Страница:
"задник" сцены. Нужно наслоить специфическую картину на общее, фоновое,
полотно. Требовалось развернуть полную перспективу: патологическую анатомию
атеросклероза, гипертензии, хронического гастрита, энтерита, колита. Все это
безобразие Знахарь собирался еще и украсить графическими оттисками
шизофренического морфогенеза. Однако фильмы-ужасы наша компания не была
готова смотреть до бесконечности - блевотина, негодование и презрение
подкатывались к горлу, желудок сворачивался в тугой узел, а печень выжимала
из себя литры самой темной, горючей желчи! И мы общим громовым стоном
остановили Знахаря на ноте "ДО". Он удивился факту неповиновения!
Чувствовалось, что мелькнуло желание занести над нашими головами востру
саблю административных акций! Но мы-то не были бессловесными тварями. В
воздухе нависла гроза неповиновения, слышался нарастающий шум бунта - для
России страшного и бестолкового явления! И административный окрик сам собой
затих, расстаял в психологической атмосфере больничной палаты.
Члены коллектива лежали на больничных койках без чувств - все мучались
и терзались, став соучастниками святой экзистенции сопереживания! Она
загоняла наши эмоции в кладбищенский склеп. Доминанты горя, словно тяжелая
дверь пещеры таинств, осталась полуоткрытой. Но в щель не могли, да,
пожалуй, и не хотели, протискиваться наши головы. Мы, грешным делом, боялись
патологоанатомических откровений, поскольку, как не крути, они всегда
примиряются на себя. Общими усилиями мы загнали алкающее любопытство в
пошлую мышеловку, не использовав для того даже микроскопической приманки.
Массивный замок извечного человеческого тяготения к ужасу был замкнут на
ключ! "Но жертвами каждогодно напоминается о грехах; ибо невозможно, чтобы
кровь тельцов и козлов уничтожала грехи" (К Евреям 10: 3-4).
Так прошла ночь, не подарившая нам легкого, оздоравливающего сна, не
принесшая освобождения от ощущения трагизма, нависшего тяжелой дождевой
тучей над великой страной - Россией. Рассвет брызнул серо-зелеными лучами
безразличия в окна нашей палаты, а с ними явились и санитары, поведавшие о
том, что к четырем утра Науманов Вячеслав Германович отмучался, испустив
болезненный дух в атмосферу небытия. Но не Бог, а, видимо, Дьявол принял его
пятнистую душу для дальнейшего переселения в иную плоть или инертную массу.
Что-то подсказывало нашему шизофреническому уму, что местом транслокации
души Науманова Дьявол избрал подножие горы Голгофы - ту ее часть, где
дотлевали уже многие века кости преступников Дисмаса и Гестаса, некогда
распятых рядом с Иисусом Христом, но на крестах не святости, а позора. Для
Науманова тоже была смоделирована казнь на той же страшной горе, но она-то
уже было освящена и искуплена смертью Сына Божьего.
В этой части лобного места, на значительной глубине, в утробе земли,
нашелся покореженный столетиями валун, в него-то и была переселена душа
современного грешника, вытеснившая своей квант-энергией прежнюю душу, уже
прошедшую шлифовку временем. То была благородная и изощренная месть Дьявола
Науманову за его прегрешения - вроде бы он в Израиле, в зоне святости, но
глубоко под землей, то есть в ее Кишке, в самом черном и темном углу
мирозданья, поближе к Аду!
Мы сострадали, но поделать ничего не могли, ибо мольбы о снисхождении к
заблуждавшемуся не принимаются на Страшном Суде - там действуют свои
Обвинители, Присяжные, Адвокаты и Палачи! Там правит процессом иная логика
Судебного Иска и Судебного Разбирательства! Науманов теперь нес груз не
только собственных грехов, а и расплачивался за содеянное его дедом, отцом и
прочими родственниками. Таковы Законы Кодекса, действующего на Страшном
Суде: если твои предки подличали или, того хуже, - расстреливали людей по
ложным обвинениям, по оговорам, - то Бог может творить справедливость через
наказание души другого родственника. Для Бога важно исправить всю
генетическую линию - не имеет значение, в какой части ее хвоста. А копаться
в мелочевке поступков, рассеянных по разным поколениям генетической цепочки,
Ему недосуг. Ибо Суд Божий - это не суета действий, пусть даже самой
слаженной в работе, "пожарной команды"!
Мы попросили у администрации больницы разрешения на участие в похоронах
Науманова Вячеслава Германовича. Затем по телефону снеслись с его
родственниками и тоже получили согласие. Теперь нам оставалось экипироваться
должным образом - мы же не вахлаки какие-нибудь, не можем же мы в больничных
халатах явиться на гражданскую панихиду. Ясно, что для такой
печально-торжественной акции требовались смокинги, и мы заказали их напрокат
в одной добропорядочной похоронной фирме. Трудности выросли из-под земли
неожиданно: ни у кого из нас не нашлось черных кожаных полуботинок. Фирма
тоже не предполагала, что хоронящая сторона так опустилась, что давно
пропила даже лакированную обувку. Можно подумать, что мы преподаватели не
медицины, а балета и потому ежедневно шлепаем в черных кожаных полуботинках.
Мой любимый цвет для обуви, например, коричневый, а брат Александр и вовсе
дальтоник, так ему и все равно, что одеть, - он порой и в тапочках разного
цвета ходит по отделению. Но если некоторые больные шизофренией нелепо
комбинируют цвета верхней одежды и обуви в силу вычурности ума, то Александр
Георгиевич терпел издержки экстерьера исключительно из-за врожденного
расстройства цветоощущения. Тем не менее, мы не могли уронить собственное
достоинство, а потому к смокингам больница выделила нам совершенно новые
черные тапочки. Для Науманова же нашлись на складе, порядком разворованного,
шикарные тапочки белого цвета с меховой оторочкой, правда, они были женского
покроя. Но это не смутило покойного, мы же твердо знали, что в некотором
роде Науманов и был женщиной - истеричной, слабонервной, хвастливой,
поверхностной!
