Иванов Анатолий Степанович. Вечный зов (Том 2)

   - За тем лесом движется столб пыли! Однако на нашу дорогу.
   - Понятно, - ответил Дедюхин.
   Потом загремел верхний люк, и Семен понял, что дядя Иван был послан куда-то наблюдающим, теперь вернулся, вместе с Дедюхиным они влезли в танк, теперь весь экипаж снова на местах, и сейчас начнется то, ради чего они тут оказались. "Тут наша песня, может, последняя и будет..." - вспомнил Семен вчерашние слова Дедюхина. Вся дремота с него мгновенно скатилась, никакого страха, как вчера вечером, он не чувствовал, только ощутил, как горят почему-то ладони. Он взялся за рычаги, хотелось, неудержимо хотелось нажать на кнопку стартера, бросить танк вперед, навстречу этому движущемуся столбу пыли. Что там, на дороге? Может, грузовики с фашистами? Захрустели бы только под гусеницами железо и кости! Или вражеские танки! Ну что ж, все равно...
   Думая так, Семен понимал, что это не все равно, одним танком против пятидесяти не очень-то поспоришь... И кроме того, его желание - ничто, они должны пока стоять здесь, в отрытом ими капонире, замаскированные, невидимые до поры до времени для врага, - таков замысел Дедюхина или еще кого-то, и он должен быть выполнен.
   Семен убрал ладони с рычагов.
   Вскоре он увидел и сам столб пыли, о котором говорил дядя Иван. И тут же на дорогу, выворачивающую из-за лесочка, вылетели немецкие мотоциклисты. Мотоциклов было штук пять или шесть, они летели стремительно, поливая из пулеметов придорожные кусты.
   - Командир! Товарищ старший лейтенант?! - вскричал Вахромеев.
   - Я тебе дам... - И Дедюхин зло и густо выматерился. - Завяжу тебе конец в такой узел - Капитолина слезами изойдет, а не развяжет. Поставить пулемет на предохранитель! И молчок у меня! Ты чего там, Алифанов?
   - Ладно, не лайся, - буркнул командир орудия. - Все в порядке.
   - Счас, Савельев Иван, будет тебе работка. Только поворачивайся! Взмокнешь, приготовил бы полотенце усы обтирать.
   - Ничего, привычные, - ответил Иван.
   Пока шел этот разговор, мотоциклисты пронеслись. Пыль, поднятая ими, медленно оседала. До конца рассеяться она не успела, как из-за леса на повороте дороги показался первый немецкий танк, следом за ним - второй, третий... Семен затаил дыхание:
   - Ну, Алифанов... - прохрипел привычно Дедюхин. И добавил: - Егор Кузьмич, дорогой...
   - Да знаем, что ты уговариваешь! Иван, ты мне чтоб сноровисто, без суеты.
   - Соображаем, - буркнул тот.
   Фашистские танки ползли и ползли из-за поворота. Пять, восемь... четырнадцать... Семен считал их, а они все ползли, и казалось, не будет им конца. "Да чего же Алифанов-то? - тревожно мелькнуло у Семена. - Ведь пройдут... Шестнадцать, семнадцать..."
   Семен слышал, что работает поворотный механизм башни, понимал, что Алифанов держит на прицеле головной танк. "Не успеет... Сейчас фашист скроется за рощей! Вон уже девятнадцатый ползет. Девятнадцатый!.."
   - По немецко-фашистскому врагу... - свистящим голосом произнес Дедюхин, тяжко дыша.
   Слово "огонь" Семен почему-то не услышал. От выстрела его немножко качнуло на сиденье, в то же мгновенье он увидел - из бока переднего вражеского танка вспучился комок огня и дыма, танк крутануло, он развернулся навстречу своим же машинам, закивал длинным пушечным стволом, будто выбирая цель, но не выстрелил, замер... Следующий за ним танк начал, не сбавляя было скорости, обходить подбитую машину, но Семена опять чуть качнуло, и под тем, вторым вражеским танком вздыбилась земля, он накренился, задрал ствол в небо, остановился и запылал, как и первый, жирным, густым дымом, дорога была наглухо закупорена. "Ага! - злорадно подумал Семен. - Сейчас в хвост колонны..." И, будто подчиняясь мыслям Семена, Дедюхин прокричал в шлемофоне:
   - Хвостатый вон раком пятится! Уйдет гад.
