Клэнси Том. Все страхи мира

   Три огромных бревна, скреплённых вместе железной цепью, остались далеко позади «Джорджа М.». Они всё ещё были сырыми и теперь начали впитывать морскую воду, становясь ещё тяжелее.

* * *

   Кэти Райан следила за тем, как автомобиль её мужа отъехал от дома. Время, когда она жалела его, прошло. Теперь она чувствовала себя оскорблённой. Он не хотел говорить об этом — не пытался как-то объяснить, извиниться, вместо этого хотел сделать вид, что… что? Иногда он говорил, что плохо себя чувствует, очень устал. Кэти хотелось откровенно побеседовать с ним, но она не знала, с чего начать. Мужское эго — хрупкая вещь, доктор Кэролайн Райан знала это, а такая тема — самое чувствительное в нём. Наверно, это сочетание усталости и спиртного. Джек — не машина. Он сжигает себя. Кэти заметила первые симптомы несколько месяцев назад. И на службу ему приходится так далеко ездить. Почти три часа ежедневно. Правда, у него шофёр, но всё равно… Три лишних часа в добавление к напряжённой работе вместо того, чтобы пораньше приезжать домой, где его ждут и любят.
   Так помогаю я ему или наношу вред? — спрашивала она себя. Может быть, отчасти здесь и моя вина?
   Кэти вошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Ну что ж, она больше не краснощёкий подросток. Вокруг рта и у глаз появились морщины. Следует подумать об очках. Во время работы у неё случались приступы головной боли, и она знала, что причиной могут быть глаза, — в конце концов, она хирург-офтальмолог, — но у неё, как и у всех остальных, вечно не хватало времени, чтобы посетить своего коллегу тут же в Институте Вильмера. Это глупо, признала Кэти. У неё по-прежнему красивые глаза. По крайней мере их цвет не изменился, хотя способности к преломлению пострадали от напряжения, связанного с работой.
   Все ещё стройная и тонкая. Не мешало бы сбросить фунта три-четыре или, что ещё лучше, добавить их к груди. У Кэти была маленькая грудь, как и у всех женщин из её семьи, а в мире ценились женщины с грудью, превосходящей размерами вымя коровы Элзи Борден. Её любимая шутка о том, что размер бюста обратно пропорционален размеру мозга, возникла как защитный механизм. Она мечтала о большой груди подобно тому, как мужчины мечтают о большом члене, однако Бог или унаследованные гены не наградили её мощным бюстом. Был ещё способ исправить положение, но Кэти не могла пойти на унизительную операцию — к тому же ей не нравился слишком большой процент осложнений, связанных с впрыскиванием силикона.
   Что касается остального… причёска, разумеется, всегда выглядела растрёпанной, но тут уж ничего не поделаешь — хирургическая дисциплина категорически запрещала ей обращать внимание на волосы. Впрочем, они всё ещё были светлыми и шелковистыми, и когда Джек обращал на них внимание, то восхищался ими. Морщинки не портили лица, оно оставалось красивым. Ноги всегда были стройными, а благодаря тому, что ей приходилось много ходить по больницам Хопкинса/Вильмера, даже окрепли. Кэти заключила, что, глядя на неё, собаки не станут лаять ей вслед. Она по-прежнему была привлекательна и знала, что так считают и те, с кем работала. Ей нравилось, что порой студенты-практиканты влюблялись в неё. По крайней мере никто из них не избегал её обходов.
   Вдобавок ко всему Кэти была хорошей матерью. Она много внимания уделяла детям, беспрестанно заглядывая в комнаты Салли и маленького Джека, даже когда они спали. Последнее время, когда муж так мало бывал дома, Кэти старалась заменить его, подыгрывала сыну в футбол (узнав об этом, Джек ощутил глубокую вину). Когда было время, она вкусно и хорошо готовила. По дому все делала сама и лишь немногое, по выражению Джека, «сдавала в подряд».
   Кэти все ещё любила мужа и не упускала случая напомнить ему о своих чувствах. Ей казалось, что у неё отличное чувство юмора. Она не упускала возможности прикоснуться к Джеку — как у любого хорошего врача, у неё были лёгкие руки. Кэти нравились беседы с мужем, ей хотелось знать его мнение по самым разным вопросам, она не скрывала, что дорожит этим мнением. У Джека не было оснований сомневаться в том, что он оставался её любимым мужчиной. Более того, Кэти любила его с преданностью жены. Она пришла к выводу, что в семейной жизни делала все правильно и не допускала ошибок.
