Клэнси Том. Все страхи мира

   Сначала это было неплохо, потому что самостоятельность для индейцев сиу представляла собой образ жизни, однако всем детям нужно воспитание, а родители не могли воспитывать их. Мальчики научились метко стрелять и охотиться ещё до того, как овладели букварём. Нередко обедом служило то, в чём были раны от пуль двадцать второго калибра. Почти всегда они сами готовили пищу. Марвин и его брат не были единственными индейскими детьми, жившими в нищете и забвении, но они, вне всякого сомнения, оказались на самом дне своего поселения, и, хотя кое-кто из детей сумел вырваться из резервации и найти иную дорогу в жизни, для братьев Расселл прыжок от нищеты к нормальной жизни был непреодолим. С того самого момента, когда они научились управлять автомобилем, — что произошло задолго до достижения возраста, разрешающего это, — братья садились в ржавый и ветхий пикап отца и отправлялись холодными ясными ночами за сто и более миль на поиски тех вещей, которыми не в состоянии были обеспечить их родители. Удивительным оказалось то, что их поймали при первой же попытке — это сделал другой индеец сиу с ружьём в руках. После жестокой порки, которую они выдержали как настоящие мужчины, и суровых наставлений они вернулись домой. Это оказалось для обоих превосходным уроком — начиная с этого момента они грабили только белых.
   Прошло время, и их поймали снова, прямо на месте преступления, внутри сельского магазина. Братьям очень не повезло — в соответствии с законом любое преступление, совершенное на территории, принадлежащей федеральным властям, рассматривается как федеральное преступление. Однако им не повезло ещё больше по другой причине — новый окружной судья оказался человеком, у которого сострадание перевешивало чувство проницательности. Получи братья суровый урок в этот момент, не исключено, что они избрали бы иной путь в жизни; вместо этого они отделались строгим предупреждением и их заставили присутствовать на лекциях о воспитании и правильном поведении. Весьма серьёзная молодая женщина, только что получившая диплом Университета Висконсин, на протяжении месяцев убедительно объясняла, что им никогда не завоевать репутацию уважающих себя юношей, если они будут красть вещи, принадлежащие другим. Молодые люди, говорила она, обретут чувство собственного достоинства и гордость, если только займутся чем-нибудь стоящим. Выслушав цикл подобных лекций, они никак не могли понять, почему воины народа сиу допустили, чтобы над ними одержали верх эти белые идиоты. Отныне братья решили планировать ограбления более тщательно.
   Оказалось, всё-таки недостаточно тщательно, потому что женщина, читавшая им лекции, не могла дать братьям такие же знания, которые они получили бы в тюрьме. Год спустя их снова арестовали, на этот раз за пределами резервации, и приговорили к полутора годам тюрьмы, потому что они пытались ограбить оружейный магазин.
   Время, проведённое в тюрьме, было самым страшным в их жизни. Юноши, привыкшие к просторам и звёздному небу над головой, провели год в клетке, которая не годилась бы для барсука в зоопарке, причём в обществе людей, настолько свирепых и жестоких, что их раздутое представление о своей собственной жестокости и свирепости мгновенно лопнуло. В первую же ночь крики убедили их, что изнасилование не является преступлением, жертвами которого становятся одни женщины. В поисках защиты они тут же попали в объятия заключённых-индейцев, членов движения американских индейских народов.