   - Что ж, раком-то оно им так и определено природой, - спокойно пробасил в шлемофоне Алифанов. - Иван, чего копаешься?
   Опять, в третий раз, ударила пушка. И задний немецкий танк перестал пятиться, будто раздумал, но развернул орудие в сторону холма и выстрелил. Снаряд ухнул где-то в стороне.
   - Не видит, а плюется, - взвизгнул Вахромеев.
   - Хорошо, если не видит...
   От четвертого снаряда вспыхнул четвертый фашистский танк, в один момент оделся пламенем, как стог пересохшего сена. "Вот паразит, до чего же знает свое дело!" - с невольным восхищением подумал Семен об Алифанове, молчаливом человеке, неповоротливом каком-то, неловком, ходившем по земле обычно так, будто ему было тесно на ней...
   * * * *
   Солнце уже давно оторвалось от горизонта, полезло вверх, тяжко качалось, как большой красный поплавок среди дымных волн, хлеставших по земле и по небу. Немецкая пехота и танки, оправившись от упредительного удара нашей артиллерии, двинулись в наступление сразу по всему Центральному фронту, на многокилометровом пространстве развернулось ожесточенное сражение. Двух месяцев почти мертвого затишья как не бывало.
   Все эти долгих два месяца обе стороны наращивали силы: немцы - для решающего наступления, советские войска - для неприступной обороны, а потом для сокрушительного контрудара. Теперь эти силы были приведены в действие. С той и другой стороны беспрерывно колотили пушки, из клубов дыма с ревом вырывались немецкие самолеты, засыпали бомбами наши окопы, утюжили их на бреющих полетах, поливая пулеметным огнем. По всем дорогам двигались колонны гитлеровских танков, разворачивались на открытых пространствах, шли, рыча, на наши позиции, стараясь прорваться в тыл. За танками двигались бронетранспортеры с пехотой. Эту стальную лавину, казалось, невозможно было остановить. Прорвавшись сквозь заградительный огонь тяжелой артиллерии, фашистские танки во многих местах подошли вплотную почти к нашим окопам, где по ним прямой наводкой били из противотанковых пушек и ружей. Многие вражеские машины загорались, остальные шли и шли упрямо вперед сквозь грохот, вой и дым, за ними бежала спешившаяся пехота. Кое-где немцы вклинились уже в расположение наших войск...
   Всего этого в подробностях танковый экипаж старшего лейтенанта Дедюхина, конечно, не знал, хотя каждый понимал, что началось всеобщее остервенелое наступление немцев и что тут, под этим невысоким холмом, может, и будет, как сказал вчера Дедюхин, их последняя песня. Ни сам Дедюхин, ни Алифанов, ни Вахромеев, ни Иван и Семен Савельевы не знали, что только на том крохотном участке фронта, который оборонял в составе других подразделений и их гвардейский танковый полк, двинулись в наступление три немецкие пехотные дивизии при поддержке почти пятисот танков, что проселочная дорога Подолянь Фатеж была помечена на немецких картах как особенно важная, ибо по ней можно было перебросить любые воинские соединения в тыл частям Красной Армии, обороняющим крупный опорный пункт - село Ольховатку, - и что тот участок этой дороги, на котором Дедюхину было приказано любой ценой задержать танки противника, на тех же немецких картах был помечен как особенно опасный, потому что пролегал по топкой лощине, а с одной стороны было даже небольшое озерко. В случае чего танкам в сторону не съехать и не развернуться, если не настелить гать.
   Но вот это-то последнее обстоятельство очень хорошо знал со слов командира роты Дедюхин, а вчера и сам обследовал правую обочину дороги - топкая полоса метров в семьдесят шириной действительно тянулась вдоль дороги. Потому-то и, довольный, произнес вчера после ужина эти слова, не совсем понятые экипажем: "Ну что ж, давай, дядя Ганс... А настелить гать - не в дуду сыграть. Мы те сами заиграем, а ты попляшешь". И вот теперь немцы "плясали". Танкам нельзя было двинуться ни взад, ни вперед. С обоих концов участок дороги был наглухо закупорен. Две-три машины попробовали было развернуться и обойти горевшие впереди танки по обочине, но тут же попятились назад, на дорогу, встали поперек ее неуклюже.
