Страница:
человека, с ними ознакомливающегося. Искусство, религия и философия в их
логическом развитии никогда не могут быть сведены к единству. Обязательность
вывода для всех без исключения людей мы встречаем только в некоторых частях
научного мировоззрения - в областях, доступных его методам, образующих
формальную действительность, хотя бы они раньше и были охвачены религиозными
или философскими концепциями (В.И.Вернадский, Очерки по истории современного
научного мировоззрения).
Говорили: идите к нам, у нас - полный реализм, живая жизнь; вместо
ваших фантазий и мечтаний откроем живые глаза и будем телесно ощущать
окружающее. И что же? ... Оказывается - полный обман и подлог. Оказывается:
на горизонт не смотри, это наша фантазия; на небо не смотри - никакого неба
нет... глазам не верь, ушам не верь... Батюшки мои, да куда же мы это
попали? Какая нелегкая занесла нас в этот бедлам, где чудятся только одни
пустые дыры и мертвые точки? Нет, дяденька, не обманешь. Ты, дяденька, хотел
с меня шкуру спустить, а не реалистом меня сделать. Ты, дяденька, вор и
разбойник (А.Ф. Лосев, Диалектика мифа).
Несмотря на тесную связь науки и теологии в Западной Европе, нужно
отметить, что причиной преследования Джордано Бруно (1548-1600) и Галилея
инквизицией явились не их научные исследования и взгляды, а именно
теологические концепции и особенно политические интриги, жертвой которых
пали многие выдающиеся люди этого по-своему жестокого времени. Что касается
существа научной деятельности Дж.Бруно, А.Ф.Лосев пишет:
Отрицая всякие личностные подходы к бытию и взывая ко всеобщей
закономерности, он, конечно, был предшественником новейшей точной науки. Но,
будучи пантеистом и диалектиком неоплатонического типа, он, конечно, имел
мало общего с этой точной наукой. Здесь достаточно указать на его учение о
магии, которая была для него самой точной и самой жизненной наукой (Эстетика
Возрождения).
Эта тема также обсуждается в книге Ф.А. Йейтса "Джордано Бруно и
герметическая традиция" (М, 2000). Главным обвинением против Бруно был не
спор о вращении Земли, а его воззрения о таинстве евхаристии
(пресуществления). Этой темы, возможно невольно, коснулся и Галилей своими
атомистическими теориями в применении к качествам вещества (согласно
исследованиям историка П. Редонди, главную роль в его обвинении сыграла
книга "Пробирщик" (1623), на которую поступил донос в инквизицию).
Часто их обоих называют "мучениками" в науке, хотя для Джордано Бруно
астрономия была лишь средством выражения своих философских и теологических
идей. Галилея же судили отчасти потому, что ему ошибочно приписывали цели
Джордано Бруно (Д.С. Лернер, Э.А. Госселин, Галилей и призрак Джордано
Бруно, В мире науки, 1987, No1).
В то же время экспериментальный метод Галилея никогда не подвергался
сомнению церковью. Как и Джордано Бруно, Мигель Сервет преследовался
католической церковью, а затем был осужден протестантами Женевы за отрицание
догмата о св.Троице и активную политическую деятельность.
Основные черты рационалистической философии Рене Декарта (1596-1650)
состоят в упоре на самосознание (а не внешний опыт) и в дуализме разума
(духа) и материи, породившем трудную проблему их связи. Несмотря на
механистическое воззрение, он оставался верующим человеком, хотя его
отношения с католической церковью были непростыми (по тем же причинам, что и
у Галилея). Декарту и Лейбницу принадлежит вероятностный подход к описанию
физических объектов, выходящих за внутренний мир человека, о котором только
и могло быть получено достоверное знание.
Весьма сложной является и крупнейшая фигура европейской научной
революции - Исаак Ньютон (1643-1727). Будучи глубоко религиозен, он, хотя и
занимал должность в колледже св.Троицы (Тринити), придерживался
самостоятельных еретических антитринитарианских убеждений, близких к
арианству. Следует также отметить влияние на Ньютона группы "кембриджских
платонистов", особенно Генри Мора (1614-1687), который познакомил его с
герметизмом. Отсутствие философских утверждений в научных трудах Ньютона
обусловлено скорее нежеланием вступать в опасные теологические споры, чем
равнодушием к метафизическим проблемам. Как бы то ни было, философские
взгляды Ньютона имели далеко идущие последствия.
До тех пор, пока в европейской культуре в основе представлений о
природе как божественном творении лежала ортодоксальная тринитарная
концепция, ничто не могло разрушить антропоцентричность средневекового
образа Вселенной. И лишь после того, как из фундамента христианского
мироздания было удалено представление о Сыне-богочеловеке как ипостаси,
единосущной Отцу, Троица Афанасия была заменена единым Богом
антитринитариев-деистов, "распались концы" старой Вселенной. Ее заменил
бесконечный однородный изотропный универсум, предельно чуждый
антропоцентризму и антропоморфизму. Самый серьезный, решительный удар старой
Вселенной был нанесен антитринитарием Ньютоном: будучи связан еще с
теологией, его образ мира уже не является христианским (Л.М. Косарева,
Рождение науки Нового времени из духа культуры, М., 1997, с.357).
Ньютон сделал свои основные открытия в области физики и математики в
молодом возрасте и публиковал их часто с опозданием на десятки лет в
полемике с Лейбницем и Гуком (этому примеру следовали позднее ряд других
крупных ученых - Кавендиш, Гаусс, Хевисайд). Большую часть своей жизни он
посвятил толкованию апокалиптических книг Библии (впрочем, достаточно
рационалистическому) и алхимическим исследованиям. Существует ряд легенд и
собственных утверждений Ньютона о достигнутых им успехах в алхимии; здесь
его предшественником был Роберт Бойль (1627-1691). Эти факты (однако в
крайне "светском" осмыслении) можно найти, например, в Британской
энциклопедии и в книге С.И.Вавилова "Исаак Ньютон". Как пишет в ньютоновской
биографии Дж.Кейнс (J.Keynes), Ньютон был последним из великих магов, а не
первым из великих ученых. По словам Вестфалля (R.S.Westfall, Force in
Newton's Physics, 1971, цит. по работе М.Элиаде "Кузнецы и алхимики", в кн.
