Страница:
Был воскресный день. На церковной колокольне ударил колокол, размеренно, неторопливо. Брюсс удивленно поднял голову, удивляясь тому, что не все еще разрушено, не все безмолвно и мертво. А ведь ему говорили, что французы-католики разграбили церковь. Беда с этими французами! Ничего толком не сделают...
Зыбину показалось обидным, что Чэзз, переводивший слова Брюсса, назвал мужественную гибель Семена самоубийством.
- Брешут они, ваше благородие! - Зыбин резким движением сорвал фуражку с головы. - Удалой погиб геройской смертью при входе эскадры в губу.
И, подождав, когда удалятся англичане, Зыбин рассказал притихшим петропавловцам о подвиге Удалого.
Мартынов обнажил голову, и все стоявшие вокруг сделали то же.
Люди смотрели на залитый солнцем залив, будто ждали, что из прозрачной воды вынырнет озорной Семен и сильными саженками поплывет к берегу. Смотрела и Харитина, и на побледневших ее щеках высыхали два узеньких ручейка.
Неприятель поднимал в ростры баркасы и шлюпки.
К вечеру со свежим попутным ветром эскадра покинула залив.
V
Маленький адмирал, занимавший на "Президенте" ту самую каюту, где раздался выстрел Дэвиса Прайса, о самоубийстве не помышлял, хоть и понимал, как мало чести принесут ему рапорты, отправленные в Лондон.
Сбитый с толку разноречивыми сведениями петропавловских жителей о месте, куда направилась камчатская флотилия, он отрядил часть судов в Японское море, сам же взял курс на Ситху, надеясь найти там Завойко.
Брюсс меланхолически перебирал копии депеш, отправленных с петропавловского рейда. Все депеши адресовались секретарю адмиралтейства.
"Сэр! - просматривал он свои донесения. - Имею честь уведомить Вас, для сообщения лордам адмиралтейства, что по прибытии моем в Петропавловск 18 мая я нашел его совершенно покинутым: там не осталось ни одного человека, ни одного судна, ни одной пушки; виднелись только пустые амбразуры батарей и оставленные дома".
Депеша, отправленная ранее, еще до высадки на берег, теперь казалась ему несколько опрометчивой. Кроме того, он уже доносил о своем прибытии к берегам Камчатки 8 мая; в адмиралтействе, несомненно, заинтересуются, где находились суда эскадры в течение десяти дней.
Проклятый вулкан! Проклятая земля!
А вот и вторая депеша, но более дельная и энергичная.
"Я нашел скрытого в Раковой бухте русского китолова на 400 тонн. Имя его "Аян", судно строено в Або в 1853 году. Оно должно было плыть в порт Аян с семейством губернатора и с небольшой машиной для предполагавшегося там парохода; но, - Брюссу самому неловко перечитывать это место, ...своевременное прибытие судов нашей эскадры воспрепятствовало его отплытию. Судно покинуто без якорей, парусов, шлюпок. Оно будет уничтожено".
Верно. Сожгли.
Странно, почему было так много дыма; судно новое, оно могло гореть и лучше...
Седьмого июля суда Брюсса появились в виду Ситхи и не нашли здесь камчатской флотилии. Адмирал огорченно вздохнул и излил на бумаге остаток своих камчатских впечатлений:
"Сэр, прошу Вас уведомить лордов адмиралтейства, что перед уходом моим из Петропавловска я успел по поводу освобождения из плена двух человек, взятых в прошлом году, войти в сношение с капитаном Мартинкофф, временным губернатором края, центр которого перенесен отсюда... - Брюсс задумался и решительно написал: - вовнутрь страны. В доставленных нам пленных мы узнали матросов Виллиама Гарланда с нашего фрегата "Пик" и Пьерра Ландорса с французского фрегата "Форт". По-видимому, с пленными русские обходились весьма хорошо".
Больше адмирал Брюсс не смог сообщить лордам адмиралтейства ничего утешительного. Адмирал вспомнил еще тучного американца, которому есаул Мартинкофф приказал убраться из Камчатки. Купец умолял Брюсса дать ему убежище на корабле, ползал на брюхе, клялся, что Мартинкофф казнит его, как только эскадра оставит Петропавловск. Брюсс остался равнодушным к причитаниям янки, но тот попал каким-то образом на борт "Тринкомали".
"Чего не сделают деньги!" Адмирал сокрушенно вздохнул и, морща лоб, силился вспомнить, как звали купца, но не вспомнил и только махнул рукой.
В АМУР!
На "Оливуце" ждали Невельского.
Только что дали знать о его прибытии в Де-Кастри, Изыльметьев едва успел перебраться с "Авроры" на флагманский корвет, а от берега уже спешила шлюпка с прославленным начальником амурской экспедиции.
Завойко не скрывал охватившего его радостного волнения. Даже Иван Николаевич, всегда сохранявший невозмутимость, проявлял нетерпение.
Оба знали Невельского, Изыльметьев - по Петербургу и Кронштадту, Завойко - со времени прихода его в этот край на транспорте "Байкал". Оба давно оценили незаурядную натуру Геннадия Ивановича Невельского. Человек с умными, молодыми глазами, поблескивавшими из-под мохнатых бровей, он располагал к себе. Одержимость ученого, ровный, товарищеский тон в отношении с подчиненными, умение сохранить над ними власть не одним авторитетом мундира, а силой ума, убеждения, вселяли веру в успех его начинаний.
Невельского ждали с особым нетерпением. Он, старожил амурского лимана, изучил местные условия лучше гиляков, проживших на этих берегах целую жизнь. Кто лучше его знает условия весеннего плавания в лимане? Кто точнее сможет сказать им, когда освобождается от льдов южная часть Татарского пролива, между мысом Лазарева и заливом Де-Кастри?
Невельской устало поднялся по трапу.
- Вас-то нам и надо, голубчик! - бросился к нему навстречу Завойко. Сам господь прислал вас!
- Если это так, - пошутил Невельской, пожимая руки ему, Изыльметьеву и командиру "Оливуцы" Назимову, - то он мог бы позаботиться о лучшей дороге. От озера Кизи мы добрались в Де-Кастри по колено, по пояс в воде и снегу.
Изыльметьев не сводил глаз с Невельского. Невельской очень изменился, постарел. Небольшая лысина делала еще более высоким его чистый, покатый лоб. Проседь перекинулась с висков на густые, падающие книзу усы. В облике его заметна и физическая и нравственна усталость - результат трудных, изнурительных лет борьбы. Но взгляд темных глаз по-прежнему оставался живым и острым.
- Что, очень изменился? - спросил Невельской, поглаживая небритую щеку.
- Да, - признался Изыльметьев, - видно, нелегка слава российского Колумба.
Лоб Невельского прорезала глубокая, тугая складка. Он словно ушел в себя, о чем-то задумавшись.
- Что неприятель, господа? - спросил он, но, почувствовав, что слишком круто перешел на другой, деловой тон, поспешно добавил: - Подумать только: третьи сутки извещен о вашем прибытии, прослышан и о приходе неприятеля, но о последствиях ничего не знаю! Встречаю нарочных, семейства, отправленные вами в Мариинск, - никто ничего толком не знает. Каков неприятель? Число судов? Знаю только из газет, что для уничтожения наших кораблей собрана сильная паровая неприятельская эскадра. Вот и представьте себе мое состояние... Я захватил с собой поручика Попова с подробными картами лимана - и немедля к вам.
