Борщаговский Александр. Русский флаг

   Может быть, он хотел коснуться дна, прильнуть щекой к земле, которая была его землей.
   Три года спустя адмирал Эдмонд Айли в статье о петропавловской экспедиции, напечатанной в "Ревю де Де Монд", вспомнил русского матроса Семена Удалого: "Он исчез под водой, даже не пытаясь бороться против смерти и не делая тех движений, к которым прибегают вследствие чувства самосохранения даже люди, одаренные самой железной волей".
   Опасаясь, что поступок Удалого окажет дурное воздействие на матросов перед сражением, контр-адмирал Брюсс приказал выдать экипажам по дополнительной чарке рому к обеду.
   II
   В ночь перед появлением англо-французской эскадры у берегов Камчатки отдаленный грохот поднял с постели Мартынова. Не только он, камчатский новосел, но и Маша не поняла сразу, что этот грохот не похож ни на артиллерийскую канонаду, ни на весеннюю грозу. Он нарастал в самых недрах земли, ширился, переходил в сильные, с правильными интервалами удары, сменявшиеся глухим, недовольным ворчанием. Короткие вспышки озаряли комнату дома Лыткина, где поселились Мартынов и Маша.
   Заговорила Авачинская сопка - самый близкий из камчатских вулканов. Авангардные суда неприятеля, шедшие в полный ветер, зарифили паруса, боясь приблизиться к земле. Столбы огня, вставшие над сопкой, придавали ночному пейзажу грозный, устрашающий вид.
   Поспешно одевшись, Мартынов вышел на крыльцо. На улице ни души. Местные жители привыкли к ворчанию Авачинского вулкана и разве что поглядывали в свои тусклые оконца.
   Вернувшись в комнату, Мартынов сказал испуганной Маше:
   - Не тревожься, Машенька. Это вулкан. Люди ушли, а земля настраивает куранты на воинственный лад.
   - Хороший знак! - Маша натянула одеяло до подбородка и наблюдала за меняющимся цветом стен и потолка. - Это подают голос старые, забытые боги.
   Маше захотелось рассказать о чудесных легендах, услышанных от Зарудного, о маленькой птичке чавычульке, что пела вчера под окном, радуясь своему возвращению. Но она промолчала. И без того имя Зарудного упоминалось слишком часто.
   - Видно, чует земля приближение неприятеля. - Мартынов сел на край постели с зажженной трубкой. - Сердится.
   Действительно, утро принесло важную новость: в море появилась неприятельская эскадра. Теперь у есаула, ныне камчатского начальника, оставалось не много дел. Несколько пушек, порох и ядра к ним спрятали в надежном месте. Зарыли в дресву все железо, оставшееся в Петропавловске. Часть соли и провианта из казенных магазинов увезли в Старый Острог, часть спрятали по домам оставшихся здесь казаков и камчадалов. Настенька, Юлия Егоровна и семьи некоторых казачьих чинов ушли, как и минувшим летом, в Авачу.
   Маша оставалась в порту.
   Нужно было что-то предпринять с китобойным судном "Аян", стоявшим на петропавловском рейде. Командир "Аяна", капитан Эмбер, приготовился к отплытию в тот самый момент, когда пришла эскадра Брюсса. Неприятель курсировал в двух милях от входа в Авачинскую бухту. Выход в океан был закрыт.
   В трюме "Аяна" находились железные части парохода и три тысячи пудов муки, предназначавшиеся для Амура.
   Капитан Эмбер, обрусевший финн, с виду сумрачный, но в сущности добродушный и трудолюбивый моряк, ждал распоряжений Мартынова.
   Возле них весь день вертелся Чэзз. После ухода флотилии Чэзз обнаружил решительную готовность помочь жителям и администрации. Он понимал затруднения Мартынова, человека нового в морском деле.
   Эмбер предложил затопить "Аян".
   Чэзз недоуменно пожал плечами.
   - Не понимаю, господа. Судно может быть спасено. Неприятель уйдет, вы поставите паруса и благополучно отправитесь в... э-э-э...
