Страница:
Дальномерщики припали к визирам, наводя их на четко видневшиеся силуэты японских кораблей.
— Пять тысяч шестьсот! — выкрикнул сигнальщик дистанцию до цели.
— Прицел двести пятьдесят, целик право два! — скомандовал подошедший к батарее Жуковский.
Солдаты бросились наводить орудия, длинные и тонкие дула которых медленно поворачивались вслед за движущейся эскадрой.
— Пять тысяч четыреста! — снова закричал дальномерщик.
Чиж рискнул выйти из своего каземата навстречу Жуковскому, смущенно улыбаясь.
— Вы должны были подготовить батарею — к стрельбе, — сухо обратился к нему Жуковский и поднялся на бруствер дальномерной будки. Чиж последовал было за ним, но свист летящих снарядов заставил его вновь быстро спуститься вниз под надежное бетонное прикрытие.
Зато Борейко, расправив свои богатырские плечи, огромными шагами ходил по батарее и громко командавал:
— Наводить в переднюю мачту головного, корабля! Всем одинаков. Поняли, сучьи дети? — и тут же вскакивал на площадку наводчика, сам проверяя правильность наводки.
— Куда, дура, целишь? — кричал он, на испуганного солдата. — Сказано, наводи на мачту, а ты навел на трубу. Поправь, и, ткнув солдата кулаком в бок, Борейко бежал, дальше, не обращая внимания на японские снаряды, уже рвавшиеся вблизи батареи.
— Пять тысяч двести двадцать! Пять тысяч двести! Пять тысяч сто восемьдесят! — ежесекундно выкрикивал дистанцию сигнальщик. Жуковский в бинокль продолжал разглядывать японскую эскадру. Она шла кильватерной колонной параллельно берегу, держа курс на юг. Впереди были броненосцы, а крейсера и более легкие суда держались в хвосте.
— Пять тысяч сто! Пять тысяч восемьдесят! Пять тысяч шестьдесят! — неслось из дельномерной будки.
— Батарея, залпом! — закричал Жуковский, высоко подняв вверх руку в знак внимания.
— Батарея, залпом! — подхватил на другим конце батареи Борейко.
Орудийная прислуга отпрянула от орудий к самому брустверу, наводчики откинулись назад на своих площадках, туго натянув шнуры запальных вытяжных трубок, готовые с силой дернуть за них, орудийные фейерверкеры стояли рядом с орудиями, с поднятыми вверх правыми руками, обернувшись лицом к командиру.
Чиж, выглянувший было из каземата, быстро юркнул назад и торопливо зажал пальцами уши.
— Пли! — скомандовал Жуковский, опуская руку.
— Пли! — повторил Борейко.
Пять огромных огненных столбов вырвались из дул орудий, и в следующее мгновение батарея заволоклась густыми клубами синего порохового дыма, за которым скрылись и море и берег. Запахло селитрой и серой. Орудия с грохотом откатились по наклонным рамам лафетов и затем скатились по ним на прежние места.
Дым медленно расходился по батарее. Стала видна японская эскадра.
Жуковский в Борейко вскинули бинокли к глазам, было ясно видно, как вокруг головного корабля взвились четыре высоких всплеска воды и одновременно против средней его трубы взметнулся — столб сперва черного дыма, а затем белого пара.
— Два недолета, два, перелета, одно попадание, — громко доложил сигнальщик.
— Попал под накрытие, стервец, — обрадовался Борейко.
— Малость подсыпали перцу. Запарил! Очевидно, мы ему попортили паропроводы, — ответил. Жуковский. — Александр Александрович, может быть полюбуетесь на наши успехи — обратился он к вновь вынырнувшему на свет божий Чижу.
— Четыре тысячи восемьсот! Четыре тысячи семьсот! — выкрикивал дистанцию сигнальщик.
— Прицел двести тридцать, целик тот же! — скомандовал Жуковский.
Орудийные дула опять поползли следом за японской эскадрой.
Неприятельские — корабли опоясались огнями и легким, быстро тающим в воздухе зеленоватым дымком.
— Японец бьет, ваше благородие, — доложил сигнальщик.
— Закройсь! — скомандовал Борейко.
Несколько крупных снарядов одновременно обрушилось на батарею. Они рвались спереди, сзади и с боков. Едкий удушливый дым окутал батарею. Все поспешили укрыться, и только Жуковский по-прежнему стоял на бруствере, да внизу Борейко, чертыхаясь, подбирал падавшие около него еще горячие осколки и внимательно разглядывал их.
Сменившись с караула, Заяц улегся спать в казарме и — не захотел на нее выходить, когда японцы начали обстреливать Электрический Утес. Но когда совсем близко разорвался, снаряд и посылались осколки стекла, Заяц мгновенно выскочил на двор. Как раз в этот момент над его головой с ревом пронесся снаряд и гулко разорвался в тылу. Заяц от страха присел было на землю, а — затем, оглянувшись вокруг, стремительна побежал на батарею.
Подгоняемый все новыми разрывами, он, пригнув голову, с разбега бросился в первый попавшийся каземат. При входе в него стоял, пугливо озираясь. Чиж, и Заяц угодил головой прямо ему в живот. Удар был так силен, что слабонервный и перепуганный штабс-капитан потерял сознание и повалился на пол.
Заяц, сбив с ног офицера, так испугался, что тотчас выскочил обратно из каземата. При этом он налетел на Борейко. Но огромного поручика не так-то легко было сбить с ног. Он схватил Зайца за шиворот, сильно тряхнул и свирепо проговорил:
— Ты обалдел, что ли, Заяц? Куда тебя черт несет? Марш в крайний каземат, будешь при перевязочном пункте, — и в назидание так огрел его по шее, что Заяц едва удержался на ногах.
Разделавшись с Зайцем, Борейко пошел проведать Чижа и нашел его лежащим на полу. Около хлопотали два солдата, приводя его в чувство.
— Что случилось? — удивленно спросил поручик.
— Так что, Заяц, вашбродие, как шальной, влетел в каземат да ударил головой в живот их благородие. Они и чувства лишились, — сообщили ему солдаты.
— Позвать фельдшера, пусть приведет штабс-капитана в чувство, — распорядился Борейко и пошел к Жуковскому.
— Чиж в обморок упал, — весело доложил он командиру. — Дурак Заяц налетел на него, а тот с перепугу и сомлел, как рыхлая баба.
— Послали туда фельдшера? Ладно. Давайте продолжать стрельбу, — коротко бросил в ответ капитан.
Японцы перенесли огонь на эскадру, и батарея немедленно ожила.
