— Ладно, все будет сделано, как мы с вами договорились, Николай Иванович. Надеюсь, мы еще увидимся с вами перед моим отъездом? — спросил Сахаров.
   — К двум часам, когда вам надо будет выступать в Артур с вверенным вам гражданским населением, я буду здесь. — И купец направился к двери.
   Сахаров по телефону вызвал начальника полиции и, сообщив ему о срочной эвакуации Дальнего, приказал собрать всех русских к двум часам ночи у его дома для дальнейшего следования в Артур пешим порядком.
   Ровно в два часа ночи Тифонтай вернулся.
   — Оба обезврежены, — сообщил он, — Сухомлин пьян, а Зедгенидзе спит мертвым сном.
   — Убит? — с ужасом спросил Сахаров.
   — Зачем! Просто небольшая доза снотворного. До утра без медицинской помощи не разбудят, — весело ответил Тифонтай. — Раздольному сообщение послано?
   — Минут десять назад.
   — Отлично. Значит, охотники раньше четырех часов здесь не будут, а полк, очевидно, поторопится пройти мимо Дальнего.
   — Больше никаких указаний от вас не будет, Никола» Иванович?
   — Вот еще что: в Артуре надо связаться с личным адъютантом Стесселя, князем Гантимуровым, из промотавшихся гвардейцев, он только что приехал от Куропаткина и весьма понравился Вере Алексеевне, затем с командиром Двадцать седьмого полка полковником Рейсом. Употребите все, ваше влияние, чтобы он был назначен начальником штаба Стесселя вместо Рознатовского, которого позавчера разбил паралич. В случае наступления чрезвычайного обстоятельства они нам очень пригодятся.
   — Какого именно?
   — Ну, скажем, при окончании обороны Артура. Они могут, конечно, из, чисто альтруистических соображений повлиять на Стесселя через его жену в смысле нежелательности дальнейшего сопротивления. Это, конечно, только пример. Вы сами на месте увидите, когда и в чем они будут вам полезны.
   — Дальнейших объяснений не требуется, — понял Сахаров.
   — Вы уже уложились?
   — Кроме моего белья и одежды, все остальное в этом доме с сегодняшнего дня принадлежит вам, Николай Иванович.
   — В память о нашей дружбе прошу вас, Василий Васильевич, взять себе все, что только вам здесь нравится и что может понадобиться в Артуре.
   Сахаров поблагодарил и приказал вошедшим слугам уложить в свою коляску несколько ковров и картин.
   — Спасибо вам, Николай Иванович, за все и позвольте с вами проститься, — взволнованно проговорил Сахаров. — Не ожидал даже, что меня так разволнует отъезд из Дальнего. Как-никак — я его создал своими руками.
   — Вполне понимаю ваше волнение, Василий Васильевич. Уверяю вас, что и при новой власти ваше имя не будет здесь забыто. У вас есть конвой?
   — Да, пять пограничников.
   — Я вам дам еще двух своих проводников.
   — Это зачем? Я прекрасно знаю дорогу в Артур.
   — Зато вас не знают мои люди, и вы можете подвергнуться их нападению; проводники же гарантируют вам полную безопасность в пути.
   Сахаров еще раз поблагодарил Тифонтая и вышел на улицу, где в темноте уже стояла толпа русских. Подвод в городе не было, поэтому, взвалив на себя кое-какой скарб, жители собрались в сорокаверстный путь в Артур. Среди них было много женщин и детей. Все это был трудовой народ — служащие и рабочие, которым пришлось бросить свое накопленное годами тяжелого труда имущество и нищими отправляться в Артур.
   Появление Сахарова было встречено целым взрывом жалоб и плача: от него требовали подвод хотя бы для женщин и детей.
   — Реквизируйте лошадей и экипажи у китайских купцов и домовладельцев, — просили его из толпы.
   — Не имею права конфисковать имущество подданных нейтральных стран, — ответил Сахаров.
   — Не можем же мы нести на руках сорок верст свои вещи.
   — Оставляйте их здесь, как я оставляю все свои дома с полной обстановкой. Ничего не поделаешь — война, — сокрушенно отвечал градоначальник.
   — Уступите хотя бы свою коляску для маленьких детей.
   — К сожалению, не могу. Меня к восьми часам в Артуре ждет генерал Стессель.
   — Сволочь! — злобно ругались в толпе. Но Сахаров сделал вид, что не слышит брани, и, сев в коляску, приказал кучеру трогать.
