Борщаговский Александр. Русский флаг

   - Без пользы дорога, - заметил скептически Зыбин, - на коне в берлогу не заедешь.
   - Не-е, - возразил Усов, - медвежья тропа ведет к перевалам, к речному броду, обходит скалы и пропасти. Медвежья тропа по всей Камчатке идет и умного человека всегда к цели выведет.
   От медведей Усов перешел к морским львам и нерпам, поражая матросов подробностями их жизни, рассказами о том, как защищают самцы самок и детенышей.
   Но вот плашкоут готов к отплытию, и матросы двинулись к берегу. Удалой брел устало, глубоко вдыхая влажный, морской воздух.
   В нескольких саженях от воды Удалого окликнули. От поселка бежала, догоняя его, Харитина. Семен остановился, небрежно опираясь о перевернутую шлюпку, вытащенную на берег для ремонта.
   Харитина подошла запыхавшись, с раскрасневшимися щеками, с прядями волос, выбившимися из-под теплого платка. Руки девушки крепко прижаты к груди, словно сдерживают сердце.
   - Здравствуйте! - Он поклонился девушке так, словно ничего и не случилось этой ночью.
   Харитина одной рукой отвернула платок на груди и, достав плоский хлебец, протянула его Удалому.
   - Скорее расстегни бушлат. Вот так. Спрячь...
   Харитина сунула ему за пазуху хлеб. Хлеб горячий, недавно испеченный.
   - Спасибо, - Семен чувствовал, как ласкающее тепло растекается по всему телу.
   - Сеня, - проговорила девушка дрожащим голосом, - Сеня! Непутевый ты мой матросик... - Бросив украдкой взгляд на людей, копошившихся на плашкоуте, она обвила шею Семена мягкими, теплыми руками и крепко поцеловала. - Голубь мой сизокрылый, - прошептала Харитина и отступила на шаг от Удалого, обеими руками прижимавшего хлеб к груди.
   - Се-ем-ен! - позвали его с плашкоута.
   Харитина снова бросилась к Удалому и обняла с громким, глубоким, как дыхание, стоном:
   - Не отдам я тебя, Сеня, чуешь? И смерти не отдам. Умру - не отдам, повторяла она сквозь слезы.
   Харитина долго стояла в порту. Маленький парус обогнул громаду фрегата, вышел из внутренней бухты и сверкнул в первых лучах солнца, прежде чем скрыться за Сигнальным мысом.
   Полицмейстер не мешкал. Поутру, заклеив пластырем исцарапанную щеку, он явился с рапортом к Завойко, доставив и вещественные доказательства мундир с сорванным погоном и матросскую трубку. Объяснил, что встретил ночью пьяного матроса, пытался урезонить, но тот начал драться и бежал. Место происшествия назвал приблизительно: на окраине, у Петровской горы. Завойко выговорил полицмейстеру за то, что тот идет в обход без казаков караульной службы, и дал незамедлительный ход делу.
   Только встретясь с Изыльметьевым и Тиролем, Завойко почувствовал, что дело обстоит сложнее, чем ему казалось сначала. Изыльметьев был заметно взволнован, Тироль же, напротив, сохранял невозмутимость.
   Послали за Удалым, но явился боцман и доложил, что матрос первой статьи Семен Удалой ушел с плашкоутом в Тарью на кирпичный завод. Боцман узнал трубку Удалого и подтвердил, что ночью матроса действительно не было в казарме.
   Завойко вызвал к себе презуса военного суда и приказал начать следствие. Но Василий Степанович видел, как различно отношение Изыльметьева и Тироля к случившемуся. Тиролю не удалось скрыть от пристального взгляда Завойко удовлетворенность и даже какое-то внутреннее торжество. Уловил Завойко и враждебную напряженность, сразу возникшую между капитаном и его помощником, как только выяснилось имя преступника.
