Страница:
возмущения собственный язык и отплевываясь кровью и желчью ненависти к
революционерам. Оказалось, что Василий отъявленный монархист. Большевизм,
так сильно и бездарно опустивший Россию, простой крестьянский парень
ненавидел лютой ненавистью. Надо будет покопаться глубже - наверняка,
Василий из "кулаков". В душе мы все были солидарны с Василием, но впадать в
транс по этому поводу не собирались. Клара решительно придавила Василия,
начинавшего уже колотиться в эпилептическом приступе, крепким телом к койке
и железной рукой, без страха и упрека запихала страдальцу между челюстями
медицинский шпатель, обмотанный бинтом. Скоро сознание вернулось к
впечатлительному исследователю, и разговор продолжился:
- Страшная правда жизни состояла в том, - продолжил Вовчик, - что
роковые обстоятельства прессовали Лобачевского постоянно. Тут и непринятие
его взглядов костным ученым миром, и переживания по поводу прошлых и
настоящих биографических подробностей. Медленно добивали ученого истерики
моложавой супруги, сильно пристрастившейся к алкоголю. Подливали масла в
огонь неприятности со здоровьем - он стал быстро слепнуть. Накрывали
покровом скорби материальные затруднения - вечный спутник российского
ученого бессеребрянника. Лобачевский Николай Иванович умер в возрасте 63-х
лет 12 февраля 1856 года, оставив семью, так же как и в свое время был
оставлен сам, практически, в нищете. Окончательно спившаяся жена с
вдовствующей дочерью были вынуждены содержать заведение, очень похожее на
маленький публичный дом. Вот она проза жизни...
Давящая грусть заполнила кубатуру палаты номер восемь: у
впечатлительной и сентиментальной Клары Николаевны на глазах стояли алмазные
слезы, Василий грыз ветхий больничный пододеяльник, пытаясь сдержать рыдания
и возможные судороги, Димыч низко опустил голову, напоминая мне теперь своим
лбом Лобачевского, а затылком - простофилю Шварцнегера. Весьма гнетущая
обстановка!..
Переживая расставание,
терзаем душу, губим плоть.
За поворотом увядание -
всех сорняков не прополоть.
Помочь убогим не сумеешь:
в России больше "чужаков" -
их не уважишь, не излечишь,
чуть оступился - был таков!
Оракул сбился с панталыку:
ответ не найден на вопрос -
кому рядить свою защиту?..
кто с нами? кто кому донес?
Я смотрел на картину надвигающегося "вселенского плача" молча.
Стыдился, что не втягиваюсь в философскую драму. Я ловил себя на пустяке:
хотелось думать только о заурядном. Мечты мои выстраивались в некую линейку,
состоящую из того, что относится к "прозе жизни". Сперва, почувствовал
бурное желание сходить в туалет и опорожнить мочевой пузырь - черт знает,
что творится с простатой! Видимо, подсеяла мне моя зазноба новую микробную
флору, забыв основательно подмыться. А может быть, коварной змеей подкралась
измена? И такое бывает в гражданском браке - обязательность женщины, кстати,
даже менее стойкое свойство, чем эрекция у мужчины.
Но гоню от себя обидные мысли - вялая "шизофреническая
подозрительность"! Надо принять таблетку-другую метронидазола для санации
мочевыводящих путей. А на ночь попрошу укол аминазина, чтобы хорошо
выспаться и снять надвигающуюся тревожность. А заодно и полюбуюсь перед
отходом ко сну эффектно отставленной попкой медицинской сестры, склонившейся
в "укольной позе" над моими безобидными чреслами, над видом "сзади". Феерия!
Загляденье - можно ослепнуть! Вспомнилось так ясно, как на экзамене по
марксистско-ленинской философии в прошлые годы: "И из дыма вышла саранча на
землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы... Одно горе
прошло: вот, идут за ним еще два горя" (Откровение 9: 3, 12). К чему бы все
эти потоки непрямых ассоциаций, трудно перевариваемые интеллектом обывателя?
Ясно дело, чтобы расшифровывать мою галиматью нужен досужий ум! Тут даже и
высшего отечественного образования будет маловато. Необходима, как минимум,
основательная стажировка в Сорбонне, сочетанная с уроками в медресе. Хорошо
бы для закрепления материала совершить намаз на развалинах загадочного
Газни, у порога Великой Мечети.
Словно бы подслушав мои сентенции, Математик подал голос, насыщенный
мудростью Корана: "Не равны слепой и зрячий и те, которые уверовали и
творили доброе, и творящий злое; мало вы вспоминаете!" (Сура 40 айат 60). А
дальше следовало обычное для правоверного: "И сказал Господь: "Зовите Меня,
Я отвечу вам; поистине, которые превозносятся над поклонением Мне - войдут
они в геенну на вечное пребывание" (Сура 40, айат 62).
Санитары принялись разносить обед, и мы вынуждены были свернуть
приятную ученую беседу. Клара Николаевна уходила нехотя, даже спина ее
дышала сожалением, а про рельефные ягодицы и говорить не приходится. На
прощанье она одарила Вовика пылким, многообещающим взглядом. Математик
зарделся, как деревенская простушка. Чувствовалось, что стрела, выпущенная
из лука женской мастерской рукой, попала точно в цель. Ох, уж эта
традиционная "университетская атмосфера": даже мужики в ней последовательно
перерождаются в сексопатов. Один только человек сумел устоять от ее
тлетворного воздействия. Да и то только потому, что загодя стал заниматься
дзюдо и вовремя устроился на работу в КГБ.
Приговор лечащего врача-психиатра был суров: после обеда для всех
"мертвый час", то есть лечебный сон, а Владимиру Георгиевичу надлежит
явиться к Николаевой в ординаторскую для углубленного психологического
тестирования. Вовик сглотнул комок в горле, грубо давя истерическую
рекургитацию. Рвота не произошла. Явно действовала спонтанная
эксплозивность, молниеносно спутавшая у Вовика все представления о широте
гендерных ролей в обществе и субкультуре. Так ведут себя начинающие
институтки при первых пробах менета. Почему же тогда у математика
раскованная сексуальность зазбоила? Скорее всего, сшибка у носителя
революционных университетских традиций произошла на почве всплеска
шизофрении. Математик слабо всхлипнул и попытался раздавить собственные
тестисы ляжками моментально занемевших ног. Но самоагрессия не достигла
существенной мужской атрибутики. Имели место лишь малые повреждения - но и
они мешали Вовику спокойно сидеть и лежать. Чувствовалось, что исследователь
порядком намаялся за свою математическую жизнь от всяких "углубленных
тестирований". В отношениях с мужчиной вообще требуется деликатности больше,
чем с незамужней женщиной или серым дворовым котом. Тактика Клары Николаевны
оказалась слишком прямолинейной, не гибкой, с позволения сказать, сиволапой.