   Тогда почему он… почему он не может?..
   Лицо в зеркале смотрело на неё озадаченно, скорее с удивлением, чем с обидой. Что ещё я могу сделать? — спросила она своё отражение.
   Ничего.
   Кэти попыталась выбросить все это из головы. Начинался новый день. Предстоит собирать детей в школу. Надо приготовить завтрак, пока они не проснулись. Конечно, эта часть жизни несправедлива. Она — хирург, даже профессор хирургии, однако одновременно она и мать, которой приходится выполнять материнские обязанности, не разделяя их со своим мужем, — по крайней мере ранним утром рабочего дня. Вот тебе и эмансипация. Кэти надела халат и пошла в кухню. Впрочем, положение могло быть ещё хуже. Дети любили овсянку и предпочитали растворимую, причём ароматизированную. Она вскипятила воду для каши, поставила её на малый огонь и отправилась будить детей. Десять минут спустя Салли и маленький Джек умылись, оделись и пришли в кухню. Салли была первой и тут же включила телевизор на канал диснеевских фильмов. Кэти использовала эти десять минут тишины и спокойствия, чтобы выпить кофе и заглянуть в утреннюю газету.
   В правом нижнем углу на первой странице была статья о России. Может быть, подумала Кэти, это одна из причин, так беспокоящих Джека, и решила прочитать её. Вдруг она сможет поговорить с ним, узнать, почему он такой… встревоженный? Может быть, все дело именно в этом?
   «…обеспокоены неспособностью ЦРУ представить сведения по этой проблеме. Ходят также слухи о ведущемся расследовании. Представитель администрации подтвердил сообщения о том, что видный сотрудник ЦРУ подозревается в финансовых нарушениях и неразборчивости в своих отношениях с женщинами. Имени этого сотрудника нам не назвали, но утверждают, что он занимает очень видное положение и в число его обязанностей входит координация информации для руководства страны…»
   Неразборчивость в отношениях с женщинами? Что это значит? Кто этот «сотрудник ЦРУ»?
   Это он.
   Видное положение… координация информации…
   Это Джек. Её муж. Именно в такой форме указывают на человека, занимающего должность его уровня. В миг прозрения она поняла, что речь идёт о нём.
   Джек… неразборчив в отношениях с женщинами? Мой Джек?
   Это невозможно.
   Но так ли уж невозможно?
   Неспособность удовлетворить её, усталость, увлечение алкоголем, невнимательность. Может быть, это и есть причина, по которой он… кто-то ещё увлёк его?
   Нет, не может быть. Только не Джек. Только не её Джек. Но в чём же дело?.. Она всё ещё привлекательна — это общее мнение. Хорошая жена — какие тут могут быть сомнения? Джек ничем не болен. Она сразу заметила бы симптомы; она — врач, и хороший врач, и знала, что не упустила бы ничего важного. Она очень старалась нравиться Джеку, показать, что любит его и…
   Может быть, при всей маловероятности это всё-таки возможно? Да.
   Нет. Кэти отложила газету и взяла чашку с кофе. С её Джеком этого быть не может.

* * *

   Наступил последний час последней фазы обработки плутония. Госн и Фромм следили за станком на первый взгляд равнодушно, но на самом деле они едва сдерживали волнение. Жидкий фреон, что омывал вращающийся металл, не позволял им рассмотреть цилиндр, обработка которого заканчивалась. Это раздражало их, хотя оба понимали, что, если бы они и могли наблюдать за процессом обработки, никакой пользы это бы не принесло, а потому они следили за экраном компьютера — там было видно, что допуски находились в пределах двенадцати ангстрем, предписанных Фроммом. Они ведь должны верить компьютеру, правда?
   — Ещё несколько сантиметров, — произнёс Госн, когда к ним подошли Бок и Куати.
   — Вы так и не объяснили, как действует вторичная фаза устройства, — сказал командир. Он уже давно называл бомбу устройством.
   Фромм повернулся, не слишком обрадованный тем, что его отвлекли от созерцания конца работы, хотя и знал, что нужно быть довольным этим.
   — Что вас интересует?
   — Мне понятно, как развивается первичная фаза, но не вторичная, — повторил Куати просто и убедительно.