Точно в назначенный срок мы в сопровождении двух дюжих санитаров и
медицинской сестры, выделенных специально на случай "экстренного потрошения"
при реактивных состояниях, возникающих под звуки траурного марша, двинулись
в сторону больничного морга. Почти у самой двери со стороны двора в "Зал
прощаний" мы остановились, как вкопанные: наше внимание привлекла кошечка
довольно странной, относительно редкой пестрой расцветки, сидевшая на тумбе
больничного забора перед самым окном "Зала". У кошечки была необычная фигура
- относительно короткие передние лапки и длинные задние. Я знал, что
по-настоящему красивым выглядит только асимметричное лицо - в меру, конечно.
Но мне было неведомо, что асимметричная фигура тоже может быть
привлекательной. Кошечка походила на загадочного солнечного зайчика, только
сейчас глаза ее были наполнены слезами, стекающими даже по щекам на тумбу
забора и капающими на песок. Именно это обилие слез нас и поразило: мы
смотрели на кошечку минут десять. А она смотрела в окно на гроб с покойным
Наумановым и продолжала беззвучно, по-человечьи плакать. Наши души
солидаризировались, почувствовав эстетическое родство, - видимо, по прежним
жизням. Это было что-то близкое к мистике - санитары быстро протрезвели и
превратились в два еловых столба, замерших по средине аллеи, а медицинская
сестра с размаха грохнула сумку со шприцами и медикаментами оземь, но даже
тогда кошечка не шелохнулась, не сменила позу, не прекратила оплакивать
покойного Наумана. Было ясно, что в ней жила душа близкого Науманову
существа - это, скорее всего, была его собственная кошечка, явившаяся
проводить своего хозяина в последний путь.
Мы очнулись первыми и низко поклонились Божественному существу,
санитары и медицинская сестра, все еще не закрывая ртов, повторили наши
поклоны. Один из санитаров даже грохнулся на колени и боднул несколько раз
лбом песочное покрытие аллеи. Наша процессия выглядела торжественной и
отрешенной - мы вместе с верной кошечкой общались с Чистым Разумом!
Но вот, наконец-то, ноги ввели нас в "Траурный Зал": родственников
покойного было немного, и потому, видимо, гроб с Наумановым, возвышающийся
на кумачовом пьедестале на фоне бюста и барельефа Владимиру Ленину -
заведующий прозекторской - старый коммунист был секретарем партийной
организации больницы и фюрером ее подпольной боевой дружины, скрытно
готовившей восстание в стране, - сразу же приковывал внимание. Ближе к
голове покойного, в черной косынке стояла жена - на вид несколько старше
супруга, но худощавая и стройная, с основательным намеком в чертах лица и
фигуре на то, что она никакого отношения не имеет к еврейскому генофонду, но
и от чистокровных славян тоже отстоит довольно далеко. Она плакала меньше,
чем та кошечка, сидящая на заборе, отсюда напрашивался вывод о том, что в
характере супружницы застряла, скорее всего, прибалтийская сдержанность.
Женщина в черном лишь периодически глубоко вздыхала, словно осознавая только
сейчас какой тяжести груз свалился с ее плеч.
Левее замерла дочь - крашеная блондинка, в ней, пожалуй, уже
значительно затушевался еврейский генофонд, сильно омытый петербургскими
дождями и туманами, да спрессованный неведомыми хромосомами по маминой
линии. Черная шляпа на голове молодой дамы делала ее похожей на прекрасную
"Неизвестную" с картины художника И.Н.Крамского (1883). Весь ее облик
воспринимался как бы в духе романтизма, подернутого черной вуалью. Из
полумрака "Зала Прощаний" выплывало что-то подобное сочиненному Александром
Блоком: "И каждый вечер, в час назначенный (иль это только снится мне?),
девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне. И медленно,
пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она
садится у окна. И веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпа с
траурными перьями, и в кольцах узкая рука". Вообщем - дочь была обалденной
бабой! Рядом с дамой стоял, скорее всего, ее муж - типичный татарин, только
в худшем варианте биологического представительства этого славного народа.
Рядом терлась еще пара каких-то невзрачных полукалек. Скучная картина! Но на
похоронах и не должно быть весело. В этом смысле гражданская панихида была
обставлена по первому разряду: чего - чего, а грусти и безысходности на ней
было достаточно.
Наша великолепная семерка (имеется ввиду и Клара, сумевшая перекрасить
в черный цвет какое-то одно из своих глубоко декольтированных платьев, так
что казалось - эта женщина пришла на прощание прямо из секс-клуба, в одной
комбинации!) на фоне "основной группы" выглядела безупречно, можно сказать,
изысканно. Учитывая особенности одеяния и выразительные телеса Клары и наши
черные тапочки из чистейшей кожи, можно было посчитать, что проводы в
последний путь маэстро обеспечивает джаз-банд архиэкстравагантного толка. Мы
прочитали немую благодарность в глазах ближайших родственников покойного по
женской линии, а из мужского совдепа на нас зыркало завистливое осуждение.
Наши абсолютно черные смокинги великолепно контрастировали с красным крепом:
получалось как в знаменитом французском романе "Красное и Черное". Нам
только оставалось оживить сюжетную линию, перенеся ее со страниц романа на
почву реальности - в стены психиатрической лечебницы, на землю Великого
Города - Санкт-Петербурга.
Однако я отвлекся. Между тем, самым главным действующим лицом,
бесспорным виновником торжества, естественно, оставался покойник - Науманов
Вячеслав Германович. Никто из присутствующих не собирался спорить с
логичным, судьбоносным тезисом - сейчас истекает время пребывания Науманова
на Земле! А потому, никто не считал возможным претендовать на его место
именно сейчас. Вестимо, вестимо... Настанут времена и милость Божья никого
не обойдет назначенной участью. Но сегодня, даже в столь подходящий час для
приватных размышлений, родственники думали только об одном - чтобы скорее
закончилась торжественная акция и начались поминки.
Выпотрошенное патологоанатомами тело Вячеслава Германовича стыло на
пьедестале в "Зале Прощаний". Оно с наивысшей значительностью выглядывало из
гроба, и отдельные клетки, по законам биологии продолжали еще жить,
наблюдать за поведением окружающих. Теперь Науманов был вне конкуренции и
вне конкурса - всю сознательную жизнь он стремился воздвигнуть себе
"памятник нерукотворный" и, наконец, достиг этого. Никто не собирался
претендовать на его место, никто не теснил его с холодного пьедестала, с
красного кумача. Все с удовольствием уступали ему дорогу в загадочное
Никуда. Уже были внесены деньги на скромненький, ширпотребовский - из серой
спрессованной гранитной крошки - памятник-надгробье. Науманов Вячеслав
Германович достиг того, о чем так сильно мечтал, не состоялись в тех
установках только желаемые параметры времени - все хотелось получить при
жизни, а не после нее! Но человек предполагает, а Бог располагает, то есть
выбирает и назначает!