   - Превосходный матрос, - сказал Изыльметьев, когда Тироль ушел. Душа экипажа. И, поверьте, Василий Степанович, хороший, совестливый человек. - Сквозь окно портового кабинета капитан смотрел на высокий корпус "Авроры" и вдруг сказал глухо, растерянно: - А ведь убьют! Убьют!..
   И, видя, что Завойко уклоняется от разговора, Изыльметьев тяжело зашагал по кабинету, говоря гневно и всякий раз поворачивая голову к Завойко:
   - Не мог он этак... без повода, без понуждения!.. Добрейший матрос, ума отменного... Не верю!..
   - Матрос не будет судим без следствия, - сухо сказал Завойко.
   Изыльметьев только рукой махнул. Спросил недружелюбно:
   - А что он за птица, этот ваш полицмейстер?
   - Ни то ни се, - признался губернатор. - А скорее всего дрянь...
   - Вот видите! - воскликнул Изыльметьев с болью. - Он, конечно, вызвал матроса на дерзость!
   - Это не меняет дела, Иван Николаевич, - сказал Завойко, недовольный тем, что неприятный разговор затягивается. - Закон говорит, что в оправдание нижнего чина не принимаются показания о личном оскорблении, нанесенном ему офицером. Ничего не поделаешь... Такого нельзя прощать и в более спокойное, мирное время... Вы хотите поговорить с Губаревым?
   - Нет! - резко сказал Изыльметьев.
   Прошло два дня. Удалой не возвращался. А шестнадцатого августа утром Петропавловск взбудоражила тревожная весть: с Дальнего маяка сообщали, что далеко в море видна эскадра в составе шести судов, направляющихся к Авачинской губе.
   Сигнал повторялся неоднократно.
   Сомнения быть не могло - пришел враг, хотя кажется невозможным, чтобы в этот солнечный день за сине-золотой завесой, за малахитовыми горами, в спокойном, добродушно-ворчливом море таился враг.
   Смотритель Дальнего маяка настойчиво повторял:
   "В море вижу неизвестную эскадру из шести судов".
   К Н И Г А В Т О Р А Я
   ______________________________
   ВЫСТРЕЛ
   I
   Как только стало известно, что у входа в Авачинскую губу появились четыре фрегата, бриг и пароход, Завойко приказал созвать на экстренный совет капитанов судов, командиров батарей и других лиц, ответственных за оборону порта. Офицеры собрались в гостиной губернаторского дома.
   В доме как-то необычно громко хлопали двери. По коридору сновал Кирилл; он то и дело сходил с высокого крыльца, бочком, по-стариковски, и сносил вещи на траву.
   На этот раз Завойко изменил своей излюбленной манере говорить, расхаживая по комнате. В генеральском мундире, тесно охватывавшем его сухонькую фигуру, он стоял за столиком рядом с Изыльметьевым, и, посматривая в открытое окно, за которым шумел тополь, рисовал подробную картину обороны порта. Неприятель может попасть в гавань не иначе, как только перешагнув через загораживающую вход "Аврору", уничтожив ее и заградительный бон. Защитников порта восемьсот тридцать семь человек: двести восемьдесят четыре - экипаж "Авроры", шестьдесят - "Двины" и сухопутный гарнизон до пятисот человек, считая волонтеров. Наберется еще и небольшая партия охотников-камчадалов.
   - Сила немалая, всего до девятисот человек, - сказал Завойко, - о ней прежде здесь и помыслить нельзя было...
   Тревожно ударил церковный колокол. Завойко остановился, прислушиваясь. По кивку Изыльметьева Пастухов выскользнул из гостиной с намерением узнать, что случилось.
