Страница:
лишь слабые интерпретации основополагающих идей, высказанных в Священном
Писании. Ясно было, что Его писали люди, ближе всего стоявшие к откровениям
Святого Духа, отсюда и чистота, полнота, правдоподобие и сакраментальность
мысли. "Милость и суд буду петь; Тебе, Господи, буду петь" (Псалом 100: 1).
Скукожившись от наплыва откровений и от странного ощущения чистоты
мысли, но неприкаянности неопрятного тела, я обозревал палату номер восемь,
осторожно выглядывая из-под одеяла. Родное одеяло всегда спасает жаждущего
отчуждения и отдыха - будь то ребенок в детском саду, солдат в ночной
казарме, заключенный в следственном изоляторе, настрадавшиеся от отсутствия
взаимопонимания молодожены. Укрывшись с головой, я отгораживался от страшных
реальностей психиатрической клиники. Меня привезли сюда обманно - запудрив
мозги лекцией о милосердии и жертвенности, так якобы свойственным медикам,
уговорили дать согласие на госпитализацию. Мне не сообщили, в какую больницу
точно меня везут и для чего. Я-то полагал, что переводят меня в престижное
учреждение, специализирующееся по лечению гастроэнтерологических
заболеваний.
Накануне случилось со мной нечто заурядное, что может произойти с любым
смертным. Будучи в командировке, я откушал в коммерческом буфете копченой
рыбки - видимо, "второй свежести", как писал классик в незабвенном романе
"Мастер и Маргарита", - и был сражен отчаянным отравлением. Известно, что
токсины, разлагающейся рыбы, - самые жестокие, часто подталкивающие
страдальца к пропасти, к обрыву - под лезвие острой косы, трясущейся от
нетерпения в руках старухи Смерти. Но я не умер, не пал в объятия старухи -
отсрочил акт своеобразной геронтофилии. Пусть меня еще подождут! Что греха
таить, мне пришлось намаяться животом столь отчаянно, что худоба от
профузных поносов сделала меня похожим на скелет. Все системы организма были
истерзаны отчаянной интоксикацией. Другой бы на моем месте утонул в
отчаянье, но я крепился из последних, практически уже меркнущих сил.
Успокоение и поддержку мы находим в Святом Слове: "Кого Я люблю, тех
обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся". Тогда я и решил
покаяться миловидной, еще не старой женщине с обаятельной улыбкой и
загадочной специальностью врача-инфекциониста, исполнявшей роль моего
лечащего врача. Как на духу, я выложил перед ней все мои радости и горести
относительно неважного динамического состояния, необыкновенно точно
сочетающегося с сакраментальными установками на скорое завершение земного
пути. Женщина слушала меня внимательно и даже спешно что-то записывала в
больничный талмуд. Споткнулись мы с ней на простом вопросе. Зоя Леонидовна,
как бы походя, уточнила у меня, витающего в заоблачных далях - между жизнью
и смертью:
- Николай Сергеевич, а сколько воды вы выпиваете за сутки?
И я завял, как вянет цветок, давно забытый в дальней, темной комнате,
выходящей единственным, давно немытым окном в глухую стену, заслоняющую
перспективу обзора и солнце всего лишь в метре. Я словно бы остался один на
подоконнике такого окна - отверстия в обворованный Мир, не понимая, почему
меня не поливают добрые, нежные женские руки вот уже целый месяц. Когда бы
мой милый "палач" спросила о количестве водки, выпиваемой ежедневно,
еженедельно, ежемесячно, то я ответил бы без подготовки, прямо сходу. Любой
уважающий себя мужчина всегда знает, сколько полных бутылок купил и сколько
еще стоит у него в холодильнике. Моя водка была чистой, как слеза ребенка,
холодной, как ледовый материк Антарктида, и вкуснейшей, как тайные места на
теле "Загадочной Незнакомки". Я не мог сбиться со счета общения с ней, я
знал о моих запасах все до мелочей, до последней капельки.
Но на воде я никогда не фиксировался. Еще бы она спросила о том,
сколько я вдыхаю и выдыхаю воздуха в течение суток. На таких деталях обычные
люди не останавливаются - просто они дышат и пьют, а потом писают. Уж если
пить воду, то сколько хочется. Но эта треклятая копченая рыба "второй
свежести" вывела меня на путь банальных размышлений. И я пообещал Зое
Леонидовне к следующей нашей встрече обязательно доложить все, досконально
изучив вопрос объема выпиваемой влаги. Назавтра была суббота, а далее
следовало воскресенье. Времени для математических расчетов было хоть
отбавляй. Точность исполнения, "когда женщина просит", у меня всегда была на
высоте. На этом, кстати, в обычной мирской жизни я горел не однажды!
У дежурной медицинской сестры я попросил линейку, измерил внутренний
диаметр своего тонкостенного стакана (верхний и нижний диаметры оказались
одинаковыми), высоту водяного столба и по несложной формуле рассчитал объем
цилиндра. Понятно, что если площадь круга S = * R2 (где R -
радиус, равный, как известно, половине диаметра, = 3,14159...), то
умножение на высоту стакана - , заполняемого жидкостью, даст искомый ответ.
В данном случае, пришлось принять за отправную версию то, что воду я
потребляю цилиндрами - их число и есть полный объем выпиваемой жидкости.
Осталось подсчитать то, сколько раз я опрокидывал этот цилиндр себе в пасть
в течении суток. Таким образом, мною была определена водная нагрузка с
точностью до миллиметра кубического. Для чистоты эксперимента, естественно,
пришлось отказался от супов - как будешь вычислять объем жидкости,
помещающейся в тарелке. Ну, а честно говоря, я больничные говенные супы
игнорировал категорически с самого начала и до конца лечения - достаточно с
меня и копченый рыбки из коммерческого буфета. Полагаю, что в период
становления рыночных отношений качество казенного супа недалеко ушло от
коммерческих реликтов.
Утром в понедельник, на обходе больных лечащим врачом, горя от
нетерпения и тайного сладострастия, как правило, намечающегося к женщине
тебя холящей, я сообщил своей духовнице - Зое Леонидовне, практически,
абсолютно точные данные о масштабах потребляемой за сутки жидкости.
