Страница:
и я помаленьку оттаивал, отдыхал, набирался сил. Но самое главное, снижалась
гипоксия мозга. Она-то потом еще даст о себе знать: в школе я испытывал
некоторые трудности с освоением школьной программы. Быстро истощаясь на
уроках и при выполнении домашних заданий, я терял нить обучения. Нарастала и
педагогическая запущенность, так широко распространенная среди послевоенных
детей. Никакие болезни не проходят бесследно! Мы, военное и послевоенное
поколение детей, были подранками!
На этом месте воспоминаний я споткнулся: мама умерла давно, много
настрадавшись - у нее было поверье, что рожденные в месяце мае, должны всю
жизнь маяться. И она маялась со мной, стоически перенося трудности жизни -
голод, хроническое безденежье, бытовую неустроенность. Я вдруг ясно
почувствовал всю силу ее жертвенности и заботы о ребенке. Тогда, в тяжелые
годы эвакуации из блокадного Ленинграда, она уже успела похоронить своего
первенца, моего брата, заразившегося от отца туберкулезом и умершего от
туберкулезного менингита. Спасти моего брата было выше ее сил - тогда еще не
было антибиотиков. Мать понимала, что теперь необходимо было спасать меня.
Но в то время главным аргументом в борьбе за жизнь была пища. По протекции
мать устроили работать на мельницу и это спасло жизнь всем членам нашей
небольшой семьи - больному отцу, мне, ей самой, бабушке Александре. Ритуал
работы крупчатника был прост, ей его быстро объяснили: матери, после
проведенных замеров, было необходимо удалиться из цеха помола только на
двадцать минут, оставив рабочих на своих местах без контроля. Когда она
возвращалась, то работа уже шла по обычному плану. Татарская мафия
действовала быстро и четко, и секреты ее деятельности так и остались не
понятыми моей матерью. Награда за молчание была простая - по возвращении
домой у дверей комнаты ее ждала сумка с необходимыми для жизни продуктами -
мукой, маслом, хлебом, иногда мясом или консервами.
Кто знает истинную цену человеческой обязательности и корпоративности,
кто может понять и объяснить ценность человеческих сообществ - в святости
или криминале? Все устроено Богом так, чтобы жизнь, несмотря ни на что, все
же продолжалась на земле! Татары оказались замечательными людьми - в нашей
маленькой ячейке бытия они спасли нам тогда жизнь. После войны наша семья
возвратилась в родной Ленинград. Дети послевоенных страшных, забитых втугую
дровами городских дворов были втянуты в своеобразную беспризорщину: отцов не
было в живых, а матери до глубокого вечера вкалывали на работе. Дети были
предоставлены сами себе, и они проходили тяжелейшую и опаснейшую школу
самовоспитания. Многие из них не выдержали и сгинули в тюрьмах и
исправительных колониях.
Именно в то время, гуляя по льду оттаивающей по весне Невы, я
провалился в ледяную воду. Спасло только чудо. Ночью после страшнейшей
простуды со мной случился жестокий судорожный приступ. Генезис судорог,
транзиторного нарушения мозгового кровообращения мне объяснил брат
Александр. Здесь присутствовал и психологический фактор (испуг) и сильнейшее
переохлаждение. После этого случая я надолго застрял на хронической
пневмонии и вялотекущем плеврите. В то время таких детей было много, и нас
спасло советское здравоохранение. Государство тратило последние крохи на
создание системы организованного воспитания для больных детей, дабы искупить
свой грех перед народом, ввергнутым безумием революции в страшные несчастья.
Нас понемногу ставили на ноги в детских больницах, в санаториях, лесных
школах.
Потом в отроческие годы были прыжки с парашютом, занятия бойцовскими
видами спорта, смело приравненными к откровенному мордобою. Так
выпестовывался боец славных советских Вооруженных сил, его
воздушно-десантных подразделений. Я молча просматривал мой тайный фильм
жизни и не знал, а что же нужно рассказывать коллегам, собратьям по палате.
Они тоже молчали, давая мне собраться с мыслями: да, жизнь это слишком
сложная штука и оценивать ее нельзя наскоком, с кондачка. Александр
Георгиевич правильно расценил мое замешательство и пришел на помощь:
- Николай, ты не мучай себя особо. - молвил он задушевным тоном. - Та
болезнь, которую можно у тебя заподозрить, мало известна и определенно
обоснованных причин ее возникновения еще не найдено. Понимаешь: в конце
концов - все болезни посылаются Богом или Дьяволом. И они сваливаются на нас
обязательно за что-то. Ты лучше поищи грехи на совести, да покайся, попроси
прощения, отмолись, наконец!
Сказано было ясно, я почему-то понял, что расспрашивать братьев
Александра и Дмитрия о предполагаемом диагнозе не имеет смысла - все само
прояснится вовремя и, скорее всего, неожиданно. А пытать товарищей,
заставлять выступать в роли палачей - отвратительное занятие. Действительно
- все болезни от Бога, а с Дьяволом мне и не приходилось никогда якшаться.
Попробую же покопаться в грехах.
И вдруг по башке снова стукнула молотообразная мысль - опять Кишка! Мы
все продвигаемся по какому-то длинному, грязному, извивающемуся и
перестальтирующему кишечнику, сталкиваясь с нечистотами жизни, с жестокими
ферментами социального бытия, обжигающими нас. Агрессия коверкает нас,
зажимает в тиски, переваривает, душит, пытаясь превратить во что-то удобное
для себя, то есть в дерьмо. Но, независимо от того, как ты ловко или
неудачно приспособился к требованиям Кишки, особые силы проталкивают нас.
Индивидуумы и группы, социальные сообщества двигаются дальше по направлению
к выходу - к анальному отверстию. Неведомые силы готовят нас к тому, чтобы
затем окончательно и бесповоротно шмякнуть обездвиженными в вонючий унитаз!
Нет, нет - здесь моя ошибка. А как же вера в бесконечность? Все правильно:
конец кишки снова загибается и вставляется в рот, и процесс идет по
бесконечному кругу. Так вот в чем дело: бесконечность - это не метрическая
категория, а временная, а точнее, комбинированная - четырехмерная! Стоит ли
тогда бояться: в новом качестве, но я обязательно вернусь на круги своя!
