Клэнси Том. Все страхи мира

   — У нас могут возникнуть трудности с русскими, — начала Эллиот.
   — Да? — Это заявление застало Хольцмана врасплох.
   — Есть основания считать, что у Нармонова трения с высшим военным руководством. Это может оказать воздействие на окончательное выполнение условий договора о сокращении вооружений.
   — Каким образом?
   — Есть основания полагать, что Советы будут противиться уничтожению всех ракет СС-18. Они уже отстают от графика их демонтажа.
   «Есть основания». Эта многозначительная фраза повторилась дважды. Хольцман на мгновение задумался. По-видимому, очень чувствительный источник — скорее всего разведывательное сообщение, а не перехват.
   — Русские утверждают, что завод по уничтожению ракет не справляется с работой. Наши инспекторы, которые там находятся, согласны с ними.
   — Может быть, завод был спроектирован с — как это говорится? — с заранее рассчитанной недостаточностью?
   — Каково мнение ЦРУ? — спросил Хольцман, записывая все это в свой блокнот и стараясь не отстать.
   — Первоначальный доклад поступил от них, но пока им не удалось получить убедительные доказательства.
   — А что думает об этом Райан? Он хорошо разбирается в советских делах.
   — Райан не оправдывает наших надежд, — ответила Лиз. — Между прочим, — и об этом вы ничего не должны писать и не должны упоминать его имени — мы провели небольшое расследование, которое обнаружило тревожные факты.
   — Какие именно?
   — Именно? Мне кажется, что полученные сведения противоречивы. В них говорится, что один из руководителей ЦРУ состоит в любовной связи с женщиной иностранного происхождения, и не исключено, что родился ребёнок.
   — Речь идёт о Райане?
   Советник по национальной безопасности покачала головой.
   — Я не могу опровергнуть или подтвердить эту информацию. Не забывайте о правилах.
   — Не забываю, — ответил Хольцман, скрывая раздражение. За кого она меня принимает? За какого-нибудь Джимми Олсена?
   — Дело в том, что он, похоже, знает, что нам не нравится доставляемая им информация, однако пытается закрутить факты, чтобы заставить нас проявить к ним интерес. Сейчас такое время, что нам требуется достоверная информация из Лэнгли, но мы не получаем её.
   Хольцман задумчиво кивнул. Такое случалось в Лэнгли и раньше, но это не походило на Райана. Репортёр решил пока отложить эту проблему в сторону.
   — А что по поводу Нармонова?
   — Если получаемые нами сведения хотя бы отчасти верны, он в трудном положении и уступает позиции, кому — левым или правым, — мы не можем сказать. Не исключено, что он может уйти.
   — Это точно?
   — Нам кажется. То, что силы безопасности шантажируют его, очень тревожно. Но при наших проблемах в Лэнгли… — Лиз беспомощно подняла вверх руки.
   — Да, когда всё шло так хорошо. У вас, наверно, трудности с Каботом?
   — Он быстро овладевает своими обязанностями. Если бы у него был хороший помощник, всё было бы в порядке.
   — Вы очень обеспокоены происходящим? — спросил Хольцман.
   — Очень. В такой момент нам нужна надёжная разведывательная информация, а она к нам не поступает. Как можно догадаться, что нам делать с Нармоновым, если у нас нет никаких сведений? — произнесла Лиз раздражённо. — Наш герой носится по городу, занимаясь делами, которые не должны его касаться, — к примеру, он обратился прямо в Капитолий, не поставив в известность своего босса, ведёт переговоры по одной проблеме и в то же время не даёт Каботу хороших аналитических материалов по глобальной проблеме. Разумеется, он должен уделять внимание и кое-чему на стороне…
   Наш герой, подумал Хольцман. Какой интересный выбор слов. Она по-настоящему ненавидит Райана, это уж точно. Хольцману это было известно, но он не знал почему. Ей вроде бы незачем ревновать его. Райан никогда не проявлял честолюбия, по крайней мере не в сфере политики. По всеобщему мнению, он был хорошим человеком. Репортёр вспомнил его единственную faux pas^[30] с Элом "Трентом, которая, по мнению Хольцмана, была подстроена. Теперь у Райана с Трентом были отличные отношения. Для чего могло потребоваться — что могло оказаться таким важным — подстроить такое? У Райана было две звезды разведчика — за что, Хольцман так и не сумел узнать. Всего лишь слухи, пять различных вариантов четырех различных событий, причём скорее всего все не соответствуют действительности. Райан не пользовался особой популярностью среди журналистов. Причина заключалась в том, что он никогда не содействовал утечке информации. Воспринимал соблюдение тайны слишком серьёзно. С другой стороны, он не пытался заискивать перед средствами массовой информации, и Хольцман уважал всех, кто следовал этому правилу. В одном он был теперь убеждён: он серьёзно недооценивал антипатию, которую испытывала администрация Фаулера к Райану.
   Мной пытаются манипулировать, подумал Хольцман. Это было так же уместно, как павлин на гумне. Разумеется, очень ловко. Ссылка на русских была, наверно, точна. Неспособность Центрального разведывательного управления снабжать Белый дом жизненно важной информацией не являлась новостью. И это, похоже, было правдой. Так где же таится ложь? А есть ли она здесь вообще? Может быть, им хотелось организовать утечку правдивой, но весьма чувствительной информации… обычным способом. Не в первый раз Хольцман узнавал интересные вещи в северо-западном угловом кабинете западного крыла Белого дома.
   Неужели он не сумеет написать статью?
   Будет сделано, Бобби, старый друг, сказал себе репортёр.