Азиатская алхимия), "современная наука есть результат брака герметической
традиции с философией механики". В указанной работе Элиаде можно найти и
другие ссылки на академические труды, подтверждающие эпиграф к разделу
(цитату из У.Эко).
В то же время не подлежит сомнению и оригинальный стиль Ньютона. Следуя
во многом математическому методу Декарта, он не применял его до логического
конца, а удачно сочетал с индуктивным методом, что и определило успех новой
натурфилософии. Субъективность картины мира, построенной в результате работ
Ньютона и его последователей, подчеркивается В.Паули ("в семнадцатом
столетии они зашли немного дальше, чем следовало", что и привело к
детерминистической системе организации мира, см. K.V. Laurikainen, р.55).
Не следует считать, что идеи Ньютона исчерпывали направление
формирования и лицо классической физики. Помимо ньютоновской механики,
вторую ее сторону составила теория электромагнитного поля, созданная
Максвеллом и Фарадеем. Последний был убежденно религиозен и всю жизнь
состоял "пророком" одной из радикальных протестантских (пресвитерианских)
общин.
Фарадей никогда не был последовательным ньютонианцем; он никогда не
сводил все явления на движение, он был сознательным противником атомистов.
Исходя из своих идей, он делал опыты и развивал взгляды, резко
противоположные господствующему научному мышлению (В.И.Вернадский, Очерки по
истории современного научного мировоззрения).
Попытки историософского осмысления формирования науки можно найти,
например, в трудах О.Шпенглера, который разработал концепцию относительно
независимых "культур" (постепенно вырождающихся в "цивилизации"), сменяющих
друг друга в ходе исторического развития. В частности, он проанализировал
связь господствующих в науке, принадлежащей к той или иной культуре,
мировоззренческих установок (говоря современным языком, парадигм) со
свойственными этой культуре тенденциями не только в религии, но и в
живописи, музыке и т. д.
Итак, не может быть сомнений, перед нами полная идентичность в
последних основаниях формы физики с математикой, религией и большим
искусством... Сила, двигающая массы, вот что изобразил Микеланджело на
потолке Сикстинской капеллы, вот что вознесло фасады соборов, начиная с
первого примера "Il Gesu" вплоть до мощной выразительности у Делла Порта и
Мадерна, что вознесло фугированный стиль со времен Орландо Лассо до
колоссальных звуковых масс церковной музыки XVIII в., что наполняет мировым
событием расширенную до бесконечности сцену Шекспировых трагедий и что,
наконец, Галилей и Ньютон заколдовали в формулы и понятия (О. Шпенглер,
Закат Европы, т.1, с.518, 519).
Указание на связь науки с религией здесь кажется достаточно глубоким,
хотя сама религия при этом рассматривается скорее как "феномен культуры". В
целом такой подход представляется достаточно интересным для анализа
некоторых проблем социологии и психологии научного творчества.
Нет науки без бессознательных предпосылок, над которыми никакой
исследователь не имеет власти, притом таких предпосылок, которые можно
проследить с первых дней пробуждающейся культуры. Нет естествознания без
предшествовавшей ему религии. С этой точки зрения нет разницы между
католическим и материалистическим природосозерцанием, они говорят одно и то
же разными словами (!)... современная механика есть точь-в-точь слепок с
христианских догматов (!!) (там же, с. 499).
В то же время любой субъективный подход, ставящий во главу угла
обстоятельства повседневной жизни творцов культуры и оставляющий в стороне
содержательную часть науки, по-видимому применим лишь для обсуждения
сравнительно второстепенных вопросов. В крайних своих проявлениях такой
метод может быть использован для деления науки на арийскую/неарийскую,
пролетарскую/буржуазную и т.д.
Вполне возможно различать католические, протестантские и атеистические
понятия силы. Спиноза, как еврей, следовательно душевно принадлежавший еще к
магической культуре, не был в состоянии вообще принять фаустовское понятие
силы. Оно отсутствует в его системе. Удивительный признак интенсивности
исконных понятий проявляется в том, что Герц, единственный еврей среди
больших физиков нынешнего времени, один из всех сделал попытку решить
дилемму механики путем исключения понятия силы (там же, с. 550).
На самом деле, как обсуждалось в главе 2, реальное отличие "еврейского"
(библейского) подхода от западного технократического (который как раз и
близок к магии) заключается в том, что в качестве высшей ценности
рассматривается человек. Сила всегда - на стороне Нимрода, который в
традиции иудаизма противопоставлен Аврааму:
Сыны Хама, Хуш, Мицраим, Фут и Ханаан. ... Хуш родил также Нимрода; сей
начал быть силен на земле; он был сильный зверолов пред Господом [Богом],
потому и говорится, сильный зверолов, как Нимрод, пред Господом [Богом].
Царство его вначале составляли, Вавилон, Эрех, Аккад и Халне в земле Сеннаар
(Бытие 10:6-10).
4.2 Современная наука
Нам в мечети твердят: Бог основа и суть!
Мудрецы нас к науке хотят повернуть.
Но, боюсь, кто-нибудь вдруг придет и заявит:
Эй, слепцы! Есть иной, вам неведомый путь!
(О.Хайям)
Но разве не проклятье тот факт, что со времен появления науки и
христианство и человек тешатся самообманом, доказывая себе самоочевидные
истины, пыжатся от удовольствия, умножая эти доказательства - только тем и
живут! (А. Рембо, Невозможное)
И я отошел от Фрэнка, как учили меня Книги Боконона. "Берегись
человека, который упорно трудится, чтобы получить знания, а получив их,
обнаруживает, что не стал ничуть умнее, - пишет Боконон, - И он начинает
смертельно ненавидеть тех людей, которые так же невежественны, как и он, но
никакого труда к этому не приложили" (К. Воннегут, Колыбель для кошки).
Их век выносит на-гора, и - марш по свету,
Одно отличье - номера, другого нету!
О, этот серый частокол - двадцатый опус,
Где каждый день, как протокол, а ночь, как обыск,
Где все зазря, и все не то, и все непрочно,
Который час, и то никто не знает точно (А. Галич).