Как только обстрел Утеса прекратился, по дороге к нему с Золотой горы показался экипаж, окруженный свитой верховых. Еще издали были видны красные отвороты генеральских шинелей. Через десять минут коляска докатилась до Электрического Утеса, и из нее вышли Стессель и Белый. Выставив грудь вперед и высоко подняв голову, Стессель придал себе внушительный вид. Приняв рапорт Жуковского, он громко поздоровался с солдатами. Те ответили вразброд. Стессель сразу нахмурился.
— Разве с такими солдатами можно воевать? Они даже на приветствие как следует отвечать не умеют, а еще кадровики Хотел их крестами наградить за сегодняшний бой, а теперь воздержусь. Пусть сперва научатся отвечать как следует. Никакого порядка у вас в роте нет, капитан! — раскричался он на Жуковского.
Тут его взгляд упал на усмехнувшегося Борейко.
— А вы, поручик, чему смеетесь? Почему вы не по форме одеты?
Борейко с удивлением осмотрел себя.
— Где ваша шашка? — крикнул Стессель.
— А зачем она мне, ваше превосходительство, — спокойно возразил поручик. — Японские броненосцы, что ли, ею рубить?
— Как… Не по форме одет! — уже не помня себя, кричал Стессель. — Арестовать! Убрать!
— Я, ваше превосходительство, разрешил господам офицерам во время боевых стрельб быть без оружия: шашка мешает, когда приходится подниматься на лафет для проверки наводки, — вмешался Белый.
— Не законно… Не по уставу… Самовольство… Объявлю выговор в приказе! — продолжал кричать Стессель.
Все молча глядели на бушевавшее начальство.
— У вас были попадания в неприятельские корабли? Есть раненые на батарее? — наконец несколько успокоился Стессель.
— Выявлено три прямых попадания в головной броненосец. На батарее раненых нет, — доложил Жуковский.
Рассеянно выслушав ответы, Стессель взошел на бруствер.
Японцы начали приближаться к Артуру. В воздухе раздался зловещий свист снаряда. Стессель неожиданно проявил горячий интерес к устройству дальномера и одним махом оказался в дальномерной будке. За ним туда же спешно юркнули сопровождавшие его Водяга и Дмитриевский Остальная генеральская свита торопливо спустилась с бруствера вниз. Только Белый да Жуковский остались на месте и продолжали рассматривать японскую эскадру.
Снаряд шлепнулся перед батареей, но не разорвался. Все облегченно вздохнули. Стессель вновь зашагал по брустверу.
— Японцы приближаются, — доложил Стесселю Дмитриевский
— Да, надо немедленно вернуться на Золотую гору. Там лучше видна вся картина боя и есть связь со всеми батареями. Едемте сейчас же обратно, господа, — заторопился Стессель.
Не успела генеральская коляска проехать и половины пути, как японские снаряды вновь посыпались на Утес и на дорогу к Золотой горе.
С батареи было видно, как вся сопровождающая генерала кавалькада вдруг вскачь понеслась в гору, обгоняя генеральский экипаж. Стессель, с ужасом оглядываясь на море, стоял в экипаже и усиленно наколачивал кучера в шею. Испуганные близким разрывом снаряда, лошади подхватили и понесли.
Глядя на эту сцену, Борейко громко захохотал.
— Нечего сказать, храбрецы! Пока тихо — орлы, а как заслышат свист снаряда, сразу мокрыми курицами становятся.
— Вы бы потише, Борис Дмитриевич, солдаты все же вокруг, — обратился к нему Жуковский. — Подите лучше проведайте Чижа — уж не умер ли он там со страху
Борейко застал Чижа все еще усиленно охающим.
— Поправляетесь? — буркнул Борейко.
— Ох, нет! У меня, наверное, от удара в живот будет перитонит. Как только поправлюсь, я этого чертова Зайца до полусмерти изобью, чтобы он на будущее время смотрел, куда бежит.
— Напрасно: он был взволнован так же, как и вы.
Дав еще два-три залпа по берегу, японцы скрылись в море.
— Отбой! Пробанить орудия, — скомандовал Жуковский.
Когда батарея была приведена в порядок, Жуковский, выстроив солдат, громко поблагодарил их за службу.
— Рады стараться! — дружно и весело ответили солдаты.
— Вам бы так генералу отвечать. А то теперь без крестов остались, — упрекнул их Жуковский.
— Успеем еще заработать не один раз, — ответил за солдат Борейко, — и Георгиевские и деревянные. Первых поменьше, вторых побольше.
— Разойдись! — отпустил роту капитан я стал спускаться с батареи.
В глубоком погребе, сплошь заставленном бочками с кислой капустой, солеными огурцами, солониной и прочими продуктами, во время боя собралось все тыловое население Электрического Утеса: писаря, артельщики, каптенармусы, кузнецы, портные и прочий нестроевой люд, обслуживающий батарею и роту. Возглавлял их сам ротный фельдфебель-Денис Петрович Назаренко, которого Жуковский оставил наблюдать за порядком в тылу. Тут же в погребе восседала на скамье краснолицая жена фельдфебеля со своей шестнадцатилетней рослой дочкой Шуркой.
Когда стихли орудийные выстрелы, все население погреба вылезло наружу.
— Спасибо за службу! — шутливо крикнул им Борейко.
— Рады стараться, — смущенно ответили «герои».
Поддерживаемый денщиком, к ним медленно подошел Чиж. Он все еще не оправился и потерял свой фатовской вид. Прежде всего он потребовал от Жуковского немедленного предания суду Зайца «за умышленное нанесение удара своему офицеру».
— Бог с вами, Александр Александрович. Да он со страху ничего не видел, когда на вас налетел. Какой же тут суд. Ну, выругайте дурака, только и всего, — удивился Жуковский.
— Нет, тут умышленное нападение солдата-еврея на русского офицера. Это, если хотите, оскорбление чести мундира, прошу суда, — настаивал Чиж.
— Вы еще не совсем оправились, дорогой, отдохните, успокойтесь, тогда мы и поговорим с вами об этом, — не соглашался Жуковский и пошел к себе.
— Тогда я сам расправлюсь с Зайцем, по-свойски, — вспыхнул Чиж.
На свою беду. Заяц как раз в это время проковылял невдалеке.
— Заяц, сюда! — окликнул его Чиж.
Солдат подошел и испуганно смотрел на офицера.
— Как ты, сволочь, смел сбить меня с ног? — заорал капитан,
— Виноват, ваше благородие, нечаянно, с перепугу, — залепетал Заяц.
— Брешешь, жидовская морда, нарочно. — И Чиж со всего размаху ударил солдата по лицу.
Удар был так силен, что Заяц едва устоял на ногах. Из разбитого носа и губ потекла кровь, на глазах показались слезы. Но, скованный дисциплиной, он продолжал стоять навытяжку.