   Он ждал, что Эмбер подскажет пункт назначения. Но это по-прежнему хранилось в строгой тайне, а Эмбер был не из тех людей, которые проговариваются.
   - Что вы советуете? - прервал он Чэзза, наклонив бритую голову и покручивая пышный седеющий ус.
   - Снять муку, - деловито ответил американец. - Казенные магазины разрушены, а те, что уцелели, будут опустошены англичанами. Могу взять на сохранение. "Аян" увести в одну из бухт и спрятать. Его здесь и в год не найдешь. Можно бы в Тарью отвести, но англичане, пожалуй, захотят посетить могилу адмирала.
   После короткого раздумья Мартынов решил:
   - Муку раздать жителям. Полторы тысячи пудов сдадите на сохранение господину Чэззу. - Мартынов строго посмотрел на купца: - Головой ответите за каждый мешок. Железные части парохода потопить на рейде, "Аян" увести в Раковую бухту.
   - Полагаю необходимым, - сказал Эмбер, почувствовав облегчение после того, как решилась судьба корабля, - паруса и такелаж снять, зарыть в землю. Оставить в Раковой бухте судно с голыми мачтами.
   - Хорошо, - согласился Мартынов.
   Всех дел хватило на два дня, а неприятель все еще не решался войти в Авачинскую губу. Каждый вечер Мартынов засыпал, не зная, что принесет утро, не появятся ли англичане и французы на берегу, и каждый раз, выходя из дому, находил пустынный порт и чистый простор большого залива за песчаной косой. Дни шли, полные свежей, приятной прохлады, ласкового дуновения южного ветра.
   Постепенно привыкли к тому, что где-то за Тремя Братьями, верными стражами Петропавловска, стоят чужие корабли. Мартынов и Маша съездили на Авачу. Там началась трудовая жизнь, ремонтировались снасти, рыбные запоры, приводились в порядок речные балаганы - кое-кто уже оставил зимние жилища.
   Старик Буочча, подставляя голову весеннему солнцу и глядя из-под ладони на Авачинский залив, убежденно сказал Мартынову:
   - Живое сильнее мертвого. Никто не помешает исполнить закон рыбам, идущим из океана в реки. Ни хищные звери, ни железные лодки. И мы будем жить по своему обычаю.
   Усевшись на почерневшей колоде, он стал наблюдать слезящимися от старости глазами за ловкими движениями женщин, сплетавших продолговатые ловушки из гибких прутьев, за беготней ребятишек и веселой возней ездовых собак, ожидавших начала лова.
   Прошло десять дней.
   По сведениям, поступавшим с Дальнего маяка, неприятельская эскадра росла - чуть ли не каждый день подходили новые суда.
   Мартынов ждал врагов без страха.
   Хотелось посмотреть им в глаза в ту минуту, когда они поймут, что и на этот раз Петропавловск победил, когда их поразит окрестная тишина и покой, когда над ними посмеются опустевшие дома и оголенные стропила. Хотелось увидеть врагов, которых победил и он, опередив в стремительном беге на тысячи и тысячи верст.
   Может быть, эскадра уйдет, даже не заглянув в Петропавловск? Может быть, им стало известно об уходе камчатской флотилии и они намерены отправиться в погоню, пренебрегая оставленным портом? В это не верилось, но необъяснимой казалась Мартынову и медлительность неприятеля.
   Восемнадцатого мая эскадра вошла в Авачинский залив и приблизилась к малому рейду, обстреливая пустующие батареи.
   Когда английский флагманский фрегат, буксируемый "Барракутой", проник в Петропавловскую бухту по узкому проходу между Косой и Сигнальным мысом, Мартынов ушел в уцелевшее здание портового управления.
   Пусть они придут к нему.
   Через час Степан, приоткрыв двери, сообщил есаулу:
   - Идут! Золота, блеска... а-а-а!
   Но прежде чем перед Мартыновым засверкало золотое шитье парадных мундиров, в окнах его кабинета показался черный дым, поднимавшийся в разных концах порта.