По мере того как наука все больше и больше доказывала свою практическую
эффективность и полезность, она все дальше и дальше отходила от своих
религиозных, мистических и магических корней, все больше и больше
претендовала на роль "единственно верного" мировоззрения. XVIII век вошел в
историю европейской мысли как "век Просвещения", век ломки традиционных
мировоззрений, роста материалистических и атеистических настроений, которые,
начиная с этого времени, начинают ассоциироваться с "научностью".
Складывается новая, "научная" мифология:
Для науки XVIII-XIX столетий ее собственные категории отнюдь не в такой
мере реальны, как мифически реальны для сознания его собственные категории.
Так, напр., Кант объективность науки связал с субъективностью пространства,
времени и всех категорий. И даже больше того. Как раз на этом субъективизме
он и пытается обосновать "реализм" науки ...
Я категорически протестую против... лженаучного предрассудка,... что
наука побеждает миф... Если брать реальную науку..., творимую живыми людьми
в реальную историческую эпоху, то такая наука не только сопровождается
мифологией, но и реально питается ею, почерпая из нее свои исходные
интуиции... Когда "наука" разрушает "миф", то это означает только, что одна
мифология борется с другой мифологией (А.Ф. Лосев, Диалектика мифа).
В наше время уже приходится делать оговорки типа нижеследующей:
Кстати, не все то, что не наука, уж обязательно плохо. Любовь,
например, тоже не наука. Словом, когда какую-то вещь называют не наукой, это
не значит, что с нею что-то неладно: просто не наука она, и все
(Фейнмановские лекции по физике, вып. 1-2, М., Мир, 1976, с. 56).
История формирования современной науки (см. предыдущий раздел) не
подтверждает претензии материализма на какую-то особо тесную связь с наукой
и расхожие мнения о ненаучности идеалистических взглядов:
Наука и научность не есть признак материализма. Идеалисты тоже
разрабатывают и создают науку; и научность построений прельщает их не менее,
чем материалистов. "Реализм", "жизненность", "практика" и прочие принципы
тоже не характерны для материализма. Это - чисто религиозные категории; и
всякий религиозный человек также хочет утверждаться только на подлинно
реальном бытии, только на жизненном опыте... Даже и призыв к земной жизни не
характерен для материализма, так как все язычество есть не что иное, как
славословие земле, плоти, земным радостям и утешениям, а язычество есть
мистика. Единственное и исключительное оригинальное творчество
новоевропейского материализма заключается именно в мифе о вселенском мертвом
Левиафане... Ведь это же подлинное чудо - появление вещей из материи
(А.Ф.Лосев, Диалектика мифа).
Со словами Лосева перекликается апокриф начала нашей эры.
Иисус сказал: Если плоть произошла ради духа, это - чудо. Если же дух
ради тела, это - чудо из чудес. Но я, я удивляюсь тому, как такое большое
богатство заключено в такой бедности (Евангелие от Фомы 34).
В век Просвещения окончательно закрепилась тенденция, возникшая в эпоху
Возрождения: внимание "интеллектуальной элиты" Западного мира оказалось
окончательно перенесено с высших "потусторонних" реальностей на тварный мир:
Средневековье основано на примате трансцендентных реальностей, Новое же
время превращает эти реальности в субъективные идеи. Отсюда весь
рационализм, субъективизм и индивидуализм Нового времени (А.Ф.Лосев,
Диалектика мифа).
Однако полностью разорвать пуповину, связывающую науку с магией и
неортодоксальными религиозными взглядами, так и не удалось. Рецидивы
оккультизма и мистики в научной среде, конечно, не являются случайными.
Неоднозначные явления этого рода происходили и при рождении новой физики на
границе XIX-XX веков. Достаточно вспомнить спиритизм, месмеризм,
исследования многочисленных излучений (физическими из них оказались только
рентгеновские и гамма-лучи), в которых принимали участие и крупные ученые
(например, Крукс, Бутлеров). Достаточно решительные претензии заявляет здесь
классика оккультизма.
[Наука забывает, что] все наиболее яркие личности в науке были
алхимиками, астрологами и магами, о чем свидетельствуют Парацельс, Ван
Гельмонт, Роджер Бэкон и другие. Но постоянство никогда не было
отличительным свойством современной науки. Она свято верила во все, что
сейчас отрицает, и отрицала все, во что верит сейчас, начиная от циркуляции
крови и кончая паром и электрической энергией... Последняя четверть нашего
[XIX] века являет небывалый всплеск оккультных исследований, и магия опять
обрушивает свои могучие волны на скалы церкви и науки, которые она медленно,
но верно разрушает (Е.П. Блаватская, Каббала и каббалисты в конце XIX века).
Прямое продолжение эти идеи получили в оккультизме третьего рейха, где
они были соединены с "обычной" военной техникой (см. Л.Повель, Ж.Бержье
"Утро магов"). Согласно ставшей знаменитой фразе из этой книги, "гитлеризм -
это магия плюс бронированные дивизии" (к сожалению, под это определение
вроде бы подпадает также значительная часть столь популярной сейчас среди
молодежи современной фантастической литературы и других подобных явлений
массовой культуры).
Надеюсь, в свое время мы [бесы] так научимся разбавлять науку эмоциями
и мифами, что вера в нас (под измененным названием) проберется и обоснуется
в них, тогда как душа человека останется закрытой для веры во Врага [т.е. в
Бога; текст написан от имени беса]... Если нам когда-либо удастся создать
изделие высшего качества - мага-материалиста, не только использующего, но и
почитающего то, что он туманно и расплывчато называет "силами", отрицая при
этом невидимый мир, мы будем близки к победному концу (К. Льюис, Письма
Баламута).
Научная революция в начале XX века, прежде всего связанная с созданием
теории относительности и квантовой механикой, во многом перевернула
представления науки о мире. Следует подчеркнуть, что, вопреки
распространенному мнению, современная естественнонаучная картина не основана
на классической физике. Лишь квантовая механика с ее новыми фундаментальными
законами позволила что-то понять в микромире (см. гл. 9) и одновременно
поставила перед учеными ряд трудных проблем (см. гл.10).