Нарождающееся большое чувство заставило меня произвести расчеты с точностью
до шестого знака - то есть почти до миллимикронов, до разумной минимальной
объемной единицы. Точность, как я полагал, вполне допустимая в
медико-биологических экспериментах, тем более, в любви. На всякий случай, я
присовокупил к ним еще и сведенья о влаге, выделенной обычным для всех
смертных путем - через нижний краник. Для пущей важности я даже отбросил
одеяло, распахнул ширинку больничных шикарных кальсон и показал докторше сам
этот краник - мне всегда казалось, что у меня он вполне представительного
размера. И тот "вещий дух", шибанувший в курносенький носик докторши,
почувствовал даже я и, скорее всего, все остальные присутствующие в палате -
мы не мылись уже вторую неделю принципиально - пусть сперва сменят нам
постельное и нательное белье!
Зоя Леонидовна очень заинтересовалась моими расчетами: измерения
стакана были приняты без оговорок, правда, с большой задумчивостью и слишком
тяжелым, пристальным взглядом, направленным мне прямо в переносицу. Но
относительно объема мочи потребовались уточнения. Зоя Леонидовна выдвинула
гипотезу, согласно которой я рассчитал по специальным формулам объемные
показатели "утки". Пришлось горячо объяснять, что это было не так! Просто, я
использовал для мочи даже не тот стакан, из которого пил воду, а отдельную
баночку из-под зарубежного компота с совершенно ровными, цилиндрическими
стенками. Стройность и этого геометрически выверенного сосуда позволила мне
не применять формулы, предназначенные для анализа объема усеченного конуса,
а воспользоваться уже примененным алгоритмом. Все именно так - в доступных
терминах, в нужном математическом формате - я и описал Зое Леонидовне, как
на духу, на исповеди. Но мне показалось, что не расчеты озаботили лечащего
врача, а размеры моего краника. Как не странно, Зоя Леонидовна так и не дала
команды сестре-хозяйке поменять нам белье.
Мы не обиделись и не прибегли к "русскому бунту" только потому, что
среди нас оказался татарин, сильно поднаторевший, вследствие неустанных
самостоятельных занятий в области исламского мистицизма, в философии и
практике "аскетизма". Он вставал утром, принимался за обед и ложился вечером
спать со словами: "Иногда истина стучится в мое сердце сорок дней, но я не
позволю ей войти в мое сердце, пока она не приведет двух свидетелей - Коран
и хадисы Пророка". Он и нас задолбал мистическими изречениями, которым сам,
по моему, следовал не так свято, как должно для правоверного мусульманина.
Мы предпочитали пропускать мимо ушей его вечную трескотню. Особо раздражало
меня его нелепое поглаживание реденькой бороды от основания к хвосту, да
безумное закатывание глаз - я ожидал в такие моменты от него приступа
эпилептических судорог. Религиозный фанатизм, как убеждал меня один знакомый
врач-психиатр, - это, конечно, вариант эпилепсии.
Но во время моего разговора с Зоей Леонидовной татарин-аскет как раз
держал в руках Коран и бубнил хадисы, приписываемые, насколько помню, одному
из хорасанских аскетов века: "Тот, кто стремится достигнуть высшего
уровня, должен предпочитать семь семи: нищету - богатству, голод - сытости,
низкого - возвысившемуся, унижение - почету, смирение - гордости, печаль -
радости, смерть - жизни". Эти слова меня тронули, и я моментально изменил
отношение к татарину. Оказывается, даже татары, будучи в истории отечества
чаще всего незваными гостями, порой приносят мудрые мысли в наш дом. Но для
того, чтобы так живо воспринимать мусульманские толкования, необходима по
крайней мере первичная адаптация интеллекта к малознакомым понятиям. Она
должна исходить из утробы, из клеток, из хромосом. Арабов в моем роду явно
не было - тут я могу дать голову на отсечение. Значит, скорее всего,
остаются вездесущие татары. Кто знает, возможно, какой-нибудь дикарь,
напрочь провонявший бараниной и конским потом, в азарте и по злорадству
обсеменил мою далекую прабабку. В годы, предшествующие "великому стоянию на
реке Угре", то бишь до 1480 года, такое было возможно. Мужиков-то
практически всех они вешали и высекали острыми саблями. Помнится, одна ветвь
моих прародителей по материнской линии тянулась из Тверских земель. А по тем
просторам татарская конница летала в одну и другую сторону по несколько раз
на день, не говоря уже о месяцах и годах. Это уж потом, во времена Ивана
, пыл у татар поубавили, отбили охоту к сбору дани и насилию. Великий
князь был строг и скор на расправу. Сам он особо не рвался в военные походы,
но умел так все организовывать, что у врага земля горела под ногами, а
якшался он все больше с иностранцами - особо почитал образованных греков, да
и супругу себе последнюю выбрал тех же кровей.
На всякий случай я взглянул на отражение своего лика в зеркале и понял,
что был не далек от генетической истины. Да, скорее, именно татары приучили
нас к "печали", а не к "радости". Но в советские времена нам расширили курс
житейских наук: прибавилась терпимость к "унижению", а не к "почету". Далее
уже тенденция развивалась, пришло согласие и на самоедский выбор - "голод",
"печаль", "смерть". Вот так генетика объединилась с социологией и
педагогикой. Но спасло нас всех, видимо, православие, к которому было еще
более адаптивно наше славянской естество, открывающее широкий путь к
всепрощению, умению не помнить зла слишком долго.
Мне, христианину, например, очень импонировало уважительное отношение
культурных мусульман к Иисусу Христу. Он, согласно Корану, являлся последним
Пророком перед Мухаммадом. Здесь, слов нет, мусульмане перехватили, позволив
себе переставить местами религиозные приоритеты. Но суть не в том - в конце
концов мы сами разберемся с тем, что первично, а что вторично. Суфиям Иисус
представлялся идеальным аскетом, воплощением чистой любви к Богу. Он -
вечный и бездомный странник, не знающий где завтра приклонит голову. Однако
Он учит верующих смирению, милосердию, душевному покою. Суфии говорят, что у
Иисуса из вещей была только кружка, да гребень, но как только Он увидел, как
нищий пьет воду из ладоней, а расчесывает волосы пятерней, то бросил на
дорогу и эти "предметы роскоши". Наш татарин повторял часто и самозабвенно:
"Так же как зерно не может произрасти ниоткуда, кроме как из праха, зерно
истины не может произрасти ниоткуда, кроме как из сердца, уподобившегося
праху"!
Наша больничная палата отменила страшный, бессмысленный "русский бунт",
но попросила районного прокурора присмотреться к здешним порядкам.
