Страница:
переработки пищевых продуктов в говно! Не более того. Как слезы восторга и
благодарности Творцу, навернулась сура 103 "Предвечернее время", и я
затараторил ее с Божественным чувством: "Во имя Аллаха милостивого,
милосердного! Клянусь предвечерним временем, поистине, человек ведь в
убытке, кроме тех, которые уверовали, и творили добрые дела, и заповедали
между собой истину, и заповедали между собой терпение!"
Святая сура всколыхнула грезы:
немеет горло - тучи, буря, слезы.
Я верую, ищу Великое Творенье,
Твои слова прямые - во спасенье.
Ответит хулитель - поноситель,
не принимает золота Спаситель.
Богом будет греховник спрошен,
нагим к сокрушилищу сброшен!
Я сбивался с эпического на арифметическое, геометрическое и
алгебраическое. Даже во сне до меня долетали обрывки фраз: ..."приложение
геометрии Лобачевского",.. "равенство, выражающее закон распространения
света: x2 + y2 + z2 =
c2 t2 ",.. "метод Лобачевского" и другое малопонятное
для сонного человека.
Честно признаюсь, что проснулся я в то время, когда Вовик исследовал
геометрию Римана и телесные прелести Клары. Надо сказать, что такое
совмещение интересов и объектов у него великолепно получалось: Клара была
уже довольно основательно помята, а из одежды на ней оставались - сущие
пустяки. Присутствие при эротических сценах всегда впечатляет. Коллективный
секс - это вообще несравненное завоевание культуры. В нем главное - хорошие
бытовые условия. Ясно дело, как профилактика перекрестных заражений
венерическими и другими, более приличными, инфекциями. Такие картинки даже
самого последнего импотента могут мигом вознести на холм! Чувствовалось, что
внештатный сеанс просмотра порнофильма увлек и всех остальных пациентов
нашей палаты. Полагаю, что к замочной скважине и щелям в двери уже давно
припаялась ни одна пара глаз отечественных психов. Иными словами, процесс
наблюдался как бы изнутри и снаружи, то есть были задействованы внутренний и
внешний контуры. Все знали сакраментальный тезис вождя: "Из всех искусств
важнейшим для нас является кино"!
Лечащий врач, уже вся до нитки вымокшая от пролитых слез восторга,
лежала на больничной койке рядом с математиком. Он обнимал ее за дальнее от
него плечо, свободной рукой лаская ближайшую грудную железу. Оба были с
закрытыми глазами - видимо, для того чтобы четче представлять Римана
пространство. Сложная лекция читалась на автопилоте. Еще немного и могло
случиться непоправимое. Но первым обо всем догадался Димыч - он деликатно
покашлял. Математик был очевидным невротиком, поэтому подпрыгнул, как
ужаленный. Клара вовремя прихватила его скользкое от пота тело и властно
уложила на себя. Но момент истины уже прошел, вернее, его спугнули. Ждать
подъема конструктива теперь было бесполезно. Однако преподавательские
функции Владимир продолжал исправно исполнять, правда, несколько заикаясь. Я
уловил этапный тезис:
- Короче говоря, свойства расположения элементов на плоскости Римана и
в пространстве Римана совпадают со свойствами расположения элементов на
проективной плоскости и в проективном пространстве. - зудел Вовик, а рука
его оглаживала крутые бока и бедра Клары. Издалека такая сцена напоминала
выбор лошади на ярмарке в Нижнем Новгороде - там, откуда начинал свой
эпохальный заезд Боря Немцов, прекрасный парень и отъявленный балагур. Но
меня-то терзала неукротимая печаль, и мысленно я летел на каком-то
бронепоезде революции мимо полустанков десятилетий, моя Родина дышала
тяжело, с надрывом. Недалеко от железнодорожной насыпи, стоя раскорячась у
косолапой будки, одетая в какую-то нелепую форму, размахивала замызганным
флажком неопрятная стрелочница - моя судьба, Machtwille:
Из больной тишины сочится голос мой.
Теряю разум, истинность, сущее, покой.
Мимо амбразур летит полустанок твой.
Ты не шути, ободри, образумь, успокой.
Небо нахмурилось, разрыдалось вдрызг.
Не стоит жать радость из мутных брызг.
Метнулся из тьмы ужаса крик: нет грез!
Бог всемогущ - Machtwille бьет без слез!
К тому моменту, когда математик дошел до разговора о том, что "число К
= 1/R2 называется кривизной плоскости Римана и чем меньше "К",
тем ближе свойства фигур этой плоскости к евклидовой", то властная рука не
на шутку разыгравшегося самца уже лежала на лобке у Клары. Отзывчивая
женщина замерла, надежно закатив глаза за надбровные дуги, чтобы не спугнуть
мгновенье. Лицо ее выражала муку ожидания прикосновения к самой сладкой
теме.
Оказывается, мы все окончательно очнулись от гипнотического сна
одновременно и наблюдали картину второй волны (девятого вала) подготовки
разврата. Ни у кого не было и намека на смущение в глазах. Просто сознание
всех озадачивал вопрос: "Трахнет он ее или нет"? На фразе - "Римана
дзета-функция"... - мы тихо встали и молча, на цыпочках вышли из палаты в
коридор. Мы решительно оттерли любопытных психов от дверных щелей, загородив
своими монолитными корпусами вход в палату. Теперь нас мог сломить только
отчаянный, хорошо подготовленный Петербургский ОМОН. Мужская солидарность
подталкивала нас к тому, чтобы преграждать путь любопытным, не щадя живота.
Я еще раз вспомнил, что в переводе с немецкого Machtwille, кажется, означает
"судьба". Сейчас мы измеряли судьбу своего друга и его неожиданной подруги
мгновениями, сладко отдающими и в наши сердца, и значительно ниже!
Врать не буду - не знаю, что происходило в палате. Но когда, примерно
через пятьдесят минут, Клара вышла в коридор, одергивая халатик и поправляя
прическу, глаза ее сияли восторгом и счастьем. Она подпрыгнула пружинисто к
потолку, взвизгнула что-то на непонятном языке из геометрии Лобачевского и
Римана. Свободная женщина гордо зашагала по коридору, свободно покачивая
упругими бедрами и ягодицами. Как все же красива женщина в откровенном, а не
продажном разврате! Время близилось к обеду, а одна победа уже была за нами,
за Вовиком, за геометрией Лобачевского!.. Когда мы вернулись в палату, то
Вовик спал крепким сном праведника. Димыч взял с прикроватной тумбочки
Евангелие, раскрыл наугад и прочитал ликуя: "Господи! Ты слышишь желания
смиренных; укрепи сердце их; открой ухо Твое, чтобы дать суд сироте и
угнетенному, да не устрашает более человек на земле" (Псалом 9: 38-39).