Научный подход Эйнштейна, стоявшего у истоков революции в физике,
существенно отличался от ньютоновского положения "hypotheses non fingo",
которое он считал устаревшим ("Счастливый Ньютон! Счастливое детство
науки!"):
В настоящее время известно, что наука не может вырасти на основе только
опыта и что при построении науки мы вынуждены прибегать к свободно
создаваемым понятиям, пригодность которых a posteriori можно проверить
опытным путем. Эти обстоятельства ускользали от предыдущих поколений,
которым казалось, что теорию можно построить чисто индуктивно, не прибегая к
свободному творческому созданию понятий. Чем примитивнее состояние науки,
тем легче исследователю сохранять иллюзию по поводу того, что он является
эмпириком (цит. по книге А.Пайса "Научная деятельность и жизнь Альберта
Эйнштейна").
Представляется, что человеческий разум должен свободно строить формы,
прежде чем подтвердилось бы их реальное существование. Замечательное
произведение всей жизни Кеплера особенно ярко показывает, что из голой
эмпирии не может расцвести познание. Такой расцвет возможен только из
сравнения придумываемого и наблюдаемого (в кн.: Физика и реальность).
В творчестве Эйнштейна основную роль, по крайней мере, на эвристическом
уровне, играло не "строго научное мышление", состоящее из математических
выкладок и интерпретации результатов конкретных экспериментов, а наглядные
образы (например, связанные с распространением света, см.гл.14). В своих
исследованиях он всегда следовал собственной интуиции и проявлял невероятное
упорство в попытках создания Единой теории поля, несмотря на отсутствие
какой бы то ни было эмпирической основы и "социального заказа" для такой
деятельности в его время. Несмотря на свою всемирную славу, вторую половину
жизни он был по-видимому почти в полной интеллектуальной изоляции от
"физического сообщества", увлеченного приложениями только что созданной
квантовой механики к решению конкретных проблем. По-видимому, на Эйнштейна
оказала влияние (возможно, не всегда осознанное) религиозная мистическая
традиция иудаизма (в удачном сочетании с блестящей логикой талмудистов),
которая передавалась через предшествующие поколения:
Еще будучи довольно скороспелым молодым человеком, я живо осознал
ничтожество тех надежд и стремлений, которые гонят сквозь жизнь большинство
людей, не давая им отдыха... Выход отсюда указывался прежде всего религией,
которая насаждается всем детям традиционной машиной воспитания. Таким путем
я, хотя и был сыном совсем нерелигиозных (еврейских) родителей, пришел к
глубокой религиозности, которая, однако, уже в возрасте 12 лет резко
оборвалась... Для меня ясно, что утраченный таким образом религиозный рай
молодости представлял первую попытку освободиться от пут "только личного",
от существования, в котором господствовали желания, надежды и примитивные
чувства (А. Эйнштейн, Собр. научн. трудов, т. 4, с. 259, 260).
Религиозная основа мировоззрения Эйнштейна признается и в книге
современного психолога-практика Р.Дилтса, где, однако, с помощью техники НЛП
(см. главу 3) делается попытка сделать доступным стиль мышления этого
гениального ученого "для массового потребителя".
Ряд других крупнейших деятелей научной революции XX века, прежде всего
В. Гейзенберг и В. Паули, придерживались "идеалистических" и "мистических"
взглядов, о которых подробно рассказывается в главах 8 и 10. В частности, В.
Гейзенберг был сторонником платоновской философии, а В. Паули - сторонником
взглядов К.Г. Юнга, с которым он даже совместно опубликовал книгу. М. Планк
был убежденным верующим христианином. С другой стороны, заметным фактором
того времени было давление со стороны официальной советской идеологии и
желание сделать свои идеи более доступными для ученых социалистических стран
(тогда достаточно авторитетных и многочисленных благодаря государственной
поддержке). Н. Бор и М. Борн старались идти на уступки материалистической
философии, по крайней мере, в вопросах терминологии (см. книгу Лаурикайнена,
где говорится о влиянии на Бора советского физика Фока). В то же время, они
безусловно не были ни материалистами, ни позитивистами. М. Борн писал:
Но я сержусь за то, что ты упрекаешь меня в позитивистских идеях; этого
как раз мне только не хватало. Этих парней я терпеть не могу (из письма А.
Эйнштейну 31.03.48, цит. по: Эйнштейновский сборник 1972, М., Наука, 1974,
с. 48).
Н. Бор всю жизнь глубоко интересовался творчеством такого религиозного
философа как С. Кьеркегор, а также восточными религиями. Интересно отметить,
что, получив за научные заслуги дворянство, он выбрал в качестве герба
известный китайский символ инь и ян. Интерес к восточной философии
проявлялся и у ряда других физиков, например, у Д. Бома, который практиковал
индуистскую традицию. И. Раби писал о Р. Оппенгеймере (одном из создателей
атомной бомбы):
Я понял его (Оппенгеймера) проблему... Его проблемой было
самоотождествление (личность, identity)... Оппенгеймер желал любых
переживаний (experience). В этом смысле он никогда не концентрировался. По
моим ощущениям, если бы он изучал Талмуд и еврейский, а не санскрит, он стал
бы более великим физиком (цит. по: R. Rhodes, Dark Sun, N.Y., 1995, p. 241).
Обсуждать философские поиски и взгляды ведущих деятелей советской
науки, пожалуй, не вполне корректно. Разделяя судьбу других общественных
явлений, наука не могла формироваться в условиях свободного выбора, что вело
к ряду трагических противоречий.
Потеря корней и утрата традиции невротизируют массы, готовя их к
коллективной истерии, а коллективная истерия требует коллективной терапии,
состоящей в уничтожении свободы и установлении террора. Те государства, где
властвует рационалистический материализм, имеют тенденцию превращаться не
столько в тюрьмы, сколько в сумасшедшие дома (К.Г. Юнг, AION, с.207).
Марксизм, как и всякое развитое учение, в принципе давал возможность
обсуждения достаточно глубоких вопросов, примыкая в конце концов - через
Маркса и Гегеля - к достаточно глубокой, хотя и искаженной,
иудео-христианской традиции. Однако реально (особенно начиная с сороковых
годов) официальный "марксизм" представал в настолько неприглядной форме, что
(в значительной мере в силу подсознательного протеста) большинство советских
исследователей придерживалось позитивистских взглядов. Подобные взгляды едва
ли способствовали их научному творчеству, об истинных механизмах которого
сейчас можно только гадать (по-видимому, революция в России, устранив
социальные преграды, действительно позволила освободить творческий
потенциал, накопленный за много поколений в патриархальном обществе).