   — Ну хорошо. Теоретическая сторона этого вопроса понятна, если вам удалось познакомиться с принципом. Видите ли, именно в этом и заключалась трудность — открыть принцип. Сначала считали, что, для того чтобы произошла вторичная фаза реакции, требуется всего лишь высокая температура — это отличает центр звезды, ja? На самом деле это не совсем так, первые теоретики упустили из виду давление. Подобное может показаться странным, когда оглядываешься назад, но в изыскательских работах так бывает довольно часто. Ключ к тому, чтобы инициировать вторичную фазу, заключается в следующем: использовать энергию следует так, чтобы превратить её в давление в тот самый момент, когда вы используете колоссальную температуру, и одновременно изменить направление её потока на девяносто градусов. Это совсем непросто, когда речь идёт о семидесяти килотоннах энергии, — самодовольно произнёс Фромм. — Тем не менее представление, что на практике инициировать вторичную фазу невероятно трудно, — вымысел. Идея Улама и Теллера оказалась простой, как это часто случается с интуитивными озарениями. Давление и есть температура. Им удалось понять, что секрет заключается в том, что никакого секрета нет. После того как вы постигли принцип действия, остальное — всего лишь инженерная проблема. Трудно произвести расчёты, необходимые для того, чтобы бомба сработала, — сами технические проблемы достаточно просты. А вот главная трудность состоит в том, чтобы оружие было небольшим по размерам и весу, поддающимся транспортировке. Эта трудность решается чисто технически.
   — А соломинки зачем? — спросил Бок, зная, что его соотечественник захочет ответить на этот вопрос. Этот Фромм, подумал Бок, самодовольный сукин сын.
   — Не могу быть полностью уверенным, однако мне кажется, что это моё изобретение — никому раньше это не приходило в голову. Материал — идеален. Трубочки лёгкие, полые внутри и легко поддаются изгибу. — Фромм подошёл к сборочному столу и взял одну трубочку. — Они сделаны из полиэтилена, и, как видите, внутреннюю их поверхность мы покрыли родием, а наружную — медью. Длина одной «соломинки» шестьдесят сантиметров, а её внутренний диаметр — три миллиметра. Вторичный источник окружают многие тысячи таких «соломинок». Они связаны в пучки, изогнутые на сто восемьдесят градусов в форме спирали. Спираль — идеальная форма. Она направляет энергию и одновременно сохраняет способность излучать тепло во всех направлениях.
   Каждый инженер, подумал Куати, это неудавшийся учитель.
   — Но каково их назначение?
   — Also^[31]… в момент взрыва первичного заряда происходит мощный выброс гамма-излучения. Затем следует рентгеновское излучение. В обоих случаях речь идёт о фотонах с высокой энергией, квантовых частицах, несущих энергию, но не обладающих массой…
   — Световые волны, — сказал Бок, вспомнив уроки физики в гимназии.
   Фромм кивнул.
   — Правильно. Световые волны исключительно большой энергии с иной — более высокой — частотой. Итак, у нас колоссальное количество энергии, излучаемой первичным источником. Какую-то её долю мы можем отразить или повернуть по направлению к вторичному источнику с помощью созданных нами каналов. Большая часть энергии, разумеется, будет потеряна, однако в нашем распоряжении находится такое гигантское её количество, что для наших нужд достанет и малой толики. Рентгеновские лучи устремятся по «соломинкам», теряя по пути определённое количество энергии, которая поглощается металлическим покрытием, косые поверхности в свою очередь тоже отразят эти лучи, что приведёт к дальнейшему поглощению. Да и полиэтилен тоже поглощает немало энергии. И что происходит в результате?
   — Поглощается такое количество энергии, что, разумеется, должен произойти взрыв, — Бок опередил своим ответом Куати.
   — Совершенно точно, герр Бок. Когда «соломинки» взрываются — на деле они превращаются в плазму, но ведь мы не станем спорить из-за мелочей, когда в нашем распоряжении такой гигантский запас энергии, правда? — плазма распространяется радиально по отношению к их осям, превращая таким образом осевую энергию от первичного источника в радиальную. Происходит взрыв, направленный внутрь к вторичному источнику.
   В голове Куати словно вспыхнул ослепительный свет.
   — Блестяще. Однако вы теряете половину энергии, которая распространяется наружу.
