Страница:
проведении в нашей больнице выставок кошек. На выставки больных водили
строем, и кошки разных пород и мастей с удовольствием рассматривали
пациентов. Чувствовалось, что этот театр их очень забавлял!
В больницы, усилиями энтузиастов, был создан клуб "Любителей кошек".
Все определились окончательно: члены клуба не сомневались в том, что кошка
домашняя (Felis catus) относится к отряду хищных млекопитающих (Carnivora),
семейству кошачьих (Felidae) и роду кошек (Felis). Произошел наш добрый
четвероногий друг, скорее всего, от ливийской кошки (Felis silvestris
lybica) и кошки пятнистой степной (Felis silvestris ocreata). Больные и
персонал с азартом муссировали тему одомашнивания самого верного из древних
четвероногих друзей. Здесь мнения между членами клуба иногда разделялись:
одни считали, что замечательный акт сближения четвероногого и двуногого
существ произошел около четырех тысяч лет до новой эры в долине реки Нила в
Древнем Египте. Другие, видимо, из-за духа противоречивости кривили душой и
называли в качестве ареала одомашнивания кошки другие человеческие
поселения. Большие бои велись по поводу роли Древнего Рима в этой непростой
и довольно запутанной сфере человеческой деятельности. В одном все
сходились, как и люди глубокой древности: смерть кошки - горестное событие в
семье. Домочадцы в таком случае издревле состригали себе волосы и с
воодушевлением выполняли сложные траурные обряды. Как бы в память о нашей
незабвенной подруге Люси все пациенты больницы, по нашей инициативе,
конечно, сбрили волосы на своем теле - в доступных и недоступных обзору
местах. Теперь уже страшная рубка шла за овладение бритвенными станками,
что, естественно, переполошило администрацию: бритва в руках неспокойного
человека - это весьма грозное оружие. Администрации пришлось нанять большую
бригаду парикмахеров из ближайших воинских частей.
Все разрешилось неожиданно, загадочно, таинственно, как бы идя на
поводу у старушки Елены Петровны Блаватской. Но она, к сожалению, умерла еще
в 1891 году. Однажды ночью наша палата долго не могла заснуть: какие-то
странные сферы посещал наш "коллективный разум", словно предупреждая о
готовящейся долгожданной встрече. Видимо, влекомый непростыми мыслями,
Знахарь поднялся с койки и нетвердой поступью - походкой лунатика, вытянув
вперед руки, двинулся к окну. Он смотрел недолго на панораму, развернувшуюся
за стеклами. Затем, издав гортанный звук, ничего не предвещавший хорошего,
Александр Георгиевич жестами подозвал нас. Было невозможно ошибиться: наш
взгляд вычленял из темноты, под разбитым фонарем на кирпичной стене забора,
в отблесках лунного света серенькое пушистое тельце нашей дорогой Люси.
Стихи родились сами собой, причем, одновременно они засвербили в махине
нашего "коллективного разума". Всей палатой мы выдохнули слова, давно и
исподволь давившие на наше сознание.
Слезы и горе душило нас: мы увидели дорогое нам существо вроде бы
живым, играющим с лунным светом и одновременно посылающим нам приветы. Язык
кошек - это особый язык, он видимый и только затем слышимый. Главным
выразительным инструментом в нем является хвост, его движения. В какой-то
мере и движение ушек, поворот головы, цепкость взгляда помогает общению. Но
и кошечкам свойственна индивидуальная манера разговора. Наша Люси была
неповторима, и ее нельзя было спутать с кем-либо другим. Прекрасное созданье
радовалось встречи с друзьями: движения ее хвостика - ритмично справа налево
- просто кричали нам об этом. Видимо, по каким-то очень ответственным
причинам, скорее всего, трансцендентального свойства, Люси не имела
возможности навестить нас раньше. Слов нет, она и сама переживала долгую
разлуку. И вот теперь под матовым, серебрящимся лунным светом кошечка
отыгрывала свой первый концерт - концерт возвращения из небытия! Мы
наслаждались этой неповторимой пантомимой, безошибочно отгадывая ее
значение.
В матовом свете холодной луны
нервы с отчаяньем сопряжены -
кошечки призрак сидит на стене:
шлет нам поклоны, кивает луне.
Ты не бросайся "миф" навещать:
солнце и слово гонит все вспять.
Плачь и смотри на Люси издали:
поздно мечтой зажигать фонари.
Мысль посылай, счастьем дыши!
Нежной чертовке рукой помаши!
Мы еще долго не замечали нарастание того особого звука - скорее
придавленного стона - какой обычно издают зачарованные, потрясенные до
глубины души, до окончания каждого аксона и дендрита, живые существа. Мы
очнулись и услышали этот странный звук только тогда, когда на наши головы
закапали соленые капли с потолка, и та же жидкость стала подтекать под ноги.
И только тут мы поняли, что уже вся больница столпилась у окон, и безумные
по медицинской документации люди превратились в самые чуткие и отзывчивые
существа. Пациенты, проснувшиеся, как по команде, стоном оповещали Мир о
пришествие великого счастья. Больные всех отделений, весь медицинский
персонал - все, как один - плохо контролируя события, издавали этот стон
восторга от соприкосновения с потусторонним. И слезы лились рекой, заливая
помещения, капая на головы нижестоящих и создавая лужи под нетвердыми
ногами!
Эффект восторга и сострадания усиливало и то, что никто из
ответственных товарищей, собственно, и не видел смерти нашей замечательной
Люси, никто из нас не присутствовал при ее последнем вздохе. Только самые
чуткие были разбужены ночью отчаянным, прощальным "Мяу"! Кто станет
сомневаться в том, что тот звук был явлением виртуальным, символическим. Это
был Миф, а не Реальность, способный поселиться лишь в больничной мифологии!
Однако и Реальность очень скоро дала о себе знать. Известно, что тот, кто
обидит кошку, а тем более лишит ее жизни, сам погибает, а все его
родственники, не удержавшие живодера от скверного акта, шесть лет проживают
в страшных мучениях! Нам стало доподлинно известно, что шайка разбойников,
занимавшаяся по наущению начмедихи отловом живых существ на территории
больницы, погибла в автомобильной катастрофе. У Колесовой же именно в эти
дни умер муж от инфаркта миокарда - и поделом! Ибо надо своевременно
заниматься воспитанием жены, а не потворствовать утверждению ее садизма. А
сама Зинаида Семеновна, как все знали, попала в сумасшедший дом, и, по
мнению ответственных докторов, была неизлечима! Чего же еще надо для
доказательства действия трансцендентных сил?