логическом развитии никогда не могут быть сведены к единству. Обязательность
вывода для всех без исключения людей мы встречаем только в некоторых частях
научного мировоззрения - в областях, доступных его методам, образующих
формальную действительность, хотя бы они раньше и были охвачены религиозными
или философскими концепциями (В.И.Вернадский, Очерки по истории современного
научного мировоззрения).
Говорили: идите к нам, у нас - полный реализм, живая жизнь; вместо
ваших фантазий и мечтаний откроем живые глаза и будем телесно ощущать
окружающее. И что же? ... Оказывается - полный обман и подлог. Оказывается:
на горизонт не смотри, это наша фантазия; на небо не смотри - никакого неба
нет... глазам не верь, ушам не верь... Батюшки мои, да куда же мы это
попали? Какая нелегкая занесла нас в этот бедлам, где чудятся только одни
пустые дыры и мертвые точки? Нет, дяденька, не обманешь. Ты, дяденька, хотел
с меня шкуру спустить, а не реалистом меня сделать. Ты, дяденька, вор и
разбойник (А.Ф. Лосев, Диалектика мифа).
Несмотря на тесную связь науки и теологии в Западной Европе, нужно
отметить, что причиной преследования Джордано Бруно (1548-1600) и Галилея
инквизицией явились не их научные исследования и взгляды, а именно
теологические концепции и особенно политические интриги, жертвой которых
пали многие выдающиеся люди этого по-своему жестокого времени. Что касается
существа научной деятельности Дж.Бруно, А.Ф.Лосев пишет:
Отрицая всякие личностные подходы к бытию и взывая ко всеобщей
закономерности, он, конечно, был предшественником новейшей точной науки. Но,
будучи пантеистом и диалектиком неоплатонического типа, он, конечно, имел
мало общего с этой точной наукой. Здесь достаточно указать на его учение о
магии, которая была для него самой точной и самой жизненной наукой (Эстетика
Возрождения).
Эта тема также обсуждается в книге Ф.А. Йейтса "Джордано Бруно и
герметическая традиция" (М, 2000). Главным обвинением против Бруно был не
спор о вращении Земли, а его воззрения о таинстве евхаристии
(пресуществления). Этой темы, возможно невольно, коснулся и Галилей своими
атомистическими теориями в применении к качествам вещества (согласно
исследованиям историка П. Редонди, главную роль в его обвинении сыграла
книга "Пробирщик" (1623), на которую поступил донос в инквизицию).
Часто их обоих называют "мучениками" в науке, хотя для Джордано Бруно
астрономия была лишь средством выражения своих философских и теологических
идей. Галилея же судили отчасти потому, что ему ошибочно приписывали цели
Джордано Бруно (Д.С. Лернер, Э.А. Госселин, Галилей и призрак Джордано
Бруно, В мире науки, 1987, No1).
В то же время экспериментальный метод Галилея никогда не подвергался
сомнению церковью. Как и Джордано Бруно, Мигель Сервет преследовался
католической церковью, а затем был осужден протестантами Женевы за отрицание
догмата о св.Троице и активную политическую деятельность.
Основные черты рационалистической философии Рене Декарта (1596-1650)
состоят в упоре на самосознание (а не внешний опыт) и в дуализме разума
(духа) и материи, породившем трудную проблему их связи. Несмотря на
механистическое воззрение, он оставался верующим человеком, хотя его
отношения с католической церковью были непростыми (по тем же причинам, что и
у Галилея). Декарту и Лейбницу принадлежит вероятностный подход к описанию
физических объектов, выходящих за внутренний мир человека, о котором только
и могло быть получено достоверное знание.
Весьма сложной является и крупнейшая фигура европейской научной
революции - Исаак Ньютон (1643-1727). Будучи глубоко религиозен, он, хотя и
занимал должность в колледже св.Троицы (Тринити), придерживался
самостоятельных еретических антитринитарианских убеждений, близких к
арианству. Следует также отметить влияние на Ньютона группы "кембриджских
платонистов", особенно Генри Мора (1614-1687), который познакомил его с
герметизмом. Отсутствие философских утверждений в научных трудах Ньютона
обусловлено скорее нежеланием вступать в опасные теологические споры, чем
равнодушием к метафизическим проблемам. Как бы то ни было, философские
взгляды Ньютона имели далеко идущие последствия.
До тех пор, пока в европейской культуре в основе представлений о
природе как божественном творении лежала ортодоксальная тринитарная
концепция, ничто не могло разрушить антропоцентричность средневекового
образа Вселенной. И лишь после того, как из фундамента христианского
мироздания было удалено представление о Сыне-богочеловеке как ипостаси,
единосущной Отцу, Троица Афанасия была заменена единым Богом
антитринитариев-деистов, "распались концы" старой Вселенной. Ее заменил
бесконечный однородный изотропный универсум, предельно чуждый
антропоцентризму и антропоморфизму. Самый серьезный, решительный удар старой
Вселенной был нанесен антитринитарием Ньютоном: будучи связан еще с
теологией, его образ мира уже не является христианским (Л.М. Косарева,
Рождение науки Нового времени из духа культуры, М., 1997, с.357).
Ньютон сделал свои основные открытия в области физики и математики в
молодом возрасте и публиковал их часто с опозданием на десятки лет в
полемике с Лейбницем и Гуком (этому примеру следовали позднее ряд других
крупных ученых - Кавендиш, Гаусс, Хевисайд). Большую часть своей жизни он
посвятил толкованию апокалиптических книг Библии (впрочем, достаточно
рационалистическому) и алхимическим исследованиям. Существует ряд легенд и
собственных утверждений Ньютона о достигнутых им успехах в алхимии; здесь
его предшественником был Роберт Бойль (1627-1691). Эти факты (однако в
крайне "светском" осмыслении) можно найти, например, в Британской
энциклопедии и в книге С.И.Вавилова "Исаак Ньютон". Как пишет в ньютоновской
биографии Дж.Кейнс (J.Keynes), Ньютон был последним из великих магов, а не
первым из великих ученых. По словам Вестфалля (R.S.Westfall, Force in
Newton's Physics, 1971, цит. по работе М.Элиаде "Кузнецы и алхимики", в кн.