Так откровенно давить на интеллигента-эстета, да еще зараженного
мусульманским мистицизмом ни в коем случае было нельзя. Надо быть ласковее,
терпимее, нежнее. "И ты увидишь, что горы, которые ты считал неподвижными, -
вот они идут, как идет облако по деянию Аллаха, который выполнил в
совершенстве все. Поистине, Он сведущ о том, что вы творите!" (Сура 27 айат
90).
Вовик в сердцах слопал все два блюда, поданных из больничной кухни и
издававших сногсшибательный запах, до капли, до крошки. Только чтобы
оттянуть время, он пытался выпросить добавку, но ему отказали - нельзя
терять форму перед "тестированием", кровь отливает от кавернозных тел к
желудку. А потом потреблять казенную пищу - не безвредно! Не стоит повышать
риск возможного заражения гепатитом "А" или "В, С" и так далее. И только
закончил он запивать пищу и горе компотом, как явилась медицинская сестра,
показавшаяся всем архангелом, вооруженным обоюдоострым мечем. С помощью
такого оружия обязательно в конце пути усекают голову избраннику. Женщина в
белом саване-халате повела Вовика на экзекуцию. Смертник шел по коридору,
как на голгофу, - на него было трудно смотреть без слез, и мы, все его
соседи по палате, плакали от души. Словно крокодилы, убитые горем по поводу
чрезмерного падежа своих товарищей в засушливое лето в саванне, мы
обливались остатками внутренней влаги. В сердце томился восторг и почитание
явления мученичества, наконец-то возникшего рядом с обыденностью жизни. В
голове волчком, точно беснующийся шаман, крутилась рифмованная абракадабра,
казалось, что кто-то колотил в бубен:
Цифры, углы, биссектрисы...
Ужасы эти - вроде не мифы...
Хищность женщины-крысы
усугубляет любви аппетиты
и расширяет души повороты.
Самка с самцом - живоглоты
не укрощают ударной работы.
Нормы азарта у случки круты.
Бьемся за качество до немоты.
Математик вполне математически осознавал, что "аппетиты разгораются во
время еды". Женщина-психиатр, влюбленная в Лобачевского, вполне могла
оказаться "ненасытной тварью" - великий математик, в конце-то концов, имел
дело только с Бесконечностью! Мы, провожая взглядом спину Владимира
Георгиевича, согбенную под тяжелейшим грузом ответственности, тоже понимали,
что теория вероятности - очень хитрая штука. Здесь не знаешь точно: где
потеряешь, а где найдешь? Математик свободной от поддержания падающих штанов
рукой хватался за давно некрашеные стены. Но рука его тут же соскальзывала
по слизи рыданий множества душевнобольных, оставленной на стенах коридора.
Вероятность, бесконечность и невесомость в сознании Вовика сплелись крепко
накрепко, не считая возможным оставлять за мучеником право выбора.
Возможность "санитарных потерь", как говорят военные перед большой бойней, -
не миф, а реальность. Грусть навалилась на наши сердца неожиданно и
трагически томно. Коллектив тихо отступил вглубь палаты. Ноги сами собой
подкосились, и тела наши рухнули на больничные койки. Мы томились, снедаемые
загадочностью поворота событий, алкающие финала, несущего с собой один лишь
верный ответ на давний вопрос, поставленный гениальным классиком: "Быть или
не быть"?!
А наш доморощенный Гамлет тем временем еле-еле волочил ноги по полу
коридора старинной психиатрической больницы, ласково освещаемого, так
называемыми, лампами дневного мерцания. Неоново-фиолетовый свет,
нещадно-интимно подмигивая, создавал атмосферу заброшенной покойницкой. В
ней витали духи Добра и Зла, подбирая каждый себе по вкусу метущуюся
человеческую сущность. Там на перекрестке двух дорог - в туалет и в
ординаторскую - они и встретили нашего страдальца, взяли его под руки
холодными когтистыми лапами и, как заказную бандероль, посылаемую с
уведомлением, поволокли к Кларе на суд неправедный! По дороге из той
бандероли просыпался от страха белый порошок, слегка напоминающий споры
сибирской язвы - страшного препарата, ставшего современным орудием,
задуренного религиозной идеологией "пролетариата" несвободного от глупости
Востока. Но, как потом окажется, белый порошок был перхотью с головы
математика, да белым песком его, перемолотых от угрызения совести,
гениальных мыслей.
Да, мы сгорали от блудливого любопытства, но мы и откровенно грустили.
И то сказать, кем можно заменить хорошего собеседника в больничной палате?
Маловеры и любители "клубнички" могут подумать, что кем-то из соседнего
женского отделения - чушь собачья! Всем известен ответ на сакраментальный
вопрос: "Что может дать молодая красивая француженка? Ничего, кроме того,
чтобы еще раз дать!" Женщина не может быть достойным собеседником
продвинутого мужчины. Она может быть только соучастницей в любовном акте - в
совокуплении. И то, говоря откровенно, женщина, наделенная слишком высоким
самомнением, - не столь уж и обязательный компонент для сексуальных
откровений опять-таки для продвинутого мужчины. Но не того - заряженного
афродизиаками, кантаридином и прочей мутотой из богатейшего арсенала авантюр
всяких там сексопатологов - Щегловых, Прудоминских, Свядощей, Либихов. А
только того - погруженного в "мир уединенности" с помощью приятной, высокой
коллективной мужской беседы. Это только глупенькие субретки полагают, что
как только мужики собираются вместе, то сразу же начинают разговоры о бабах.
Ошибка! Причем, трагическая! Мужчины-интеллектуалы - не из Московского
театра сатиры, конечно, - наклонены все же к музыке мысли, а не к музам из
государственных симфонических оркестров. А приятным собеседником в
больничной палате, когда время тянется неимоверно медленно, а хвори терзают
страшными домыслами, может быть только однополое существо - это спаситель
жизни, наместник интеллектуального восторга.
