Страница:
"шейха" (буквально - "старец"), исповедует строгую установку. "Мюрид должен
в руках шейха уподобиться трупу в руках омывателя трупов". Он должен вручить
ему свою волю! Так и я: смотрел на Инну Станиславовну "глазами дохлой рыбы",
а у нее в глазах стояли слезы. Она, нет сомнений, хотела иметь дело не с
трупом, а с жадным любовником. Но русские всегда тяготели к неологизму: они
все стремились выполнить через позывные линкора, как говорят на флоте, то
есть - через "ЖЖ" (Живете, Живете). Я как бы на глазах любимой женщины
засунул голову глубоко в Кишку!
И я полетел по кочкам! Россия - уникальная страна: она ярчайший пример
возможности освоения разностороннего опыта ошибочных социальных реакций.
Поучительны исторические данные о "бродягах", "шатунах" российских. Мне
вдруг припомнилось, что еще в давних наблюдениях Ю.Крижанича - знаменитого
славянского ученого, проведшего на сибирской каторге более 15 лет именно за
научные изыски, за общение с правдой - сообщается: "На всех военных кораблях
турок не видно почти никаких других гребцов, кроме людей русского
происхождения". Замечено, что "в городах и местечках по всей Греции,
Палестине, Сирии, Египте и Анатолии, или по всему Турецкому царству, такое
множество русских людей, что они обыкновенно спрашивают у соотечественников:
остались ли еще на Руси какие-нибудь люди?"
Пришла в голову продуктивная мысль, и я на ней предпочел задержаться
особо! О благополучии жизни россиян с болью говорил Крижанич, намучившийся в
заточении: "От сотворения мира в 7174 (1666), а жизни моей на 49-м году, я
услышал в первый раз, что на Руси многие умерщвляли себя ядом,
предварительно его заготовивши и долго сберегавши, и что даже ныне есть
такие, которые берегут яд для сей цели, что б употребить его на самих себя".
Ясно, что великое переселение русского народа стимулировалось
татаро-монгольским нашествием, смутными временами, но и политикой
собственных правителей, никогда не понимавших и не желавших считаться с
чаяниями русской души. Основательно приложили к тому руку российские
монархи, за редким исключением. Иван Грозный, Петр Великий и другие так лихо
управляли своими подданными, что те бежали от монаршей милости аж на Аляску,
в глухие леса Карелии, в северные тундры, в Уссурийскую тайгу и на
Курильские острова.
Необозримые пространства России по существу и определись благодаря
таким первопроходцам. Первые поселения последовательно преобразовывались в
военные посты, затем в пограничные кордоны. Беда россиян состояла в том, что
верховную власть страны составляли люди других кровей, другой породы, иного
архетипа, чем основная масса населения. Они не могли понимать свой народ,
уважать по-настоящему его стремления, чаянья, характер. Они всегда были
наемниками, пришельцами, "арендаторами", чужаками на земле русской. Вместе с
тем, выходцы из России активно заселяли другие государства, ввозя туда не
всегда доброкачественный генофонд.
Пришел на память известный исторический пример: Григорий Котошихин,
служивший в Русском Посольском Приказе убежал из Москвы и долго жил в
Стокгольме под именем Ивана Александровича Селицкого. Он написал книгу "О
России в царствование Алексея Михайловича". В ней изложены интересные
сведенья о нравах того времени. К примеру, имеется такое замечание: "А
которые девицы бывают увечны, и стары, и замуж их взяти за себя никто не
хочет, и таких девиц отцы и матери постригают в монастыри, без замужества".
Основательно спившись за границей, Котошихин в состоянии белой горячки
зарезал хозяина своего дома, за что был приговорен к смертной казни. Вот так
заканчивалась жизнь тех выходцев из России, которые по природе своей не
могли адаптироваться к иной ролевой культуре, и продолжали "российские
традиции" на чужой земле.
История отчизны показывала мне, что широкие слои славянского населения
не всегда успешно ассимилировали и ассимилировались в ходе контактов с
другими народами. Но мне было понятно, что такой процесс осуществлялся в
иных, чем у общественной верхушки, стратах. Отсюда и различия в ориентации
социальной динамики: встречались и расходились как бы два вектора -
конвергенции и дивергенции. В Россию въезжали не всегда лучшие иностранцы, а
из нее убегали лучшие россияне. На эту логику наслаивался универсальный
выбор сексуального партнерства: по образу и подобию.
Я построил в голове простую, но понятную формулу: в одних случаях
спаривались лучшие с лучшими, в других худшие с худшими. Происходила
дебилизация плебса и элитаризация власти. Дистанция, таким образом, между
двумя общественными полюсами последовательно нарастала. Но чем больше был
такой разрыв, тем более повышалось значение стимула для проникновения из
низшего в высший общественный слой. В том заключалось действие скрытых от
глаз обывателя пружин жизни. Но, как ни крути, исторические события
выстраивались так, что я не мог отвергнуть, а наоборот, подтверждал
придуманную нашей компании теорию, умещающуюся в сочное понятие
Галактическая Кишка. Да, Россию, ее народ история проталкивала через
грандиозную Кишку, заставляя следовать ее неожиданным изгибам, испытывать на
себе действие "социального фермента". Гонения, исходящие от власти, голод и
запустение, идущие от неблагоприятных климатических условий, да бесконечных
воин, - следствия неуемных аппетитов окружения и собственной неумелой
дипломатии правителей. Наш народ, как особая порода микробов, питается
остатками пищи "с барского стола", проходящими обработку в Кишке. Нашу
породу микробов "грызут" и "переделывают" на свой лад другие микроорганизмы,
чуждые нам по духу, но пребывающие вместе с нами в одной и той же Кишке. И
от этого нам никуда не деться!
Опять ко мне заглянула Инна Станиславовна и вдруг так на меня
посмотрела, - как может посмотреть только очень сильно любящая женщина, -
что мое сознание прояснилось! И тогда я задал себе односложный вопрос:
"Александр Георгиевич, а на кой хер тебе все эти исторические справки?!"
Надо жить проще. Что я состою в родстве с Александром Македонским, или нашем
императором Александром, или с Петром, Иваном Грозным, Наполеоном и так
далее?.. Да в гробу я их всех видало, причем, в белых тапочках!.. Сказано же
в Псалме втором: "Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное?
Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и Помазанника
Его". Властелины - все эти "калифы на час", взгляни на них через призму
веков, - проливают кровь людскую как водицу, громят, крушат все напропалую!
А потом Бог награждает их суетной смертью! А мы - наша больничная компания -
исполнены скромного житейского мистицизма. Мы никому не мешаем, не вносим
раскардаш в жизнь народов. Так кто же, позвольте вас спросить, сумасшедшие?!
Они или мы?! По сути, это таже профузия через Кишку - по уши в дерьме! Мне
стало легче, словно огромный камень -вселенская историческая правда -
свалился с плеч.
Напряженная работа мозга в течение нескольких бессонных суток
основательно подорвали мой психический ресурс. Я не заметил, как выключился
решительно и бесповоротно - спал я, как в летаргическом сне, - долго,
недвижно, почти не подавая признаков жизни. Меня перевели на искусственное
кормление, делали массаж кожных покровов, периодически переворачивали с боку
на бок, выпускали из меня "отходы" обмена веществ. Мои товарищи проявили
максимум заботы и мастерства по уходу за существом "с человеческим лицом",
находящимся в анабиозе. Инна Станиславовна отдала мне много души, но до ее
тела я еще не добрался! Внутренний голос успокаивал меня, напоминая:
"Господь будет охранять выхождение твое и вхождение твое отныне и вовек"
(Псалом 120: 8).
Открыв глаза, я ощутил встречный взгляд - серо-зеленое внимательное
очарование! Я не шевельнулся, а стал исследовать первое впечатление. Мне
хотелось только по зрачкам, по переливам радужки, по ее реакции на свет и на
мою небритую рожу - как по слабому излучателю отраженной световой энергии -
определить: кто встречает меня - друг или враг, женщина или мужчина? И я
понял быстро - то были глаза Инны Станиславовны: они сочились болью,
опасением (видимо, за меня) и напряжением. Потом ее взгляд наполнился
радостью и, как мне показалось, любовью! О, это уже была полнейшая победа
добра над злом!
- Александр Георгиевич, вы нас крепко напугали. - раздался голос моей
Дульцинеи, это был голос божества, спустившегося на землю - прямо ко мне на
постель.
Я улыбнулся моему божеству и контакт произошел! Подскочили, как
молодые, любопытные лягушата, и разом бодро заквакали мои сотоварищи. Но я
заметил, что, пользуясь мнимой теснотой, Витя Каган и Олег Верещагин
пытались своими чреслами притереться к плечику Инны Станиславовны. И я
решительно положил этому конец:
- А ну, мудаки бестолковые, отвалите от моей женщины, иначе полетят
клочки по закоулочкам! - продемонстрировал я на словах мужскую
решительность.
Звук моего голоса, видимо, ударил не в бровь, а в глаз. Витюша и Олежек
отшатнулись от дамы, как маятник Исаакиевского собора. Тут же уколола мысль:
это же надо - быть такими мудаками! Подвесить маятник в храме, пользующемся
мировой славой! Слава Богу, что теперь его сняли, и храм расправил плечи,
поднял голову! Но я-то знал, что качание вправо затем обязательно переходит
в качание влево - таков закон маятникового, да и кобелиного, движения.
Потому я подал команду:
- Теперь, оглоеды, быстро разместитесь по койкам, да руки не забудьте
положить на одеяло, а не прятать их от глаз посторонних наблюдателей.
Прекратить в присутствие дамы мочалить в темноте - под одеялом - наружные
половые органы! У меня не забалуешь!
Моя команда была выполнена без восторга, но быстро и точно. Я понял,
что имею дело с интеллигентными людьми, и собирался платить им тем же. Но
для начала, я потребовал, чтобы каждый отчитался о проделанной работе. И
отчеты начались: оказывается, ребятки не теряли время понапрасну. Главный
врач выписал за счет больницы необходимые медикаменты для лечения "не по
профилю", и ребята самостоятельно, под контролем Микробника, пролечились от
сомнительных инфекций, сильно им досаждавших.
Чертежник, Эйдемиллер, а за одно и слабовольный Математик, получили по
курсу инъекций антибиотика цепаринового ряда, поглотали сколько нужно
зовиракса (это для того, чтобы придушить герпетическую инфекцию), насытились
тинидазолом. Теперь, можно сказать, с половыми органами у них наступило
стойкое благополучие. Сейчас они числились реконвалесцентами, и через
несколько дней их ожидали повторные анализы на излеченность. Настроение в
связи с клиническими успехами у всех было бодрое. Продвинулось дело и у
брата Василия: ему же профессор Мишка Королев отхряпал значительный кусок
толстой кишки, сославшись на инвагинат с участком раковой опухоли. Анальный
сфинктер он не тронул, но и лишил его привычной функции, наложив выходное
отверстие для каловых масс на переднюю брюшную стенку. Это была варварская
операции, сделавшая Василия инвалидом, и доставлявшая ему массу хлопот
бытового плана. Уже прошло довольно много времени с момента операции, но
прогрессирования опухолевого процесса мы не замечали, а потому обратились к
главному врачу с просьбой организовать повторную консультацию для вынесения
окончательного "приговора". В качестве консультанта мы просили пригласить
доцента Михаила Ивановича Долгорукова - классного хирурга Русановской школы,
владевшего ювелирной техникой проведения сложнейших операций на брюшной
полости. Мишка Королев, хоть и был профессором, но со своей грубой мужицкой
хваткой в подметки Долгорукову не годился. Консультация должна состояться
сегодня, а подготовительные исследования - кровь, рентгенография, УЗИ и
прочее - уже были выполнены.
Консультант явился в назначенное время. Я заметил, что Михаил Иванович
сильно постарел, но держался молодцом - он поздоровался со всеми. Увидев
знакомые персоны, присел, поговорил с нами, рассказал новый анекдот на
медицинскую тему и заявил, что в такой приятной компании и он согласился бы
провести несколько неделек в сумасшедшем доме, дабы отдохнуть от бедлама,
существующего на воле. Брата Василия он забрал в перевязочную и там
обследовал часа полтора. Приговор был прост: раковую опухоль он исключает,
но окончательные результаты получит при лапароскопии, то есть когда
распахнет с помощью хирургического ножа брюшную полость. Его не удивило то,
что удаленный участок кишечника не исследовали гистологически - а только так
определяют наиболее точно злокачественное перерождение клеток - он
заподозрил в том корыстный интерес. Кто-то набирает материал, скажем для
диссертации, и искусственно завышает количество излеченных случаев: диагноз
рак, а человек после операции остался жив. Наблюдай его лет пять и хвались
при этом своим врачебным мастерством. Бывают и среди медиков ловкачи. То,
что такие спецы инвалидизировали пациента - это их не очень волнует. Но
мы-то знали, кто был тем "ловкачом", а потому преисполнились страшным
гневом!