Чиж бил его долго и с остервенением, пока Заяц, покачнувшись, не стал медленно опускаться на землю.
— Встань, стерва! — заорал капитан и, ткнув его ногой еще несколько раз, ушел.
Солдаты издали наблюдали за избиением и поспешили на помощь к Зайцу, лишь только офицер отошел. Его подняли и понесли в казармы.
— В чем дело? — спросил появившийся Борейко.
Солдаты рассказали ему о происшедшем.
— Отнести Зайца в казарму, отлить водой и прислать ко мне взводного Родионова, — распорядился Борейко.
Когда Родионов, такой же огромный и массивный, как и поручик, не спеша, с чувством собственного достоинства подошел к Борейко, последний приказал:
— Скажи фельдфебелю, что Заяц переведен в мой взвод, и освободи его на три-четыре дня от всех нарядов. Зайцу прикажи на глаза штабс-капитану не показываться. И если его Чиж еще тронет, то я сам поговорю с ним.
— Слушаюсь! Заяц нам во взводе сгодится, он на все руки мастер, — ответил Родионов.
Вернувшись с Утеса на Золотую гору, Стессель и Белый имели довольно растерянный и напуганный вид. Их свита только у самой батареи сумела задержать испугавшихся лошадей и тем спасла генералов от неприятности.
— Счастливо отделались, — со вздохом облегчения проговорил Стессель. — На будущее время буду ездить только верхом; легче с одной лошадью справиться, чем с парой, да когда еще кучер дурак и трус.
— Хорошо все, что хорошо кончается, — примирительно ответил Белый.
В самом начале боя один из двенадцатидюймовых японских снарядов попал в каземат на Тринадцатой батарее, пробил полуторасаженный слой земли, затем два аршина бетона и разорвался, убив трех солдат и тяжело ранив двух… Как только бой кончился и японцы ушли в море, командир батареи капитан Зейц решил отслужить панихиду по убиенным. Из Управления артиллерии был вызван священник.
Когда Стессель и Белый вышли из экипажа и подошли к батарее, рота Зейца была уже выстроена. Около покрытых шинелью трупов седенький попик служил панихиду, усердно махая кадилом. Зейц с офицерами стоял впереди, одним глазом наблюдая за приближающимся начальством.
Солдаты стояли, вытянувшись в струнку, с фуражками на согнутой левой руке. На лицах их застыло суровоскорбное выражение. Слышались тяжелые вздохи, мелькали руки крестящихся. Попик заунывным голосом провозгласил «вечную память новопреставленным воинам». Хор тихо и торжественно запел «вечную память».
Генерал Стессель, подойдя к телам усопших, картинно отвесил три земных поклона и, откинув шинели, прикрывавшие трупы, приложился к покойникам.
Попик заторопился и, путая слова молитв, поспешил закончить панихиду. Как только он кончил, Стессель обратился к солдатам с речью:
— Братцы! Коварный враг неожиданно напал на нас, но не застал врасплох. Сегодня вы сами видели попадания наших снарядов в японские корабли. И да не смущается сердце ваше первыми жертвами войны. Мир праху героев, живот свой положивших за веру, царя и отечество. Не посрамим же земли русской и белого царябатюшки. За проявленное вами сегодня мужество награждаю вас крестами. Ура!
— Ура! — угрюмо, но дружно и четко подхватили солдаты.
— Вот это часть! Не то что там, внизу. С такими героями мы всех японцев, как мух, перебьем! — пришел в восторг генерал.
— Кому же, ваше превосходительство, кресты давать? Батарея ведь сегодня не стреляла, и люди сидели по казематам? — спросил Зейц.
— Героев у вас более чем достаточно. Выберите достойнейших. Фельдфебеля, фейерверкеров и других начальствующих нижних чинов наградите в первую голову.
— Ваше превосходительство! На батарею едет наместник со своим штабом, — доложил Юницкий Белому.
Стессель сразу засуетился.
— Солдат выстроить вдоль батареи! Господам офицерам стать в строй! Я буду лично командовать, — распорядился он.
Все бросились по своим местам. Один только Тахателов недоуменно спросил:
— А японцы как же? Если они опять подойдут к берегу, мы не успеем вовремя открыть по ним огонь, так как, пока солдаты добегут до орудий, пройдет много времени.
— Праздный вопрос, полковник, — оборвал его Стессель. — Наместника необходимо встретить как полагается, а там видно будет, что делать.
Рота успела уже выстроиться во фронт, когда Алексеев добрался до батареи.
— Рота, смирно! Для встречи справа, слушай-на кар-а-а-аул! — скомандовал Стессель.
— Здравствуйте, дорогой Анатолий Михайлович, — приветствовал его наместник. — Чуть только бой, а ваше превосходительство уже на самой опасной батарее. Здорово, артиллеристы! Спасибо за службу молодецкую! Сегодня, с первого же разу, перепугали японцев своим метким огнем.
— Должен довести до сведения вашего высокопревосходительства, что наша доблестная эскадра сражалась также с подлинным геройством. Артиллерийская стрельба кораблей была исключительно меткой. У адмирала Того должны быть большие потери. Прошу принять мое поздравление со столь блестящими действиями моряков, — рассыпался Стессель в комплиментах, зная любовь Алексеева к флоту.
— Позвольте мне от лица моряков поблагодарить ваше превосходительство за столь высокую оценку действий нашего истинно геройского флота. Счастлив буду донести обожаемому монарху о трогательном единодушии в бою армии и флота.
Затем их превосходительства трижды облобызались.
Обойдя батарею и еще раз поблагодарив солдат, адмирал отбыл в город.
— Теперь и нам можно отправиться по домам. Василий Федорович, поблагодари солдат и офицеров за службу и прикажи-ка подать коляску. Японцы, кажется, вовсе скрылись с горизонта.
Генералы, усевшись в коляску, приятно ободренные похвалой, наперебой хвалили Алексеева и моряков.
— Изумительно умный человек. Сразу видно, что царских кровей, — восхищался наместником Стессель.
— Если бы все моряки были такими, то ночного позора не было бы, — вторил ему Белый.
— Да и так ли уж велик позор? Правда, моряки малость прозевали, но корабли починят, и флот обретет свою прежнюю грозную силу. Только бы Алексеев остался в Артуре, — мечтательно говорил Стессель.
— Все же нам надо более тесно связаться с флотом, а то мы мало знаем, что у них делается.
— Связь держать следует, но надо при этом смотреть, чтобы моряки нас не оседлали.
— Но наместник ведь тоже моряк.
— Он прежде всего наместник. Поэтому его сердцу должны быть милы не только моряки, но и армия. Сегодняшнее его поведение подтверждает это предположение.
Уже прощаясь с Белым, Стессель еще раз вспомнил об Электрическом Утесе.