Двуликость - это отвратительное качество, особенно, если оно присуще
человеку, претендующему на роль духовника, да еще с эмблемой эскулапа, то
есть с чашей и со змеей. Мне же с детства повторяли трогательные слова о
медицине, и я рано поверил в еще один ее символ - в горящую свечу. "Светя
другим, сгораю!" - вот эпитафия на надгробной плите любого настоящего
медика. Доселе я смотрел на Зою Леонидовну, опасаясь за то, чтобы такая
восхитительная женщина не сгорела у меня на глазах. Особый страх вызывала
перспектива "пожара" в области пикантных волосистых островков на ее теле.
Мне представлялся запах опаленных кудряшек, смешанный еще с чем-то
специфически пахнущим. Мои ночные страхи дошли до того, что я, честно
говоря, даже боялся импровизировать - например, представить себе Зою
Леонидовну в простели: "Свеча ведь, скорее, у меня!.. Как же ласкать
женщину-врача, стеариновую свечку - скользкую, холодную, покатую?.. Куда и
что вставлять, чем и что зажигать? А оплавившийся стеарин вдруг да капнет
мне на нежный мешочек с "самым главным" или на доверчивую "головку"!" Ночные
страхи постепенно перешли у меня в ночное недержание мочи - и это ведь все
от рыбки "второй свежести"! Кто знает, может быть, от таких переживаний я
стал сходить с ума! Продукция мозга - я это сам чувствовал - была необычная,
замороченная! Все как-то выворачивалось, как говорится в народе, "сраным
наверх"!
Уйма вопросов возникала у меня в голове уже в преддверье основных
фантазий. Скоро я вынужден был взглянуть на Зою Леонидовну другими глазами,
с них словно бы спала пелена: "На ней были брони, как-бы брони железные, а
шум от крыльев ее - как стук от колесниц, когда множество коней бежит на
войну; у нее были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала; власть
же ее была - вредить людям пять месяцев".
Ясно дело, что надоумило меня на такие выводы Откровение Иоанна
Богослова (9: 9-10). Но мог ли Адам судить Еву за отсутствие ума, если
известно, что "женщину украшает заурядность"! И этот верный тезис необходимо
повторять многократно, лучше записать его жирными, контрастными буквами на
стене. Костная ткань плавающего ребра, из которого была сотворена Всевышним
женщина, и не может по своей однозначной природе преобразоваться в думающую
мозговую ткань. Метаморфозы были возможны только на уровне костного мозга, а
для совершенного творения необходимы и другие "трудовые затраты". В
пророческих хадисах заложено предупреждение: "Аллах месил Адама сорок дней".
Но первую женщину никто не месил - ее рождение скоротечный экспромт. Это
было простоя чудо, но выполненное Господом Богом! Почему-то в этой части
припомнилось указание из хадисов: "Чудеса - месячные мужчин". Месячные
женщин - отрыжка плоти, грязь, бактерии. А у мужчин - только чудеса. В таком
случае, в результате нашего общения с Зоей Леонидовной и не должна была
высекаться светлая идея, проникновенная мысль. Но излишний оптимизм - это
уже ошибка слишком смелого, фантазирующего мужчины. К тому же - "Кто из вас
без греха, первый брось на нее камень" (От Иоанна 8: 7). Я быстро успокоил
себя другим общением с мудростью, идущей, кажется, из высказываний Ибрахим
ибн Адхама (тоже великого аскета): "Когда человек женится, он садится на
корабль, а когда у него рождается ребенок, он терпит кораблекрушение". В
отчаянье я плюнул на все свои виртуальные альянсы с Зоей Леонидовной.
"Сатана пребывает в крови детей Адама"! - вот вам еще одно откровение из
хадис мусульман.
Нет слов, я вспомнил о неканонической литературе древнееврейского
происхождения - в них заложена потрясающая смелость мысли и духа. Из них я
выудил осторожный намек на то, что Ева была второй женщиной Адама, а первой
была Лилит. Ее-то, недостойную, Бог на пару с Адамом вылепил из глины. Но
такова уж природа женщины - если ее даже вытащишь из дерьма, то через
недолгий срок она все равно потребует равенства с мужчиной. А если
изначально творение вылеплено из равноценной глины руками одного и того же
мастера, то это для женщины будет поводом для любых форм самовозвеличивания!
Лилит, самонадеянная сучка, еще не успев толком освоить весь богатый арсенал
сексуальной техники, не до конца переняв его от резвящихся в Райском Саду
животных, состроила Адаму "козу". Виноват, конечно, в определенной мере и
Адам - он слишком долго запрягал! Лакомые излишества плоти проплыли мимо
Адама, но от Лилит он получил почти коммунистическое требование прав на
"равенство и свободу". Женщина захотела Принца Тьмы.
Меня шарахнуло в шизофренический угол: я вспомнил примеры из реальной
жизни. Инесса Арманд - последняя и самая сильная любовь Ленина - начинала
свою "карьеру" в России француженкой-эмигранткой, переехавшей с сестрой и
овдовевшей мамой, чтобы искать заработок, устраиваться в жизни. Мама
нанялась гувернанткой в дом к богатым выходцам из Франции - Армандам. Резвые
девочки сумели очень скоро поженить на себе двух братьев - Александра и
Владимира Армандов. Укрепившись в законном браке рождением потомства, они
пустились во все тяжкие - для начала поменялись мужьями. Затем у бурной
Инессы начался калейдоскоп из сексуально-партийных встреч и, так называемой,
"революционной работы", арестов, ссылок. В эмиграции Инесса встретилась с
"великим вождем пролетариата" Владимиром Ильичем Ульяновым-Лениным. У них, в
купе с Надеждой Крупской, возникнет заурядный "треугольник". На этот период
жизни вождя приходится обилие писем - в них ярко пылает костер любви,
упоминаются многие пикантные откровенности, ничего общего не имеющие с
партийной дисциплиной и революционными задачами. Потом Ленин попросит Арманд
вернуть ему очевидный "компромат", но в те славные годы преподавания в
партийной школе в Лонжюмо головы у влюбленных революционеров шли кругом. Их
депеши друг к другу искрились "тысячами поцелуев".
Суфии говорят: "Опьянение - площадка для детских игр, но трезвость -
поле, на котором умирают мужчины". Потом в Москве у Ленина уже не будет так
много времени для "детских игр", он будет занят огромной государственной
работой. Однако посылать цветы своей "самой главной" возлюбленной в дом на
Арбате он будет продолжать более-менее регулярно. Но "время - разящий меч".