Меня накрыла гиерогамия - явление загадочное и вездесущее. Я стал кое-что
понимать, подключая к тому процессу мифическое и трансцендентальное.
"И услышал я голос с неба, как шум от множества вод и как звук сильного
грома; и услышал голос как-бы гуслистов, играющих на гуслях своих: они поют
как-бы новую песнь пред престолом и пред четырьмя животными и старцами; и
никто не мог научиться сей песни, кроме сих ста сорока четырех тысяч,
искупленных от земли" (Откровение 14: 2-3).
В эту ночь я не спал, а только притворялся спящим: была мягкая
релаксация, как после соития со своей любимой Светочкой, да небольшого
сопровождающего постельные радости алкогольного возлияния - имеется в виду
пара стаканов джина с тоником в пропорции один к четырем.
Братья Александр и Дмитрий тоже не спали, но не притворялись: они вели
тихую беседу на профессиональные темы. Нет, нет - беседа была не обо мне, но
все же... Именно из этой беседы я впервые вычленил неизвестное мне, а потому
пугающее слово - Паркинсонизм! Существует, оказывается такое широко
распространенное заболевание, названное после 1817 год по фамилии его
первооткрывателя - James'a Parkinson'a. Другое название этого заболевания
было "Дрожательный паралич". Входило то заболевание в раздел классификации
болезней, сопровождающихся патологическими позами, тремором и
насильственными движениями. Это заболевание изучено не достаточно хорошо.
Известно, что чаще всего наблюдаются на гистологических срезах под
микроскопом скопления меланинсодержащих нервных клеток в стволе мозга (мне
показалось - опять Кишка!). Дальше шли такие специальные, страшные даже на
слух термины, что от них у меня разболелась голова, и я чуть не отбросил
коньки. Меня лишь обрадовало, что не всегда прогрессирование заболевания
сочетается с развитием интеллектуальной деградации, то есть надежда на то,
что идиотом я быстро не стану, оставалась.
Странные все же люди - эти врачи: от одной только нагрузки подобными
знаниями у меня бы раскололся череп или случился психоз, из которого меня
никто не смог бы вывести живым. А эти чудики забивают мозг миллионами
символов страшной правды и не умирают, скажем, от разрыва сердца или
прободной язвы. Они еще и шутят, скабрезничают по поводу медицинских
откровений.
Мне вдруг припомнились исторические заметки о Николае Лобачевском: в
старости он быстро стал слепнуть, его накрыло горе - старший сын рано
превратился в алкоголика и умер от чахотки. Средний сын угодил в Сибирь за
растрату войсковых денег, младший от рождения был идиотом. Вдогонку бежали
другие хлопоты: у дочери неудачный брак и на руках осталось двое
малоспособных детей, жена рано нырнула в алкоголизм. Старый профессор был не
понят современниками в России: его неевклидова геометрия не находила
применения, достойных учеников не осталось. Слепой и беспомощный Лобачевский
тянулся к людям, к Университету - приходил на экзамены, воспринимая ответы
студентов только на слух, глазами он уже не воспринимал математические
символы - отсюда новые насмешки. Оскудение средств, потеря любимого имения,
житейское горе вытолкнули Николая Ивановича из жизни в возрасте всего лишь
шестидесяти трех лет. Жена-старушка прожила остаток жизни в Петербурге
вместе с дочерью и внуками на маленькую пенсию за мужа, владея маленьким
публичным домом. После ее смерти дочери уже пенсию за отца не платили, и она
превратилась по существу в содержательницу меблированных комнат с дурной
славой. Вот он - маршрут по всесильной Кишке! Вот уж воистину: "Человек
подобен дуновению; дни его - как уклоняющаяся тень" (Псалом 143: 4). Но,
может быть, Лобачевский расплачивался за грехи своей матери и отца?! Тогда
все становится на свои места. Может быть, и моя болезнь за грехи моих
прародителей - Бог ведь карает до седьмого поколения!
В положенный день был снова обход профессора Эйдемиллера: он превратил
его в новую интересную лекцию, специально предназначенную только для нашей
компании. Какое это замечательное качество - умение делиться знаниями. Все
началось с вопроса брата Владимира - последние дни его сильно заботило
что-то высокое, о комплексах. Профессор даже не стал уточнять, какой
комплекс имеется в виду - может быть, военно-промышленный? Профессор смело
ушел в отрыв, в психоанализ.
- Комплекс, - сходу вмазал он слушателям, - несет в себе определенную
энергию и образует как бы отдельную маленькую личность.
Профессор присел и показал рукой на вершок от пола мнимую величину
досужего комплекса. Затем резко выпрямил ноги и спину, высоко подскочив, и
продолжил:
- Господа, отдельные комплексы, образуя вкупе со всякой психологической
и соматической требухой целостную структуру психики индивида, являются явно
автономными группами ассоциаций, имеющими основания жить собственной жизнью,
отдельной от социальных намерений ищущего человека.
Профессор обвел палату, всех присутствующих почти отсутствующим
взглядом, затем, словно очнувшись, пересчитал всех по головам и заявил:
- Вот здесь, сейчас присутствуют дюжина комплексов - это уже комплект,
- игриво пошутил профессор, - который можно поделить на пары! Нет
возражений?
Все моментально взбодрились и заурчали животами. Так создалась
атмосфера высоких чувств, а в ней - хоть топор вешай. Я по горячим следам
вспомнил недавнего моего сокамерника - Науманова Вячеслава Германовича. Тот
был большим мастером портить воздух в палате. За это, собственно, он и
получил по соплям и был переведен в палату более низкого ранга. Теперь его
новые товарищи вынуждены были высадить стекла из оконных рам - иначе мог
возникнуть акт коллективного удушения кишечными газами забияки Вячеслава
Германовича. Они правильно оценили ситуации, вспомнив слова Зинаиды Гиппиус:
"Если надо объяснять, то не надо ничего объяснять!" Разве можно воспитать
быдло, его можно только уничтожить. Сами собой родились стихи и повисли в
атмосфере рядом с вещим топором:
Наум вогнал башку в кишку,
микробов выстрелив вовне.
Зачем их мазать по стене? -
они и мы - как есть, в говне!
Восторги впечатления извне:
Вонючка - шустрый демиург-
творит из газов мирозданье,
ему нет дела до чужой беды,
он сеет козни в этом зданье!