— Василий Федорович! Ты, пожалуйста, обрати внимание на Пятнадцатую батарею, пусть подтянутся, а то не рота, а бабья команда какая-то. Если найдешь нужным — представь к наградам нижних чинов и офицеров. Только, чур, с разбором.
— Жуковский и Борейко — одни из лучших офицеров у меня в артиллерии. Конечно, я буду просить об их награждении. Да и среди канониров и фейерверкеров найдется кого наградить, — ответил Белый.
В городе Стессель застал необычайное оживление. Разбуженные бомбардировкой артурские обыватели, как только сообразили, что началась война, стремительно бросились сперва в погреба и подвалы, спасаясь от вражеских снарядов, а по окончании боя — на вокзал.
Из домов тащили наскоро увязанные вещи и узлы. Все артурские извозчики, рикши и китайские кули были донельзя загружены. Вскоре вокруг вокзала образовался громадный табор беженцев. На путях стояло несколько товарных составов, уже полностью набитых пассажирами, но паровозов для них не хватало.
Заметив среди пассажиров штатских, генерал немедленно приказал:
— Всю эту стрюцкую рвань высадить. В первую очередь посадить в вагоны семьи господ офицеров и чиновников. Ротмистр Водяга, поручаю вам наблюдение за выполнением этого распоряжения, — приказал генерал и покатил домой.
Дома Стесселя встретила Вера Алексеевна. Она бросилась на шею мужа и долго целовала и крестила его.
— Ты истинный герой, Анатоль! Мне уже говорили, каким ты был храбрецом под огнем на батареях. Один стоял на бруствере, когда все прятались. Даже наместник был поражен твоей храбростью. Но ты должен беречь себя для России. Если ты, не дай того бог, погибнешь, то кто же сможет тебя заменить в Артуре? — тараторила генеральша.
— Ну, положим, я был на батареях осторожен. Хотя, надо правду сказать, там временами было жутковато, осколки так и свистели вокруг. Но меня бог миловал, остался цел, — мягко прервал Стессель жену.
Солнечный луч, пробившись сквозь щель в оконных ставнях, скользнул по лицу лежащей в постели женщины и разбудил ее.
Она потянулась, громко зевнула и, решительно соскочив на пол, открыла ставни. Яркий солнечный день наполнил веселым отблеском моря всю комнату.
Рива взглянула в окно на расстилавшийся перед ней внутренний рейд, окружавшие его серые горы, на раскинувшийся по берегу Старый и Новый город. Ее внимание остановилось на странно приткнувшихся к берегу, около выхода на внутренний рейд, двух судах. Она сразу узнала хорошо знакомые ей броненосцы — «Цесаревич»и «Ретвизан». Никогда до сих пор она не видела, чтобы корабли стояли так близко к берегу. Ее постоянные кавалеры моряки неоднократно, разъясняли ей опасность для крупных судов приближения к берегу.
«Наверное, ночью вздумали втягиваться на внутренний рейд, да и сели на мель», — подумала она и вспомнила при этом командира «Цесаревича», слывшего первым умником среди артурских моряков — немолодого, весьма представительного капитана первого ранга Григоровича, и хитрого, похожего на цыгана, командира «Ретвизана — капитана первого ранга Шенсновича, считавшегося одним из лучших командиров порт-артурской эскадры.
Наглядевшись в окно, Рива подошла к зеркалу. Взгляд ее скользнул по тонкому смуглому личику южанки с большими темно-карими глазами, с тонким греческим носом, яркими губами, чуть оттененными сверху темным пушком, затем спустился на красивую шею, плечи, упругие груди, которыми так гордилась Рива. Она осталась довольна собой.
Осмотрев себя, Рива приступила к утреннему туалету. На звон серебряного колокольчика, увитого драконами, в комнате появилась маленькая служанка, похожая на большую куклу с хорошеньким фарфоровым личиком, и, приседая и кланяясь, нещадно коверкая русские слова, залепетала утреннее приветствие.
— Мыться! — скомандовала Рива.
Раздавшаяся с моря канонада отвлекла ее внимание. В окно были видны дымки выстрелов на кораблях эскадры, в УЗ! КОМ проходе между Золотой горой и Тигровой.
В это время неожиданно во внутреннем бассейне вырос большой столб воды, что совершенно озадачило Риву.
— Что это такое большое могло упасть в бассейн? — недоумевала она.
Черный столб дыма, появившийся у вокзала и сопровождавшийся грохотом взрыва, открыл ей истину.
— Кто-то стреляет! — в испуге вскрикнула она.
— Японси, японси, война русски, — залопотала служанка.
— Какая война? Что ты городишь!
— Носю японси море воевал.
— Чего же ты до сих пор молчала, дура! — обозлилась Рива. — Война, а она молчит, как истукан. Когда ты поумнеешь? Всякий вздор рассказывает, а о войне молчит.
Торопливо одевшись, Рива вышла на улицу. На набережной Нового города собралась толпа, с любопытством наблюдавшая за ходом боя. Яркий, солнечный день был так хорош, что не верилось в начало страшной войны. Происходивший бой воспринимался большинством зрителей как боевое учение, и только когда один из снарядов, взорвавшись о, коло берега, осыпал толпу осколками, люди в панике бросились бежать. Рива увидела матроса с» Ретвизана»и начала расспрашивать о случившемся.
— Война, барышня. Японец ночью на нас неожиданно напал, — мрачно ответил матрос.
— Потери большие?
— Двое без вести пропали да троих сейчас в госпиталь привезли.
— Матросы или офицеры?
— Все матросы. Разве сейчас кого-нибудь из офицеров ранят. Так и жарит японец по «Ретвизану»и «Цесаревичу», — разговорился матрос.
— А почему они приткнулись к берегу?
— Чтоб, значит, не потонуть.
— Как потонуть? — испугалась Рива.
— Ночью японец подорвал с носа «Ретвизана» да с кормы — Цесаревича «, а» Палладу — прямо против машинного отделения. Их и отвели на мелководье, а японец теперь хочет их добить. Но наши корабли и береговые батареи тоже не молчат, здорово бьют по японцу. Должно быть, скоро отгонят его от Артура, — пояснил матрос.
Рива была расстроена в, сем услышанным. Она подумала о своем возлюбленном — лейтенанте Дукельском, который находился на «Петропавловске».
— На «Петропавловске» все благополучно? — осведомилась она.
— Покуда ничего плохого с «Петропавловска» не слыхать.
Бой на море уже закончился, и толпа вновь собралась у пристани, к которой то и дело подходили катера с различных кораблей эскадры, подвозя раненых. Стонущие, забинтованные фигуры вызывали тревожное любопытство толпы. Все старались поближе протиснуться к носилкам, узнать фамилии раненых, обстоятельства ранения.