   Раньше братья Расселл не задумывались о своём происхождении. Подсознательно они чувствовали, наверно, что их соотечественники не обладают качествами, свойственными индейцам на экране телевизора, если телевизор был исправен. Возможно, братья испытывали стыд — каким бы смутным он ни был — оттого, что они всегда отличались от них. Они научились презрительно насмехаться над вестернами, в которых «индейские» актёры были главным образом мексиканцами или белыми и произносили фразы, написанные голливудскими сценаристами, представление которых о Диком Западе ничем не отличалось от их представления об Антарктике. Несмотря на это, даже из фильмов братья вынесли отрицательный образ тех, кем они были и из чьих корней родилась их жизнь. Движение американских индейцев изменило все это коренным образом. Во всём виноваты белые. Отстаивая идеи, представляющие собой мешанину модной антропологии, возникшей на восточном побережье, мыслей Жан-Жака Руссо, кое-чего почерпнутого из вестернов Джона Форда (что, в конце концов, представляет собой американское культурное наследие?) и не правильно понятой истории, братья Расселл пришли к выводу, что их предки отличались благородством, были идеальными воинами-охотниками, которые жили в гармонии с окружающей природой и своими богами. То обстоятельство, что коренные американцы вели такой же мирный образ жизни, как и европейцы (слово «сиу» на индейском диалекте означает «змея» и племя Расселлов получило такое наименование отнюдь не в знак любви и расположения), и начали скитаться по Великим равнинам лишь в последнее десятилетие восемнадцатого века, было каким-то образом упущено вместе с жесточайшими войнами между племенами. Жизнь в то время была намного лучше. Индейцы жили на своей земле как её хозяева, охотились на буйволов, их образ жизни под чистым, усеянным звёздами небом был здоровым и спокойным, а время от времени они сталкивались друг с другом в коротких героических войнах — нечто вроде рыцарских турниров. Даже пытки захваченных пленников объяснялись тем, что воины получали возможность продемонстрировать свой стоицизм и бесстрашие под взглядами восхищённых — пусть даже садистски настроенных — мучителей.
   Каждый человек стремится к благородству духа, и не вина Марвина Расселла в том, что первая такая возможность была получена им от заключённых в тюрьму преступников. Он и его брат узнали о богах земли и неба, вера в которых жестоко подавлялась ложной религией белых. Они познакомились с братством широко раскинувшихся равнин, с тем, как белые дикари украли у индейцев то, что принадлежало им по праву, истребили буйволов, снабжавших их пищей, разделяли, подавляли, убивали и наконец заключили в резервации индейские племена, не оставив им ничего, кроме пьянства и отчаяния. Как это обычно случается со всякой успешной ложью, и в этой было немало правды.
   Марвин Расселл приветствовал оранжевые лучи солнца, распевая что-то, что могло быть подлинным гимном небесному светилу, а могло и не быть — никто не знал теперь этого и он меньше всех. Однако пребывание в тюрьме не было полностью бесполезным делом. Он прибыл туда с уровнем образования ученика третьего класса, а вышел, уже овладев программой средней школы. Марвин Расселл не был тупицей, и не его вина, что он оказался преданным, стал жертвой школьной системы, которая отвела ему место неудачника ещё до рождения. Он регулярно читал книги, особенно те, где говорилось об истории его народа. Строго говоря, не все книги. Его выбор отличался большой избирательностью. Всякий неблагоприятный отзыв о своём народе Марвин относил на счёт предубеждения белых. Племена сиу не знали пьянства до их прихода, не жили в грязных деревушках и уж, конечно, не обращались плохо со своими детьми. Все это — выдумки белых.
   Но как изменить существующее положение? — спросил Марвин у солнца. Сверкающий газовый шар был сегодня краснее обычного из-за пыли, которую поднимал ветер этим жарким сухим летом, и напомнил ему лицо брата, когда на экране застывали отдельные кадры, переданные службой новостей. Местная станция проделала с плёнкой то, что не делала телевизионная компания. Каждый отдельный кадр трагедии замирал на телеэкране. Вот пуля ударяет в лицо Джона, далее два кадра, показывающие, как лицо его брата отделяется от головы. Затем ужасные последствия попадания пули. Выстрел из револьвера в руке Джона — черт бы побрал этого ниггера с его пуленепробиваемым жилетом! — и вверх взлетают руки, подобно чему-то из фильма Роджера Кормана. Марвин наблюдал за этим пять раз, и каждая, самая крошечная, подробность каждого кадра так прочно запечатлелась в его памяти, что теперь он никогда не забудет её.
   Ещё один мёртвый индеец. «Да, я видел хороших индейцев, — сказал однажды генерал Уильям Текумсе (настоящее имя коренного американца!) Шерман. — Они были мёртвыми». Джон Расселл был мёртв, убит, подобно многим индейцам, даже не получив возможности защищаться в честной схватке, как животное, которым считали белые коренного американца. Только более зверски, чем остальные. Марвин не сомневался в том, что выстрел был заранее рассчитан. Работает видеокамера. Эта сука-репортёр в модной одежде. Ей захотелось узнать, как всё обстоит на самом деле, и эти убийцы из ФБР решили помочь. Вроде кавалерии старых времён у Санди-Крик, Вундед-Кни, сотен других безымянных, забытых сражений.