Так заявляет суфий уже достигший совершенства и перешедший в качество сафи,
то есть в "чистого". Ленин не оставил Надежду - "Миногу", не бросил к ногам
бурной любви дела партийные и государственные. Он стоически "тянет лямку"
порожденных им самим революционных иллюзий. Ему по-своему, варварски,
помогут "партийные товарищи" с Кавказа, уже тогда метившие в лидеры
"социалистических преобразований" своего ставленника Иосифа Сталина, а для
того загодя убирая или ослабляя конкурентов. По записке Ленина Арманд в 1920
году уедет поправлять здоровье на Кавказ, и там она попадет под опеку Серго
Орджоникидзе. Результат - страшная инфекция и скоропостижная смерть
"драгоценной женщины".
Говорят, что на похоронах Арманд Ленин выглядел совершенно
деморализованным - Крупская поддерживала его под руку, как ребенка, как
законченного инвалида. Если то была "партийная интрига", то организаторы
добились своего - здоровье Ленина заметно пошатнулось. Арманд кремировали и
замуровали в Кремлевскую стену. Красный кирпич, ограждающий Кремль, станет
для Ленина "стеной плача", прежде всего, по собственной молодости, здоровью,
благополучию, а потом уже и по похороненным чувствам. Но на память о былой
любви останется и страшная патология, разъедающая мозг вождя. Из цепких рук
микробной агрессии ему уже не вырваться! Как бы много в оправдание не
болтали "мудрые партийные медики" об "истинных причинах" болезни, надо
помнить, что менинго-энцефалит не бывает асептическим. А именно он убил
Ленина. Сейчас, наверняка, большинство специалистов назвало бы такой
болезненный процесс СПИДом или еще чем-нибудь попроще - сифилисом, например.
Я не был медиком, но имел знакомых в этом мире, а потому был достаточно
подкован для принятия смелых выводов.
Моя фантазия и память, взявшись за руки, снова обозначили великолепное
фуэте: Лиля Брик - в девичестве Каган - в некотором роде гражданская жена
Владимира Маяковского. Она официально не расторгала брака со своим первым
мужем Осипом Брик, но умело сочетала и "брак втроем", и массу "внебрачных"
связей. Поэту Вознесенскому, уже будучи старухой, она исповедовалась
примерно так: "Когда мы с Осей занимались любовью, то запирали Маяковского
на кухне, и он царапался в дверь, плакал, выл, сильно переживая измену и
стремясь войти в треугольник". Эта рыжая бестия при анатомической хрупкости
была неутомима в "сексуальных подвигах". Уже после смерти Маяковского, а он
в известной мере из-за нее решился грохнуть себя из револьвера, Лиля Брик,
похоронив законного супруга - Осю Брик, будет еще и еще раз "выходить
замуж", умудряясь все более снижать возрастную планку своих "суженых". От
последнего из них - Василия Катаняна, страстно желавшего делать карьеру и
деньги на литературоведческих изысках в богатейшем "склепе" Маяковского, -
она потребует решительного разрыва с прежней семьей. Новый муж был на
одиннадцать лет моложе Лили Брик. Но, пожалуй, и ему архив Маяковского она
"выдавала" лишь порциями. Может быть, расплачиваясь "поштучно" за молодецкую
любовь. Вспоминаю книжицу В.Катаняна "Рассказы о Маяковском" в обложке
бежевого цвета, выпущенную Государственным издательством "Художественная
литература" в Москве в 1940 году. Книжечку ту 325 страниц выпустили тиражом
10 тысяч экземпляров, дабы успокоить страстное желание молодежи, строившей
социализм в отдельно взятой стране. В ней есть такие две "значительные"
главы: "Первое стихотворение о Ленине" и "Сталинские лозунги". Так с помощью
книги и брака по расчету делается карьера! Плохо то или хорошо - не мне
судить, у меня своих грехов достаточно. Ту книжицу мне подарил друг юности -
Аркаша Белогородский еще в 1957 году, и мы были благодарны тогда ее автору
за некоторые откровение, за все то, что можно было читать между строк.
Катанян все же приподнять завесу над тайнами о личности Владимира
Маяковского.
Хитрая и прагматичная куртизанка - Лиля Брик сумела не только
сотрудничать с ЧЕКА, втянув в эти игры и Владимира Маяковского, но и
"подлизаться" к Сталину. Она догадалась послать вождю письмо, на котором тот
наложил резолюцию, обеспечившую Лиле безбедную жизнь, владение всем
литературным наследием Маяковского, спасение от репрессий. Не удалось рыжей
еврейке перехитрить только Бога: в глубокой старости она сломает шейку бедра
и, понимая, что кости после восьмидесяти лет, как правило, не срастаются,
решает по собственному почину уйти из жизни. Седенькая старушка Брик примет
смертельную дозу психотропных медикаментов и тихо уснет на веки. А на столе
рядом с постелью родственники найдут записку с напоминанием о том, что ее
тело необходимо кремировать, а пепел развеять над поляной.
Я помнил, что у Маяковского все произошло иначе: он понимал свою
внутреннюю слабость, играл в "глыбу", в "горлана", в "главаря". Но бороться
со своей бедой был не способен - ему не хватало рационализма. Он был слишком
поэт! Маяковский принял смерть через попытку "выбить" из мозга мысль о
пороке. В его судьбе, так же как и у Ленина, присутствовала "болезнь мозга"
только иного плана. Лиля Брик выбором способа ухода из жизни хитрила -
пыталась "усыпить грех", подкинутый ей Дьяволом. Правда, мишенью собственной
агрессии и она тоже сделает мозг. Маяковский одним выстрелом прекращал счеты
с жизнью, со своей слабостью, со своим грехом - он был по-мужски более
активным, решительным и прямолинейным. Поэт ставил точку: "любовная лодка
разбилась о быт".
Почему-то, покончив с таким раскладом, я вспомнил судьбу Александра
Блока. Его женитьба на Любовь Дмитриевне Менделеевой - дочери от второго
брака известного ученого поражала меня явной нелепостью. Молодые совершенно
не подходили друг другу. Александр - поэт-эстет, Любочка - заурядная
толстушка с темпераментом здоровой, почти монгольской кобылицы. Она всю
жизнь будет изображать из себя непризнанную талантливую актрису, таскаться
по провинциальным театрам, крутя, как водится в той среде, скоротечные
романы. Закончит свою карьеру "непризнанная актриса" корректором
издательства, превратившись в толстую, рыхлую, некрасивую женщину, отчаянно
курящую "Беломор". Сейчас же разнокалиберная инфекция "рикошетила" плоть
законного супруга. Я опять ловил себя на мысли о том, что в моих
рассуждениях слишком много "от медицины", и я догадывался, кто индуцировал
этот подход, мог даже назвать фамилию психологического вивисектора.
