Страница:
махина, как город Ленинград, требует уважения к себе: здесь на
административные должности в здравоохранении всегда выдвигались только
достойные люди. Однако: хозяин - барин! Он остановил выбор почти что на
"жертве аборта".
Выдвиженец был виноват лишь в одном: он слишком хотел быть большим
начальником, а потому его не останавливало ощущение некомпетентности, она
просто не рождалась в его голове. Заурядный козел, привыкший действовать по
принципу - "Делай, как я!" - принялся курочить здравоохранение города с
энергией, необходимой лишь при тушении грандиозного пожара. В его поступках
и принимаемых решениях со временем появилось и кое-что рассудочное, но
окраска действий все равно выдавала явленную психопатию. Естественно, что
Леонид с его изысками к "свободному творчеству" тут же попал под жернова
"военно-полевой" интриги. Издалека был слышен только хруст костей, да
шлепанье липкой грязи, ее для пущей важности и значительности принимаемых
кадровых решений раздавали большие начальники. Тот полковник от медицины к
тому времени натаскал в отдел здравоохранения целую банду демобилизованных
олухов: им быстро прилепили кликуху - "черные полковники" и стали
воспринимать как шутов, комедиантов. Через некоторое время они сумели еще и
переругаться друг с другом.
Много ли можно взять с дураков? Очень много! Но будут то все вещи
малопотребные в жизни. Скоро полковники зарылись по уши в меконии: принялись
активно распродавать по блату льготные автомобили, завели многочисленные
слюнявые адюльтеры, поставили многие медицинские службы с ног на голову,
вообщем раскорячили всю службу. А Леня тем временем отлеживался в тихом
месте - в курортной сети, да залечивал раны и нервную систему. Но час суда
пробил: теперь уже снимали с треском полковников, а Соколову предложили
возглавить новую строящуюся ведомственную больницу, имеющую большие
перспективы. Наконец-то, кончилась чехарда в обкоме партии, а,
следовательно, и в городском здравоохранении, и главные врачи вздохнули с
облегчением. Но Леонид Григорьевич был деятельной натурой и к его делам
больше подходил завет Александра Блока: "И вечный бой! Покой нам только
снится сквозь кровь и пыль"...
Теперь, как я понимаю, не выкручивая рук, Леонида уговорили взяться за
нашу психушку, соблазнив, слов нет, не идеологическим мифом, а звонкой
монетой. В какой-то дальней части порядком затуманенного алкоголем сознания
шевельнулась подлая мыслишка: "А, может быть, греет руки наш брат
администратор на строительстве и ремонте объектов здравоохранения, иначе
ради чего все эти сумасшедшие хлопоты на себя взваливать"?
По-моему я не произносил эти кощунственные слова вслух. Скорее всего,
Леонид сам догадался прояснить обстановку, а потому без обиняков доложил:
- Саша, не кощунствуй, не думай о плохом! Сейчас для нашего брата такие
возможности открыты, что ты и представить себе не можешь новых масштабов.
Просто не надо зарываться, борзеть, а заранее, не стесняясь и не комплексуя,
заявить свои виды на зарплату и другие привилегии. Теперь - не так как
раньше: заключается договор, в нем и утверждаются взаимные интересы.
Леонид немного подумал, как бы соображая степень возможного доверия к
моему социально-политическому и экономическому мышлению, и добавил:
- Понимаешь, коллега, в жизни моей не все было просто. Святых среди нас
нет! И часто мы, администраторы, вынуждены играть по тем правилам, к которым
нас приучат начальники, да обстоятельства. К примеру, возьмем мой случай:
я-то чувствую, что ты иронизируешь по поводу моего перевоплощения в
психиатра. Не крутись, все без слов понятно!
Леня, конечно, был прав насчет иронии. Но я не предполагал, что он так
быстро меня раскусит. Сейчас он задумался надолго, что-то мучило его,
какая-то каверза сосала под ложечкой. Он справился с тайными мыслями и
заговорил уже другим тоном:
- Саша, ты человек умный и меня поймешь правильно: "хочешь жить - умей
вертеться!" До прихода в эту больницу я строил медсанчасть, принадлежащую
ведомству среднего машиностроения - весьма богатой фирме. Не будем вдаваться
в подробности того, чем оно занимается. Поверь на слово: фирма серьезная.
Так вот,.. моим коньком всегда была эстетика лечебного учреждения, а только
потом организация лечебного процесса. Когда я работал в сельском
здравоохранении, то все как-то шло, катилось своим чередом. Но, попав в
ведомственную медицину, я столкнулся с проблемами, которые не понимал, да и,
наверное, уже понять бы не смог.
Леня помолчал, выпил, морщась, "на сухую", поперхнулся и закашлялся.
Потянулся к сигаретам - закурил. Воспоминания довались ему тяжело - это было
очевидно. Но он справился с собой и продолжил:
- Ты помнишь, конечно, Чернобыльскую аварию? Так именно моя медсанчасть
должна была оказывать медицинскую помощь пострадавшим. Но я-то в организации
той помощи ни черта не смыслил! А толковых заместителей и главных
специалистов пришлось загодя разогнать: известно, что береженого - Бог
бережет! Меня так основательно ломали в жизни, что я опасность стал
чувствовать спиной, и потому за спиной у себя перестал держать умных
специалистов, способных стать моими конкурентами. Мне легче было украшать
интерьеры больницы, но к тому необходимо прикладывать еще и профессионализм
- в частности, профпатолога, хорошо знающего особенности действия вредных
факторов на организм работающих в нашей отрасли. Но такие аварии встречаются
не часто, а вот под самым носом у нас масса других неожиданностей, дремлющих
пока, ждущих своего часа. Вот тебе информация для размышления: пивоваренная
промышленность - вроде бы легкая, пищевая отрасль, ничего в ней нет
страшного. А ты знаешь, что на одном из самых старых Петербургских
пивоваренных заводов в специальных емкостях - практически без всякой
серьезной защиты - хранится до 15-18 тонн аммиака и хлора. Во времена
частного владения заводом здесь чистейшую воду получали из артезианских
скважин, а сейчас ее берут из Невы и хлорируют. Качество пива, нет слов,
снижается, но выхода другого нет. Так вот, если емкость с хлором или
аммиаком потечет, то ветер ядовитые испарения погонит на Петроградский
район. Учитывая высокую влажность, можно предположить, что хлор осядет уже в
виде кислоты, способной убить все живое!
Леня докурил сигарету и потянул из пачки следующую. Пальцы дрожали - он
явно волновался, словно реально переживал уже случившееся несчастье.