Димыч разорвал тишину многообещающим заявлением:
- Все собираюсь спросить у Вовика, есть ли у него родственники. Знал я
одного его однофамильца - Федорова Александра Георгиевича. Преподавал он у
нас в институте один нелепый предмет - социальную гигиену, медицинскую
демографию, от которых ни тепло, ни жарко никому. Был он доктором
медицинских наук, вроде бы неглупым парнем. Потом вдруг в одночасье
собрался, оставил профессорскую кафедру, уволился из института. Даже
Лобачевский так не поступал. Федоров А.Г. умотал на торговом судне в дальние
моря - загорелось ему путешествовать, красотами мира любоваться.
- Может быть, он умом тронулся, как и мы. - вклинился в рассуждения
Василий. - Я бы лично никогда не оставил профессорской должности. Можно себе
представить, какой почет, зарплата и работка не пыльная - трепи себе языком
глупым, ленивым студентам, неси всякую бень. Они же по неграмотности не
разберутся, чего он там им наплел - где правда, а где вымысел, фантазия?
- Однако, Василий, у тебя забавные представления о преподавательской
работе - попытался поправить охранника Димыч.
- А что, разве я неправильно мыслю? - уточнил позицию Василий. - Мне
всегда казалось, что почет и безделье сочетаются.
Явно назревала горячая дискуссия. Я не прочь был поприсутствовать,
насладиться дуэлью, увидеть лица волонтеров, когда скрестятся шпаги в
горячем споре. Интересно, что победит - интеллект или кондовый прагматизм
неуча - пролетария, парня от сохи?
Первым в атаку пошел Димыч, но он слишком слабо размахивал саблей:
- Василий Сергеевич, в нашей стране заниматься серьезной наукой страшно
трудно. Во-первых, никто особо ее не кормит - нет денег на эксперименты,
лаборатории, оборудование, на достойную зарплату ученым. Во-вторых, "русский
характер" особо подвинут на интриги - на этом поле конкурентам
неограниченное раздолье. В-третьих, результаты твоих исследований могут
моментально слизнуть, как корова языком щепотку соли, всякие там именитые
мудозвоны, готовые горло твое использовать, как ручной тормоз на велосипеде.
Все ясно, Вася?
- А какого хера выходить на ринг, если не чувствуешь в себе силы.
Взялся за гуж - не говори, что недюж. - Василий и не собирался соглашаться с
доводами профессионального ученого. Рабочая смекалка подсказывала ему иную
логику. Пролетариату - гегемону нет равных в разбирательстве любых споров.
- Да,.. Василий, в разговоре с тобой требуются, конечно, совершенно
другие аргументы. - уныло потянул Димыч.
- Никаких аргументов и не требуется. И так известно: "Против лома - нет
приема!" - парировал гордый Василий.
Можно было вполне спокойно закруглять дискуссию. Но Димыч еще не
выговорился и продолжал наседать на собеседника:
- Вася, я ведь вещаю не о науке и даже не за науку. Я толкую о том, что
в нашем клане не каждый решится на то, чтобы послать все в такманду!
Понятно?
Василий теперь, словно соболезнуя всем пострадавшим от науки,
утвердительно мотнул головой, буркнув:
- Ты, Димыч, не расклеивайся, не переживай. У нас с тобой просто разные
планиды, а отсюда и неувязочки с философией получаются. Давай, вали, -
рассказывай дальше про твоего свихнувшегося профессора.
Ученый посокрушался еще немного, но, осознав, что правды в этом споре
не добиться, махнул рукой и продолжил:
- Самое интересное, что по возвращении из путешествий, он порвал с
ученым миром полностью, перестал множить свои научные труды, а занялся
художественной литературой.
- Пишет детективы, что ли? - спросил недоумевающий Василий.
- Хуже того, он пишет психологические романы в духе экзистенциализма:
городит в них не весть что! Но иногда складно получается. Некоторые коллеги
пытались его унять, но он послал всех очень далеко, заявив, что его ничье
мнение о литературе, вообще, и о его виршах, в частности, не интересует.
Пишет он, оказывается только для себя - просто у него зудит воображение, и
проявляются творческие писчие судороги.
- Во дает, белый аист! Хороший он, оказывается, парень твой профессор.
Его бы к нам в палату на излечение от шизофрении - наговорились бы вдоволь.
- опять смело выступил Василий. - Меня лично всегда интересовали писатели:
как там у них все складно строится, вроде бы "словечки", а из них порой
такие занятные "рекбусы" складываются, почти как у Аркаши Райкина, царство
ему небесное! Все эти современные говнюки-пародисты, юмористы в подошвы ему
не годятся, как бы не пыжились, не изощрялись, разные голоса из себя не
вдавливали, чревовещатели херовы!
Разговор явно переходил в другую плоскость, и конца ему, видимо, не
будет. Но, на счастье, отомкнулась дверь, и на пороге показался бледный
Вовик. Губы у него дрожали, руки и плечи тряслись, ноги, по всей
вероятности, не чувствовали земную кору. Мученик прошелся до своей койки,
рухнул снопом и затих. В комнате нависла гробовая тишина, только из коридора
долетали сдавленные причитания каких-то страждущих выздоровления. Но те
звуки были лишними, хотя бы потому, что от психических заболеваний простые
смертные не выздоравливаю. Побеждают лишь те, кто рано понял, дефектность
психиатрии, как науки. Для пациентов это - не клиническая медицина, а
развлечение, наслаждение. Кому еще дано пребывать в ином мире, в другом
измерении. К такому развлечению сильно прикипают душой сами врачи-психиатры.
Их потом за уши не оттащишь от такой занятной жизни. Словно для игры, для ее
приукрашивания, они расширяют возможности жонглирования диагностическими
шарами - перечислением симптомов и синдромов, спорами вокруг разных
малосущественных пустяков. Они, как большие дети, постепенно уходят в
словесную казуистику, заменяя игрой реальную жизнь. Такие развлечения и
заводят многих эскулапов в конце концов в лоно прогрессирования собственной
предрасположенности к шизофрении. Известно, что подобное тянется к
подобному: потому в психиатрию идут люди, изначально малость тронутые умом.
Вовик очнулся только к ужину, напрочь отказался продолжать разговоры о
геометрии Лобачевского, а решил поделиться своими новыми личными
переживаниями. Оказывается, Клара битых два часа мучила нашего товарища
обследованиями с помощью разных утомительных методик, все время, подводя
почву для убийственно-рациональных выводов. Но все она устраивала так, что
те выводы делала как бы вовсе и не она, а сам Вовик. Он словно сам на себя
наговаривал - писал доносы на свою "личность". Он так запутался уже во время
наката методики Люшера, в которой задействованы цветовые символы, что перед
глазами, как ему казалось, пошли оранжевые, желтые, зеленые круги. Выводы
лепились сами собой: Алевтина - никуда негодный сексуальный партнер и
необходимо срочно переориентироваться на женщину фактуры Клары Николаевны.