Проснулся Вовик в состоянии полнейшей ретроградной амнезии, но с особой
легкостью и благодушием: он практически ни черта не помнил, но это его не
заботило. Кто кого гипнотизировал во время лекции, так и осталось непонятым.
Каков был финал учебного часа - тоже осталось тайной. Клара была не из тех
особ, которые раскалываются на допросах, да и допрашивать-то ее мы не имели
право. Оставалась надежда только на брата Вовика - Федорова Александра
Георгиевича. Его-то мы и ждали с большим нетерпением. Пожалуй, даже древние
евреи так не алкали манну небесную во время знаменитого путешествия по
раскаленной, голодной пустыне.
Александр Георгиевич явился неожиданно, не в день официальных свиданий,
а в обычный будний денек. Причем, явился он не один, а в составе маленькой
свиты. Помнится, в палату вошли пятеро, как потом оказалось, то были
профессор Дмитрий Николаевич Исаев, Модест Архарович Микертумов, Виктор
Ермолович Каган и баба в белом халате - в ней мы сразу признали Клару - и
еще один тип. Профессора многозначительно сдвигали бровки к переносице,
покачивались в такт непонятным речам с пятки на носок и обратно, складывали
руки высоко на груди, поправляли тяжелые роговые очки старинного образца,
чмокали губами и все говорили, говорили, говорили, практически, не слушая
друг друга и не обращая внимания на больных. Трудно было решить сразу: "Кто
же здесь больше больной?"
В том была какая-то неповторимая магия. Профессор Исаев был старше и,
может потому, его слова производили на меня наибольшее впечатление.
Отпугивала только исключительная задумчивость maitre (по-французски это!), и
манера останавливать взгляд подолгу на второстепенных предметах - например,
на спинках кроватей, форточке, утке и прочем. Создавалось впечатление, что
именно от этих предметов шла к его интеллекту необходимая энергетика,
дававшая возможность абсолютно точно ставить диагноз.
Виктор Ермолович был приятно велеречив, но слишком округл и осторожен в
терминологии. Он вроде бы опасался сказать всем правду, его руки постоянно
искали что-то: видимо, сигарету, спички, может быть спешили полапать чью-то
промежность. Да, кто его знает, чего они искали в нашем доме скорби. Однако,
как-то сразу, без недомолвок, мы признали в Викторе Ермоловиче "своего
парня", словно только что поднявшегося с больничной койки и переодевшегося
во все цивильное лишь для участия в обходе. Чувствовалось, что в нем стучал,
скакал, резвился нерв сумасшедшего, или хотя бы человека, очень близко
расположенного к такому особому состоянию.
Микертумов был моложе, суше, подвижнее и раскованнее, как "чертик",
выскакивающий на пружинке из волшебной коробочки, или клоун Никулин,
появлявшийся в молодые годы на манеже, заполняя собой полностью перерывы
между основными номерами. Правда, совсем в другом образе видели мы Никулина,
восседавшим на вечерах Белого попугая - то был уже великий артист. Тогда
роль "болванчиков-чертиков" выполняли другие - Аркадий Арканов, Горин-душка,
и прочая остепененная и неостепененная актерская братия, пытающаяся
зарабатывать деньги на пустячках. Но, чего греха таить, всем известно, что
сейчас на телевиденье многие стараются "срубить по легкому" капусту, грузя
зрителя всякой отсебятиной, пустой болтовней, чушью. Такой уж, видимо, век
настал! Так вот, Микиртумов в той компании делал что-то похожее.
Слов нет, профессора порадовали нас своим появлением, многое они нам
поведали, изумили классикой "разговорного жанра". Меня они поразили не
столько содержанием бесед - в том я ничего не смыслил - сколько стержневым
фактором, то есть непонятной логикой. В докладчиках у профессоров,
естественно, была наша неотразимая, волевая, решительная и в меру
обаятельная Николаева Клара Николаевна. У первых трех названных и у Клары
вид был вполне респектабельный - чувствовалась ученая осанистость, затаенная
профессорская спесь и большие знания, валившаяся словно бы даже из ушей.
Пятый из присутствующих тоже был в белом халате, но сильно помятом.
Лицо - загорелое, но плохо бритое, а голова лысая и неправильной формы -
череп долехоцефалического типа, слегка подпорченный стремительными родами и
ранним рахитом, косившим всех детей военного периода. Анатомию потом пояснил
нам Димыч. У этого типа повадки были такие занятные, что вызывали ассоциации
с ситуацией, когда в комнату вползает змея. Но то был не суетный ужик, а,
скорее всего, анаконда средних размеров - сытая, усталая, желающая побыстрее
отоспаться. Иногда кровь леденило и предположение - а не кровопивец ли он?
Все вело к тому мысль - и узкое лицо, и правильно, но несколько хищно
сложенные губы, и длинная шея, открывавшая острый кадык разрезом
бесцеремонно распахнутой рубашки. Привлекали внимание глаза: близко
поставленные, пронзительно-проницательные, голубые, почти неподвижные,
гипнотизирующие. Они уж слишком активно обезоруживали и прижимали
собеседника к "стене плача". Мы быстро почувствовали что-то общее в чертах и
фигуре этого человека и нашего Владимира. Но, при всем томи, от гостя веяло
каким-то манящим трагизмом - чужим свойством. Так бывает с теми, кого бес
уже неоднократно уговаривал прыгнуть с высокого утеса. И они соглашались на
это, поскольку их манит перспектива полета. Они дают согласие на безумное
испытание. Их не останавливает то, что падающий обязательно сталкивается с
реальностью приземления. Владимир тоже насторожился и внимательно следил за
незнакомцем.
Мы все, как один, напряглись. Тот тип спокойно слушал профессорскую
разборку. Нас препарировали по косточкам, но он молчал, не озирался и не
перемещался по палате вместе со всей компанией. Незнакомец как вошел, так и
"завис" у двери, словно споткнувшийся в программе компьютер. Вся группа
врачей заметно играла, тешилась - выражала подобие истинной внимательности к
нуждам пациента. Этот же таил в глазах холодность и некоторую отчужденность.
Взгляд его словно бы говорил: кончайте базар, братцы, опускайте занавес и
мотайте отсюда - у меня ноги устали.