Выслушав рассказ Завойко о появлении трех английских судов и перестрелке между "Хорнетом" и "Оливуцой", Невельской задумался.
- Англичане в нынешней компании не раз изумляли нас несообразностью своих поступков, - говорил Завойко так, будто хотел сообщить мыслям Невельского определенное направление. - То, что произошло здесь, превосходит наше разумение. Сильный противник побоялся напасть на нас. Суда на наших глазах ушли из Клостер-Кампа в море. Мы опасаемся какой-нибудь хитрости...
Принесли сухое платье. Невельской быстро переоделся в соседней каюте.
- Думаю, - сказал он, вернувшись, - что уход неприятеля в море не хитрость, а ошибка. Если и хитрость, то ее нетрудно разгадать.
- Неприятель ушел за подкреплением, - предположил Изыльметьев. - Он предпочитает действовать с многократно превосходящими силами.
- Несомненно, - поддерживал его Невельской. - Цель ухода может быть только такова. Другое дело, какое именно судно они отрядили за помощью, где находится английская эскадра и как скоро она придет на помощь нерешительному командиру. Расчет англичан прост: в море мы выйти не можем, - там курсируют их суда, а на подходе новые и, надо полагать, немалые их силы. Ну а лиман... - он сделал паузу, и лукавая улыбка скользнула по усталому лицу, - у них о лимане свое представление, господа. На морских картах англичан и французов на всем протяжении Татарского пролива не показано ни одной гавани. Берег обозначен как сплошь скалистый, неприступный. Сахалин соединен с матерым берегом песчаным перешейком, следовательно, речь по-прежнему идет об обширном заливе, из которого эскадре некуда уйти. Англичане спокойно ждут своего часа...
Изыльметьев спросил, глядя в сосредоточенное лицо Невельского:
- Позволят ли нам льды войти в лиман, прежде чем у Клостер-Кампа появится усиленная эскадра неприятеля?
Невельской не спешил с ответом, еще и еще раз обдумывая все, что касалось плавания в лимане - ветров, извилистого фарватера и очень сильного течения.
- Да-а-а! - сказал он. - Удивительно, господа, как соединяется в англичанах дух предприимчивости, коммерческая энергия с непостижимым ретроградством! Сколько времени снуют их шпионы вокруг Амура, но пока не случится нечто из ряда вон выходящее, пока чести британского флота не будет нанесен ощутимый удар, никто в Лондоне не пошевельнется, чтобы исправить ошибку морских карт. На сей раз и Петербургу, кажется, удалось сохранить наш секрет. - И без видимой связи со всем сказанным обратился к Завойко: - Василий Степанович! Я не видел вашей семьи в Мариинске...
- Они остались на Камчатке.
- Остались?! - поразился Невельской.
- Десять человек детей, мал мала меньше... Куда с ними, Геннадий Иванович, в такую пору, в весеннюю распутицу!
Изыльметьев удивленно посмотрел на Завойко: почему он не говорит главного? И словно предупреждая возможный протест Ивана Николаевича, Завойко добавил:
- Так мы порешили с Иваном Николаевичем. Жив буду - успею взять жену и деток. Помру - добрые люди не оставят их своими заботами.
Невельской легко оттолкнулся от переборки и, вобрав голову в плечи, стал ходить по каюте.
- Да... - протянул он задумчиво. - Я покажу вам подробные карты лимана. - Он обратился к Назимову: - Пошлите за поручиком Поповым.
Пока Невельской говорил, явился Попов и разложил на рабочем столе карты. Невельской, до этой минуты не обращавший внимания на еду, стал с аппетитом есть ломти холодного мяса, запивая их большими глотками чая.
- Южная часть лимана, - говорил он, - иногда бывает совершенно чиста к пятому-шестому мая, а иногда затерта льдами до пятнадцатого. Это зависит от ветра: если дуют южные ветры, то южная часть лимана бывает чиста в начале мая. При северном, наоборот, лед держится значительно дольше, до середины месяца.
Изыльметьев и Завойко переглянулись: все дни дул холодный северный ветер.
- ...К сожалению, дуют северные ветры, - продолжал Невельской, - льды могут прижать суда к банкам на трудном, извилистом фарватере и раздавить.
- Следовательно, вы считаете, что из Де-Кастри уходить нельзя? взволнованно вставил Назимов, как человек, который долго искал единомышленника и наконец нашел его. - Надобно оставаться здесь, изготовиться к бою и драться до последней крайности?..
Невельской, покачав головой, заметил:
- Оставаться в Де-Кастри нельзя.
- Но если в проливе льды - верная гибель?!
- Мы послали в лиман лейтенанта Пастухова на вельботе, - сообщил Невельскому Изыльметьев, - разведать состояние льдов. Пастухов - сведущий, способный офицер.
- Хорошо, господа, - промолвил Невельской. - Я предлагаю потребовать на корвет всех командиров для военного совета. Тем временем может вернуться посланный офицер.
Совет собрался в кают-компании "Оливуцы". Пастухов не возвращался. Назимов и командиры транспортов образовали единодушную партию, отвергавшую предложение о немедленном выходе из Де-Кастри. Они предпочитали оставаться у неприветливых, скалистых берегов.
Назимов изложил свою позицию в специальной записке и теперь, горячась и запинаясь, читал ее совету:
- "Я предлагаю немедленно приступить к выгрузке судов, оставив на них только артиллерию, снаряды, команды и необходимое продовольствие. Если атака последует силами трех судов - принять сражение и защищаться до последней крайности. Если эскадра усилится, - Назимов сделал паузу, прежде чем перейти к самому главному, - то, как только она будет хорошо видна, надлежит свезти на берег, с ружьями и военными патронами, с "Авроры" и "Оливуцы" три четверти, а с транспортных судов - все команды, за исключением необходимого числа для затопления судов. Затем допустить неприятеля на пушечный выстрел, стараться нанести ему такой вред, какой будет возможен. Потом суда зажечь, команды свезти, забрав ружья со всеми боевыми патронами..."
Кончив читать, капитан "Оливуцы" протянул Завойко свое письменное мнение.
- Итак, вы предлагаете пожертвовать флотилией? - спросил Изыльметьев.
- Сражаться до последней крайности! - воскликнул Назимов.
- Ждать, пока англичане придут сюда в многократно превосходных силах, - а в этом можно не сомневаться; зажечь собственные суда, а затем отдать в руки неприятеля все, что мы успеем выгрузить на берег? Изыльметьев пожал широкими плечами и повысил голос: - Быть может, неприятель оставил нам для размышления не дни, а часы. Если он в Хокадато, можно с часу на час ожидать появления его эскадры. Мы не успеем даже приступить к выгрузке.
- А если невозможно идти в лиман? - упорствовал Назимов. - Ведь и Геннадий Иванович полагает, что южная часть лимана заперта льдом. И, несмотря на это, все-таки в лиман?
Невельской поднялся.