Вестимо, быдло - это зверь.
Но сократи волненью щель,
ты шире мысли распахни -
и кислород скорей вдохни!
Наказан "жопа-бегемот":
- Ну, это уже слишком, господа, больные могут задохнуться, давайте
выйдем все в коридор, а помещение проветрим - раздался не очень возмущенный
голос профессора.
Так и сделали, и теперь уже голос профессора слышался из-за дверей:
- Иначе комплекс можно определить как эмоционально загруженный
психический фрагмент или элемент, представленный в виде четкой
последовательности связанных друг с другом идей и образов, сбившихся тесной
стайкой вокруг центрального ядра. Ядром же будем считать архетипический
образ. Но поскольку комплекс помещается в сфере бессознательного, то мы
вступаем в противоречие с теперь уже устаревшими воззрениями Зигмунда
Фрейда, считавшего комплексные проявления патологическими. Вот так-то,
коллеги! Вот он восторг и полет современной мысли!
Удаляющаяся суета за дверью свидетельствовала о том, что профессор уже
попрощался с нами до следующего четверга. А жаль! У пациентов было к нему
множество вопросов.
Однако мы ошиблись: Эйдемиллер был обязательным человеком и
положительным во всех отношениях. После завершения обхода профессор вернулся
к нам, порадовался, что проветривание закончилось успешно и комната
наполнена чистым содержимым, Так он витиевато выразился, намекая на чистоту
наших душ, конечно. Теперь Эдуард Геральдович был без свиты, никуда не
спешил и охотно потолковал с нами на полную катушку. Брат Владимир
попробовал продолжить наматывать на эту катушку свои собственные вопросы.
Но, посмотрев на математика глазами дохлой рыбы, - чувствовалось, что по
математике заслуженный психиатр никогда не учился успешно, - профессор
перехватил инициативу и пустился развивать иную тему. Она, по его
просвещенному мнению, просто обязана интересовать интеллигентных людей
больше всего:
- Господа, процессы, протекающие в сознательном и бессознательном,
следуют различным принципам. - молвил он, многозначительно посмотрев на
математика, как бы отбрасывая его в сторону бессознательного, а нас всех
вместе уводя с собой к осознаваемому. - Принципом сознания, например, служит
отражение, рефлексия.
Опять следует круговой обзор слушателей, с обязательной фиксацией
показателей проявления с нашей стороны внимания и взаимопонимания. Во всем
том чувствовалась слаженная и выверенная работа опытного психотерапевта -
его на мякине не проведешь и на мелочишке не купишь. Эйдемиллер продолжал
растворять содержание разговора в мыслях:
- Надо помнить, что бессознательное рефлексирует не внешний мир, а
самое себя! Запомните это господа на всю жизнь.
Дальше шла игра пальцев, губ, бровей и надувание щек. Ох, и непростая
работа педагога, действующего на высоком профессиональном уровне. Но работу
мысли еще же требуется сопровождать изысканными словами, а для того
необходимо быть немного поэтом, ну хотя бы уровня Бориса Пастернака! Может
быть, кто-то и надумает заявить, что ученым, педагогам и врачам деньги
платят просто так - ни за что ни про что, как говорится, - эти люди
ошибаются. Интеллигенция сплошь состоит из бойцов либо передового, либо
невидимого фронта! Они постоянно что-либо обколачивают в своей кузнице идей
и кадров, передавая затем свои поковки политикам, принимающим ответственные
решения. Такие решения направлены на организацию переноса идей в массы или
оставление их в кладовых науки, так сказать, в закромах, про черный день. Но
опять, как не крутись, получается, что процесс вроде бы движется по
кишечнику, внутри его и по кругу. Потому Эйдемиллер, основательно
сосредоточившись, стал продолжать выдавливать из себя стройные сентенции:
- Господа, я предлагаю на вещи взглянуть просто и, самое главное, не
свысока. Рефлексия бессознательного внутри себя происходит потому, что в
каждом индивидууме живет настоятельное и все поглощающее стремление к
единству. Индивидуум как бы решает наиважнейшую задачу - интеграции всех
комплексов, противоположностей, всех составляющих его личность к
уравновешенному взаимодействию. А сознание тем временем пытается себе
подчинить бессознательное.
Просто, как предполагалось профессором, не получалось, но зато
выстраивалась поэзия, не зависимая от ума и науки: одно слово находило себе
подругу или интимного товарища и уводило его за кулисы образов, чтобы там
слиться в экстазе. Мы настолько прониклись сопереживанием и так активно
наслаждались поэтическим творчеством, что практически одномоментно
почувствовали эрекцию прямо здесь и сейчас. А это, надо вам сказать, для
врача психотерапевта и, тем более, лектора, огромная победа! Можно себе
представить, как ломились бы в лектории общества "Знание" слушатели, добейся
докладчики у всех таких продуктивных реакций. Мы ответили стоном мужского
облегчения и возмечтали плавно перевести его в бурные аплодисменты, но
профессор остановил нас повелительным жестом. Надо было спешить - экспресс
науки не ждет, он движется без остановок, и Эдуард Геральдович продолжил
повествование:
- Вспомним, господа, что у Юнга личность выглядела как результат
некоего усилия, достижения, а не как дарованное нечто бесплатно и без
натуги. Проштудируем вместе его слова еще раз внимательно, качественно и
осторожно, чтобы не заразиться субъективизмом. Цитирую по памяти: "Если
бессознательное вместе с сознанием может восприниматься как
взаимоопределяющий фактор, если мы сможем жить так, чтобы максимально
учитывать потребности сознательного и бессознательного, тогда сместится
центр тяжести всей нашей личности".
Я всегда завидовал людям, способным так просто, без шпаргалки,
цитировать огромные куски, практически, не связанного рифмой или внутренней
логикой текста. И тут, прямо у меня на глазах, в палате номер восемь, шло
диковинное представление диковинного мастерства - я ликовал, впиваясь
слабеющим от длительного напряжения взглядом в пупок самой главной мысли. А
наш кудесник, даже не охнув от умственного переутомления, продолжал
величавым тоном:
- Высока опасность, господа, что "Личность" перестанет пребывать в
"Эго". А она, я надеюсь, вряд ли является единственным центром психики.