Все складывалось с такой абсолютной точностью, с максимально выверенной,
почти математической, логикой, что Вовик стал терять сознание. Но сквозь
наплывающий туман вдруг забрезжило спасительное воспоминание о том, что он
дальтоник, то есть у него напрочь искажено восприятие цвета. Это означало,
что вся та галиматья, нагороженная Кларой Николаевной, рушилась решительно и
одномоментно. Вовик стал заметно прозревать, восстанавливать свой
математический облик, оттаивать сердцем и печенью. Но, когда он сообщил о
своем дальтонизме веселящейся, как ведьма на шабаше, Кларе, она тут же со
всего размаха грохнула папкой с тестом Люшера по никуда не годной башке
пациента. Вовик впервые, может быть, понял, что значит "тернистый путь" в
науке, и что милосердие и врачевание - две стороны одной медали. Но разные
ее стороны!
От удара об острый угол объективной реальности у Вовика, как и
следовало ожидать, возникло "нигредо". Для тех, кто не знает этого термина,
стоит пояснить, что это латинское слово, пришедшее из алхимии. Оно
обозначает в психологии умственную дезорганизацию, возникающую, как правило,
говоря языком скучной науки, в процессе "ассимиляции бессознательных
содержаний". Димыч объяснил нашей вшивой команде не только прямое значение
этого термина, но и его алхимический подтекст. Алхимики, оказывается,
довольно успешно занимались врачеванием, причем, много сделали в области
лечения больных с неврозами. Конечно, этот термин был введен намного позже,
а тогда все рассматривалось, исходя из понятия "тени", различных ее
аспектов. Ну, к примеру, интерес к знанию о себе - то, что сейчас называется
"внутренняя картина болезни и социализации", - трактовался с подачи ловких
эскулапов обывателю, как захватывающее приключение. Размышления в этом
направлении тащили врача и пациента дальше и глубже в неведомое и запретное.
Легко предугадать, что не вполне исчерпывающие знания и подготовленность
участников виртуального приключения чреваты "перемещением за грань", то есть
туда, откуда выхода уже не. Возникало замешательство и основательное
помрачение ума. Пациент погружался в пучину личностных проблем, неведомых
ему доселе. О их существовании он никогда прежде и не догадывался. Алхимики
приравнивали нигредо к черной меланхолии, используя и поэтические ассоциации
понятного рода. Например, "черное, чернее, чем черное" - это был образ ночи
или неожиданно прилетевшего черного ворона. Наверняка Эдгар По позаимствовал
своего "Ворона" из этой копилки, находясь в состоянии прилива черной
меланхолии. Таким образом, черный образ мира в средневековой алхимии
представлялся загадочным нигредо. Его символической парадигмой был металл
свинец. Пришлепнутый увесистой печаткой из такого металла к плоскости жизни
человек ощущал себя лишенным своего "Я", отброшенным на самое дно, в
преисподнюю, отринутым на произвол судьбы. Мир окружающей нас жизни,
особенно если поменять ночь со днем, становился камерой обскуры, в которой
темно, мрачно, жутко, страшно, тоскливо, уныло и отвратительно, прежде всего
из-за того, что все перевернуто наоборот.
Алхимики-то считали, что нигредо - начало всех начал, потому что все
должно сперва перегнить, как компост, а сознание распасться на составные
частицы, превратившись в исходный материал для свободного творчества
природы. Они замечали, что всякая достойная деятельность вначале имеет
привкус горечи и гнили. Будущее для них видится смутным и беспросветным,
лишенным надежды на избавление от пустоты и одиночества. Отсюда возникает
огромная тяга к смерти. На таком обструкционном поприще самооценок возникает
"негативная инфляция", часто не имеющая никаких реальных оснований, однако
захватывающая горло человека, как "ледяная рука старухи с косой" и уводящая
в сад страшных теней после моментального и безболезненного удушения.
Димыч пояснил, что "obscure" в переводе с латинского означает "темно,
неясно, непонятно". Иначе говоря, быть в камере обскуры - значит пребывать у
негра в жопе. Древний мифологический образ ночного плавания по морю тоже
является архитипичным свидетельством утраты энергии, развития депрессии,
ухода в невроз. Зыбкость морской пучины под тобой - это тихая поступь
ощущения приближения катастрофы, готовности к беспрекословному спуску в Ад,
путешествию в Гадес навстречу с духами, уволакивающими тебя еще дальше - в
сферу бессознательного. Ну, а когда, путешественника еще и заглатывает
дракон, то, слов нет, либидо оформляется в отвратительный психологический
трансвестизм - происходит переодевание "самости" в "антисамость". Победа над
драконом, морским чудищем - свидетельство достижения адаптации и выхода из
невроза.
Димыч так увлекательно развивал всю эту мутотень из психоанализа, что
мы все слушали новоиспеченного оракула, раскрыв рот. Очарование разрушил
Василий неуместными рыданиями и судорогами: его увлечение метафорическими
образами привело к тому, что он обоссался, и теперь плавал в больничной
постельке, словно человекообразное чудище в море-океане. Димыч таким образом
добился своеобразного инсайта! Когда откачали Васю, умыли его, отправили
сушиться матрас и полностью перестелили постельку, то Димыч во всеуслышанье
заявил:
- Мой рассказ, господа, - это только детские сказки. Нам бы пригласить
сюда доктора медицинских наук Федорова Александра Георгиевича - странного,
но интересного человека - он бы нам мозги-то быстро поправил своими
фантазиями. Я полагаю, что лучшего романиста нет в современной эпохе! Старик
владеет редким даром экзистенциализма в литературе, повернутого на
медицинское болото. Одно меня сдерживает: пожалуй, в нем давно поселилась
шизофрения с более толстой жопой, чем у нас у всех вместе взятых.
Вовик быстро поднял голову, и Димыч это заметил первым. Сдается мне,
что он весь тот спектакль разыгрывал "под Вовчика". Он куражился для того,
чтобы подготовить его к откровенной беседе. И Вовик раскололся без
сопротивления:
- Димыч, ты о каком Федорове говоришь? У меня брат есть Александр.