Какими-то своими способами он справился с волнением и продолжил:
- Это тебе только маленький пример - так детские игрушки. А ты
представь себе, сколько химических НИИ, промышленных предприятий оказалось
законсервированными в городе. На каждом из них имеются "музеи" с таким
набором ядовитых веществ, что можно в одночасье умертвить весь город! Раньше
все это "охраняла" специальная ведомственная медицинская служба. Теперь все
это накрылось... Мы сидим на пороховой бочке и даже не ведаем, когда же
городские власти возьмутся за ум. Ты посмотри, что делается: танкер в
результате аварии выплеснул в Нему тонны мазута... Все забыто... Мы же пьем
испорченную воду, моемся ею, размазывая по телу канцерогенные вещества.
Разве тебе государство выплатило "рисковую компенсацию". Они-то, эти
толстогубые рожи, каждая из которых кирпича просит, получают немереную
зарплату, вычитаемую из твоих доходов. Они пьют очищенную воду, привозимую
им на дом, да и живут не так как мы с тобой. Они с жиру бесятся: видишь ли,
в футбол играют, в большой теннис. Да им насрать на твои несчастья! В штатах
их бы быстро заставили тебе на дом воду питьевую в канистрах возись, случись
там такая авария с танкером... Не выведена еще достойная порода
государственных деятелей с гиперболизированной совестью! Вот мы и мыкаемся.
Леня словно бы споткнулся при быстром разбеге. Он как бы увидел новое
лицо среди зрителей его забега. Леня пожевал губами и уже без аффектации
выразил новые мысли вслух:
- Саша, присмотрись к простому явлению: мы все время хвастаемся, что у
нас оборонная продукция более дешевая, чем на мировом рынке у западных
стран. Знаешь, почему это происходит?.. Мы боимся накладных расходов. Мы
экономим, например, на охране своих секретных объектов, на тех же химических
и биологических "музеях", а посмотри в каком состоянии у нас "могильники"
промышленных отходов. Мы - обыкновенные идиоты!!!
Леня еще раз закурил, успокоил расходившиеся нервы и заключил рассказ
тезисом, дорогого стоящим:
- Саша, друг! У меня создается такое впечатление, что логика поведения
людей сводится к очевидному и невероятному: они сами себя загоняют в Жопу, в
грязную, вонючую Кишку, если угодно! Ты посмотри, что делается с Обводным
каналом в Санкт-Петербурге, он же даже по внешнему виду, не говоря уже о
содержимом текущей в нем жидкости, есть самая настоящая, к тому же больная,
Кишка! А все к тому идет, между прочим, по понятным причинам: с семнадцатого
года руководят нами бандитские, глупые рожи, откровенно просящие кирпича. Ты
посмотри, был во главе города человек с интеллигентной физиономией. Не
спорю, может быть, это и было его единственное достоинство, но оно хоть
как-то успокаивало. Так нет же, скинули его, говоруна! И посадили себе на
шею каких-то водовозов! Слава Богу, выпускают изредка на телеэкран крашеную
татарку, заряженную злостью: она хоть что-то бестолково-позитивное пытается
вещать. Пусть сводит собственные счеты с врагами ее мужа, если общему делу
такая "ругачка" на пользу! Хоть на симпатичную бабу посмотрим: импотенты и
онанисты помоделируют известную ситуацию, дающую усладу их сердцу. Но это
все одно - Кишечные страсти!
Леня поперхнулся на неприличных словах о женщине: чувствовалось, что
Бог все же защищает "слабую половину". Да и то сказать: зачем обижать
"вдовствующую императрицу", когда она только от горя решилась на амплуа
"телезвезды"! Леонид опять закурил - он себя явно не жалел - и завершил
последний экспрессивный аккорд:
- Но речь не о том. Просто ты спрашивал, как я оказался среди психов?
Отвечаю: я решил начать новую жизнь! Буду возрождать эту больницу, а
лечебный процесс доверю достойным специалистам, конечно, если они не
переругаются и не сожрут друг друга в скором времени! Но обещаю тебе
торжественно и клятвенно, что в моей компании не будет ни одной босяцкой
рожи. Я, хоть внешне, но буду подавать пример интеллигентности в общении с
простыми людьми - моими соотечественниками. Мой лозунг: "Ребята, давайте
жить мирно и уважать друг друга!"
Приоткрыв душу и исповедавшись, Леня вроде бы успокоился и повеселел,
ему явно стало легче, и он перевел рассказ в другую тональность:
- Я как раз ради новизны такого эксперимента и согласился на новую
работу. Ты же понимаешь, что в той моей больнице надо мной крыша не текла,
на меня текли только ручейки славы и материального благополучия. Я имел
возможность маскировать свое профессиональное верхоглядство. Однако в такой
больнице, как эта, можно прокрутить вариант ее акционирования, превращения в
коммерческий организм, и доказать всем, что здравоохранение может быть
рентабельным. Уловил перспективы, дорогой ты мой, доктор медицинских наук,
мающийся в нищете?
Трудно понять, как бежит время: почему-то порой оно тянется страшно
медленно, а иногда летит, как ракета, запущенная не человеком, а Дьяволом!
Этот день соскользнул, вернее, сползл весомо и зримо безразмерной тушей,
больно боднув нас в бок - нужно было прощаться, а не хотелось, ибо
воспоминания о "наболевшем" объединили и снова сблизили нас. Наши посиделки
прервала главная сестра больницы - лощеная Инна Станиславовна, входившая к
главному, открывая дверь ногою. И это о многом говорит опытному психологу,
даже если он основательно пьян! Но я-то был не настолько пьян, чтобы
окончательно потерять контроль над ситуацией. И когда Леонид стал
подписывать подсунутые главной медицинской сестрой документы, я сделал не
совсем четкую по исполнению попытку наклониться к самому уху главного врача
и напомнить исключительно конфеденциально, что в палате я прозябаю не один,
и что братва наверняка заждалась "бодрящего элексира". Леонид вроде бы и не
расслышал детали моего шепота, но главная сестра оказалась проницательной
женщиной:
- Не надо шептаться о пустяках, больной. Вы при вашем усердии и плохой
координации откусите главному врачу ухо! - молвила доверенное лицо вежливо.
- Я и так все давно поняла, но более пол-литра чистого спирта выдавать в
одни руки считаю нецелесообразным! Только вам "добавлять" категорически не
советую!