   Сначала немцы не могли определить, откуда же их машины расстреливают почти в упор, вертели в разные стороны стволами, лупили в каждое подозрительное место.
   - Поворачивайся, Алифанов! - хрипел Дедюхин, тяжело дыша. - Вон третий справа на нас наводит! Должно, засек...
   Третий справа после двух выстрелов Алифанова окутался, как паром, белым облаком, потом из него повалил черный дым. Немцы полезли из люков.
   - Товарищ старший лейтенант! - взмолился стрелок-радист Вахромеев.
   - Молчать! Беречь патроны. Еще пригодятся, чую... А что нам эти фрицы?
   Орудие Алифанова стреляло и стреляло. Семен сперва считал выстрелы, а потом со счета сбился.
   Неожиданно по броне громыхнуло оглушительно, со звоном, звон мелкой осыпью запел в ушах Семена и еще не затих, как в броню ударил еще один снаряд, порвав, кажется, перепонки, в смотровую щель влетел осколок, ударился где-то сбоку в броню и упал на колени. Семен удивился, будто это было что-то необычное, взял маленький, но тяжелый и острый осколок железа. Он был горячим, обжигал пальцы.
   Семен закрыл смотровую щель, в груди испуганно и радостно стучало: "Надо же! Екнуло ли у тебя сердце, Наташка?"
   - Засекли, сволочи! - прокричал Дедюхин будто издалека. - Иван, с усов капает?
   - Да, малость смокли, - отозвался Иван.
   - Не каплями, ручьями стекает, весь замок забрызгал. - В голосе Алифанова была почему-то недовольная усмешка. - Лишь племянник его да Вахромеев сегодня вроде бы выходные... Сколько же мы, Иван Силантьевич, штучек нащелкали?
   - Не знаю... Один боекомплект подходит к концу, - доложил Иван. - Семь, что ли, танков... Или девять?
   - Одиннадцать! Понял? Одиннадцать! - что есть силы заорал Дедюхин.
   - Да я до десяти только не путаюсь. Сейчас попробуем двенадцатый... А черт, ни хрена не видно!
   Действительно, от горящих танков вдоль дороги стоял густой дым, плотно закрыв неподвижные вражеские машины. Это лишало видимости и немецких артиллеристов, но танковые орудия били наугад, вокруг KB ухали взрывы, по броне стучали комья земли.
   Неожиданно на дороге поверх плотных слоев дыма, пропоров их, взлетели огненные клинья, земля дрогнула. Потом она дрогнула еще раз. Это рвались от собственных снарядов вражеские машины.
   И вдруг укрытый в капонире KB подбросило. Семена сорвало с сиденья, он больно ударился плечом в правый борт. Дедюхина кинуло вниз, на боеукладку, на него упал Иван, на них посыпались из гнезд пулеметные магазины, вещевые мешки... Вахромеев оказался под сиденьем заряжающего. Один Алифанов вроде не пострадал, он вытащил Вахромеева, по виску которого текла струйка крови, затряс его.
   - Вахромеев, Вахромеев?!
   - Ну? - открыл тот глаза.
   - Ты живой?
   - Кто же его знает... Глаза сильно щиплет.
   Дедюхин и Иван, потирая ушибленные места, поднялись.
   - Бомбой это нас... Чуть не прямое попадание, - проговорил Иван, вытирая мокрое и черное лицо. - Случайно, может?
   - Кой черт! Сообщили об нас самолетам по рации, видать, в бога их... Дедюхин крепко выругался. - Начадили тут.
   В танке действительно было сизо от дыма, и Вахромеев, будто виноватый в этом, сказал:
   - Стреляли же. К пушке вон не притронуться, аж краска отстала...
   Еще ударил в башню снаряд, броневая окалина брызнула Алифанову в лицо, и тот пробурчал добродушно, будто осуждая ребячье озорство:
   - Черти...
   Раз за разом, сотрясая землю, рвались бомбы то совсем почти рядом, то чуть подальше.