Остатки плоти были собраны в серенький пиджачок, вялую серовато-белую
рубашонку, повязанную простеньким галстуком неопределенного цвета. Все
остальные части туловища были, видимо, в целях экономии голыми, - их
прикрывала траурная ткань. Тут я заметил, что на торчащих из под крепа
ступнях, красовались больничные белые тапочки с меховой оторочкой - значит
они были из той же кладовой. Чувствовалось, что родственники покойного были
людьми экономными и предусмотрительными - все равно вся одежда пойдет на
поживу работникам крематория, тело отправят в топку совершенно голым, не
забыв при этом вырвать золотые коронки и мосты из полости рта. Правда, и
здесь, специальным реестриком, можно обязать этих нелюдей возвратить золотой
сплав законным наследникам.
Обычно обыватель обращает пристальное внимание на лицо покойного и
потом долгие годы обсуждает то, каким величественным и одухотворенным оно
было на гражданской панихиде. Простые люди не знают, что уже первые подвижки
тления, насыщают жидкостью кожу, подкожную клетчатку, мимическую
мускулатуру, а потому маска смерти в этот момент расслабленная, без печатей
предсмертных мук и долгих жизненных переживаний. А анатомия скелета, если
она не патологически жуткая, всегда соответствует законам правильной
скульптуры. Вот почему расслабленные ткани лишь очерчивают анатомические
контуры, слегка смягчая и округляя душевную скорбь ласковой, всепрощающей
пастозностью. Вячеслав Германович не был исключением из общего правила,
прощальная музыка его физиологии не выходила за границы траурного жанра -
покойник был красив, как никогда. Величие и всепрощение, одухотворенность
лица перетягивали пестрое одеяло общего бесцветного облика в свою сторону:
скрадывались и карапетов рост, и неправильные пропорции тела, маскировалось
неспортивное брюхо, и подагрически-вывернутые суставы, и нелепый,
сифилитически-курносый нос.
Родственники обозначались в притушенном свете вяло хныкающими
изваяниями, а мы были, как "аполлоны похорон" - стройные, изящно одетые, с
интригующей дуринкой в глазах. Наше преимущество было очевидно, оно особо
выпукло выкатывалось у нас из штанов в этой Прощальной Зале еще и потому,
что больничный патологоанатом - большой специалист и мастер своего дела -
был еще и любитель Египетской старины - египтолог, как теперь говорят.
Полумрак, драпировка, окраска стен, прощальная музыка все отдавало чем-то
ленинским и египетским. Я подумал, что старый партиец великолепно знал
биографию Ильича, а потому, видимо, помнил, что вождь выбрал себе партийную
кличку не по названию великой сибирской реки - Лена. Он в юности в первой
сильной любви потерпел "от ворот поворот" - виновницей переживаний была
девушка по имени Лена. Ильич увековечил свое чувство особым партийным
псевдонимом. Недаром говорили, что "Ленин - самый человечный человек".
Большевистские придурки награждали неуемную шизофрению титулами "Сталин",
"Молотов", но Володя Ульянов избрал нежное, светлое женское имя.
Заведующий прозекторской - старый кобель - в угоду Ильичу нагнал мрака
в Зал Прощания, украсил стены эстампами и статуэтками-выкидышами,
символизирующими еще и свальный грех, бытовавший в свое время в Египетских
храмах. Он старался вдохнуть в покойников, отправляющихся в последний путь,
ауру загадочности и Египетской двусмысленности, чтобы они ничего не боялись
и ответственно готовились резвиться на том свете. В таких действиях
административного лица нельзя не заметить ненормальности. Да это и понятно:
кто будет сомневаться в том, что заведующий патологоанатомическим отделением
психиатрической больницы претендует на звание нормального человека? Такая
личность не должна быть выше своих подопечных - жмуриков, явно не от мира
сего! У заведующего моргом и кличка была почетно-египетская - Парасхит!
Черная стена за пьедесталом с гробом была украшена иероглифами. Но надо
понимать, что египтяне владели не простой письменностью. Их иероглифы были в
большей мере символами звукового письма, а не идеографическими картинками.
Отсюда и особая торжественность звукового оформления панихиды, резонирующая
в головах присутствующих сразу, как только их взгляд попадал на полотна,
занятые иероглифами. Символы звука и штриха, в свою очередь, убеждали
присутствующих в том, что покойный как бы достиг мечты любого египтянина -
монументального, статичного мифа Древнего Египта, зовущего смертного
человека слиться с природой!
Кто мог сомневаться в такой обстановке в том, что у российского
разгельдяя, впрочем, также как и у любого добропорядочного египтянина,
имеется пять "душ". Все в такой особой компании начиналось с "Ка" - подобия
человека. Эта сущность была, с позволения сказать, двойником проживающего на
земле. Человек и "Ка" похожи, как две руки, отсюда и соответствующий
иероглиф изображается двумя руками, поднятыми кверху. После смерти,
следовательно, "Ка" Науманова должно будет продолжать обитать в отделениях
больницы и тешить медицинский персонал различными трансцендентальными
безобразиями. Душа "Ба" является жизненной силой человека, а потому
изображается соколом с человеческой головой. Именно тогда, когда "Ба"
покидает тело, и наступает смерть. Когда же она возвращается к пеплу, то
умерший воскрешается для вечной жизни в Дуате. Правда, египтяне считали
необходимым обязательно бальзамировать, а не сжигать тело человека. Строго
говоря, сжигание тела - это нанесение увечья телу, что в Египте каралось
очень строго. Каждый, кто нанес телу-Сах увечье, скажем, в гробнице,
считался преступником. Вскрывать тело умершего человека перед мумификацией
доверяли только посвященному - парасхиту. В наше время его заменил
патологоанатом. Так же, как в древние времена, нынешнему "парасхиту" платят
за то, что он виноват в содеянном грехе. Как только он наносит первый разрез
кремневым ножом, он стремглав убегает, потому что за ним начинают гнаться
разгневанные родственники, швыряя в него камни и стараясь схватить и
наказать греховника. Подобный театр иногда заканчивается серьезной
выволочкой специалисту по бальзамированию трупов. Искусство современного
патологоанатома уже не требует проворства в беге, ибо за ним никто не
погонится, но ненавидеть его за странную, варварскую деятельность все же
продолжают.