   И вот теперь Марвин Расселл смотрел на восходящее солнце, одного из богов его народа, и искал ответ. Здесь нет ответа, сказало ему солнце. На товарищей ты не можешь положиться. Джон умер, узнав об этом в последнюю минуту. Пытались раздобыть деньги с помощью наркотиков! И сами стали их жертвой. Как будто виски, которым белые уничтожили его народ, было недостаточно. А другие «воины» — люди из окружения, созданного белыми. Они даже не подозревали, что это окружение уже уничтожило их. Называли себя воинами сиу, хотя на самом деле были пьяницами, мелкими преступниками, не сумевшими добиться успеха даже в таком несложном деле. В редкой вспышке честности — разве можно обманывать перед лицом одного из своих богов? — Марвин признал, что они были хуже его. И брат Джон был хуже. Глупо вместе с ними стремиться к деньгам, связанным с наркотиками. Глупо и бессмысленно. Чего они сумели добиться? Убили агента ФБР и федерального чиновника, но это было в прошлом. А с тех пор? С тех пор они только говорили о том, когда наступит момент их славы, их звёздный час. Но что это был за час? Чего они добились? Ничего. Резервация осталась на месте. Виски — тоже. И безнадёжность. Разве кто-нибудь заметил их существование и дело их рук? Нет. Они добились одного — навлекли на себя гнев сил, продолжающих подавлять его народ. Теперь за «Союзом воинов» началась охота даже на территории резервации. Теперь они перестали быть воинами и превратились в животных, по следам которых мчались охотники. Но ведь именно сиу должны быть охотниками, напомнило ему солнце, охотниками, а не добычей.
   Эта мысль взволновала Марвина. Он должен стать охотником. Белые должны бояться его. Когда-то все обстояло именно так, но теперь всё изменилось. Он должен быть волком в овечьем стаде, но белые овцы стали такими сильными, что даже не подозревали о существовании волка. К тому же они прятались за спинами свирепых псов, которые не только охраняли стада, но и охотились за волками, причём настолько успешно, что именно волки, а не овцы, превратились в испуганных, загнанных, нервных существ, пленников своей резервации.
   Вот почему он должен уехать отсюда.
   Он должен разыскать братьев-волков, тех, для кого охота все ещё оставалась успешной.

Глава 3
Единственная работа

   Наступил день. Его день. Карьера капитана Бенджамина Цадина в национальной полиции Израиля была стремительной. Он стал самым молодым капитаном, единственный уцелевший из трех сыновей, сам отец двоих — Давида и Мордекая. И до самого недавнего времени находился на пороге самоубийства. Смерть любимой матери и тут же, в течение одной недели, исчезновение его прелестной, но неверной жены. Это произошло всего два месяца назад. Несмотря на то что он добился всего, к чему стремился, перед капитаном Цадином открылась перспектива пустой и бесцельной жизни. Его звание и большое жалованье, уважение подчинённых, незаурядный ум и хладнокровие в моменты напряжённости и кризиса, военные заслуги, проявленные при нелёгкой и опасной службе на границе, — всё это было ничем по сравнению с пустым домом, где в каждом уголке таилось воспоминание. Несмотря на то что Израиль часто рассматривают как «еврейское государство», за этим скрывается тот упрямый факт, что всего лишь небольшая часть населения страны проявляет религиозную активность. Бенни Цадин, несмотря на уговоры матери, был равнодушен к религии. Скорее он наслаждался свободной жизнью современного гедониста и после своего бар-митцва не переступал порога синагоги. Он говорил и читал на иврите, потому что это был в необходимо — иврит — государственный язык Израиля, — однако традиции прошлого казались ему забавным анахронизмом, проявлением отсталости в жизни страны, которая во всём остальном была одной из самых передовых. Его жена только подчёркивала это. Он часто шутил, что религиозный энтузиазм в Израиле сравним с размерами купальных костюмов на его бесчисленных пляжах. Родившаяся в Норвегии, его жена Элин Цадин, высокая худая блондинка, походила на еврейку ничуть не больше, чем Ева Браун, — они часто так шутили между собой — и все ещё любила хвастать своей фигурой, появляясь в самом крошечном бикини, а нередко и вообще только в его нижней половине. Их семейная жизнь была страстной и пылкой. Разумеется, он знал, что она любила посматривать по сторонам, да и сам не упускал возможности поразвлечься, но когда Элин внезапно бросила его и ушла к другому, он был потрясён. Больше того, обстоятельства случившегося поразили его настолько, что Бенни оказался не в силах плакать или умолять. Элин просто ушла и оставила его одного в пустом доме, наедине с несколькими заряженными пистолетами и автоматами, каждый из которых мог мгновенно избавить его от страданий. Только мысль о сыновьях остановила Бенни. Он не мог предать их, как предали его, не мог переступить чувство мужской гордости. Однако боль — нестерпимая, страшная — осталась.