Мне вспомнились изыскания одного эскулапа (по фамилии, кажется,
Писании. Ясно было, что Его писали люди, ближе всего стоявшие к откровениям
Святого Духа, отсюда и чистота, полнота, правдоподобие и сакраментальность
мысли. "Милость и суд буду петь; Тебе, Господи, буду петь" (Псалом 100: 1).
Скукожившись от наплыва откровений и от странного ощущения чистоты
мысли, но неприкаянности неопрятного тела, я обозревал палату номер восемь,
осторожно выглядывая из-под одеяла. Родное одеяло всегда спасает жаждущего
отчуждения и отдыха - будь то ребенок в детском саду, солдат в ночной
казарме, заключенный в следственном изоляторе, настрадавшиеся от отсутствия
взаимопонимания молодожены. Укрывшись с головой, я отгораживался от страшных
реальностей психиатрической клиники. Меня привезли сюда обманно - запудрив
мозги лекцией о милосердии и жертвенности, так якобы свойственным медикам,
уговорили дать согласие на госпитализацию. Мне не сообщили, в какую больницу
точно меня везут и для чего. Я-то полагал, что переводят меня в престижное
учреждение, специализирующееся по лечению гастроэнтерологических
заболеваний.
Накануне случилось со мной нечто заурядное, что может произойти с любым
смертным. Будучи в командировке, я откушал в коммерческом буфете копченой
рыбки - видимо, "второй свежести", как писал классик в незабвенном романе
"Мастер и Маргарита", - и был сражен отчаянным отравлением. Известно, что
токсины, разлагающейся рыбы, - самые жестокие, часто подталкивающие
страдальца к пропасти, к обрыву - под лезвие острой косы, трясущейся от
нетерпения в руках старухи Смерти. Но я не умер, не пал в объятия старухи -
отсрочил акт своеобразной геронтофилии. Пусть меня еще подождут! Что греха
таить, мне пришлось намаяться животом столь отчаянно, что худоба от
профузных поносов сделала меня похожим на скелет. Все системы организма были
истерзаны отчаянной интоксикацией. Другой бы на моем месте утонул в
отчаянье, но я крепился из последних, практически уже меркнущих сил.
Успокоение и поддержку мы находим в Святом Слове: "Кого Я люблю, тех
обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся". Тогда я и решил
покаяться миловидной, еще не старой женщине с обаятельной улыбкой и
загадочной специальностью врача-инфекциониста, исполнявшей роль моего
лечащего врача. Как на духу, я выложил перед ней все мои радости и горести
относительно неважного динамического состояния, необыкновенно точно
сочетающегося с сакраментальными установками на скорое завершение земного
пути. Женщина слушала меня внимательно и даже спешно что-то записывала в
больничный талмуд. Споткнулись мы с ней на простом вопросе. Зоя Леонидовна,
как бы походя, уточнила у меня, витающего в заоблачных далях - между жизнью
и смертью:
- Николай Сергеевич, а сколько воды вы выпиваете за сутки?
И я завял, как вянет цветок, давно забытый в дальней, темной комнате,
выходящей единственным, давно немытым окном в глухую стену, заслоняющую
перспективу обзора и солнце всего лишь в метре. Я словно бы остался один на
подоконнике такого окна - отверстия в обворованный Мир, не понимая, почему
меня не поливают добрые, нежные женские руки вот уже целый месяц. Когда бы
мой милый "палач" спросила о количестве водки, выпиваемой ежедневно,
еженедельно, ежемесячно, то я ответил бы без подготовки, прямо сходу. Любой
уважающий себя мужчина всегда знает, сколько полных бутылок купил и сколько
еще стоит у него в холодильнике. Моя водка была чистой, как слеза ребенка,
холодной, как ледовый материк Антарктида, и вкуснейшей, как тайные места на
теле "Загадочной Незнакомки". Я не мог сбиться со счета общения с ней, я
знал о моих запасах все до мелочей, до последней капельки.
Но на воде я никогда не фиксировался. Еще бы она спросила о том,
сколько я вдыхаю и выдыхаю воздуха в течение суток. На таких деталях обычные
люди не останавливаются - просто они дышат и пьют, а потом писают. Уж если
пить воду, то сколько хочется. Но эта треклятая копченая рыба "второй
свежести" вывела меня на путь банальных размышлений. И я пообещал Зое
Леонидовне к следующей нашей встрече обязательно доложить все, досконально
изучив вопрос объема выпиваемой влаги. Назавтра была суббота, а далее
следовало воскресенье. Времени для математических расчетов было хоть
отбавляй. Точность исполнения, "когда женщина просит", у меня всегда была на
высоте. На этом, кстати, в обычной мирской жизни я горел не однажды!
У дежурной медицинской сестры я попросил линейку, измерил внутренний
диаметр своего тонкостенного стакана (верхний и нижний диаметры оказались
одинаковыми), высоту водяного столба и по несложной формуле рассчитал объем
цилиндра. Понятно, что если площадь круга S = * R2 (где R -
радиус, равный, как известно, половине диаметра, = 3,14159...), то
умножение на высоту стакана - , заполняемого жидкостью, даст искомый ответ.
В данном случае, пришлось принять за отправную версию то, что воду я
потребляю цилиндрами - их число и есть полный объем выпиваемой жидкости.
Осталось подсчитать то, сколько раз я опрокидывал этот цилиндр себе в пасть
в течении суток. Таким образом, мною была определена водная нагрузка с
точностью до миллиметра кубического. Для чистоты эксперимента, естественно,
пришлось отказался от супов - как будешь вычислять объем жидкости,
помещающейся в тарелке. Ну, а честно говоря, я больничные говенные супы
игнорировал категорически с самого начала и до конца лечения - достаточно с
меня и копченый рыбки из коммерческого буфета. Полагаю, что в период
становления рыночных отношений качество казенного супа недалеко ушло от
коммерческих реликтов.
Утром в понедельник, на обходе больных лечащим врачом, горя от
нетерпения и тайного сладострастия, как правило, намечающегося к женщине
тебя холящей, я сообщил своей духовнице - Зое Леонидовне, практически,
абсолютно точные данные о масштабах потребляемой за сутки жидкости.