* * *

   Перелёт из Лондона в Вашингтон прошёл удивительно гладко. Райан старался побольше спать, а сержант, исполнявший роль стюарда, читал инструкции по монтажу игрушек, которые Джек купил в Англии.
   — Эй, сержант, — окликнул его пилот, который вышел в салон, чтобы поразмяться. — Чем это ты занимаешься?
   — Видите ли, майор, наш важный пассажир везёт с собой игрушки для детишек. — Сержант передал пилоту одну из инструкций. — Смотрите, что нужно сделать: вставьте петельку один в отверстие А, возьмите болт семь восьмых дюйма и затяните его гаечным ключом, пользуясь…
   — Не надо, сержант, уж лучше я буду ремонтировать повреждённые двигатели.
   — Это уж точно, — согласился сержант. — Этому парню нелегко придётся дома.

Глава 24
Откровение

   — Не люблю, когда меня пытаются использовать в своих целях. — Хольцман откинулся назад, закинув руки за голову.
   Он сидел в конференц-зале со своим главным редактором, таким же опытным журналистом, десятилетиями следившим за событиями в Вашингтоне. Редактор завоевал известность ещё в период безумия, положившего конец президентству Ричарда Никсона. Да, то было бурное время. После этого у американских средств массовой информации появился вкус к крови, который так и не исчез. Единственным положительным фактором в этом, думал Хольцман, было то, что они перестали с трепетом относиться к кому бы то ни было. Любой политический деятель был потенциальной целью для справедливого негодования жрецов американской прессы. Само по себе это было здоровым намерением, хотя размах расследований иногда заходил слишком далеко.
   — Это неважно. Кому понравится такое? Итак, что из того, что нам известно, правда? — спросил редактор.
   — Нам придётся поверить тому, что Белый дом не получает надёжной информации. Для ЦРУ в этом нет ничего нового, хотя сейчас положение не такое плохое, как раньше. Более того, можно с уверенностью утверждать, что деятельность управления даже улучшилась — несмотря на то что Кабот ликвидировал немало должностей. Нам также придётся поверить тому, что она рассказала о Нармонове и его военных.
   — А относительно Райана?
   — Я встречался с ним на приёмах, но ни разу не брал интервью. Он вообще-то приличный мужик с хорошим чувством юмора. У него поразительные заслуги, по-видимому. Две звезды за разведывательную деятельность — конкретно об этом нам ничего не известно. Когда Кабот принялся сокращать оперативное управление, он выступил против и, судя по всему, сумел добиться сохранения ряда должностей. Райан славится стремительными действиями. Эл Трент поддерживает с ним хорошие отношения, и это — несмотря на ссору, которая произошла между ними несколько лет назад. В этом есть что-то для хорошего материала, однако Трент наотрез отказался говорить о случившемся, когда я спросил его. По-видимому, они обнялись и помирились, и я верю в это, как в Санта-Клауса.
   — Он склонен развлекаться с женщинами на стороне? — поинтересовался редактор.
   — Что значит — склонен? У них что, красная надпись на рубашках, у тех, кто склонен?
   — Очень остроумно. Боб. Тогда что ты хочешь от меня?
   — Так мы будем печатать статью об этом или нет?
   Глаза редактора расширились от изумления.
   — Ты шутишь? Да разве мы можем позволить себе не опубликовать такой материал?
   — Не люблю, когда меня используют в своих целях, — повторил Хольцман.
   — Мы уже говорили об этом! И мне это тоже не нравится. Но материал-то важный, и, если мы не опубликуем его, это сделает «Таймс». Когда он будет готов?
   — Скоро, — пообещал Хольцман. Теперь ему было ясно, почему он отказался от должности заместителя главного редактора. В деньгах он не нуждался: доход, получаемый от книг, избавил Хольцмана от такой необходимости. Ему нравилось быть журналистом, он всё ещё сохранил свой идеализм, все ещё интересовался содержанием своих статей. И не менее важно, что от него не требовалось принимать ответственные решения, подумал Хольцман.