Когда закончился спектакль под названием обмен клиническими суждениями,
и все двинули на выход, пятый тип отстал от всей компании и, ни слова не
говоря, подсел к койке Вовика. Смотрел на Вовика этот удав не очень долго,
но пристально, потом взгляд его потеплел, и мы услышали приятный мягкий
голос:
- Володя, я ваш брат - Федоров Александр Георгиевич. Вы не возражаете,
если мы немного поболтаем?
В нашей палате все проблемы были общими: мы слышали обращение старшего
брата к младшему брату, и тишина изумления, любопытства нависла огромной
зыбкой тучей, как перед грозой. Но одна гроза смывает посевы, вызывает
наводнения, обвалы, оползни, другая - спасает поля и пастбища от засухи.
Было над чем задуматься и от чего недоумевать: встретились братья, не
знавшие и не видевшие друг друга в течение всей предыдущей жизни -
сомкнулись две родные генетические линии, но оформлено такое торжественное
событие было слишком буднично, заурядно. Мы все ждали этой встречи,
предполагали обилие слез восторга, горячие объятия, бессвязные речи
очумевших от счастья родственников. Но в небосводе эмоций образовалась дыра,
через которую потихоньку стравливался пар зачаточного очарованья. Наверняка,
я, будучи художником, что-то не так, как требовал того темперамент братьев,
воспринимал в этой жизни. Но уйти от своих ощущений мне не удавалось: я
понимал, что меня обокрали, у меня похитили возможность наблюдать, пусть
из-за ограды, пусть чужой, но Большой праздник.
По лицам остальных соучастников "торжества", отжавшихся на локтях от
покрывал своих постелей и наблюдавших с вытянутыми шеями эмоциональное
святотатство, было видно подобное же разочарование и недоумение. Но старший
брат, по всей вероятности, плевать хотел на нашу "остолбенелость". Он
спокойно взирал на младшенького, не собираясь бросаться ему на шею или
подставлять свою под ручные клещи. У Владимира постепенно тоже притух
взгляд, и как бы опустились руки. Он тихо лежал на спине, намек на улыбку
искривил губы, но глаза спокойно ждали дальнейшего развития событий. Он
полностью отрядил старшему брату эмоциональную инициативу.
- Володя, я несказанно рад нашей встречи. - продолжил заунывную речь
Александр Георгиевич. - Жаль, что мы встречаемся в скорбном месте, но
согласись, это вообщем-то не имеет большого значения. Главное - что мы
наконец-то встретились.
Он по-мужски нежно похлопал по руке Володю, и тот ответил ему
нерешительным жестом признательности. Оба брата медленно входили в контакт -
скорее всего, разная биология их матерей выстраивала преграды. Но я был
уверен, что единение отцовских генов все равно прорвется сквозь женскую
ревность и заданную генетически отчужденность.
- Я внимательно слушал профессоров-психиатров, - продолжил брат
Александр, - у меня создалось впечатление, что все вы пассивные симулянты,
вяло косящие под шизофреников. Будь моя воля, то я вас всех оптом, даже не
разбирая по фамилиям, вытолкал в шею на волю.
При этих словах Александр обратился лицом к остальной живности палаты и
продемонстрировал улыбку, отличающуюся, как не странно, детской мягкостью,
откровенностью и теплотой. Как часто характер людей, скрываемый под броней
поведенческого ритуала, разоружает именно добрая улыбка. Сердца наши
оттаяли, и мы не удержались от ответных знаков внимания и доверия.
- Ребята, вы уж извините меня за простоту, но я, по российскому обычаю,
приволок бутылку водки и пяток соленых огурцов, копченой колбаски, белый
пшеничный кругляш - свежайший, с хрустящей корочкой. Так, может быть, без
лишних слов отметим счастливое событие - когда еще разыщешь брата?
Вот это уже было по-нашенски, по-отечественному, по-русски, по-мужски.
Мы здесь просто истомились без водки - до чертиков надоели транквилизаторы,
релаксанты, снотворные и прочая дрянь - изобретение немчуры поганой! Всю эту
химию великолепно заменяет водка, просто ее надо уметь пить. Неистовствовали
все, но особенно ликовал Василий - он сделал стойку на голове прямо на
кровати.
Ликовали и радовались мы, естественно, не как больные, а как заурядные
алкоголики. Кто не знает, что к тридцати пяти годам у каждого россиянина уже
сформирован алкоголизм: по классификации Джеллинека, вторая-третья стадия.
Тогда уже сильно давит психологическая или даже физическая зависимость от
спиртных напитков. Длительное воздержание знаменуется поганым "синдромом
отмены", когда мучает настроение шаткое, какие-то хвори, цепляющиеся за
разные органы. В это время жена превращается в стерву, погода, работа,
транспорт - в говно, на каждом шагу подстерегают неурядицы. Мы со знанием
дела взялись за пиршество. Правда, проявляя восторги, мы старались особо не
шуметь, иначе количество желающих на халяву разделить наши восторги
моментально увеличится во сто крат.
Быстро разобрали стаканы, откупорили родимую, настрогали колбасики. И
вот вздернули "на товсь": в правой руке - доза, в левой - огурчик! Но к
первой был необходим тост, и Александр, скромно мазнув теплеющим взглядом
довольные рыла нашей компании, произнес:
- Собратья по несчастью, будем в горе и радости всегда вместе! За
Родину-мать! За братьев и общее братство!
- "Яви светлое лице Твое рабу Твоему, спаси меня милостию Твоею"! -
закончил тост Александр словами из 30-го Псалма.
И все мы торжественно, преисполненные мужского долга, обернули
взволнованные реальной выпивкой рыла к Красному углу палаты - к Иконе
Казанской Божьей Матери. Лик Святой был спокоен, Она не подмигнула нам -
этого и не должно было произойти, ни практически, ни теоретически, - но
каждый почувствовал, что Святой, а не водочный, Дух спослал на нас свою
благодать! Такой вкуснятины и незабываемого, трепетного вкуса лекарства, мы
еще никогда не встречали. Когда запрокинутые головы вернулись в исходное
положение, то гусары увидели перед собой образ Клары Николаевны - как она
проскользнула в палату незамеченной, одному только Богу известно.
Первым нашелся Александр: он, нимало не смущаясь, быстро наполнил все
пять и еще один дополнительный стакан эликсиром жизни, отрубил половину
своего огурца. Все, что требуется для торжественной встречи светской
женщины, было с поклоном передано в руки Кларе Николаевне. Несколько
смущающуюся обилием выпивки и породистых самцов, женщину усадили рядом с
братом Владимиром. Лечащий врач - бесспорно умная женщина - правильно
оценила проявленное к ней внимание, мужской такт и доверие. Она, словно под
гипнозом, вняла немому приказу, вцепившемуся в ее сознание ненавязчиво,
незаметно, но прочно. Мне даже показалось, что мышцы брюшного пресса у нее
несколько отмякли, разомлели, однако, сейчас было время не для тех утех.