Личность окажется в гипотетической точке - между сознательным и
бессознательным. Этот новый центр можно назвать "самостью".
Как только в палате прозвучал новый термин - самость, легко улегшийся в
постель привычного понятия - самка, то у многих сам собой стал задираться
хвост. Приподнялась правая ножка для того, чтобы пометить профессора
известным кобелиным способом - то есть собственной мочой! Но профессор,
бесспорно, уже не раз встречался с подобной рефлексией, а потому отскочил к
дверям и придавил нас властным взглядом. Не теряя времени, он продолжил:
- Самость по Юнгу - выражение психической целостности человека -
является субъектом всей психики. Господа, остановитесь и вдумайтесь в корни
слов - не надо творить ошибки в понятиях и действиях - будьте бдительны!
Мы моментально все поняли, и профессор тоже понял, что мы все поняли и
теперь прекратим безобразничать. Настал мир в окопах Петрограда! Можно было
приблизиться к нашим ногам и головам и продолжить занятия. Как все же много
души и нервов тратит истинный врач на своих подопечных больных!
- Запомните, господа, - продолжал миролюбивым, но требовательным тоном
Эйдемиллер, - между внутренним и внешним миром человека пребывает Эго -
вещий комплекс, решающий свою главную задача - приспособление к обоим мирам.
Экстравертной ориентацией (то есть взглядом вовне!) Эго связывает себя с
внешними реальностями. А интроверсией (взглядом вовнутрь!) Эго приручает
внутреннюю субъективную реальность, адаптируясь к ней со страшным упорством.
День клонился к закату и, естественно, профессор устал. Язык его стал
немного заплетаться, но он еще силился вести сольную партию, без срывов на
высоких нотах мысли:
- Внимая воплю, вырывающемуся изнутри, человек обретает новое единство
сознательного и бессознательного. Такой процесс Юнг определил, как
"индивидуация".
Голос поэзии снова зазвучал, когда Эйдемиллер решился использовать
новую метафору:
- Полет индивидуации - это непременно духовный полет, путешествие в
глубины океана мыслей и чувств: только тот, кто, по мнению Юнга, внемлет
силе внутреннего голоса, становится личностью.
Профессор несколько закостенел от утомления, от многих слов,
рассыпанных, как горох, по полу нашей палаты. Он сам начинал крошить его и
скользить по гороху. Слова были брошены не случайно, а с расстановкой, с
осознанием высоты задачи, клинических последствий. Он понимал, что вооружать
разношерстное племя отточенными до острия бритвы мыслями очень опасно. Не
подготовленные к творческим переживаниям, не совсем сохранные люди могли
натворить чего угодно и чего не угодно с собой и окружающими. Понятно, что
мы все в этом сложном мире связаны между собой, переплетены и слиты, как-то
вещество, помимо нашей воли, но по заведенному природой алгоритму,
движущееся по Кишке. Сам мастер Карл Юнг писал: "Мы живем во времена великих
потрясений: политические страсти воспламенены, внутренние перевороты привели
национальности на порог хаоса, сотрясают даже сами основы нашего мироздания.
Это критическое состояние вещей имеет огромное влияние на психическую жизнь
индивида, так что доктор должен принимать во внимание эффекты такого
воздействия с особым тщанием".
Вспомнились мне вдруг еще более доходчивые слова, имеющие цену намного
более высокую, чем высказывания всех ученых мира вместе взятых: "Блаженны
те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на дерево жизни и
войти в город воротами" (Откровение 22: 14).
Мы не заметили, как погрузились в лечебный сон сразу же, как только
ушел Эйдемиллер. Слов нет, на прощанье он подкачал в наши головы суггестии,
ударив нас бешено-дурным взглядом развращенного победами шамана. Нависла
ночь над Санкт-Петербургом, над нашей больницей, а в нетвердом сознании
образовалась "черная дыра" размером с небосвод. Билось за счастье и право
жить бессознательное, нещадно путающееся в комплексах, самости, архетипе и
прочей навороченной людьми образности, по имени Нечесть. Но даже при самом
большом напряжении человеческая природа была слаба, и только Божьей волей
удалось сколотить стадо бессознательных баранов, заставить их щипать траву
подозрительных нравоучений, прогоняя ее через кишечник - через заурядную
биологическую трубку. Исход был заранее ясен - мы все превращали только в
шлаки и никак иначе!
Первым, видимо, проснулся брат Александр: и первое, что он сделал, так
это сходил пописал, а затем умылся и вычистил зубы. Чистил он их всегда так,
словно готовил солдатские сапоги к торжественному смотру на плацу перед
казармой. Потом он растолкал брата Владимира, заставив быстро проделать
гигиенические процедуры и готовить свой мозг к предстоящей работе в
Балинтовской группе. Уговор - дороже денег! Если уж наметили развивать
терапевтическое сообщество, то начинать его работу необходимо с раннего
утра. Сперва, мы решили проводить группу на пустой желудок, отказавшись от
завтрака, но потом поняли, что это может быть воспринято как бунт, и тогда
медицинский персонал нас в покое не оставят. Свобода слова и действия в
психиатрической лечебнице, как и во всяком цивилизованном государстве, до
известной степени явление призрачное.
Брат Дмитрий проснулся, словно с печки упал, - резко, решительно,
быстро и больно ударившись головой о спинку кровати. Сев на постельке и
свесив ноги к полу, он посмотрел еще дурными, наполненными сном, глазами на
нашу компанию и стал искать тапочки под кроватью. Для чего он нагнулся, а,
нагнувшись, естественно, со сна потерял ощущение центра тяжести и грохнулся
вниз головой на пол. Получилось что-то похожее на цирковой номер, только с
наименьшей страховкой. Однако шейные позвонки выстояли, не сломались, а
только громко хрустнули от резкого смещения. После такого кульбита обычно
наступает фаза потемнения в глазах и вырывается на свет Божий матершина. Но
Бог запечатал ему на время уста своей нравственной дланью. К тому же,
видимо, компрессия шейного отдела спинного мозга и ответная реакция
головного отдела являлись настолько сильными, что матерные выражения он
моментально забыл. Да это и к лучшему: помнится, только молчание считается в
народе золотом, а слово - только серебром. Полагаю, что традиционные
татарские выражения - это для русского человека серебро абсолютно низкой
пробы.