Но мы же не были до такой степени сумасшедшими, чтобы не понимать
элементарного: кошечка наша была астральным телом, а потому подходить к ней
и, тем более, пытаться трогать ее руками, было бы большим нарушением
оккультного этикета. Ее даже нельзя было окликать громко. При первых же
лучах утреннего солнца она должна исчезнуть. И мы наслаждались лишь
лицезрением Люси, сопровождая наслаждение легким стоном и обильными слезами!
Последнее, что я запомнил - это отвратительную дурноту, подкатившуюся
неожиданно к горлу кислым комком. Сознание все больше и больше туманилось,
отлетая от меня и оставляя в мозгу нарастающий звон. Общая оглушенность
глубже и глубже вбивала в слуховые проходы ватные пробки. Пол из-под ног
уплывал, и, падая, я еще успел взвыть дурным голосом, как это делают
невоспитанные сельские бабы в момент заключительной фазы родов, выдавливая
из себя не только плод своих несчастий, но и кучи неблаговонных
экскрементов!
"Да исчезнут грешники с земли, и беззаконных да не будет более.
Благослови, душа моя, Господи! Аллилуия!" (Псалом 103: 35)
Глава третья: Знахарь
Третья книга Моисеева: "Левит" открыла глаза мне, многогрешному,
словами, встреченными не в начале, а в глубине текста. Они свидетельствовали
прямо-таки обо мне: "Это жертва повинности, которою он провинился пред
Господом" (5: 19). Любой разумный человек не станет сомневаться в
греховности живущих на земле. У каждого за спиной огромный груз грехов,
часть из которых осознана и искуплена, другая же продолжает нудить совесть.
И тот груз тянется повинной памятью сквозь многие поколения предков - через
годы и расстояния. Через покаяние избранных Бог отпускал грехи оптом и
остальным грешникам. Была надежда, что услышат они Его слова и будут, хотя
бы руководствуясь чувством подобия, неукоснительно следовать завету. "И
сказал Господь Моисею, говоря: Объяви всему обществу сынов Израилевых и
скажи им: святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш" (3 кн. Моисеева 18: 1).
Не выдержал напряжения сложных размышлений Микробник: скопытился он
неожиданно и совершенно некстати. Отправили его в отделение острых психозов.
Пришлось мне подхватить нить повествования, не дав ей оборваться, мне -
тому, кого в нашем терапевтическом сообществе называли "Знахарь". Почему мои
собратья по несчастью так меня величали за глаза и в глаза прямо? Наверное,
таким приглянулся я им больше, чем в другом качестве. Психи - люди тонкой
конструкции, им виднее, кого и как величать. Но в таком выборе я, пожалуй,
был солидарен с ними: мне и самому с некоторых пор стали заметны забавные
особенности собственного восприятия окружающей действительности, вообще, и
своей профессии, в частности. Исчезла у меня некая "зашоренность" зрения:
раньше общепризнанные житейские и научные догмы были непоколебимы, теперь
они размыли свои контуры, и многое в них рождало сомнения, - во всяком
случае, я перестал их принимать на веру безоговорочно. Ко мне вдруг пришло
осознание тщетности суеты людской. Все эти нескончаемые "великие открытия"
на деле оказывались очередным мифом достижения "абсолютной истины". По
сравнению с Божьим промыслом людские откровения были пустым звуком - громким
голосом в бочке, из которой уже очень давно вытекла вся жидкость, а,
возможно, она никогда и не была заполнена ничем, кроме воздуха, легко
распространяющего эхо!
Лечить своих пациентов я теперь отказался по общепринятым схемам, а все
больше ориентировался на слово Божье, стараясь понять еще и грех, давящий
плоть моего больного. А отсюда явилось и понимание правильных путей к
выздоровлению. Я же только давал совет, как правильно выбрать путь к
искуплению греха, не сбиться с маршрута, следовать правильным ориентирам.
Всякий больной, по моему разумению, прежде должен разобраться с собственной
душой, а потом уже алкать выздоровление тела. Скорее всего, мои коллеги
оценивали только внешнюю сторону такой методы. Я же не раскрывал полностью
свои секреты, иначе столько олухов и авантюристов приняло бы на вооружение
то, что и понять-то, по скудной природе своего ума, не были в состоянии.
Наверняка, мои приемы со стороны, непосвященному, казались знахарством.
Однако я заметил, что близкие мне люди, в частности, собратья по несчастью,
то бишь соседи по палате, с пиететом, можно сказать, с большим уважением,
применяли по отношению ко мне эту кликуху - Знахарь!
Наблюдая за жизнью нашей больницы, я все больше убеждался в
правильности моего метода, суть которого сводилась к "простому", - слушайся
Бога одного! Должен сказать, что пришло ко мне новое понимание не сразу,
хотя исподволь оно заполняло меня с тех пор, как на заре своего гражданского
возмужания, втайне от всех, я прочитал Евангелие. Тогда, познакомившись с
этим кладезем мудрости, я от всей души возненавидел всех остолопов от
партийной и советской власти, прятавших от меня правду и распоряжавшихся
сознанием людей, обворовывая души. Видимо, новые знания легли на благодатную
почву. Жизнь заставила принять правила социальной мимикрии - на войне, как
на войне! - но с души упали оковы. Кстати, и среди партийных функционеров я
встречал в те годы немало достойных людей, умевших хорошие партийные догмы
воспринимать не как средство для камуфляжа, а как ответственные нормы
поведения. Они брали на вооружение суть морали, а не ее внешнюю сторону.
Ведь Иисус, в конце-то концов, был стопроцентным коммунистом, только,
естественно, не большевистского толка. Кто же станет спорить с тем, что
кодекс чести коммуниста - это просто переписанные Божьи заповеди. И они
содержали позитив, но с одной лишь поправкой - воспринимаемый их не должен
лукавить. Трудно тогда было не заплутать в "трех соснах" - уж слишком "голь
на выдумку хитра"! В силу именно такого мировоззрения, я и выглядел в те
годы белой вороной.
Сейчас мое появление в больнице было необходимо, как мне казалось.