- Господа, мы все здесь почти что свои люди, - поднял голос главный
гипнотизер, словно знамя бескрайней России, - так выпьем первую за
прекрасных дам! При этих словах всем показалось, что в голосе тамады
зазвенела нежная, хрустальная, скупая мужская слеза. Тожественность момента
запала всем присутствующим глубоко в душу. Но, пожалуй, больше всех она
поразила единственную женщину среди нас. И та единственная давила в себе
рыдание восторга. Так давят верные жены сок из красной смороды прежде, чем
приготовить прекрасное желе для мужа. Так месят, трамбуют и раскатывают
тесто для выпечки вкуснейшего пирога специально для любимого мужа. Так,
наконец, в неповторимом азарте отзывчивые особы давят собственной жопой
матрасы и простыни, млея под ласками желанного любовника. Клара явно была
под воздействием трансцендентальных лучей, вовремя выпущенных прямо в ее
бесстыжие глаза еще более бесстыжим и коварным взглядом стареющего
сердцееда, все еще не растерявшего свои боевые качества. "Старый конь
борозды не портит!"
Мы внимательно и с пониманием следили за Кларой Николаевной: она не
рыпалась, а вовлекалась под действием чар, излучаемых опытным алкоголиком -
Федоровым Александром Георгиевичем. Потому, стараясь не разочаровывать
профессионалов, Клара лихо тяпнула полстакана водки. Мы следили за
глотательными движениями, совершаемыми мышцами глотки, затем за дернувшимся
кадыком. Далее - смелая волна бодрящей жидкости вызвала ответную
перестальтику пищевода. Шея у Клары была красивая, как у лебедушки, и
водочка только добавила вдохновения в игру вазомоторов, волнительную
фибрилляцию кольцевых и продольных мышц начала кишечной трубки.
Женскую шею приятно ласкать, да и душить тоже, видимо, приятно - любой
палач, убийца тянется к красивому, к эстетике, если, конечно, Бог подарил
ему при рождении чувство прекрасного. А дары Бога - не исчезают ни при каких
обстоятельствах и даже после нашей смерти они остаются на Земле, только
передаются во владение другим достойным людям.
Все мы, словно лучи объективного рентгеновского аппарата, приспустив
взгляд, не теряя при этом фокуса биологической оптики, моделировали события.
Мысленно каждый проследил за тем, как пищевод заставил разомкнуться
кардиальный жом и пропустить огненную воду в желудок. Желудок всколыхнулся
от ощущения неожиданной благодати и стал с пониманием и аппетитом
распределять по бороздкам слизистой малой и большой кривизны волшебное
пламя: расступилась слизь, защищающая от кислотной активности нежные клетки
железистого эпителия, а заодно и притаившиеся под ней микробы. Особо
зловредный Helicobacter pylori - получили по заслугам удар санирующего
эффекта спиртного!
Клара Николаевна затихла на минуточку, прикрыв глаза заворожено, как
курица на насесте в отведенные ей недолгие минуты ночного сна. Картина была
трогательной: я попытался даже себе представить, как будет рождаться большое
куриное яйцо из-под Клары. Но у нее ни черта не получилось Да и слава Богу!
Честно говоря, неприятный это процесс - роды, как у женщины, так и у курицы.
Наша солидарность помогала Кларе сосредоточиться на первой фазе
всасывания алкоголя. Закусанный, не спеша разжеванный и проглоченный,
соленый огурчик тоже делал свое приятное дело. Он нежно шептался о чем-то с
пилорическим отделом желудка, призывая этот, властно действующий сфинктер,
разжать свои железные тиски и пропустить пищевую кашицу дальше по нисходящей
магистрали.
Мне пришлось изучать анатомию и физиологию человека в Академии
художеств, да и из средней школы я кое-что вынес. Ясно, что уже сейчас
поджелудочная железа всколыхнула свои железистые клетки, печень сама себя
подтянула за шиворот, словно не вовремя задремавшего пьянчугу.
Функциональные структуры - ацинусы начали просыпаться и активизировать свою
деятельность. Но уже порядком глубоко всосавшийся алкоголь дурманил
клеточную анатомию. Звездчатые макрофаги, иначе говоря, клетки Купфера,
расширили от удивления глаза, все еще не очень хорошо понимая задачу,
неожиданно поставленную в такой форме. Перед верными организму макрофагами
открылся выбор: войти прочно в алкогольный наркоз или взяться, засучив
рукава, за его разрушение.
Цикл Кребса тоже несколько зазбоил от неожиданности и святого
наркотика, не ведая, что же расщеплять в первую очередь - белки, жиры,
углеводы или С2Н5ОН? Когда подана в изобилии святая вода с соленым
огурчиком, то организму следует выкликать строительный материал из депо - из
биологических глубин, дабы в топке было достаточно горящего материала. Ну, а
алкоголь в это время активно городит заборы из опиатных конструкций - отсюда
идет кайф, ради которого так много выпивает народонаселение спиртных
напитков на всей земле. Чем выше такая индивидуальная способность человека,
чем более выражен у него опиатный эффект, тем труднее его убедить не
потреблять спиртные напитки, лечиться от алкоголизма. У нашей группы все
было на своих законных местах от самого рождения - потому-то мы лакали
спиртное с большим удовольствием. Излечиться от этого порока мы не имели
никакой возможности. Но наше братство и не собиралось лишать себя
удовольствия со вкусом переваривать отраву! Мы давно поставили на себе крест
и гордились своей порочностью. Клара оказалась в одной связке с нами, а
женщину, как известно, такой порок доводит до ручки быстрее и
разрушительнее. Ура эксперименту!
Пока шли лихорадочные разборки на этих этажах, несколько напряглись
почки, откликнулись сосуды и сердце. Мозг почувствовал, как алкоголь
отбирает у нейронов внутриклеточную воду, и они от того сжимаются и дуреют.