- В лиман, в лиман, господа, - резко сказал он, - и как можно скорее! Действительно, это сопряжено с риском, однако риск лучше верной гибели. Судя по свежим северным ветрам, в лимане еще много льда. Необходимо постараться пройти к мысу Екатерины, за первый бар, и там ожидать возможности входа в лиман, к мысу Лазарева, под прикрытие батареи Бутакова. Мы здесь кое-что успели сделать, хоть и тщетно ждали из Иркутска ответа на наше письмо. Без карт, без опыта неприятелю нелегко будет пройти к мысу Екатерины по узкому фарватеру, среди бесчисленных банок. В случае же нападения эскадры неприятеля, согласно справедливому мнению господ командиров, бороться до последней крайности и при несчастье взорвать суда, а кто спасется, тем от мыса Екатерины отступать на реку Амур, к селению Алом, с проводниками, которые там ожидают прихода нашей эскадры. Не ждать несчастья, а стараться его предотвратить.
Изыльметьев горячо поддержал Невельского.
- В продолжение нынешней кампании на Тихом океане, - заметил он, англичане не раз давали пример странной нерешительности. Было бы непростительно не воспользоваться их новой оплошностью и ждать неминуемого возвращения эскадры. В лиман! Только в лиман!
Ждали решения командира флотилии.
- Геннадий Иванович прав, - коротко заключил Завойко. - Завтра снимемся с якоря. На рассвете постараемся пройти к мысу Екатерины...
Вопрос решился.
После подробного объяснения пути из Де-Кастри к амурскому лиману командиры судов ушли с поручиком Поповым для тщательного изучения карт. Медлительным транспортам предстояло идти вперед, под прикрытием "Оливуцы" и "Авроры".
- Назимов горяч, - промолвил Завойко, едва дверь каюты закрылась за ним, - а "Оливуце", как назло, не удается участвовать в сражении.
- Увы, Василий Степанович! Назимов лишь высказал прискорбное мнение, господствующее среди многих начальствующих лиц. - Выражение лица Невельского сделалось суровым, непреклонным. - Эти воспитанники красносельских лагерей и Марсова поля, баловни судьбы, не могут себе представить, что война кончится здесь без свинца, без ядер, без крестов, чинов и отличий! Самая мысль, что победа наша и водворение в приамурском бассейне должны совершиться без шума и треска, им противна.
Геннадий Иванович доверчиво посмотрел в глаза собеседников.
- Трудно, трудно здесь. Но никакие жертвы не остановят нас. Год назад я потерял дочь. Тяжело мне видеть могилу нашей малютки на пустынной Петровской кошке. Тяжко это испытание, но что делать? Эта жертва была данью исполнению долга, направленного к благу отечества.
Лицо его вдруг озарилось приятной, застенчивой улыбкой.
- Завтра чуть свет - на "Аврору". Вспомню молодость... Я ведь плавал на ней молодым, Иван Николаевич.
- Об этом всегда напоминаю своим офицерам, - сказал Изыльметьев и добавил: - Не списываю вас с фрегата.
- Спасибо! Я верю, что "Аврора" первой из русских фрегатов войдет в Амур с океана. Это важно для всех нас, господа. В Петербурге не все наши враги сложили оружие, хоть и дарят нас новыми мундирами.
На другой день подняли в ростры запасный рангоут, спущенный на воду при появлении судов Эллиота. Из-за северного мыса, лежавшего против Клостер-Кампа, вынырнул долгожданный вельбот Пастухова.
Пастухов принес радостную весть: в проливе на юг от Де-Кастри не видно неприятельских кораблей, а к северу, где он провел трое суток, фарватер свободен от льдов. Если в ближайшие часы не нагрянет английская эскадра, смелый план может увенчаться успехом.
Завойко потребовал на "Оливуцу" мичманов за приказаниями.
В полночь суда начали сниматься с якорей и вскоре, лавируя в темноте, ушли из залива.
Шли медленно, осторожно, опасаясь посадить на мель какое-либо из судов и задержать продвижение всей флотилии.
Нервы напряглись до крайности. Людям казалось, что они слышат, как сильные течения Татарского пролива ударяют в корпуса судов, как шумит вода на далеких перекатах, как дышит неспокойное море у них за спиной.
Впереди чернели транспорты, они торопились как можно дальше уйти на север. За транспортами следовал корвет, а в арьергарде колонны - "Аврора", изготовившаяся к бою. На круглой корме фрегата установлено пять пушек.
Светает. Изыльметьев в окружении офицеров стоит у кормы и в трубу наблюдает за морем. Густой туман скрывает от него вход в бухту Де-Кастри и мыс Клостер-Камп.
Подле Изыльметьева Пастухов. Он вспоминает Перу, уход из Кальяо, тревожное ожидание погони. Сколько событий свершилось за этот год! Чем были тогда для Пастухова Амур, бухта с непривычным именем Де-Кастри, восточные берега России? Неведомая земля! А нынче это свой дом, земля, навсегда близкая, родная. Уже никогда не забыть ему этих суровых берегов и счастья, обретенного на них.
На шкафуте у борта стоит Вильчковский. Его близорукие глаза и при очках не различают ничего, кроме седой рассветной мглы, и в памяти невольно возникает туманная улица Лондона, комната, в которой шумно спорят поляк и мадьяр, итальянец и какой-то низкорослый швейцарец, вдохновенное лицо Герцена и его гордые, полные горечи, любви и веры слова о будущем России... "Будущее лучиной не осветишь..." - грустно улыбнулся Вильчковский, вспомнив предсмертные слова Цыганка. О них ему говорил Изыльметьев тогда же, в океане. Будущее России! Народ сделает это будущее прекрасным, каким и видел его великий изгнанник.
Туман уходит книзу. Позади, на горизонте, не видно ни чужих парусов, ни пароходного дыма. На марсах и саллингах ликуют часовые.
Впереди же ласково открывает людям свои материнские объятия земля; она прикрывает их высоким берегом с крутыми утесами и снежными горами, заслоняет песчаными отмелями Сахалина.
Скоро из-за острова покажется солнце, оно согреет продрогших за ночь людей.
ЭПИЛОГ
Ялуторовск.
Ивану Дмитриевичу Якушкину.
Из Николаевского поста на Амуре.
28 октября 1855 года.
От А. И. Зарудного.
Милостивый государь Иван Дмитриевич!
Трудные обстоятельства здешней жизни помешали мне вовремя написать Вам. Тем охотнее делаю это сейчас, когда морская кампания нынешнего года окончена и о будущем этого отдаленного края можно говорить с большей уверенностью, чем четыре месяца тому назад.
Из моего короткого письма Вы уже знаете об успешном переходе нашей флотилии в амурский лиман. На днях к нам доставлена целая кипа американских и прочих газет, и так как я не был в Де-Кастри во время прибытия туда незадачливых английских моряков, то предоставляю слово очевидцам. Из моих выписок Вы увидите, как сильно задета гордость англичан, как много хлопот доставили им отважные наши командиры.
Вот отзыв одной из калифорнийских газет:
"Были взяты меры к решительному бою, и величайший восторг одушевлял союзную эскадру. Как офицеры, так и нижние чины намеревались смыть черное пятно со славного гербового щита их флота, нанесенное в прошлогоднем бесславном петропавловском деле, и не сомневались в успехе. (Еще бы! Сомневаться в успехе, имея целую эскадру против "Авроры" и "Оливуцы"!) Уже суда были выстроены по диспозиции к атаке, как высланный вперед пароход убедился с досадою, которую легче вообразить, чем описать, что русские суда ушли.