В тот момент упруго колыхнулись ее груди, а соски превратились в две
яркие, спелые вишни. Нет, нет - скоре, спелые крыжовинки или удлиненные
оливки, возбужденно играющие под тонким, белоснежным, облегающим
божественное тело халатом - о, это был молниеносный удар восторга! Сильнее
могла ударить, пожалуй, только натуральная шаровая молния. Но упаси нас
Господи от природных потрясений!.. Бюстгальтера, естественно, на ней не было
- зачем он нужен главной медицинской сестре больницы, всю жизнь методично
совершенствующей свое тело, хотя бы только для того, чтобы регулярно
преподносить его во время и после работы своему единственному, любимому
главному врачу?
Я понял, что передо мной слегка задрапированная грудь нерожавшей
женщины, соски которой хорошо сформированы усилиями опытного и плотоядного
мужчины, естественно, с высшим медицинским образованием. Мои слегка
придушенные алкоголем "механизмы" зашлись от потрясения - коварная похоть,
не умеющая щадить ни возраст, ни душевное состояние маргинала, просилась
наружу. Почти лбом, точнее, острым рогом она пробивая себе путь в неведомое
и лакомое. Всей кожей и отдельными ее специфически восторженными участками я
почувствовал особое тепло, влагу, гормональный накал и задыхающийся ответный
огонь женской плоти, наученной Богом страстно любить.
Я застонал - этот стон на Руси у нас песней зовется! Вспомнив слова
поэта о красивом и прекрасном, я тут же их забыл, потому что главная
медицинская сестра - кудесница, очаровательница, обворожительная ведьма -
подавая своему повелителю очередной якобы срочный документ, слегка
сместилась: я получил новый удар по яйцам!
А попробуйте вы, если у вас еще не развилась импотенция, спокойно
взирать на находящиеся в пятидесяти сантиметрах от глаз обтянутые скользким
нейлоном белого халатика, ягодицы идеальной формы. Стоит ли говорить, что
они плавно переходили в пикантную округлость всех остальных конструкций
женского тела. В эту волнующую анатомическую схему включились и упругие
бедра, и уже начинающая пикантно грузнеть талия. Слов нет, нельзя было не
проследить все изгибы, все линии: от напряжения я, видимо, потерял контроль
над временем и пространством. А потому, чтобы лучше разглядеть коленные
суставы, икроножные мышцы ног этой покорительницы сексуального Эвереста, я
соскользнул под стол, громко стукнувшись лбом о его тумбу. Конечно, мне
мешал "авторский ключ", то есть та мужская анатомия, непроизвольно выросшая
до масштабных размеров, по форме напоминающая восклицательный знак и
перетягивающая меня вперед. Я впопыхах не учел чисто физический закон -
закон смещения центра тяжести!
Вылезти из-под стола мне помогла главная медицинская сестра. Но она,
легкомысленная, только думала, что помогла. На деле, своим повелительным
прикосновением, эта женщина вызвала у меня почти шок. Чтобы как-то
справиться с волнением, я принялся грызть стакан, застрявший почему-то в
моей правой руке. Я грыз стакан, как конченый алкоголик, не ведающий того,
как же ему "кончить"! Да, слезы отчаянья текли по моим щекам. На меня
смотрели две пары глаз: мужские, пьяные - солидарные, понимающие и женские -
трезвые, любопытные. Первой нашлась Она - Ее Величество Женщина. Бросив
документы на стол , главная медицинская сестра отобрала у меня стакан,
наполнила его "огненной водой" и, придерживая мою голову, словно годовалому
ребенку, заставила выпить. Почти тут же ощущение некоторого облегчения
расползлось по всему телу и хорошо затуманило воспаленный мозг! Мне стало
легче - конфуз прошел, подумалось: "Хорошо сидим"!.. А она улыбалась
ободряюще, и любопытство общее, относительное, перешло у нее - в
исключительно-женское. Теперь главная медицинская сестра смотрела на меня в
упор, как бы оценивая мои тактико-технические и возрастные данные. Голос ее
зазвучал, словно призывный набат, - не по громкости, а по ясности
перспектив:
- Завтра утром зайду на ваше отделение и проверю, не было ли нарушений
режима и внутреннего распорядка. Вам понятны условия игры, профессор?
Чувствовалось, что информация о том, с кем дружит и пьет главный врач,
была поставлена в больнице на должном уровне. И я попробовал улыбнуться
благодарно и преданно главной медицинской сестре с великолепными внешними и,
видимо, отменными внутренними данными. И она не расценила этот мой жест
вежливости, как перебор - значит, она была тоже интеллигентной женщиной,
способной на ответное чувство. По лицу Леонида Григорьевича было нетрудно
понять, что и у него были регулярные возможности оценить те же качества
главной медицинской сестры больницы. Больше того, я подозреваю, что
переводил он эту приятную и достойную во всех отношениях женщину за собой
через все многочисленные свои административные миграции. Леня на прощанье
всучил мне банку с оставшимися солеными огурцами, шматок копченой колбасы и
краюху хлеба, напомнив, что пациенты должны тщательно закусывать, а не
только пить горячительные напитки. Он просил так же передать всем остальным
профессорам и приближенному к ним населению пламенный привет и обещал
заходить "на огонек" почаще.
На улицу я вышел самостоятельно и, как не странно, держался молодцом -
не качался и не пел похабные песни. Дорогу я помнил хорошо. А плоская бутыль
со спиртом, что выдала мне предусмотрительная главная медицинская сестра,
колыхалась у меня не в кармане халата. Она в целях конспирации и возможного
шмона санитаров на входе (что мало вероятно, конечно, учитывая мои очевидные
для всех особые отношения с "фюрером"), согревала мне промежность. Нечего
удивляться! Там она, привязанная к поясу бинтиком, величаво колыхалась,
наводя соответствующий орган на занятные размышления - все тайное надо уметь
хорошо прятать.
Оказавшись на улице, я почувствовал что-то общее с известным фильмом о
фашистском концлагере, где отсиживал срок "Сергей Бондарчук". Для меня
теперь главным было - дойти до своей койки, не разбив "подарки", не заснув
под кустом, не описавшись. Ну, последний вопрос я быстро разрешил - почти на
ступеньках крыльца административного корпуса - пусть знают наших, суки
великосветские! Тихая, относительно теплая ночь, с небесами, усеянными
многочисленными звездами, наводила на космические размышления. Как всегда, в
пьяной голове родились стихи, которые я, продвигаясь по темным аллеям,
шепотом и озвучивал, сильно напирая почему-то на шипящие, свистящие,
ершащиеся. Скорее всего, это происходило потому, что спиртное не могло найти
в кишке себе достойного места. Да и по кровеносным сосудам других органов и
тканей слишком резво пробулькивали и шипели отдельные капли "огненной
жидкости", шурша клетками сопротивляющегося, возмущенного эндотелия. А,
возможно, алкоголь сильно расширил Оддиев сфинктер, и желчь выплеснулась
огромной порцией в просвет кишки.