Вообщем, все шло своим чередом - безостановочным порядком: из наших смелых и
сильных рук Клара Николаевна уже не сможет вырваться никогда! Алкоголизм
непобедим также, как и вся мафия! От удовольствия, замешанного на
сострадании, я вспомнил, что только, примерно, пять процентов населения
планеты получило при рождении подарок от Бога в виде особых ферментативных
благодарности Творцу, навернулась сура 103 "Предвечернее время", и я
затараторил ее с Божественным чувством: "Во имя Аллаха милостивого,
милосердного! Клянусь предвечерним временем, поистине, человек ведь в
убытке, кроме тех, которые уверовали, и творили добрые дела, и заповедали
между собой истину, и заповедали между собой терпение!"
Святая сура всколыхнула грезы:
немеет горло - тучи, буря, слезы.
Я верую, ищу Великое Творенье,
Твои слова прямые - во спасенье.
Ответит хулитель - поноситель,
не принимает золота Спаситель.
Богом будет греховник спрошен,
нагим к сокрушилищу сброшен!
Я сбивался с эпического на арифметическое, геометрическое и
алгебраическое. Даже во сне до меня долетали обрывки фраз: ..."приложение
геометрии Лобачевского",.. "равенство, выражающее закон распространения
света: x2 + y2 + z2 =
c2 t2 ",.. "метод Лобачевского" и другое малопонятное
для сонного человека.
Честно признаюсь, что проснулся я в то время, когда Вовик исследовал
геометрию Римана и телесные прелести Клары. Надо сказать, что такое
совмещение интересов и объектов у него великолепно получалось: Клара была
уже довольно основательно помята, а из одежды на ней оставались - сущие
пустяки. Присутствие при эротических сценах всегда впечатляет. Коллективный
секс - это вообще несравненное завоевание культуры. В нем главное - хорошие
бытовые условия. Ясно дело, как профилактика перекрестных заражений
венерическими и другими, более приличными, инфекциями. Такие картинки даже
самого последнего импотента могут мигом вознести на холм! Чувствовалось, что
внештатный сеанс просмотра порнофильма увлек и всех остальных пациентов
нашей палаты. Полагаю, что к замочной скважине и щелям в двери уже давно
припаялась ни одна пара глаз отечественных психов. Иными словами, процесс
наблюдался как бы изнутри и снаружи, то есть были задействованы внутренний и
внешний контуры. Все знали сакраментальный тезис вождя: "Из всех искусств
важнейшим для нас является кино"!
Лечащий врач, уже вся до нитки вымокшая от пролитых слез восторга,
лежала на больничной койке рядом с математиком. Он обнимал ее за дальнее от
него плечо, свободной рукой лаская ближайшую грудную железу. Оба были с
закрытыми глазами - видимо, для того чтобы четче представлять Римана
пространство. Сложная лекция читалась на автопилоте. Еще немного и могло
случиться непоправимое. Но первым обо всем догадался Димыч - он деликатно
покашлял. Математик был очевидным невротиком, поэтому подпрыгнул, как
ужаленный. Клара вовремя прихватила его скользкое от пота тело и властно
уложила на себя. Но момент истины уже прошел, вернее, его спугнули. Ждать
подъема конструктива теперь было бесполезно. Однако преподавательские
функции Владимир продолжал исправно исполнять, правда, несколько заикаясь. Я
уловил этапный тезис:
- Короче говоря, свойства расположения элементов на плоскости Римана и
в пространстве Римана совпадают со свойствами расположения элементов на
проективной плоскости и в проективном пространстве. - зудел Вовик, а рука
его оглаживала крутые бока и бедра Клары. Издалека такая сцена напоминала
выбор лошади на ярмарке в Нижнем Новгороде - там, откуда начинал свой
эпохальный заезд Боря Немцов, прекрасный парень и отъявленный балагур. Но
меня-то терзала неукротимая печаль, и мысленно я летел на каком-то
бронепоезде революции мимо полустанков десятилетий, моя Родина дышала
тяжело, с надрывом. Недалеко от железнодорожной насыпи, стоя раскорячась у
косолапой будки, одетая в какую-то нелепую форму, размахивала замызганным
флажком неопрятная стрелочница - моя судьба, Machtwille:
Из больной тишины сочится голос мой.
Теряю разум, истинность, сущее, покой.
Мимо амбразур летит полустанок твой.
Ты не шути, ободри, образумь, успокой.
Небо нахмурилось, разрыдалось вдрызг.
Не стоит жать радость из мутных брызг.
Метнулся из тьмы ужаса крик: нет грез!
Бог всемогущ - Machtwille бьет без слез!
К тому моменту, когда математик дошел до разговора о том, что "число К
= 1/R2 называется кривизной плоскости Римана и чем меньше "К",
тем ближе свойства фигур этой плоскости к евклидовой", то властная рука не
на шутку разыгравшегося самца уже лежала на лобке у Клары. Отзывчивая
женщина замерла, надежно закатив глаза за надбровные дуги, чтобы не спугнуть
мгновенье. Лицо ее выражала муку ожидания прикосновения к самой сладкой
теме.
Оказывается, мы все окончательно очнулись от гипнотического сна
одновременно и наблюдали картину второй волны (девятого вала) подготовки
разврата. Ни у кого не было и намека на смущение в глазах. Просто сознание
всех озадачивал вопрос: "Трахнет он ее или нет"? На фразе - "Римана
дзета-функция"... - мы тихо встали и молча, на цыпочках вышли из палаты в
коридор. Мы решительно оттерли любопытных психов от дверных щелей, загородив
своими монолитными корпусами вход в палату. Теперь нас мог сломить только
отчаянный, хорошо подготовленный Петербургский ОМОН. Мужская солидарность
подталкивала нас к тому, чтобы преграждать путь любопытным, не щадя живота.
Я еще раз вспомнил, что в переводе с немецкого Machtwille, кажется, означает
"судьба". Сейчас мы измеряли судьбу своего друга и его неожиданной подруги
мгновениями, сладко отдающими и в наши сердца, и значительно ниже!
Врать не буду - не знаю, что происходило в палате. Но когда, примерно
через пятьдесят минут, Клара вышла в коридор, одергивая халатик и поправляя
прическу, глаза ее сияли восторгом и счастьем. Она подпрыгнула пружинисто к
потолку, взвизгнула что-то на непонятном языке из геометрии Лобачевского и
Римана. Свободная женщина гордо зашагала по коридору, свободно покачивая
упругими бедрами и ягодицами. Как все же красива женщина в откровенном, а не
продажном разврате! Время близилось к обеду, а одна победа уже была за нами,
за Вовиком, за геометрией Лобачевского!.. Когда мы вернулись в палату, то
Вовик спал крепким сном праведника. Димыч взял с прикроватной тумбочки
Евангелие, раскрыл наугад и прочитал ликуя: "Господи! Ты слышишь желания
смиренных; укрепи сердце их; открой ухо Твое, чтобы дать суд сироте и
угнетенному, да не устрашает более человек на земле" (Псалом 9: 38-39).