Однако же союзники овладели дагерротипным женским портретом, ничтожным количеством провизии и разными мелкими принадлежностями женского туалета".
Для курьеза спешу добавить, что последнее совершенно верно. В качестве единственного трофея англичанам, которых нынче справедливо сравнивают с опереточными карабинерами, достались туалетные принадлежности г-жи Лыткиной, жены управляющего морской аптекой. Аптекарь не успел увезти свое хозяйство к озеру Кизи.
Теперь послушайте музыку другого сорта. Внемлите гневным воплям не на шутку рассерженной "Юнайтед сервис газет"!
"Удалением своим из Де-Кастри командор Эллиот способствовал уходу и спасению русских, и в этом он должен дать отчет отечеству. Хотя он сын пэра и зять благородного лорда, мы, однако, надеемся, что он не избегнет суда. В продолжение всей войны, кончившейся в 1815 году, не встречается подобного случая. Спрашиваемые с тогдашних адмиралов и капитанов отчеты показались бы теперь пустыми и придирчивыми. В то время господствовало в британском флоте столь великое отвращение к пятну на чести офицеров, что простое подозрение в малодушии клеймило виновного в глазах всех, на всю жизнь. А сэр Джемс Стирлинг, вместо того чтобы заняться прямым своим делом, забавлялся в Японии достижением утопических договоров. Во всей истории британского флота не найти ничего подобного этому гнусному нерадению.
Нам больно рассматривать случай, касающийся чести британского флота и долженствующий быть непременно подвергнутым военному суду. Должно было отыскать неприятеля, будь он на воде или под водой, во что бы то ни стало. Должно было удостовериться, в какие отдаленнейшие заливы он скрыл свои суда. Это исчезновение целой эскадры из их глаз, так дурно рекомендующее нашу бдительность, будет пятном на британском флаге. Все воды океана не будут в состоянии смыть это гнусное бесчестие".
И "Таймс" сердится на нашу нелюбезность:
"...Русская эскадра под командой адмирала Завойко переходом от Петропавловска в Де-Кастри и внезапным уходом из Де-Кастри нанесла нашему британскому флагу два черных пятна, которые не могут быть смыты никакими водами океанов вовеки".
Намереваются судить Стирлинга и Эллиота, требуют от них отчета о каждом судне нашей эскадры. Первое вполне в возможностях англичан: пусть судят нынешних Нельсонов и Коллингвудов. В минувшем году Прайсы и Депуанты, в нынешнем Стирлинги и Брюссы! Но и представ перед военным судом, они не смогут сказать ничего определенного о русских судах.
На этот счет французы высказались куда как откровеннее. Легковерный француз вовсе не желает скрывать своей растерянности.
"Мы теряемся в предположениях, - пишет "Журналь де Деба", - что сталось с русскими и их судами? Если бар не позволил союзным военным судам войти в реку, то как же могли русские провести свои? Вероятно, что они скрылись в какой-либо бухте Татарского залива. Русских не отгадаешь. Не сожгли ли они свои суда и не удалились ли в какую-нибудь крепость в верховьях Амура или в самую Сибирь?"
"Нет, господа, - хочется сказать им, - не ушли. Не сожгли. Не испугались ваших угроз! И не только не бежали в Сибирь, а заселяем понемногу новый край, построили в нем посты и казармы, воздвигли на суровых его берегах батареи, готовые достойно встретить вас, если, победив растерянность, вы пошлете новых адмиралов на новое бесчестье".
Как стаи некормленых гончих, метались неприятельские эскадры нынешним летом по Тихому океану. Рыскали у Курильских островов, обшаривали берега Аляски, грабили побережье Охотского моря. Капитан Никольсон на "Пике" разорил компанейское селение на острове Урупе в Курильской гряде. Напали на Аян, на Охотск и другие пункты, воруя остатки материалов, которые мы не успевали зарыть. Доски и строевой лес в Аяне, имущество частных домов, три банки голландской сажи, два ржавых якоря - вот все, что присоединит история к захваченным англичанами принадлежностям туалета г-жи Лыткиной.
В бессильной ярости, они не раз возвращались к месту своего бесчестия, в залив Де-Кастри, и именно здесь бесславным десантом 9 октября закончились военные действия нынешнего года. Потеряв убитыми двенадцать человек, англичане, высадившиеся с "Сибила", "Энкаунтера" и "Хорнета", бежали на корабли и в течение двух недель бесцельно обстреливали берег Де-Кастри. Так и ушли несолоно хлебавши, потерпев поражение от семидесяти казаков при двух горных пушках. Достойное завершение тихоокеанской кампании!
Не скрою того, что торгующие американцы оказались дальновиднее морских офицеров королевы Виктории. Правда, сии завоеватели уповают не на гром пушек, а на обольстительный звон серебра, но они и преуспевают в своих начинаниях. Не успели мы обосноваться в Николаевском посту, а тут уже торгующие американцы свои склады устроили. Не оставляют они нас заботами, да и только!
Мы понемногу строимся. Возвели несколько казарм. В одной из них поместили походную церковь, снятую с фрегата "Паллада", и здесь, ко всеобщей радости, состоялось венчанье моего друга лейтенанта Пастухова об этом юноше я Вам уже писал - с девушкой, прибывшей из Камчатки вместе с семьей Завойко.
Я и раньше не любил засиживаться на одном месте, а теперь и вовсе потерял покой. Ношусь по острожкам и постам, которых не было и в природе еще нынешней весной. Скачу на лошадях, простужаюсь на лодках в холодном лимане, изучаю язык и обычаи гиляков - давнишних амурских жителей.
Кончилась моя тоска по Камчатке, кончилась и грусть, доказывая, сколь изменчива память человеческая. Капитан-лейтенант Максутов, назначенный здесь начальником Николаевского поста, шутит, что если я не уймусь, то мне придется подавать в отставку. Часто пишу Вильчковскому и его друзьям, этот человек многое изменил в моей жизни, за что и воздастся ему...
Камчатка тоже не заглохнет.
Камчатский начальник Мартынов и его жена Мария Николаевна уже приняли не одну семью новых поселенцев. Пусть удача не оставляет их. Это прекрасные, новые люди, их на нашей земле русской становится все больше. Ничто не остановит их, простых людей, готовых на любые жертвы во имя счастья нашего народа. Они будут бороться, идти к своей цели упрямо, мужественно, несмотря ни на что.
Юлия Егоровна Завойко рассказала нам трогательную историю девушки-посельщицы Харитины. Это она поила чаем артиллеристов на батарее Дмитрия Максутова. Она потеряла в Камчатке суженого и навсегда осталась там. Нужно знать эту чистую, самоотверженную душу, чтобы до конца понять ее поступок.
Я потому тревожу Вас делами малоизвестных людей, что им, на мой взгляд, принадлежит главная роль в развитии и благоденствии этого края. Они и их дети обновят его, покроют берега Амура цепью поселений и станиц, протянут телеграфные линии, сдружатся с добросердечными местными племенами. Они построят обширные гавани, крепости и форты, над которыми всегда будут развеваться русские флаги..."