Я отдавал себе отчет в том, что в моем наркотизированном мозгу
родились, безусловно, не стихи, а лишь отзвуки, скорее, далекое эхо,
поэтического восторга. Его весьма трудно отделить от последствий сильнейшей
алкогольной интоксикации. Но все же нельзя было не заметить и присутствие в
тех пьяных бреднях святого творческого начала. Кто будет спорить с тем, что
я не поэт по природе своей. Я не поэт уже потому, что не обладаю навыком
особого мироощущения. Я, скорее, являюсь тем безответственным балагуром,
каких миллионы на Земле. Они легко складываю отдельные слова в удобоваримые
фразы, а из тех, шутя, формируют кусочки, а затем и цельные тексты. Я не
писал "биографию жизни", а лишь фиксировал свои ощущения - я был, есть и
всегда останусь махровым эгоистом, руководствующимся только одним началом -
любопытством. Такие люди трудятся не для зрителя, не для читателя, а только
развлекает себя, тешат свою эгоцентрическую суть. Тем не менее и такие люди
имеют право на жизнь и творчество.
Скользила ночь
коровой с горы,
рыгая, брюзжа,
тугим животом
ложась в лужи.
*
Удумал помочь:
рогатину прочь,
жалость сожми,
в Кишке отыщи
око луны, жижу.
*
Тюбаж из забот
на желчи поток.
Крут боли жгут:
гложет желудок
язва, ноя и жаля.
*
В тоске покружи,
в штаны наложи,
фонарь не туши:
в жизни не мрак -
луч света нужен!
Даже в сильно пьяном виде я отдавал себе отчет относительно собственной
творческой испорченности. Но я нашел для себя удобное оправдание: мне
казалось, что существуют законы "информационного поля", только потому и
теплящиеся в космическом пространстве, что вот такие балагуры, как я,
постоянно его подпитывают. Не делай они того, и информационное поле скоро
иссякло, задохнулось бы в вакууме! Прокрутив в пьяной голове эти далеко
несвежие мысли, я гордо запрокинул голову и засвистал какую-то бравурную
мелодию. Но, поскольку с музыкальным слухом у меня было от рождения очень
плохо, то постепенно мотив сбился в сторону знаменитого - "Шумел камыш -
деревья гнулись"... Да и этот музыкальный образ не удержался на твердой ноте
и скатился к забавному варианту "Марсельезы"...
Маме в письме, если бы мог отослать его на тот свет, сообщил с
радостью, примерно, следующее: "Мамочка, дорогая! Доплыл благополучно,
"провизию" не растерял. "Чадами" своими был встречен с радостью. Но, как они
терзали пищу, не помню, ибо забылся благополучным, оздоровляющим сном - сном
праведника, добросовестно выполнившего свою миссию"! И вспомнилось
напоследок, перед полным провалом, перед "отключкой" святое: "Кто мудр, тот
заметит сие, и уразумеет милость Господа" (Псалом 106: 43).
3.2 большой "трудовой подвиг
Утро распахнуло свои объятия всем почти одновременно: мы приветствовали
друг друга, скромными, но чистыми, как откровения ребенка, улыбками.
Вчерашний вечер удачно закончился, хорошо начался сегодняшний день, и, даст
Бог, тем же качеством будет определена трогательно и нежно подкрадывающаяся
к нашим постелям пока еще издалека будущая ночь! Одно меня удивило: на
кровати профессора Кагана Виктора Ермолыча из-под одеяла торчали две головы.
Витюша уж точно не мог за одну ночь превратиться в змея о двух головах.
Значит, следовало к головам приглядеться внимательно. Я так и сделал, а от
того отодвинулось похмелье и сильное головокружение, пришло просветление
резко и зычно, как удар корабельной рынды: на одной кровати, под общим
одеялом лежали взлохмаченные головы - профессора Кагана и бывшего лечащего
врача Николаевой. Мотивы такого слияния не сразу, но постепенно стали мне
понятны. Их было два: первый - индивидуальное желание, а второй - желание
обоюдное. Любая просьба объяснений, как я полагаю, было бы расценено, как
вульгарное любопытство и покушение на личную жизнь. Ребята вечерком славно
выпили и закусили, так стоит ли обращать внимание на мелочи: не было сил у
Клары Николаевны дойти до своей палаты. Да и желание, наверняка, такое
отсутствовало. Скорее всего, Витя тоже приложил старание, аргументы, доводы
свои выставил, а довод-то у него имелся значительного размера. Против его
довода еще в институте многие молодые особы не могли устоять, так почему же
Клара должна была избегать соприкосновения с таким знаменитым аргументом?
Все, что естественно, не может быть противоестественно. Это же закон жизни!
Но меня не это волновало, просто я готовился к достойной встрече
главной медицинской сестры, хорошо запомнив ее указание блюсти дисциплину, а
потому максимально вежливо я заявил:
- Клара, мать твою так, сексопатка ты беспробудная! Быстро линяй с глаз
долой - Витьке сейчас придут делать укол от сифилиса.
Твердо сказанное слово возымело действие: Клара испуганно таращила
глаза на Виктора, силясь отодвинуться от него, а тот злорадно похохатывал,
теребя ее левую грудь. Клара скатилась на пол, и, заголив зад, на
четвереньках принялась отползать к двери. Ей вдогонку был брошен халат и
тапочки. Витя даже в этот момент был галантен и избирательно вежлив:
- Подбери манатки, Кларентина! - пропел он почти также нежно, как
нильский крокодил. - Я жду тебя, любимая, к обеду. "Только два прибора и
тихая музыка!" - повторил он слова героя многих французских фильмов -
атланта Бельмандо.
Но Клары уже и след простыл, а на пороге возникла фигура главной
медицинской сестры всей больницы, ее сопровождали прочие медицинские сестры
- все, как на подбор, красавицы, да еще и с бесстыжими глазами. Там в
коридоре они, видимо, имели возможность наблюдать тренировочные "проходы"
по-пластунски величавой дамы.
Виктор Ермолыч тут же забыл, что совсем недавно прикидывался
сифилитиком и напрягся, как гусарская лошадь при звуках парадного марша.