   - Весь курган разроют, мешает он им, - проговорил Дедюхин. И крикнул Вахромееву: - Что там наши-то? Доложи об обстановке, попробуй связаться... Скажи, что одиннадцать танков подбили... Ну, все по местам. Ты как, Семен?
   - Ничего, - ответил тот, взбираясь на свое место.
   * * * *
   Вахромеев погиб первым.
   ...Когда осколком не то бомбы, не то снаряда заклинило башню, Дедюхин, будто сам не понимая этого, выслушал сообщение Алифанова терпеливо и сказал:
   - А вы говорили - на тридцатьчетверку надо... Ни один же снаряд броню не прожег! - И он хлопнул по стальной стене.
   - У тридцатьчетверок броня не слабже.
   - Что вы понимаете! - прикрикнул Дедюхин, недовольный даже такой косвенной защитой тридцатьчетверки и, значит, умалением каких-то достоинств любезных его сердцу танков типа КВ. - Вы что, не убедились?
   - Ладно вам! - прикрикнул вдруг Вахромеев, словно был старшим. - Надо выползать из этой норы.
   - Савельев, что там у тебя? - опять прокричал Дедюхин. - Заведешь?
   - Должна завестись старая развалина, - ответил Семен почему-то дерзко. KB же, не тридцатьчетверка...
   - Получишь у меня взбучку... после боя! - пригрозил Дедюхин, надрывая голос, чтобы перекричать грохот автоматных пуль в броню.
   Танковые орудия противника били теперь редко, из девятнадцати вражеских машин на дороге стреляли только три, остальные горели или просто молчали, покинутые экипажами. Немецкие танкисты поливали неподвижно стоящий в капонире KB из автоматов, подползая все ближе. Дедюхин и все остальные понимали, что теперь фашисты, приблизившись к танку, могут подорвать гусеницу или зажечь машину. Вахромеев, черный, как черт, от броневой окалины и порохового дыма, остервенело бил из пулемета, прижимая немецких танкистов к земле. Но Дедюхин и все остальные также понимали, что, пока бьют орудия, а самолеты сверху беспрестанно сыплют страшный груз, немцы на холм, под свои снаряды и бомбы, не полезут. Стреляли и бомбили по-прежнему наугад, потому что холм с приткнувшимся к нему советским танком был покрыт плотными клубами дыма и пыли, он извергался, как вулкан, от взрывов, камни и комья земли беспрестанно взлетали вверх.
   - Черт, ничего же не видно! Ты слышишь, Дедюхин? - прохрипел Вахромеев так, будто в этом был виноват командир танка.
   И после этого вскрика мгновенно умолкли взрывы бомб и снарядов, перестали даже стрелять из автоматов. Наступила тишина, она была так неожиданна, что оглушила, будто прямо в башню ударила бомба. Машина лишь чуть подрагивала это работал мотор на малых оборотах.
   - Понятно, - произнес Дедюхин и визгливо рассмеялся. - Не думаю, чтобы они думали, что подбили нас, они думают теперь-то подобраться вплотную, чтобы подбить...
   Заковыристый оборот командира был понятен всем. Семен знал, какая команда последует вслед за этим, открыл смотровые щели, плотно взялся за рычаги и прибавил оборотов. "Сейчас по щелям и начнут лупить из автоматов", - острым холодом резануло в мозгу. Но эта мысль держалась только мгновение, она исчезла, как только раздался голос Дедюхина:
   - Поехали! Савельев, вместо хобота у нас палка теперь, ты это помни... Сразу направо давай, там увидим. Жми!
   Семену все было понятно, кроме одного - куда вести машину. Да этого ни Дедюхин, ни кто-либо другой из экипажа сейчас не знали.
   Танк тяжело, как проснувшийся медведь из берлоги, вылез из земляного укрытия. Семен сразу взял вправо. Впереди ничего, кроме стлавшегося по земле дыма, не было видно. Дым этот хлопьями, как вата, валялся меж низкорослых кустарников. Едва танк пополз из капонира, сразу затрещали о броню автоматные пули, не затрещали, а просто как-то глуховато и безобидно зашелестели, и Семен не думал уже, что какая-то свинцовая струйка может брызнуть в смотровую щель и прожечь его насквозь: он, чуть улыбаясь, представлял почему-то, как автоматные пули-струйки плющатся о броню и бессильно осыпаются вниз, словно подсолнечная шелуха. И еще он думал, что танк - это все-таки танк, стальной гроб, как называют его многие, да и сами танкисты, но этот гроб надо еще расколоть. Неожиданно дымное облако оборвалось, танк вылетел на чистое пространство, на котором стояла брошенная немецкая кухня, а метрах в тридцати за нею окапывалось какое-то подразделение немцев.