Нарождающееся большое чувство заставило меня произвести расчеты с точностью
до шестого знака - то есть почти до миллимикронов, до разумной минимальной
объемной единицы. Точность, как я полагал, вполне допустимая в
медико-биологических экспериментах, тем более, в любви. На всякий случай, я
присовокупил к ним еще и сведенья о влаге, выделенной обычным для всех
смертных путем - через нижний краник. Для пущей важности я даже отбросил
одеяло, распахнул ширинку больничных шикарных кальсон и показал докторше сам
этот краник - мне всегда казалось, что у меня он вполне представительного
размера. И тот "вещий дух", шибанувший в курносенький носик докторши,
почувствовал даже я и, скорее всего, все остальные присутствующие в палате -
мы не мылись уже вторую неделю принципиально - пусть сперва сменят нам
постельное и нательное белье!
Зоя Леонидовна очень заинтересовалась моими расчетами: измерения
стакана были приняты без оговорок, правда, с большой задумчивостью и слишком
тяжелым, пристальным взглядом, направленным мне прямо в переносицу. Но
относительно объема мочи потребовались уточнения. Зоя Леонидовна выдвинула
гипотезу, согласно которой я рассчитал по специальным формулам объемные
показатели "утки". Пришлось горячо объяснять, что это было не так! Просто, я
использовал для мочи даже не тот стакан, из которого пил воду, а отдельную
баночку из-под зарубежного компота с совершенно ровными, цилиндрическими
стенками. Стройность и этого геометрически выверенного сосуда позволила мне
не применять формулы, предназначенные для анализа объема усеченного конуса,
а воспользоваться уже примененным алгоритмом. Все именно так - в доступных
терминах, в нужном математическом формате - я и описал Зое Леонидовне, как
на духу, на исповеди. Но мне показалось, что не расчеты озаботили лечащего
врача, а размеры моего краника. Как не странно, Зоя Леонидовна так и не дала
команды сестре-хозяйке поменять нам белье.
Мы не обиделись и не прибегли к "русскому бунту" только потому, что
среди нас оказался татарин, сильно поднаторевший, вследствие неустанных
самостоятельных занятий в области исламского мистицизма, в философии и
практике "аскетизма". Он вставал утром, принимался за обед и ложился вечером
спать со словами: "Иногда истина стучится в мое сердце сорок дней, но я не
позволю ей войти в мое сердце, пока она не приведет двух свидетелей - Коран
и хадисы Пророка". Он и нас задолбал мистическими изречениями, которым сам,
по моему, следовал не так свято, как должно для правоверного мусульманина.
Мы предпочитали пропускать мимо ушей его вечную трескотню. Особо раздражало
меня его нелепое поглаживание реденькой бороды от основания к хвосту, да
безумное закатывание глаз - я ожидал в такие моменты от него приступа
эпилептических судорог. Религиозный фанатизм, как убеждал меня один знакомый
врач-психиатр, - это, конечно, вариант эпилепсии.
Но во время моего разговора с Зоей Леонидовной татарин-аскет как раз
держал в руках Коран и бубнил хадисы, приписываемые, насколько помню, одному
из хорасанских аскетов века: "Тот, кто стремится достигнуть высшего
уровня, должен предпочитать семь семи: нищету - богатству, голод - сытости,
низкого - возвысившемуся, унижение - почету, смирение - гордости, печаль -
радости, смерть - жизни". Эти слова меня тронули, и я моментально изменил
отношение к татарину. Оказывается, даже татары, будучи в истории отечества
чаще всего незваными гостями, порой приносят мудрые мысли в наш дом. Но для
того, чтобы так живо воспринимать мусульманские толкования, необходима по
крайней мере первичная адаптация интеллекта к малознакомым понятиям. Она
должна исходить из утробы, из клеток, из хромосом. Арабов в моем роду явно
не было - тут я могу дать голову на отсечение. Значит, скорее всего,
остаются вездесущие татары. Кто знает, возможно, какой-нибудь дикарь,
напрочь провонявший бараниной и конским потом, в азарте и по злорадству
обсеменил мою далекую прабабку. В годы, предшествующие "великому стоянию на
реке Угре", то бишь до 1480 года, такое было возможно. Мужиков-то
практически всех они вешали и высекали острыми саблями. Помнится, одна ветвь
моих прародителей по материнской линии тянулась из Тверских земель. А по тем
просторам татарская конница летала в одну и другую сторону по несколько раз
на день, не говоря уже о месяцах и годах. Это уж потом, во времена Ивана
, пыл у татар поубавили, отбили охоту к сбору дани и насилию. Великий
князь был строг и скор на расправу. Сам он особо не рвался в военные походы,
но умел так все организовывать, что у врага земля горела под ногами, а
якшался он все больше с иностранцами - особо почитал образованных греков, да
и супругу себе последнюю выбрал тех же кровей.
На всякий случай я взглянул на отражение своего лика в зеркале и понял,
что был не далек от генетической истины. Да, скорее, именно татары приучили
нас к "печали", а не к "радости". Но в советские времена нам расширили курс
житейских наук: прибавилась терпимость к "унижению", а не к "почету". Далее
уже тенденция развивалась, пришло согласие и на самоедский выбор - "голод",
"печаль", "смерть". Вот так генетика объединилась с социологией и
педагогикой. Но спасло нас всех, видимо, православие, к которому было еще
более адаптивно наше славянской естество, открывающее широкий путь к
всепрощению, умению не помнить зла слишком долго.
Мне, христианину, например, очень импонировало уважительное отношение
культурных мусульман к Иисусу Христу. Он, согласно Корану, являлся последним
Пророком перед Мухаммадом. Здесь, слов нет, мусульмане перехватили, позволив
себе переставить местами религиозные приоритеты. Но суть не в том - в конце
концов мы сами разберемся с тем, что первично, а что вторично. Суфиям Иисус
представлялся идеальным аскетом, воплощением чистой любви к Богу. Он -
вечный и бездомный странник, не знающий где завтра приклонит голову. Однако
Он учит верующих смирению, милосердию, душевному покою. Суфии говорят, что у
Иисуса из вещей была только кружка, да гребень, но как только Он увидел, как
нищий пьет воду из ладоней, а расчесывает волосы пятерней, то бросил на
дорогу и эти "предметы роскоши". Наш татарин повторял часто и самозабвенно:
"Так же как зерно не может произрасти ниоткуда, кроме как из праха, зерно
истины не может произрасти ниоткуда, кроме как из сердца, уподобившегося
праху"!
Наша больничная палата отменила страшный, бессмысленный "русский бунт",
но попросила районного прокурора присмотреться к здешним порядкам.
Двуликость - это отвратительное качество, особенно, если оно присуще
человеку, претендующему на роль духовника, да еще с эмблемой эскулапа, то
есть с чашей и со змеей. Мне же с детства повторяли трогательные слова о
медицине, и я рано поверил в еще один ее символ - в горящую свечу. "Светя
другим, сгораю!" - вот эпитафия на надгробной плите любого настоящего
медика. Доселе я смотрел на Зою Леонидовну, опасаясь за то, чтобы такая
восхитительная женщина не сгорела у меня на глазах. Особый страх вызывала
перспектива "пожара" в области пикантных волосистых островков на ее теле.