Операцию решили не откладывать - назначили на завтра. Василий
превратился прямо на глазах в боевого коня, почувствовавшего звуки марша,
исполняемого полковым оркестром. Он очень хотел побыстрее избавиться от
своей хвори, от бытовых неудобств, доставляемых ему и окружающим, так
называемым, ануспренатуралисом.
Мы подгоняли время, тратя его на необходимые подготовительные
манипуляции: кишечник Василия мыли сифонными клизмами, ограничили его в
пище, а на сон грядущий провели маленькую премедикацию. Контролировала все
мероприятия главная медицинская сестра больницы Инна Станиславовна. Я
заметил, что она теперь старалась многое взять "под личный контроль" в нашем
отделении, делая это неназойливо, деликатно.
Наутро проснулись рано и ждали решительных действий: Михаил Иванович
оказался "ранней пташкой", и уже в восемь часов тридцать минут Васе
зафундырили успокаивающий укол (провели премедикацию) и увезли в
хирургическое отделение, где анестезиологи, а затем и хирурги взяли его в
настоящий оборот.
Ожидание нависло "немой старухой" над нашими головами, "старуха" словно
бы покачивалась в гамаке в такт тикающим часам и молчала, надув губы. Мы все
волновались и желали благополучного исхода операции. Вспомнили школьное
детство, время накануне контрольной или экзамена: кто-то из психов положил
пятак под пятку, кто-то сложил фигой пальцы, а наиболее смелые даже запихали
большой палец себе в жопу. Вообщем, все отделение активно переживало за
брата Василия.
Только после обеда к нам зашел Михаил Иванович - чувствовалось, что он
устал за время операции, ибо для хирурга это прежде всего огромная
физическая нагрузка, но и моральная тоже. Я слышал, что у него установился
прочный роман с толковой операционной медицинской сестрой той больницы, где
он работал. И на эту операцию он привез ее, потому что только ей доверял
больше всего. К тому же она была для него в некотором роде талисманом. Такие
отношения только стимулируют хирурга, и их, по моему мнению, необходимо
всячески приветствовать. Во всяком случае, такого рода адюльтер идет на
пользу больным.
Михаил Иванович поведал нам тонкости данного случая: опухоли, как он и
предполагал, не оказалось. Он сделал подробнейшую ревизию всем органам
брюшной полости, прощупал все лимфатические узлы, прогладил внимательным
взглядом брыжейку, брюшину и большой сальник. Его успех можно "свалить" при
очень большом заинтересованном желании на хорошо выполненную предыдущую
операцию. Но он не видел у Василия следов радикального хирургического
лечения. Экстренная гистология - прямо от операционного стола - раковых
клеток в пробах местных тканей не выявила. Но что было доподлинно в том
прежнем инвагинате - в удаленном отрезке кишки - останется неизвестным.
Пришлось делать обширную внутреннюю пластику, так как предыдущая операция
заметно исказила нормальную анатомию органа. Михаил Иванович, не спеша,
кропотливо, шаг за шагом, миллиметр за миллиметром, распутывал сложные
хитросплетения тканей. Сюда уже подтянулся и прилип большой сальник,
брыжжейка перекорежилась, трубка кишки замаскировалась и исказила свои
контуры. Нужно было тщательно и осторожно отсепарировать "нужное от
ненужного". Да, работа для хирурга была сложнейшая. Но золотые руки есть
неоценимый капитал мастера!
Теперь необходимо ждать того, как все приживется. Как заработает
сфинктер, долго не функционировавший. Если Бог поможет, то функция кишечника
и анального жома восстановится. Мы поблагодарили честного хирурга, делая это
скромно, дабы не спугнуть "кокетку удачу".
Долгоруков ушел, мы смотрели ему вслед с благодарностью и почитанием.
Однако палатные профессора - прежнего оператора помянули недобрым словом.
Больше всех распухал Олег - он грозился затеять судебный процесс. Мы
успокоили физика: медицина - это не наука, а область особого искусства.
Нельзя же подать в суд на скульптора за то, что он изваял непонятный нам
образ. Это плод его творчества. В медицине тоже трудно предугадать все
обстоятельства болезни, а потому добро и зло в ней идут рука об руку. И
порой трудно сказать, чего больше в действиях даже самого опытного,
квалифицированного врача. А за такие вещи, по нашему мнению, не судят! К
тому же любой врач на суде заявит, глазом не моргнув: "А я таким видел
состояние кишечника". И нет у суда возможности проверить предлагаемую
версию, - не было свидетелей картин, воспринимаемых зрительным анализатором
хирурга!
Ближе к полуночи на столбике забора, на своем обычном месте, появилась
кошечка Люси. Она была спокойна, даже несколько игрива - она подавала нам
знаки того, что за исход лечения брата Василия можно не беспокоиться, все
будет хорошо! Мы благодарили Люси за внимание к нашим проблемам, понимая,
что у кошечки теперь масса неотложных дел в зазеркалье. Но она все же
изыскала время и появилась, чтобы поддержать с нами астральную связь,
сообщить радостную весть. Вдруг какой-то подвыпивший бродяга, продвигавшийся
в полутьме вдоль забора, увидел нашу кошечку. Он тоже воспылал желанием
общения с ней, но только на свой манер. Мерзавец поднял с земли камень и,
прицелившись, запустил его в Люси. Мы видели собственными глазами уникальный
аттракцион: камень, не долетев до столбика примерно трех метров, вдруг
развернулся, как бы отрикошетив от прочной, пружинящей преграды, и полетел в
обратном направлении. Подлая пьянь о двух ногах даже не сообразила в чем
дело, как камень основательно двинул по затуманенной алкоголем башке.
Агрессор свалился, словно подкошенный, и затих надолго. Люси еще несколько
минут побыла с нами - прыгала, резвилась, выгибала спину дугой и трогательно
помахивала хвостом, - затем она стала растворяться в воздухе. Ее место на
столбике забора засветилось зеленоватыми бликами и фосфоресцирующими
лучиками, а потом и загадочное свечение исчезло. Пьяница пролежал на земле у
забора часа два, поднялся с трудом и, дурак дураком, направился нетвердой
походкой в обратную сторону.