   Как только русские беженцы отошли от дома Сахарова, в гостиную, где находился Тифонтай, вошел слуга. При его появлении Тифонтай почтительно встал.
   — Как дела, мистер Тифонтай? — спросил он по-японски.
   — Поручение, ваше превосходительство, мною в точности выполнено.
   — Сколько заплачено Сахарову?
   — Около двенадцати миллионов.
   — Фактическая стоимость его имущества?
   — Десять миллионов.
   — Таким образом, наш чистый пассив — два миллиона, — резюмировал генерал. — В активе что?
   — Дальний совершенно в целом виде.
   — Во сколько вы определяете его стоимость?
   — Не меньше двухсот миллионов.
   — Сделка не без выгоды для нас, — проговорил японец. — Я доведу до сведения его величества императора о вашей плодотворной деятельности, мистер Тифонтай.
   — Премного благодарен вашему превосходительству за столь высокую оценку моей работы, — рассыпался из благодарности Тифонтай. — Покорнейше прошу засвидетельствовать могущественнейшему из монархов мира нашему обожаемому Тенномою беспредельную преданность.
   — До окончательного ухода русских я остаюсь на своем прежнем положении, а затем займу этот особняк. Распорядитесь, чтобы ваши люди охраняли все ценное имущество в городе. В награду они могут ограбить и сжечь несколько русских домов и все китайские хибарки на окраине, — приказал генерал.
   — Все будет исполнено в точности, ваше превосходительство, — почтительно раскланялся Тифонтай и вышел из комнаты.
   В передней раздался властный хозяйский звонок.
   — Кого это еще принесло в такую позднюю пору? — нахмурился Танака. — Узнайте, мистер Тифонтай.
   Японец продолжал сидеть в мягком кресле, рассматривая кончики своих туфель. В коридоре послышались быстрые шаги, дверь широко распахнулась, и появились Томлинсон со Смитом. Оба были в пальто, калошах, со шляпами на головах, как будто они зашли в сарай или мелкий ресторанчик, а не в благоустроенную квартиру известного им человека. За ними семенил, сгибаясь в три дуги, Тифонтай. Танаку как подбросило вверх. Он мгновенно оказался на ногах. С самой наиприятнейшей улыбкой на лице, на котором и следа не осталось от суровости и хмурости, почтительно приветствовал неожиданных гостей.
   — Какому счастливому случаю обязан вашим приятным посещением? Смею вас заверить словом самурая, что ничто так не могло нас обрадовать, как встреча с вами, — рассыпался японец в раболепных любезностях.
   Томлинсон и Смит молча сунули ему руки в знак приветствия и развалились в пальто и шляпах на мягких креслах.
   — Где мистер Сахаров? — спросил американец.
   — Полчаса как выехал в Артур по приказанию Стесселя, — доложил Танака.
   — Вам, мистер Танака, придется отправиться вслед за ним. А вы, мистер Тифонтай, сегодня же уедете в Ляоян в штаб Алексеева, — распорядился Смит.
   — Осмелюсь доложить, мистер Смит, что я получил приказ находиться в Дальнем до прибытия сюда японской императорской армии… — начал было Танака.
   — Плевать мне на все ваши приказы! Наши общие дела требуют вашего присутствия в Артуре. Там имеется наш агент Сахаров, но он не вполне надежен, и вы должны следить за его действиями, не останавливаясь перед его уничтожением, если он нам изменит. Никаких возражений я не принимаю. Вам следует помнить, что без займов Япония войну вести не сможет, а без Америки она денег не получит. Ваша страна в наших руках, и поэтому мои указания для вас не менее обязательны, чем распоряжения хотя бы самого маршала Ойямы, — безапелляционно заявил американец.
   — А вы, мистер Тифонтай, — обернулся Томлинсон, — будете находиться в штабе Манчжурской армии. Вам поручается организация вьючных обозов для русских. Они в них очень нуждаются. Это даст вам возможность бывать в различных штабах, учреждениях и так далее. Какие именно нужны будут сведения, вы получите указания от нашего внедренного агента при штабе Алексеева. Он и будет руководить всей вашей деятельностью. Правительство его британского величества позаботится о вашем имуществе в Китае, Японии и Артуре. Выехать отсюда вы должны не позднее завтрашнего дня. Мистер Танака обеспечит вам пропуск через территорию, занятую японской армией. А там вы сами проберетесь уже к русским, — наставлял Томлинсон.
   — Ваши указания, сэр, для меня священны, — приложил руку к сердцу Тифонтай.