революционерам. Оказалось, что Василий отъявленный монархист. Большевизм,
так сильно и бездарно опустивший Россию, простой крестьянский парень
ненавидел лютой ненавистью. Надо будет покопаться глубже - наверняка,
Василий из "кулаков". В душе мы все были солидарны с Василием, но впадать в
транс по этому поводу не собирались. Клара решительно придавила Василия,
начинавшего уже колотиться в эпилептическом приступе, крепким телом к койке
и железной рукой, без страха и упрека запихала страдальцу между челюстями
медицинский шпатель, обмотанный бинтом. Скоро сознание вернулось к
впечатлительному исследователю, и разговор продолжился:
- Страшная правда жизни состояла в том, - продолжил Вовчик, - что
роковые обстоятельства прессовали Лобачевского постоянно. Тут и непринятие
его взглядов костным ученым миром, и переживания по поводу прошлых и
настоящих биографических подробностей. Медленно добивали ученого истерики
моложавой супруги, сильно пристрастившейся к алкоголю. Подливали масла в
огонь неприятности со здоровьем - он стал быстро слепнуть. Накрывали
покровом скорби материальные затруднения - вечный спутник российского
ученого бессеребрянника. Лобачевский Николай Иванович умер в возрасте 63-х
лет 12 февраля 1856 года, оставив семью, так же как и в свое время был
оставлен сам, практически, в нищете. Окончательно спившаяся жена с
вдовствующей дочерью были вынуждены содержать заведение, очень похожее на
маленький публичный дом. Вот она проза жизни...
Давящая грусть заполнила кубатуру палаты номер восемь: у
впечатлительной и сентиментальной Клары Николаевны на глазах стояли алмазные
слезы, Василий грыз ветхий больничный пододеяльник, пытаясь сдержать рыдания
и возможные судороги, Димыч низко опустил голову, напоминая мне теперь своим
лбом Лобачевского, а затылком - простофилю Шварцнегера. Весьма гнетущая
обстановка!..
Переживая расставание,
терзаем душу, губим плоть.
За поворотом увядание -
всех сорняков не прополоть.
Помочь убогим не сумеешь:
в России больше "чужаков" -
их не уважишь, не излечишь,
чуть оступился - был таков!
Оракул сбился с панталыку:
ответ не найден на вопрос -
кому рядить свою защиту?..
кто с нами? кто кому донес?
Я смотрел на картину надвигающегося "вселенского плача" молча.
Стыдился, что не втягиваюсь в философскую драму. Я ловил себя на пустяке:
хотелось думать только о заурядном. Мечты мои выстраивались в некую линейку,
состоящую из того, что относится к "прозе жизни". Сперва, почувствовал
бурное желание сходить в туалет и опорожнить мочевой пузырь - черт знает,
что творится с простатой! Видимо, подсеяла мне моя зазноба новую микробную
флору, забыв основательно подмыться. А может быть, коварной змеей подкралась
измена? И такое бывает в гражданском браке - обязательность женщины, кстати,
даже менее стойкое свойство, чем эрекция у мужчины.
Но гоню от себя обидные мысли - вялая "шизофреническая
подозрительность"! Надо принять таблетку-другую метронидазола для санации
мочевыводящих путей. А на ночь попрошу укол аминазина, чтобы хорошо
выспаться и снять надвигающуюся тревожность. А заодно и полюбуюсь перед
отходом ко сну эффектно отставленной попкой медицинской сестры, склонившейся
в "укольной позе" над моими безобидными чреслами, над видом "сзади". Феерия!
Загляденье - можно ослепнуть! Вспомнилось так ясно, как на экзамене по
марксистско-ленинской философии в прошлые годы: "И из дыма вышла саранча на
землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы... Одно горе
прошло: вот, идут за ним еще два горя" (Откровение 9: 3, 12). К чему бы все
эти потоки непрямых ассоциаций, трудно перевариваемые интеллектом обывателя?
Ясно дело, чтобы расшифровывать мою галиматью нужен досужий ум! Тут даже и
высшего отечественного образования будет маловато. Необходима, как минимум,
основательная стажировка в Сорбонне, сочетанная с уроками в медресе. Хорошо
бы для закрепления материала совершить намаз на развалинах загадочного
Газни, у порога Великой Мечети.
Словно бы подслушав мои сентенции, Математик подал голос, насыщенный
мудростью Корана: "Не равны слепой и зрячий и те, которые уверовали и
творили доброе, и творящий злое; мало вы вспоминаете!" (Сура 40 айат 60). А
дальше следовало обычное для правоверного: "И сказал Господь: "Зовите Меня,
Я отвечу вам; поистине, которые превозносятся над поклонением Мне - войдут
они в геенну на вечное пребывание" (Сура 40, айат 62).
Санитары принялись разносить обед, и мы вынуждены были свернуть
приятную ученую беседу. Клара Николаевна уходила нехотя, даже спина ее
дышала сожалением, а про рельефные ягодицы и говорить не приходится. На
прощанье она одарила Вовика пылким, многообещающим взглядом. Математик
зарделся, как деревенская простушка. Чувствовалось, что стрела, выпущенная
из лука женской мастерской рукой, попала точно в цель. Ох, уж эта
традиционная "университетская атмосфера": даже мужики в ней последовательно
перерождаются в сексопатов. Один только человек сумел устоять от ее
тлетворного воздействия. Да и то только потому, что загодя стал заниматься
дзюдо и вовремя устроился на работу в КГБ.
Приговор лечащего врача-психиатра был суров: после обеда для всех
"мертвый час", то есть лечебный сон, а Владимиру Георгиевичу надлежит
явиться к Николаевой в ординаторскую для углубленного психологического
тестирования. Вовик сглотнул комок в горле, грубо давя истерическую
рекургитацию. Рвота не произошла. Явно действовала спонтанная
эксплозивность, молниеносно спутавшая у Вовика все представления о широте
гендерных ролей в обществе и субкультуре. Так ведут себя начинающие
институтки при первых пробах менета. Почему же тогда у математика
раскованная сексуальность зазбоила? Скорее всего, сшибка у носителя
революционных университетских традиций произошла на почве всплеска
шизофрении. Математик слабо всхлипнул и попытался раздавить собственные
тестисы ляжками моментально занемевших ног. Но самоагрессия не достигла
существенной мужской атрибутики. Имели место лишь малые повреждения - но и
они мешали Вовику спокойно сидеть и лежать. Чувствовалось, что исследователь
порядком намаялся за свою математическую жизнь от всяких "углубленных
тестирований". В отношениях с мужчиной вообще требуется деликатности больше,
чем с незамужней женщиной или серым дворовым котом. Тактика Клары Николаевны
оказалась слишком прямолинейной, не гибкой, с позволения сказать, сиволапой.