Ритуалы отношения к покойному, особая организация похорон в некотором
роде перекликаются, потому-то наш больничный Парасхит так настойчиво
обращался все же к религиозному первоисточнику - к матери всех религий, к
Египетской вере. В египетской гробнице, кроме мумии, оставляли еще и
каменное изваяние, максимально похожее лицом на прототип, на статуэтке
обязательно писалось имя умершего. В настоящее время в России на могиле
устанавливают надгробье с фотографией и именем. Теперь над умершим читают
тексты не из "Книги Мертвых" а из "Псалтыря".
Следующая душа человека - это имя ("Рен"), даваемое ребенку при
рождении, оно следует с ним по жизни. Тело умрет, но имя человека еще
какое-то время будут помнить, отдавая ему почести или бесславие и хулу. Еще
одна душа сопровождает человека по жизни - это "Ах", что в переводе означает
"сияние". От одних исходит дьявольское, от других - святое сияние.
Существует еще одна душа - "Шуит", иначе говоря, "тень". Ясно, что она
сопровождает нормального человека при некотором освещении. Тот, кто связался
с Дьяволом, лишается тени.
Больничный Парасхит украсил ритуальный зал морга полотнами "Циппи
Хора": на них он изображен стоящим на спинах двух крокодилов. Любому
мало-мальски культурному человеку, особенно, посещавшему Египет в
какой-нибудь из своих жизней, известно, что Хор - это мифологическая роль
сына и престолонаследника. В каждой семье существует маленький престол,
занятый мужем или женой, или эгоистическим ребенком. В семейном клане
Науманова Вячеслава Германовича раньше престол был, естественно, за ним.
Теперь тот престол унаследовала даже не его супруга, а дочь - рыжая бестия,
освоившая специальность философа и достигшая уже научной степени кандидата
наук. Подавленная же супруга с большим трудом подходила на роль богини
Исиды. Известно, что по мифу ей надлежало еще и забеременеть от покойника.
Она косила взглядом на мертвое тело своего бога Осириса и с ужасом пыталась
представить себе отчаянный половой акт! Ее несколько поддерживала надпись на
стене: "Я - Исида, наделенная "просветляющей силой", сияющей ярче, чем все
боги! Это бог заключен в моем чреве, он - семя Осириса". Но все равно,
временами ощущение экстравагантной перспективы подкашивало ноги у бедной,
благородной женщины. Такую муку даже православная религия затягивает для
вдовы на целый год. Правда, наиболее шустрые решают порвать с традицией и
резко сокращают период безбрачия, заводя любовную интрижку с каким-нибудь
"другом семьи". Тем и спасается вдова от необходимости совокупляться с
памятью о покойном, она вытесняет неприятные сексуальные сны реальной
половой жизнью с новым мужчиной. Так куда лучше: "И волки сыты, и овцы
целы!"
Единственные, кто обладал даром связанной речи, а потому решившие им
воспользоваться на Гражданской панихиде, оказались мы - его бывшие враги, но
затем превратившиеся в людей, постигших мудрость Божьего слова: "Смотрите,
чтобы кто кому не воздавал злом за зло; но всегда ищите добра и друг другу и
всем" (1-е Фессалоникийцам 5: 15). А потому я прочел стих во всеуслышанье.
Женщины рыдали откровенно, а присутствующие мужчины-калеки из числа
родственников горбились и прятали лица, ненароком смахивая слезы восторга.
Поэт - он всегда поэт. Он - великий человек, в том числе, и на похоронах!
Естественно, что я не ради славы предпринял такой шаг, просто
обстановка обязывала меня к акту стихосложения. Я напряг свои скромные
поэтические способности и, после небольшой заминки, сознание ногой под зад
вышибло на свет Божий маленького стихотворного уродца.
Имя - это тоже память,
нет смысла его унижать:
информация - не тело,
которое давно надоело;
информация - это мать!
Астральное чудо и тень,
реальность у Вас есть?..
Отринем пошлую спесь:
будем гулять, пить, есть.
Разум людей - формален,
полет души - оптимален,
вечен, красив, актуален!
Спи же в гробу, Науман,
душу не пряча в карман!
Санитары морга, уже порядком налакались на халяву государственного
спирта в компании со своим благодетелем - Парасхитом. Они нетвердыми руками,
но с решительными матерными высказываниями подхватили гроб и, пошатываясь от
удара алкогольного допинга в голову, печень и ноги, змеевидным маршрутом
устремились на улицу к автобусу с черной каймой. Мы тоже сделали рывок
солидарности, но тут же были остановлены сопровождающими нас лицами -
оказывается больных, без выписки за пределы больничного двора не выпускают
даже в день похорон самых дорогих товарищей. Пришлось обойтись пожатием рук
родственникам. Но Витя Каган так расчувствовался, что принялся ласково и
сострадательно обнимать и тискать дочку покойного. Еще немного и от молодой
дамы - от философа - полетели бы пух, перья и обрывки юбки! Весьма
раскованное выражение соболезнования пришлось оборвать на той фазе, когда
простые требования жизни становятся дороже, чем соблюдение супружеской
верности. Чувствовалось, что осколки еврейского генофонда откликнулись в
дочери Науманова - камертон, возбужденный иерусалимским темпераментом Вити
Кагана, зазвучал бодрым половым контральто. Понятно, что гормоны у обоих
действовали как положено! Ответный порыв зарождался и выдавливался из нижних
этажей женских анатомических конструкций! Санитары быстро развели "ножки"
наладившегося было "камертона", и сложные музыкальные вопли прекратились.
Нашей компании в черных смокингах стала ясна логика событий, как и то, что
дважды два - четыре. Святой Апостол Павел был совершенно прав: "Да будут
осуждены все не веровавшие истине, но возлюбившие неправду" (2-е
Фессалоникийцам 2: 12).