Михаил Иванович заглянул к нам и на следующий день, предварительно
тщательно обследовав своего подопечного. Врачи - народ суеверный, а потому
хирург не высказывал прогнозов, он просто предлагал нам ждать. От брата
Василия он притащил нам маленькую писульку, в которой, как не странно, был
стишок, записанный, видимо, со слов нашего товарища мелким женским почерком.
Мы догадались, кому принадлежала легкая женская ручка. Его дражайшая
Алевтина записала стишок. Мы поняли, что уход за Василием в надежных руках,
он будет обеспечен по высшему разряду!
Яйца - не яйца,..
петух не петух?..
похоти пламень -
в гонадах притух!
Все будет "окей"!
Вместе посмотрим
Канадский хоккей!
Для первого дня после тяжелейшей операции стишок был неплохим. И нас
особо порадовал сквозящий сквозь строки оптимизм. Шли дни, мы изнывали от
нетерпения, а Михаил Иванович ничего существенного нам не сообщал, только
заходил к нам периодически и передавал записки от брата Василия. Наш "тяжело
больной", свинья коварная, тоже испытывал наше терпение, как мог! Он, по
всей вероятности, основательно ударился в поэзию. Да, это и понятно - рядом
с ним была любимая женщина, а при таких условиях достойного мужчину всегда
тянет либо в постель, или на поэзию! Василий уже немного ходил по палате и
записывал стихи самостоятельно. Мы читали его стихи с воодушевлением и порой
по запаху понимали, что пишет он их сидя на унитазе - нам очень хотелось
чтобы и кишка, и сфинктер у него работали отменно. Но по запаху это было
определить трудно. Это в определенной мере относилось и к тайнам творческой
лаборатории поэта. Однако тон стихов вселял в нас надежду на благоприятную
динамику процесса к нормальной жизни. Вот почему мы не могли подвергать
серьезной критике поэтический дар нашего друга. Чувствовалось все же, что мы
имеем дело с талантливым первопроходцем, как в поэтической, так и в
горшечной сфере!
стоит на мосту,
важно и смело,
То Алевтина
явилась ко мне:
снова я бодрый,
Следующий стих, дошедший до нас через несколько дней, был еще более
жизнеутверждающим. А судить о здоровье поэта можно было хотя бы по величине
стиха. Размеры его явно выросли, но качество все еще свидетельствовало о
том, что Василий в поэзии был новичком. Наш признанный поэт - Витя Каган,
прочитав стихи, многозначительно почмокал губами, одобряя порыв начинающего
мастера, но, вместе с тем, и предостерегая нарождающегося собрата по перу от
"звездной болезни". Он как бы намекал собрату: "Да, вестимо, вестимо,..
успехи явные. Но необходимо еще много работать над стилем, рифмой, словом"!
Постель измята
мужской спиной:
кожа - не вата,
ее успокой!
Микробы тешатся,
везде снуют:
ни есть, ни какать
мне не дают.
Мечусь в поту
и в муках я -
судьба-злодейка
трясет меня!
Мои друзья
всегда со мной:
а ты, "Старуха",
не стой с косой!
Обращение "мои друзья всегда со мной" сильно растревожило наши души, и
мы нажали на главного врача, требуя - пусть в виде крайнего исключения -
срочного свидания с братом Василием. Леня Соколов, естественно, не сталь
изображать из себя неподкупного сфинкса - он лично сопроводил нас в
хирургический корпус прямо в палату интенсивной терапии, где вальяжничал
Василий. Ликование было неописуемое: Леня от изобилия товарищеских чувств,
свидетелем потока которых он оказался, даже прослезился (русские удивительно
сентиментальный народ!). Быстро смахнув слезы, Леонид Григорьевич снизошел
до "сермяжной правды" и попросил операционную сестру налить всей компании
(кроме тяжелобольного, конечно!) по пятьдесят граммов спирта, а это уже по
точным меркам - по сто граммов чистейшей водки! Мы "закусили" содержимым
нескольких ампул глюкозы (кстати, великолепный закусон!), и задушевная
беседа полилась без конца и края. Леня тоже немного выпил, и Алевтина
пригубила, передав потом через поцелуй запах и вкус живительной влаги
Василию.
Но вот настал и день счастливого торжества. Распахнулась дверь нашей
палаты: на ее пороге застыл во всей красе брат Василий - сияющий,
неотразимый! В спину его подталкивала улыбающаяся Инна Станиславовна, словно
приглашая смелее перешагнуть через Рубикон! Мы обнимали нашего горемычного
товарища, награждая его похлопываниями по плечу и заднице. Витя разразился
экспромтом, как всегда граничащим с поэтической гениальностью:
Нудят литавры,
свербят душой:
да, ты, Василий,
мудак большой!
Ты напугал нас
своей Кишкой!
Теперь отыщем
горшок пустой
и будем писать
Живой Водой!
Нет слов, лучше Виктора - много настрадавшегося за свою непростую
профессорскую жизнь, а, самое главное, радикально вылечившего многих
психопатов, - никто не выразил наше общее ликование. Наши души давно были
переполнены людскими страданиями, а потому мы с восторгом приняли
возвращение Василия в строй. Ни один поэт не сумеет почувствовать главный
"нерв" наших эмоций. А без этого никому еще не удавалось правильно оценить
"впечатление". Только выходец из нашей среды, как говорится, "плоть от плоти
наш", мог передать всю суть торжества. Витя знал и испытал на собственной
шкуре все случившееся с нашей компанией за последний месяц жизни. Ему и
слово вещее - в зубы! Витя был мастером с большой буквы, потому он сумел
даже подстроиться под стиль стиха, принятый Василием, но "микроб мысли" он
заложил в эту "кишку" более совершенного качества и иного серотипа. К месту
пришлись слова Апостола Павла, высказанные когда-то Великим Святым в
"Послании к Евреям", и вдруг неожиданно озвученные Эйдемиллером: "Не много
Ты унизил его пред Ангелами; славою и честию увенчал его и поставил его над
делами рук Твоих; все покорил под ноги его" (2: 7-8).