Нужно было помочь встать на ноги брату Владимиру (по кличке Математик). Мы
не встречались с ним раньше: раньше я лишь слышал, что по отцу у меня есть
брат. И вот теперь передо мной стоял выбор: помочь или отринуть братца. Ведь
его мать похитила в свое время у меня моего отца. Но похитить можно слабого
человека - сильный сам, кого хочешь, похитит! Так стоило ли застревать на
обидах, да "кровавых расчетах"? Конечно, не стоит! - и я протянул руку
помощи "слабому", как говорят в таких случаях. Владимир был явно загнан
жизненными обстоятельствами в угол, и из него самостоятельно вырваться не
мог. Но виной тому были его собственные претензии - неудовлетворенность
научной карьерой, семейные неурядицы и прочая житейская трихомудь. Многие
наши несчастья мнимые. Они начинают напирать на человека, чуть он отклонится
от Божьего пути, забудет святые заповеди. Моя задача заключалась в том,
чтобы помирить во Владимире сознание с душой, а душу возвратить в лоно
Божьего промысла!
Но, занимаясь разрешением такой непростой задачи, я столкнулся еще с
рядом душевных калек, и им тоже была необходима срочная помощь. К нашему
несчастью, в больнице еще и закипели страсти-мордасти, втянувшие в
коллективную истерику медицинских работников и подкосившие надломленное
сознание больных. Совсем неожиданно, в разгар, как говорится, "бури", в
больнице появился новый главный врач - Соколов Леонид Григорьевич. Мне
доводилось раньше встречаться с Леней: пути-дороги наши перекрещивались, и я
знал о нем некоторые подробности.
Леонид, также как и я, в юности окончил Нахимовское военно-морское
училище, - только я в Ленинграде, а он в Риге. Такое общение с "системой" не
проходит даром: был Леонид строен, спортивен, галантен, дисциплинирован,
требователен к себе и подчиненным. Любовь к форме перевоплотилась у него в
умение изысканно и со вкусом одеваться. Он был, как "денди лондонский одет"
- шикарен в меру, умел подать себя с достоинством. Как хороший командир
корабля, он содержал свою больницу в образцовом порядке. Первый свой большой
"трудовой подвиг" Соколов Леонид Григорьевич совершил, выстроив великолепную
Центральную районную больницу в Волхове. Молодой главный врач вложил в
первое "детище" душу и массу сил, надо помнить то, как трудно тогда - при
плановой экономике - было выходить за рамки серости. Леонид Григорьевич
умело поддерживал лоск интерьера и отменную организацию работы персонала.
Но на этом поприще, полагаю, Леня первый раз и серьезно поскользнулся -
от перенапряга. Он невротизировался, и душа его "покатилась" вразнос с
мыслями, самооценками, карьерными устремлениями. Душа требовала большего,
чем мог дать административный расчет и правила игры, существовавшие в ту
пору. В таких ситуациях, прежде всего, рождается беспокойная змейка,
называемая "дефицитом признания". Она вилась в душевных кущах, пугала,
ласкала и жалила. Леня требовал аплодисментов, переходящих в бурные овации.
А "начальство" было косным, не обладающим психотерапевтической гармонией, -
проще говоря, в то время начальники были заняты собственной карьерой и
старались затоптать любого, кто представлялся им конкурентом.
Леонид, помнится, с некоторыми мытарствами вырвался из системы
областного отдела здравоохранения. Но начальники-говнюки все же в момент
"отлета" несколько подпалили ему крылья. Однако бывшего нахимовца в борьбе
может остановить только смерть. Ничто не могло снизить высоты полета его
устремлений. На беду, Леонид попал в новой организации под власть
откровенного дуролома, исполнявшего тогда функции заведующего городским
отделом здравоохранения. Новые начальники оказались банальными "суками",
быстро скатившимися к примитивной травле незаурядного подчиненного. Соколов
Леонид Григорьевич принялся строить новую, огромную по тем временам,
больницу в Ленинграде и успешно завершал тяжелое строительство. Но новым
успехом он опять превратил себя в фигуру видную и перспективную. И тогда
новый карьерный паскудник обрушил на Леонида тучи наветов, тем более, что в
состоянии невроза даже самый умный человек словно бы специально
напрашивается на это. Теперь Леню затерли основательно! Леонид по Священному
Писанию есть человек, "льву подобный". И Соколову пришлось основательно
побороться, чтобы выкрутиться и выйти из драки с победой. Теперь, как я
понимаю, "питона" бросили на подъем из разрухи нашей психиатрической
лечебницы. Уверен, что больнице такой маневр пойдет на пользу - Леня сделает
и из этой развалюхи конфетку. Он вытащит ее из дерьма, но для того придется
мозги кой-кому поставить на место. Я на минутку отвлекся от персоналий и
тогда сообразил, что у Господа нашего все давно взвешено и определено:
только злоумышленник раскатает губу на то, чтобы затеять для кого-нибудь
пакость, как появляется существо, творящее контракцию - и лиходею
прищемляется хвост. Так было с Соколовым: все его начальники-злоумышленники,
доставившие ему массу хлопот, заканчивали настолько бесславно, что и
вспоминать подробности не хочется. И в том заключается логика Божьего
промысла: "Ибо Ты людей угнетенных спасаешь, а очи надменные унижаешь"
(Псалом 17: 28).
Все ждали первого обхода главного врача. Ждал его и я, потому что
любопытство жгло, - интересно было увидеть старого закомца: умного,
талантливого администратора замечательного парня. Я был уверен, что в душе
Леонида не должны были умереть традиции "питона" - военного аристократа,
верного духу здоровой корпоративности, мужского братства.
И вот настал день и час "Х": вошел он, как Иисус Христос - Сын
Человеческий, а вместе с ним, как с Сыном Божьим, вошли все двенадцать
Апостолов. Он сам, по большому счету, нисколечко не изменился - ну, разве
только поседел, добавилось морщин на лице, кожа посерела от чрезмерного
курения, да голос стал несколько глуше. А в остальном, Соколов Леонид
Григорьевич был таким же стройным, подтянутым, импозантным. Из-под отворотов
халата виделся серый в полоску костюм, чувствовалось, что он великолепно
скроенный и сшитый у отменного портного. Халат на нем выполнял, скорее, роль
пыльника, слегка защищающего именно этот дорогой костюм от больничной
"шелухи", от микробов и от дури, витающей в атмосфере психиатрической
лечебницы, где не только больные, но и персонал может невзначай выражать
вслух полоумные сентенции.