КОНЕЦ
Зыбину показалось обидным, что Чэзз, переводивший слова Брюсса, назвал мужественную гибель Семена самоубийством.
- Брешут они, ваше благородие! - Зыбин резким движением сорвал фуражку с головы. - Удалой погиб геройской смертью при входе эскадры в губу.
И, подождав, когда удалятся англичане, Зыбин рассказал притихшим петропавловцам о подвиге Удалого.
Мартынов обнажил голову, и все стоявшие вокруг сделали то же.
Люди смотрели на залитый солнцем залив, будто ждали, что из прозрачной воды вынырнет озорной Семен и сильными саженками поплывет к берегу. Смотрела и Харитина, и на побледневших ее щеках высыхали два узеньких ручейка.
Неприятель поднимал в ростры баркасы и шлюпки.
К вечеру со свежим попутным ветром эскадра покинула залив.
V
Маленький адмирал, занимавший на "Президенте" ту самую каюту, где раздался выстрел Дэвиса Прайса, о самоубийстве не помышлял, хоть и понимал, как мало чести принесут ему рапорты, отправленные в Лондон.
Сбитый с толку разноречивыми сведениями петропавловских жителей о месте, куда направилась камчатская флотилия, он отрядил часть судов в Японское море, сам же взял курс на Ситху, надеясь найти там Завойко.
Брюсс меланхолически перебирал копии депеш, отправленных с петропавловского рейда. Все депеши адресовались секретарю адмиралтейства.
"Сэр! - просматривал он свои донесения. - Имею честь уведомить Вас, для сообщения лордам адмиралтейства, что по прибытии моем в Петропавловск 18 мая я нашел его совершенно покинутым: там не осталось ни одного человека, ни одного судна, ни одной пушки; виднелись только пустые амбразуры батарей и оставленные дома".
Депеша, отправленная ранее, еще до высадки на берег, теперь казалась ему несколько опрометчивой. Кроме того, он уже доносил о своем прибытии к берегам Камчатки 8 мая; в адмиралтействе, несомненно, заинтересуются, где находились суда эскадры в течение десяти дней.
Проклятый вулкан! Проклятая земля!
А вот и вторая депеша, но более дельная и энергичная.
"Я нашел скрытого в Раковой бухте русского китолова на 400 тонн. Имя его "Аян", судно строено в Або в 1853 году. Оно должно было плыть в порт Аян с семейством губернатора и с небольшой машиной для предполагавшегося там парохода; но, - Брюссу самому неловко перечитывать это место, ...своевременное прибытие судов нашей эскадры воспрепятствовало его отплытию. Судно покинуто без якорей, парусов, шлюпок. Оно будет уничтожено".
Верно. Сожгли.
Странно, почему было так много дыма; судно новое, оно могло гореть и лучше...
Седьмого июля суда Брюсса появились в виду Ситхи и не нашли здесь камчатской флотилии. Адмирал огорченно вздохнул и излил на бумаге остаток своих камчатских впечатлений:
"Сэр, прошу Вас уведомить лордов адмиралтейства, что перед уходом моим из Петропавловска я успел по поводу освобождения из плена двух человек, взятых в прошлом году, войти в сношение с капитаном Мартинкофф, временным губернатором края, центр которого перенесен отсюда... - Брюсс задумался и решительно написал: - вовнутрь страны. В доставленных нам пленных мы узнали матросов Виллиама Гарланда с нашего фрегата "Пик" и Пьерра Ландорса с французского фрегата "Форт". По-видимому, с пленными русские обходились весьма хорошо".
Больше адмирал Брюсс не смог сообщить лордам адмиралтейства ничего утешительного. Адмирал вспомнил еще тучного американца, которому есаул Мартинкофф приказал убраться из Камчатки. Купец умолял Брюсса дать ему убежище на корабле, ползал на брюхе, клялся, что Мартинкофф казнит его, как только эскадра оставит Петропавловск. Брюсс остался равнодушным к причитаниям янки, но тот попал каким-то образом на борт "Тринкомали".
"Чего не сделают деньги!" Адмирал сокрушенно вздохнул и, морща лоб, силился вспомнить, как звали купца, но не вспомнил и только махнул рукой.
В АМУР!
На "Оливуце" ждали Невельского.
Только что дали знать о его прибытии в Де-Кастри, Изыльметьев едва успел перебраться с "Авроры" на флагманский корвет, а от берега уже спешила шлюпка с прославленным начальником амурской экспедиции.
Завойко не скрывал охватившего его радостного волнения. Даже Иван Николаевич, всегда сохранявший невозмутимость, проявлял нетерпение.
Оба знали Невельского, Изыльметьев - по Петербургу и Кронштадту, Завойко - со времени прихода его в этот край на транспорте "Байкал". Оба давно оценили незаурядную натуру Геннадия Ивановича Невельского. Человек с умными, молодыми глазами, поблескивавшими из-под мохнатых бровей, он располагал к себе. Одержимость ученого, ровный, товарищеский тон в отношении с подчиненными, умение сохранить над ними власть не одним авторитетом мундира, а силой ума, убеждения, вселяли веру в успех его начинаний.
Невельского ждали с особым нетерпением. Он, старожил амурского лимана, изучил местные условия лучше гиляков, проживших на этих берегах целую жизнь. Кто лучше его знает условия весеннего плавания в лимане? Кто точнее сможет сказать им, когда освобождается от льдов южная часть Татарского пролива, между мысом Лазарева и заливом Де-Кастри?
Невельской устало поднялся по трапу.
- Вас-то нам и надо, голубчик! - бросился к нему навстречу Завойко. Сам господь прислал вас!
- Если это так, - пошутил Невельской, пожимая руки ему, Изыльметьеву и командиру "Оливуцы" Назимову, - то он мог бы позаботиться о лучшей дороге. От озера Кизи мы добрались в Де-Кастри по колено, по пояс в воде и снегу.
Изыльметьев не сводил глаз с Невельского. Невельской очень изменился, постарел. Небольшая лысина делала еще более высоким его чистый, покатый лоб. Проседь перекинулась с висков на густые, падающие книзу усы. В облике его заметна и физическая и нравственна усталость - результат трудных, изнурительных лет борьбы. Но взгляд темных глаз по-прежнему оставался живым и острым.
- Что, очень изменился? - спросил Невельской, поглаживая небритую щеку.
- Да, - признался Изыльметьев, - видно, нелегка слава российского Колумба.
Лоб Невельского прорезала глубокая, тугая складка. Он словно ушел в себя, о чем-то задумавшись.
- Что неприятель, господа? - спросил он, но, почувствовав, что слишком круто перешел на другой, деловой тон, поспешно добавил: - Подумать только: третьи сутки извещен о вашем прибытии, прослышан и о приходе неприятеля, но о последствиях ничего не знаю! Встречаю нарочных, семейства, отправленные вами в Мариинск, - никто ничего толком не знает. Каков неприятель? Число судов? Знаю только из газет, что для уничтожения наших кораблей собрана сильная паровая неприятельская эскадра. Вот и представьте себе мое состояние... Я захватил с собой поручика Попова с подробными картами лимана - и немедля к вам.