   Зловещий дым пожаров, зажженных неприятелем, заволакивал небо.
   III
   Трудно передать чувство, овладевшее контр-адмиралом Брюссом, когда он обнаружил истинное положение вещей. Изумление, граничащее с недоверием к тому, что произошло, ярость, бешенство, жгучий стыд за трусливое отсиживание на кораблях в нескольких милях от Петропавловска покрыли лицо Брюсса зловещей бледностью. Он старался не смотреть в глаза подчиненным офицерам. На протяжении минувших десяти дней они не раз предлагали напасть на порт и теперь в душе смеялись над адмиралом.
   В ногу с крохотным Брюссом - а меньше его в Англии был только отвратительный гном лорд Россель - шагал Никольсон, капитан фрегата "Пик", лишенный орденов за экспедицию прошлого года. Хотя Никольсон с виду был мрачен, Брюсс понимал, что капитан "Пика" злорадствует. Может быть, смуглому красивому офицеру еще утром хотелось настоящего боя, подвигов, которые вернули бы ему расположение лордов и адмиралтейства. Но увидев пустынный порт, одураченного Брюсса, английскую эскадру, побежденную без единого выстрела, одним лишь умом, военной хитростью, он возликовал. Пусть знают на Темзе, что с русскими не так-то легко воевать.
   Адмирал принужденно улыбнулся Никольсону.
   - Как вам нравится, капитан? Они, кажется, приняли меня за Наполеона!
   Шутка не вызвала оживления в группе офицеров, следовавших за адмиралом.
   Порыв ветра. Где-то сбоку хлопнула дверь. Все повернули головы. Никого. Только кошка, забытая в провиантском магазине, испуганно перебежала дорогу.
   - В прошлом году здесь был ад, - сказал Никольсон. - Не только кошки, но и люди не показывались.
   Брюссу не понравились эти воспоминания. "Нашел чем гордиться! Молчал бы уж лучше". Но нельзя и виду показать, что сердишься. Лучше обратить все в шутку.
   - В прошлом году русские приняли вас, мой храбрый капитан, за Наполеона... при Ватерлоо, - закончил адмирал, выдержав расчетливую паузу.
   Эту шутку встретили гораздо живее. Никольсона не любили.
   Брюсс изучал в трубу маленький городок, избы, крытые травой и позеленевшими от времени досками. Кто-то вошел в открытые двери церкви. Вероятно, священник. Большой дом на взгорье, по-видимому, тоже пуст. На крыльце и в окнах никого.
   Но вот из-за угла провиантского магазина выкатилась толстая фигура и направилась к ним, открыв объятия. На мясистом лице играла льстивая улыбка.
   - Добро пожаловать! Добро пожаловать! - кланялся человек.
   Брюсс по произношению узнал американца.
   - Кто такой? - строго спросил адмирал.
   - Чэзз. - Он зажмурил глаза не то от яркого солнца, не то от сверкания мундиров. - Хозяин пушной лавки в Петропавловске.
   Чэзз семенил около офицеров, покрякивая от удовольствия и заглядывая военным в глаза.
   Переводчик? Он сам справится с этим делом. Он познакомит их с храбрым молодым офицером, которому они обязаны этой тишиной и безлюдьем. В три месяца, как одержимый, прискакал из Иркутска с приказом о снятии порта.
   - Пусть господин адмирал не смотрит так недоверчиво, - уверял купец. - Да, в три месяца! Я и сам поставил бы сто долларов против одного, что такой вояж невозможен. Но, господа, он очень энергичный молодой офицер. Не успел отлежаться в госпитале - и сразу же под венец, - хихикнул Чэзз.
   Густой дым стлался над заливом. Горели фашины Кошечной батареи, бревенчатые укрытия. Вспыхнул магазин Российско-Американской компании и стоящий рядом жилой дом. Матросы разрушали брустверы ближних батарей.