административные должности в здравоохранении всегда выдвигались только
достойные люди. Однако: хозяин - барин! Он остановил выбор почти что на
"жертве аборта".
Выдвиженец был виноват лишь в одном: он слишком хотел быть большим
начальником, а потому его не останавливало ощущение некомпетентности, она
просто не рождалась в его голове. Заурядный козел, привыкший действовать по
принципу - "Делай, как я!" - принялся курочить здравоохранение города с
энергией, необходимой лишь при тушении грандиозного пожара. В его поступках
и принимаемых решениях со временем появилось и кое-что рассудочное, но
окраска действий все равно выдавала явленную психопатию. Естественно, что
Леонид с его изысками к "свободному творчеству" тут же попал под жернова
"военно-полевой" интриги. Издалека был слышен только хруст костей, да
шлепанье липкой грязи, ее для пущей важности и значительности принимаемых
кадровых решений раздавали большие начальники. Тот полковник от медицины к
тому времени натаскал в отдел здравоохранения целую банду демобилизованных
олухов: им быстро прилепили кликуху - "черные полковники" и стали
воспринимать как шутов, комедиантов. Через некоторое время они сумели еще и
переругаться друг с другом.
Много ли можно взять с дураков? Очень много! Но будут то все вещи
малопотребные в жизни. Скоро полковники зарылись по уши в меконии: принялись
активно распродавать по блату льготные автомобили, завели многочисленные
слюнявые адюльтеры, поставили многие медицинские службы с ног на голову,
вообщем раскорячили всю службу. А Леня тем временем отлеживался в тихом
месте - в курортной сети, да залечивал раны и нервную систему. Но час суда
пробил: теперь уже снимали с треском полковников, а Соколову предложили
возглавить новую строящуюся ведомственную больницу, имеющую большие
перспективы. Наконец-то, кончилась чехарда в обкоме партии, а,
следовательно, и в городском здравоохранении, и главные врачи вздохнули с
облегчением. Но Леонид Григорьевич был деятельной натурой и к его делам
больше подходил завет Александра Блока: "И вечный бой! Покой нам только
снится сквозь кровь и пыль"...
Теперь, как я понимаю, не выкручивая рук, Леонида уговорили взяться за
нашу психушку, соблазнив, слов нет, не идеологическим мифом, а звонкой
монетой. В какой-то дальней части порядком затуманенного алкоголем сознания
шевельнулась подлая мыслишка: "А, может быть, греет руки наш брат
администратор на строительстве и ремонте объектов здравоохранения, иначе
ради чего все эти сумасшедшие хлопоты на себя взваливать"?
По-моему я не произносил эти кощунственные слова вслух. Скорее всего,
Леонид сам догадался прояснить обстановку, а потому без обиняков доложил:
- Саша, не кощунствуй, не думай о плохом! Сейчас для нашего брата такие
возможности открыты, что ты и представить себе не можешь новых масштабов.
Просто не надо зарываться, борзеть, а заранее, не стесняясь и не комплексуя,
заявить свои виды на зарплату и другие привилегии. Теперь - не так как
раньше: заключается договор, в нем и утверждаются взаимные интересы.
Леонид немного подумал, как бы соображая степень возможного доверия к
моему социально-политическому и экономическому мышлению, и добавил:
- Понимаешь, коллега, в жизни моей не все было просто. Святых среди нас
нет! И часто мы, администраторы, вынуждены играть по тем правилам, к которым
нас приучат начальники, да обстоятельства. К примеру, возьмем мой случай:
я-то чувствую, что ты иронизируешь по поводу моего перевоплощения в
психиатра. Не крутись, все без слов понятно!
Леня, конечно, был прав насчет иронии. Но я не предполагал, что он так
быстро меня раскусит. Сейчас он задумался надолго, что-то мучило его,
какая-то каверза сосала под ложечкой. Он справился с тайными мыслями и
заговорил уже другим тоном:
- Саша, ты человек умный и меня поймешь правильно: "хочешь жить - умей
вертеться!" До прихода в эту больницу я строил медсанчасть, принадлежащую
ведомству среднего машиностроения - весьма богатой фирме. Не будем вдаваться
в подробности того, чем оно занимается. Поверь на слово: фирма серьезная.
Так вот,.. моим коньком всегда была эстетика лечебного учреждения, а только
потом организация лечебного процесса. Когда я работал в сельском
здравоохранении, то все как-то шло, катилось своим чередом. Но, попав в
ведомственную медицину, я столкнулся с проблемами, которые не понимал, да и,
наверное, уже понять бы не смог.
Леня помолчал, выпил, морщась, "на сухую", поперхнулся и закашлялся.
Потянулся к сигаретам - закурил. Воспоминания довались ему тяжело - это было
очевидно. Но он справился с собой и продолжил:
- Ты помнишь, конечно, Чернобыльскую аварию? Так именно моя медсанчасть
должна была оказывать медицинскую помощь пострадавшим. Но я-то в организации
той помощи ни черта не смыслил! А толковых заместителей и главных
специалистов пришлось загодя разогнать: известно, что береженого - Бог
бережет! Меня так основательно ломали в жизни, что я опасность стал
чувствовать спиной, и потому за спиной у себя перестал держать умных
специалистов, способных стать моими конкурентами. Мне легче было украшать
интерьеры больницы, но к тому необходимо прикладывать еще и профессионализм
- в частности, профпатолога, хорошо знающего особенности действия вредных
факторов на организм работающих в нашей отрасли. Но такие аварии встречаются
не часто, а вот под самым носом у нас масса других неожиданностей, дремлющих
пока, ждущих своего часа. Вот тебе информация для размышления: пивоваренная
промышленность - вроде бы легкая, пищевая отрасль, ничего в ней нет
страшного. А ты знаешь, что на одном из самых старых Петербургских
пивоваренных заводов в специальных емкостях - практически без всякой
серьезной защиты - хранится до 15-18 тонн аммиака и хлора. Во времена
частного владения заводом здесь чистейшую воду получали из артезианских
скважин, а сейчас ее берут из Невы и хлорируют. Качество пива, нет слов,
снижается, но выхода другого нет. Так вот, если емкость с хлором или
аммиаком потечет, то ветер ядовитые испарения погонит на Петроградский
район. Учитывая высокую влажность, можно предположить, что хлор осядет уже в
виде кислоты, способной убить все живое!
Леня докурил сигарету и потянул из пачки следующую. Пальцы дрожали - он
явно волновался, словно реально переживал уже случившееся несчастье.
