копия управляющему морским министерством адмиралу Авелану. Всем написал. Пусть все знаки, какой он умник, — проговорил он и уткнулся в бумагу: — Предвижу, что японцы не упустят столь благоприятного случая для внезапного нападения, как нахождение русской эскадры на внешнем рейде…» Он, Макаров, предвидел это, сидя в Кронштадта, а я здесь, на месте, упустил, видите ли, эту возможность. Теперь он возвеличен, обласкан и едет заменить меня в командовании эскадрой. Так ведь я тоже предполагал это, писал об этом! Но меня не хотел слушать тот же Алексеев. Но было бы еще хуже, если бы японцы, напав без объявления войны, внезапно затопили в первую же ночь несколько пароходов у входа в гавань и заперли эскадру во внутреннем рейде.
Старк опять зашагал по каюте, зябко пожимая плечами. Донеслись глухие удары орудийных выстрелов. Адмирал прислушался.
— Опять, должно быть, береговые батареи бьют по воображаемым судам, — пробурчал он и нажал кнопку звонка.
— Позвать лейтенанта Дукельского! — приказал адмирал вестовому.
Через минуту флаг-офицер доложил, что на море замечены пароходы, направляющиеся к выходу на внешний рейд, очевидно, с целью закрыть его.
Старк надел пальто, поплотнее нахлобучил фуражку и вместе с Дукельским поднялся на палубу. Его тотчас же охватила метель, сквозь которую с трудом можно было различить белые ленты прожекторных лучей. Беспрерывно сверкали зарницы орудийных выстрелов.
— На море замечено пять пароходов, — сообщили с сигнальной станции на Золотой горе.
— Дежурным миноносцам атаковать их! — приказал адмирал, стараясь в ночной бинокль разглядеть, что происходит на море, но в снежном вихре ничего нельзя было разобрать. Приказав каждые пять минут сообщать о происходящем на море, адмирал снова спустился в каюту.
После резкого холода наверху в каюте показалось особенно тепло. Старк потребовал чаю с ромом и засел за составление длиннейшего отчета о всем происшедшем с начала войны. Но работа не клеилась, и адмирал продолжал беспокойно прислушиваться к происходящему на рейде.
Прошло минут двадцать, пока наконец Дукельский пришел с докладом об отбитии японской атаки на проход. Только тогда Старк смог спокойно приняться за продолжение прерванной работы. Адмирал подробно разбирал причины возникновения войны и неудач первых столкновений на море. Он указал, что Япония с момента занятия русскими Порт-Артура в 1898 году стала энергично с помощью Англии и Америки готовиться к вооруженному столкновению с Россией. По тоннажу флот Японии за это время возрос более чем в четыре раза, армия увеличилась втрое. Наместник Алексеев и военное командование в Маньчжурии недооценили этот рост вооружений и не предприняли должных мер к усилению русской армии и флота на Дальнем Востоке. Японцы же, прекрасно учтя неподготовленность царского правительства к войне, заключили союз с Англией, получили финансовую помощь от Америки и, науськиваемые ими, рискнули первыми напасть на Россию.
Перо опального адмирала легко и быстро скользило по плотной бумаге, и перед Старком, неожиданно для него самого, вставала яркая картина общего развала русской администрации на Дальнем Востоке. Прочитав написанное и аккуратно сложив листки бумаги, адмирал стал собираться ко сну. Взволнованный, он долго не мог заснуть. Перед ним одна за другой вставали картины недавнего прошлого: первая атака японцев, гибель «Енисея», а за ним и «Боярина», позорное поведение его командира Сарычева. И за все это он должен отвечать, хотя в свое время он настаивал на снятии Сарычева с корабля, как не способного к командованию. Он лично предупреждал командира «Енисея», Степанова, о течениях в Талиенванском заливе, но тот все же посадил свой корабль на свою же мину.
— Сейчас всех собак вешают на меня. Скорее бы приезжал Макаров. Тот умеет отделаться от начальства и никому не позволит наступать себе на ногу, — решил после раздумья адмирал.
Сильный снежный буран бушевал над Артуром. В воздухе носились мириады мелких сухих снежинок, которые больно хлестали в лицо. Огромные волны бешено бросались на каменистый берег, рассыпая далеко кругом мельчайшие брызги, мгновенно замерзающие на морозе.
На внутреннем рейде чуть проступали громады броненосцев, да Золотая гора темным привидением нависла над узким проходом на внешний рейд. С наступлением ночи Артур утонул в мутной мгле пурги.