   — Осмелюсь спросить, вы сами останетесь здесь, в Дальнем? — изогнулся в дугу Танака.
   — До прихода вашей армии. Затем мы отправимся в Токио, — ответил Смит.
   — Распорядитесь, чтобы нам приготовили ванну и хороший ужин. Мы смертельно устали, тряслись в экипаже по разбитой дороге из Артура, — приказал Томлинсон.
   — Вы проинструктировали Сахарова о том, что он должен делать в Артуре, мистер Тифонтай? — спросил Смит.
   — Точно, согласно полученным от вас указаниям, сэр, — почтительно склонился перед ним Тифоптай.
   — Значит, мистер Томлинсон, все в порядке. Мы можем и отдохнуть, — решил американец.
   Танака и Тифонтай поспешили откланяться и уйти.
   Спустя три дня японские войска наконец подошли к Дальнему. Уверенные в своей полной безопасности, они двигались без охранения и, когда перед самым городом неожиданно были обстреляны из придорожного гаоляна, в бешеной ярости принялись залпами обстреливать невидимого противника. Захватить никого не удалось, но вскоре установили, что нападение было организовано хунхузами, как именовали японцы китайских партизан, действовавших в Манчжурии еще со времен японо-китайской войны. Прошло с полчаса, пока японцы успокоились и двинулись дальше.
   На главной площади города Дальнего японские колонны встретил Танака. Он был в парадной форме, верхом на коне и преисполнен сознания важности происходящего. Войска генерал приветствовал криками «банзай», на что солдаты отвечали теми же возгласами,
   Узнав про нападение, Танака обрадовался.
   — Это хороший предлог для наложения контрибуция на китайское население. Разместите на постой солдат, а затем мы займемся сбором контрибуции в центре города под наблюдением офицеров. Собранные деньги будут направлены в подарок нашему божественному императору. Что касается окраин, то там пусть солдаты сами займутся ее сбором. Всех оказывающих сопротивление уничтожать на месте, — распорядился Танака.
   «К вечеру весь город наполнился мятущимися в ужасе китайцами, которых преследовали вооруженные японские солдаты.
   Пойманных ставили на колени, заставляли наклонять головы, потом японцы рубили их короткими и острыми мечами. Скоро вся центральная площадь города была завалена трупами казненных.
   Утром Танака с большой свитой приехал полюбоваться на обезглавленные трупы. Он вспомнил, как десять лет назад организовал резню китайцев после взятия японцами Порт-Артура.
   — Эта казнь китайцев — хороший пролог перед нашим вступлением в Порт-Артур в нынешней японо-русской войне. Опьяненные видом крови солдаты ринутся на русских и уничтожат их так же, как мы уничтожаем здесь китайцев. И так будет со всеми, кто посмеет сопротивляться храбрым солдатам великой Страны Восходящего Солнца, — напыщенно произнес генерал, обращаясь к своему окружению.
   В этот момент откуда-то из-за угла раздался одинокий выстрел. Пуля сорвала эполет с плеча Танаки. Генерал вздрогнул и побледнел. Затем приказал во что бы то ни стало найти стрелявшего и казнить его. Но одноухий китаец со шрамом на лице, как описывали его японские солдаты, успел скрыться среди китайских хибарок, и его найти не удалось. Обозленный Танака приказал сжечь китайский поселок вместе с жителями. Вскоре огромный пожар охватил китайскую окраину Дальнего. Генералу доложили, что среди трупов сгоревших обнаружен и виновник покушения.
   Около девяти часов вечера сборный отряд Звонарева подошел к горящей станции Тафаншин.
   У станции Звонарева встретил Белоногов.
   — Тут, ваше благородие, брошена уйма всякого добра, — сообщил он. — Блохин нашел целый вагон со снарядами и ружейными патронами.
   — Вот так так! — удивился Родионов. — Мы на позиции сидели без снарядов, а тут их, оказывается, целый вагон, который бросают на поживу японцам!
   — Снаряды нам уже не нужны, так как нет пушек, а патроны следует раздать стрелкам, — решил Звонарев и велел послать несколько человек за патронами.
   — Неужто опять на позицию пойдем? — взволновались стрелки.
   — Мало, что ли, сегодня воевали? Надо и отдохнуть после боя.
   Звонарев успокоил их, объяснив, что патроны надо разобрать по рукам, чтобы они не достались японцам. Солдаты внимательно выслушали и одобрительно загудели.
   — Честь имеем явиться, ваше благородие! — неожиданно появились перед прапорщиком Кошелев, Мельников и Грунин.