Пришел поздравить Василия с благополучным избавлением от ужасов
хирургов-новаторов и наш дорогой главный врач. За весьма короткий срок все
в руках шейха уподобиться трупу в руках омывателя трупов". Он должен вручить
ему свою волю! Так и я: смотрел на Инну Станиславовну "глазами дохлой рыбы",
а у нее в глазах стояли слезы. Она, нет сомнений, хотела иметь дело не с
трупом, а с жадным любовником. Но русские всегда тяготели к неологизму: они
все стремились выполнить через позывные линкора, как говорят на флоте, то
есть - через "ЖЖ" (Живете, Живете). Я как бы на глазах любимой женщины
засунул голову глубоко в Кишку!
И я полетел по кочкам! Россия - уникальная страна: она ярчайший пример
возможности освоения разностороннего опыта ошибочных социальных реакций.
Поучительны исторические данные о "бродягах", "шатунах" российских. Мне
вдруг припомнилось, что еще в давних наблюдениях Ю.Крижанича - знаменитого
славянского ученого, проведшего на сибирской каторге более 15 лет именно за
научные изыски, за общение с правдой - сообщается: "На всех военных кораблях
турок не видно почти никаких других гребцов, кроме людей русского
происхождения". Замечено, что "в городах и местечках по всей Греции,
Палестине, Сирии, Египте и Анатолии, или по всему Турецкому царству, такое
множество русских людей, что они обыкновенно спрашивают у соотечественников:
остались ли еще на Руси какие-нибудь люди?"
Пришла в голову продуктивная мысль, и я на ней предпочел задержаться
особо! О благополучии жизни россиян с болью говорил Крижанич, намучившийся в
заточении: "От сотворения мира в 7174 (1666), а жизни моей на 49-м году, я
услышал в первый раз, что на Руси многие умерщвляли себя ядом,
предварительно его заготовивши и долго сберегавши, и что даже ныне есть
такие, которые берегут яд для сей цели, что б употребить его на самих себя".
Ясно, что великое переселение русского народа стимулировалось
татаро-монгольским нашествием, смутными временами, но и политикой
собственных правителей, никогда не понимавших и не желавших считаться с
чаяниями русской души. Основательно приложили к тому руку российские
монархи, за редким исключением. Иван Грозный, Петр Великий и другие так лихо
управляли своими подданными, что те бежали от монаршей милости аж на Аляску,
в глухие леса Карелии, в северные тундры, в Уссурийскую тайгу и на
Курильские острова.
Необозримые пространства России по существу и определись благодаря
таким первопроходцам. Первые поселения последовательно преобразовывались в
военные посты, затем в пограничные кордоны. Беда россиян состояла в том, что
верховную власть страны составляли люди других кровей, другой породы, иного
архетипа, чем основная масса населения. Они не могли понимать свой народ,
уважать по-настоящему его стремления, чаянья, характер. Они всегда были
наемниками, пришельцами, "арендаторами", чужаками на земле русской. Вместе с
тем, выходцы из России активно заселяли другие государства, ввозя туда не
всегда доброкачественный генофонд.
Пришел на память известный исторический пример: Григорий Котошихин,
служивший в Русском Посольском Приказе убежал из Москвы и долго жил в
Стокгольме под именем Ивана Александровича Селицкого. Он написал книгу "О
России в царствование Алексея Михайловича". В ней изложены интересные
сведенья о нравах того времени. К примеру, имеется такое замечание: "А
которые девицы бывают увечны, и стары, и замуж их взяти за себя никто не
хочет, и таких девиц отцы и матери постригают в монастыри, без замужества".
Основательно спившись за границей, Котошихин в состоянии белой горячки
зарезал хозяина своего дома, за что был приговорен к смертной казни. Вот так
заканчивалась жизнь тех выходцев из России, которые по природе своей не
могли адаптироваться к иной ролевой культуре, и продолжали "российские
традиции" на чужой земле.
История отчизны показывала мне, что широкие слои славянского населения
не всегда успешно ассимилировали и ассимилировались в ходе контактов с
другими народами. Но мне было понятно, что такой процесс осуществлялся в
иных, чем у общественной верхушки, стратах. Отсюда и различия в ориентации
социальной динамики: встречались и расходились как бы два вектора -
конвергенции и дивергенции. В Россию въезжали не всегда лучшие иностранцы, а
из нее убегали лучшие россияне. На эту логику наслаивался универсальный
выбор сексуального партнерства: по образу и подобию.
Я построил в голове простую, но понятную формулу: в одних случаях
спаривались лучшие с лучшими, в других худшие с худшими. Происходила
дебилизация плебса и элитаризация власти. Дистанция, таким образом, между
двумя общественными полюсами последовательно нарастала. Но чем больше был
такой разрыв, тем более повышалось значение стимула для проникновения из
низшего в высший общественный слой. В том заключалось действие скрытых от
глаз обывателя пружин жизни. Но, как ни крути, исторические события
выстраивались так, что я не мог отвергнуть, а наоборот, подтверждал
придуманную нашей компании теорию, умещающуюся в сочное понятие
Галактическая Кишка. Да, Россию, ее народ история проталкивала через
грандиозную Кишку, заставляя следовать ее неожиданным изгибам, испытывать на
себе действие "социального фермента". Гонения, исходящие от власти, голод и
запустение, идущие от неблагоприятных климатических условий, да бесконечных
воин, - следствия неуемных аппетитов окружения и собственной неумелой
дипломатии правителей. Наш народ, как особая порода микробов, питается
остатками пищи "с барского стола", проходящими обработку в Кишке. Нашу
породу микробов "грызут" и "переделывают" на свой лад другие микроорганизмы,
чуждые нам по духу, но пребывающие вместе с нами в одной и той же Кишке. И
от этого нам никуда не деться!
Опять ко мне заглянула Инна Станиславовна и вдруг так на меня
посмотрела, - как может посмотреть только очень сильно любящая женщина, -
что мое сознание прояснилось! И тогда я задал себе односложный вопрос:
"Александр Георгиевич, а на кой хер тебе все эти исторические справки?!"
Надо жить проще. Что я состою в родстве с Александром Македонским, или нашем
императором Александром, или с Петром, Иваном Грозным, Наполеоном и так
далее?.. Да в гробу я их всех видало, причем, в белых тапочках!.. Сказано же
в Псалме втором: "Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное?
Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и Помазанника
Его". Властелины - все эти "калифы на час", взгляни на них через призму
веков, - проливают кровь людскую как водицу, громят, крушат все напропалую!