— Пять тысяч шестьсот! — выкрикнул сигнальщик дистанцию до цели.
— Прицел двести пятьдесят, целик право два! — скомандовал подошедший к батарее Жуковский.
Солдаты бросились наводить орудия, длинные и тонкие дула которых медленно поворачивались вслед за движущейся эскадрой.
— Пять тысяч четыреста! — снова закричал дальномерщик.
Чиж рискнул выйти из своего каземата навстречу Жуковскому, смущенно улыбаясь.
— Вы должны были подготовить батарею — к стрельбе, — сухо обратился к нему Жуковский и поднялся на бруствер дальномерной будки. Чиж последовал было за ним, но свист летящих снарядов заставил его вновь быстро спуститься вниз под надежное бетонное прикрытие.
Зато Борейко, расправив свои богатырские плечи, огромными шагами ходил по батарее и громко командавал:
— Наводить в переднюю мачту головного, корабля! Всем одинаков. Поняли, сучьи дети? — и тут же вскакивал на площадку наводчика, сам проверяя правильность наводки.
— Куда, дура, целишь? — кричал он, на испуганного солдата. — Сказано, наводи на мачту, а ты навел на трубу. Поправь, и, ткнув солдата кулаком в бок, Борейко бежал, дальше, не обращая внимания на японские снаряды, уже рвавшиеся вблизи батареи.
— Пять тысяч двести двадцать! Пять тысяч двести! Пять тысяч сто восемьдесят! — ежесекундно выкрикивал дистанцию сигнальщик. Жуковский в бинокль продолжал разглядывать японскую эскадру. Она шла кильватерной колонной параллельно берегу, держа курс на юг. Впереди были броненосцы, а крейсера и более легкие суда держались в хвосте.
— Пять тысяч сто! Пять тысяч восемьдесят! Пять тысяч шестьдесят! — неслось из дельномерной будки.
— Батарея, залпом! — закричал Жуковский, высоко подняв вверх руку в знак внимания.
— Батарея, залпом! — подхватил на другим конце батареи Борейко.
Орудийная прислуга отпрянула от орудий к самому брустверу, наводчики откинулись назад на своих площадках, туго натянув шнуры запальных вытяжных трубок, готовые с силой дернуть за них, орудийные фейерверкеры стояли рядом с орудиями, с поднятыми вверх правыми руками, обернувшись лицом к командиру.
Чиж, выглянувший было из каземата, быстро юркнул назад и торопливо зажал пальцами уши.
— Пли! — скомандовал Жуковский, опуская руку.
— Пли! — повторил Борейко.
Пять огромных огненных столбов вырвались из дул орудий, и в следующее мгновение батарея заволоклась густыми клубами синего порохового дыма, за которым скрылись и море и берег. Запахло селитрой и серой. Орудия с грохотом откатились по наклонным рамам лафетов и затем скатились по ним на прежние места.
Дым медленно расходился по батарее. Стала видна японская эскадра.
Жуковский в Борейко вскинули бинокли к глазам, было ясно видно, как вокруг головного корабля взвились четыре высоких всплеска воды и одновременно против средней его трубы взметнулся — столб сперва черного дыма, а затем белого пара.
— Два недолета, два, перелета, одно попадание, — громко доложил сигнальщик.
— Попал под накрытие, стервец, — обрадовался Борейко.
— Малость подсыпали перцу. Запарил! Очевидно, мы ему попортили паропроводы, — ответил. Жуковский. — Александр Александрович, может быть полюбуетесь на наши успехи — обратился он к вновь вынырнувшему на свет божий Чижу.
— Четыре тысячи восемьсот! Четыре тысячи семьсот! — выкрикивал дистанцию сигнальщик.
— Прицел двести тридцать, целик тот же! — скомандовал Жуковский.
Орудийные дула опять поползли следом за японской эскадрой.
Неприятельские — корабли опоясались огнями и легким, быстро тающим в воздухе зеленоватым дымком.
— Японец бьет, ваше благородие, — доложил сигнальщик.
— Закройсь! — скомандовал Борейко.
Несколько крупных снарядов одновременно обрушилось на батарею. Они рвались спереди, сзади и с боков. Едкий удушливый дым окутал батарею. Все поспешили укрыться, и только Жуковский по-прежнему стоял на бруствере, да внизу Борейко, чертыхаясь, подбирал падавшие около него еще горячие осколки и внимательно разглядывал их.
Сменившись с караула, Заяц улегся спать в казарме и — не захотел на нее выходить, когда японцы начали обстреливать Электрический Утес. Но когда совсем близко разорвался, снаряд и посылались осколки стекла, Заяц мгновенно выскочил на двор. Как раз в этот момент над его головой с ревом пронесся снаряд и гулко разорвался в тылу. Заяц от страха присел было на землю, а — затем, оглянувшись вокруг, стремительна побежал на батарею.
Подгоняемый все новыми разрывами, он, пригнув голову, с разбега бросился в первый попавшийся каземат. При входе в него стоял, пугливо озираясь. Чиж, и Заяц угодил головой прямо ему в живот. Удар был так силен, что слабонервный и перепуганный штабс-капитан потерял сознание и повалился на пол.
Заяц, сбив с ног офицера, так испугался, что тотчас выскочил обратно из каземата. При этом он налетел на Борейко. Но огромного поручика не так-то легко было сбить с ног. Он схватил Зайца за шиворот, сильно тряхнул и свирепо проговорил:
— Ты обалдел, что ли, Заяц? Куда тебя черт несет? Марш в крайний каземат, будешь при перевязочном пункте, — и в назидание так огрел его по шее, что Заяц едва удержался на ногах.
Разделавшись с Зайцем, Борейко пошел проведать Чижа и нашел его лежащим на полу. Около хлопотали два солдата, приводя его в чувство.
— Что случилось? — удивленно спросил поручик.
— Так что, Заяц, вашбродие, как шальной, влетел в каземат да ударил головой в живот их благородие. Они и чувства лишились, — сообщили ему солдаты.
— Позвать фельдшера, пусть приведет штабс-капитана в чувство, — распорядился Борейко и пошел к Жуковскому.
— Чиж в обморок упал, — весело доложил он командиру. — Дурак Заяц налетел на него, а тот с перепугу и сомлел, как рыхлая баба.
— Послали туда фельдшера? Ладно. Давайте продолжать стрельбу, — коротко бросил в ответ капитан.
Японцы перенесли огонь на эскадру, и батарея немедленно ожила.