   — Где вы, черти, пропадали? Мы по вас уже панихиду служить собрались, — приветствовал их Звонарев.
   — Значит, жить долго будем, — весело ответил Кошелев.
   Услышав, что Мельников нашелся, Варя и Шурка кинулись к нему.
   — Как вы спаслись? Неужели даже не ранены? — закидали они вопросами фельдшера.
   — Бог, должно, меня спас: когда я из блиндажа вышел до ветру, тут и ударило! Я решил, что там всех побило, а тут японцы со всех сторон наседают, я и подался бежать, пока аж здесь не оказался. Тут встретил Кошелева с Груниным, а на станции нас нашел Блохин и послал к вам, — коротко изложил Мельников свои приключения.
   — Будешь у меня за начальника санитарной части! — улыбнулся Звонарев. — Вот тебе две сестры в помощь, да, может, найдешь фельдшеров среди стрелков.
   — У меня, ваше благородие, за станцией стоят три санитарные двуколки, есть в них и медикаменты, — проговорил Мельников.
   — Где вы достали? — удивленно спросила Варя.
   — Стрелки бросили при отступлении.
   Фельдшер с обеими девушками направился к повозкам.
   Через несколько минут явился Лебедкин и сообщил, что Заяц нашел на складах несколько ящиков консервов и много обмундирования.
   Звонарев быстро направился к складам.
   У крытых пакгаузов стояла целая» толпа народу. Ни столбы огня, вырывающиеся из складов, ни грохот падающих балок, ни тучи головешек, сыпавшихся сверху, не могли остановить смельчаков, вытаскивавших из складов различное имущество.
   Заяц, как курица-наседка, принимал все принесенное имущество под свою охрану.
   — Чего ты тут набрал? — спросил его Звонарев.
   — Одежи и обуви человек на сто, консервов с полтысячи банок, хомуты, шлеи, чересседельники и бельишка малость!
   — Куда же мы все это денем?
   — Консервы по рукам раздадим, белье и одежу тоже, а хомуты в санитарные двуколки положим: на Утесе в хозяйстве они нам пригодятся.
   — Надо бы, ваше благородие, нам выставить охранение, — предложил Родионов, — а то, не ровен час, налетит на пожар японец или хунхуз и переполоху наделает.
   — Стрелков, что ли, нарядить?
   — Ненадежны они: пуганая ворона, говорят, куста боится, а у страха глаза велики! Им сегодня солоно пришлось на позициях. Наших послать придется. Пошлем в дозор Кошелева с пятью человеками. Он у нас разве только штабс-капитана боится, после того как на него чихнул!
   — Не больше твоего, Тимофеич! — из темноты отозвался наводчик и стал подбирать людей для дозора.
   — Что-то без нас на Утесе Ведмедь наш делает? — проговорил Блохин, который сидел вместе с Родионовым и Лебедкиным. — Поди скучает и со скуки водку лакает!
   — Был бы он сегодня с нами на позиции, вовек бы оттуда не ушел! Пропал бы сам и нас всех погубил! — задумчиво ответил Лебедкин.
   — Хорошо, что хоть наш прапорщик не очень боевой, — усмехнулся Родионов.
   — Зато не форсит и нас слушает, — заступился Блохин.
   — Это он правильно делает: миром да собором до всякого дела дойдешь и все обмозгуешь. Нам бы теперь только потихоньку до Артура добраться! — вздохнул Блохин.
   — Надо найти наши полки и к ним пристать, — добавил Родионов.
   Через полчаса горнист заиграл поход, и отряд стал собираться. Впереди должен был ехать Заяц на двух парах коров, запряженных в где-то найденную им походную кухню, за ним — санитарные повозки, а дальше стрелки и артиллеристы. Для лучшего надзора за стрелками, которых никто не знал, Звонарев поставил их под команду Блохина и еще четырех артиллеристов.
   С японской винтовкой в руках Блохин спешно строил свое войско, покрикивая на стрелков. Он был польщен и смущен своим назначением, впервые за свою жизнь выступая в роли командира.
   — Геройский у вас командир! — шутили артиллеристы. — Одно слово Блоха!
   — Лебедкин! — позвал Звонарев. — Надо будет взорвать или поджечь вагон со снарядами. Справишься с этим?
   — Так точно! Возьму двух человек и мигом оборудую. — И солдат повернул назад к станции.