   Подходя к крыльцу портового управления, Брюсс уже знал от Чэзза все, кроме пункта назначения камчатской флотилии. Его не знал и Чэзз. Зато еще до встречи с Мартыновым Брюсс имел возможность отправить винтовой пароход "Энкаунтер" за спрятанным в Раковой бухте "Аяном".
   Есаул встретил Брюсса в нарочито небрежной позе, в шинели, накинутой на нарядный чекмень, в папахе с выбившимися из-под нее прядями. Мартынов, Степан Шмаков и несколько находившихся здесь казаков стояли тесной группой. После залитого солнцем порта в темноватой комнате трудно было различить лица русских, еще труднее определить, кто из них старший. Но приглядевшись, Брюсс выделил среди казаков Мартынова, поняв по решительному и напряженному выражению лица есаула, что дело придется иметь с ним.
   - Господин Мартинкофф? - спросил адмирал у Чэзза.
   - Так точно! - подтвердил Чэзз. - Храбрый, решительный молодой человек!
   Мартынов метнул на Чэзза раздраженный, непонимающий взгляд.
   - Спросите у господина Мартинкоффа: почему он не предлагает мне сесть?
   Купец перевел:
   - Господин адмирал недоволен вашим приемом. Почему вы не предлагаете ему стул?
   - У нас нет стульев, - пожал плечами Мартынов. - Их увезли на судах...
   В самом деле, стулья из комнаты вынесены. Вдоль стены стояли две длинные скамьи.
   - ...Кроме того, если господин адмирал считает хозяином порта меня, невозмутимо продолжал есаул, - и ждет от меня знаков уважения, зачем он позволяет своим людям бесчинствовать здесь?
   В порту раздавались беспорядочные выстрелы. Черные космы дыма резко обозначались на голубом небе.
   Брюсс немного успокоился. Маленькое лицо стало похоже на жесткую, крашенную охрой маску.
   Одну скамью перенесли на середину комнаты, и контр-адмирал осторожно уселся.
   - Это право победителя! - Он кивнул на окно, снял фуражку и пригладил редкие, словно приклеенные к черепу волосы.
   - Нельзя победить мирное, беззащитное поселение, - возразил Мартынов. - Его можно разрушить, разграбить, сжечь. Но победить невозможно, как невозможно даже на многих судах увезти чужую землю.
   Еще до того как Чэзз перевел слова Мартынова, по резкости, с какой они были произнесены, Брюсс понял, что перед ним упорный противник.
   Он пристально вгляделся в энергичное, нахмуренное лицо есаула. За долгие годы жизни Брюсс научился довольно точно сортировать человеческие типы, характеры. Среди мужчин, приходивших наниматься во флот, он безошибочно различал отцов семейства, замученных нуждой и домашней канителью; романтиков, которые сбегут с корабля в первом южном порту; молодчиков, предпочитающих палубу тюрьме. Брюсс всегда хвалился тем, что даже на Востоке, где многим его коллегам видятся сотни одинаковых масок, он различает индивидуальные черты, характеры, психологические группы.
   Теперь перед ним стоял рослый, красивый мужчина, и Брюсс затруднялся отнести его к какой-либо из изученных им категорий. Упрямый взгляд умных карих глаз обещает разумную и сильную волю. Да и держится он слишком независимо для сложившейся ситуации. Но чувствует ли он юмор? Есть ли у этого, по всей вероятности храброго офицера широта воззрений и интерес к психологическому миру противника - то, что адмирал считает непременным свойством цивилизованного человека?
   - Ничего не поделаешь, - сказал Брюсе с притворным сожалением, - люди слишком обозлены. Они долго ждали этой минуты.
   - Да, господин адмирал, слишком долго!
   Брюсе нахмурился.
   - На эскадре немало людей, посетивших эти воды в прошлом году, можно понять их нетерпение.
   - В прошлом году их встретили еще менее любезно, - поддержал адмирала Мартынов. - Я здесь человек новый и с интересом взглянул бы на ветеранов Камчатки. Говорят, в Англии недовольны ими и даже лишили их наград?