Первый из апостолов находился по праву руку, то был нынешний
заместитель главного врача по медицинской части - профессор Портнов
Александр Анатольевич. Я сразу оглядел ищущим взглядом всю свиту, дыбы
отметить особенности новой "команды". Бросалось в глаза, что неподалеку от
апостолов, естественно, состоящих только из мужчин, сгрудилась стайка женщин
в белых халатах. То было не простое оформление хвоста свиты, а
заинтересованное сообщество, - доверенные персоны. Первой среди них была
быстроглазенькая Пятницкая - левретка первого апостола, недавно ставшая его
законной супругой. Инесса, так звали новую выдвиженку, уже была удостоена
мэтром соавторством в недавно вышедшей большой монографии, под грозным,
многообещающим названием "Клиника алкоголизма". Я сомневался в том, что эта,
вообще-то еще совсем молодая особа, могла набраться столь прочных знаний и
опыта по проблемам алкоголизма. Для того чтобы так лихо описывать вариации
алкоголизма надо иметь заслуженный стаж общения со спиртными напитками.
Чувствовалось, что весь материал книги, конечно, был выстрадан метром -
Портновым! А Пятницкая присовокупилась к книге благодаря своевременному
совокуплению с профессором. Слов нет, чтобы выступить в роли "учителя",
необходимы апостольские мозги, и женщина здесь не при чем.
Мир со времени открытия "веселящей жидкости" просто изнывает под
тяжестью огромных знаний на этот счет. И покоится эта глыба знаний на плечах
многомиллионной толпы мужчин - маститых исследователей. Уму непостижимо! Но
законы творчества и соавторства, как одной из его областей, особенно между
мужчиной и женщиной в науке, всегда были сложными, не поддающимися
заурядному осмыслению.
Вторым среди апостолов был мужчина занятной наружности, мало
подвластной словесному описанию - тут необходима кисть художника. Но главное
было в другом - его выделяла смачная фамилия, которая так и просилась, чтоб
ее облизнули. Сметанниковым Иван Никифоровичем величали заместителя по
экспертизе, и он тоже был профессором, разве только не столь маститым, как
первый апостол - Портнов. Интересно, что в судьбе второго апостола
решительную роль сыграла женщина, то есть здесь наблюдалось явление,
противоположное первой сексуальной сцепки. Оказывается, и так бывает в
отечественной науке. Про зарубежную науку ничего сказать не могу - врать не
хочу, не был я в иных краях, не ведаю про их порядки!
Я пригляделся к другим апостолам: все они тоже были как бы в одну масть
- червовую, докторскую, профессорскую. И я сделал вывод, что новый главный
врач умеет идеально подбирать себе "команду". Новая "шайка" руководителей
сплошь состояла из именитых личностей, делить сферы влияния с ними - само по
себе дело весьма сложное. Но лучше кормить именитых паразитов, чем голь
перекатную - без роду и племени!
Ни тени смущения не было на челе главного из неглавных, но, однако
тоже, фигур первой величины в психиатрии. Леонид Григорьевич спокойно
выслушал доклады лечащих врачей по персональным искам к здоровью каждого
пациента. Обратил он пристально-вежливое внимание на "профессиональное
бурчание" своих заместителей, клокотавшее при обсуждении деталей
дифференциального диагноза и использованных методов обследования. Он не
мешал своему заместителю по медицинской части вставить клизму лечащему врачу
и заведующему отделением за допущенные просчеты, сводившиеся, главным
образом, к универсальной формуле, озвученной первым апостолом - "Вы забыли
со мной посоветоваться"! И еще один веский намек - "Впредь так делать не
будем"!
За всей этой врачебно-ученой суетой стоял какой-то очевидный
эмоциональный фон. Я никак не мог вначале разгадать его ключ. Но вдруг -
вспыхнул инсайт (от англ. insight - постижение, озарение)! Все моментально
встало на свои места: вспомнилась вчерашняя информация "Вестей" по
больничному телевизору. Примерно также деликатно, ведущий - приятный молодой
человек с карими татарскими глазами и черными, как смоль, волосами - поведал
Миру о том, что НАТО в "формате Гаагского Трибунала" принялось насиловать
бывших руководителей независимого и суверенного государства Югославия.
Ведущий, почему-то постоянно низко нагибал голову при очередном
форсированном вдохе, от чего эфир заполнялся страшной шипящей бурей -
видимо, он так выражал свое несогласие с Мировым сообществом. Мало ли что
взбредет в голову албанцам по поводу своих особых прав на территории другого
суверенного государства. Нельзя же удовлетворять все лихие происки
экстремистов. Одной крашеной в рыжий цвет особе, имеющей нос в форме
раздавленной картошки, видите ли, не понравилось то, что албанцам на
территории Югославии сильно дали по рукам. Она больше всех цеплялась к
бывшему президенту Югославии. Ее отвратительно холодные, бездумными глазами
- источали змеиный яд! Но все же больше, пожалуй, она походила на медузу,
переживающую фазу политического климакса!
Такая ситуация понятна, когда относишься к ней, используя взгляды
покойного великого мыслителя Зигмунда Фрейда. Сдается мне, что у той медузы
отмечается непорядок с "либидо", "эго", с "сознательным" и
"бессознательным". Ее основательно гложет червь неудовлетворенности от
самого рождения. От того и ударилась непрезентабельная женщина в политику,
чтобы осуществить психологический "перенос". Она уже однажды затевала
интригу против нашего Бородина - секретаря совета "Белоруссия - Россия". Но
тот выстоял и соскользнул у нее с крючка. Так эта стервоза теперь жаждала
крови Слободана Милошевича. Я никак не мог вспомнить точно фамилию той
женщины, - в памяти сохранился только след созвучий, - но в отношениях с
женщиной не обязательно быть надуманно-формальным. Хорошо, когда имеешь
способность помнить только "достойное" и быстро забывать "плохое". Помню
только, что, наблюдая за телеэкраном и сотрясаясь от звука "бури",
создаваемой молодым, сильно старающимся диктором, я тут же, не сходя с
места, сочинил стих. Тугие рифмы хорошо, по моему мнению, передают
эмоциональную сторону вопросу, не касаясь при этом дипломатических
тонкостей.
Карла Дельфонса алкала Альфонса - Черт помогал:
Зорана-мышку, словив на мармышку, приторговал.
Интриганка-прокурор начинает уговор, словно вор:
Слободана в вертолет - перелет, а в Гааге на запор.