Так откровенно давить на интеллигента-эстета, да еще зараженного
мусульманским мистицизмом ни в коем случае было нельзя. Надо быть ласковее,
терпимее, нежнее. "И ты увидишь, что горы, которые ты считал неподвижными, -
вот они идут, как идет облако по деянию Аллаха, который выполнил в
совершенстве все. Поистине, Он сведущ о том, что вы творите!" (Сура 27 айат
90).
Вовик в сердцах слопал все два блюда, поданных из больничной кухни и
издававших сногсшибательный запах, до капли, до крошки. Только чтобы
оттянуть время, он пытался выпросить добавку, но ему отказали - нельзя
терять форму перед "тестированием", кровь отливает от кавернозных тел к
желудку. А потом потреблять казенную пищу - не безвредно! Не стоит повышать
риск возможного заражения гепатитом "А" или "В, С" и так далее. И только
закончил он запивать пищу и горе компотом, как явилась медицинская сестра,
показавшаяся всем архангелом, вооруженным обоюдоострым мечем. С помощью
такого оружия обязательно в конце пути усекают голову избраннику. Женщина в
белом саване-халате повела Вовика на экзекуцию. Смертник шел по коридору,
как на голгофу, - на него было трудно смотреть без слез, и мы, все его
соседи по палате, плакали от души. Словно крокодилы, убитые горем по поводу
чрезмерного падежа своих товарищей в засушливое лето в саванне, мы
обливались остатками внутренней влаги. В сердце томился восторг и почитание
явления мученичества, наконец-то возникшего рядом с обыденностью жизни. В
голове волчком, точно беснующийся шаман, крутилась рифмованная абракадабра,
казалось, что кто-то колотил в бубен:
Цифры, углы, биссектрисы...
Ужасы эти - вроде не мифы...
Хищность женщины-крысы
усугубляет любви аппетиты
и расширяет души повороты.
Самка с самцом - живоглоты
не укрощают ударной работы.
Нормы азарта у случки круты.
Бьемся за качество до немоты.
Математик вполне математически осознавал, что "аппетиты разгораются во
время еды". Женщина-психиатр, влюбленная в Лобачевского, вполне могла
оказаться "ненасытной тварью" - великий математик, в конце-то концов, имел
дело только с Бесконечностью! Мы, провожая взглядом спину Владимира
Георгиевича, согбенную под тяжелейшим грузом ответственности, тоже понимали,
что теория вероятности - очень хитрая штука. Здесь не знаешь точно: где
потеряешь, а где найдешь? Математик свободной от поддержания падающих штанов
рукой хватался за давно некрашеные стены. Но рука его тут же соскальзывала
по слизи рыданий множества душевнобольных, оставленной на стенах коридора.
Вероятность, бесконечность и невесомость в сознании Вовика сплелись крепко
накрепко, не считая возможным оставлять за мучеником право выбора.
Возможность "санитарных потерь", как говорят военные перед большой бойней, -
не миф, а реальность. Грусть навалилась на наши сердца неожиданно и
трагически томно. Коллектив тихо отступил вглубь палаты. Ноги сами собой
подкосились, и тела наши рухнули на больничные койки. Мы томились, снедаемые
загадочностью поворота событий, алкающие финала, несущего с собой один лишь
верный ответ на давний вопрос, поставленный гениальным классиком: "Быть или
не быть"?!
А наш доморощенный Гамлет тем временем еле-еле волочил ноги по полу
коридора старинной психиатрической больницы, ласково освещаемого, так
называемыми, лампами дневного мерцания. Неоново-фиолетовый свет,
нещадно-интимно подмигивая, создавал атмосферу заброшенной покойницкой. В
ней витали духи Добра и Зла, подбирая каждый себе по вкусу метущуюся
человеческую сущность. Там на перекрестке двух дорог - в туалет и в
ординаторскую - они и встретили нашего страдальца, взяли его под руки
холодными когтистыми лапами и, как заказную бандероль, посылаемую с
уведомлением, поволокли к Кларе на суд неправедный! По дороге из той
бандероли просыпался от страха белый порошок, слегка напоминающий споры
сибирской язвы - страшного препарата, ставшего современным орудием,
задуренного религиозной идеологией "пролетариата" несвободного от глупости
Востока. Но, как потом окажется, белый порошок был перхотью с головы
математика, да белым песком его, перемолотых от угрызения совести,
гениальных мыслей.
Да, мы сгорали от блудливого любопытства, но мы и откровенно грустили.
И то сказать, кем можно заменить хорошего собеседника в больничной палате?
Маловеры и любители "клубнички" могут подумать, что кем-то из соседнего
женского отделения - чушь собачья! Всем известен ответ на сакраментальный
вопрос: "Что может дать молодая красивая француженка? Ничего, кроме того,
чтобы еще раз дать!" Женщина не может быть достойным собеседником
продвинутого мужчины. Она может быть только соучастницей в любовном акте - в
совокуплении. И то, говоря откровенно, женщина, наделенная слишком высоким
самомнением, - не столь уж и обязательный компонент для сексуальных
откровений опять-таки для продвинутого мужчины. Но не того - заряженного
афродизиаками, кантаридином и прочей мутотой из богатейшего арсенала авантюр
всяких там сексопатологов - Щегловых, Прудоминских, Свядощей, Либихов. А
только того - погруженного в "мир уединенности" с помощью приятной, высокой
коллективной мужской беседы. Это только глупенькие субретки полагают, что
как только мужики собираются вместе, то сразу же начинают разговоры о бабах.
Ошибка! Причем, трагическая! Мужчины-интеллектуалы - не из Московского
театра сатиры, конечно, - наклонены все же к музыке мысли, а не к музам из
государственных симфонических оркестров. А приятным собеседником в
больничной палате, когда время тянется неимоверно медленно, а хвори терзают
страшными домыслами, может быть только однополое существо - это спаситель
жизни, наместник интеллектуального восторга.