   Мартынов говорил в сочувственном тоне, но едва Чэзз перевел эти слова, как Никольсон, стоявший за спиной Брюсса, почувствовал неудержимый порыв злобы. На его мощной груди, достойной служить моделью для портняжных мастерских морского ведомства, - хоть шаром покати. И русский офицер, как будто нарочно, не сводит с него глаз.
   - Во всяком случае, - сказал Брюсс, - можете быть уверены, что никому из ваших людей не будет сделано вреда.
   - Об этом мы сами позаботились, господин адмирал.
   - Где ваши суда? - спросил Брюсе с неожиданной резкостью.
   - Они ушли.
   - Куда? Я заставлю вас говорить!
   Мартынов помрачнел. Он сделал резкое движение, и шинель, сползшая с правого плеча, упала на пол. Только теперь Брюсс заметил, что у есаула нет руки, что в его сильной фигуре есть что-то совсем молодое, юношеское. Есаул остановил Степана, попытавшегося набросить ему на плечи шинель.
   - Я нахожу подобный вопрос большой неделикатностью со стороны господина адмирала. Разве в британском флоте отсутствует понятие о чести? Переведи точно! - прикрикнул Мартынов на Чэзза.
   - Мне многое о вас известно, - Брюсс снова изменил тон на мягкий, почти дружеский. - Необыкновенный подвиг! Счастье, обретенное в этом диком крае... Я восхищаюсь вашим мужеством.
   Если бы он знал, как пошло звучали в устах Чэзза его слова, содержащие, по мысли Брюсса, максимум благородства и терпимости! Купец заикался под презрительным взглядом есаула.
   - Я сделал только то, что сделал бы всякий русский, преданный родине, - сдержанно ответил есаул. - Я потерял руку - многие отдали жизнь за Россию. Вы ничего не узнали бы от меня, если бы мне и был известен пункт назначения эскадры. Но он неизвестен мне, господин адмирал. Направление судов должно было решиться с выходом в океан. В зависимости от попутного ветра. Ситха, Охотск, Аян и даже американские порты - весьма возможные пункты. Еще толковали о Батавии, об Анадыре, а также о гостеприимстве короля Сандвичевых островов.
   Брюсс засмеялся звонким, дребезжащим смехом, будто рассыпалась горсть монет и они покатились в разных направлениях.
   - Сразу видно, что вы не моряк. Эскадра, обремененная женщинами и детьми, не станет шататься по морю.
   - Контр-адмирал Завойко весьма осторожный человек. Он не сказал ничего определенного, полагая, что вы окажетесь слишком настойчивы.
   - Я хотел бы верить вам, - миролюбиво промолвил Брюсс. Затем, будто между прочим, спросил: - Где теперь находится китобойное судно "Аян"?
   - Не знаю.
   - Оно должно находиться здесь.
   Чэзз предусмотрительно перевел:
   - Встречные китобои сказали мне, что "Аян" в Петропавловске.
   - Не может быть! - Мартынов удивленно переводил взгляд с Брюсса на Чэзза. - "Аян" по пути в Петропавловск не встречался ни с кем. Судно покинуло гавань ночью третьего дня и, воспользовавшись темнотой, проскользнуло мимо вашей эскадры.
   Это - слишком! Он не только обманывает английских офицеров, но и бросает им обвинение в недостатке бдительности. Гнев, сотрясавший тщедушное тело Брюсса, когда он впервые высадился на русский берег, снова овладел им.
   - Я приказал привести "Аян". За ним послан пароход в эту... ну-у... Мистер Чэзз, куда послан пароход?
   Под взглядом Мартынова лицо купца становится фиолетовым.
   - В Раковую бухту, сэр, - промямлил он, испуганный тем, что английский адмирал так любезен с этим казаком.
   Брюсс злорадствовал:
   - Что вы ответите на это?
   - Вам повезло, сэр, - брови Мартынова зловеще сошлись на переносице. - У вас хороший переводчик.