   Израиль слишком маленькая страна, чтобы в ней можно было хранить тайну. Тут же стало известно, что Элин ушла к другому мужчине, и эта новость быстро достигла полицейского участка капитана. Подчинённые увидели по осунувшемуся лицу и ввалившимся глазам командира, что он страдает. Некоторые из них задумались о том, когда в нём победит сила духа и Цадин станет прежним капитаном, но прошла неделя, и всем стало ясно, что нужно думать о другом — сможет ли он вообще перенести такой удар. Начиная с этого момента за дело взялся один из сержантов. Однажды вечером четверга он постучался в дверь дома, в котором жил капитан, и тот увидел, что вместе с сержантом пришёл раввин Израэль Кон. В этот вечер Бенджамин Цадин снова обрёл Бога. И не только это, подумал он, глядя на Цепную улицу старого Иерусалима, он снова познал, что значит быть евреем. То, что случилось с ним, — это Божья кара, не больше и не меньше. Наказание за то, что он не обратил внимания на слова матери, за нарушение супружеской верности, за разгульные вечеринки, которые он проводил вместе с женой и друзьями, за двадцать лет грязных мыслей и плохих поступков, которые он вершил, притворяясь образцовым офицером и командиром солдат и полицейских. Но сегодня он изменит все это. Сегодня он нарушит человеческий закон и искупит свои грехи перед Словом Божьим.
   Было раннее утро дня, обещавшего стать обжигающе жарким, и сухой восточный ветер дул из аравийских пустынь. За капитаном выстроилось сорок полицейских, вооружённых автоматами, гранатами со слезоточивым газом и ружьями, что стреляли «резиновыми пулями», а если быть более точным — снарядами из эластичного пластика, которые легко сбивали с ног взрослого мужчину и при очень точном попадании могли остановить биение сердца в результате закрытой травмы. Полицейские были нужны капитану Цадину, чтобы допустить нарушение закона — начальники капитана отнюдь не это имели в виду, посылая сюда подразделение полицейских — и остановить вмешательство посторонних, готовых нарушить высший закон и не дать ему выполнить порученную задачу. В конце концов, раввин Кон воспользовался именно этим аргументом. Чей это закон? Это было метафизической проблемой, чем-то слишком сложным для простого полицейского офицера. Гораздо проще было другое, как объяснил ему раввин: место, где находился храм Соломона, представляло собой святыню, духовное прибежище иудаизма и евреев. Место на Храмовой горе было выбрано Богом, и если люди оспаривали этот факт, их возражения не имели значения. Наступило время для евреев вернуть себе то, что было дано им Господом. Сегодня группа из десяти консервативных раввинов-хасидов обозначит вехами участок, на котором будет сооружён новый храм в точном соответствии со Священным писанием. Капитану Цадину был отдан приказ помешать этому, не пропускать их через Цепные ворота, но он принял решение не повиноваться приказу. Полицейские выполнят его команды, защитят раввинов от арабов, которые могут явиться сюда с теми же намерениями, что и в отданном ему приказе.