Мне представлялся запах опаленных кудряшек, смешанный еще с чем-то
специфически пахнущим. Мои ночные страхи дошли до того, что я, честно
говоря, даже боялся импровизировать - например, представить себе Зою
Леонидовну в простели: "Свеча ведь, скорее, у меня!.. Как же ласкать
женщину-врача, стеариновую свечку - скользкую, холодную, покатую?.. Куда и
что вставлять, чем и что зажигать? А оплавившийся стеарин вдруг да капнет
мне на нежный мешочек с "самым главным" или на доверчивую "головку"!" Ночные
страхи постепенно перешли у меня в ночное недержание мочи - и это ведь все
от рыбки "второй свежести"! Кто знает, может быть, от таких переживаний я
стал сходить с ума! Продукция мозга - я это сам чувствовал - была необычная,
замороченная! Все как-то выворачивалось, как говорится в народе, "сраным
наверх"!
Уйма вопросов возникала у меня в голове уже в преддверье основных
фантазий. Скоро я вынужден был взглянуть на Зою Леонидовну другими глазами,
с них словно бы спала пелена: "На ней были брони, как-бы брони железные, а
шум от крыльев ее - как стук от колесниц, когда множество коней бежит на
войну; у нее были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала; власть
же ее была - вредить людям пять месяцев".
Ясно дело, что надоумило меня на такие выводы Откровение Иоанна
Богослова (9: 9-10). Но мог ли Адам судить Еву за отсутствие ума, если
известно, что "женщину украшает заурядность"! И этот верный тезис необходимо
повторять многократно, лучше записать его жирными, контрастными буквами на
стене. Костная ткань плавающего ребра, из которого была сотворена Всевышним
женщина, и не может по своей однозначной природе преобразоваться в думающую
мозговую ткань. Метаморфозы были возможны только на уровне костного мозга, а
для совершенного творения необходимы и другие "трудовые затраты". В
пророческих хадисах заложено предупреждение: "Аллах месил Адама сорок дней".
Но первую женщину никто не месил - ее рождение скоротечный экспромт. Это
было простоя чудо, но выполненное Господом Богом! Почему-то в этой части
припомнилось указание из хадисов: "Чудеса - месячные мужчин". Месячные
женщин - отрыжка плоти, грязь, бактерии. А у мужчин - только чудеса. В таком
случае, в результате нашего общения с Зоей Леонидовной и не должна была
высекаться светлая идея, проникновенная мысль. Но излишний оптимизм - это
уже ошибка слишком смелого, фантазирующего мужчины. К тому же - "Кто из вас
без греха, первый брось на нее камень" (От Иоанна 8: 7). Я быстро успокоил
себя другим общением с мудростью, идущей, кажется, из высказываний Ибрахим
ибн Адхама (тоже великого аскета): "Когда человек женится, он садится на
корабль, а когда у него рождается ребенок, он терпит кораблекрушение". В
отчаянье я плюнул на все свои виртуальные альянсы с Зоей Леонидовной.
"Сатана пребывает в крови детей Адама"! - вот вам еще одно откровение из
хадис мусульман.
Нет слов, я вспомнил о неканонической литературе древнееврейского
происхождения - в них заложена потрясающая смелость мысли и духа. Из них я
выудил осторожный намек на то, что Ева была второй женщиной Адама, а первой
была Лилит. Ее-то, недостойную, Бог на пару с Адамом вылепил из глины. Но
такова уж природа женщины - если ее даже вытащишь из дерьма, то через
недолгий срок она все равно потребует равенства с мужчиной. А если
изначально творение вылеплено из равноценной глины руками одного и того же
мастера, то это для женщины будет поводом для любых форм самовозвеличивания!
Лилит, самонадеянная сучка, еще не успев толком освоить весь богатый арсенал
сексуальной техники, не до конца переняв его от резвящихся в Райском Саду
животных, состроила Адаму "козу". Виноват, конечно, в определенной мере и
Адам - он слишком долго запрягал! Лакомые излишества плоти проплыли мимо
Адама, но от Лилит он получил почти коммунистическое требование прав на
"равенство и свободу". Женщина захотела Принца Тьмы.
Меня шарахнуло в шизофренический угол: я вспомнил примеры из реальной
жизни. Инесса Арманд - последняя и самая сильная любовь Ленина - начинала
свою "карьеру" в России француженкой-эмигранткой, переехавшей с сестрой и
овдовевшей мамой, чтобы искать заработок, устраиваться в жизни. Мама
нанялась гувернанткой в дом к богатым выходцам из Франции - Армандам. Резвые
девочки сумели очень скоро поженить на себе двух братьев - Александра и
Владимира Армандов. Укрепившись в законном браке рождением потомства, они
пустились во все тяжкие - для начала поменялись мужьями. Затем у бурной
Инессы начался калейдоскоп из сексуально-партийных встреч и, так называемой,
"революционной работы", арестов, ссылок. В эмиграции Инесса встретилась с
"великим вождем пролетариата" Владимиром Ильичем Ульяновым-Лениным. У них, в
купе с Надеждой Крупской, возникнет заурядный "треугольник". На этот период
жизни вождя приходится обилие писем - в них ярко пылает костер любви,
упоминаются многие пикантные откровенности, ничего общего не имеющие с
партийной дисциплиной и революционными задачами. Потом Ленин попросит Арманд
вернуть ему очевидный "компромат", но в те славные годы преподавания в
партийной школе в Лонжюмо головы у влюбленных революционеров шли кругом. Их
депеши друг к другу искрились "тысячами поцелуев".
Суфии говорят: "Опьянение - площадка для детских игр, но трезвость -
поле, на котором умирают мужчины". Потом в Москве у Ленина уже не будет так
много времени для "детских игр", он будет занят огромной государственной
работой. Однако посылать цветы своей "самой главной" возлюбленной в дом на
Арбате он будет продолжать более-менее регулярно. Но "время - разящий меч".