   Брюсс недоумевал. Что это? Наглость, мальчишество, безрассудное упрямство? Даже изобличенный, прижатый к стенке русский офицер держится независимо и гордо. Странная порода! Русские, которых он наблюдал в Лондоне, дипломаты, помещики, сорившие деньгами, не представляли собой ничего загадочного, ничего из ряда вон выходящего. Откуда же это? Много ли таких в России?
   Адмирал поднялся. На первый раз хватит. Услужливые руки английских офицеров убрали скамью.
   У дверей он повернулся и посмотрел на Мартынова в упор, с выражением непреклонной решимости.
   - Доставьте мне флаг Петропавловска. Он по праву принадлежит нам.
   - Флаг нужно взять в бою, - ответил Мартынов, выходя из-за стола. Попробуйте, господин адмирал! Он находится там же, где и фрегат "Аврора". Очень сожалею, но ничем не могу отблагодарить любезных офицеров, сдавших нам в бою на Никольской горе знамя Гибралтарского полка.
   Брюсс не дослушал Чэзза до конца. Дробно застучали адмиральские каблучки по ступенькам.
   - Ну, Степан, - сказал Мартынов, тяжело переводя дыхание, - а ты говорил: "Золото-о-о, блеск!"
   - Эх, Алексей Григорьевич! - Степан мотнул головой. - Не зря мы с вами горе хлебали. Теперь и я скажу: не зря!
   Маша ждала мужа дома, тревожно прислушиваясь к беспорядочным выстрелам в порту.
   IV
   Петропавловск горел.
   Особенно усердствовали англичане с "Пика", с корвета "Тринкомали" и линейного корабля "Монарх". Казалось, они хотели продлить удовольствие: всякий день пожары возникали в новом месте. Они жгли избы, выгоняя на улицу женщин и стариков, не успевших бежать из Петропавловска. Пьяные оравы глумились над камчадалками, грабили уцелевшие дома. Молодчики Никольсона подожгли пустующее здание казначейства, казармы, баню, пекарню, провиантский магазин, уничтожили морскую аптеку.
   Пользовались щедрым кредитом Чэзза и, напившись, отправлялись на береговые батареи, вытаскивали уцелевшие фашины, бревна и жгли гигантские костры, распевая непристойные песни вперемежку с "Правь, Британия!".
   Никто не мог или не хотел сказать им, куда ушла камчатская флотилия. Молчали русские. Молчали камчадалы, на которых Никольсон пытался повлиять угрозами, насилием и ромом.
   Неприятельская эскадра действовала без твердого, разумного плана. Пароходы таскали на буксире фрегаты то в малую бухту, то из нее. Время от времени какой-нибудь корабль уходил из Авачинской губы и вскоре возвращался, словно испугавшись чего-то в океане.
   Колесный пароход привел отысканное в Раковой бухте судно "Аян". Голые мачты китобоя нагоняли тоску на Чэзза. Купец посоветовал Никольсону найти почтмейстера. Он должен знать, куда ушла "Аврора".
   Но Трапезникова в Петропавловске не оказалось, а отряжать в глубь страны матросов англичане боялись, помня, как метко стреляют местные жители.
   Перед уходом из Петропавловска англичане зажгли "Аян". Адмирал Брюсс, неотлучно пребывавший на борту флагманского фрегата "Президент", еще раз сошел на берег, на этот раз для размена пленных.
   Узнав от Чэзза, что на Камчатке остались пленные после кампании прошлого года, Брюсс потребовал было доставить их на корабли, но Мартынов наотрез отказался. Он заявил, что доставит пленных - англичанина и француза - "из далекого камчатского селения Авача..." только при том условии, что адмирал освободит русских матросов, находящихся, по имеющимся у него сведениям, на "Форте". Брюсс подумал и согласился.
   Слух о размере распространился еще с вечера. Виллиама Гарланда, матроса с "Пика", и Пьера Ландорса перевели в один из домов ближе к берегу.
   Харитина первой была в порту. Она и раньше приходила сюда по вечерам, когда труба горниста и корабельные колокола загоняли неприятельских матросов на суда. Тишина охватывала порт. Пахло гарью. Харитина садилась на одном из ящиков или пустых бочонков, в беспорядке валявшихся по берегу, и молча наблюдала за огнями на рейде.