   - А-а! - заорал Дедюхин торжествующе. - Савельев, вдоль окопчиков!
   Семен бросил машину вперед, развернул танк и погнал вдоль только-только начатой траншеи. Конец траншеи уходил вдаль, в дым, по разные стороны от нее брызнули немцы. Они бежали полусогнувшись, будто по дну воображаемого окопа, боясь распрямиться во весь рост. Многие падали под пулеметными очередями Вахромеева, задние перепрыгивали через них. "Как крысы", - подумал Семен, хотя на крыс убегающие немцы были похожи меньше всего. Сжав зубы, он прибавлял и прибавлял оборотов, пытаясь нагнать двух рослых немцев, бежавших почему-то рядом. Он знал, что им никуда от смерти теперь не деться, что он сейчас их сомнет, раздавит...
   Танк нагнал немцев у края качающейся дымной стены, один из фашистов, тонколицый, со взмокшими волосами, обернулся, поднял руки, будто сдавался, лицо его было совсем близко от Семена, он видел его вылезающие от понимания неотвратимой смерти глаза, другой же фашист, горбом выгнув спину, прыгал вперед из последних сил, как задыхающийся заяц.
   Танк смял первого немца, даже не покачнувшись. Второй попал под гусеницу спиной, она у него будто треснула, Семен будто расслышал этот треск...
   - Справа пушки. Води-итель! - заорал вдруг Алифанов.
   Семен мгновенно отреагировал, двинул сразу оба рычага. Вспахав землю, танк развернулся на месте. И Семен увидел впереди четыре противотанковых орудия. Два были прицеплены к тягачам, их спешно расцепляли, а два других были поставлены стволами в противоположную сторону. Семен даже улыбнулся от предчувствия такой легкой добычи, Алифанов их успеет расстрелять в две-три минуты с ходу. Он как-то забыл, что башня заклинена, что ствол орудия превратился в торчащее бревно, которое, правда, могло перемещаться сверху вниз. Орудие действительно ударило прямой наводкой, одна вражеская пушка опрокинулась, как игрушечная.
   - Вперед теперь! Впере-од! - задышал в уши Дедюхин.
   Семен до отказа выжал газ, танк ринулся на вторую пушку, которую немцы успели почти развернуть.
   - Осталось четыре снаряда, - вдруг раздался трезвый и спокойный голос Ивана Савельева.
   "А горючее?!" - прожгло Семена, он глянул на прибор.
   - Бей!
   Выстрела Семен не услышал, только видел, как вздыбилась под второй вражеской пушкой земля и как на черной подушке приподнялось орудие и в эту подушку же провалилось.
   - Товарищ старший лейтенант! Горючее на исходе!
   - Чего орешь? Знаю, - сказал Дедюхин. И, помолчав, спросил: - На сколько хватит?
   - Километров на двадцать...
   - Ясно, - усмехнулся в шлемофоне Дедюхин. - Тут где-то деревня Соборовка должна быть...
   - Вань, ты выйди, спроси дорогу, - насмешливо посоветовал стрелок-радист.
   Это были последние слова Вахромеева.
   - Позубоскаль у меня! - разозлился Дедюхин, не зная, что стрелок-радист уже мертв и ничего не слышит. - Напитался безобразиями от Капитолины своей... Ну-ка, бросай пулемет, попытайся вызвать кого... Может, кто знает, что там, в Соборовке? Вахромеев... Вахромеев!
   Но Вахромеев молчал. Пуля ударила ему прямо в лоб. Он немного сполз с сиденья. Кровь двумя струйками сочилась по лбу, капала с грязных бровей на щеки. Но этого никто из экипажа не видел.