   Не прошло и пяти минут, как огромное пламя высоко взлетело в темноте ночи и страшный грохот потряс воздух, долго еще отдаваясь эхом в спящих сопках.
   — Все взорвали, ваше благородие! — доложил вернувшийся Лебедкин.
   — Будешь пока в арьергарде со своими людьми нас от японцев прикрывать, а я вперед пойду, чтобы с дороги не сбились в темноте, — распорядился Звонарев.
   Отряд уже отошел верст на шесть от Тафаншина, когда впереди неожиданно раздались отдельные ружейные выстрелы, скоро перешедшие в сильнейшую перестрелку. Звонарев остановил свой отряд.
   — Что за стрельба, понять не могу! — недоумевал прапорщик.
   — Японец нас обошел! — заметили в толпе.
   — У тебя, что ли, он между ног пролез, пока ты звезды считал, дурья ты голова! — отозвался Блохин. — На позиции он остался, а сзади нас идут еще стрелковые полки и охотники.
   — Чем гадать-то зря, пошлем, ваше благородие, вперед разведку, — посоветовал Родионов.
   — Блохин, иди со стрелками вперед! Пройдешь с полверсты, шли гонца с известием, через версту еще, а там и поворачивай обратно, а мы здесь пока переждем, — распорядился Звонарев.
   Отобрав человек двадцать стрелков, Блохин ушел с ними в темноту.
   Через полчаса гонец от Блохина сообщил, что впереди все спокойно и никого нет.
   Следующий гонец сообщил, что с ними повстречались отставшие солдаты Четырнадцатого полка, которые уверяли, что на идущие полки напала японская кавалерия, но была отбита.
   — С вами был один Четырнадцатый полк? — спросил Звонарев.
   — Вся дивизия, ваше благородие! По тревоге вечером поднялись и пошли скорым маршем прямо на Артур, — доложил стрелок.
   Вскоре подошел и сам Блохин.
   — Видать, наши стрелки здорового деру дали! — начал он свой доклад. — Повозок всяких на дороге побито да поломано видимо-невидимо, а людей нет!
   Послышался быстро приближавшийся конский топот. Солдаты настороженно вскинули винтовки на изготовку.
   — Кто идет? — воскликнул Родионов.
   — Свои! От поручика Енджеевского к вам высланы, — послышался ответ, и двое верховых, держа третью лошадь за повод, подъехали к отряду.
   — Где тут прапорщик будет? — спросил один из них.
   Звонарев отозвался.
   — За вами поручик лошадь прислали! Просили вас приехать к себе.
   — Японцы-то где? — спросило сразу несколько голосов.
   — На наших позициях гуляют, костры жгут да пляшут от радости, — ответил охотник.
   — А как же кавалерия ихняя в тылу оказалась?
   — Какая кавалерия! Просто зря тревогу подняли.
   Передав командование Родионову, Звонарев поехал к поручику.
   Вскоре они подъехали к группе развесистых деревьев, под которыми был разложен костер. Около него, на бурке, подложив под голову папаху растянулся Стах. Тут же лицом к огню лежало на земле несколько человек стрелков. Над костром кипел большой чайник, и солдаты подбрасывали под него сухие ветки. Поодаль стояли стрелки Блохина, поджидая подхода своего отряда.
   Вскоре подошел и остальной отряд.
   До девяти часов утра следующего дня охотничья команда Енджеевского и отряд Звонарева оставались на Тафаншинских высотах. Японцы не делали никаких попыток к наступлению, но оставаться тут все же было опасно, так как части дивизии Фока отошли уже верст десять за Нангалин, и, таким образом, арьергард оторвался от дивизии более чем на тридцать верст.
   Когда отряд приготовился к выступлению, Звонарев и Енджеевский решили посмотреть издали на Цзинджоу. Доскакав до одной из сопок, они стали в бинокль разглядывать покинутые позиции.
   Несколько рот японцев усиленно приводили их в порядок: поправляли окопы, свозили захваченные орудия. Вдали, за бродом Цзинджоу, были видны большие колонны японцев, уходящие на север.
   — Неужели японцы уходят из Цзинджоу? — не поверил своим глазам Звонарев.
   — Черт бы побрал Фока с его трусостью! Останься паши полки здесь, японцы не посмели бы увести отсюда свои части! А теперь они спокойно отправляют свои полки на север против Маньчжурской армии, — сообразил Стах. — Сейчас пошлю к Фоку ординарца с этим известием, чтобы вернуть сюда наши полки!
   — Едва ли только Фок поверит вам! Он так напуган, что, верно, уже добрался до Порт-Артура и там наводит на всех панику.