Азиатская алхимия), "современная наука есть результат брака герметической
традиции с философией механики". В указанной работе Элиаде можно найти и
другие ссылки на академические труды, подтверждающие эпиграф к разделу
(цитату из У.Эко).
В то же время не подлежит сомнению и оригинальный стиль Ньютона. Следуя
во многом математическому методу Декарта, он не применял его до логического
конца, а удачно сочетал с индуктивным методом, что и определило успех новой
натурфилософии. Субъективность картины мира, построенной в результате работ
Ньютона и его последователей, подчеркивается В.Паули ("в семнадцатом
столетии они зашли немного дальше, чем следовало", что и привело к
детерминистической системе организации мира, см. K.V. Laurikainen, р.55).
Не следует считать, что идеи Ньютона исчерпывали направление
формирования и лицо классической физики. Помимо ньютоновской механики,
вторую ее сторону составила теория электромагнитного поля, созданная
Максвеллом и Фарадеем. Последний был убежденно религиозен и всю жизнь
состоял "пророком" одной из радикальных протестантских (пресвитерианских)
общин.
Фарадей никогда не был последовательным ньютонианцем; он никогда не
сводил все явления на движение, он был сознательным противником атомистов.
Исходя из своих идей, он делал опыты и развивал взгляды, резко
противоположные господствующему научному мышлению (В.И.Вернадский, Очерки по
истории современного научного мировоззрения).
Попытки историософского осмысления формирования науки можно найти,
например, в трудах О.Шпенглера, который разработал концепцию относительно
независимых "культур" (постепенно вырождающихся в "цивилизации"), сменяющих
друг друга в ходе исторического развития. В частности, он проанализировал
связь господствующих в науке, принадлежащей к той или иной культуре,
мировоззренческих установок (говоря современным языком, парадигм) со
свойственными этой культуре тенденциями не только в религии, но и в
живописи, музыке и т. д.
Итак, не может быть сомнений, перед нами полная идентичность в
последних основаниях формы физики с математикой, религией и большим
искусством... Сила, двигающая массы, вот что изобразил Микеланджело на
потолке Сикстинской капеллы, вот что вознесло фасады соборов, начиная с
первого примера "Il Gesu" вплоть до мощной выразительности у Делла Порта и
Мадерна, что вознесло фугированный стиль со времен Орландо Лассо до
колоссальных звуковых масс церковной музыки XVIII в., что наполняет мировым
событием расширенную до бесконечности сцену Шекспировых трагедий и что,
наконец, Галилей и Ньютон заколдовали в формулы и понятия (О. Шпенглер,
Закат Европы, т.1, с.518, 519).
Указание на связь науки с религией здесь кажется достаточно глубоким,
хотя сама религия при этом рассматривается скорее как "феномен культуры". В
целом такой подход представляется достаточно интересным для анализа
некоторых проблем социологии и психологии научного творчества.
Нет науки без бессознательных предпосылок, над которыми никакой
исследователь не имеет власти, притом таких предпосылок, которые можно
проследить с первых дней пробуждающейся культуры. Нет естествознания без
предшествовавшей ему религии. С этой точки зрения нет разницы между
католическим и материалистическим природосозерцанием, они говорят одно и то
же разными словами (!)... современная механика есть точь-в-точь слепок с
христианских догматов (!!) (там же, с. 499).
В то же время любой субъективный подход, ставящий во главу угла
обстоятельства повседневной жизни творцов культуры и оставляющий в стороне
содержательную часть науки, по-видимому применим лишь для обсуждения
сравнительно второстепенных вопросов. В крайних своих проявлениях такой
метод может быть использован для деления науки на арийскую/неарийскую,
пролетарскую/буржуазную и т.д.
Вполне возможно различать католические, протестантские и атеистические
понятия силы. Спиноза, как еврей, следовательно душевно принадлежавший еще к
магической культуре, не был в состоянии вообще принять фаустовское понятие
силы. Оно отсутствует в его системе. Удивительный признак интенсивности
исконных понятий проявляется в том, что Герц, единственный еврей среди
больших физиков нынешнего времени, один из всех сделал попытку решить
дилемму механики путем исключения понятия силы (там же, с. 550).
На самом деле, как обсуждалось в главе 2, реальное отличие "еврейского"
(библейского) подхода от западного технократического (который как раз и
близок к магии) заключается в том, что в качестве высшей ценности
рассматривается человек. Сила всегда - на стороне Нимрода, который в
традиции иудаизма противопоставлен Аврааму:
Сыны Хама, Хуш, Мицраим, Фут и Ханаан. ... Хуш родил также Нимрода; сей
начал быть силен на земле; он был сильный зверолов пред Господом [Богом],
потому и говорится, сильный зверолов, как Нимрод, пред Господом [Богом].
Царство его вначале составляли, Вавилон, Эрех, Аккад и Халне в земле Сеннаар
(Бытие 10:6-10).
4.2 Современная наука
Нам в мечети твердят: Бог основа и суть!
Мудрецы нас к науке хотят повернуть.
Но, боюсь, кто-нибудь вдруг придет и заявит:
Эй, слепцы! Есть иной, вам неведомый путь!
(О.Хайям)
Но разве не проклятье тот факт, что со времен появления науки и
христианство и человек тешатся самообманом, доказывая себе самоочевидные
истины, пыжатся от удовольствия, умножая эти доказательства - только тем и
живут! (А. Рембо, Невозможное)
И я отошел от Фрэнка, как учили меня Книги Боконона. "Берегись
человека, который упорно трудится, чтобы получить знания, а получив их,
обнаруживает, что не стал ничуть умнее, - пишет Боконон, - И он начинает
смертельно ненавидеть тех людей, которые так же невежественны, как и он, но
никакого труда к этому не приложили" (К. Воннегут, Колыбель для кошки).
Их век выносит на-гора, и - марш по свету,
Одно отличье - номера, другого нету!
О, этот серый частокол - двадцатый опус,
Где каждый день, как протокол, а ночь, как обыск,
Где все зазря, и все не то, и все непрочно,
Который час, и то никто не знает точно (А. Галич).