   - Но и неприятель обманул все наши ожидания, - продолжал Завойко, поглядывая на дверь. - Еще вчера многие считали невероятным, чтобы англичане послали в наше захолустье хотя бы одно крупное военное судно. Я, впрочем, держался другого мнения. Но, признаюсь, господа, и я был поражен известием о столь многочисленной эскадре. Четыре фрегата! Вы знаете, как многолюдны их экипажи, каковы их экипировка и снаряжение. - Здесь он сделал паузу, взглянув на вернувшегося Пастухова, по спокойному жесту которого все поняли, что в заливе ничего не изменилось. - Противу нас двинуто больше двухсот орудий - сила, превосходящая оборону порта по крайней мере в три-четыре раза, - спокойно подсчитывал Завойко. - Большая часть орудий на англо-французских судах - обычно бомбические и мортирные, а их стрелковые партии вооружены штуцерными ружьями. Это создаст большие трудности при отражении десанта. Я не спрашиваю вас, как нам быть, защита отечества - священный долг каждого, и пока мы живы, пока жив хоть один матрос, русский флаг не будет спущен. - Он сурово сжал брови и, заканчивая, произнес убежденно: - Пусть они познают, что от России тогда только отпадает земля, когда на ней не остается в живых ни одного человека! Я жду от вас, господа, советов и пожеланий.
   А в коридоре за стеной не смолкал шум, которого, впрочем, почти не замечали поглощенные делами участники совета. Там шли сборы: проносили корзины с провизией, чемоданы, увязанные постели и теплые вещи на случай ночных заморозков. Слышались суетливые шаги, детский плач, ворчание Кирилла. Семья Завойко и другие чиновничьи семьи отправлялись в селение Авача, а оттуда на хутор Губарева, в двенадцати верстах от Петропавловска. Денщики и вестовые были расписаны по местам и ушли, оставив Юлию Егоровну с детьми на попечение старика Кирилла, Насти и, как всегда, пьяного повара.
   Первым поднялся капитан-лейтенант Тироль, коротким движением одернув и без того хорошо сидевший на нем мундир. Ему не хотелось говорить, но он сидел рядом с Завойко и, заметив, что Изыльметьев и Мровинский смотрят на него выжидающе, невольно поднялся.
   - У нас еще нет окончательной уверенности в том, - начал он, скрывая нерешительность за холодностью тона и отчетливой артикуляцией, - что эскадра, находящаяся в море, неприятельская. Известно, что командор Перри с эскадрой Соединенных Штатов в составе линейного корабля "Вермонт", трех пароходов-фрегатов и шести других судов отправился к берегам Японии, намереваясь принудить императора к подписанию торгового договора. Возможно, на обратном пути командор Перри с частью эскадры решил нанести визит Камчатке. Наконец, это могут быть и суда эскадры Рингольда-Роджерса...
   Мысль Тироля явно не находила ни у кого поддержки. Офицеры понимали, что Перри не мог так быстро закончить переговоры с японцами: церемонии, которыми приближенные сейгуна* и японского императора обставляли международные приемы, требовали многих недель. А Рингольд-Роджерс недавно оставил берега Камчатки и, как стало известно, намерен проникнуть в устье Амура. Тироль почувствовал, что офицеры несогласны с ним, и поспешно заявил, что распоряжение господина губернатора, рекомендующее женщинам и детям укрыться в окрестных селениях, вполне своевременно: "Бомбические снаряды и конгревовы ракеты могут быстро уничтожить дома, состоящие из дерева и сухой травы..."
   _______________
   * Сейгуны - начальники вооруженных сил страны, фактические правители Японии на протяжении многих веков, до 1868 года.
   Но еще прежде, чем он закончил, раздался условный стук в дверь, и Завойко, оставив Изыльметьева продолжать совет, вышел проститься с семейством.
   У крыльца его ждала Юлия Егоровна с гурьбой детей. Она казалась спокойной, но именно в этом спокойствии, в несвойственной Юлии Егоровне медлительности движений и выражалась охватившая ее тревога. Завойко знал это хорошо.
   Перецеловав детей, он обнял жену. Ее голова легла на грудь мужа, лоб уперся в холодную пуговицу.