   — Подожду тут до полудня, — решил Стах, — а там снимусь и двинусь за вами. Вас же попрошу, на всякий случай, занять следующий горный хребет у Нангалина. Он представляет собой прекрасною позицию Эх, если бы у меня была бы хоть полубатарея! Не ушел бы совсем отсюда.
   Распрощавшись с Енджеевским, Звонарев направился вдогонку за своим отрядом.
   Вскоре наткнулись на брошенное орудие с передком, невдалеке в канаве лежал перевернутый зарядный ящик. Артиллеристы, позабыв о строе, кинулись к нему, и через минуту и пушка и ящик были водворены на середину дороги.
   — Как ее только забрать с собой? — гадали солдаты.
   Блохин осмотрел орудие со всех сторон, открыл замок, заглянул в ствол пушки и деловито заявил:
   — Плохо банено! У нас на Утесе Медведь бы за это по морде благословил! Как везти? Возьмем лошадей с двуколок и впряжем сюда!
   — А то бросим? — не соглашались солдаты. — Кухня, она нам ведь полезная, а пушка сейчас ни к чему! Стрелять-то из нее не по кому.
   — Как не по кому? Хотя бы по такому дураку, как ты, — обернулся Блохин, — чтобы глупостей не говорил! Пушка, она завсегда артиллеристу нужна! Да и деньги она стоит большие, не то что двуколка с кухней!
   Спор решил Звонарев. Так как раненых, за исключением Родионова, не было, то он решил бросить две санитарные двуколки и на одном уносе вывести орудие.
   Пройдя немного, наткнулись еще на орудие, но до Нангалина было уже близко, и было решено сперва поставить первую пушку на позицию у Нангалинских высот, а затем туда же перебросить и вторую.
   Звонарев поехал выбирать позицию для своей импровизированной батареи. Взобравшись на ближайшую сопку, он увидел перед собой равнину, ограниченную с севера Тафаншинскими высотами. В бинокль он заметил и двигающийся от Тафаншина отряд охотников.
   Установив пушки на позиции и расположив стрелков, прапорщик оставил Родионова за начальника, а сам поехал на станцию Нангалин в разведку. На станции он нашел много бродящих без дела солдат, целый полевой лазарет с сотней раненых, врачом и санитарами, десятка два пустых вагонов на путях. Около водокачки, тихо посапывая, как затухающий самовар, стоял сошедший с рельсов паровоз. Тут же копошились солдаты, видимо раздумывая, как поднять его на рельсы. Одноногий старик, в старом солдатском мундире, с Георгиевским крестом на груди и в фуражке с красным околышем, бодро ковылял вокруг паровоза.
   — Навались разом, — кричал он на солдат, — жми книзу сильнее!
   Увидев подъехавшего Звонарева, солдаты почтительно расступились. Прапорщик соскочил с коня и, обойдя паровоз, поднялся в паровозную будку. Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить годность паровоза.
   Звонарев подкинул угля в топку, подкачал воды в котел и слез на землю,
   — Ты кто такой будешь? — спросил он старика.
   — Сторож при водокачке. Семен, сын Капитонов, Петров. Раньше машинистом ездил, пока в крушении ногу не оторвало, — ответил старик.
   — Давай домкраты, пару запасных рельсов, и несколько ломов, — приказал Звонарев.
   Вскоре работа около паровоза закипела. Оставив здесь за старшего одноногого машиниста, прапорщик пошел осматривать станцию. Она была почти не: разрушена, за исключением телеграфа, телефона, выбитых стекол и поваленных станционных фонарей. Тут он встретил Блохина с Лебедкиным и Кошелевым.
   — Вы как сюда попали?
   — Софрон Тимофеич до вас послали. Вот эстафета от поручика, — доложил Лебедкин, протягивая прапорщику пакет.
   Прочтя записку, Звонарев узнал, что Енджеевский отходит к Нангалинским высотам без давления со стороны противника, так как получил сведения о высадке японцев в Талиенваня, в тылу тафандгинских позиций. Одновременно он просил не задерживаться на нангалннских позициях.
   — Софран Тимофеич записку уже прочитали. Сейчас одну пушку сюда подвезут, а потом и другую, — доложил Лебедкин.
   — Паровоз бы нам только на рельсы поставить, тогда все погрузим в вагоны и вывезем отсюда, — проговорил. Звонарев.
   — На руках паровоз подымем и на место поставим, ваше благородие, — уверял Блохин.