По мере того как наука все больше и больше доказывала свою практическую
эффективность и полезность, она все дальше и дальше отходила от своих
религиозных, мистических и магических корней, все больше и больше
претендовала на роль "единственно верного" мировоззрения. XVIII век вошел в
историю европейской мысли как "век Просвещения", век ломки традиционных
мировоззрений, роста материалистических и атеистических настроений, которые,
начиная с этого времени, начинают ассоциироваться с "научностью".
Складывается новая, "научная" мифология:
Для науки XVIII-XIX столетий ее собственные категории отнюдь не в такой
мере реальны, как мифически реальны для сознания его собственные категории.
Так, напр., Кант объективность науки связал с субъективностью пространства,
времени и всех категорий. И даже больше того. Как раз на этом субъективизме
он и пытается обосновать "реализм" науки ...
Я категорически протестую против... лженаучного предрассудка,... что
наука побеждает миф... Если брать реальную науку..., творимую живыми людьми
в реальную историческую эпоху, то такая наука не только сопровождается
мифологией, но и реально питается ею, почерпая из нее свои исходные
интуиции... Когда "наука" разрушает "миф", то это означает только, что одна
мифология борется с другой мифологией (А.Ф. Лосев, Диалектика мифа).
В наше время уже приходится делать оговорки типа нижеследующей:
Кстати, не все то, что не наука, уж обязательно плохо. Любовь,
например, тоже не наука. Словом, когда какую-то вещь называют не наукой, это
не значит, что с нею что-то неладно: просто не наука она, и все
(Фейнмановские лекции по физике, вып. 1-2, М., Мир, 1976, с. 56).
История формирования современной науки (см. предыдущий раздел) не
подтверждает претензии материализма на какую-то особо тесную связь с наукой
и расхожие мнения о ненаучности идеалистических взглядов:
Наука и научность не есть признак материализма. Идеалисты тоже
разрабатывают и создают науку; и научность построений прельщает их не менее,
чем материалистов. "Реализм", "жизненность", "практика" и прочие принципы
тоже не характерны для материализма. Это - чисто религиозные категории; и
всякий религиозный человек также хочет утверждаться только на подлинно
реальном бытии, только на жизненном опыте... Даже и призыв к земной жизни не
характерен для материализма, так как все язычество есть не что иное, как
славословие земле, плоти, земным радостям и утешениям, а язычество есть
мистика. Единственное и исключительное оригинальное творчество
новоевропейского материализма заключается именно в мифе о вселенском мертвом
Левиафане... Ведь это же подлинное чудо - появление вещей из материи
(А.Ф.Лосев, Диалектика мифа).
Со словами Лосева перекликается апокриф начала нашей эры.
Иисус сказал: Если плоть произошла ради духа, это - чудо. Если же дух
ради тела, это - чудо из чудес. Но я, я удивляюсь тому, как такое большое
богатство заключено в такой бедности (Евангелие от Фомы 34).
В век Просвещения окончательно закрепилась тенденция, возникшая в эпоху
Возрождения: внимание "интеллектуальной элиты" Западного мира оказалось
окончательно перенесено с высших "потусторонних" реальностей на тварный мир:
Средневековье основано на примате трансцендентных реальностей, Новое же
время превращает эти реальности в субъективные идеи. Отсюда весь
рационализм, субъективизм и индивидуализм Нового времени (А.Ф.Лосев,
Диалектика мифа).
Однако полностью разорвать пуповину, связывающую науку с магией и
неортодоксальными религиозными взглядами, так и не удалось. Рецидивы
оккультизма и мистики в научной среде, конечно, не являются случайными.
Неоднозначные явления этого рода происходили и при рождении новой физики на
границе XIX-XX веков. Достаточно вспомнить спиритизм, месмеризм,
исследования многочисленных излучений (физическими из них оказались только
рентгеновские и гамма-лучи), в которых принимали участие и крупные ученые
(например, Крукс, Бутлеров). Достаточно решительные претензии заявляет здесь
классика оккультизма.
[Наука забывает, что] все наиболее яркие личности в науке были
алхимиками, астрологами и магами, о чем свидетельствуют Парацельс, Ван
Гельмонт, Роджер Бэкон и другие. Но постоянство никогда не было
отличительным свойством современной науки. Она свято верила во все, что
сейчас отрицает, и отрицала все, во что верит сейчас, начиная от циркуляции
крови и кончая паром и электрической энергией... Последняя четверть нашего
[XIX] века являет небывалый всплеск оккультных исследований, и магия опять
обрушивает свои могучие волны на скалы церкви и науки, которые она медленно,
но верно разрушает (Е.П. Блаватская, Каббала и каббалисты в конце XIX века).
Прямое продолжение эти идеи получили в оккультизме третьего рейха, где
они были соединены с "обычной" военной техникой (см. Л.Повель, Ж.Бержье
"Утро магов"). Согласно ставшей знаменитой фразе из этой книги, "гитлеризм -
это магия плюс бронированные дивизии" (к сожалению, под это определение
вроде бы подпадает также значительная часть столь популярной сейчас среди
молодежи современной фантастической литературы и других подобных явлений
массовой культуры).
Надеюсь, в свое время мы [бесы] так научимся разбавлять науку эмоциями
и мифами, что вера в нас (под измененным названием) проберется и обоснуется
в них, тогда как душа человека останется закрытой для веры во Врага [т.е. в
Бога; текст написан от имени беса]... Если нам когда-либо удастся создать
изделие высшего качества - мага-материалиста, не только использующего, но и
почитающего то, что он туманно и расплывчато называет "силами", отрицая при
этом невидимый мир, мы будем близки к победному концу (К. Льюис, Письма
Баламута).
Научная революция в начале XX века, прежде всего связанная с созданием
теории относительности и квантовой механикой, во многом перевернула
представления науки о мире. Следует подчеркнуть, что, вопреки
распространенному мнению, современная естественнонаучная картина не основана
на классической физике. Лишь квантовая механика с ее новыми фундаментальными
законами позволила что-то понять в микромире (см. гл. 9) и одновременно
поставила перед учеными ряд трудных проблем (см. гл.10).