Какими-то своими способами он справился с волнением и продолжил:
- Это тебе только маленький пример - так детские игрушки. А ты
представь себе, сколько химических НИИ, промышленных предприятий оказалось
законсервированными в городе. На каждом из них имеются "музеи" с таким
набором ядовитых веществ, что можно в одночасье умертвить весь город! Раньше
все это "охраняла" специальная ведомственная медицинская служба. Теперь все
это накрылось... Мы сидим на пороховой бочке и даже не ведаем, когда же
городские власти возьмутся за ум. Ты посмотри, что делается: танкер в
результате аварии выплеснул в Нему тонны мазута... Все забыто... Мы же пьем
испорченную воду, моемся ею, размазывая по телу канцерогенные вещества.
Разве тебе государство выплатило "рисковую компенсацию". Они-то, эти
толстогубые рожи, каждая из которых кирпича просит, получают немереную
зарплату, вычитаемую из твоих доходов. Они пьют очищенную воду, привозимую
им на дом, да и живут не так как мы с тобой. Они с жиру бесятся: видишь ли,
в футбол играют, в большой теннис. Да им насрать на твои несчастья! В штатах
их бы быстро заставили тебе на дом воду питьевую в канистрах возись, случись
там такая авария с танкером... Не выведена еще достойная порода
государственных деятелей с гиперболизированной совестью! Вот мы и мыкаемся.
Леня словно бы споткнулся при быстром разбеге. Он как бы увидел новое
лицо среди зрителей его забега. Леня пожевал губами и уже без аффектации
выразил новые мысли вслух:
- Саша, присмотрись к простому явлению: мы все время хвастаемся, что у
нас оборонная продукция более дешевая, чем на мировом рынке у западных
стран. Знаешь, почему это происходит?.. Мы боимся накладных расходов. Мы
экономим, например, на охране своих секретных объектов, на тех же химических
и биологических "музеях", а посмотри в каком состоянии у нас "могильники"
промышленных отходов. Мы - обыкновенные идиоты!!!
Леня еще раз закурил, успокоил расходившиеся нервы и заключил рассказ
тезисом, дорогого стоящим:
- Саша, друг! У меня создается такое впечатление, что логика поведения
людей сводится к очевидному и невероятному: они сами себя загоняют в Жопу, в
грязную, вонючую Кишку, если угодно! Ты посмотри, что делается с Обводным
каналом в Санкт-Петербурге, он же даже по внешнему виду, не говоря уже о
содержимом текущей в нем жидкости, есть самая настоящая, к тому же больная,
Кишка! А все к тому идет, между прочим, по понятным причинам: с семнадцатого
года руководят нами бандитские, глупые рожи, откровенно просящие кирпича. Ты
посмотри, был во главе города человек с интеллигентной физиономией. Не
спорю, может быть, это и было его единственное достоинство, но оно хоть
как-то успокаивало. Так нет же, скинули его, говоруна! И посадили себе на
шею каких-то водовозов! Слава Богу, выпускают изредка на телеэкран крашеную
татарку, заряженную злостью: она хоть что-то бестолково-позитивное пытается
вещать. Пусть сводит собственные счеты с врагами ее мужа, если общему делу
такая "ругачка" на пользу! Хоть на симпатичную бабу посмотрим: импотенты и
онанисты помоделируют известную ситуацию, дающую усладу их сердцу. Но это
все одно - Кишечные страсти!
Леня поперхнулся на неприличных словах о женщине: чувствовалось, что
Бог все же защищает "слабую половину". Да и то сказать: зачем обижать
"вдовствующую императрицу", когда она только от горя решилась на амплуа
"телезвезды"! Леонид опять закурил - он себя явно не жалел - и завершил
последний экспрессивный аккорд:
- Но речь не о том. Просто ты спрашивал, как я оказался среди психов?
Отвечаю: я решил начать новую жизнь! Буду возрождать эту больницу, а
лечебный процесс доверю достойным специалистам, конечно, если они не
переругаются и не сожрут друг друга в скором времени! Но обещаю тебе
торжественно и клятвенно, что в моей компании не будет ни одной босяцкой
рожи. Я, хоть внешне, но буду подавать пример интеллигентности в общении с
простыми людьми - моими соотечественниками. Мой лозунг: "Ребята, давайте
жить мирно и уважать друг друга!"
Приоткрыв душу и исповедавшись, Леня вроде бы успокоился и повеселел,
ему явно стало легче, и он перевел рассказ в другую тональность:
- Я как раз ради новизны такого эксперимента и согласился на новую
работу. Ты же понимаешь, что в той моей больнице надо мной крыша не текла,
на меня текли только ручейки славы и материального благополучия. Я имел
возможность маскировать свое профессиональное верхоглядство. Однако в такой
больнице, как эта, можно прокрутить вариант ее акционирования, превращения в
коммерческий организм, и доказать всем, что здравоохранение может быть
рентабельным. Уловил перспективы, дорогой ты мой, доктор медицинских наук,
мающийся в нищете?
Трудно понять, как бежит время: почему-то порой оно тянется страшно
медленно, а иногда летит, как ракета, запущенная не человеком, а Дьяволом!
Этот день соскользнул, вернее, сползл весомо и зримо безразмерной тушей,
больно боднув нас в бок - нужно было прощаться, а не хотелось, ибо
воспоминания о "наболевшем" объединили и снова сблизили нас. Наши посиделки
прервала главная сестра больницы - лощеная Инна Станиславовна, входившая к
главному, открывая дверь ногою. И это о многом говорит опытному психологу,
даже если он основательно пьян! Но я-то был не настолько пьян, чтобы
окончательно потерять контроль над ситуацией. И когда Леонид стал
подписывать подсунутые главной медицинской сестрой документы, я сделал не
совсем четкую по исполнению попытку наклониться к самому уху главного врача
и напомнить исключительно конфеденциально, что в палате я прозябаю не один,
и что братва наверняка заждалась "бодрящего элексира". Леонид вроде бы и не
расслышал детали моего шепота, но главная сестра оказалась проницательной
женщиной:
- Не надо шептаться о пустяках, больной. Вы при вашем усердии и плохой
координации откусите главному врачу ухо! - молвила доверенное лицо вежливо.
- Я и так все давно поняла, но более пол-литра чистого спирта выдавать в
одни руки считаю нецелесообразным! Только вам "добавлять" категорически не
советую!