Как только обстрел Утеса прекратился, по дороге к нему с Золотой горы показался экипаж, окруженный свитой верховых. Еще издали были видны красные отвороты генеральских шинелей. Через десять минут коляска докатилась до Электрического Утеса, и из нее вышли Стессель и Белый. Выставив грудь вперед и высоко подняв голову, Стессель придал себе внушительный вид. Приняв рапорт Жуковского, он громко поздоровался с солдатами. Те ответили вразброд. Стессель сразу нахмурился.
— Разве с такими солдатами можно воевать? Они даже на приветствие как следует отвечать не умеют, а еще кадровики Хотел их крестами наградить за сегодняшний бой, а теперь воздержусь. Пусть сперва научатся отвечать как следует. Никакого порядка у вас в роте нет, капитан! — раскричался он на Жуковского.
Тут его взгляд упал на усмехнувшегося Борейко.
— А вы, поручик, чему смеетесь? Почему вы не по форме одеты?
Борейко с удивлением осмотрел себя.
— Где ваша шашка? — крикнул Стессель.
— А зачем она мне, ваше превосходительство, — спокойно возразил поручик. — Японские броненосцы, что ли, ею рубить?
— Как… Не по форме одет! — уже не помня себя, кричал Стессель. — Арестовать! Убрать!
— Я, ваше превосходительство, разрешил господам офицерам во время боевых стрельб быть без оружия: шашка мешает, когда приходится подниматься на лафет для проверки наводки, — вмешался Белый.
— Не законно… Не по уставу… Самовольство… Объявлю выговор в приказе! — продолжал кричать Стессель.
Все молча глядели на бушевавшее начальство.
— У вас были попадания в неприятельские корабли? Есть раненые на батарее? — наконец несколько успокоился Стессель.
— Выявлено три прямых попадания в головной броненосец. На батарее раненых нет, — доложил Жуковский.
Рассеянно выслушав ответы, Стессель взошел на бруствер.
Японцы начали приближаться к Артуру. В воздухе раздался зловещий свист снаряда. Стессель неожиданно проявил горячий интерес к устройству дальномера и одним махом оказался в дальномерной будке. За ним туда же спешно юркнули сопровождавшие его Водяга и Дмитриевский Остальная генеральская свита торопливо спустилась с бруствера вниз. Только Белый да Жуковский остались на месте и продолжали рассматривать японскую эскадру.
Снаряд шлепнулся перед батареей, но не разорвался. Все облегченно вздохнули. Стессель вновь зашагал по брустверу.
— Японцы приближаются, — доложил Стесселю Дмитриевский
— Да, надо немедленно вернуться на Золотую гору. Там лучше видна вся картина боя и есть связь со всеми батареями. Едемте сейчас же обратно, господа, — заторопился Стессель.
Не успела генеральская коляска проехать и половины пути, как японские снаряды вновь посыпались на Утес и на дорогу к Золотой горе.
С батареи было видно, как вся сопровождающая генерала кавалькада вдруг вскачь понеслась в гору, обгоняя генеральский экипаж. Стессель, с ужасом оглядываясь на море, стоял в экипаже и усиленно наколачивал кучера в шею. Испуганные близким разрывом снаряда, лошади подхватили и понесли.
Глядя на эту сцену, Борейко громко захохотал.
— Нечего сказать, храбрецы! Пока тихо — орлы, а как заслышат свист снаряда, сразу мокрыми курицами становятся.
— Вы бы потише, Борис Дмитриевич, солдаты все же вокруг, — обратился к нему Жуковский. — Подите лучше проведайте Чижа — уж не умер ли он там со страху
Борейко застал Чижа все еще усиленно охающим.
— Поправляетесь? — буркнул Борейко.
— Ох, нет! У меня, наверное, от удара в живот будет перитонит. Как только поправлюсь, я этого чертова Зайца до полусмерти изобью, чтобы он на будущее время смотрел, куда бежит.
— Напрасно: он был взволнован так же, как и вы.
Дав еще два-три залпа по берегу, японцы скрылись в море.
— Отбой! Пробанить орудия, — скомандовал Жуковский.
Когда батарея была приведена в порядок, Жуковский, выстроив солдат, громко поблагодарил их за службу.
— Рады стараться! — дружно и весело ответили солдаты.
— Вам бы так генералу отвечать. А то теперь без крестов остались, — упрекнул их Жуковский.
— Успеем еще заработать не один раз, — ответил за солдат Борейко, — и Георгиевские и деревянные. Первых поменьше, вторых побольше.
— Разойдись! — отпустил роту капитан я стал спускаться с батареи.
В глубоком погребе, сплошь заставленном бочками с кислой капустой, солеными огурцами, солониной и прочими продуктами, во время боя собралось все тыловое население Электрического Утеса: писаря, артельщики, каптенармусы, кузнецы, портные и прочий нестроевой люд, обслуживающий батарею и роту. Возглавлял их сам ротный фельдфебель-Денис Петрович Назаренко, которого Жуковский оставил наблюдать за порядком в тылу. Тут же в погребе восседала на скамье краснолицая жена фельдфебеля со своей шестнадцатилетней рослой дочкой Шуркой.
Когда стихли орудийные выстрелы, все население погреба вылезло наружу.
— Спасибо за службу! — шутливо крикнул им Борейко.
— Рады стараться, — смущенно ответили «герои».
Поддерживаемый денщиком, к ним медленно подошел Чиж. Он все еще не оправился и потерял свой фатовской вид. Прежде всего он потребовал от Жуковского немедленного предания суду Зайца «за умышленное нанесение удара своему офицеру».
— Бог с вами, Александр Александрович. Да он со страху ничего не видел, когда на вас налетел. Какой же тут суд. Ну, выругайте дурака, только и всего, — удивился Жуковский.
— Нет, тут умышленное нападение солдата-еврея на русского офицера. Это, если хотите, оскорбление чести мундира, прошу суда, — настаивал Чиж.
— Вы еще не совсем оправились, дорогой, отдохните, успокойтесь, тогда мы и поговорим с вами об этом, — не соглашался Жуковский и пошел к себе.
— Тогда я сам расправлюсь с Зайцем, по-свойски, — вспыхнул Чиж.
На свою беду. Заяц как раз в это время проковылял невдалеке.
— Заяц, сюда! — окликнул его Чиж.
Солдат подошел и испуганно смотрел на офицера.
— Как ты, сволочь, смел сбить меня с ног? — заорал капитан,
— Виноват, ваше благородие, нечаянно, с перепугу, — залепетал Заяц.
— Брешешь, жидовская морда, нарочно. — И Чиж со всего размаху ударил солдата по лицу.
Удар был так силен, что Заяц едва устоял на ногах. Из разбитого носа и губ потекла кровь, на глазах показались слезы. Но, скованный дисциплиной, он продолжал стоять навытяжку.
Чиж бил его долго и с остервенением, пока Заяц, покачнувшись, не стал медленно опускаться на землю.