Научный подход Эйнштейна, стоявшего у истоков революции в физике,
существенно отличался от ньютоновского положения "hypotheses non fingo",
которое он считал устаревшим ("Счастливый Ньютон! Счастливое детство
науки!"):
В настоящее время известно, что наука не может вырасти на основе только
опыта и что при построении науки мы вынуждены прибегать к свободно
создаваемым понятиям, пригодность которых a posteriori можно проверить
опытным путем. Эти обстоятельства ускользали от предыдущих поколений,
которым казалось, что теорию можно построить чисто индуктивно, не прибегая к
свободному творческому созданию понятий. Чем примитивнее состояние науки,
тем легче исследователю сохранять иллюзию по поводу того, что он является
эмпириком (цит. по книге А.Пайса "Научная деятельность и жизнь Альберта
Эйнштейна").
Представляется, что человеческий разум должен свободно строить формы,
прежде чем подтвердилось бы их реальное существование. Замечательное
произведение всей жизни Кеплера особенно ярко показывает, что из голой
эмпирии не может расцвести познание. Такой расцвет возможен только из
сравнения придумываемого и наблюдаемого (в кн.: Физика и реальность).
В творчестве Эйнштейна основную роль, по крайней мере, на эвристическом
уровне, играло не "строго научное мышление", состоящее из математических
выкладок и интерпретации результатов конкретных экспериментов, а наглядные
образы (например, связанные с распространением света, см.гл.14). В своих
исследованиях он всегда следовал собственной интуиции и проявлял невероятное
упорство в попытках создания Единой теории поля, несмотря на отсутствие
какой бы то ни было эмпирической основы и "социального заказа" для такой
деятельности в его время. Несмотря на свою всемирную славу, вторую половину
жизни он был по-видимому почти в полной интеллектуальной изоляции от
"физического сообщества", увлеченного приложениями только что созданной
квантовой механики к решению конкретных проблем. По-видимому, на Эйнштейна
оказала влияние (возможно, не всегда осознанное) религиозная мистическая
традиция иудаизма (в удачном сочетании с блестящей логикой талмудистов),
которая передавалась через предшествующие поколения:
Еще будучи довольно скороспелым молодым человеком, я живо осознал
ничтожество тех надежд и стремлений, которые гонят сквозь жизнь большинство
людей, не давая им отдыха... Выход отсюда указывался прежде всего религией,
которая насаждается всем детям традиционной машиной воспитания. Таким путем
я, хотя и был сыном совсем нерелигиозных (еврейских) родителей, пришел к
глубокой религиозности, которая, однако, уже в возрасте 12 лет резко
оборвалась... Для меня ясно, что утраченный таким образом религиозный рай
молодости представлял первую попытку освободиться от пут "только личного",
от существования, в котором господствовали желания, надежды и примитивные
чувства (А. Эйнштейн, Собр. научн. трудов, т. 4, с. 259, 260).
Религиозная основа мировоззрения Эйнштейна признается и в книге
современного психолога-практика Р.Дилтса, где, однако, с помощью техники НЛП
(см. главу 3) делается попытка сделать доступным стиль мышления этого
гениального ученого "для массового потребителя".
Ряд других крупнейших деятелей научной революции XX века, прежде всего
В. Гейзенберг и В. Паули, придерживались "идеалистических" и "мистических"
взглядов, о которых подробно рассказывается в главах 8 и 10. В частности, В.
Гейзенберг был сторонником платоновской философии, а В. Паули - сторонником
взглядов К.Г. Юнга, с которым он даже совместно опубликовал книгу. М. Планк
был убежденным верующим христианином. С другой стороны, заметным фактором
того времени было давление со стороны официальной советской идеологии и
желание сделать свои идеи более доступными для ученых социалистических стран
(тогда достаточно авторитетных и многочисленных благодаря государственной
поддержке). Н. Бор и М. Борн старались идти на уступки материалистической
философии, по крайней мере, в вопросах терминологии (см. книгу Лаурикайнена,
где говорится о влиянии на Бора советского физика Фока). В то же время, они
безусловно не были ни материалистами, ни позитивистами. М. Борн писал:
Но я сержусь за то, что ты упрекаешь меня в позитивистских идеях; этого
как раз мне только не хватало. Этих парней я терпеть не могу (из письма А.
Эйнштейну 31.03.48, цит. по: Эйнштейновский сборник 1972, М., Наука, 1974,
с. 48).
Н. Бор всю жизнь глубоко интересовался творчеством такого религиозного
философа как С. Кьеркегор, а также восточными религиями. Интересно отметить,
что, получив за научные заслуги дворянство, он выбрал в качестве герба
известный китайский символ инь и ян. Интерес к восточной философии
проявлялся и у ряда других физиков, например, у Д. Бома, который практиковал
индуистскую традицию. И. Раби писал о Р. Оппенгеймере (одном из создателей
атомной бомбы):
Я понял его (Оппенгеймера) проблему... Его проблемой было
самоотождествление (личность, identity)... Оппенгеймер желал любых
переживаний (experience). В этом смысле он никогда не концентрировался. По
моим ощущениям, если бы он изучал Талмуд и еврейский, а не санскрит, он стал
бы более великим физиком (цит. по: R. Rhodes, Dark Sun, N.Y., 1995, p. 241).
Обсуждать философские поиски и взгляды ведущих деятелей советской
науки, пожалуй, не вполне корректно. Разделяя судьбу других общественных
явлений, наука не могла формироваться в условиях свободного выбора, что вело
к ряду трагических противоречий.
Потеря корней и утрата традиции невротизируют массы, готовя их к
коллективной истерии, а коллективная истерия требует коллективной терапии,
состоящей в уничтожении свободы и установлении террора. Те государства, где
властвует рационалистический материализм, имеют тенденцию превращаться не
столько в тюрьмы, сколько в сумасшедшие дома (К.Г. Юнг, AION, с.207).
Марксизм, как и всякое развитое учение, в принципе давал возможность
обсуждения достаточно глубоких вопросов, примыкая в конце концов - через
Маркса и Гегеля - к достаточно глубокой, хотя и искаженной,
иудео-христианской традиции. Однако реально (особенно начиная с сороковых
годов) официальный "марксизм" представал в настолько неприглядной форме, что
(в значительной мере в силу подсознательного протеста) большинство советских
исследователей придерживалось позитивистских взглядов. Подобные взгляды едва
ли способствовали их научному творчеству, об истинных механизмах которого
сейчас можно только гадать (по-видимому, революция в России, устранив
социальные преграды, действительно позволила освободить творческий
потенциал, накопленный за много поколений в патриархальном обществе).