Вразумление страждущих проходит иногда отчаянно-эксцентрическими
гипоксия мозга. Она-то потом еще даст о себе знать: в школе я испытывал
некоторые трудности с освоением школьной программы. Быстро истощаясь на
уроках и при выполнении домашних заданий, я терял нить обучения. Нарастала и
педагогическая запущенность, так широко распространенная среди послевоенных
детей. Никакие болезни не проходят бесследно! Мы, военное и послевоенное
поколение детей, были подранками!
На этом месте воспоминаний я споткнулся: мама умерла давно, много
настрадавшись - у нее было поверье, что рожденные в месяце мае, должны всю
жизнь маяться. И она маялась со мной, стоически перенося трудности жизни -
голод, хроническое безденежье, бытовую неустроенность. Я вдруг ясно
почувствовал всю силу ее жертвенности и заботы о ребенке. Тогда, в тяжелые
годы эвакуации из блокадного Ленинграда, она уже успела похоронить своего
первенца, моего брата, заразившегося от отца туберкулезом и умершего от
туберкулезного менингита. Спасти моего брата было выше ее сил - тогда еще не
было антибиотиков. Мать понимала, что теперь необходимо было спасать меня.
Но в то время главным аргументом в борьбе за жизнь была пища. По протекции
мать устроили работать на мельницу и это спасло жизнь всем членам нашей
небольшой семьи - больному отцу, мне, ей самой, бабушке Александре. Ритуал
работы крупчатника был прост, ей его быстро объяснили: матери, после
проведенных замеров, было необходимо удалиться из цеха помола только на
двадцать минут, оставив рабочих на своих местах без контроля. Когда она
возвращалась, то работа уже шла по обычному плану. Татарская мафия
действовала быстро и четко, и секреты ее деятельности так и остались не
понятыми моей матерью. Награда за молчание была простая - по возвращении
домой у дверей комнаты ее ждала сумка с необходимыми для жизни продуктами -
мукой, маслом, хлебом, иногда мясом или консервами.
Кто знает истинную цену человеческой обязательности и корпоративности,
кто может понять и объяснить ценность человеческих сообществ - в святости
или криминале? Все устроено Богом так, чтобы жизнь, несмотря ни на что, все
же продолжалась на земле! Татары оказались замечательными людьми - в нашей
маленькой ячейке бытия они спасли нам тогда жизнь. После войны наша семья
возвратилась в родной Ленинград. Дети послевоенных страшных, забитых втугую
дровами городских дворов были втянуты в своеобразную беспризорщину: отцов не
было в живых, а матери до глубокого вечера вкалывали на работе. Дети были
предоставлены сами себе, и они проходили тяжелейшую и опаснейшую школу
самовоспитания. Многие из них не выдержали и сгинули в тюрьмах и
исправительных колониях.
Именно в то время, гуляя по льду оттаивающей по весне Невы, я
провалился в ледяную воду. Спасло только чудо. Ночью после страшнейшей
простуды со мной случился жестокий судорожный приступ. Генезис судорог,
транзиторного нарушения мозгового кровообращения мне объяснил брат
Александр. Здесь присутствовал и психологический фактор (испуг) и сильнейшее
переохлаждение. После этого случая я надолго застрял на хронической
пневмонии и вялотекущем плеврите. В то время таких детей было много, и нас
спасло советское здравоохранение. Государство тратило последние крохи на
создание системы организованного воспитания для больных детей, дабы искупить
свой грех перед народом, ввергнутым безумием революции в страшные несчастья.
Нас понемногу ставили на ноги в детских больницах, в санаториях, лесных
школах.
Потом в отроческие годы были прыжки с парашютом, занятия бойцовскими
видами спорта, смело приравненными к откровенному мордобою. Так
выпестовывался боец славных советских Вооруженных сил, его
воздушно-десантных подразделений. Я молча просматривал мой тайный фильм
жизни и не знал, а что же нужно рассказывать коллегам, собратьям по палате.
Они тоже молчали, давая мне собраться с мыслями: да, жизнь это слишком
сложная штука и оценивать ее нельзя наскоком, с кондачка. Александр
Георгиевич правильно расценил мое замешательство и пришел на помощь:
- Николай, ты не мучай себя особо. - молвил он задушевным тоном. - Та
болезнь, которую можно у тебя заподозрить, мало известна и определенно
обоснованных причин ее возникновения еще не найдено. Понимаешь: в конце
концов - все болезни посылаются Богом или Дьяволом. И они сваливаются на нас
обязательно за что-то. Ты лучше поищи грехи на совести, да покайся, попроси
прощения, отмолись, наконец!
Сказано было ясно, я почему-то понял, что расспрашивать братьев
Александра и Дмитрия о предполагаемом диагнозе не имеет смысла - все само
прояснится вовремя и, скорее всего, неожиданно. А пытать товарищей,
заставлять выступать в роли палачей - отвратительное занятие. Действительно
- все болезни от Бога, а с Дьяволом мне и не приходилось никогда якшаться.
Попробую же покопаться в грехах.
И вдруг по башке снова стукнула молотообразная мысль - опять Кишка! Мы
все продвигаемся по какому-то длинному, грязному, извивающемуся и
перестальтирующему кишечнику, сталкиваясь с нечистотами жизни, с жестокими
ферментами социального бытия, обжигающими нас. Агрессия коверкает нас,
зажимает в тиски, переваривает, душит, пытаясь превратить во что-то удобное
для себя, то есть в дерьмо. Но, независимо от того, как ты ловко или
неудачно приспособился к требованиям Кишки, особые силы проталкивают нас.
Индивидуумы и группы, социальные сообщества двигаются дальше по направлению
к выходу - к анальному отверстию. Неведомые силы готовят нас к тому, чтобы
затем окончательно и бесповоротно шмякнуть обездвиженными в вонючий унитаз!
Нет, нет - здесь моя ошибка. А как же вера в бесконечность? Все правильно:
конец кишки снова загибается и вставляется в рот, и процесс идет по
бесконечному кругу. Так вот в чем дело: бесконечность - это не метрическая
категория, а временная, а точнее, комбинированная - четырехмерная! Стоит ли
тогда бояться: в новом качестве, но я обязательно вернусь на круги своя!
Меня накрыла гиерогамия - явление загадочное и вездесущее. Я стал кое-что
понимать, подключая к тому процессу мифическое и трансцендентальное.