* * *

   Новый питательный насос оправдал все, что обещал главный инженер, когда говорил о сложностях, связанных с его установкой, сказал себе капитан первого ранга Дубинин. Им пришлось демонтировать практически целый отсек, чтобы разместить его, и к тому же понадобилось прорезать отверстие в двойном корпусе субмарины. Дубинин все ещё мог поднять голову и увидеть небо сквозь то, что раньше было изогнутой стальной обшивкой. Такое зрелище действовало на нервы любому офицеру-подводнику. Им нужно было убедиться в том, что питательный насос функционирует нормально, прежде чем заварить отверстие, через которое его опустили внутрь лодки. Впрочем, могло быть гораздо хуже. У «Адмирала Лунина» был стальной корпус. А вот корпуса некоторых советских подлодок были из титана, который очень плохо поддаётся сварке.
   Отсек, где размещались питательный насос и парогенератор, находился сразу позади реакторного отделения в сторону кормы. Более того, корпус реактора примыкал к переборке со стороны носа, тогда как питательный насос в полном сборе примыкал к той же переборке, но позади неё. Насос обеспечивал циркуляцию воды внутри реактора. Перегретый пар поступал в парогенератор, проходя через интерфейс. Там тепло перегретого пара заставляло кипеть воду в «наружном», или нерадиоактивном, контуре, и этот вторичный пар вращал турбины подводной лодки (вращая в свою очередь винт через посредство редукторов). Пар из «внутренней» петли, потеряв почти всю энергию, поступал в конденсатор, который охлаждался морской водой, поступающей из-за борта, превращался в воду и закачивался обратно в нижнюю часть реактора для последующего нагрева и повторения цикла. Парогенератор и конденсатор составляли единый блок, и один и тот же многоступенчатый насос заставлял воду проходить через все этапы циркуляции. Это механическое устройство представляло собой ахиллесову пяту всех судов с атомными двигателями. Насосу приходилось прокачивать огромную массу воды, которая была горячей как в прямом смысле слова, то есть термически, так и потому, что она являлась радиоактивной. При выполнении такой механической работы неизбежно возникал шум. До сих пор.
   — Удивительно оригинально, — заметил Дубинин.
   — Ещё бы. Американцы потратили десять лет на разработку и доводку этого насоса. Они собирались использовать его на своих атомных ракетоносцах, затем отказались от него. Проектировщики были потрясены такой неудачей.
   Капитан только покачал головой. Циркуляция воды на новых американских реакторах обеспечивалась естественным конвекционным течением. Это было ещё одним техническим преимуществом новой конструкции. Умны же эти американцы! — подумал Дубинин. Вместе с главным инженером он ждал, когда реактор выйдет на проектную мощность. Из него были удалены контрольные стержни, свободные нейтроны из топливных элементов вступили во взаимодействие, и началась контролируемая цепная реакция. Операторы у панели управления следили за температурой внутри реактора и называли вслух цифры.
   — Сейчас начнётся… — прошептал главный инженер.
   — Значит, вы не видели работу питательного насоса? — удивился капитан первого ранга.
   — Нет.
   Великолепно, подумал Дубинин, глядя на небо над головой. Какое ужасное зрелище для человека, стоящего внутри подводной лодки…
   — Что это?
   — Только что включился насос.
   — Вы шутите. — Он посмотрел на массивное, многоступенчатое устройство. Не было никаких признаков… Дубинин подошёл к панели управления и…
   Он громко рассмеялся.
   — Насос работает, капитан, — заметил командир БЧ-5.
   — Увеличивайте мощность, — скомандовал Дубинин.
   — Десять процентов мощности, и продолжает увеличиваться.
   — Доведите мощность до десяти процентов сверх максимальной.
   — Но, капитан…