Проснулся Вовик в состоянии полнейшей ретроградной амнезии, но с особой
легкостью и благодушием: он практически ни черта не помнил, но это его не
заботило. Кто кого гипнотизировал во время лекции, так и осталось непонятым.
Каков был финал учебного часа - тоже осталось тайной. Клара была не из тех
особ, которые раскалываются на допросах, да и допрашивать-то ее мы не имели
право. Оставалась надежда только на брата Вовика - Федорова Александра
Георгиевича. Его-то мы и ждали с большим нетерпением. Пожалуй, даже древние
евреи так не алкали манну небесную во время знаменитого путешествия по
раскаленной, голодной пустыне.
Александр Георгиевич явился неожиданно, не в день официальных свиданий,
а в обычный будний денек. Причем, явился он не один, а в составе маленькой
свиты. Помнится, в палату вошли пятеро, как потом оказалось, то были
профессор Дмитрий Николаевич Исаев, Модест Архарович Микертумов, Виктор
Ермолович Каган и баба в белом халате - в ней мы сразу признали Клару - и
еще один тип. Профессора многозначительно сдвигали бровки к переносице,
покачивались в такт непонятным речам с пятки на носок и обратно, складывали
руки высоко на груди, поправляли тяжелые роговые очки старинного образца,
чмокали губами и все говорили, говорили, говорили, практически, не слушая
друг друга и не обращая внимания на больных. Трудно было решить сразу: "Кто
же здесь больше больной?"
В том была какая-то неповторимая магия. Профессор Исаев был старше и,
может потому, его слова производили на меня наибольшее впечатление.
Отпугивала только исключительная задумчивость maitre (по-французски это!), и
манера останавливать взгляд подолгу на второстепенных предметах - например,
на спинках кроватей, форточке, утке и прочем. Создавалось впечатление, что
именно от этих предметов шла к его интеллекту необходимая энергетика,
дававшая возможность абсолютно точно ставить диагноз.
Виктор Ермолович был приятно велеречив, но слишком округл и осторожен в
терминологии. Он вроде бы опасался сказать всем правду, его руки постоянно
искали что-то: видимо, сигарету, спички, может быть спешили полапать чью-то
промежность. Да, кто его знает, чего они искали в нашем доме скорби. Однако,
как-то сразу, без недомолвок, мы признали в Викторе Ермоловиче "своего
парня", словно только что поднявшегося с больничной койки и переодевшегося
во все цивильное лишь для участия в обходе. Чувствовалось, что в нем стучал,
скакал, резвился нерв сумасшедшего, или хотя бы человека, очень близко
расположенного к такому особому состоянию.
Микертумов был моложе, суше, подвижнее и раскованнее, как "чертик",
выскакивающий на пружинке из волшебной коробочки, или клоун Никулин,
появлявшийся в молодые годы на манеже, заполняя собой полностью перерывы
между основными номерами. Правда, совсем в другом образе видели мы Никулина,
восседавшим на вечерах Белого попугая - то был уже великий артист. Тогда
роль "болванчиков-чертиков" выполняли другие - Аркадий Арканов, Горин-душка,
и прочая остепененная и неостепененная актерская братия, пытающаяся
зарабатывать деньги на пустячках. Но, чего греха таить, всем известно, что
сейчас на телевиденье многие стараются "срубить по легкому" капусту, грузя
зрителя всякой отсебятиной, пустой болтовней, чушью. Такой уж, видимо, век
настал! Так вот, Микиртумов в той компании делал что-то похожее.
Слов нет, профессора порадовали нас своим появлением, многое они нам
поведали, изумили классикой "разговорного жанра". Меня они поразили не
столько содержанием бесед - в том я ничего не смыслил - сколько стержневым
фактором, то есть непонятной логикой. В докладчиках у профессоров,
естественно, была наша неотразимая, волевая, решительная и в меру
обаятельная Николаева Клара Николаевна. У первых трех названных и у Клары
вид был вполне респектабельный - чувствовалась ученая осанистость, затаенная
профессорская спесь и большие знания, валившаяся словно бы даже из ушей.
Пятый из присутствующих тоже был в белом халате, но сильно помятом.
Лицо - загорелое, но плохо бритое, а голова лысая и неправильной формы -
череп долехоцефалического типа, слегка подпорченный стремительными родами и
ранним рахитом, косившим всех детей военного периода. Анатомию потом пояснил
нам Димыч. У этого типа повадки были такие занятные, что вызывали ассоциации
с ситуацией, когда в комнату вползает змея. Но то был не суетный ужик, а,
скорее всего, анаконда средних размеров - сытая, усталая, желающая побыстрее
отоспаться. Иногда кровь леденило и предположение - а не кровопивец ли он?
Все вело к тому мысль - и узкое лицо, и правильно, но несколько хищно
сложенные губы, и длинная шея, открывавшая острый кадык разрезом
бесцеремонно распахнутой рубашки. Привлекали внимание глаза: близко
поставленные, пронзительно-проницательные, голубые, почти неподвижные,
гипнотизирующие. Они уж слишком активно обезоруживали и прижимали
собеседника к "стене плача". Мы быстро почувствовали что-то общее в чертах и
фигуре этого человека и нашего Владимира. Но, при всем томи, от гостя веяло
каким-то манящим трагизмом - чужим свойством. Так бывает с теми, кого бес
уже неоднократно уговаривал прыгнуть с высокого утеса. И они соглашались на
это, поскольку их манит перспектива полета. Они дают согласие на безумное
испытание. Их не останавливает то, что падающий обязательно сталкивается с
реальностью приземления. Владимир тоже насторожился и внимательно следил за
незнакомцем.
Мы все, как один, напряглись. Тот тип спокойно слушал профессорскую
разборку. Нас препарировали по косточкам, но он молчал, не озирался и не
перемещался по палате вместе со всей компанией. Незнакомец как вошел, так и
"завис" у двери, словно споткнувшийся в программе компьютер. Вся группа
врачей заметно играла, тешилась - выражала подобие истинной внимательности к
нуждам пациента. Этот же таил в глазах холодность и некоторую отчужденность.
Взгляд его словно бы говорил: кончайте базар, братцы, опускайте занавес и
мотайте отсюда - у меня ноги устали.