— Встань, стерва! — заорал капитан и, ткнув его ногой еще несколько раз, ушел.
Солдаты издали наблюдали за избиением и поспешили на помощь к Зайцу, лишь только офицер отошел. Его подняли и понесли в казармы.
— В чем дело? — спросил появившийся Борейко.
Солдаты рассказали ему о происшедшем.
— Отнести Зайца в казарму, отлить водой и прислать ко мне взводного Родионова, — распорядился Борейко.
Когда Родионов, такой же огромный и массивный, как и поручик, не спеша, с чувством собственного достоинства подошел к Борейко, последний приказал:
— Скажи фельдфебелю, что Заяц переведен в мой взвод, и освободи его на три-четыре дня от всех нарядов. Зайцу прикажи на глаза штабс-капитану не показываться. И если его Чиж еще тронет, то я сам поговорю с ним.
— Слушаюсь! Заяц нам во взводе сгодится, он на все руки мастер, — ответил Родионов.
Вернувшись с Утеса на Золотую гору, Стессель и Белый имели довольно растерянный и напуганный вид. Их свита только у самой батареи сумела задержать испугавшихся лошадей и тем спасла генералов от неприятности.
— Счастливо отделались, — со вздохом облегчения проговорил Стессель. — На будущее время буду ездить только верхом; легче с одной лошадью справиться, чем с парой, да когда еще кучер дурак и трус.
— Хорошо все, что хорошо кончается, — примирительно ответил Белый.
В самом начале боя один из двенадцатидюймовых японских снарядов попал в каземат на Тринадцатой батарее, пробил полуторасаженный слой земли, затем два аршина бетона и разорвался, убив трех солдат и тяжело ранив двух… Как только бой кончился и японцы ушли в море, командир батареи капитан Зейц решил отслужить панихиду по убиенным. Из Управления артиллерии был вызван священник.
Когда Стессель и Белый вышли из экипажа и подошли к батарее, рота Зейца была уже выстроена. Около покрытых шинелью трупов седенький попик служил панихиду, усердно махая кадилом. Зейц с офицерами стоял впереди, одним глазом наблюдая за приближающимся начальством.
Солдаты стояли, вытянувшись в струнку, с фуражками на согнутой левой руке. На лицах их застыло суровоскорбное выражение. Слышались тяжелые вздохи, мелькали руки крестящихся. Попик заунывным голосом провозгласил «вечную память новопреставленным воинам». Хор тихо и торжественно запел «вечную память».
Генерал Стессель, подойдя к телам усопших, картинно отвесил три земных поклона и, откинув шинели, прикрывавшие трупы, приложился к покойникам.
Попик заторопился и, путая слова молитв, поспешил закончить панихиду. Как только он кончил, Стессель обратился к солдатам с речью:
— Братцы! Коварный враг неожиданно напал на нас, но не застал врасплох. Сегодня вы сами видели попадания наших снарядов в японские корабли. И да не смущается сердце ваше первыми жертвами войны. Мир праху героев, живот свой положивших за веру, царя и отечество. Не посрамим же земли русской и белого царябатюшки. За проявленное вами сегодня мужество награждаю вас крестами. Ура!
— Ура! — угрюмо, но дружно и четко подхватили солдаты.
— Вот это часть! Не то что там, внизу. С такими героями мы всех японцев, как мух, перебьем! — пришел в восторг генерал.
— Кому же, ваше превосходительство, кресты давать? Батарея ведь сегодня не стреляла, и люди сидели по казематам? — спросил Зейц.
— Героев у вас более чем достаточно. Выберите достойнейших. Фельдфебеля, фейерверкеров и других начальствующих нижних чинов наградите в первую голову.
— Ваше превосходительство! На батарею едет наместник со своим штабом, — доложил Юницкий Белому.
Стессель сразу засуетился.
— Солдат выстроить вдоль батареи! Господам офицерам стать в строй! Я буду лично командовать, — распорядился он.
Все бросились по своим местам. Один только Тахателов недоуменно спросил:
— А японцы как же? Если они опять подойдут к берегу, мы не успеем вовремя открыть по ним огонь, так как, пока солдаты добегут до орудий, пройдет много времени.
— Праздный вопрос, полковник, — оборвал его Стессель. — Наместника необходимо встретить как полагается, а там видно будет, что делать.
Рота успела уже выстроиться во фронт, когда Алексеев добрался до батареи.
— Рота, смирно! Для встречи справа, слушай-на кар-а-а-аул! — скомандовал Стессель.
— Здравствуйте, дорогой Анатолий Михайлович, — приветствовал его наместник. — Чуть только бой, а ваше превосходительство уже на самой опасной батарее. Здорово, артиллеристы! Спасибо за службу молодецкую! Сегодня, с первого же разу, перепугали японцев своим метким огнем.
— Должен довести до сведения вашего высокопревосходительства, что наша доблестная эскадра сражалась также с подлинным геройством. Артиллерийская стрельба кораблей была исключительно меткой. У адмирала Того должны быть большие потери. Прошу принять мое поздравление со столь блестящими действиями моряков, — рассыпался Стессель в комплиментах, зная любовь Алексеева к флоту.
— Позвольте мне от лица моряков поблагодарить ваше превосходительство за столь высокую оценку действий нашего истинно геройского флота. Счастлив буду донести обожаемому монарху о трогательном единодушии в бою армии и флота.
Затем их превосходительства трижды облобызались.
Обойдя батарею и еще раз поблагодарив солдат, адмирал отбыл в город.
— Теперь и нам можно отправиться по домам. Василий Федорович, поблагодари солдат и офицеров за службу и прикажи-ка подать коляску. Японцы, кажется, вовсе скрылись с горизонта.
Генералы, усевшись в коляску, приятно ободренные похвалой, наперебой хвалили Алексеева и моряков.
— Изумительно умный человек. Сразу видно, что царских кровей, — восхищался наместником Стессель.
— Если бы все моряки были такими, то ночного позора не было бы, — вторил ему Белый.
— Да и так ли уж велик позор? Правда, моряки малость прозевали, но корабли починят, и флот обретет свою прежнюю грозную силу. Только бы Алексеев остался в Артуре, — мечтательно говорил Стессель.
— Все же нам надо более тесно связаться с флотом, а то мы мало знаем, что у них делается.
— Связь держать следует, но надо при этом смотреть, чтобы моряки нас не оседлали.
— Но наместник ведь тоже моряк.
— Он прежде всего наместник. Поэтому его сердцу должны быть милы не только моряки, но и армия. Сегодняшнее его поведение подтверждает это предположение.
Уже прощаясь с Белым, Стессель еще раз вспомнил об Электрическом Утесе.