"И услышал я голос с неба, как шум от множества вод и как звук сильного
грома; и услышал голос как-бы гуслистов, играющих на гуслях своих: они поют
как-бы новую песнь пред престолом и пред четырьмя животными и старцами; и
никто не мог научиться сей песни, кроме сих ста сорока четырех тысяч,
искупленных от земли" (Откровение 14: 2-3).
В эту ночь я не спал, а только притворялся спящим: была мягкая
релаксация, как после соития со своей любимой Светочкой, да небольшого
сопровождающего постельные радости алкогольного возлияния - имеется в виду
пара стаканов джина с тоником в пропорции один к четырем.
Братья Александр и Дмитрий тоже не спали, но не притворялись: они вели
тихую беседу на профессиональные темы. Нет, нет - беседа была не обо мне, но
все же... Именно из этой беседы я впервые вычленил неизвестное мне, а потому
пугающее слово - Паркинсонизм! Существует, оказывается такое широко
распространенное заболевание, названное после 1817 год по фамилии его
первооткрывателя - James'a Parkinson'a. Другое название этого заболевания
было "Дрожательный паралич". Входило то заболевание в раздел классификации
болезней, сопровождающихся патологическими позами, тремором и
насильственными движениями. Это заболевание изучено не достаточно хорошо.
Известно, что чаще всего наблюдаются на гистологических срезах под
микроскопом скопления меланинсодержащих нервных клеток в стволе мозга (мне
показалось - опять Кишка!). Дальше шли такие специальные, страшные даже на
слух термины, что от них у меня разболелась голова, и я чуть не отбросил
коньки. Меня лишь обрадовало, что не всегда прогрессирование заболевания
сочетается с развитием интеллектуальной деградации, то есть надежда на то,
что идиотом я быстро не стану, оставалась.
Странные все же люди - эти врачи: от одной только нагрузки подобными
знаниями у меня бы раскололся череп или случился психоз, из которого меня
никто не смог бы вывести живым. А эти чудики забивают мозг миллионами
символов страшной правды и не умирают, скажем, от разрыва сердца или
прободной язвы. Они еще и шутят, скабрезничают по поводу медицинских
откровений.
Мне вдруг припомнились исторические заметки о Николае Лобачевском: в
старости он быстро стал слепнуть, его накрыло горе - старший сын рано
превратился в алкоголика и умер от чахотки. Средний сын угодил в Сибирь за
растрату войсковых денег, младший от рождения был идиотом. Вдогонку бежали
другие хлопоты: у дочери неудачный брак и на руках осталось двое
малоспособных детей, жена рано нырнула в алкоголизм. Старый профессор был не
понят современниками в России: его неевклидова геометрия не находила
применения, достойных учеников не осталось. Слепой и беспомощный Лобачевский
тянулся к людям, к Университету - приходил на экзамены, воспринимая ответы
студентов только на слух, глазами он уже не воспринимал математические
символы - отсюда новые насмешки. Оскудение средств, потеря любимого имения,
житейское горе вытолкнули Николая Ивановича из жизни в возрасте всего лишь
шестидесяти трех лет. Жена-старушка прожила остаток жизни в Петербурге
вместе с дочерью и внуками на маленькую пенсию за мужа, владея маленьким
публичным домом. После ее смерти дочери уже пенсию за отца не платили, и она
превратилась по существу в содержательницу меблированных комнат с дурной
славой. Вот он - маршрут по всесильной Кишке! Вот уж воистину: "Человек
подобен дуновению; дни его - как уклоняющаяся тень" (Псалом 143: 4). Но,
может быть, Лобачевский расплачивался за грехи своей матери и отца?! Тогда
все становится на свои места. Может быть, и моя болезнь за грехи моих
прародителей - Бог ведь карает до седьмого поколения!
В положенный день был снова обход профессора Эйдемиллера: он превратил
его в новую интересную лекцию, специально предназначенную только для нашей
компании. Какое это замечательное качество - умение делиться знаниями. Все
началось с вопроса брата Владимира - последние дни его сильно заботило
что-то высокое, о комплексах. Профессор даже не стал уточнять, какой
комплекс имеется в виду - может быть, военно-промышленный? Профессор смело
ушел в отрыв, в психоанализ.
- Комплекс, - сходу вмазал он слушателям, - несет в себе определенную
энергию и образует как бы отдельную маленькую личность.
Профессор присел и показал рукой на вершок от пола мнимую величину
досужего комплекса. Затем резко выпрямил ноги и спину, высоко подскочив, и
продолжил:
- Господа, отдельные комплексы, образуя вкупе со всякой психологической
и соматической требухой целостную структуру психики индивида, являются явно
автономными группами ассоциаций, имеющими основания жить собственной жизнью,
отдельной от социальных намерений ищущего человека.
Профессор обвел палату, всех присутствующих почти отсутствующим
взглядом, затем, словно очнувшись, пересчитал всех по головам и заявил:
- Вот здесь, сейчас присутствуют дюжина комплексов - это уже комплект,
- игриво пошутил профессор, - который можно поделить на пары! Нет
возражений?
Все моментально взбодрились и заурчали животами. Так создалась
атмосфера высоких чувств, а в ней - хоть топор вешай. Я по горячим следам
вспомнил недавнего моего сокамерника - Науманова Вячеслава Германовича. Тот
был большим мастером портить воздух в палате. За это, собственно, он и
получил по соплям и был переведен в палату более низкого ранга. Теперь его
новые товарищи вынуждены были высадить стекла из оконных рам - иначе мог
возникнуть акт коллективного удушения кишечными газами забияки Вячеслава
Германовича. Они правильно оценили ситуации, вспомнив слова Зинаиды Гиппиус:
"Если надо объяснять, то не надо ничего объяснять!" Разве можно воспитать
быдло, его можно только уничтожить. Сами собой родились стихи и повисли в
атмосфере рядом с вещим топором:
Наум вогнал башку в кишку,
микробов выстрелив вовне.
Зачем их мазать по стене? -
они и мы - как есть, в говне!
Восторги впечатления извне:
Вонючка - шустрый демиург-
творит из газов мирозданье,
ему нет дела до чужой беды,
он сеет козни в этом зданье!
Вестимо, быдло - это зверь.