Когда закончился спектакль под названием обмен клиническими суждениями,
и все двинули на выход, пятый тип отстал от всей компании и, ни слова не
говоря, подсел к койке Вовика. Смотрел на Вовика этот удав не очень долго,
но пристально, потом взгляд его потеплел, и мы услышали приятный мягкий
голос:
- Володя, я ваш брат - Федоров Александр Георгиевич. Вы не возражаете,
если мы немного поболтаем?
В нашей палате все проблемы были общими: мы слышали обращение старшего
брата к младшему брату, и тишина изумления, любопытства нависла огромной
зыбкой тучей, как перед грозой. Но одна гроза смывает посевы, вызывает
наводнения, обвалы, оползни, другая - спасает поля и пастбища от засухи.
Было над чем задуматься и от чего недоумевать: встретились братья, не
знавшие и не видевшие друг друга в течение всей предыдущей жизни -
сомкнулись две родные генетические линии, но оформлено такое торжественное
событие было слишком буднично, заурядно. Мы все ждали этой встречи,
предполагали обилие слез восторга, горячие объятия, бессвязные речи
очумевших от счастья родственников. Но в небосводе эмоций образовалась дыра,
через которую потихоньку стравливался пар зачаточного очарованья. Наверняка,
я, будучи художником, что-то не так, как требовал того темперамент братьев,
воспринимал в этой жизни. Но уйти от своих ощущений мне не удавалось: я
понимал, что меня обокрали, у меня похитили возможность наблюдать, пусть
из-за ограды, пусть чужой, но Большой праздник.
По лицам остальных соучастников "торжества", отжавшихся на локтях от
покрывал своих постелей и наблюдавших с вытянутыми шеями эмоциональное
святотатство, было видно подобное же разочарование и недоумение. Но старший
брат, по всей вероятности, плевать хотел на нашу "остолбенелость". Он
спокойно взирал на младшенького, не собираясь бросаться ему на шею или
подставлять свою под ручные клещи. У Владимира постепенно тоже притух
взгляд, и как бы опустились руки. Он тихо лежал на спине, намек на улыбку
искривил губы, но глаза спокойно ждали дальнейшего развития событий. Он
полностью отрядил старшему брату эмоциональную инициативу.
- Володя, я несказанно рад нашей встречи. - продолжил заунывную речь
Александр Георгиевич. - Жаль, что мы встречаемся в скорбном месте, но
согласись, это вообщем-то не имеет большого значения. Главное - что мы
наконец-то встретились.
Он по-мужски нежно похлопал по руке Володю, и тот ответил ему
нерешительным жестом признательности. Оба брата медленно входили в контакт -
скорее всего, разная биология их матерей выстраивала преграды. Но я был
уверен, что единение отцовских генов все равно прорвется сквозь женскую
ревность и заданную генетически отчужденность.
- Я внимательно слушал профессоров-психиатров, - продолжил брат
Александр, - у меня создалось впечатление, что все вы пассивные симулянты,
вяло косящие под шизофреников. Будь моя воля, то я вас всех оптом, даже не
разбирая по фамилиям, вытолкал в шею на волю.
При этих словах Александр обратился лицом к остальной живности палаты и
продемонстрировал улыбку, отличающуюся, как не странно, детской мягкостью,
откровенностью и теплотой. Как часто характер людей, скрываемый под броней
поведенческого ритуала, разоружает именно добрая улыбка. Сердца наши
оттаяли, и мы не удержались от ответных знаков внимания и доверия.
- Ребята, вы уж извините меня за простоту, но я, по российскому обычаю,
приволок бутылку водки и пяток соленых огурцов, копченой колбаски, белый
пшеничный кругляш - свежайший, с хрустящей корочкой. Так, может быть, без
лишних слов отметим счастливое событие - когда еще разыщешь брата?
Вот это уже было по-нашенски, по-отечественному, по-русски, по-мужски.
Мы здесь просто истомились без водки - до чертиков надоели транквилизаторы,
релаксанты, снотворные и прочая дрянь - изобретение немчуры поганой! Всю эту
химию великолепно заменяет водка, просто ее надо уметь пить. Неистовствовали
все, но особенно ликовал Василий - он сделал стойку на голове прямо на
кровати.
Ликовали и радовались мы, естественно, не как больные, а как заурядные
алкоголики. Кто не знает, что к тридцати пяти годам у каждого россиянина уже
сформирован алкоголизм: по классификации Джеллинека, вторая-третья стадия.
Тогда уже сильно давит психологическая или даже физическая зависимость от
спиртных напитков. Длительное воздержание знаменуется поганым "синдромом
отмены", когда мучает настроение шаткое, какие-то хвори, цепляющиеся за
разные органы. В это время жена превращается в стерву, погода, работа,
транспорт - в говно, на каждом шагу подстерегают неурядицы. Мы со знанием
дела взялись за пиршество. Правда, проявляя восторги, мы старались особо не
шуметь, иначе количество желающих на халяву разделить наши восторги
моментально увеличится во сто крат.
Быстро разобрали стаканы, откупорили родимую, настрогали колбасики. И
вот вздернули "на товсь": в правой руке - доза, в левой - огурчик! Но к
первой был необходим тост, и Александр, скромно мазнув теплеющим взглядом
довольные рыла нашей компании, произнес:
- Собратья по несчастью, будем в горе и радости всегда вместе! За
Родину-мать! За братьев и общее братство!
- "Яви светлое лице Твое рабу Твоему, спаси меня милостию Твоею"! -
закончил тост Александр словами из 30-го Псалма.
И все мы торжественно, преисполненные мужского долга, обернули
взволнованные реальной выпивкой рыла к Красному углу палаты - к Иконе
Казанской Божьей Матери. Лик Святой был спокоен, Она не подмигнула нам -
этого и не должно было произойти, ни практически, ни теоретически, - но
каждый почувствовал, что Святой, а не водочный, Дух спослал на нас свою
благодать! Такой вкуснятины и незабываемого, трепетного вкуса лекарства, мы
еще никогда не встречали. Когда запрокинутые головы вернулись в исходное
положение, то гусары увидели перед собой образ Клары Николаевны - как она
проскользнула в палату незамеченной, одному только Богу известно.
Первым нашелся Александр: он, нимало не смущаясь, быстро наполнил все
пять и еще один дополнительный стакан эликсиром жизни, отрубил половину
своего огурца. Все, что требуется для торжественной встречи светской
женщины, было с поклоном передано в руки Кларе Николаевне. Несколько
смущающуюся обилием выпивки и породистых самцов, женщину усадили рядом с
братом Владимиром. Лечащий врач - бесспорно умная женщина - правильно
оценила проявленное к ней внимание, мужской такт и доверие. Она, словно под
гипнозом, вняла немому приказу, вцепившемуся в ее сознание ненавязчиво,
незаметно, но прочно. Мне даже показалось, что мышцы брюшного пресса у нее
несколько отмякли, разомлели, однако, сейчас было время не для тех утех.