Бдит! Рукой зажат топор, взгляд - упор, гнев, укор.
строем, и кошки разных пород и мастей с удовольствием рассматривали
пациентов. Чувствовалось, что этот театр их очень забавлял!
В больницы, усилиями энтузиастов, был создан клуб "Любителей кошек".
Все определились окончательно: члены клуба не сомневались в том, что кошка
домашняя (Felis catus) относится к отряду хищных млекопитающих (Carnivora),
семейству кошачьих (Felidae) и роду кошек (Felis). Произошел наш добрый
четвероногий друг, скорее всего, от ливийской кошки (Felis silvestris
lybica) и кошки пятнистой степной (Felis silvestris ocreata). Больные и
персонал с азартом муссировали тему одомашнивания самого верного из древних
четвероногих друзей. Здесь мнения между членами клуба иногда разделялись:
одни считали, что замечательный акт сближения четвероногого и двуногого
существ произошел около четырех тысяч лет до новой эры в долине реки Нила в
Древнем Египте. Другие, видимо, из-за духа противоречивости кривили душой и
называли в качестве ареала одомашнивания кошки другие человеческие
поселения. Большие бои велись по поводу роли Древнего Рима в этой непростой
и довольно запутанной сфере человеческой деятельности. В одном все
сходились, как и люди глубокой древности: смерть кошки - горестное событие в
семье. Домочадцы в таком случае издревле состригали себе волосы и с
воодушевлением выполняли сложные траурные обряды. Как бы в память о нашей
незабвенной подруге Люси все пациенты больницы, по нашей инициативе,
конечно, сбрили волосы на своем теле - в доступных и недоступных обзору
местах. Теперь уже страшная рубка шла за овладение бритвенными станками,
что, естественно, переполошило администрацию: бритва в руках неспокойного
человека - это весьма грозное оружие. Администрации пришлось нанять большую
бригаду парикмахеров из ближайших воинских частей.
Все разрешилось неожиданно, загадочно, таинственно, как бы идя на
поводу у старушки Елены Петровны Блаватской. Но она, к сожалению, умерла еще
в 1891 году. Однажды ночью наша палата долго не могла заснуть: какие-то
странные сферы посещал наш "коллективный разум", словно предупреждая о
готовящейся долгожданной встрече. Видимо, влекомый непростыми мыслями,
Знахарь поднялся с койки и нетвердой поступью - походкой лунатика, вытянув
вперед руки, двинулся к окну. Он смотрел недолго на панораму, развернувшуюся
за стеклами. Затем, издав гортанный звук, ничего не предвещавший хорошего,
Александр Георгиевич жестами подозвал нас. Было невозможно ошибиться: наш
взгляд вычленял из темноты, под разбитым фонарем на кирпичной стене забора,
в отблесках лунного света серенькое пушистое тельце нашей дорогой Люси.
Стихи родились сами собой, причем, одновременно они засвербили в махине
нашего "коллективного разума". Всей палатой мы выдохнули слова, давно и
исподволь давившие на наше сознание.
Слезы и горе душило нас: мы увидели дорогое нам существо вроде бы
живым, играющим с лунным светом и одновременно посылающим нам приветы. Язык
кошек - это особый язык, он видимый и только затем слышимый. Главным
выразительным инструментом в нем является хвост, его движения. В какой-то
мере и движение ушек, поворот головы, цепкость взгляда помогает общению. Но
и кошечкам свойственна индивидуальная манера разговора. Наша Люси была
неповторима, и ее нельзя было спутать с кем-либо другим. Прекрасное созданье
радовалось встречи с друзьями: движения ее хвостика - ритмично справа налево
- просто кричали нам об этом. Видимо, по каким-то очень ответственным
причинам, скорее всего, трансцендентального свойства, Люси не имела
возможности навестить нас раньше. Слов нет, она и сама переживала долгую
разлуку. И вот теперь под матовым, серебрящимся лунным светом кошечка
отыгрывала свой первый концерт - концерт возвращения из небытия! Мы
наслаждались этой неповторимой пантомимой, безошибочно отгадывая ее
значение.
В матовом свете холодной луны
нервы с отчаяньем сопряжены -
кошечки призрак сидит на стене:
шлет нам поклоны, кивает луне.
Ты не бросайся "миф" навещать:
солнце и слово гонит все вспять.
Плачь и смотри на Люси издали:
поздно мечтой зажигать фонари.
Мысль посылай, счастьем дыши!
Нежной чертовке рукой помаши!
Мы еще долго не замечали нарастание того особого звука - скорее
придавленного стона - какой обычно издают зачарованные, потрясенные до
глубины души, до окончания каждого аксона и дендрита, живые существа. Мы
очнулись и услышали этот странный звук только тогда, когда на наши головы
закапали соленые капли с потолка, и та же жидкость стала подтекать под ноги.
И только тут мы поняли, что уже вся больница столпилась у окон, и безумные
по медицинской документации люди превратились в самые чуткие и отзывчивые
существа. Пациенты, проснувшиеся, как по команде, стоном оповещали Мир о
пришествие великого счастья. Больные всех отделений, весь медицинский
персонал - все, как один - плохо контролируя события, издавали этот стон
восторга от соприкосновения с потусторонним. И слезы лились рекой, заливая
помещения, капая на головы нижестоящих и создавая лужи под нетвердыми
ногами!
Эффект восторга и сострадания усиливало и то, что никто из
ответственных товарищей, собственно, и не видел смерти нашей замечательной
Люси, никто из нас не присутствовал при ее последнем вздохе. Только самые
чуткие были разбужены ночью отчаянным, прощальным "Мяу"! Кто станет
сомневаться в том, что тот звук был явлением виртуальным, символическим. Это
был Миф, а не Реальность, способный поселиться лишь в больничной мифологии!
Однако и Реальность очень скоро дала о себе знать. Известно, что тот, кто
обидит кошку, а тем более лишит ее жизни, сам погибает, а все его
родственники, не удержавшие живодера от скверного акта, шесть лет проживают
в страшных мучениях! Нам стало доподлинно известно, что шайка разбойников,
занимавшаяся по наущению начмедихи отловом живых существ на территории
больницы, погибла в автомобильной катастрофе. У Колесовой же именно в эти
дни умер муж от инфаркта миокарда - и поделом! Ибо надо своевременно
заниматься воспитанием жены, а не потворствовать утверждению ее садизма. А
сама Зинаида Семеновна, как все знали, попала в сумасшедший дом, и, по
мнению ответственных докторов, была неизлечима! Чего же еще надо для
доказательства действия трансцендентных сил?