Выслушав рассказ Завойко о появлении трех английских судов и перестрелке между "Хорнетом" и "Оливуцой", Невельской задумался.
- Англичане в нынешней компании не раз изумляли нас несообразностью своих поступков, - говорил Завойко так, будто хотел сообщить мыслям Невельского определенное направление. - То, что произошло здесь, превосходит наше разумение. Сильный противник побоялся напасть на нас. Суда на наших глазах ушли из Клостер-Кампа в море. Мы опасаемся какой-нибудь хитрости...
Принесли сухое платье. Невельской быстро переоделся в соседней каюте.
- Думаю, - сказал он, вернувшись, - что уход неприятеля в море не хитрость, а ошибка. Если и хитрость, то ее нетрудно разгадать.
- Неприятель ушел за подкреплением, - предположил Изыльметьев. - Он предпочитает действовать с многократно превосходящими силами.
- Несомненно, - поддерживал его Невельской. - Цель ухода может быть только такова. Другое дело, какое именно судно они отрядили за помощью, где находится английская эскадра и как скоро она придет на помощь нерешительному командиру. Расчет англичан прост: в море мы выйти не можем, - там курсируют их суда, а на подходе новые и, надо полагать, немалые их силы. Ну а лиман... - он сделал паузу, и лукавая улыбка скользнула по усталому лицу, - у них о лимане свое представление, господа. На морских картах англичан и французов на всем протяжении Татарского пролива не показано ни одной гавани. Берег обозначен как сплошь скалистый, неприступный. Сахалин соединен с матерым берегом песчаным перешейком, следовательно, речь по-прежнему идет об обширном заливе, из которого эскадре некуда уйти. Англичане спокойно ждут своего часа...
Изыльметьев спросил, глядя в сосредоточенное лицо Невельского:
- Позволят ли нам льды войти в лиман, прежде чем у Клостер-Кампа появится усиленная эскадра неприятеля?
Невельской не спешил с ответом, еще и еще раз обдумывая все, что касалось плавания в лимане - ветров, извилистого фарватера и очень сильного течения.
- Да-а-а! - сказал он. - Удивительно, господа, как соединяется в англичанах дух предприимчивости, коммерческая энергия с непостижимым ретроградством! Сколько времени снуют их шпионы вокруг Амура, но пока не случится нечто из ряда вон выходящее, пока чести британского флота не будет нанесен ощутимый удар, никто в Лондоне не пошевельнется, чтобы исправить ошибку морских карт. На сей раз и Петербургу, кажется, удалось сохранить наш секрет. - И без видимой связи со всем сказанным обратился к Завойко: - Василий Степанович! Я не видел вашей семьи в Мариинске...
- Они остались на Камчатке.
- Остались?! - поразился Невельской.
- Десять человек детей, мал мала меньше... Куда с ними, Геннадий Иванович, в такую пору, в весеннюю распутицу!
Изыльметьев удивленно посмотрел на Завойко: почему он не говорит главного? И словно предупреждая возможный протест Ивана Николаевича, Завойко добавил:
- Так мы порешили с Иваном Николаевичем. Жив буду - успею взять жену и деток. Помру - добрые люди не оставят их своими заботами.
Невельской легко оттолкнулся от переборки и, вобрав голову в плечи, стал ходить по каюте.
- Да... - протянул он задумчиво. - Я покажу вам подробные карты лимана. - Он обратился к Назимову: - Пошлите за поручиком Поповым.
Пока Невельской говорил, явился Попов и разложил на рабочем столе карты. Невельской, до этой минуты не обращавший внимания на еду, стал с аппетитом есть ломти холодного мяса, запивая их большими глотками чая.
- Южная часть лимана, - говорил он, - иногда бывает совершенно чиста к пятому-шестому мая, а иногда затерта льдами до пятнадцатого. Это зависит от ветра: если дуют южные ветры, то южная часть лимана бывает чиста в начале мая. При северном, наоборот, лед держится значительно дольше, до середины месяца.
Изыльметьев и Завойко переглянулись: все дни дул холодный северный ветер.
- ...К сожалению, дуют северные ветры, - продолжал Невельской, - льды могут прижать суда к банкам на трудном, извилистом фарватере и раздавить.
- Следовательно, вы считаете, что из Де-Кастри уходить нельзя? взволнованно вставил Назимов, как человек, который долго искал единомышленника и наконец нашел его. - Надобно оставаться здесь, изготовиться к бою и драться до последней крайности?..
Невельской, покачав головой, заметил:
- Оставаться в Де-Кастри нельзя.
- Но если в проливе льды - верная гибель?!
- Мы послали в лиман лейтенанта Пастухова на вельботе, - сообщил Невельскому Изыльметьев, - разведать состояние льдов. Пастухов - сведущий, способный офицер.
- Хорошо, господа, - промолвил Невельской. - Я предлагаю потребовать на корвет всех командиров для военного совета. Тем временем может вернуться посланный офицер.
Совет собрался в кают-компании "Оливуцы". Пастухов не возвращался. Назимов и командиры транспортов образовали единодушную партию, отвергавшую предложение о немедленном выходе из Де-Кастри. Они предпочитали оставаться у неприветливых, скалистых берегов.
Назимов изложил свою позицию в специальной записке и теперь, горячась и запинаясь, читал ее совету:
- "Я предлагаю немедленно приступить к выгрузке судов, оставив на них только артиллерию, снаряды, команды и необходимое продовольствие. Если атака последует силами трех судов - принять сражение и защищаться до последней крайности. Если эскадра усилится, - Назимов сделал паузу, прежде чем перейти к самому главному, - то, как только она будет хорошо видна, надлежит свезти на берег, с ружьями и военными патронами, с "Авроры" и "Оливуцы" три четверти, а с транспортных судов - все команды, за исключением необходимого числа для затопления судов. Затем допустить неприятеля на пушечный выстрел, стараться нанести ему такой вред, какой будет возможен. Потом суда зажечь, команды свезти, забрав ружья со всеми боевыми патронами..."
Кончив читать, капитан "Оливуцы" протянул Завойко свое письменное мнение.
- Итак, вы предлагаете пожертвовать флотилией? - спросил Изыльметьев.
- Сражаться до последней крайности! - воскликнул Назимов.
- Ждать, пока англичане придут сюда в многократно превосходных силах, - а в этом можно не сомневаться; зажечь собственные суда, а затем отдать в руки неприятеля все, что мы успеем выгрузить на берег? Изыльметьев пожал широкими плечами и повысил голос: - Быть может, неприятель оставил нам для размышления не дни, а часы. Если он в Хокадато, можно с часу на час ожидать появления его эскадры. Мы не успеем даже приступить к выгрузке.
- А если невозможно идти в лиман? - упорствовал Назимов. - Ведь и Геннадий Иванович полагает, что южная часть лимана заперта льдом. И, несмотря на это, все-таки в лиман?
Невельской поднялся.