А потом Бог награждает их суетной смертью! А мы - наша больничная компания -
исполнены скромного житейского мистицизма. Мы никому не мешаем, не вносим
раскардаш в жизнь народов. Так кто же, позвольте вас спросить, сумасшедшие?!
Они или мы?! По сути, это таже профузия через Кишку - по уши в дерьме! Мне
стало легче, словно огромный камень -вселенская историческая правда -
свалился с плеч.
Напряженная работа мозга в течение нескольких бессонных суток
основательно подорвали мой психический ресурс. Я не заметил, как выключился
решительно и бесповоротно - спал я, как в летаргическом сне, - долго,
недвижно, почти не подавая признаков жизни. Меня перевели на искусственное
кормление, делали массаж кожных покровов, периодически переворачивали с боку
на бок, выпускали из меня "отходы" обмена веществ. Мои товарищи проявили
максимум заботы и мастерства по уходу за существом "с человеческим лицом",
находящимся в анабиозе. Инна Станиславовна отдала мне много души, но до ее
тела я еще не добрался! Внутренний голос успокаивал меня, напоминая:
"Господь будет охранять выхождение твое и вхождение твое отныне и вовек"
(Псалом 120: 8).
Открыв глаза, я ощутил встречный взгляд - серо-зеленое внимательное
очарование! Я не шевельнулся, а стал исследовать первое впечатление. Мне
хотелось только по зрачкам, по переливам радужки, по ее реакции на свет и на
мою небритую рожу - как по слабому излучателю отраженной световой энергии -
определить: кто встречает меня - друг или враг, женщина или мужчина? И я
понял быстро - то были глаза Инны Станиславовны: они сочились болью,
опасением (видимо, за меня) и напряжением. Потом ее взгляд наполнился
радостью и, как мне показалось, любовью! О, это уже была полнейшая победа
добра над злом!
- Александр Георгиевич, вы нас крепко напугали. - раздался голос моей
Дульцинеи, это был голос божества, спустившегося на землю - прямо ко мне на
постель.
Я улыбнулся моему божеству и контакт произошел! Подскочили, как
молодые, любопытные лягушата, и разом бодро заквакали мои сотоварищи. Но я
заметил, что, пользуясь мнимой теснотой, Витя Каган и Олег Верещагин
пытались своими чреслами притереться к плечику Инны Станиславовны. И я
решительно положил этому конец:
- А ну, мудаки бестолковые, отвалите от моей женщины, иначе полетят
клочки по закоулочкам! - продемонстрировал я на словах мужскую
решительность.
Звук моего голоса, видимо, ударил не в бровь, а в глаз. Витюша и Олежек
отшатнулись от дамы, как маятник Исаакиевского собора. Тут же уколола мысль:
это же надо - быть такими мудаками! Подвесить маятник в храме, пользующемся
мировой славой! Слава Богу, что теперь его сняли, и храм расправил плечи,
поднял голову! Но я-то знал, что качание вправо затем обязательно переходит
в качание влево - таков закон маятникового, да и кобелиного, движения.
Потому я подал команду:
- Теперь, оглоеды, быстро разместитесь по койкам, да руки не забудьте
положить на одеяло, а не прятать их от глаз посторонних наблюдателей.
Прекратить в присутствие дамы мочалить в темноте - под одеялом - наружные
половые органы! У меня не забалуешь!
Моя команда была выполнена без восторга, но быстро и точно. Я понял,
что имею дело с интеллигентными людьми, и собирался платить им тем же. Но
для начала, я потребовал, чтобы каждый отчитался о проделанной работе. И
отчеты начались: оказывается, ребятки не теряли время понапрасну. Главный
врач выписал за счет больницы необходимые медикаменты для лечения "не по
профилю", и ребята самостоятельно, под контролем Микробника, пролечились от
сомнительных инфекций, сильно им досаждавших.
Чертежник, Эйдемиллер, а за одно и слабовольный Математик, получили по
курсу инъекций антибиотика цепаринового ряда, поглотали сколько нужно
зовиракса (это для того, чтобы придушить герпетическую инфекцию), насытились
тинидазолом. Теперь, можно сказать, с половыми органами у них наступило
стойкое благополучие. Сейчас они числились реконвалесцентами, и через
несколько дней их ожидали повторные анализы на излеченность. Настроение в
связи с клиническими успехами у всех было бодрое. Продвинулось дело и у
брата Василия: ему же профессор Мишка Королев отхряпал значительный кусок
толстой кишки, сославшись на инвагинат с участком раковой опухоли. Анальный
сфинктер он не тронул, но и лишил его привычной функции, наложив выходное
отверстие для каловых масс на переднюю брюшную стенку. Это была варварская
операции, сделавшая Василия инвалидом, и доставлявшая ему массу хлопот
бытового плана. Уже прошло довольно много времени с момента операции, но
прогрессирования опухолевого процесса мы не замечали, а потому обратились к
главному врачу с просьбой организовать повторную консультацию для вынесения
окончательного "приговора". В качестве консультанта мы просили пригласить
доцента Михаила Ивановича Долгорукова - классного хирурга Русановской школы,
владевшего ювелирной техникой проведения сложнейших операций на брюшной
полости. Мишка Королев, хоть и был профессором, но со своей грубой мужицкой
хваткой в подметки Долгорукову не годился. Консультация должна состояться
сегодня, а подготовительные исследования - кровь, рентгенография, УЗИ и
прочее - уже были выполнены.
Консультант явился в назначенное время. Я заметил, что Михаил Иванович
сильно постарел, но держался молодцом - он поздоровался со всеми. Увидев
знакомые персоны, присел, поговорил с нами, рассказал новый анекдот на
медицинскую тему и заявил, что в такой приятной компании и он согласился бы
провести несколько неделек в сумасшедшем доме, дабы отдохнуть от бедлама,
существующего на воле. Брата Василия он забрал в перевязочную и там
обследовал часа полтора. Приговор был прост: раковую опухоль он исключает,
но окончательные результаты получит при лапароскопии, то есть когда
распахнет с помощью хирургического ножа брюшную полость. Его не удивило то,
что удаленный участок кишечника не исследовали гистологически - а только так
определяют наиболее точно злокачественное перерождение клеток - он
заподозрил в том корыстный интерес. Кто-то набирает материал, скажем для
диссертации, и искусственно завышает количество излеченных случаев: диагноз
рак, а человек после операции остался жив. Наблюдай его лет пять и хвались
при этом своим врачебным мастерством. Бывают и среди медиков ловкачи. То,
что такие спецы инвалидизировали пациента - это их не очень волнует. Но
мы-то знали, кто был тем "ловкачом", а потому преисполнились страшным
гневом!