Теперь нас уже не волновали люди, мы-то ведали высокое, исходящее от
Сына Человеческого: "Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих
мертвецов; а ты иди, благовествуй Царствие Божие" (От Луки 9: 60). Наше
полотно. Требовалось развернуть полную перспективу: патологическую анатомию
атеросклероза, гипертензии, хронического гастрита, энтерита, колита. Все это
безобразие Знахарь собирался еще и украсить графическими оттисками
шизофренического морфогенеза. Однако фильмы-ужасы наша компания не была
готова смотреть до бесконечности - блевотина, негодование и презрение
подкатывались к горлу, желудок сворачивался в тугой узел, а печень выжимала
из себя литры самой темной, горючей желчи! И мы общим громовым стоном
остановили Знахаря на ноте "ДО". Он удивился факту неповиновения!
Чувствовалось, что мелькнуло желание занести над нашими головами востру
саблю административных акций! Но мы-то не были бессловесными тварями. В
воздухе нависла гроза неповиновения, слышался нарастающий шум бунта - для
России страшного и бестолкового явления! И административный окрик сам собой
затих, расстаял в психологической атмосфере больничной палаты.
Члены коллектива лежали на больничных койках без чувств - все мучались
и терзались, став соучастниками святой экзистенции сопереживания! Она
загоняла наши эмоции в кладбищенский склеп. Доминанты горя, словно тяжелая
дверь пещеры таинств, осталась полуоткрытой. Но в щель не могли, да,
пожалуй, и не хотели, протискиваться наши головы. Мы, грешным делом, боялись
патологоанатомических откровений, поскольку, как не крути, они всегда
примиряются на себя. Общими усилиями мы загнали алкающее любопытство в
пошлую мышеловку, не использовав для того даже микроскопической приманки.
Массивный замок извечного человеческого тяготения к ужасу был замкнут на
ключ! "Но жертвами каждогодно напоминается о грехах; ибо невозможно, чтобы
кровь тельцов и козлов уничтожала грехи" (К Евреям 10: 3-4).
Так прошла ночь, не подарившая нам легкого, оздоравливающего сна, не
принесшая освобождения от ощущения трагизма, нависшего тяжелой дождевой
тучей над великой страной - Россией. Рассвет брызнул серо-зелеными лучами
безразличия в окна нашей палаты, а с ними явились и санитары, поведавшие о
том, что к четырем утра Науманов Вячеслав Германович отмучался, испустив
болезненный дух в атмосферу небытия. Но не Бог, а, видимо, Дьявол принял его
пятнистую душу для дальнейшего переселения в иную плоть или инертную массу.
Что-то подсказывало нашему шизофреническому уму, что местом транслокации
души Науманова Дьявол избрал подножие горы Голгофы - ту ее часть, где
дотлевали уже многие века кости преступников Дисмаса и Гестаса, некогда
распятых рядом с Иисусом Христом, но на крестах не святости, а позора. Для
Науманова тоже была смоделирована казнь на той же страшной горе, но она-то
уже было освящена и искуплена смертью Сына Божьего.
В этой части лобного места, на значительной глубине, в утробе земли,
нашелся покореженный столетиями валун, в него-то и была переселена душа
современного грешника, вытеснившая своей квант-энергией прежнюю душу, уже
прошедшую шлифовку временем. То была благородная и изощренная месть Дьявола
Науманову за его прегрешения - вроде бы он в Израиле, в зоне святости, но
глубоко под землей, то есть в ее Кишке, в самом черном и темном углу
мирозданья, поближе к Аду!
Мы сострадали, но поделать ничего не могли, ибо мольбы о снисхождении к
заблуждавшемуся не принимаются на Страшном Суде - там действуют свои
Обвинители, Присяжные, Адвокаты и Палачи! Там правит процессом иная логика
Судебного Иска и Судебного Разбирательства! Науманов теперь нес груз не
только собственных грехов, а и расплачивался за содеянное его дедом, отцом и
прочими родственниками. Таковы Законы Кодекса, действующего на Страшном
Суде: если твои предки подличали или, того хуже, - расстреливали людей по
ложным обвинениям, по оговорам, - то Бог может творить справедливость через
наказание души другого родственника. Для Бога важно исправить всю
генетическую линию - не имеет значение, в какой части ее хвоста. А копаться
в мелочевке поступков, рассеянных по разным поколениям генетической цепочки,
Ему недосуг. Ибо Суд Божий - это не суета действий, пусть даже самой
слаженной в работе, "пожарной команды"!
Мы попросили у администрации больницы разрешения на участие в похоронах
Науманова Вячеслава Германовича. Затем по телефону снеслись с его
родственниками и тоже получили согласие. Теперь нам оставалось экипироваться
должным образом - мы же не вахлаки какие-нибудь, не можем же мы в больничных
халатах явиться на гражданскую панихиду. Ясно, что для такой
печально-торжественной акции требовались смокинги, и мы заказали их напрокат
в одной добропорядочной похоронной фирме. Трудности выросли из-под земли
неожиданно: ни у кого из нас не нашлось черных кожаных полуботинок. Фирма
тоже не предполагала, что хоронящая сторона так опустилась, что давно
пропила даже лакированную обувку. Можно подумать, что мы преподаватели не
медицины, а балета и потому ежедневно шлепаем в черных кожаных полуботинках.
Мой любимый цвет для обуви, например, коричневый, а брат Александр и вовсе
дальтоник, так ему и все равно, что одеть, - он порой и в тапочках разного
цвета ходит по отделению. Но если некоторые больные шизофренией нелепо
комбинируют цвета верхней одежды и обуви в силу вычурности ума, то Александр
Георгиевич терпел издержки экстерьера исключительно из-за врожденного
расстройства цветоощущения. Тем не менее, мы не могли уронить собственное
достоинство, а потому к смокингам больница выделила нам совершенно новые
черные тапочки. Для Науманова же нашлись на складе, порядком разворованного,
шикарные тапочки белого цвета с меховой оторочкой, правда, они были женского
покроя. Но это не смутило покойного, мы же твердо знали, что в некотором
роде Науманов и был женщиной - истеричной, слабонервной, хвастливой,
поверхностной!