   — Я знаю, мы никогда не превышали максимум. — Проектная мощность реактора равнялась пятидесяти тысячам лошадиных сил, но, как и в большинстве двигателей, она была немного преуменьшена. На ходовых испытаниях её довели однажды до пятидесяти восьми тысяч, что закончилось незначительным повреждением труб парогенератора. Максимальная полезная мощность равнялась 54960 лошадиным силам. Дубинин достигал такой мощности только один раз, вскоре после того, как стал командиром «Адмирала Лунина». Каждый командир испытывает свою подлодку на предельной мощности, подобно тому как лётчик-истребитель должен узнать по крайней мере один раз, с какой скоростью может мчаться его машина, стремительно прорезая воздух.
   — Слушаюсь, — кивнул механик.
   — И внимательно наблюдайте за приборами, Иван Степанович. Бели вдруг заметите что-то, немедленно заглушайте реактор. — Дубинин похлопал его по плечу и вернулся в переднюю часть отсека, надеясь, что сварщики хорошо справились со своей работой. Он пожал плечами. Все сварочные швы были подвергнуты рентгеноскопии, раковин нигде не обнаружили. Командир не может заботиться обо всём, а на его подлодке находился отличный стармех.
   — Двадцать процентов мощности.
   Главный инженер верфи оглянулся по сторонам. Питательный насос был установлен на своей платформе, снабжённой амортизаторами. Это предупреждало передачу шума и вибрации от насоса на корпус субмарины и далее в окружающую корпус воду. Какая неудачная конструкция! — подумал адмирал. Ну что ж, в дальнейшем мы улучшим её. Кораблестроение — одна из немногих уцелевших форм инженерного искусства.
   — Двадцать пять.
   — Я начинаю слышать какой-то шум, — заметил Дубинин.
   — Скорость эквивалентна этой мощности?
   — С полной бытовой нагрузкой… — Это означало ту долю мощности, которая требовалась для функционирования корабельных систем, начиная от кондиционирования воздуха до освещения кают. — Десять узлов. — Субмарины класса «Акула» потребляли много электроэнергии для повседневных нужд. Основная часть мощности расходовалась на систему кондиционирования воздуха, которая была весьма примитивной и пожирала до десяти процентов номинальной мощности реактора. — На бытовые нужды уходит семнадцать процентов, и лишь после этого начинает вращаться винт. Западные системы намного эффективнее.
   Главный инженер верфи мрачно кивнул.
   — Там у них огромная промышленность, занятая производством экономичных систем, — машиностроение, принимающее во внимание потребности окружающей среды. У нас ещё отсутствует инфраструктура, позволяющая вести исследования в этой области.
   — У них намного более жаркий климат. Однажды в июле мне пришлось побывать в Вашингтоне. Даже в аду не может быть хуже.
   — Неужели?
   — Сотрудник нашего посольства, сопровождавший меня, сказал, что когда-то на этом месте находилось малярийное болото. Случались даже эпидемии жёлтой лихорадки. Ужасный климат.
   — Я не знал этого.
   — Тридцать процентов, — произнёс стармех.
   — Как вы попали туда? — спросил адмирал.
   — Десять лет назад, когда там шли переговоры по предупреждению несчастных случаев на море. Это было моё первое и последнее дипломатическое поручение. Какому-то штабному идиоту пришло в голову, что там может понадобиться подводник. Меня забрали прямо из Академии Фрунзе. Пустая трата времени, — добавил Дубинин.
   — Какое у вас создалось впечатление?
   — Скучища. Американские подводники высокомерны и относятся к нам с презрением. Никакого товарищества в то время. — Дубинин сделал паузу. — Впрочем нет, несправедливо так говорить. Политический климат тогда был совершенно другим. Меня принимали гостеприимно, но холодно. Я побывал на бейсбольном матче.
   — Понравилось? — спросил адмирал. Капитан первого ранга улыбнулся.
   — Пиво и закуски оказались превосходными. Сама игра была совершенно непонятной, а их объяснения только сбивали с толку.
   — Сорок процентов.
   — Двенадцать узлов, — сказал Дубинин. — Шум увеличивается…
   — И всё-таки?
   — И всё-таки это всего лишь малая часть того шума, который исходит от прежнего насоса. Обслуживающему персоналу приходилось надевать здесь защитные наушники. А при полной скорости грохот был страшным.
   — Посмотрим, что будет дальше. Вы узнали что-нибудь интересное в Вашингтоне?