В тот момент упруго колыхнулись ее груди, а соски превратились в две
яркие, спелые вишни. Нет, нет - скоре, спелые крыжовинки или удлиненные
оливки, возбужденно играющие под тонким, белоснежным, облегающим
божественное тело халатом - о, это был молниеносный удар восторга! Сильнее
могла ударить, пожалуй, только натуральная шаровая молния. Но упаси нас
Господи от природных потрясений!.. Бюстгальтера, естественно, на ней не было
- зачем он нужен главной медицинской сестре больницы, всю жизнь методично
совершенствующей свое тело, хотя бы только для того, чтобы регулярно
преподносить его во время и после работы своему единственному, любимому
главному врачу?
Я понял, что передо мной слегка задрапированная грудь нерожавшей
женщины, соски которой хорошо сформированы усилиями опытного и плотоядного
мужчины, естественно, с высшим медицинским образованием. Мои слегка
придушенные алкоголем "механизмы" зашлись от потрясения - коварная похоть,
не умеющая щадить ни возраст, ни душевное состояние маргинала, просилась
наружу. Почти лбом, точнее, острым рогом она пробивая себе путь в неведомое
и лакомое. Всей кожей и отдельными ее специфически восторженными участками я
почувствовал особое тепло, влагу, гормональный накал и задыхающийся ответный
огонь женской плоти, наученной Богом страстно любить.
Я застонал - этот стон на Руси у нас песней зовется! Вспомнив слова
поэта о красивом и прекрасном, я тут же их забыл, потому что главная
медицинская сестра - кудесница, очаровательница, обворожительная ведьма -
подавая своему повелителю очередной якобы срочный документ, слегка
сместилась: я получил новый удар по яйцам!
А попробуйте вы, если у вас еще не развилась импотенция, спокойно
взирать на находящиеся в пятидесяти сантиметрах от глаз обтянутые скользким
нейлоном белого халатика, ягодицы идеальной формы. Стоит ли говорить, что
они плавно переходили в пикантную округлость всех остальных конструкций
женского тела. В эту волнующую анатомическую схему включились и упругие
бедра, и уже начинающая пикантно грузнеть талия. Слов нет, нельзя было не
проследить все изгибы, все линии: от напряжения я, видимо, потерял контроль
над временем и пространством. А потому, чтобы лучше разглядеть коленные
суставы, икроножные мышцы ног этой покорительницы сексуального Эвереста, я
соскользнул под стол, громко стукнувшись лбом о его тумбу. Конечно, мне
мешал "авторский ключ", то есть та мужская анатомия, непроизвольно выросшая
до масштабных размеров, по форме напоминающая восклицательный знак и
перетягивающая меня вперед. Я впопыхах не учел чисто физический закон -
закон смещения центра тяжести!
Вылезти из-под стола мне помогла главная медицинская сестра. Но она,
легкомысленная, только думала, что помогла. На деле, своим повелительным
прикосновением, эта женщина вызвала у меня почти шок. Чтобы как-то
справиться с волнением, я принялся грызть стакан, застрявший почему-то в
моей правой руке. Я грыз стакан, как конченый алкоголик, не ведающий того,
как же ему "кончить"! Да, слезы отчаянья текли по моим щекам. На меня
смотрели две пары глаз: мужские, пьяные - солидарные, понимающие и женские -
трезвые, любопытные. Первой нашлась Она - Ее Величество Женщина. Бросив
документы на стол , главная медицинская сестра отобрала у меня стакан,
наполнила его "огненной водой" и, придерживая мою голову, словно годовалому
ребенку, заставила выпить. Почти тут же ощущение некоторого облегчения
расползлось по всему телу и хорошо затуманило воспаленный мозг! Мне стало
легче - конфуз прошел, подумалось: "Хорошо сидим"!.. А она улыбалась
ободряюще, и любопытство общее, относительное, перешло у нее - в
исключительно-женское. Теперь главная медицинская сестра смотрела на меня в
упор, как бы оценивая мои тактико-технические и возрастные данные. Голос ее
зазвучал, словно призывный набат, - не по громкости, а по ясности
перспектив:
- Завтра утром зайду на ваше отделение и проверю, не было ли нарушений
режима и внутреннего распорядка. Вам понятны условия игры, профессор?
Чувствовалось, что информация о том, с кем дружит и пьет главный врач,
была поставлена в больнице на должном уровне. И я попробовал улыбнуться
благодарно и преданно главной медицинской сестре с великолепными внешними и,
видимо, отменными внутренними данными. И она не расценила этот мой жест
вежливости, как перебор - значит, она была тоже интеллигентной женщиной,
способной на ответное чувство. По лицу Леонида Григорьевича было нетрудно
понять, что и у него были регулярные возможности оценить те же качества
главной медицинской сестры больницы. Больше того, я подозреваю, что
переводил он эту приятную и достойную во всех отношениях женщину за собой
через все многочисленные свои административные миграции. Леня на прощанье
всучил мне банку с оставшимися солеными огурцами, шматок копченой колбасы и
краюху хлеба, напомнив, что пациенты должны тщательно закусывать, а не
только пить горячительные напитки. Он просил так же передать всем остальным
профессорам и приближенному к ним населению пламенный привет и обещал
заходить "на огонек" почаще.
На улицу я вышел самостоятельно и, как не странно, держался молодцом -
не качался и не пел похабные песни. Дорогу я помнил хорошо. А плоская бутыль
со спиртом, что выдала мне предусмотрительная главная медицинская сестра,
колыхалась у меня не в кармане халата. Она в целях конспирации и возможного
шмона санитаров на входе (что мало вероятно, конечно, учитывая мои очевидные
для всех особые отношения с "фюрером"), согревала мне промежность. Нечего
удивляться! Там она, привязанная к поясу бинтиком, величаво колыхалась,
наводя соответствующий орган на занятные размышления - все тайное надо уметь
хорошо прятать.
Оказавшись на улице, я почувствовал что-то общее с известным фильмом о
фашистском концлагере, где отсиживал срок "Сергей Бондарчук". Для меня
теперь главным было - дойти до своей койки, не разбив "подарки", не заснув
под кустом, не описавшись. Ну, последний вопрос я быстро разрешил - почти на
ступеньках крыльца административного корпуса - пусть знают наших, суки
великосветские! Тихая, относительно теплая ночь, с небесами, усеянными
многочисленными звездами, наводила на космические размышления. Как всегда, в
пьяной голове родились стихи, которые я, продвигаясь по темным аллеям,
шепотом и озвучивал, сильно напирая почему-то на шипящие, свистящие,
ершащиеся. Скорее всего, это происходило потому, что спиртное не могло найти
в кишке себе достойного места. Да и по кровеносным сосудам других органов и
тканей слишком резво пробулькивали и шипели отдельные капли "огненной
жидкости", шурша клетками сопротивляющегося, возмущенного эндотелия. А,
возможно, алкоголь сильно расширил Оддиев сфинктер, и желчь выплеснулась
огромной порцией в просвет кишки.