   * * * *
   ...Соборовка была на виду, за худым лесочком, она вся горела, по окраинам деревни стояли особенно высокие и черные космы дыма. Закручиваясь жгутами, они словно ввинчивались в дымное марево, расползшееся по всему небу.
   - А если там немцы, товарищ старший лейтенант? - прокричал Семен, припав к смотровой щели.
   Грязный и едкий пот застилал глаза, хотелось сбросить шлемофон к чертовой матери или хотя бы вытереть глаза какой-нибудь промасленной тряпкой, но сделать было нельзя ни того, ни другого. Танк летел в низину по разрытой снарядами земле, на которой не было живого места, нырял в ямины и с ревом вылетал оттуда, чтобы снова ткнуться в рытвину.
   - На сколько ходу горючего-то?
   - Совсем уже нет. На этом самом пару едем, который воздух портит...
   - Ну вот, а тут авось... Не должны бы они ее взять.
   - Вы ж с командиром полка говорили. На Ольховатку раз прут...
   - Соборовку они, может, и обошли, а взять не могли, по-моему, - сказал Дедюхин упрямо. - Эх, Вахромеев! Что Капитолина-то скажет теперь, а, Семен?
   Семен хотел что-то ответить - что, мол, тут скажешь, да и самим еще надо выжить, - как вдруг мотор, захлебнувшись, почихал и умолк. Тяжелый танк словно врезался в тугую резиновую стену, стена спружинила, но выдержала, стальная громадина прорвать ее не смогла - не хватило силы - и остановилась. Семен качнулся вперед.
   - Горючее кончилось! - прокричал он, задыхаясь.
   - Самоле-от! "Ю-юнкерс"! - ударил по ушам чей-то незнакомый голос так, что в голове зазвенело. Семен не сразу и разобрал, что это кричит дядя Иван. В эти секунды он все еще думал почему-то о Капитолине, вдруг отчетливо вспомнил, как она, опустив голову, смущаясь, но с нотками радости в голосе произнесла недавно: "Вахромейчик меня вроде зарядил наконец-то". И у него мелькнуло: "А что, если и Олька... если я ее тоже, как Вахромейчик? А Наташка ничего не знает..."
   Рядом что-то ухнуло - точно глыба земли отвалилась и упала глубоко вниз. Звук был глухой, нестрашный и что-то напоминал. И Семен в следующее мгновение вспомнил - что. Километрах в семи от Шантары вниз по течению Громотухи был высокий, тридцатиметровый глинистый яр. Вешние воды с каждым годом подмывали его все сильнее. На кромку яра выходить было опасно, она была вся в трещинах, многопудовые глыбины земли время от времени отламывались и падали вниз, в воду. И все-таки в детстве Семен любил туда ходить. Было до жути интересно глянуть с яра вниз, на грозно бурлящую далеко внизу Громотуху. А еще интереснее было найти отслоившуюся уже от кромки яра земляную глыбину, которую удерживали только травяные корешки. Если тронуть ногой такую глыбину, она угрожающе качнется. И часто Семен, стоя одной ногой наболев или менее надежной кромке яра, другой упирался в трещину и, рискуя сорваться вниз и сломать шею, раскачивал отслоившуюся земляную глыбу до тех пор, пока травяные корешки не обрывались и тяжелый, центнера в полтора, а то и больше, кусок глины не летел вниз. Через какие-то секунды снизу доносился глухой и тяжкий звук, похожий на взрыв. "Он походил вот на такой же, как этот", - мелькнуло у Семена, но в следующее мгновение в шлемофоне кто-то тяжко задышал, захрипел: "Кузьмич... Кузьмич...", а танк стал наполняться едким дымом.
   - Горим! Спокойно, товарищи... Командира убило. Слушай мою команду...
   Это, задыхаясь, проговорил Алифанов, но команды никакой не последовало, а может, Семен ее просто не расслышал. Со скрежетом откинулась крышка люка, и тотчас по броне начали хлестать автоматные очереди. Дым в танке становился гуще, Семена давило удушье, и он будто чувствовал, как накаляется броня. "Остались или нет у Алифанова еще снаряды? - подумал Семен тревожно. - Ведь рванет... Кажется, не осталось... И горючего нет".