Но сократи волненью щель,
ты шире мысли распахни -
и кислород скорей вдохни!
Наказан "жопа-бегемот":
- Ну, это уже слишком, господа, больные могут задохнуться, давайте
выйдем все в коридор, а помещение проветрим - раздался не очень возмущенный
голос профессора.
Так и сделали, и теперь уже голос профессора слышался из-за дверей:
- Иначе комплекс можно определить как эмоционально загруженный
психический фрагмент или элемент, представленный в виде четкой
последовательности связанных друг с другом идей и образов, сбившихся тесной
стайкой вокруг центрального ядра. Ядром же будем считать архетипический
образ. Но поскольку комплекс помещается в сфере бессознательного, то мы
вступаем в противоречие с теперь уже устаревшими воззрениями Зигмунда
Фрейда, считавшего комплексные проявления патологическими. Вот так-то,
коллеги! Вот он восторг и полет современной мысли!
Удаляющаяся суета за дверью свидетельствовала о том, что профессор уже
попрощался с нами до следующего четверга. А жаль! У пациентов было к нему
множество вопросов.
Однако мы ошиблись: Эйдемиллер был обязательным человеком и
положительным во всех отношениях. После завершения обхода профессор вернулся
к нам, порадовался, что проветривание закончилось успешно и комната
наполнена чистым содержимым, Так он витиевато выразился, намекая на чистоту
наших душ, конечно. Теперь Эдуард Геральдович был без свиты, никуда не
спешил и охотно потолковал с нами на полную катушку. Брат Владимир
попробовал продолжить наматывать на эту катушку свои собственные вопросы.
Но, посмотрев на математика глазами дохлой рыбы, - чувствовалось, что по
математике заслуженный психиатр никогда не учился успешно, - профессор
перехватил инициативу и пустился развивать иную тему. Она, по его
просвещенному мнению, просто обязана интересовать интеллигентных людей
больше всего:
- Господа, процессы, протекающие в сознательном и бессознательном,
следуют различным принципам. - молвил он, многозначительно посмотрев на
математика, как бы отбрасывая его в сторону бессознательного, а нас всех
вместе уводя с собой к осознаваемому. - Принципом сознания, например, служит
отражение, рефлексия.
Опять следует круговой обзор слушателей, с обязательной фиксацией
показателей проявления с нашей стороны внимания и взаимопонимания. Во всем
том чувствовалась слаженная и выверенная работа опытного психотерапевта -
его на мякине не проведешь и на мелочишке не купишь. Эйдемиллер продолжал
растворять содержание разговора в мыслях:
- Надо помнить, что бессознательное рефлексирует не внешний мир, а
самое себя! Запомните это господа на всю жизнь.
Дальше шла игра пальцев, губ, бровей и надувание щек. Ох, и непростая
работа педагога, действующего на высоком профессиональном уровне. Но работу
мысли еще же требуется сопровождать изысканными словами, а для того
необходимо быть немного поэтом, ну хотя бы уровня Бориса Пастернака! Может
быть, кто-то и надумает заявить, что ученым, педагогам и врачам деньги
платят просто так - ни за что ни про что, как говорится, - эти люди
ошибаются. Интеллигенция сплошь состоит из бойцов либо передового, либо
невидимого фронта! Они постоянно что-либо обколачивают в своей кузнице идей
и кадров, передавая затем свои поковки политикам, принимающим ответственные
решения. Такие решения направлены на организацию переноса идей в массы или
оставление их в кладовых науки, так сказать, в закромах, про черный день. Но
опять, как не крутись, получается, что процесс вроде бы движется по
кишечнику, внутри его и по кругу. Потому Эйдемиллер, основательно
сосредоточившись, стал продолжать выдавливать из себя стройные сентенции:
- Господа, я предлагаю на вещи взглянуть просто и, самое главное, не
свысока. Рефлексия бессознательного внутри себя происходит потому, что в
каждом индивидууме живет настоятельное и все поглощающее стремление к
единству. Индивидуум как бы решает наиважнейшую задачу - интеграции всех
комплексов, противоположностей, всех составляющих его личность к
уравновешенному взаимодействию. А сознание тем временем пытается себе
подчинить бессознательное.
Просто, как предполагалось профессором, не получалось, но зато
выстраивалась поэзия, не зависимая от ума и науки: одно слово находило себе
подругу или интимного товарища и уводило его за кулисы образов, чтобы там
слиться в экстазе. Мы настолько прониклись сопереживанием и так активно
наслаждались поэтическим творчеством, что практически одномоментно
почувствовали эрекцию прямо здесь и сейчас. А это, надо вам сказать, для
врача психотерапевта и, тем более, лектора, огромная победа! Можно себе
представить, как ломились бы в лектории общества "Знание" слушатели, добейся
докладчики у всех таких продуктивных реакций. Мы ответили стоном мужского
облегчения и возмечтали плавно перевести его в бурные аплодисменты, но
профессор остановил нас повелительным жестом. Надо было спешить - экспресс
науки не ждет, он движется без остановок, и Эдуард Геральдович продолжил
повествование:
- Вспомним, господа, что у Юнга личность выглядела как результат
некоего усилия, достижения, а не как дарованное нечто бесплатно и без
натуги. Проштудируем вместе его слова еще раз внимательно, качественно и
осторожно, чтобы не заразиться субъективизмом. Цитирую по памяти: "Если
бессознательное вместе с сознанием может восприниматься как
взаимоопределяющий фактор, если мы сможем жить так, чтобы максимально
учитывать потребности сознательного и бессознательного, тогда сместится
центр тяжести всей нашей личности".
Я всегда завидовал людям, способным так просто, без шпаргалки,
цитировать огромные куски, практически, не связанного рифмой или внутренней
логикой текста. И тут, прямо у меня на глазах, в палате номер восемь, шло
диковинное представление диковинного мастерства - я ликовал, впиваясь
слабеющим от длительного напряжения взглядом в пупок самой главной мысли. А
наш кудесник, даже не охнув от умственного переутомления, продолжал
величавым тоном:
- Высока опасность, господа, что "Личность" перестанет пребывать в
"Эго". А она, я надеюсь, вряд ли является единственным центром психики.
Личность окажется в гипотетической точке - между сознательным и
бессознательным. Этот новый центр можно назвать "самостью".