Точно в назначенный срок мы в сопровождении двух дюжих санитаров и
медицинской сестры, выделенных специально на случай "экстренного потрошения"
при реактивных состояниях, возникающих под звуки траурного марша, двинулись
в сторону больничного морга. Почти у самой двери со стороны двора в "Зал
прощаний" мы остановились, как вкопанные: наше внимание привлекла кошечка
довольно странной, относительно редкой пестрой расцветки, сидевшая на тумбе
больничного забора перед самым окном "Зала". У кошечки была необычная фигура
- относительно короткие передние лапки и длинные задние. Я знал, что
по-настоящему красивым выглядит только асимметричное лицо - в меру, конечно.
Но мне было неведомо, что асимметричная фигура тоже может быть
привлекательной. Кошечка походила на загадочного солнечного зайчика, только
сейчас глаза ее были наполнены слезами, стекающими даже по щекам на тумбу
забора и капающими на песок. Именно это обилие слез нас и поразило: мы
смотрели на кошечку минут десять. А она смотрела в окно на гроб с покойным
Наумановым и продолжала беззвучно, по-человечьи плакать. Наши души
солидаризировались, почувствовав эстетическое родство, - видимо, по прежним
жизням. Это было что-то близкое к мистике - санитары быстро протрезвели и
превратились в два еловых столба, замерших по средине аллеи, а медицинская
сестра с размаха грохнула сумку со шприцами и медикаментами оземь, но даже
тогда кошечка не шелохнулась, не сменила позу, не прекратила оплакивать
покойного Наумана. Было ясно, что в ней жила душа близкого Науманову
существа - это, скорее всего, была его собственная кошечка, явившаяся
проводить своего хозяина в последний путь.
Мы очнулись первыми и низко поклонились Божественному существу,
санитары и медицинская сестра, все еще не закрывая ртов, повторили наши
поклоны. Один из санитаров даже грохнулся на колени и боднул несколько раз
лбом песочное покрытие аллеи. Наша процессия выглядела торжественной и
отрешенной - мы вместе с верной кошечкой общались с Чистым Разумом!
Но вот, наконец-то, ноги ввели нас в "Траурный Зал": родственников
покойного было немного, и потому, видимо, гроб с Наумановым, возвышающийся
на кумачовом пьедестале на фоне бюста и барельефа Владимиру Ленину -
заведующий прозекторской - старый коммунист был секретарем партийной
организации больницы и фюрером ее подпольной боевой дружины, скрытно
готовившей восстание в стране, - сразу же приковывал внимание. Ближе к
голове покойного, в черной косынке стояла жена - на вид несколько старше
супруга, но худощавая и стройная, с основательным намеком в чертах лица и
фигуре на то, что она никакого отношения не имеет к еврейскому генофонду, но
и от чистокровных славян тоже отстоит довольно далеко. Она плакала меньше,
чем та кошечка, сидящая на заборе, отсюда напрашивался вывод о том, что в
характере супружницы застряла, скорее всего, прибалтийская сдержанность.
Женщина в черном лишь периодически глубоко вздыхала, словно осознавая только
сейчас какой тяжести груз свалился с ее плеч.
Левее замерла дочь - крашеная блондинка, в ней, пожалуй, уже
значительно затушевался еврейский генофонд, сильно омытый петербургскими
дождями и туманами, да спрессованный неведомыми хромосомами по маминой
линии. Черная шляпа на голове молодой дамы делала ее похожей на прекрасную
"Неизвестную" с картины художника И.Н.Крамского (1883). Весь ее облик
воспринимался как бы в духе романтизма, подернутого черной вуалью. Из
полумрака "Зала Прощаний" выплывало что-то подобное сочиненному Александром
Блоком: "И каждый вечер, в час назначенный (иль это только снится мне?),
девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне. И медленно,
пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она
садится у окна. И веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпа с
траурными перьями, и в кольцах узкая рука". Вообщем - дочь была обалденной
бабой! Рядом с дамой стоял, скорее всего, ее муж - типичный татарин, только
в худшем варианте биологического представительства этого славного народа.
Рядом терлась еще пара каких-то невзрачных полукалек. Скучная картина! Но на
похоронах и не должно быть весело. В этом смысле гражданская панихида была
обставлена по первому разряду: чего - чего, а грусти и безысходности на ней
было достаточно.
Наша великолепная семерка (имеется ввиду и Клара, сумевшая перекрасить
в черный цвет какое-то одно из своих глубоко декольтированных платьев, так
что казалось - эта женщина пришла на прощание прямо из секс-клуба, в одной
комбинации!) на фоне "основной группы" выглядела безупречно, можно сказать,
изысканно. Учитывая особенности одеяния и выразительные телеса Клары и наши
черные тапочки из чистейшей кожи, можно было посчитать, что проводы в
последний путь маэстро обеспечивает джаз-банд архиэкстравагантного толка. Мы
прочитали немую благодарность в глазах ближайших родственников покойного по
женской линии, а из мужского совдепа на нас зыркало завистливое осуждение.
Наши абсолютно черные смокинги великолепно контрастировали с красным крепом:
получалось как в знаменитом французском романе "Красное и Черное". Нам
только оставалось оживить сюжетную линию, перенеся ее со страниц романа на
почву реальности - в стены психиатрической лечебницы, на землю Великого
Города - Санкт-Петербурга.
Однако я отвлекся. Между тем, самым главным действующим лицом,
бесспорным виновником торжества, естественно, оставался покойник - Науманов
Вячеслав Германович. Никто из присутствующих не собирался спорить с
логичным, судьбоносным тезисом - сейчас истекает время пребывания Науманова
на Земле! А потому, никто не считал возможным претендовать на его место
именно сейчас. Вестимо, вестимо... Настанут времена и милость Божья никого
не обойдет назначенной участью. Но сегодня, даже в столь подходящий час для
приватных размышлений, родственники думали только об одном - чтобы скорее
закончилась торжественная акция и начались поминки.
Выпотрошенное патологоанатомами тело Вячеслава Германовича стыло на
пьедестале в "Зале Прощаний". Оно с наивысшей значительностью выглядывало из
гроба, и отдельные клетки, по законам биологии продолжали еще жить,
наблюдать за поведением окружающих. Теперь Науманов был вне конкуренции и
вне конкурса - всю сознательную жизнь он стремился воздвигнуть себе
"памятник нерукотворный" и, наконец, достиг этого. Никто не собирался
претендовать на его место, никто не теснил его с холодного пьедестала, с
красного кумача. Все с удовольствием уступали ему дорогу в загадочное
Никуда. Уже были внесены деньги на скромненький, ширпотребовский - из серой
спрессованной гранитной крошки - памятник-надгробье. Науманов Вячеслав
Германович достиг того, о чем так сильно мечтал, не состоялись в тех
установках только желаемые параметры времени - все хотелось получить при
жизни, а не после нее! Но человек предполагает, а Бог располагает, то есть
выбирает и назначает!