   Девушка дольше всех оставалась на берегу, и люди уже знали, кого она ждет, о чем печалится, хотя никто и не помнил матроса, никто не знал его имени.
   "Аян" горел споро. Огонь жадно лизал палубу, срывал дубовые доски обшивки, обрушил горящую мачту за борт, вздыхал и ухал, вырываясь из трюмных помещений на воздух. Огромные головни падали в воду с густым, громким шипением.
   Ветер гнал дым на берег, на людей, ждавших в назначенном месте контр-адмирала Брюсса и пленных аврорцев.
   Привели Гарланда и Ландорса. Француз приветливо кланялся окружившим его людям, помахивал матросской шапкой и прикладывал ее то к сердцу, то к глазам, в знак того, как он будет тосковать по ним. Гарланд оставался таким же неподвижным, целиком ушедшим в себя, как и в первый день плена.
   Подошли две шлюпки с "Президента" - адмиральская и шлюпка с пленными матросами. Харитина закрыла глаза от волнения и почувствовала, что ее ласково взяли за плечо. Позади стояла Маша с лицом таким же бледным, как и в тот день, когда они встретились на батарее Дмитрия Максутова.
   - Успокойтесь, - шепнула Маша и, скользнув ладонью по руке, крепко сжала ее в кисти.
   Маленький адмирал важно шагал впереди. За ним офицеры и группа матросов, окруживших пленных.
   Сердце Харитины дрогнуло, хотя она еще не видела никого из русских. Но Семен такой высокий. Если бы он был там...
   Матросы приближались. Между красными куртками уже мелькали растерянные лица пленных.
   Маша обняла девушку. В маленьких руках ощущалась сила, которой Харитина безропотно подчинилась.
   Вторая мачта "Аяна" упала и, ударившись о борт, полетела в воду.
   Процедура размена длилась недолго. Гарланд и Ландорс шагнули вперед.
   - Виллиам Гарланд! Фрегат "Пик"! - выкрикнул матрос с "Пика".
   - Ваш? - спросил Брюсс у Никольсона.
   - Мой...
   Капитан "Пика" был недоволен. Он не рассчитывал найти здесь своего матроса. Ладно! Если русские не досадили этому паршивцу и он выглядит так, словно только что собрался на Пикадилли, Никольсон сумеет объяснить ему, что значит побывать в плену у неприятеля. Он не раз пожалеет о том, что не бросился вниз головой с утесов Никольской горы, когда еще представлялась такая возможность.
   - Пьер Ландорс! Фрегат "Форт"!
   Матросы хотели идти, но Мартынов задержал их.
   - Нет ли у вас жалоб? - спросил он. - На обхождение, на пищу?
   - No!* - ответил без раздумья Гарланд.
   _______________
   * Нет.
   А Ландрос рассмеялся, завертел головой, как будто воротник тер ему шею, и сказал:
   - Есть!
   Брюсс оживился:
   - Говори, парень, говори...
   Ландорс продолжал по-русски:
   - Ви сделаль мне боль... сердечный боль... Ви все такой короший, такой... такой дружок... Я буду всегда вспоминаль...
   Он помахал на прощанье своей шапчонкой.
   Из группы английских матросов вышел вперед Зыбин. Он отдал честь Мартынову и отрапортовал:
   - Матрос первой статьи Зыбин, с фрегата "Аврора". Вернулся на службу, ваше благородие.
   Подошел и Ехлаков.
   Мартынов взглянул в бумажку, которую держал в руке.
   - По моим сведениям, господин контр-адмирал, - сказал он, - на плашкоуте было взято четверо матросов. Один из них, Киселев, умер от побоев на палубе фрегата "Пик". Двое здесь. Не хватает матроса Удалого.
   Брюсс открыл было рот, но закашлялся - дым снова пополз на берег. Наконец он выдавил из себя со странной гримасой брезгливости и лживого благочестия:
   - Этот матрос умер. Он сам наложил на себя руки...