- В лиман, в лиман, господа, - резко сказал он, - и как можно скорее! Действительно, это сопряжено с риском, однако риск лучше верной гибели. Судя по свежим северным ветрам, в лимане еще много льда. Необходимо постараться пройти к мысу Екатерины, за первый бар, и там ожидать возможности входа в лиман, к мысу Лазарева, под прикрытие батареи Бутакова. Мы здесь кое-что успели сделать, хоть и тщетно ждали из Иркутска ответа на наше письмо. Без карт, без опыта неприятелю нелегко будет пройти к мысу Екатерины по узкому фарватеру, среди бесчисленных банок. В случае же нападения эскадры неприятеля, согласно справедливому мнению господ командиров, бороться до последней крайности и при несчастье взорвать суда, а кто спасется, тем от мыса Екатерины отступать на реку Амур, к селению Алом, с проводниками, которые там ожидают прихода нашей эскадры. Не ждать несчастья, а стараться его предотвратить.
Изыльметьев горячо поддержал Невельского.
- В продолжение нынешней кампании на Тихом океане, - заметил он, англичане не раз давали пример странной нерешительности. Было бы непростительно не воспользоваться их новой оплошностью и ждать неминуемого возвращения эскадры. В лиман! Только в лиман!
Ждали решения командира флотилии.
- Геннадий Иванович прав, - коротко заключил Завойко. - Завтра снимемся с якоря. На рассвете постараемся пройти к мысу Екатерины...
Вопрос решился.
После подробного объяснения пути из Де-Кастри к амурскому лиману командиры судов ушли с поручиком Поповым для тщательного изучения карт. Медлительным транспортам предстояло идти вперед, под прикрытием "Оливуцы" и "Авроры".
- Назимов горяч, - промолвил Завойко, едва дверь каюты закрылась за ним, - а "Оливуце", как назло, не удается участвовать в сражении.
- Увы, Василий Степанович! Назимов лишь высказал прискорбное мнение, господствующее среди многих начальствующих лиц. - Выражение лица Невельского сделалось суровым, непреклонным. - Эти воспитанники красносельских лагерей и Марсова поля, баловни судьбы, не могут себе представить, что война кончится здесь без свинца, без ядер, без крестов, чинов и отличий! Самая мысль, что победа наша и водворение в приамурском бассейне должны совершиться без шума и треска, им противна.
Геннадий Иванович доверчиво посмотрел в глаза собеседников.
- Трудно, трудно здесь. Но никакие жертвы не остановят нас. Год назад я потерял дочь. Тяжело мне видеть могилу нашей малютки на пустынной Петровской кошке. Тяжко это испытание, но что делать? Эта жертва была данью исполнению долга, направленного к благу отечества.
Лицо его вдруг озарилось приятной, застенчивой улыбкой.
- Завтра чуть свет - на "Аврору". Вспомню молодость... Я ведь плавал на ней молодым, Иван Николаевич.
- Об этом всегда напоминаю своим офицерам, - сказал Изыльметьев и добавил: - Не списываю вас с фрегата.
- Спасибо! Я верю, что "Аврора" первой из русских фрегатов войдет в Амур с океана. Это важно для всех нас, господа. В Петербурге не все наши враги сложили оружие, хоть и дарят нас новыми мундирами.
На другой день подняли в ростры запасный рангоут, спущенный на воду при появлении судов Эллиота. Из-за северного мыса, лежавшего против Клостер-Кампа, вынырнул долгожданный вельбот Пастухова.
Пастухов принес радостную весть: в проливе на юг от Де-Кастри не видно неприятельских кораблей, а к северу, где он провел трое суток, фарватер свободен от льдов. Если в ближайшие часы не нагрянет английская эскадра, смелый план может увенчаться успехом.
Завойко потребовал на "Оливуцу" мичманов за приказаниями.
В полночь суда начали сниматься с якорей и вскоре, лавируя в темноте, ушли из залива.
Шли медленно, осторожно, опасаясь посадить на мель какое-либо из судов и задержать продвижение всей флотилии.
Нервы напряглись до крайности. Людям казалось, что они слышат, как сильные течения Татарского пролива ударяют в корпуса судов, как шумит вода на далеких перекатах, как дышит неспокойное море у них за спиной.
Впереди чернели транспорты, они торопились как можно дальше уйти на север. За транспортами следовал корвет, а в арьергарде колонны - "Аврора", изготовившаяся к бою. На круглой корме фрегата установлено пять пушек.
Светает. Изыльметьев в окружении офицеров стоит у кормы и в трубу наблюдает за морем. Густой туман скрывает от него вход в бухту Де-Кастри и мыс Клостер-Камп.
Подле Изыльметьева Пастухов. Он вспоминает Перу, уход из Кальяо, тревожное ожидание погони. Сколько событий свершилось за этот год! Чем были тогда для Пастухова Амур, бухта с непривычным именем Де-Кастри, восточные берега России? Неведомая земля! А нынче это свой дом, земля, навсегда близкая, родная. Уже никогда не забыть ему этих суровых берегов и счастья, обретенного на них.
На шкафуте у борта стоит Вильчковский. Его близорукие глаза и при очках не различают ничего, кроме седой рассветной мглы, и в памяти невольно возникает туманная улица Лондона, комната, в которой шумно спорят поляк и мадьяр, итальянец и какой-то низкорослый швейцарец, вдохновенное лицо Герцена и его гордые, полные горечи, любви и веры слова о будущем России... "Будущее лучиной не осветишь..." - грустно улыбнулся Вильчковский, вспомнив предсмертные слова Цыганка. О них ему говорил Изыльметьев тогда же, в океане. Будущее России! Народ сделает это будущее прекрасным, каким и видел его великий изгнанник.
Туман уходит книзу. Позади, на горизонте, не видно ни чужих парусов, ни пароходного дыма. На марсах и саллингах ликуют часовые.
Впереди же ласково открывает людям свои материнские объятия земля; она прикрывает их высоким берегом с крутыми утесами и снежными горами, заслоняет песчаными отмелями Сахалина.
Скоро из-за острова покажется солнце, оно согреет продрогших за ночь людей.
ЭПИЛОГ
Ялуторовск.
Ивану Дмитриевичу Якушкину.
Из Николаевского поста на Амуре.
28 октября 1855 года.
От А. И. Зарудного.
Милостивый государь Иван Дмитриевич!
Трудные обстоятельства здешней жизни помешали мне вовремя написать Вам. Тем охотнее делаю это сейчас, когда морская кампания нынешнего года окончена и о будущем этого отдаленного края можно говорить с большей уверенностью, чем четыре месяца тому назад.
Из моего короткого письма Вы уже знаете об успешном переходе нашей флотилии в амурский лиман. На днях к нам доставлена целая кипа американских и прочих газет, и так как я не был в Де-Кастри во время прибытия туда незадачливых английских моряков, то предоставляю слово очевидцам. Из моих выписок Вы увидите, как сильно задета гордость англичан, как много хлопот доставили им отважные наши командиры.
Вот отзыв одной из калифорнийских газет:
"Были взяты меры к решительному бою, и величайший восторг одушевлял союзную эскадру. Как офицеры, так и нижние чины намеревались смыть черное пятно со славного гербового щита их флота, нанесенное в прошлогоднем бесславном петропавловском деле, и не сомневались в успехе. (Еще бы! Сомневаться в успехе, имея целую эскадру против "Авроры" и "Оливуцы"!) Уже суда были выстроены по диспозиции к атаке, как высланный вперед пароход убедился с досадою, которую легче вообразить, чем описать, что русские суда ушли.