   - Прощай, - тихо сказал Завойко. - Если судьбе угодно не дать нам свидеться, то вспомни, что и жизнь долга ли. Не плачь. Останусь жив увидимся, не останусь - детей сохрани, чтоб были люди честные и верно служили России.
   Завойко гладил жену по голове, по плечу, и Юлия Егоровна, постояв немного, справилась с охватившей ее тоской.
   Простившись с Настей и старым денщиком, Завойко взошел уже было на крыльцо, как услышал голос старшего сына Георгия.
   - Матушка! - закричал Георгий. - Оставьте меня здесь! Отец остается один... С вами все...
   - Георгий! - остановил его Завойко. - Ты опора матери, как можно оставить ее одну?! Ступай с матерью.
   Георгий стоял молча, насупившись. Привязанность к матери боролась в нем с мальчишеским интересом к предстоящим сражениям. Но он хорошо знал отца. Тот редко менял свои решения, а тут и вовсе никакой надежды на это быть не могло. Подхватив одну из корзин, он поплелся за матерью, думая о том, что книжечка, лежащая в его кармане, в которой срисованы все условные знаки маяков, будет бесполезна на хуторе Губарева. Больше всего он завидовал мальчишкам-кантонистам, назначенным помогать орудийной прислуге при подноске "картузов" - шелковых мешочков, наполненных порохом.
   Пока Завойко прощался с семьей, в совете были высказаны опасения, сумеют ли защитники порта отразить нападение.
   Поручик Гезехус, назначенный командиром Озерной батареи, строительство которой все откладывалось, был в дурном настроении. Белесый, с глазами навыкате, он, как обычно, начал заикаться от волнения.
   - Батареи номер шесть не существует, господин капитан-лейтенант, доложил он. - Свезены пушки, и только... К-какие пушки? Четыре восемнадцатифу-фун-товые, лю-лю-безно предоставленные капитан-лейтенантом Васильевым. Батарея не имеет вала. Абсурд! У наших людей кремневые ружья, заряжающиеся с дула. Бьют на триста шагов. А неприятель? - Гезехус выразительно поднял плечи и развел руками. - Для нас б-будет...
   - Вы предлагаете сдаться? - оборвал его Изыльметьев.
   Мровинский сжал до боли в суставах сплетенные руки. Капитан "Авроры" сегодня злил его. Нехорошо прерывать человека, которому и без того трудно говорить. Всегдашняя замкнутость Изыльметьева нравилась Мровинскому, за нею виделись ему непременно привлекательные черты. Сегодня Изыльметьев переменился: чувствовалась какая-то грубоватость и прямолинейность, прежней хмури как не было.
   - Я готов д-драться, не щадя своей жизни! - Гезехус опустил руки по швам и стоял навытяжку. - Надобно возводить несуществующую б-батарею.
   Испытывая вспыхнувшую неприязнь к Изыльметьеву, инженер-поручик Мровинский заговорил бесстрастно, суховатым голосом педанта:
   - Отсутствие нарезных ружей неизбежно скажется на обороне. В этом нельзя сомневаться. Уже около ста лет в Камчатку посылают только те ружья, которые негодны к делу. Хорошей артиллерии мало. Некоторые пушки скорей сделают вред нашей прислуге, чем неприятелю. Несчастный, безответный край... - Впервые за три недели жизни в Петропавловске, без сна, без отдыха, он почувствовал смертельную усталость, граничившую с апатией.
   Офицеры впервые видели Мровинского в сапогах, покрытых известковой пылью, в измятом мундире, впервые заметили по вспотевшей голове инженер-поручика, сколько трудов стоило ему укрывать растущую лысину длинными прядями волос. А он продолжал методично, словно испытывал терпение Изыльметьева:
   - В Петербурге, вероятно, сочли бы преступной расточительностью то обстоятельство, что в Петропавловске ныне собрано около девятисот штыков, ровно столько, сколько должно быть матросов в одном только сорок седьмом флотском экипаже.