- Господа, мы все здесь почти что свои люди, - поднял голос главный
гипнотизер, словно знамя бескрайней России, - так выпьем первую за
прекрасных дам! При этих словах всем показалось, что в голосе тамады
зазвенела нежная, хрустальная, скупая мужская слеза. Тожественность момента
запала всем присутствующим глубоко в душу. Но, пожалуй, больше всех она
поразила единственную женщину среди нас. И та единственная давила в себе
рыдание восторга. Так давят верные жены сок из красной смороды прежде, чем
приготовить прекрасное желе для мужа. Так месят, трамбуют и раскатывают
тесто для выпечки вкуснейшего пирога специально для любимого мужа. Так,
наконец, в неповторимом азарте отзывчивые особы давят собственной жопой
матрасы и простыни, млея под ласками желанного любовника. Клара явно была
под воздействием трансцендентальных лучей, вовремя выпущенных прямо в ее
бесстыжие глаза еще более бесстыжим и коварным взглядом стареющего
сердцееда, все еще не растерявшего свои боевые качества. "Старый конь
борозды не портит!"
Мы внимательно и с пониманием следили за Кларой Николаевной: она не
рыпалась, а вовлекалась под действием чар, излучаемых опытным алкоголиком -
Федоровым Александром Георгиевичем. Потому, стараясь не разочаровывать
профессионалов, Клара лихо тяпнула полстакана водки. Мы следили за
глотательными движениями, совершаемыми мышцами глотки, затем за дернувшимся
кадыком. Далее - смелая волна бодрящей жидкости вызвала ответную
перестальтику пищевода. Шея у Клары была красивая, как у лебедушки, и
водочка только добавила вдохновения в игру вазомоторов, волнительную
фибрилляцию кольцевых и продольных мышц начала кишечной трубки.
Женскую шею приятно ласкать, да и душить тоже, видимо, приятно - любой
палач, убийца тянется к красивому, к эстетике, если, конечно, Бог подарил
ему при рождении чувство прекрасного. А дары Бога - не исчезают ни при каких
обстоятельствах и даже после нашей смерти они остаются на Земле, только
передаются во владение другим достойным людям.
Все мы, словно лучи объективного рентгеновского аппарата, приспустив
взгляд, не теряя при этом фокуса биологической оптики, моделировали события.
Мысленно каждый проследил за тем, как пищевод заставил разомкнуться
кардиальный жом и пропустить огненную воду в желудок. Желудок всколыхнулся
от ощущения неожиданной благодати и стал с пониманием и аппетитом
распределять по бороздкам слизистой малой и большой кривизны волшебное
пламя: расступилась слизь, защищающая от кислотной активности нежные клетки
железистого эпителия, а заодно и притаившиеся под ней микробы. Особо
зловредный Helicobacter pylori - получили по заслугам удар санирующего
эффекта спиртного!
Клара Николаевна затихла на минуточку, прикрыв глаза заворожено, как
курица на насесте в отведенные ей недолгие минуты ночного сна. Картина была
трогательной: я попытался даже себе представить, как будет рождаться большое
куриное яйцо из-под Клары. Но у нее ни черта не получилось Да и слава Богу!
Честно говоря, неприятный это процесс - роды, как у женщины, так и у курицы.
Наша солидарность помогала Кларе сосредоточиться на первой фазе
всасывания алкоголя. Закусанный, не спеша разжеванный и проглоченный,
соленый огурчик тоже делал свое приятное дело. Он нежно шептался о чем-то с
пилорическим отделом желудка, призывая этот, властно действующий сфинктер,
разжать свои железные тиски и пропустить пищевую кашицу дальше по нисходящей
магистрали.
Мне пришлось изучать анатомию и физиологию человека в Академии
художеств, да и из средней школы я кое-что вынес. Ясно, что уже сейчас
поджелудочная железа всколыхнула свои железистые клетки, печень сама себя
подтянула за шиворот, словно не вовремя задремавшего пьянчугу.
Функциональные структуры - ацинусы начали просыпаться и активизировать свою
деятельность. Но уже порядком глубоко всосавшийся алкоголь дурманил
клеточную анатомию. Звездчатые макрофаги, иначе говоря, клетки Купфера,
расширили от удивления глаза, все еще не очень хорошо понимая задачу,
неожиданно поставленную в такой форме. Перед верными организму макрофагами
открылся выбор: войти прочно в алкогольный наркоз или взяться, засучив
рукава, за его разрушение.
Цикл Кребса тоже несколько зазбоил от неожиданности и святого
наркотика, не ведая, что же расщеплять в первую очередь - белки, жиры,
углеводы или С2Н5ОН? Когда подана в изобилии святая вода с соленым
огурчиком, то организму следует выкликать строительный материал из депо - из
биологических глубин, дабы в топке было достаточно горящего материала. Ну, а
алкоголь в это время активно городит заборы из опиатных конструкций - отсюда
идет кайф, ради которого так много выпивает народонаселение спиртных
напитков на всей земле. Чем выше такая индивидуальная способность человека,
чем более выражен у него опиатный эффект, тем труднее его убедить не
потреблять спиртные напитки, лечиться от алкоголизма. У нашей группы все
было на своих законных местах от самого рождения - потому-то мы лакали
спиртное с большим удовольствием. Излечиться от этого порока мы не имели
никакой возможности. Но наше братство и не собиралось лишать себя
удовольствия со вкусом переваривать отраву! Мы давно поставили на себе крест
и гордились своей порочностью. Клара оказалась в одной связке с нами, а
женщину, как известно, такой порок доводит до ручки быстрее и
разрушительнее. Ура эксперименту!
Пока шли лихорадочные разборки на этих этажах, несколько напряглись
почки, откликнулись сосуды и сердце. Мозг почувствовал, как алкоголь
отбирает у нейронов внутриклеточную воду, и они от того сжимаются и дуреют.
Вообщем, все шло своим чередом - безостановочным порядком: из наших смелых и
сильных рук Клара Николаевна уже не сможет вырваться никогда! Алкоголизм
непобедим также, как и вся мафия! От удовольствия, замешанного на
сострадании, я вспомнил, что только, примерно, пять процентов населения
планеты получило при рождении подарок от Бога в виде особых ферментативных