Так заявляет суфий уже достигший совершенства и перешедший в качество сафи,
то есть в "чистого". Ленин не оставил Надежду - "Миногу", не бросил к ногам
бурной любви дела партийные и государственные. Он стоически "тянет лямку"
порожденных им самим революционных иллюзий. Ему по-своему, варварски,
помогут "партийные товарищи" с Кавказа, уже тогда метившие в лидеры
"социалистических преобразований" своего ставленника Иосифа Сталина, а для
того загодя убирая или ослабляя конкурентов. По записке Ленина Арманд в 1920
году уедет поправлять здоровье на Кавказ, и там она попадет под опеку Серго
Орджоникидзе. Результат - страшная инфекция и скоропостижная смерть
"драгоценной женщины".
Говорят, что на похоронах Арманд Ленин выглядел совершенно
деморализованным - Крупская поддерживала его под руку, как ребенка, как
законченного инвалида. Если то была "партийная интрига", то организаторы
добились своего - здоровье Ленина заметно пошатнулось. Арманд кремировали и
замуровали в Кремлевскую стену. Красный кирпич, ограждающий Кремль, станет
для Ленина "стеной плача", прежде всего, по собственной молодости, здоровью,
благополучию, а потом уже и по похороненным чувствам. Но на память о былой
любви останется и страшная патология, разъедающая мозг вождя. Из цепких рук
микробной агрессии ему уже не вырваться! Как бы много в оправдание не
болтали "мудрые партийные медики" об "истинных причинах" болезни, надо
помнить, что менинго-энцефалит не бывает асептическим. А именно он убил
Ленина. Сейчас, наверняка, большинство специалистов назвало бы такой
болезненный процесс СПИДом или еще чем-нибудь попроще - сифилисом, например.
Я не был медиком, но имел знакомых в этом мире, а потому был достаточно
подкован для принятия смелых выводов.
Моя фантазия и память, взявшись за руки, снова обозначили великолепное
фуэте: Лиля Брик - в девичестве Каган - в некотором роде гражданская жена
Владимира Маяковского. Она официально не расторгала брака со своим первым
мужем Осипом Брик, но умело сочетала и "брак втроем", и массу "внебрачных"
связей. Поэту Вознесенскому, уже будучи старухой, она исповедовалась
примерно так: "Когда мы с Осей занимались любовью, то запирали Маяковского
на кухне, и он царапался в дверь, плакал, выл, сильно переживая измену и
стремясь войти в треугольник". Эта рыжая бестия при анатомической хрупкости
была неутомима в "сексуальных подвигах". Уже после смерти Маяковского, а он
в известной мере из-за нее решился грохнуть себя из револьвера, Лиля Брик,
похоронив законного супруга - Осю Брик, будет еще и еще раз "выходить
замуж", умудряясь все более снижать возрастную планку своих "суженых". От
последнего из них - Василия Катаняна, страстно желавшего делать карьеру и
деньги на литературоведческих изысках в богатейшем "склепе" Маяковского, -
она потребует решительного разрыва с прежней семьей. Новый муж был на
одиннадцать лет моложе Лили Брик. Но, пожалуй, и ему архив Маяковского она
"выдавала" лишь порциями. Может быть, расплачиваясь "поштучно" за молодецкую
любовь. Вспоминаю книжицу В.Катаняна "Рассказы о Маяковском" в обложке
бежевого цвета, выпущенную Государственным издательством "Художественная
литература" в Москве в 1940 году. Книжечку ту 325 страниц выпустили тиражом
10 тысяч экземпляров, дабы успокоить страстное желание молодежи, строившей
социализм в отдельно взятой стране. В ней есть такие две "значительные"
главы: "Первое стихотворение о Ленине" и "Сталинские лозунги". Так с помощью
книги и брака по расчету делается карьера! Плохо то или хорошо - не мне
судить, у меня своих грехов достаточно. Ту книжицу мне подарил друг юности -
Аркаша Белогородский еще в 1957 году, и мы были благодарны тогда ее автору
за некоторые откровение, за все то, что можно было читать между строк.
Катанян все же приподнять завесу над тайнами о личности Владимира
Маяковского.
Хитрая и прагматичная куртизанка - Лиля Брик сумела не только
сотрудничать с ЧЕКА, втянув в эти игры и Владимира Маяковского, но и
"подлизаться" к Сталину. Она догадалась послать вождю письмо, на котором тот
наложил резолюцию, обеспечившую Лиле безбедную жизнь, владение всем
литературным наследием Маяковского, спасение от репрессий. Не удалось рыжей
еврейке перехитрить только Бога: в глубокой старости она сломает шейку бедра
и, понимая, что кости после восьмидесяти лет, как правило, не срастаются,
решает по собственному почину уйти из жизни. Седенькая старушка Брик примет
смертельную дозу психотропных медикаментов и тихо уснет на веки. А на столе
рядом с постелью родственники найдут записку с напоминанием о том, что ее
тело необходимо кремировать, а пепел развеять над поляной.
Я помнил, что у Маяковского все произошло иначе: он понимал свою
внутреннюю слабость, играл в "глыбу", в "горлана", в "главаря". Но бороться
со своей бедой был не способен - ему не хватало рационализма. Он был слишком
поэт! Маяковский принял смерть через попытку "выбить" из мозга мысль о
пороке. В его судьбе, так же как и у Ленина, присутствовала "болезнь мозга"
только иного плана. Лиля Брик выбором способа ухода из жизни хитрила -
пыталась "усыпить грех", подкинутый ей Дьяволом. Правда, мишенью собственной
агрессии и она тоже сделает мозг. Маяковский одним выстрелом прекращал счеты
с жизнью, со своей слабостью, со своим грехом - он был по-мужски более
активным, решительным и прямолинейным. Поэт ставил точку: "любовная лодка
разбилась о быт".
Почему-то, покончив с таким раскладом, я вспомнил судьбу Александра
Блока. Его женитьба на Любовь Дмитриевне Менделеевой - дочери от второго
брака известного ученого поражала меня явной нелепостью. Молодые совершенно
не подходили друг другу. Александр - поэт-эстет, Любочка - заурядная
толстушка с темпераментом здоровой, почти монгольской кобылицы. Она всю
жизнь будет изображать из себя непризнанную талантливую актрису, таскаться
по провинциальным театрам, крутя, как водится в той среде, скоротечные
романы. Закончит свою карьеру "непризнанная актриса" корректором
издательства, превратившись в толстую, рыхлую, некрасивую женщину, отчаянно
курящую "Беломор". Сейчас же разнокалиберная инфекция "рикошетила" плоть
законного супруга. Я опять ловил себя на мысли о том, что в моих
рассуждениях слишком много "от медицины", и я догадывался, кто индуцировал
этот подход, мог даже назвать фамилию психологического вивисектора.
Мне вспомнились изыскания одного эскулапа (по фамилии, кажется,