   — На это можно ответить так: и да, и нет. При этом все ещё создаётся энергетический барьер, а он-то нам и нужен. Далее, урановые пластинки, окружающие массу вторичного источника, также превращаются в плазму — под воздействием того же энергетического потока, хотя и медленнее, чем «соломинки», из-за их большей массы. У этой плазмы намного большая плотность, и она давит внутрь-. Внутри корпуса вторичного источника образуется два сантиметра безвоздушного пространства, поскольку отсюда уйдёт воздух. Таким образом плазма, устремляющаяся внутрь, получает возможность «стартовать с хода».
   — Значит, вы используете энергию от первичного источника, повёрнутую под прямым углом, для того, чтобы она оказала на вторичный источник такое же воздействие, какое сначала осуществлялось с помощью химических взрывчатых веществ? — осенило Куати.
   — Превосходно, командир! — воскликнул Фромм с едва заметной ноткой снисходительности. — Итак, теперь у нас относительно тяжёлая масса плазмы, давление которой направлено внутрь. Вакуум предоставляет ей возможность «разбега», позволяет ускориться перед тем, как врезаться во вторичный источник. Сила удара сжимает его. Вторичный источник состоит из дейтерида и гидрида лития, причём к тому и другому подмешан тритий. Все это окружено ураном-238. И вот вся эта система подвергается мощному сжатию со стороны надвигающейся отовсюду плазмы. Кроме того, разумеется, её бомбардирует поток нейтронов от первичного источника. Под воздействием высокой температуры, колоссального давления и потока нейтронов литий расщепляется и переходит в тритий. Немедленно начинается реакция синтеза трития, при которой вместе с освобождающейся энергией выделяется огромное количество нейтронов высокой энергии. Эти нейтроны бомбардируют уран-238, вызывая стремительную реакцию распада, что ещё больше увеличивает мощность вторичного источника.
   — Ключ ко всему, по словам герра Фромма, — пояснил Госн, — заключается в управлении энергией.
   — Да, «соломинки», — кивнул Бок.
   — Вот именно, — произнёс Госн. — Это поистине гениально. Подобно строительству моста из бумаги.
   — И какова взрывная сила вторичного источника? — спросил Куати. Он слабо разбирался в физике, но окончательная цифра была ему понятна.
   — Первичный взрыв эквивалентен семидесяти килотоннам тринитротолуола. Мощность взрыва вторичного источника составит около четырехсот шестидесяти пяти тысяч тонн ТНТ. Я могу привести только приблизительные цифры, потому что возможны незначительные отклонения при детонации взрывного устройства, а также потому, что мы не в состоянии произвести испытание, чтобы оценить действительную мощность взрыва.
   — Вы уверены, что взрыв произойдёт в соответствии с вашими расчётами?
   — Абсолютно, — ответил Фромм.
   — Но вы сами сказали, что без испытаний…
   — Командир, с самого начала я знал, что произвести испытания не удастся. Мы столкнулись с той же проблемой в ГДР. Именно по этой причине схема взрывного устройства разработана с подстраховкой — иногда она составляет сорок процентов, а иногда — для гарантии от случайностей — превышает номинальную в сотню раз. Вы понимаете, конечно, что американское, английское, французское или даже советское оружие той же мощности размером будет раз в пять меньше нашего устройства. Сокращение размеров и увеличение эффективности возможно лишь в результате широкой программы испытаний. Физические принципы ядерной бомбы просты и очевидны, а вот техническое совершенствование требует практической работы. Вот герр Госн говорил о строительстве моста. Античные мосты, построенные древними римлянами, — это весьма громоздкие сооружения. По современным стандартам на их строительство идёт слишком много камня, и в результате затрачивается излишний труд, правда? За многие столетия мы научились строить мосты более эффективно, используя меньшее количество материалов и затрачивая куда меньше труда для достижения той же цели. Однако не забывайте, что некоторые римские мосты сохранились до сих пор. Они так и остались мостами. Хотя мой проект ядерной бомбы, на которую затрачено слишком много материалов, тоже недостаточно технологичен, но тем не менее термоядерная бомба есть и она выполнит своё предназначение.