   Дубинин снова хмыкнул.
   — Узнал — по улицам нельзя ходить в одиночку. Однажды вышел на прогулку и увидел, как какой-то хулиган напал на женщину, — вы не поверите, всего в нескольких кварталах от Белого дома!
   — Неужели?
   — Этот молодчик попытался пробежать мимо меня с её сумочкой в руках. Как в сцене из гангстерского фильма. Просто удивительно.
   — Попытался?
   — Я разве не рассказывал, что в молодости был хорошим футболистом? Я сделал подкат — может быть, с излишним энтузиазмом. Между прочим, разбил ему коленную чашечку. — Дубинин улыбнулся, вспомнив, как расправился с мерзавцем. Действительно, бетонные тротуары куда твёрже, чем поросшая травой поверхность футбольного поля…
   — Пятьдесят процентов.
   — И что было дальше?
   — Сотрудники посольства устроили грандиозный скандал. Посол вопил как недорезанная свинья. Я решил, что меня отошлют домой. Однако местная полиция хотела наградить меня медалью. Тогда все спустили на тормозах, и впредь меня не приглашали принять участие в дипломатических переговорах. — Дубинин расхохотался. — Я одержал победу. Восемнадцать узлов.
   — Зачем вы вмешались в это происшествие?
   — Я был молодым и глупым, — объяснил Дубинин. — Мне даже в голову не пришло, что это могла быть провокация со стороны ЦРУ, — наш посол беспокоился именно об этом. Разумеется, никакой провокацией и не пахло — просто пожилая слабая негритянка и молодой хулиган. Колено у него здорово пострадало. Интересно, он научился снова бегать? А если это действительно был агент ЦРУ, одним шпионом стало меньше.
   — Шестьдесят процентов, работает устойчиво, — произнёс старший механик. — Никаких колебаний в уровне давления.
   — Двадцать три узла. Оставшиеся сорок процентов мало что нам покажут… и шум потока сейчас начнёт отражаться в корпусе лодки. Будь повнимательнее, Ваня!
   — Слушаюсь, капитан!
   — Какую наибольшую скорость вы развивали?
   — Тридцать два узла при номинальной мощности реактора. Тридцать три — при перегрузке.
   — Ходят слухи о новой краске для корпуса лодки…
   — Это то самое английское изобретение? Судя по данным разведки, американские ударные подлодки в результате её использования сумели увеличить скорость больше чем на узел.
   — Совершенно верно, — подтвердил адмирал. — Мне говорили, что формула состава нам известна, вот только мы столкнулись с трудностями при её производстве, а процесс окраски ещё более сложен.
   — При скорости свыше двадцати пяти узлов возникает опасность срыва антиакустических плиток с поверхности корпуса. У меня такое однажды случилось — тогда я был старпомом на «Свердловском комсомольце»… — Дубинин покачал головой. — Ощущение, словно ты оказался внутри железного барабана — так эти проклятые резиновые плитки били по корпусу.
   — Боюсь, что с этим мы ничего пока не можем сделать.
   — Семьдесят пять процентов мощности.
   — Уберите эти плитки, и я смогу прибавить ещё один узел к предельной скорости.
   — Вы действительно выступаете за это?
   Дубинин отрицательно потряс головой.
   — Нет. При мчащейся в воде торпеде это может стать границей между жизнью и смертью.
   На этом разговор прекратился. Через десять минут мощность реактора достигла предельной — пятидесяти тысяч лошадиных сил. Шум насоса стал теперь очень заметным, но всё-таки можно было разговаривать друг с другом. Когда на лодке стоял прежний насос, вспомнил Дубинин, при таком уровне мощности казалось, что рядом играет оркестр рок-музыки, и по твоему телу пробегали колебания. Сейчас насос работал намного тише, и к тому же начальник верфи обещал усовершенствовать амортизаторы его основания. Да, адмирал не хвастался. Шум резко уменьшился. Прошло ещё десять минут и Дубинину всё стало ясно. Он уже видел и слышал достаточно.
   — Начать уменьшение мощности, — скомандовал Дубинин.
   — Ну как, Валентин Борисович?
   — КГБ украл это у американцев?
   — Такое впечатление создалось и у меня, — ответил адмирал.
   — Расцелую первого же разведчика, которого встречу.