   - Вы уклоняетесь от предмета, - нетерпеливо заметил Изыльметьев.
   - Напротив, - спокойно возразил инженер и бросил на капитана неприязненный взгляд. - Необходимейшего для батарей материала - леса нет. Железные цистерны вместо пороховых погребов - затея рискованная, но вынужденная. На кошке и перешейке устроены ядрокалильные печи, однако орудийная прислуга по своей неопытности едва ли сумеет ими пользоваться. На батарее номер семь, у подножья Никольской горы, еще ведутся работы; не все закончено и на трех других батареях. Что касается Озерной, господин Гезехус прав, согласно правилам фортификации этой батареи вовсе не существует.
   Изыльметьев нетерпеливо поднялся.
   - Что вы предлагаете? - спросил он.
   - Если последует приказ о приготовлении к бою, предлагаю срочно закончить самое необходимое. - Большие веки инженера устало опустились. Для Озерной батареи мы не успеем насыпать мешки землей, прошу дозволения на использование готовых кулей с мукой, привезенных "Святой Магдалиной". Мера крайняя, но при благоприятном исходе мука вернется в магазин; в противном случае она все равно попадет в руки неприятеля в качестве трофея...
   Вернулся Завойко и занял свое место за столом.
   - ...Вот, в сущности, и все, - кончил Мровинский.
   Дмитрий Максутов напомнил, что в порту имеется ничтожный запас пороха, по тридцати семи зарядов на каждое орудие, учитывая пороховые ресурсы "Авроры" и "Двины".
   - Потребуются выдержка и хладнокровие. Беспорядочная пальба для устрашения неприятеля может привести нас к гибели. Артиллеристы должны стрелять только по достижимым целям, это непременное условие отражения, сказал он.
   Предложение Мровинского показалось Изыльметьеву удачным. Дмитрий Максутов тоже говорил дело, командирам батарей нужно без конца твердить о скудных запасах пороха. В азарте боя и не заметишь, как останешься без пороха, особенно если командиры еще не были в настоящем бою. Но речи офицеров оставляли чувство досады, в них не было подъема, даже у Дмитрия Максутова.
   Капитан бросил взгляд на Василия Попова. Мичман поспешно встал, хотя минуту назад он решил не говорить. Он волновался, хмурил светлые метелочки бровей и морщил выпуклый, отчетливо разделенный на полушария лоб. Под маленькими каштановыми усами по-мальчишески топырилась губа. Попов говорил короче других, с напряженной отчетливостью:
   - Я счастлив и горд, господа, павшим на меня выбором, назначением на батарею номер четыре у Красного Яра, именно потому, что понимаю исключительную трудность обороны...
   Пастухов с благодарностью взглянул на друга. Он нетерпеливо ждал, когда же раздадутся настоящие слова, и радовался, что их произнес застенчивый Попов.
   После Попова атмосфера военного совета изменилась. Завойко живо наблюдал за энергичными жестами Изыльметьева, которого он еще не видел таким деятельно уверенным и живым. Даже Александр Максутов, слушая лейтенанта Гаврилова и капитан-лейтенанта Коралова, с удивлением находил в себе такой неожиданный интерес к подробностям, будто он не два месяца назад, а только что приехал в Петропавловск.
   Дошел черед и до Изыльметьева.
   - Нынешний совет произвел на меня дурное впечатление, господа, начал он, придирчиво оглядывая всех офицеров.
   В этот момент снова ударил набат - настойчиво, громче прежнего. Он врывался в окна гостиной вместе с нагретым воздухом полудня.