   В это мгновение послышался сигнал. Головы присутствующих повернулись в сторону станка, который закончил обработку. На контрольной панели вспыхнул зелёный свет. Фромм подошёл к станку, распорядившись, чтобы техники удалили из системы охлаждения фреон. Прошло минут пять и их глазам предстал предмет, который доставил столько хлопот. Работа была закончена.
   — Превосходно, — произнёс Фромм. — Мы проведём тщательный осмотр плутония и начнём сборку. Meine Herren, самое трудное осталось позади. — Он подумал, что в ознаменование такого события неплохо было бы выпить пива, и вспомнил, что все ещё не получил палладий. Столько мелочей, и ни одну нельзя упустить. Таков, однако, долг инженера.

* * *

   — Как это произошло, Дэн? — спросил Райан по телефону, защищённому от прослушивания. Он не успел получить дома утреннюю газету и обнаружил оскорбительную статью у себя на столе как часть выпуска «Ранней птички».
   — Уверяю тебя, Джек, мы не имеем к статье никакого отношения. Информация просочилась из твоего ведомства.
   — Так вот, я только что обложил начальника службы безопасности. Он клянётся, что из Лэнгли не было никакой утечки. Черт побери, Дэн, что это за «весьма высокопоставленный сотрудник»?
   — Это значит, что Хольцман любит пользоваться прилагательными. Извини, Джек, я и так был с тобой слишком откровенен. Мы не имеем права обсуждать ещё не законченное расследование. Ты ведь не забыл этого?
   — Это меня не интересует. По чьей-то инициативе организована утечка материала из совершенно секретного источника. Если бы в мире господствовал здравый смысл, мы арестовали бы этого Хольцмана и подвергли допросу! — проворчал Райан в трубку.
   — Сбавь обороты, дружище.
   Заместитель директора ЦРУ поднял голову и заставил себя сделать глубокий вдох. В конце концов, разве Хольцман виноват в случившемся?
   — Ну хорошо, я успокоился.
   — О каком бы расследовании ни шла речь, Бюро не имеет к нему отношения.
   — А ты не темнишь?
   — Честное слово, — ответил Мюррей.
   — Не сердись, Дэн, я верю тебе. — Райан начал успокаиваться. Если ФБР не имело отношения к расследованию и не была замешана его собственная служба безопасности, то эта часть статьи скорее всего просто выдумка.
   — Как по-твоему, Джек, кто мог проболтаться?
   Райан не удержался от хриплого смеха.
   — Кто? Десять или пятнадцать человек в Капитолии. В Белом доме ещё пять, да и у нас человек двадцать — может быть, даже сорок.
   — Тогда вторая половина статьи может быть просто маскировкой или кто-то решил свести счёты. — В устах Мюррея это не звучало вопросом. По его мнению, по крайней мере треть утечки информации происходила для сведения счётов или из соображений личной мести. — Значит, источник — действительно твой агент?
   — Похоже.
   — Понятно. Слушай, я мог бы поговорить с Хольцманом тихо и мирно. Он — хороший мужик, достойный доверия, настоящий профессионал. Мы убедим его в частной беседе, что он подвергает людей опасности.
   — Мне придётся спросить разрешения у Маркуса.
   — А мне у Билла. Я знаю, что он согласится.
   — Хорошо, сейчас я пойду к директору. Потом позвоню. — Райан положил трубку и снова направился в кабинет директора.
 
   — Да, я уже видел эту статью, — ответил Кабот.
   — Бюро ничего не знает об этом расследовании. Наша служба безопасности — тоже. Из этого можно сделать вывод, что скандальная часть статьи — чистый вымысел, но кто-то проболтался относительно Спинакера, а из-за таких промахов гибнут агенты.
   — Что ты предлагаешь? — спросил директор ЦРУ.
   — Мы с Дэном Мюрреем неофициально побеседуем с Хольцманом и убедим его в том, что он затрагивает чувствительные темы. Попросим его отступить.
   — Попросим?
   — Да, попросим. Журналистам нельзя приказывать — если только ты не платишь им жалованье. Мне ещё не приходилось идти на подобное, но у Дэна есть опыт. Это он предложил такой выход.
   — Мне придётся посоветоваться наверху, — заметил Кабот.
   — Черт побери, Маркус, но мы и есть этот «верх»!
   — Вмешиваться в деятельность прессы — здесь следует спросить их мнение.
   — Великолепно — садись в машину, поезжай и спроси разрешения, только постарайся быть как можно вежливее. — Райан повернулся и вышел из кабинета ещё до того, как Кабот успел покраснеть в ответ на оскорбление.