Но мы же не были до такой степени сумасшедшими, чтобы не понимать
элементарного: кошечка наша была астральным телом, а потому подходить к ней
и, тем более, пытаться трогать ее руками, было бы большим нарушением
оккультного этикета. Ее даже нельзя было окликать громко. При первых же
лучах утреннего солнца она должна исчезнуть. И мы наслаждались лишь
лицезрением Люси, сопровождая наслаждение легким стоном и обильными слезами!
Последнее, что я запомнил - это отвратительную дурноту, подкатившуюся
неожиданно к горлу кислым комком. Сознание все больше и больше туманилось,
отлетая от меня и оставляя в мозгу нарастающий звон. Общая оглушенность
глубже и глубже вбивала в слуховые проходы ватные пробки. Пол из-под ног
уплывал, и, падая, я еще успел взвыть дурным голосом, как это делают
невоспитанные сельские бабы в момент заключительной фазы родов, выдавливая
из себя не только плод своих несчастий, но и кучи неблаговонных
экскрементов!
"Да исчезнут грешники с земли, и беззаконных да не будет более.
Благослови, душа моя, Господи! Аллилуия!" (Псалом 103: 35)
Глава третья: Знахарь
Третья книга Моисеева: "Левит" открыла глаза мне, многогрешному,
словами, встреченными не в начале, а в глубине текста. Они свидетельствовали
прямо-таки обо мне: "Это жертва повинности, которою он провинился пред
Господом" (5: 19). Любой разумный человек не станет сомневаться в
греховности живущих на земле. У каждого за спиной огромный груз грехов,
часть из которых осознана и искуплена, другая же продолжает нудить совесть.
И тот груз тянется повинной памятью сквозь многие поколения предков - через
годы и расстояния. Через покаяние избранных Бог отпускал грехи оптом и
остальным грешникам. Была надежда, что услышат они Его слова и будут, хотя
бы руководствуясь чувством подобия, неукоснительно следовать завету. "И
сказал Господь Моисею, говоря: Объяви всему обществу сынов Израилевых и
скажи им: святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш" (3 кн. Моисеева 18: 1).
Не выдержал напряжения сложных размышлений Микробник: скопытился он
неожиданно и совершенно некстати. Отправили его в отделение острых психозов.
Пришлось мне подхватить нить повествования, не дав ей оборваться, мне -
тому, кого в нашем терапевтическом сообществе называли "Знахарь". Почему мои
собратья по несчастью так меня величали за глаза и в глаза прямо? Наверное,
таким приглянулся я им больше, чем в другом качестве. Психи - люди тонкой
конструкции, им виднее, кого и как величать. Но в таком выборе я, пожалуй,
был солидарен с ними: мне и самому с некоторых пор стали заметны забавные
особенности собственного восприятия окружающей действительности, вообще, и
своей профессии, в частности. Исчезла у меня некая "зашоренность" зрения:
раньше общепризнанные житейские и научные догмы были непоколебимы, теперь
они размыли свои контуры, и многое в них рождало сомнения, - во всяком
случае, я перестал их принимать на веру безоговорочно. Ко мне вдруг пришло
осознание тщетности суеты людской. Все эти нескончаемые "великие открытия"
на деле оказывались очередным мифом достижения "абсолютной истины". По
сравнению с Божьим промыслом людские откровения были пустым звуком - громким
голосом в бочке, из которой уже очень давно вытекла вся жидкость, а,
возможно, она никогда и не была заполнена ничем, кроме воздуха, легко
распространяющего эхо!
Лечить своих пациентов я теперь отказался по общепринятым схемам, а все
больше ориентировался на слово Божье, стараясь понять еще и грех, давящий
плоть моего больного. А отсюда явилось и понимание правильных путей к
выздоровлению. Я же только давал совет, как правильно выбрать путь к
искуплению греха, не сбиться с маршрута, следовать правильным ориентирам.
Всякий больной, по моему разумению, прежде должен разобраться с собственной
душой, а потом уже алкать выздоровление тела. Скорее всего, мои коллеги
оценивали только внешнюю сторону такой методы. Я же не раскрывал полностью
свои секреты, иначе столько олухов и авантюристов приняло бы на вооружение
то, что и понять-то, по скудной природе своего ума, не были в состоянии.
Наверняка, мои приемы со стороны, непосвященному, казались знахарством.
Однако я заметил, что близкие мне люди, в частности, собратья по несчастью,
то бишь соседи по палате, с пиететом, можно сказать, с большим уважением,
применяли по отношению ко мне эту кликуху - Знахарь!
Наблюдая за жизнью нашей больницы, я все больше убеждался в
правильности моего метода, суть которого сводилась к "простому", - слушайся
Бога одного! Должен сказать, что пришло ко мне новое понимание не сразу,
хотя исподволь оно заполняло меня с тех пор, как на заре своего гражданского
возмужания, втайне от всех, я прочитал Евангелие. Тогда, познакомившись с
этим кладезем мудрости, я от всей души возненавидел всех остолопов от
партийной и советской власти, прятавших от меня правду и распоряжавшихся
сознанием людей, обворовывая души. Видимо, новые знания легли на благодатную
почву. Жизнь заставила принять правила социальной мимикрии - на войне, как
на войне! - но с души упали оковы. Кстати, и среди партийных функционеров я
встречал в те годы немало достойных людей, умевших хорошие партийные догмы
воспринимать не как средство для камуфляжа, а как ответственные нормы
поведения. Они брали на вооружение суть морали, а не ее внешнюю сторону.
Ведь Иисус, в конце-то концов, был стопроцентным коммунистом, только,
естественно, не большевистского толка. Кто же станет спорить с тем, что
кодекс чести коммуниста - это просто переписанные Божьи заповеди. И они
содержали позитив, но с одной лишь поправкой - воспринимаемый их не должен
лукавить. Трудно тогда было не заплутать в "трех соснах" - уж слишком "голь
на выдумку хитра"! В силу именно такого мировоззрения, я и выглядел в те
годы белой вороной.
Сейчас мое появление в больнице было необходимо, как мне казалось.