   Его удивило, что арабы прибыли сюда так рано. Животные, твари, которые убили Давида и Мотти. Его родители рассказывали своим сыновьям, что значило быть евреями в Палестине в тридцатые годы: нападки, ужас, зависть, открытая ненависть. Рассказывали о том, как англичане отказались защищать тех, кто сражался вместе с ними в Северной Африке, от тех, кто встал на сторону нацистов. Евреям нельзя было полагаться ни на кого, кроме самих себя и Бога, а чтобы сохранить веру в своего Бога, требовалось восстановить Его храм на скале, где Авраам заключил соглашение между своим народом и его Спасителем. Правительство либо не понимало этого, либо позволило вовлечь себя в политические игры, затрагивающие судьбу единственной страны в мире, где евреи чувствовали себя в полной безопасности. Его долг как еврея был выше этого, хотя он оставался в неведении ещё совсем недавно.
   Раввин Кон прибыл в назначенное время. Вместе с ним пришёл раввин Элеазар Голдмарк, переживший Освенцим, с клеймом лагеря на руке — там он познал важность веры перед лицом самой смерти. В руках у них были колья для разметки и геодезическая рулетка. Они сделают разметку, и начиная с этого момента площадка будет охраняться посменно до тех пор, пока правительство не согласится очистить её от мусульманской нечисти. Взрыв народного энтузиазма по всей стране и поток денег из Европы и Америки позволят завершить строительство через пять лет — и после этого уже никто не осмелится говорить о том, чтобы отнять эту землю у тех, кому завещана самим Богом.
   — Черт побери, — пробормотал кто-то позади, но суровый взгляд заставил замолчать того, кто осмелился богохульствовать в этот судьбоносный момент.
   Бенни кивнул двум раввинам, которые двинулись вперёд. Полицейские последовали за своим капитаном в пятидесяти метрах за ними. Цадин молился о безопасности Кона и Голдмарка, хотя и знал, что они полностью примирились с угрожающей им опасностью, подобно тому, как Авраам примирился со смертью своего сына как условием Закона Божьего.
   Однако вера, которая привела Цадина сюда, ослепила его и помешала принять тот очевидный факт, что Израиль действительно слишком маленькая страна для хранения секретов и что такие же, как он, евреи, его соотечественники, которые считали Кона и Голдмарка просто разновидностью иранских аятолл-фундаменталистов, знали о происходящем, и потому слухи распространились очень широко. На площади, у подножия Стены плача, толпились телевизионные репортёры и операторы. Кое-кто из них были в касках строительных рабочих, ожидая града камней, который, по их мнению, был неизбежен. Может быть, все это к лучшему, подумал капитан Цадин, следуя за раввинами к вершине Храмовой горы. Мир должен знать о том, что происходит. Бессознательно он ускорил шаг, чтобы приблизиться к Кону и Голдмарку. Несмотря на то что они готовы принять мученическую смерть, он должен охранять их. Правая рука скользнула к кобуре, и капитан проверил, не слишком ли туго она застёгнута. Не исключено, что ему может понадобиться пистолет — и скоро.
   Арабы заняли гору. С разочарованием Цадин увидел, как их много — как блох, как крыс, занявших место, отведённое вовсе не им. Неважно, лишь бы не мешали. Разумеется, они не сдадутся так просто, и Цадин знал это. Они пошли наперекор воле Господа.
   Что-то захрипело в портативном приёмопередатчике капитана, но он не отреагировал. Не иначе начальник желает узнать, почему он не выполнил его распоряжение, и приказывает сейчас же отступить. Нет, только не сегодня. Кон и Голдмарк бесстрашно шли к арабам, стоящим у них на пути. При виде такой смелости и веры у Цадина на глазах едва не выступили слезы. Пусть же Господь будет милосерден к ним, не даст им погибнуть. Позади капитана, не отставая, следовали около половины его полицейских — и не мудрено, ведь он сам перетасовал смены, собрав в эту тех, на кого мог положиться. Не оглядываясь назад, он знал, что они не прикрывались прозрачными щитами из лексана; слышались только щелчки снимаемых предохранителей. Как трудно ждать, как трудно предвосхитить, откуда обрушится первый град камней — вот-вот или в любой другой момент.
   Господи Боже мой, пусть они живут, сохрани их и защити. Сжалься над ними, как ты сжалился над Исааком, молил Цадин.