   - Да, дурное, - повторил капитан убежденно и продолжал, стараясь пересилить звуки набата:
   - Хватит нам шаркать ножками перед англичанами и самих себя вводить в опаснейший обман относительно морского всемогущества Британии. Мы были в Портсмуте, стояли бок о бок с неприятелем у берегов Америки. Видели их корабли, хорошо снаряженные, нарядные, многолюдные. Но в этом больше сытости, довольства, чем мужества и благородного самоотвержения, которыми наш матрос превосходит всех матросов мира. Может быть, недалек тот час, когда история скажет, что британский флот в упадке, несмотря на все внешнее великолепие. Уже и лондонские газеты требуют очистить флот от бездарных офицеров, от людей, одной лишь протекции обязанных своей карьерой, а мы по-прежнему твердим о превосходстве британского флота! Полно, стыдно! Они превосходят нас числом кораблей, числом пушек, числом матросов, но русского матроса я за троих не отдам.
   Изыльметьев заключил, сопровождая каждую фразу ударом кулака по столу:
   - Сдачи порта ни в коем случае быть не может. Если неприятель прорвется в город, я с фрегата буду продолжать пальбу. В последней крайности взорву фрегат. Русский флаг не достанется врагу!..
   Распахнулась дверь, и в комнату вбежал Губарев.
   - Ваше превосходительство, - доложил он, тяжело переводя дыхание, - в губу вошел пароход... под американским флагом...
   Офицеры невольно оглянулись на Тироля. Неужели он оказался прав в своем предположении и им предстоит не кровопролитная борьба на артиллерийских бастионах с англичанами и французами, а мирная встреча с эскадрой командора Перри?
   II
   Офицеры молча спускались к порту.
   При совершенном штиле по зеркалу Авачинской губы медленно двигался трехмачтовый пароход. Он шел осторожно на северо-восток, огибая отмели Ракова маяка и мыса Липунского. На короткое время пароход скрылся за Стрелкой, в обширной Раковой бухте. Было очевидно, что он идет к своей цели не прямо, а медлит, лавирует, знакомится с берегами и делает промеры глубин.
   В порту толпилось множество петропавловцев. Многие изумленно смотрели на неуклюжее, никогда еще не виданное ими судно, двигавшееся при полном безветрии. Большая дымящая труба, не похожая на камбузную, и колеса, выступающие из воды, нарушали обычные представления о кораблях и казались зловеще угрожающими.
   Не доходя трех миль до Сигнального мыса, пароход остановился. В подзорную трубу хорошо был виден американский флаг на корме. Людей на палубе почти не было, как будто пароход находился в открытом море, а не в виду порта. Все это не предвещало ничего хорошего, и офицеры терялись в догадках по поводу флага Соединенных Штатов.
   Завойко приказал послать навстречу гребную шлюпку-шестерку под командованием Дмитрия Максутова.
   Шлюпка шла по внутренней бухте, скрытая выступами Сигнальной горы. Максутов вел ее как можно ближе к берегу с намерением вынырнуть из-за мыса внезапно и оказаться перед пароходом.
   В порту, среди толпы, шли толки и пересуды.
   - Не верю, - сказал судья Васильков, стоявший среди толпы со скрещенными на груди руками, - положительно не верю, чтобы англичане были способны на подлог флага! Они не решатся на такой низкий поступок.
   - Плохо вы знаете их, сударь, - урезонил его Вильчковский, - и судите неосновательно. Они способны решительно на все.
   - Но это же бесчестье! - пожал плечами Васильков.
   - А разбойничать на берегах? Жечь деревни, палить из пушек в лоцманские суда? Грабить индусов, китайцев и еще полмира - это что же, подвиги чести?