Остатки плоти были собраны в серенький пиджачок, вялую серовато-белую
рубашонку, повязанную простеньким галстуком неопределенного цвета. Все
остальные части туловища были, видимо, в целях экономии голыми, - их
прикрывала траурная ткань. Тут я заметил, что на торчащих из под крепа
ступнях, красовались больничные белые тапочки с меховой оторочкой - значит
они были из той же кладовой. Чувствовалось, что родственники покойного были
людьми экономными и предусмотрительными - все равно вся одежда пойдет на
поживу работникам крематория, тело отправят в топку совершенно голым, не
забыв при этом вырвать золотые коронки и мосты из полости рта. Правда, и
здесь, специальным реестриком, можно обязать этих нелюдей возвратить золотой
сплав законным наследникам.
Обычно обыватель обращает пристальное внимание на лицо покойного и
потом долгие годы обсуждает то, каким величественным и одухотворенным оно
было на гражданской панихиде. Простые люди не знают, что уже первые подвижки
тления, насыщают жидкостью кожу, подкожную клетчатку, мимическую
мускулатуру, а потому маска смерти в этот момент расслабленная, без печатей
предсмертных мук и долгих жизненных переживаний. А анатомия скелета, если
она не патологически жуткая, всегда соответствует законам правильной
скульптуры. Вот почему расслабленные ткани лишь очерчивают анатомические
контуры, слегка смягчая и округляя душевную скорбь ласковой, всепрощающей
пастозностью. Вячеслав Германович не был исключением из общего правила,
прощальная музыка его физиологии не выходила за границы траурного жанра -
покойник был красив, как никогда. Величие и всепрощение, одухотворенность
лица перетягивали пестрое одеяло общего бесцветного облика в свою сторону:
скрадывались и карапетов рост, и неправильные пропорции тела, маскировалось
неспортивное брюхо, и подагрически-вывернутые суставы, и нелепый,
сифилитически-курносый нос.
Родственники обозначались в притушенном свете вяло хныкающими
изваяниями, а мы были, как "аполлоны похорон" - стройные, изящно одетые, с
интригующей дуринкой в глазах. Наше преимущество было очевидно, оно особо
выпукло выкатывалось у нас из штанов в этой Прощальной Зале еще и потому,
что больничный патологоанатом - большой специалист и мастер своего дела -
был еще и любитель Египетской старины - египтолог, как теперь говорят.
Полумрак, драпировка, окраска стен, прощальная музыка все отдавало чем-то
ленинским и египетским. Я подумал, что старый партиец великолепно знал
биографию Ильича, а потому, видимо, помнил, что вождь выбрал себе партийную
кличку не по названию великой сибирской реки - Лена. Он в юности в первой
сильной любви потерпел "от ворот поворот" - виновницей переживаний была
девушка по имени Лена. Ильич увековечил свое чувство особым партийным
псевдонимом. Недаром говорили, что "Ленин - самый человечный человек".
Большевистские придурки награждали неуемную шизофрению титулами "Сталин",
"Молотов", но Володя Ульянов избрал нежное, светлое женское имя.
Заведующий прозекторской - старый кобель - в угоду Ильичу нагнал мрака
в Зал Прощания, украсил стены эстампами и статуэтками-выкидышами,
символизирующими еще и свальный грех, бытовавший в свое время в Египетских
храмах. Он старался вдохнуть в покойников, отправляющихся в последний путь,
ауру загадочности и Египетской двусмысленности, чтобы они ничего не боялись
и ответственно готовились резвиться на том свете. В таких действиях
административного лица нельзя не заметить ненормальности. Да это и понятно:
кто будет сомневаться в том, что заведующий патологоанатомическим отделением
психиатрической больницы претендует на звание нормального человека? Такая
личность не должна быть выше своих подопечных - жмуриков, явно не от мира
сего! У заведующего моргом и кличка была почетно-египетская - Парасхит!
Черная стена за пьедесталом с гробом была украшена иероглифами. Но надо
понимать, что египтяне владели не простой письменностью. Их иероглифы были в
большей мере символами звукового письма, а не идеографическими картинками.
Отсюда и особая торжественность звукового оформления панихиды, резонирующая
в головах присутствующих сразу, как только их взгляд попадал на полотна,
занятые иероглифами. Символы звука и штриха, в свою очередь, убеждали
присутствующих в том, что покойный как бы достиг мечты любого египтянина -
монументального, статичного мифа Древнего Египта, зовущего смертного
человека слиться с природой!
Кто мог сомневаться в такой обстановке в том, что у российского
разгельдяя, впрочем, также как и у любого добропорядочного египтянина,
имеется пять "душ". Все в такой особой компании начиналось с "Ка" - подобия
человека. Эта сущность была, с позволения сказать, двойником проживающего на
земле. Человек и "Ка" похожи, как две руки, отсюда и соответствующий
иероглиф изображается двумя руками, поднятыми кверху. После смерти,
следовательно, "Ка" Науманова должно будет продолжать обитать в отделениях
больницы и тешить медицинский персонал различными трансцендентальными
безобразиями. Душа "Ба" является жизненной силой человека, а потому
изображается соколом с человеческой головой. Именно тогда, когда "Ба"
покидает тело, и наступает смерть. Когда же она возвращается к пеплу, то
умерший воскрешается для вечной жизни в Дуате. Правда, египтяне считали
необходимым обязательно бальзамировать, а не сжигать тело человека. Строго
говоря, сжигание тела - это нанесение увечья телу, что в Египте каралось
очень строго. Каждый, кто нанес телу-Сах увечье, скажем, в гробнице,
считался преступником. Вскрывать тело умершего человека перед мумификацией
доверяли только посвященному - парасхиту. В наше время его заменил
патологоанатом. Так же, как в древние времена, нынешнему "парасхиту" платят
за то, что он виноват в содеянном грехе. Как только он наносит первый разрез
кремневым ножом, он стремглав убегает, потому что за ним начинают гнаться
разгневанные родственники, швыряя в него камни и стараясь схватить и
наказать греховника. Подобный театр иногда заканчивается серьезной
выволочкой специалисту по бальзамированию трупов. Искусство современного
патологоанатома уже не требует проворства в беге, ибо за ним никто не
погонится, но ненавидеть его за странную, варварскую деятельность все же
продолжают.