* * *

   Сухогруз «Джордж Макриди» стоял пришвартованный у причала. Шла погрузка. Это был большой океанский корабль, построенный десять лет назад, с мощными низкооборотными морскими дизелями. Он был спроектирован как лесовоз, способный перевозить тридцать тысяч тонн обработанной древесины или, как в данном случае, брёвен. Обычно японцы предпочитали сами обрабатывать лесоматериалы. При этом деньги, затраченные на обработку, оставались в стране, а не уходили за границу. По крайней мере в этом случае для перевозки использовался корабль под американским флагом — уступка, которой удалось добиться после десяти месяцев переговоров. Побывать в Японии интересно, хотя и дорого.
   Под внимательным взглядом первого офицера подъёмные краны снимали с грузовиков бревна и опускали их в трюмы, специально построенные для этой цели. Погрузка шла удивительно быстро. Автоматизация процессов погрузки была, наверно, самым важным усовершенствованием в торговом флоте. «Джорджа М.» можно загрузить меньше чем за сорок часов и разгрузить в порту назначения за тридцать шесть, что позволяло кораблю быстро выйти в море. Это было экономически выгодно, хотя и лишало его команду возможности как следует погулять в том порту, куда забрасывала моряков служба. Сокращение доходов у портовых баров и других заведений, занимающихся отдыхом моряков, мало интересовало судовые компании, не получавшие выгоды от своих кораблей, когда они стояли у причалов.
   — Пит, я получил метеопрогноз, — сообщил третий офицер. — Погода могла бы быть лучше.
   Первый помощник посмотрел на метеосводку.
   — Вот это да!
   — Совершенно верно, над Сибирью формируется огромная область низкого давления. Через пару дней нас изрядно потреплет. Да и обойти шторм не удастся — он захватывает слишком большую площадь.
   Взглянув на цифры, первый помощник свистнул от изумления.
   — Не забудь приготовиться как следует, Джимми.
   — Ладно. У нас много палубного груза?
   — Одни эти бревна. — Он указал вниз. Моряк что-то проворчал и поднял бинокль.
   — Боже мой, да они скованы вместе цепями!
   — Именно поэтому мы и не можем спрятать их в трюм.
   — Поразительно! — прошептал молодой моряк.
   — Я уже дал указания боцману. Он закрепит их как следует и принайтовит к палубе.
   — Отличная мысль. Пит. Если шторм будет таким, как я ожидаю, на палубе можно будет заниматься сёрфингом.
   — Капитан все ещё на берегу?
   — Да, обещал вернуться в четырнадцать ноль ноль.
   — Бункеровка закончена. Стармех выведет свои дизели на полную мощность в семнадцать тридцать?
   — Да.
   — Чёрт возьми, даже с бабой переспать не хватает времени.
   — Я передам капитану относительно прогноза погоды. Из-за шторма мы можем опоздать с прибытием в Японию.
   — Капитану это не очень понравится.
   — Думаешь, нам будет приятно?
   — Послушай, если из-за шторма нарушится график пользования причалом, может быть, я…
   — И я тоже, дружище.
   Первый офицер ухмыльнулся. Оба были холостыми.

* * *

   — Красиво, правда? — спросил Фромм. Он наклонился вперёд, глядя на металлическую массу через прозрачные лексановые щиты. Механическая рука манипулятора сняла плутоний со шпинделя и поднесла к Фромму для визуального контроля… Это не было необходимым, но плутоний все равно нужно было переместить для следующей фазы обработки, и Фромм решил посмотреть на него поближе. Он включил мощный электрический фонарь и направил его на сверкающую массу, но тут же выключил. Верхнее освещение было достаточно ярким.