Операцию решили не откладывать - назначили на завтра. Василий
превратился прямо на глазах в боевого коня, почувствовавшего звуки марша,
исполняемого полковым оркестром. Он очень хотел побыстрее избавиться от
своей хвори, от бытовых неудобств, доставляемых ему и окружающим, так
называемым, ануспренатуралисом.
Мы подгоняли время, тратя его на необходимые подготовительные
манипуляции: кишечник Василия мыли сифонными клизмами, ограничили его в
пище, а на сон грядущий провели маленькую премедикацию. Контролировала все
мероприятия главная медицинская сестра больницы Инна Станиславовна. Я
заметил, что она теперь старалась многое взять "под личный контроль" в нашем
отделении, делая это неназойливо, деликатно.
Наутро проснулись рано и ждали решительных действий: Михаил Иванович
оказался "ранней пташкой", и уже в восемь часов тридцать минут Васе
зафундырили успокаивающий укол (провели премедикацию) и увезли в
хирургическое отделение, где анестезиологи, а затем и хирурги взяли его в
настоящий оборот.
Ожидание нависло "немой старухой" над нашими головами, "старуха" словно
бы покачивалась в гамаке в такт тикающим часам и молчала, надув губы. Мы все
волновались и желали благополучного исхода операции. Вспомнили школьное
детство, время накануне контрольной или экзамена: кто-то из психов положил
пятак под пятку, кто-то сложил фигой пальцы, а наиболее смелые даже запихали
большой палец себе в жопу. Вообщем, все отделение активно переживало за
брата Василия.
Только после обеда к нам зашел Михаил Иванович - чувствовалось, что он
устал за время операции, ибо для хирурга это прежде всего огромная
физическая нагрузка, но и моральная тоже. Я слышал, что у него установился
прочный роман с толковой операционной медицинской сестрой той больницы, где
он работал. И на эту операцию он привез ее, потому что только ей доверял
больше всего. К тому же она была для него в некотором роде талисманом. Такие
отношения только стимулируют хирурга, и их, по моему мнению, необходимо
всячески приветствовать. Во всяком случае, такого рода адюльтер идет на
пользу больным.
Михаил Иванович поведал нам тонкости данного случая: опухоли, как он и
предполагал, не оказалось. Он сделал подробнейшую ревизию всем органам
брюшной полости, прощупал все лимфатические узлы, прогладил внимательным
взглядом брыжейку, брюшину и большой сальник. Его успех можно "свалить" при
очень большом заинтересованном желании на хорошо выполненную предыдущую
операцию. Но он не видел у Василия следов радикального хирургического
лечения. Экстренная гистология - прямо от операционного стола - раковых
клеток в пробах местных тканей не выявила. Но что было доподлинно в том
прежнем инвагинате - в удаленном отрезке кишки - останется неизвестным.
Пришлось делать обширную внутреннюю пластику, так как предыдущая операция
заметно исказила нормальную анатомию органа. Михаил Иванович, не спеша,
кропотливо, шаг за шагом, миллиметр за миллиметром, распутывал сложные
хитросплетения тканей. Сюда уже подтянулся и прилип большой сальник,
брыжжейка перекорежилась, трубка кишки замаскировалась и исказила свои
контуры. Нужно было тщательно и осторожно отсепарировать "нужное от
ненужного". Да, работа для хирурга была сложнейшая. Но золотые руки есть
неоценимый капитал мастера!
Теперь необходимо ждать того, как все приживется. Как заработает
сфинктер, долго не функционировавший. Если Бог поможет, то функция кишечника
и анального жома восстановится. Мы поблагодарили честного хирурга, делая это
скромно, дабы не спугнуть "кокетку удачу".
Долгоруков ушел, мы смотрели ему вслед с благодарностью и почитанием.
Однако палатные профессора - прежнего оператора помянули недобрым словом.
Больше всех распухал Олег - он грозился затеять судебный процесс. Мы
успокоили физика: медицина - это не наука, а область особого искусства.
Нельзя же подать в суд на скульптора за то, что он изваял непонятный нам
образ. Это плод его творчества. В медицине тоже трудно предугадать все
обстоятельства болезни, а потому добро и зло в ней идут рука об руку. И
порой трудно сказать, чего больше в действиях даже самого опытного,
квалифицированного врача. А за такие вещи, по нашему мнению, не судят! К
тому же любой врач на суде заявит, глазом не моргнув: "А я таким видел
состояние кишечника". И нет у суда возможности проверить предлагаемую
версию, - не было свидетелей картин, воспринимаемых зрительным анализатором
хирурга!
Ближе к полуночи на столбике забора, на своем обычном месте, появилась
кошечка Люси. Она была спокойна, даже несколько игрива - она подавала нам
знаки того, что за исход лечения брата Василия можно не беспокоиться, все
будет хорошо! Мы благодарили Люси за внимание к нашим проблемам, понимая,
что у кошечки теперь масса неотложных дел в зазеркалье. Но она все же
изыскала время и появилась, чтобы поддержать с нами астральную связь,
сообщить радостную весть. Вдруг какой-то подвыпивший бродяга, продвигавшийся
в полутьме вдоль забора, увидел нашу кошечку. Он тоже воспылал желанием
общения с ней, но только на свой манер. Мерзавец поднял с земли камень и,
прицелившись, запустил его в Люси. Мы видели собственными глазами уникальный
аттракцион: камень, не долетев до столбика примерно трех метров, вдруг
развернулся, как бы отрикошетив от прочной, пружинящей преграды, и полетел в
обратном направлении. Подлая пьянь о двух ногах даже не сообразила в чем
дело, как камень основательно двинул по затуманенной алкоголем башке.
Агрессор свалился, словно подкошенный, и затих надолго. Люси еще несколько
минут побыла с нами - прыгала, резвилась, выгибала спину дугой и трогательно
помахивала хвостом, - затем она стала растворяться в воздухе. Ее место на
столбике забора засветилось зеленоватыми бликами и фосфоресцирующими
лучиками, а потом и загадочное свечение исчезло. Пьяница пролежал на земле у
забора часа два, поднялся с трудом и, дурак дураком, направился нетвердой
походкой в обратную сторону.