— Василий Федорович! Ты, пожалуйста, обрати внимание на Пятнадцатую батарею, пусть подтянутся, а то не рота, а бабья команда какая-то. Если найдешь нужным — представь к наградам нижних чинов и офицеров. Только, чур, с разбором.
— Жуковский и Борейко — одни из лучших офицеров у меня в артиллерии. Конечно, я буду просить об их награждении. Да и среди канониров и фейерверкеров найдется кого наградить, — ответил Белый.
В городе Стессель застал необычайное оживление. Разбуженные бомбардировкой артурские обыватели, как только сообразили, что началась война, стремительно бросились сперва в погреба и подвалы, спасаясь от вражеских снарядов, а по окончании боя — на вокзал.
Из домов тащили наскоро увязанные вещи и узлы. Все артурские извозчики, рикши и китайские кули были донельзя загружены. Вскоре вокруг вокзала образовался громадный табор беженцев. На путях стояло несколько товарных составов, уже полностью набитых пассажирами, но паровозов для них не хватало.
Заметив среди пассажиров штатских, генерал немедленно приказал:
— Всю эту стрюцкую рвань высадить. В первую очередь посадить в вагоны семьи господ офицеров и чиновников. Ротмистр Водяга, поручаю вам наблюдение за выполнением этого распоряжения, — приказал генерал и покатил домой.
Дома Стесселя встретила Вера Алексеевна. Она бросилась на шею мужа и долго целовала и крестила его.
— Ты истинный герой, Анатоль! Мне уже говорили, каким ты был храбрецом под огнем на батареях. Один стоял на бруствере, когда все прятались. Даже наместник был поражен твоей храбростью. Но ты должен беречь себя для России. Если ты, не дай того бог, погибнешь, то кто же сможет тебя заменить в Артуре? — тараторила генеральша.
— Ну, положим, я был на батареях осторожен. Хотя, надо правду сказать, там временами было жутковато, осколки так и свистели вокруг. Но меня бог миловал, остался цел, — мягко прервал Стессель жену.
Солнечный луч, пробившись сквозь щель в оконных ставнях, скользнул по лицу лежащей в постели женщины и разбудил ее.
Она потянулась, громко зевнула и, решительно соскочив на пол, открыла ставни. Яркий солнечный день наполнил веселым отблеском моря всю комнату.
Рива взглянула в окно на расстилавшийся перед ней внутренний рейд, окружавшие его серые горы, на раскинувшийся по берегу Старый и Новый город. Ее внимание остановилось на странно приткнувшихся к берегу, около выхода на внутренний рейд, двух судах. Она сразу узнала хорошо знакомые ей броненосцы — «Цесаревич»и «Ретвизан». Никогда до сих пор она не видела, чтобы корабли стояли так близко к берегу. Ее постоянные кавалеры моряки неоднократно, разъясняли ей опасность для крупных судов приближения к берегу.
«Наверное, ночью вздумали втягиваться на внутренний рейд, да и сели на мель», — подумала она и вспомнила при этом командира «Цесаревича», слывшего первым умником среди артурских моряков — немолодого, весьма представительного капитана первого ранга Григоровича, и хитрого, похожего на цыгана, командира «Ретвизана — капитана первого ранга Шенсновича, считавшегося одним из лучших командиров порт-артурской эскадры.
Наглядевшись в окно, Рива подошла к зеркалу. Взгляд ее скользнул по тонкому смуглому личику южанки с большими темно-карими глазами, с тонким греческим носом, яркими губами, чуть оттененными сверху темным пушком, затем спустился на красивую шею, плечи, упругие груди, которыми так гордилась Рива. Она осталась довольна собой.
Осмотрев себя, Рива приступила к утреннему туалету. На звон серебряного колокольчика, увитого драконами, в комнате появилась маленькая служанка, похожая на большую куклу с хорошеньким фарфоровым личиком, и, приседая и кланяясь, нещадно коверкая русские слова, залепетала утреннее приветствие.
— Мыться! — скомандовала Рива.
Раздавшаяся с моря канонада отвлекла ее внимание. В окно были видны дымки выстрелов на кораблях эскадры, в УЗ! КОМ проходе между Золотой горой и Тигровой.
В это время неожиданно во внутреннем бассейне вырос большой столб воды, что совершенно озадачило Риву.
— Что это такое большое могло упасть в бассейн? — недоумевала она.
Черный столб дыма, появившийся у вокзала и сопровождавшийся грохотом взрыва, открыл ей истину.
— Кто-то стреляет! — в испуге вскрикнула она.
— Японси, японси, война русски, — залопотала служанка.
— Какая война? Что ты городишь!
— Носю японси море воевал.
— Чего же ты до сих пор молчала, дура! — обозлилась Рива. — Война, а она молчит, как истукан. Когда ты поумнеешь? Всякий вздор рассказывает, а о войне молчит.
Торопливо одевшись, Рива вышла на улицу. На набережной Нового города собралась толпа, с любопытством наблюдавшая за ходом боя. Яркий, солнечный день был так хорош, что не верилось в начало страшной войны. Происходивший бой воспринимался большинством зрителей как боевое учение, и только когда один из снарядов, взорвавшись о, коло берега, осыпал толпу осколками, люди в панике бросились бежать. Рива увидела матроса с» Ретвизана»и начала расспрашивать о случившемся.
— Война, барышня. Японец ночью на нас неожиданно напал, — мрачно ответил матрос.
— Потери большие?
— Двое без вести пропали да троих сейчас в госпиталь привезли.
— Матросы или офицеры?
— Все матросы. Разве сейчас кого-нибудь из офицеров ранят. Так и жарит японец по «Ретвизану»и «Цесаревичу», — разговорился матрос.
— А почему они приткнулись к берегу?
— Чтоб, значит, не потонуть.
— Как потонуть? — испугалась Рива.
— Ночью японец подорвал с носа «Ретвизана» да с кормы — Цесаревича «, а» Палладу — прямо против машинного отделения. Их и отвели на мелководье, а японец теперь хочет их добить. Но наши корабли и береговые батареи тоже не молчат, здорово бьют по японцу. Должно быть, скоро отгонят его от Артура, — пояснил матрос.
Рива была расстроена в, сем услышанным. Она подумала о своем возлюбленном — лейтенанте Дукельском, который находился на «Петропавловске».
— На «Петропавловске» все благополучно? — осведомилась она.
— Покуда ничего плохого с «Петропавловска» не слыхать.
Бой на море уже закончился, и толпа вновь собралась у пристани, к которой то и дело подходили катера с различных кораблей эскадры, подвозя раненых. Стонущие, забинтованные фигуры вызывали тревожное любопытство толпы. Все старались поближе протиснуться к носилкам, узнать фамилии раненых, обстоятельства ранения.