Нужно было помочь встать на ноги брату Владимиру (по кличке Математик). Мы
не встречались с ним раньше: раньше я лишь слышал, что по отцу у меня есть
брат. И вот теперь передо мной стоял выбор: помочь или отринуть братца. Ведь
его мать похитила в свое время у меня моего отца. Но похитить можно слабого
человека - сильный сам, кого хочешь, похитит! Так стоило ли застревать на
обидах, да "кровавых расчетах"? Конечно, не стоит! - и я протянул руку
помощи "слабому", как говорят в таких случаях. Владимир был явно загнан
жизненными обстоятельствами в угол, и из него самостоятельно вырваться не
мог. Но виной тому были его собственные претензии - неудовлетворенность
научной карьерой, семейные неурядицы и прочая житейская трихомудь. Многие
наши несчастья мнимые. Они начинают напирать на человека, чуть он отклонится
от Божьего пути, забудет святые заповеди. Моя задача заключалась в том,
чтобы помирить во Владимире сознание с душой, а душу возвратить в лоно
Божьего промысла!
Но, занимаясь разрешением такой непростой задачи, я столкнулся еще с
рядом душевных калек, и им тоже была необходима срочная помощь. К нашему
несчастью, в больнице еще и закипели страсти-мордасти, втянувшие в
коллективную истерику медицинских работников и подкосившие надломленное
сознание больных. Совсем неожиданно, в разгар, как говорится, "бури", в
больнице появился новый главный врач - Соколов Леонид Григорьевич. Мне
доводилось раньше встречаться с Леней: пути-дороги наши перекрещивались, и я
знал о нем некоторые подробности.
Леонид, также как и я, в юности окончил Нахимовское военно-морское
училище, - только я в Ленинграде, а он в Риге. Такое общение с "системой" не
проходит даром: был Леонид строен, спортивен, галантен, дисциплинирован,
требователен к себе и подчиненным. Любовь к форме перевоплотилась у него в
умение изысканно и со вкусом одеваться. Он был, как "денди лондонский одет"
- шикарен в меру, умел подать себя с достоинством. Как хороший командир
корабля, он содержал свою больницу в образцовом порядке. Первый свой большой
"трудовой подвиг" Соколов Леонид Григорьевич совершил, выстроив великолепную
Центральную районную больницу в Волхове. Молодой главный врач вложил в
первое "детище" душу и массу сил, надо помнить то, как трудно тогда - при
плановой экономике - было выходить за рамки серости. Леонид Григорьевич
умело поддерживал лоск интерьера и отменную организацию работы персонала.
Но на этом поприще, полагаю, Леня первый раз и серьезно поскользнулся -
от перенапряга. Он невротизировался, и душа его "покатилась" вразнос с
мыслями, самооценками, карьерными устремлениями. Душа требовала большего,
чем мог дать административный расчет и правила игры, существовавшие в ту
пору. В таких ситуациях, прежде всего, рождается беспокойная змейка,
называемая "дефицитом признания". Она вилась в душевных кущах, пугала,
ласкала и жалила. Леня требовал аплодисментов, переходящих в бурные овации.
А "начальство" было косным, не обладающим психотерапевтической гармонией, -
проще говоря, в то время начальники были заняты собственной карьерой и
старались затоптать любого, кто представлялся им конкурентом.
Леонид, помнится, с некоторыми мытарствами вырвался из системы
областного отдела здравоохранения. Но начальники-говнюки все же в момент
"отлета" несколько подпалили ему крылья. Однако бывшего нахимовца в борьбе
может остановить только смерть. Ничто не могло снизить высоты полета его
устремлений. На беду, Леонид попал в новой организации под власть
откровенного дуролома, исполнявшего тогда функции заведующего городским
отделом здравоохранения. Новые начальники оказались банальными "суками",
быстро скатившимися к примитивной травле незаурядного подчиненного. Соколов
Леонид Григорьевич принялся строить новую, огромную по тем временам,
больницу в Ленинграде и успешно завершал тяжелое строительство. Но новым
успехом он опять превратил себя в фигуру видную и перспективную. И тогда
новый карьерный паскудник обрушил на Леонида тучи наветов, тем более, что в
состоянии невроза даже самый умный человек словно бы специально
напрашивается на это. Теперь Леню затерли основательно! Леонид по Священному
Писанию есть человек, "льву подобный". И Соколову пришлось основательно
побороться, чтобы выкрутиться и выйти из драки с победой. Теперь, как я
понимаю, "питона" бросили на подъем из разрухи нашей психиатрической
лечебницы. Уверен, что больнице такой маневр пойдет на пользу - Леня сделает
и из этой развалюхи конфетку. Он вытащит ее из дерьма, но для того придется
мозги кой-кому поставить на место. Я на минутку отвлекся от персоналий и
тогда сообразил, что у Господа нашего все давно взвешено и определено:
только злоумышленник раскатает губу на то, чтобы затеять для кого-нибудь
пакость, как появляется существо, творящее контракцию - и лиходею
прищемляется хвост. Так было с Соколовым: все его начальники-злоумышленники,
доставившие ему массу хлопот, заканчивали настолько бесславно, что и
вспоминать подробности не хочется. И в том заключается логика Божьего
промысла: "Ибо Ты людей угнетенных спасаешь, а очи надменные унижаешь"
(Псалом 17: 28).
Все ждали первого обхода главного врача. Ждал его и я, потому что
любопытство жгло, - интересно было увидеть старого закомца: умного,
талантливого администратора замечательного парня. Я был уверен, что в душе
Леонида не должны были умереть традиции "питона" - военного аристократа,
верного духу здоровой корпоративности, мужского братства.
И вот настал день и час "Х": вошел он, как Иисус Христос - Сын
Человеческий, а вместе с ним, как с Сыном Божьим, вошли все двенадцать
Апостолов. Он сам, по большому счету, нисколечко не изменился - ну, разве
только поседел, добавилось морщин на лице, кожа посерела от чрезмерного
курения, да голос стал несколько глуше. А в остальном, Соколов Леонид
Григорьевич был таким же стройным, подтянутым, импозантным. Из-под отворотов
халата виделся серый в полоску костюм, чувствовалось, что он великолепно
скроенный и сшитый у отменного портного. Халат на нем выполнял, скорее, роль
пыльника, слегка защищающего именно этот дорогой костюм от больничной
"шелухи", от микробов и от дури, витающей в атмосфере психиатрической
лечебницы, где не только больные, но и персонал может невзначай выражать
вслух полоумные сентенции.