   Райан шёл к двери своего кабинета, и руки у него дрожали. Неужели он не может поддержать меня хотя бы в каком-нибудь вопросе? В последнее время всё шло наперекосяк. Джек грохнул кулаком по столу, и боль заставила его опомниться. Зато операция Кларка развивается в правильном направлении. Всё-таки это лучше, чем ничего.
   Не намного лучше. Джек посмотрел на фотографию жены и детей.
   — Провались все это пропадом! — выругался он. Кабот отказывается поддерживать его, сам он стал никуда не годным отцом для своих детей, да последнее время и муж-то он стал никудышный.

* * *

   Лиз Эллиот прочитала статью на первой странице газеты с немалым удовлетворением. Хольцман написал именно то, что от него ожидали. Оказывается, репортёрами так просто манипулировать. Теперь перед ней открылся совершенно новый мир, поняла она с некоторым опозданием. Поскольку Маркус Кабот оказался таким слабым, а внутри ЦРУ никто не сумеет поддержать его, она получит возможность контролировать деятельность разведывательного ведомства. Разве это не здорово?
   Теперь для неё стремление убрать Райана с поста заместителя директора стало чем-то более важным, более значительным, чем возможность свести с ним счёты, — каким бы приятным это ни казалось. Райан осмелился отклонить несколько запросов из Белого дома, время от времени обращался прямо в конгресс по внутренним вопросам… мешал ей установить более тесный контакт с ЦРУ. Устранив его с пути, она сможет отдавать приказы — в виде «предложений» — Каботу, а тот будет выполнять их без всякого сопротивления. Деннис Банкер останется со своим Министерством обороны и идиотской футбольной командой. Брент Талбот пусть распоряжается у себя в госдепе. А Элизабет Эллиот получит в своё распоряжение весь аппарат национальной безопасности — потому что президент благосклонно относится к ней в любое время дня… и ночи тоже.
   Загудел телефон.
   — Прибыл директор Кабот.
   — Пусть войдёт, — сказала Лиз. Она встала из-за стола и пошла к двери.
   — Доброе утро, Маркус.
   — Здравствуйте, доктор Эллиот.
   — В чём причина вашего приезда? — спросила она, приглашая сесть на диван.
   — Эта статья в газете.
   — Да, я тоже прочитала её, — сочувственно заметила советник по национальной безопасности.
   — Тот, кто допустил утечку этой информации, подверг серьёзной опасности нашего ценного агента.
   — Я знаю. Кто-то у вас в Лэнгли? Ведь там говорится о служебном расследовании.
   — Нет, это не у нас.
   — Вот как? — Доктор Эллиот откинулась на спинку кресла и поправила свой синий шёлковый галстук. — Тогда чьих же это рук дело?
   — Мы не знаем, Лиз. — Кабот казался ещё более смущённым, чем она ожидала. А вдруг ему пришло в голову, что это он — объект расследования? — промелькнула у неё игривая мысль. Интересная идея, стоит подумать. — Мы хотим поговорить с Хольцманом.
   — Зачем?
   — Мы и ФБР побеседуем с ним — неофициально, разумеется. Попытаемся убедить, что он поступает безответственно.
   — Кому пришла в голову такая мысль, Маркус?
   — Райану и Мюррею.
   — Неужели? — Она сделала паузу, словно обдумывая предложение. — Мне кажется, что этого делать не следует. Вы ведь знаете, какими упрямыми бывают репортёры. Если уж обращаться к ним, надо уметь делать это… гм… Если хотите, я могла бы поговорить с ним сама.
   — Это очень серьёзный вопрос. Спинакер — ценный агент. — Кабот повторялся, стоило ему начать волноваться.
   — Мне это известно. Райан дал это ясно понять, рассказывая о его сообщении, — когда вы болели. Эти данные так и не удалось проверить?
   Кабот покачал головой.
   — Нет. Райан летал в Англию, чтобы уговорить англичан выяснить ситуацию, но на это потребуется время.
   — Как по-вашему, что мне сказать Хольцману?
   — Скажите ему, что он подвергает опасности очень важную операцию, ставит под угрозу жизнь ценного агента. Его могут раскрыть, и политические последствия окажутся катастрофическими, — закончил Кабот.