   Теперь он был всего метрах в пятидесяти от двух бесстрашных раввинов: одного, что родился в Польше, сумел выжить в ужасных концлагерях, где погибли его жена и ребёнок, где он сумел каким-то образом укрепить дух и понять важность веры; и второго, что родился в Америке, приехал в Израиль, воевал, защищая эту страну, и только после этого вернулся к Богу, подобно тому, как это совсем недавно сделал сам Бенни.
   Раввины были в десяти метрах от мрачных грязных арабов, когда все произошло. Только арабы видели, как безмятежны их лица, с какой радостью они встретили это утро, и только арабы видели шок и удивление на лице поляка и потрясение и боль на лице американца, когда раввины поняли, что им уготовила судьба.
   По команде первый ряд арабов — одни юноши, долгое время стремившиеся к конфронтации, — сели на землю. Сто молодых мужчин позади последовали их примеру. Затем первый ряд принялся хлопать в ладоши. И петь. Бенни не сразу разобрал слова, хотя он знал арабский язык не хуже любого палестинца:
   Мы все преодолеем,
   Мы все преодолеем,
   Мы все преодолеем — когда-нибудь.
   Телевизионщики стояли сразу за полицейскими. Несколько репортёров изумлённо рассмеялись, ощутив жестокую иронию происходящего. Одним из них был корреспондент компании Си-эн-эн Пит Фрэнке, который выразил общее мнение возгласом: «Вот сукины дети!». В это мгновение Фрэнке понял, что мир снова изменился. Он присутствовал в Москве на первом демократическом заседании Верховного Совета, в Манагуа — тем вечером, когда сандинисты проиграли выборы, в успехе которых не сомневались, и в Пекине наблюдал гибель богини Свободы. И вот теперь это? — подумал он. — Арабы наконец-то поумнели. Боже мой!
   — Надеюсь, Мики, ты ведёшь съёмку?
   — Они действительно поют то, что мне кажется?
   — Чертовски похоже. Давай подойдём поближе.
   Руководителем арабов был двадцатилетний студент-социолог по имени Хашими Мусса. Его рука была навсегда повреждена израильской дубинкой, а половина зубов выбита резиновой пулей стрелка, который был особенно зол в тот день. Его храбрость была вне сомнений, он сумел убедительно доказать это. Десяток раз он смотрел в лицо смерти, пока наконец не утвердилось его положение вожака, но теперь он заставил людей прислушиваться к его словам, и ему удалось осуществить мысль, которую он вынашивал на протяжении пяти бесконечных лет терпения. Понадобилось три дня, чтобы уговорить их, затем ему невероятно, сказочно повезло: один из еврейских друзей, испытывающий отвращение к тирадам религиозных консерваторов собственной страны, слишком громко упомянул о планах на этот день. Возможно, это судьба, подумал Хашими, или воля Аллаха, а может, просто везение. Как бы то ни было, наступил момент, ради которого он жил пять лет, после того как пятнадцатилетним юнцом узнал о Ганди и Кинге, о том, как они победили, проявив простую пассивную смелость. Нелегко было уговорить товарищей, ведь это значило подавить их почти генетическую склонность к войне, но он одержал верх. И теперь его идея должна выдержать испытание.
   Бенни Цадин увидел только одно — путь перекрыт. Раввин Кон сказал что-то раввину Голдмарку, но ни один из них не оглянулся в сторону полицейских — ведь повернуться назад означало признать поражение. Он никогда не узнает, были они потрясены видом сидящих арабов или испытали гнев. Капитан Цадин повернулся к своим полицейским.
   — Газ! — скомандовал он.
   Эта часть операции была спланирована заранее. Четверо, что сжимали в руках гранатомёты со слезоточивым газом, были глубоко религиозными. Они опустили ружья и дали залп прямо в толпу. Гранаты со слезоточивым газом опасны, и было поразительно, что никто не пострадал. Через несколько секунд среди сидящих арабов появились облака серого дыма. Тут же, по команде, они надели защитные маски. В результате пение прекратилось, но хлопки и решимость остались прежними. Капитан Цадин пришёл в ярость, когда восточный ветер подул в сторону его людей, унося облако газа от арабов. Затем руки в толстых перчатках схватили горячие гранаты и швырнули их обратно. Уже через минуту арабы сняли защитные маски, и теперь в их пении слышался смех.