Только что вышедший из ремонта миноносец «Страшный» нес сторожевое охранение у входа, став на два якоря у подошвы Золотой горы. Напротив него, у Тигрового Хвоста, темнел силуэт еще не снятого с мели, подорванного в первую ночь войны «Ретвизана». Немного позади, в самом проходе, стояла канонерка «Отважный».
С берега, с «Ретвизана»и с «Отважного»в море тянулись бледные лучи прожекторов, свет которых с трудом пробивался сквозь пургу.
Андрюша Акинфиев нес очередную вахту. На командирском мостике «Страшного» из-за холода и ветра невозможно было долго стоять, и он то и дело спускался вниз, чтобы хоть немного согреться за трубой и кожухом машины. Здесь было относительно тихо, от труб и машин несло теплом, и можно было обогреть озябшие руки.
Миноносец сильно мотало на волне, и стоило большого труда удержаться на обледеневшей палубе, несмотря на протянутые вдоль нее леера. На носу, приткнувшись к орудиям, вахтенные, в толстых меховых тулупах, с биноклями в руках, внимательно вглядывались в море, следя за передвижением белых полос прожекторов, которые то ярко вспыхивали, то затухали, чтобы через мгновение загореться вновь.
— Смотреть вперед повнимательнее! — окликал вахтенных мичман.
— Есть смотреть вперед повнимательнее! — глухо доносилось до него в ответ сквозь вой ветра.
Мороз и ветер глубже забирались под одежду, заставляя дрожать мелкой дрожью. Андрюша завидовал матросам, одетым в теплые тулупы, но для себя считал неприличным кутаться.
«Офицеры всегда и везде должны быть примером для матросов», — мысленно твердил он, коченея от холода.
Время тянулось нестерпимо медленно, казалось, прошла целая вечность, но неумолимые часы при свете папиросы показывали, что истек всего только час, как Андрюша вступил на вахту, а впереди еще три долгих часа.
«Ермий, должно быть, спит крепким сном у себя в каюте, а Юрасач с Дмитриевым сражаются в шахматы, Попивая горячий чай с ромом», — представил себе Андрюша, и от этого ему стало еще холоднее и тягостнее стоять на палубе.
— Ничего не видать? — спросил он у матросов.
— Никак нет, ваше благородие. Муть одна, и только. Да и кто полезет к Артуру в такую непогодь? Если под берегом так мотает, то что же делается в море! В одночасье корабль обледенеет и пойдет ко дну. Японцы холода не любят, у них даже зимой тепло в Нагасаках. Как мы раньше там стояли, даже об рождестве теплынь — в бушлатах жарко, — ответил один из матросов, видимо, старослужащий.
— Это ты, Денисенко? — узнал его в темноте мичман.
— Так точно, мы с Серегиным на вахте стоим.
— Всегда вместе — друзья неразлучные.
— Шестой год вместях. Как на службу пригнали в кронштадтский флотский экипаж, так и не расстаемся. Вместе на «Нахимове» на Дальний Восток пришли, вместе на «Севастополе» были, а затем на «Страшный» перевелись, — словоохотливо ответил Денисенко.
— Вы бы, ваше благородие, тулупчик накинули, а то ведь обморозитесь. Разрешите, мигом слетаю, — предложил Серегин.
— Не надо, скоро уж смена, — ответил Андрюша, угадывая желание матроса сбегать в теплый кубрик. — Смотрите не зевайте, а то, не ровен час, японец наскочит, — предупредил он матросов и отошел.
— Фасон давит, а сам до костей промерз, аж зубы стучат, — проговорил Денисенко, когда мичман отошел.
— Молодо-зелено. Обморозит уши да ноги, так другой раз и тулуп наденет и калоши.
— Что за погода распроклятая! Сиди вот тут и мерзни да выглядывай, не собираются ли тебе япошки какуюнибудь пакость подстроить. И с чего это война началась, — понять невозможно. Жили мирно и тихо, а тут вдруг: раз — ив морду один другому, — задумчиво проговорил Денисенко.
— Дай время, до всего доберемся: почему и отчего, — ответил Серегин.
Матросы умолкли, вглядываясь в ночную мглу.
По-прежнему на море медленно шарили щупальца прожекторов; на «Ретвизане» двигались какие-то огоньки; «Отважный» стоял с потушенными боевыми фонарями. Серегин и Денисенко между делом соскребали с палубы лед. Все было тихо и спокойно. Вдруг прожекторные лучи заметались по морю и разом остановились на одном месте, осветив большой пароход, крадущийся вдоль берега от Ляотешаня. С Тигровки грянул выстрел, за ним другой, за Тигровкой загрохотал Электрический Утес, и, наконец, перекрывая все остальные звуки, рявкнули двенадцатидюймовые пушки с «Ретвизана».