Димыч разорвал тишину многообещающим заявлением:
- Все собираюсь спросить у Вовика, есть ли у него родственники. Знал я
одного его однофамильца - Федорова Александра Георгиевича. Преподавал он у
нас в институте один нелепый предмет - социальную гигиену, медицинскую
демографию, от которых ни тепло, ни жарко никому. Был он доктором
медицинских наук, вроде бы неглупым парнем. Потом вдруг в одночасье
собрался, оставил профессорскую кафедру, уволился из института. Даже
Лобачевский так не поступал. Федоров А.Г. умотал на торговом судне в дальние
моря - загорелось ему путешествовать, красотами мира любоваться.
- Может быть, он умом тронулся, как и мы. - вклинился в рассуждения
Василий. - Я бы лично никогда не оставил профессорской должности. Можно себе
представить, какой почет, зарплата и работка не пыльная - трепи себе языком
глупым, ленивым студентам, неси всякую бень. Они же по неграмотности не
разберутся, чего он там им наплел - где правда, а где вымысел, фантазия?
- Однако, Василий, у тебя забавные представления о преподавательской
работе - попытался поправить охранника Димыч.
- А что, разве я неправильно мыслю? - уточнил позицию Василий. - Мне
всегда казалось, что почет и безделье сочетаются.
Явно назревала горячая дискуссия. Я не прочь был поприсутствовать,
насладиться дуэлью, увидеть лица волонтеров, когда скрестятся шпаги в
горячем споре. Интересно, что победит - интеллект или кондовый прагматизм
неуча - пролетария, парня от сохи?
Первым в атаку пошел Димыч, но он слишком слабо размахивал саблей:
- Василий Сергеевич, в нашей стране заниматься серьезной наукой страшно
трудно. Во-первых, никто особо ее не кормит - нет денег на эксперименты,
лаборатории, оборудование, на достойную зарплату ученым. Во-вторых, "русский
характер" особо подвинут на интриги - на этом поле конкурентам
неограниченное раздолье. В-третьих, результаты твоих исследований могут
моментально слизнуть, как корова языком щепотку соли, всякие там именитые
мудозвоны, готовые горло твое использовать, как ручной тормоз на велосипеде.
Все ясно, Вася?
- А какого хера выходить на ринг, если не чувствуешь в себе силы.
Взялся за гуж - не говори, что недюж. - Василий и не собирался соглашаться с
доводами профессионального ученого. Рабочая смекалка подсказывала ему иную
логику. Пролетариату - гегемону нет равных в разбирательстве любых споров.
- Да,.. Василий, в разговоре с тобой требуются, конечно, совершенно
другие аргументы. - уныло потянул Димыч.
- Никаких аргументов и не требуется. И так известно: "Против лома - нет
приема!" - парировал гордый Василий.
Можно было вполне спокойно закруглять дискуссию. Но Димыч еще не
выговорился и продолжал наседать на собеседника:
- Вася, я ведь вещаю не о науке и даже не за науку. Я толкую о том, что
в нашем клане не каждый решится на то, чтобы послать все в такманду!
Понятно?
Василий теперь, словно соболезнуя всем пострадавшим от науки,
утвердительно мотнул головой, буркнув:
- Ты, Димыч, не расклеивайся, не переживай. У нас с тобой просто разные
планиды, а отсюда и неувязочки с философией получаются. Давай, вали, -
рассказывай дальше про твоего свихнувшегося профессора.
Ученый посокрушался еще немного, но, осознав, что правды в этом споре
не добиться, махнул рукой и продолжил:
- Самое интересное, что по возвращении из путешествий, он порвал с
ученым миром полностью, перестал множить свои научные труды, а занялся
художественной литературой.
- Пишет детективы, что ли? - спросил недоумевающий Василий.
- Хуже того, он пишет психологические романы в духе экзистенциализма:
городит в них не весть что! Но иногда складно получается. Некоторые коллеги
пытались его унять, но он послал всех очень далеко, заявив, что его ничье
мнение о литературе, вообще, и о его виршах, в частности, не интересует.
Пишет он, оказывается только для себя - просто у него зудит воображение, и
проявляются творческие писчие судороги.
- Во дает, белый аист! Хороший он, оказывается, парень твой профессор.
Его бы к нам в палату на излечение от шизофрении - наговорились бы вдоволь.
- опять смело выступил Василий. - Меня лично всегда интересовали писатели:
как там у них все складно строится, вроде бы "словечки", а из них порой
такие занятные "рекбусы" складываются, почти как у Аркаши Райкина, царство
ему небесное! Все эти современные говнюки-пародисты, юмористы в подошвы ему
не годятся, как бы не пыжились, не изощрялись, разные голоса из себя не
вдавливали, чревовещатели херовы!
Разговор явно переходил в другую плоскость, и конца ему, видимо, не
будет. Но, на счастье, отомкнулась дверь, и на пороге показался бледный
Вовик. Губы у него дрожали, руки и плечи тряслись, ноги, по всей
вероятности, не чувствовали земную кору. Мученик прошелся до своей койки,
рухнул снопом и затих. В комнате нависла гробовая тишина, только из коридора
долетали сдавленные причитания каких-то страждущих выздоровления. Но те
звуки были лишними, хотя бы потому, что от психических заболеваний простые
смертные не выздоравливаю. Побеждают лишь те, кто рано понял, дефектность
психиатрии, как науки. Для пациентов это - не клиническая медицина, а
развлечение, наслаждение. Кому еще дано пребывать в ином мире, в другом
измерении. К такому развлечению сильно прикипают душой сами врачи-психиатры.
Их потом за уши не оттащишь от такой занятной жизни. Словно для игры, для ее
приукрашивания, они расширяют возможности жонглирования диагностическими
шарами - перечислением симптомов и синдромов, спорами вокруг разных
малосущественных пустяков. Они, как большие дети, постепенно уходят в
словесную казуистику, заменяя игрой реальную жизнь. Такие развлечения и
заводят многих эскулапов в конце концов в лоно прогрессирования собственной
предрасположенности к шизофрении. Известно, что подобное тянется к
подобному: потому в психиатрию идут люди, изначально малость тронутые умом.
Вовик очнулся только к ужину, напрочь отказался продолжать разговоры о
геометрии Лобачевского, а решил поделиться своими новыми личными
переживаниями. Оказывается, Клара битых два часа мучила нашего товарища
обследованиями с помощью разных утомительных методик, все время, подводя
почву для убийственно-рациональных выводов. Но все она устраивала так, что
те выводы делала как бы вовсе и не она, а сам Вовик. Он словно сам на себя
наговаривал - писал доносы на свою "личность". Он так запутался уже во время
наката методики Люшера, в которой задействованы цветовые символы, что перед
глазами, как ему казалось, пошли оранжевые, желтые, зеленые круги. Выводы
лепились сами собой: Алевтина - никуда негодный сексуальный партнер и
необходимо срочно переориентироваться на женщину фактуры Клары Николаевны.