Однако же союзники овладели дагерротипным женским портретом, ничтожным количеством провизии и разными мелкими принадлежностями женского туалета".
Для курьеза спешу добавить, что последнее совершенно верно. В качестве единственного трофея англичанам, которых нынче справедливо сравнивают с опереточными карабинерами, достались туалетные принадлежности г-жи Лыткиной, жены управляющего морской аптекой. Аптекарь не успел увезти свое хозяйство к озеру Кизи.
Теперь послушайте музыку другого сорта. Внемлите гневным воплям не на шутку рассерженной "Юнайтед сервис газет"!
"Удалением своим из Де-Кастри командор Эллиот способствовал уходу и спасению русских, и в этом он должен дать отчет отечеству. Хотя он сын пэра и зять благородного лорда, мы, однако, надеемся, что он не избегнет суда. В продолжение всей войны, кончившейся в 1815 году, не встречается подобного случая. Спрашиваемые с тогдашних адмиралов и капитанов отчеты показались бы теперь пустыми и придирчивыми. В то время господствовало в британском флоте столь великое отвращение к пятну на чести офицеров, что простое подозрение в малодушии клеймило виновного в глазах всех, на всю жизнь. А сэр Джемс Стирлинг, вместо того чтобы заняться прямым своим делом, забавлялся в Японии достижением утопических договоров. Во всей истории британского флота не найти ничего подобного этому гнусному нерадению.
Нам больно рассматривать случай, касающийся чести британского флота и долженствующий быть непременно подвергнутым военному суду. Должно было отыскать неприятеля, будь он на воде или под водой, во что бы то ни стало. Должно было удостовериться, в какие отдаленнейшие заливы он скрыл свои суда. Это исчезновение целой эскадры из их глаз, так дурно рекомендующее нашу бдительность, будет пятном на британском флаге. Все воды океана не будут в состоянии смыть это гнусное бесчестие".
И "Таймс" сердится на нашу нелюбезность:
"...Русская эскадра под командой адмирала Завойко переходом от Петропавловска в Де-Кастри и внезапным уходом из Де-Кастри нанесла нашему британскому флагу два черных пятна, которые не могут быть смыты никакими водами океанов вовеки".
Намереваются судить Стирлинга и Эллиота, требуют от них отчета о каждом судне нашей эскадры. Первое вполне в возможностях англичан: пусть судят нынешних Нельсонов и Коллингвудов. В минувшем году Прайсы и Депуанты, в нынешнем Стирлинги и Брюссы! Но и представ перед военным судом, они не смогут сказать ничего определенного о русских судах.
На этот счет французы высказались куда как откровеннее. Легковерный француз вовсе не желает скрывать своей растерянности.
"Мы теряемся в предположениях, - пишет "Журналь де Деба", - что сталось с русскими и их судами? Если бар не позволил союзным военным судам войти в реку, то как же могли русские провести свои? Вероятно, что они скрылись в какой-либо бухте Татарского залива. Русских не отгадаешь. Не сожгли ли они свои суда и не удалились ли в какую-нибудь крепость в верховьях Амура или в самую Сибирь?"
"Нет, господа, - хочется сказать им, - не ушли. Не сожгли. Не испугались ваших угроз! И не только не бежали в Сибирь, а заселяем понемногу новый край, построили в нем посты и казармы, воздвигли на суровых его берегах батареи, готовые достойно встретить вас, если, победив растерянность, вы пошлете новых адмиралов на новое бесчестье".
Как стаи некормленых гончих, метались неприятельские эскадры нынешним летом по Тихому океану. Рыскали у Курильских островов, обшаривали берега Аляски, грабили побережье Охотского моря. Капитан Никольсон на "Пике" разорил компанейское селение на острове Урупе в Курильской гряде. Напали на Аян, на Охотск и другие пункты, воруя остатки материалов, которые мы не успевали зарыть. Доски и строевой лес в Аяне, имущество частных домов, три банки голландской сажи, два ржавых якоря - вот все, что присоединит история к захваченным англичанами принадлежностям туалета г-жи Лыткиной.
В бессильной ярости, они не раз возвращались к месту своего бесчестия, в залив Де-Кастри, и именно здесь бесславным десантом 9 октября закончились военные действия нынешнего года. Потеряв убитыми двенадцать человек, англичане, высадившиеся с "Сибила", "Энкаунтера" и "Хорнета", бежали на корабли и в течение двух недель бесцельно обстреливали берег Де-Кастри. Так и ушли несолоно хлебавши, потерпев поражение от семидесяти казаков при двух горных пушках. Достойное завершение тихоокеанской кампании!
Не скрою того, что торгующие американцы оказались дальновиднее морских офицеров королевы Виктории. Правда, сии завоеватели уповают не на гром пушек, а на обольстительный звон серебра, но они и преуспевают в своих начинаниях. Не успели мы обосноваться в Николаевском посту, а тут уже торгующие американцы свои склады устроили. Не оставляют они нас заботами, да и только!
Мы понемногу строимся. Возвели несколько казарм. В одной из них поместили походную церковь, снятую с фрегата "Паллада", и здесь, ко всеобщей радости, состоялось венчанье моего друга лейтенанта Пастухова об этом юноше я Вам уже писал - с девушкой, прибывшей из Камчатки вместе с семьей Завойко.
Я и раньше не любил засиживаться на одном месте, а теперь и вовсе потерял покой. Ношусь по острожкам и постам, которых не было и в природе еще нынешней весной. Скачу на лошадях, простужаюсь на лодках в холодном лимане, изучаю язык и обычаи гиляков - давнишних амурских жителей.
Кончилась моя тоска по Камчатке, кончилась и грусть, доказывая, сколь изменчива память человеческая. Капитан-лейтенант Максутов, назначенный здесь начальником Николаевского поста, шутит, что если я не уймусь, то мне придется подавать в отставку. Часто пишу Вильчковскому и его друзьям, этот человек многое изменил в моей жизни, за что и воздастся ему...
Камчатка тоже не заглохнет.
Камчатский начальник Мартынов и его жена Мария Николаевна уже приняли не одну семью новых поселенцев. Пусть удача не оставляет их. Это прекрасные, новые люди, их на нашей земле русской становится все больше. Ничто не остановит их, простых людей, готовых на любые жертвы во имя счастья нашего народа. Они будут бороться, идти к своей цели упрямо, мужественно, несмотря ни на что.
Юлия Егоровна Завойко рассказала нам трогательную историю девушки-посельщицы Харитины. Это она поила чаем артиллеристов на батарее Дмитрия Максутова. Она потеряла в Камчатке суженого и навсегда осталась там. Нужно знать эту чистую, самоотверженную душу, чтобы до конца понять ее поступок.
Я потому тревожу Вас делами малоизвестных людей, что им, на мой взгляд, принадлежит главная роль в развитии и благоденствии этого края. Они и их дети обновят его, покроют берега Амура цепью поселений и станиц, протянут телеграфные линии, сдружатся с добросердечными местными племенами. Они построят обширные гавани, крепости и форты, над которыми всегда будут развеваться русские флаги..."
КОНЕЦ