Первый из апостолов находился по праву руку, то был нынешний
заместитель главного врача по медицинской части - профессор Портнов
Александр Анатольевич. Я сразу оглядел ищущим взглядом всю свиту, дыбы
отметить особенности новой "команды". Бросалось в глаза, что неподалеку от
апостолов, естественно, состоящих только из мужчин, сгрудилась стайка женщин
в белых халатах. То было не простое оформление хвоста свиты, а
заинтересованное сообщество, - доверенные персоны. Первой среди них была
быстроглазенькая Пятницкая - левретка первого апостола, недавно ставшая его
законной супругой. Инесса, так звали новую выдвиженку, уже была удостоена
мэтром соавторством в недавно вышедшей большой монографии, под грозным,
многообещающим названием "Клиника алкоголизма". Я сомневался в том, что эта,
вообще-то еще совсем молодая особа, могла набраться столь прочных знаний и
опыта по проблемам алкоголизма. Для того чтобы так лихо описывать вариации
алкоголизма надо иметь заслуженный стаж общения со спиртными напитками.
Чувствовалось, что весь материал книги, конечно, был выстрадан метром -
Портновым! А Пятницкая присовокупилась к книге благодаря своевременному
совокуплению с профессором. Слов нет, чтобы выступить в роли "учителя",
необходимы апостольские мозги, и женщина здесь не при чем.
Мир со времени открытия "веселящей жидкости" просто изнывает под
тяжестью огромных знаний на этот счет. И покоится эта глыба знаний на плечах
многомиллионной толпы мужчин - маститых исследователей. Уму непостижимо! Но
законы творчества и соавторства, как одной из его областей, особенно между
мужчиной и женщиной в науке, всегда были сложными, не поддающимися
заурядному осмыслению.
Вторым среди апостолов был мужчина занятной наружности, мало
подвластной словесному описанию - тут необходима кисть художника. Но главное
было в другом - его выделяла смачная фамилия, которая так и просилась, чтоб
ее облизнули. Сметанниковым Иван Никифоровичем величали заместителя по
экспертизе, и он тоже был профессором, разве только не столь маститым, как
первый апостол - Портнов. Интересно, что в судьбе второго апостола
решительную роль сыграла женщина, то есть здесь наблюдалось явление,
противоположное первой сексуальной сцепки. Оказывается, и так бывает в
отечественной науке. Про зарубежную науку ничего сказать не могу - врать не
хочу, не был я в иных краях, не ведаю про их порядки!
Я пригляделся к другим апостолам: все они тоже были как бы в одну масть
- червовую, докторскую, профессорскую. И я сделал вывод, что новый главный
врач умеет идеально подбирать себе "команду". Новая "шайка" руководителей
сплошь состояла из именитых личностей, делить сферы влияния с ними - само по
себе дело весьма сложное. Но лучше кормить именитых паразитов, чем голь
перекатную - без роду и племени!
Ни тени смущения не было на челе главного из неглавных, но, однако
тоже, фигур первой величины в психиатрии. Леонид Григорьевич спокойно
выслушал доклады лечащих врачей по персональным искам к здоровью каждого
пациента. Обратил он пристально-вежливое внимание на "профессиональное
бурчание" своих заместителей, клокотавшее при обсуждении деталей
дифференциального диагноза и использованных методов обследования. Он не
мешал своему заместителю по медицинской части вставить клизму лечащему врачу
и заведующему отделением за допущенные просчеты, сводившиеся, главным
образом, к универсальной формуле, озвученной первым апостолом - "Вы забыли
со мной посоветоваться"! И еще один веский намек - "Впредь так делать не
будем"!
За всей этой врачебно-ученой суетой стоял какой-то очевидный
эмоциональный фон. Я никак не мог вначале разгадать его ключ. Но вдруг -
вспыхнул инсайт (от англ. insight - постижение, озарение)! Все моментально
встало на свои места: вспомнилась вчерашняя информация "Вестей" по
больничному телевизору. Примерно также деликатно, ведущий - приятный молодой
человек с карими татарскими глазами и черными, как смоль, волосами - поведал
Миру о том, что НАТО в "формате Гаагского Трибунала" принялось насиловать
бывших руководителей независимого и суверенного государства Югославия.
Ведущий, почему-то постоянно низко нагибал голову при очередном
форсированном вдохе, от чего эфир заполнялся страшной шипящей бурей -
видимо, он так выражал свое несогласие с Мировым сообществом. Мало ли что
взбредет в голову албанцам по поводу своих особых прав на территории другого
суверенного государства. Нельзя же удовлетворять все лихие происки
экстремистов. Одной крашеной в рыжий цвет особе, имеющей нос в форме
раздавленной картошки, видите ли, не понравилось то, что албанцам на
территории Югославии сильно дали по рукам. Она больше всех цеплялась к
бывшему президенту Югославии. Ее отвратительно холодные, бездумными глазами
- источали змеиный яд! Но все же больше, пожалуй, она походила на медузу,
переживающую фазу политического климакса!
Такая ситуация понятна, когда относишься к ней, используя взгляды
покойного великого мыслителя Зигмунда Фрейда. Сдается мне, что у той медузы
отмечается непорядок с "либидо", "эго", с "сознательным" и
"бессознательным". Ее основательно гложет червь неудовлетворенности от
самого рождения. От того и ударилась непрезентабельная женщина в политику,
чтобы осуществить психологический "перенос". Она уже однажды затевала
интригу против нашего Бородина - секретаря совета "Белоруссия - Россия". Но
тот выстоял и соскользнул у нее с крючка. Так эта стервоза теперь жаждала
крови Слободана Милошевича. Я никак не мог вспомнить точно фамилию той
женщины, - в памяти сохранился только след созвучий, - но в отношениях с
женщиной не обязательно быть надуманно-формальным. Хорошо, когда имеешь
способность помнить только "достойное" и быстро забывать "плохое". Помню
только, что, наблюдая за телеэкраном и сотрясаясь от звука "бури",
создаваемой молодым, сильно старающимся диктором, я тут же, не сходя с
места, сочинил стих. Тугие рифмы хорошо, по моему мнению, передают
эмоциональную сторону вопросу, не касаясь при этом дипломатических
тонкостей.
Карла Дельфонса алкала Альфонса - Черт помогал:
Зорана-мышку, словив на мармышку, приторговал.
Интриганка-прокурор начинает уговор, словно вор:
Слободана в вертолет - перелет, а в Гааге на запор.
Бдит! Рукой зажат топор, взгляд - упор, гнев, укор.