Все складывалось с такой абсолютной точностью, с максимально выверенной,
почти математической, логикой, что Вовик стал терять сознание. Но сквозь
наплывающий туман вдруг забрезжило спасительное воспоминание о том, что он
дальтоник, то есть у него напрочь искажено восприятие цвета. Это означало,
что вся та галиматья, нагороженная Кларой Николаевной, рушилась решительно и
одномоментно. Вовик стал заметно прозревать, восстанавливать свой
математический облик, оттаивать сердцем и печенью. Но, когда он сообщил о
своем дальтонизме веселящейся, как ведьма на шабаше, Кларе, она тут же со
всего размаха грохнула папкой с тестом Люшера по никуда не годной башке
пациента. Вовик впервые, может быть, понял, что значит "тернистый путь" в
науке, и что милосердие и врачевание - две стороны одной медали. Но разные
ее стороны!
От удара об острый угол объективной реальности у Вовика, как и
следовало ожидать, возникло "нигредо". Для тех, кто не знает этого термина,
стоит пояснить, что это латинское слово, пришедшее из алхимии. Оно
обозначает в психологии умственную дезорганизацию, возникающую, как правило,
говоря языком скучной науки, в процессе "ассимиляции бессознательных
содержаний". Димыч объяснил нашей вшивой команде не только прямое значение
этого термина, но и его алхимический подтекст. Алхимики, оказывается,
довольно успешно занимались врачеванием, причем, много сделали в области
лечения больных с неврозами. Конечно, этот термин был введен намного позже,
а тогда все рассматривалось, исходя из понятия "тени", различных ее
аспектов. Ну, к примеру, интерес к знанию о себе - то, что сейчас называется
"внутренняя картина болезни и социализации", - трактовался с подачи ловких
эскулапов обывателю, как захватывающее приключение. Размышления в этом
направлении тащили врача и пациента дальше и глубже в неведомое и запретное.
Легко предугадать, что не вполне исчерпывающие знания и подготовленность
участников виртуального приключения чреваты "перемещением за грань", то есть
туда, откуда выхода уже не. Возникало замешательство и основательное
помрачение ума. Пациент погружался в пучину личностных проблем, неведомых
ему доселе. О их существовании он никогда прежде и не догадывался. Алхимики
приравнивали нигредо к черной меланхолии, используя и поэтические ассоциации
понятного рода. Например, "черное, чернее, чем черное" - это был образ ночи
или неожиданно прилетевшего черного ворона. Наверняка Эдгар По позаимствовал
своего "Ворона" из этой копилки, находясь в состоянии прилива черной
меланхолии. Таким образом, черный образ мира в средневековой алхимии
представлялся загадочным нигредо. Его символической парадигмой был металл
свинец. Пришлепнутый увесистой печаткой из такого металла к плоскости жизни
человек ощущал себя лишенным своего "Я", отброшенным на самое дно, в
преисподнюю, отринутым на произвол судьбы. Мир окружающей нас жизни,
особенно если поменять ночь со днем, становился камерой обскуры, в которой
темно, мрачно, жутко, страшно, тоскливо, уныло и отвратительно, прежде всего
из-за того, что все перевернуто наоборот.
Алхимики-то считали, что нигредо - начало всех начал, потому что все
должно сперва перегнить, как компост, а сознание распасться на составные
частицы, превратившись в исходный материал для свободного творчества
природы. Они замечали, что всякая достойная деятельность вначале имеет
привкус горечи и гнили. Будущее для них видится смутным и беспросветным,
лишенным надежды на избавление от пустоты и одиночества. Отсюда возникает
огромная тяга к смерти. На таком обструкционном поприще самооценок возникает
"негативная инфляция", часто не имеющая никаких реальных оснований, однако
захватывающая горло человека, как "ледяная рука старухи с косой" и уводящая
в сад страшных теней после моментального и безболезненного удушения.
Димыч пояснил, что "obscure" в переводе с латинского означает "темно,
неясно, непонятно". Иначе говоря, быть в камере обскуры - значит пребывать у
негра в жопе. Древний мифологический образ ночного плавания по морю тоже
является архитипичным свидетельством утраты энергии, развития депрессии,
ухода в невроз. Зыбкость морской пучины под тобой - это тихая поступь
ощущения приближения катастрофы, готовности к беспрекословному спуску в Ад,
путешествию в Гадес навстречу с духами, уволакивающими тебя еще дальше - в
сферу бессознательного. Ну, а когда, путешественника еще и заглатывает
дракон, то, слов нет, либидо оформляется в отвратительный психологический
трансвестизм - происходит переодевание "самости" в "антисамость". Победа над
драконом, морским чудищем - свидетельство достижения адаптации и выхода из
невроза.
Димыч так увлекательно развивал всю эту мутотень из психоанализа, что
мы все слушали новоиспеченного оракула, раскрыв рот. Очарование разрушил
Василий неуместными рыданиями и судорогами: его увлечение метафорическими
образами привело к тому, что он обоссался, и теперь плавал в больничной
постельке, словно человекообразное чудище в море-океане. Димыч таким образом
добился своеобразного инсайта! Когда откачали Васю, умыли его, отправили
сушиться матрас и полностью перестелили постельку, то Димыч во всеуслышанье
заявил:
- Мой рассказ, господа, - это только детские сказки. Нам бы пригласить
сюда доктора медицинских наук Федорова Александра Георгиевича - странного,
но интересного человека - он бы нам мозги-то быстро поправил своими
фантазиями. Я полагаю, что лучшего романиста нет в современной эпохе! Старик
владеет редким даром экзистенциализма в литературе, повернутого на
медицинское болото. Одно меня сдерживает: пожалуй, в нем давно поселилась
шизофрения с более толстой жопой, чем у нас у всех вместе взятых.
Вовик быстро поднял голову, и Димыч это заметил первым. Сдается мне,
что он весь тот спектакль разыгрывал "под Вовчика". Он куражился для того,
чтобы подготовить его к откровенной беседе. И Вовик раскололся без
сопротивления:
- Димыч, ты о каком Федорове говоришь? У меня брат есть Александр.