   Эта мысль почему-то успокоила, будто немецкие автоматчики, поливающие огнем неподвижный горящий танк, никакой опасности уже не представляли, как и сам пожар. Ныло только у Семена сердце, тупо стучало в мозгу: "Вот и Дедюхина... Вот и Дедюхина..."
   По броне кто-то снаружи застучал, и как из-под земли донесся раздраженный голос Алифанова:
   - Савельев! Водитель... Выходи!
   - Семка, ты живой аль нет? Семка-а!
   Как он вывалился из люка и оказался на земле, у полузасыпанной траншеи, Семен уже не помнил. Он очнулся от раздирающей боли в легких, открыл глаза и увидел склонившегося над ним дядю Ивана.
   - Ну-ну?! - кричал тот, грязный, с разорванной на плече гимнастеркой, которая висела черными, в засохшей крови, клочьями, и страшно сверкал глазами.
   - Воздух... Голова от него кружится, - проговорил Семен с жалкой и виноватой улыбкой.
   Возле самого лица Семена лежали ноги Алифанова, они шевелились, упирались в землю носками заляпанных артиллерийской смазкой сапог. Командир орудия бил из ручного пулемета куда-то в дымную мглу, стелившуюся низко по земле, вдоль невысоких кустарников. Семен увидел в этой мгле неясные фигуры, которые то возникали, то исчезали, и понял - это приближаются перебежками немцы. "Вот и Дедюхина... Вахромеева... А теперь и нас всех..." - пронеслось у него в мозгу и словно что-то окончательно продуло там. Он резко перевернулся со спины на живот, обнаружив, что в руках у него автомат. Вываливаясь из танка, он, видимо, машинально схватил оружие. Когда в дыму замаячили две вражеские фигуры в касках, Семен полоснул по ним длинной очередью. Фигуры исчезли. Немцы то ли были убиты, то ли просто прижались к земле - понять было нельзя.
   - Бей прицельно. Поставь на одиночные, - сказал Иван, и Семен поразился его спокойному голосу и этому хотя и практичному - ведь у Семена был всего один диск, - но уже, наверное, бесполезному совету.
   Сам Иван, у которого в руках был тоже автомат, не стрелял. Он лежал, вжимаясь в землю, уткнув в травяную кочку заросший подбородок, смотрел туда, где струился клочковатый дым. Автомат он держал в левой руке за ствол, а в правой, вытянутой вперед, у него была граната лимонка, и он чуть подбрасывал ее, перекатывал на ладони, как горячую картофелину.
   - Ну что ж... Семка, - тихо проговорил он вдруг, не оборачиваясь, все так же напряженно глядя вперед. - Всяко я думал в жизни своей помереть, а так хорошо не думал. Обойдут они сейчас нас...
   Эти слова принесли Семену еще большее облегчение. То невысказанное и больное, что, казалось Семену, Иван носил в себе, всегда рождало неприятную мысль - дядя его, кажется, тяготится войной. "Не ошибетесь в нем", - говорил он, Семен, Дедюхину в Челябинске, рекомендуя взять в свой экипаж, да, видно, поспешно сказал... Дело свое солдатское он делал всегда, правда, хорошо, ни в какой обстановке не терялся. Дедюхин часто его ставил даже в пример, но иногда в сердцах называл "молчаливым пнем". Иван действительно говорил только о самом необходимом, когда без слов нельзя уже было обойтись, старался по возможности уединиться. Семен часто натыкался на него, сидящего где-нибудь в одиночестве, погруженного в какие-то мрачные думы. Ну, война, конечно, не сладкая ягода, тут и помрачнеешь порой, и затяготишься, но у дяди Ивана вроде что-то надломилось внутри, и он все время будто боялся быть убитым. И опять же смерти не боится и не остерегается только дурак, но вот дядя какой-то... И по малодушию в тугой случай можно погибнуть, стоит в такой момент окончательно сломиться внутри. А дядя, казалось Семену, к этому и идет... Эта мысль была неприятной, она оскорбляла что-то в нем самом, но она родилась и жила в мозгу. Но вот такой случай и настал, а в поведении дяди Ивана нет и намека на то, что он сломался и вот боится смерти, и слова, и голос, усталый и хриплый, будто приоткрыли Семену в дяде Иване человека нового, доселе ему незнакомого, неизвестного.