Как только в палате прозвучал новый термин - самость, легко улегшийся в
постель привычного понятия - самка, то у многих сам собой стал задираться
хвост. Приподнялась правая ножка для того, чтобы пометить профессора
известным кобелиным способом - то есть собственной мочой! Но профессор,
бесспорно, уже не раз встречался с подобной рефлексией, а потому отскочил к
дверям и придавил нас властным взглядом. Не теряя времени, он продолжил:
- Самость по Юнгу - выражение психической целостности человека -
является субъектом всей психики. Господа, остановитесь и вдумайтесь в корни
слов - не надо творить ошибки в понятиях и действиях - будьте бдительны!
Мы моментально все поняли, и профессор тоже понял, что мы все поняли и
теперь прекратим безобразничать. Настал мир в окопах Петрограда! Можно было
приблизиться к нашим ногам и головам и продолжить занятия. Как все же много
души и нервов тратит истинный врач на своих подопечных больных!
- Запомните, господа, - продолжал миролюбивым, но требовательным тоном
Эйдемиллер, - между внутренним и внешним миром человека пребывает Эго -
вещий комплекс, решающий свою главную задача - приспособление к обоим мирам.
Экстравертной ориентацией (то есть взглядом вовне!) Эго связывает себя с
внешними реальностями. А интроверсией (взглядом вовнутрь!) Эго приручает
внутреннюю субъективную реальность, адаптируясь к ней со страшным упорством.
День клонился к закату и, естественно, профессор устал. Язык его стал
немного заплетаться, но он еще силился вести сольную партию, без срывов на
высоких нотах мысли:
- Внимая воплю, вырывающемуся изнутри, человек обретает новое единство
сознательного и бессознательного. Такой процесс Юнг определил, как
"индивидуация".
Голос поэзии снова зазвучал, когда Эйдемиллер решился использовать
новую метафору:
- Полет индивидуации - это непременно духовный полет, путешествие в
глубины океана мыслей и чувств: только тот, кто, по мнению Юнга, внемлет
силе внутреннего голоса, становится личностью.
Профессор несколько закостенел от утомления, от многих слов,
рассыпанных, как горох, по полу нашей палаты. Он сам начинал крошить его и
скользить по гороху. Слова были брошены не случайно, а с расстановкой, с
осознанием высоты задачи, клинических последствий. Он понимал, что вооружать
разношерстное племя отточенными до острия бритвы мыслями очень опасно. Не
подготовленные к творческим переживаниям, не совсем сохранные люди могли
натворить чего угодно и чего не угодно с собой и окружающими. Понятно, что
мы все в этом сложном мире связаны между собой, переплетены и слиты, как-то
вещество, помимо нашей воли, но по заведенному природой алгоритму,
движущееся по Кишке. Сам мастер Карл Юнг писал: "Мы живем во времена великих
потрясений: политические страсти воспламенены, внутренние перевороты привели
национальности на порог хаоса, сотрясают даже сами основы нашего мироздания.
Это критическое состояние вещей имеет огромное влияние на психическую жизнь
индивида, так что доктор должен принимать во внимание эффекты такого
воздействия с особым тщанием".
Вспомнились мне вдруг еще более доходчивые слова, имеющие цену намного
более высокую, чем высказывания всех ученых мира вместе взятых: "Блаженны
те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на дерево жизни и
войти в город воротами" (Откровение 22: 14).
Мы не заметили, как погрузились в лечебный сон сразу же, как только
ушел Эйдемиллер. Слов нет, на прощанье он подкачал в наши головы суггестии,
ударив нас бешено-дурным взглядом развращенного победами шамана. Нависла
ночь над Санкт-Петербургом, над нашей больницей, а в нетвердом сознании
образовалась "черная дыра" размером с небосвод. Билось за счастье и право
жить бессознательное, нещадно путающееся в комплексах, самости, архетипе и
прочей навороченной людьми образности, по имени Нечесть. Но даже при самом
большом напряжении человеческая природа была слаба, и только Божьей волей
удалось сколотить стадо бессознательных баранов, заставить их щипать траву
подозрительных нравоучений, прогоняя ее через кишечник - через заурядную
биологическую трубку. Исход был заранее ясен - мы все превращали только в
шлаки и никак иначе!
Первым, видимо, проснулся брат Александр: и первое, что он сделал, так
это сходил пописал, а затем умылся и вычистил зубы. Чистил он их всегда так,
словно готовил солдатские сапоги к торжественному смотру на плацу перед
казармой. Потом он растолкал брата Владимира, заставив быстро проделать
гигиенические процедуры и готовить свой мозг к предстоящей работе в
Балинтовской группе. Уговор - дороже денег! Если уж наметили развивать
терапевтическое сообщество, то начинать его работу необходимо с раннего
утра. Сперва, мы решили проводить группу на пустой желудок, отказавшись от
завтрака, но потом поняли, что это может быть воспринято как бунт, и тогда
медицинский персонал нас в покое не оставят. Свобода слова и действия в
психиатрической лечебнице, как и во всяком цивилизованном государстве, до
известной степени явление призрачное.
Брат Дмитрий проснулся, словно с печки упал, - резко, решительно,
быстро и больно ударившись головой о спинку кровати. Сев на постельке и
свесив ноги к полу, он посмотрел еще дурными, наполненными сном, глазами на
нашу компанию и стал искать тапочки под кроватью. Для чего он нагнулся, а,
нагнувшись, естественно, со сна потерял ощущение центра тяжести и грохнулся
вниз головой на пол. Получилось что-то похожее на цирковой номер, только с
наименьшей страховкой. Однако шейные позвонки выстояли, не сломались, а
только громко хрустнули от резкого смещения. После такого кульбита обычно
наступает фаза потемнения в глазах и вырывается на свет Божий матершина. Но
Бог запечатал ему на время уста своей нравственной дланью. К тому же,
видимо, компрессия шейного отдела спинного мозга и ответная реакция
головного отдела являлись настолько сильными, что матерные выражения он
моментально забыл. Да это и к лучшему: помнится, только молчание считается в
народе золотом, а слово - только серебром. Полагаю, что традиционные
татарские выражения - это для русского человека серебро абсолютно низкой
пробы.
Вразумление страждущих проходит иногда отчаянно-эксцентрическими