Михаил Иванович заглянул к нам и на следующий день, предварительно
тщательно обследовав своего подопечного. Врачи - народ суеверный, а потому
хирург не высказывал прогнозов, он просто предлагал нам ждать. От брата
Василия он притащил нам маленькую писульку, в которой, как не странно, был
стишок, записанный, видимо, со слов нашего товарища мелким женским почерком.
Мы догадались, кому принадлежала легкая женская ручка. Его дражайшая
Алевтина записала стишок. Мы поняли, что уход за Василием в надежных руках,
он будет обеспечен по высшему разряду!
Яйца - не яйца,..
петух не петух?..
похоти пламень -
в гонадах притух!
Все будет "окей"!
Вместе посмотрим
Канадский хоккей!
Для первого дня после тяжелейшей операции стишок был неплохим. И нас
особо порадовал сквозящий сквозь строки оптимизм. Шли дни, мы изнывали от
нетерпения, а Михаил Иванович ничего существенного нам не сообщал, только
заходил к нам периодически и передавал записки от брата Василия. Наш "тяжело
больной", свинья коварная, тоже испытывал наше терпение, как мог! Он, по
всей вероятности, основательно ударился в поэзию. Да, это и понятно - рядом
с ним была любимая женщина, а при таких условиях достойного мужчину всегда
тянет либо в постель, или на поэзию! Василий уже немного ходил по палате и
записывал стихи самостоятельно. Мы читали его стихи с воодушевлением и порой
по запаху понимали, что пишет он их сидя на унитазе - нам очень хотелось
чтобы и кишка, и сфинктер у него работали отменно. Но по запаху это было
определить трудно. Это в определенной мере относилось и к тайнам творческой
лаборатории поэта. Однако тон стихов вселял в нас надежду на благоприятную
динамику процесса к нормальной жизни. Вот почему мы не могли подвергать
серьезной критике поэтический дар нашего друга. Чувствовалось все же, что мы
имеем дело с талантливым первопроходцем, как в поэтической, так и в
горшечной сфере!
стоит на мосту,
важно и смело,
То Алевтина
явилась ко мне:
снова я бодрый,
Следующий стих, дошедший до нас через несколько дней, был еще более
жизнеутверждающим. А судить о здоровье поэта можно было хотя бы по величине
стиха. Размеры его явно выросли, но качество все еще свидетельствовало о
том, что Василий в поэзии был новичком. Наш признанный поэт - Витя Каган,
прочитав стихи, многозначительно почмокал губами, одобряя порыв начинающего
мастера, но, вместе с тем, и предостерегая нарождающегося собрата по перу от
"звездной болезни". Он как бы намекал собрату: "Да, вестимо, вестимо,..
успехи явные. Но необходимо еще много работать над стилем, рифмой, словом"!
Постель измята
мужской спиной:
кожа - не вата,
ее успокой!
Микробы тешатся,
везде снуют:
ни есть, ни какать
мне не дают.
Мечусь в поту
и в муках я -
судьба-злодейка
трясет меня!
Мои друзья
всегда со мной:
а ты, "Старуха",
не стой с косой!
Обращение "мои друзья всегда со мной" сильно растревожило наши души, и
мы нажали на главного врача, требуя - пусть в виде крайнего исключения -
срочного свидания с братом Василием. Леня Соколов, естественно, не сталь
изображать из себя неподкупного сфинкса - он лично сопроводил нас в
хирургический корпус прямо в палату интенсивной терапии, где вальяжничал
Василий. Ликование было неописуемое: Леня от изобилия товарищеских чувств,
свидетелем потока которых он оказался, даже прослезился (русские удивительно
сентиментальный народ!). Быстро смахнув слезы, Леонид Григорьевич снизошел
до "сермяжной правды" и попросил операционную сестру налить всей компании
(кроме тяжелобольного, конечно!) по пятьдесят граммов спирта, а это уже по
точным меркам - по сто граммов чистейшей водки! Мы "закусили" содержимым
нескольких ампул глюкозы (кстати, великолепный закусон!), и задушевная
беседа полилась без конца и края. Леня тоже немного выпил, и Алевтина
пригубила, передав потом через поцелуй запах и вкус живительной влаги
Василию.
Но вот настал и день счастливого торжества. Распахнулась дверь нашей
палаты: на ее пороге застыл во всей красе брат Василий - сияющий,
неотразимый! В спину его подталкивала улыбающаяся Инна Станиславовна, словно
приглашая смелее перешагнуть через Рубикон! Мы обнимали нашего горемычного
товарища, награждая его похлопываниями по плечу и заднице. Витя разразился
экспромтом, как всегда граничащим с поэтической гениальностью:
Нудят литавры,
свербят душой:
да, ты, Василий,
мудак большой!
Ты напугал нас
своей Кишкой!
Теперь отыщем
горшок пустой
и будем писать
Живой Водой!
Нет слов, лучше Виктора - много настрадавшегося за свою непростую
профессорскую жизнь, а, самое главное, радикально вылечившего многих
психопатов, - никто не выразил наше общее ликование. Наши души давно были
переполнены людскими страданиями, а потому мы с восторгом приняли
возвращение Василия в строй. Ни один поэт не сумеет почувствовать главный
"нерв" наших эмоций. А без этого никому еще не удавалось правильно оценить
"впечатление". Только выходец из нашей среды, как говорится, "плоть от плоти
наш", мог передать всю суть торжества. Витя знал и испытал на собственной
шкуре все случившееся с нашей компанией за последний месяц жизни. Ему и
слово вещее - в зубы! Витя был мастером с большой буквы, потому он сумел
даже подстроиться под стиль стиха, принятый Василием, но "микроб мысли" он
заложил в эту "кишку" более совершенного качества и иного серотипа. К месту
пришлись слова Апостола Павла, высказанные когда-то Великим Святым в
"Послании к Евреям", и вдруг неожиданно озвученные Эйдемиллером: "Не много
Ты унизил его пред Ангелами; славою и честию увенчал его и поставил его над
делами рук Твоих; все покорил под ноги его" (2: 7-8).
Пришел поздравить Василия с благополучным избавлением от ужасов
хирургов-новаторов и наш дорогой главный врач. За весьма короткий срок все