Я отдавал себе отчет в том, что в моем наркотизированном мозгу
родились, безусловно, не стихи, а лишь отзвуки, скорее, далекое эхо,
поэтического восторга. Его весьма трудно отделить от последствий сильнейшей
алкогольной интоксикации. Но все же нельзя было не заметить и присутствие в
тех пьяных бреднях святого творческого начала. Кто будет спорить с тем, что
я не поэт по природе своей. Я не поэт уже потому, что не обладаю навыком
особого мироощущения. Я, скорее, являюсь тем безответственным балагуром,
каких миллионы на Земле. Они легко складываю отдельные слова в удобоваримые
фразы, а из тех, шутя, формируют кусочки, а затем и цельные тексты. Я не
писал "биографию жизни", а лишь фиксировал свои ощущения - я был, есть и
всегда останусь махровым эгоистом, руководствующимся только одним началом -
любопытством. Такие люди трудятся не для зрителя, не для читателя, а только
развлекает себя, тешат свою эгоцентрическую суть. Тем не менее и такие люди
имеют право на жизнь и творчество.
Скользила ночь
коровой с горы,
рыгая, брюзжа,
тугим животом
ложась в лужи.
*
Удумал помочь:
рогатину прочь,
жалость сожми,
в Кишке отыщи
око луны, жижу.
*
Тюбаж из забот
на желчи поток.
Крут боли жгут:
гложет желудок
язва, ноя и жаля.
*
В тоске покружи,
в штаны наложи,
фонарь не туши:
в жизни не мрак -
луч света нужен!
Даже в сильно пьяном виде я отдавал себе отчет относительно собственной
творческой испорченности. Но я нашел для себя удобное оправдание: мне
казалось, что существуют законы "информационного поля", только потому и
теплящиеся в космическом пространстве, что вот такие балагуры, как я,
постоянно его подпитывают. Не делай они того, и информационное поле скоро
иссякло, задохнулось бы в вакууме! Прокрутив в пьяной голове эти далеко
несвежие мысли, я гордо запрокинул голову и засвистал какую-то бравурную
мелодию. Но, поскольку с музыкальным слухом у меня было от рождения очень
плохо, то постепенно мотив сбился в сторону знаменитого - "Шумел камыш -
деревья гнулись"... Да и этот музыкальный образ не удержался на твердой ноте
и скатился к забавному варианту "Марсельезы"...
Маме в письме, если бы мог отослать его на тот свет, сообщил с
радостью, примерно, следующее: "Мамочка, дорогая! Доплыл благополучно,
"провизию" не растерял. "Чадами" своими был встречен с радостью. Но, как они
терзали пищу, не помню, ибо забылся благополучным, оздоровляющим сном - сном
праведника, добросовестно выполнившего свою миссию"! И вспомнилось
напоследок, перед полным провалом, перед "отключкой" святое: "Кто мудр, тот
заметит сие, и уразумеет милость Господа" (Псалом 106: 43).
3.2 большой "трудовой подвиг
Утро распахнуло свои объятия всем почти одновременно: мы приветствовали
друг друга, скромными, но чистыми, как откровения ребенка, улыбками.
Вчерашний вечер удачно закончился, хорошо начался сегодняшний день, и, даст
Бог, тем же качеством будет определена трогательно и нежно подкрадывающаяся
к нашим постелям пока еще издалека будущая ночь! Одно меня удивило: на
кровати профессора Кагана Виктора Ермолыча из-под одеяла торчали две головы.
Витюша уж точно не мог за одну ночь превратиться в змея о двух головах.
Значит, следовало к головам приглядеться внимательно. Я так и сделал, а от
того отодвинулось похмелье и сильное головокружение, пришло просветление
резко и зычно, как удар корабельной рынды: на одной кровати, под общим
одеялом лежали взлохмаченные головы - профессора Кагана и бывшего лечащего
врача Николаевой. Мотивы такого слияния не сразу, но постепенно стали мне
понятны. Их было два: первый - индивидуальное желание, а второй - желание
обоюдное. Любая просьба объяснений, как я полагаю, было бы расценено, как
вульгарное любопытство и покушение на личную жизнь. Ребята вечерком славно
выпили и закусили, так стоит ли обращать внимание на мелочи: не было сил у
Клары Николаевны дойти до своей палаты. Да и желание, наверняка, такое
отсутствовало. Скорее всего, Витя тоже приложил старание, аргументы, доводы
свои выставил, а довод-то у него имелся значительного размера. Против его
довода еще в институте многие молодые особы не могли устоять, так почему же
Клара должна была избегать соприкосновения с таким знаменитым аргументом?
Все, что естественно, не может быть противоестественно. Это же закон жизни!
Но меня не это волновало, просто я готовился к достойной встрече
главной медицинской сестры, хорошо запомнив ее указание блюсти дисциплину, а
потому максимально вежливо я заявил:
- Клара, мать твою так, сексопатка ты беспробудная! Быстро линяй с глаз
долой - Витьке сейчас придут делать укол от сифилиса.
Твердо сказанное слово возымело действие: Клара испуганно таращила
глаза на Виктора, силясь отодвинуться от него, а тот злорадно похохатывал,
теребя ее левую грудь. Клара скатилась на пол, и, заголив зад, на
четвереньках принялась отползать к двери. Ей вдогонку был брошен халат и
тапочки. Витя даже в этот момент был галантен и избирательно вежлив:
- Подбери манатки, Кларентина! - пропел он почти также нежно, как
нильский крокодил. - Я жду тебя, любимая, к обеду. "Только два прибора и
тихая музыка!" - повторил он слова героя многих французских фильмов -
атланта Бельмандо.
Но Клары уже и след простыл, а на пороге возникла фигура главной
медицинской сестры всей больницы, ее сопровождали прочие медицинские сестры
- все, как на подбор, красавицы, да еще и с бесстыжими глазами. Там в
коридоре они, видимо, имели возможность наблюдать тренировочные "проходы"
по-пластунски величавой дамы.
Виктор Ермолыч тут же забыл, что совсем недавно прикидывался
сифилитиком и напрягся, как гусарская лошадь при звуках парадного марша.