   Завойко меж тем, не отнимая трубы от глаз, говорил офицерам:
   - По части шарлатанств у них огромнейший опыт. Три года назад к нам пришел вооруженный люгер* под флагом Соединенных Штатов. Капитан - Геджес. Представительный мужчина, только глаза вороватые. Документы судна показались мне подозрительными. Назначаю комиссию по осмотру. Вижу, гости волнуются, грозят именем президента. Спрашиваю: "Кто у вас теперь президент?" - "Великий герой Захарий Тейлор!" - "Чем же он велик?" - "Как же, - удивляются, - он разбил испанцев, привел в повиновение негров, индейские племена..." - "И только?! Передайте президенту, что в России свои обычаи, и поживей открывайте лавочку, не то нам придется ее взломать!" - Он наводил трубу то на лавирующий пароход, то на эмалевую гладь залива, которую рассекала шлюпка, оставляя за собой пенистый след. Что же вы думаете? Как только комиссия приступила к работе, на люгере подняли новый, уже английский флаг. Ко мне явился с законными документами некий Стротен и заявил, что капитаном является он, а не американец Геджес, пугавший нас гневом президента. Нынче у них новый президент, а повадки старые... Ага! - глядя на пароход в заливе, воскликнул Завойко. Поворотил, поворотил...
   _______________
   * Небольшое трехмачтовое судно.
   Максутов, выведя шлюпку на простор Авачинской губы, приказал матросам приналечь на весла. Шлюпка полетела навстречу пароходу. Завидя шлюпку, пароход стал уходить на юг. В этот момент на палубу парохода высыпало много людей. Они облепили корму и борт, с которого открывался вид на Петропавловск.
   - Табань! - приказал раздосадованный Максутов. Он успел разглядеть на борту парохода небрежно закрашенную надпись "Вираго" и красные рубахи английских матросов.
   Завойко насупился.
   Сомнений нет! Английский пароход под американским флагом разведывал обстановку. "Если к утру поднимется хотя бы легкий ветер, - думал губернатор, - позволяющий парусным судам войти в Авачинскую губу, завтра же можно ждать сражения. Нужно торопиться с последними приготовлениями".
   Перед Завойко вдруг возникла широкая физиономия мистера Чэзза.
   - Спешу высказать свое негодование, господин губернатор, - заверял его Чэзз, низко кланяясь. - Торгующие американцы возмущены тем, что неприятель воспользовался флагом свободных Штатов!
   - Невелика беда, Чэзз, - небрежно обронил Завойко и спросил строго: Почему не увозишь добро из Петропавловска? У Жерехова кладовые уже небось пустые, а ты что-то замешкался...
   Лицо Чэзза расплылось в угодливой улыбке, глаза исчезли в темных, морщинистых веках, и, прижимая короткопалые руки к сердцу, он промолвил:
   - Полагаюсь на доблестных защитников Петропавловска!..
   Они не сделали и двух шагов, как поручик Губарев, протолкавшись сквозь толпу, подошел к Завойко и доложил, что со "Св. Магдалины" бежал штурман Магуд и сопровождавший его матрос.
   - Куда? - вскинул голову Завойко.
   - Неизвестно-с... Похитил деньги, имевшиеся на клипере, и бежал-с!
   - Ну-ка, Чэзз, голубчик, - сказал Завойко недобрым голосом, - не ты ли просил за него, а?!
   Он приблизился к Чэззу и, схватив купца за лацкан лоснившегося сюртука, гневно спросил:
   - Куда он бежал?
   - Что вы, господин губернатор! - шарахнулся испуганный купец. - Разве могу я знать!
   - Хорошо! - Завойко повернулся спиной к американцу. - Мистер Чэзз поручился за Магуда. Если штурман не отыщется, деньги взыскать с Чэзза!
   И, не обращая внимания на протесты купца, Завойко с Изыльметьевым пошел к зданию портового управления.
   У крыльца они, к величайшему своему изумлению, столкнулись с Арбузовым, который, по предположению Завойко, должен был находиться уже на полдороге к Большерецку.
   Арбузов два дня не попадался на глаза Завойко. На совете он не присутствовал. Казалось, он внял наконец повторному приказанию начальника. С появлением неприятельской эскадры Завойко пожалел было, что отправил Арбузова, вздорного, беспокойного, но все же боевого офицера.