Ритуалы отношения к покойному, особая организация похорон в некотором
роде перекликаются, потому-то наш больничный Парасхит так настойчиво
обращался все же к религиозному первоисточнику - к матери всех религий, к
Египетской вере. В египетской гробнице, кроме мумии, оставляли еще и
каменное изваяние, максимально похожее лицом на прототип, на статуэтке
обязательно писалось имя умершего. В настоящее время в России на могиле
устанавливают надгробье с фотографией и именем. Теперь над умершим читают
тексты не из "Книги Мертвых" а из "Псалтыря".
Следующая душа человека - это имя ("Рен"), даваемое ребенку при
рождении, оно следует с ним по жизни. Тело умрет, но имя человека еще
какое-то время будут помнить, отдавая ему почести или бесславие и хулу. Еще
одна душа сопровождает человека по жизни - это "Ах", что в переводе означает
"сияние". От одних исходит дьявольское, от других - святое сияние.
Существует еще одна душа - "Шуит", иначе говоря, "тень". Ясно, что она
сопровождает нормального человека при некотором освещении. Тот, кто связался
с Дьяволом, лишается тени.
Больничный Парасхит украсил ритуальный зал морга полотнами "Циппи
Хора": на них он изображен стоящим на спинах двух крокодилов. Любому
мало-мальски культурному человеку, особенно, посещавшему Египет в
какой-нибудь из своих жизней, известно, что Хор - это мифологическая роль
сына и престолонаследника. В каждой семье существует маленький престол,
занятый мужем или женой, или эгоистическим ребенком. В семейном клане
Науманова Вячеслава Германовича раньше престол был, естественно, за ним.
Теперь тот престол унаследовала даже не его супруга, а дочь - рыжая бестия,
освоившая специальность философа и достигшая уже научной степени кандидата
наук. Подавленная же супруга с большим трудом подходила на роль богини
Исиды. Известно, что по мифу ей надлежало еще и забеременеть от покойника.
Она косила взглядом на мертвое тело своего бога Осириса и с ужасом пыталась
представить себе отчаянный половой акт! Ее несколько поддерживала надпись на
стене: "Я - Исида, наделенная "просветляющей силой", сияющей ярче, чем все
боги! Это бог заключен в моем чреве, он - семя Осириса". Но все равно,
временами ощущение экстравагантной перспективы подкашивало ноги у бедной,
благородной женщины. Такую муку даже православная религия затягивает для
вдовы на целый год. Правда, наиболее шустрые решают порвать с традицией и
резко сокращают период безбрачия, заводя любовную интрижку с каким-нибудь
"другом семьи". Тем и спасается вдова от необходимости совокупляться с
памятью о покойном, она вытесняет неприятные сексуальные сны реальной
половой жизнью с новым мужчиной. Так куда лучше: "И волки сыты, и овцы
целы!"
Единственные, кто обладал даром связанной речи, а потому решившие им
воспользоваться на Гражданской панихиде, оказались мы - его бывшие враги, но
затем превратившиеся в людей, постигших мудрость Божьего слова: "Смотрите,
чтобы кто кому не воздавал злом за зло; но всегда ищите добра и друг другу и
всем" (1-е Фессалоникийцам 5: 15). А потому я прочел стих во всеуслышанье.
Женщины рыдали откровенно, а присутствующие мужчины-калеки из числа
родственников горбились и прятали лица, ненароком смахивая слезы восторга.
Поэт - он всегда поэт. Он - великий человек, в том числе, и на похоронах!
Естественно, что я не ради славы предпринял такой шаг, просто
обстановка обязывала меня к акту стихосложения. Я напряг свои скромные
поэтические способности и, после небольшой заминки, сознание ногой под зад
вышибло на свет Божий маленького стихотворного уродца.
Имя - это тоже память,
нет смысла его унижать:
информация - не тело,
которое давно надоело;
информация - это мать!
Астральное чудо и тень,
реальность у Вас есть?..
Отринем пошлую спесь:
будем гулять, пить, есть.
Разум людей - формален,
полет души - оптимален,
вечен, красив, актуален!
Спи же в гробу, Науман,
душу не пряча в карман!
Санитары морга, уже порядком налакались на халяву государственного
спирта в компании со своим благодетелем - Парасхитом. Они нетвердыми руками,
но с решительными матерными высказываниями подхватили гроб и, пошатываясь от
удара алкогольного допинга в голову, печень и ноги, змеевидным маршрутом
устремились на улицу к автобусу с черной каймой. Мы тоже сделали рывок
солидарности, но тут же были остановлены сопровождающими нас лицами -
оказывается больных, без выписки за пределы больничного двора не выпускают
даже в день похорон самых дорогих товарищей. Пришлось обойтись пожатием рук
родственникам. Но Витя Каган так расчувствовался, что принялся ласково и
сострадательно обнимать и тискать дочку покойного. Еще немного и от молодой
дамы - от философа - полетели бы пух, перья и обрывки юбки! Весьма
раскованное выражение соболезнования пришлось оборвать на той фазе, когда
простые требования жизни становятся дороже, чем соблюдение супружеской
верности. Чувствовалось, что осколки еврейского генофонда откликнулись в
дочери Науманова - камертон, возбужденный иерусалимским темпераментом Вити
Кагана, зазвучал бодрым половым контральто. Понятно, что гормоны у обоих
действовали как положено! Ответный порыв зарождался и выдавливался из нижних
этажей женских анатомических конструкций! Санитары быстро развели "ножки"
наладившегося было "камертона", и сложные музыкальные вопли прекратились.
Нашей компании в черных смокингах стала ясна логика событий, как и то, что
дважды два - четыре. Святой Апостол Павел был совершенно прав: "Да будут
осуждены все не веровавшие истине, но возлюбившие неправду" (2-е
Фессалоникийцам 2: 12).
Теперь нас уже не волновали люди, мы-то ведали высокое, исходящее от
Сына Человеческого: "Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих
мертвецов; а ты иди, благовествуй Царствие Божие" (От Луки 9: 60). Наше