Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   Дайань принес серебра, и они сели на коней. Симэнь Цина сопровождали Дайань и Пинъань, а Хуа Цзысюя – Тяньфу и Тяньси. Направились они прямо к мамаше У Четвертой, чей дом находился в Крайней аллее квартала кривых террас.
   Там пестрели купы цветов, гремела музыка, пели и плясали. Пир в честь У Иньэр затянулся до первой стражи. По просьбе Пинъэр Симэнь проводил захмелевшего Хуа Цзысюя до дому. Слуги открыли ворота и довели хозяина до гостиной, где усадили в кресло.
   Вышла Ли Пинъэр.
   – О, сударь, – с поклоном обратилась она к Симэню, – не осудите, что причинила вам столько хлопот с моим бесталанным мужем. Из-за пристрастия мужа к вину вам пришлось провожать его до самого дома.
   – Какой пустяк! – воскликнул Симэнь Цин, раскланиваясь. – Я ваш наказ в сердце своем носил. Как полководец с войском в поход снаряжается, с войском же и домой возвращается, так и мы с вашим супругом вместе вышли, вместе и пришли. Посмел бы я вас ослушаться! Я слово свое сдержал, и вам, сударыня, не о чем волноваться. Знали бы вы, как его там удерживали! Только я его все-таки уговорил. Едем мы мимо «Звезд радости», а там есть певица Чжэн Айсян, богиней милосердия^[241] прозывается, – красавица писаная. Он хотел было к ней наведаться, но я и тут его сдержал. Пора, говорю, домой, в другой раз зайдешь. Дома, говорю, супруга беспокоится. Вот так и добрались. Зайди он только к Чжэн, на всю ночь бы остался. Не мне, милостивая сударыня, осуждать неразумность вашего супруга, но вы так молоды, и ему нельзя никак бросать дом на произвол судьбы.
   – Именно так, – согласилась Пинъэр. – Как я ругаю его за безрассудные похождения! Я даже занемогла от постоянной ругани. Но он и слышать ничего не хочет. Если он вам когда-нибудь встретится в веселом доме, прошу вас, будьте так добры, уведите его оттуда как можно скорее. Такую милость я никогда не забуду.
   Симэнь Цину, как говорится, будешь в голову вбивать, так у него половицы под ногами затрещат. Сколько лет отдал он любовным увлечениям! Он сразу смекнул, к чему она клонит. Сама Ли Пинъэр открывала ему путь, яснее ясного манила, что называется, «завернуть в аллею».
   – Об этом и говорить не приходится, – лицо Симэня расплылось в улыбке. – Сами посудите, сударыня! Ведь мы на то и друзья с вашим супругом. Не волнуйтесь, сударыня, обязательно вразумлю.
   Пинъэр еще раз поблагодарила Симэня и велела горничной подать гостю чай и фрукты.
   – Мне пора домой, – сказал Симэнь, выпив чашку, в которой красовалась серебряная ложка. – А вам, сударыня, советую как следует запереться на ночь.
   Симэнь простился с Пинъэр и ушел. С этого момента он только и думал, как бы ему соединиться с соседкой. Он не раз подбивал Ин Боцзюэ, Се Сида и других своих друзей, чтобы те задержали Цзысюя на всю ночь у певиц, а сам, покинув их компанию, спешил домой. Он задерживался у своих ворот, а сам все посматривал на соседние, у которых стояла вместе со служанками и смотрела на него Пинъэр. Он покашливал, прохаживался взад и вперед, снова прислонялся к воротам и не отрывал глаз от Пинъэр. Однако стоило ему приблизиться, как силуэт ее исчезал за воротами, когда же он удалялся, оттуда опять показывалось ее личико – она продолжала смотреть ему вслед. Так не было меж ними словесных объяснений, но уже соединились их взоры и слились их сердца.
   Однажды, когда Симэнь стоял у ворот, Пинъэр послала к нему горничную Сючунь с приглашением.
   – По какому это случаю ты приглашаешь меня, барышня? – спросил Симэнь, делая вид, что ничего не понимает. – А хозяин твой дома?
   – Хозяина нет, – отвечала Сючунь. – Вас моя хозяйка приглашает. Что-то спросить собирается.
   Не успела она договорить, а Симэнь уж направился к соседке и уселся в гостиной.
   Пинъэр вышла не сразу.
   – Всяческих вам благ, – приветствовала она гостя. – Вы были так великодушны в прошлый раз. Даже не знаю, как выразить вам мою признательность, которая навсегда запечатлелась в моем сердце. Муж мой опять вот уж два дня домой не показывается. Не виделись ли вы, сударь, с ним случайно?
   – Вчера он пировал с компанией друзей у певички Чжэн, – сказал Симэнь. – Я, видите ли, зашел в «Звезды радости» случайно, по одному небольшому делу. Но сегодня я там не был и не знаю, может, он пирует и до сих пор. Будь я в «Звездах радости», я б, разумеется, уговорил его пойти домой. Вы, должно быть, сильно опечалены, сударыня?
   – Как же не печалиться?! – отозвалась Пинъэр. – Ведь он меня слушать не желает, с певичками спутался, дом совсем забросил, а я терпи.
   – Да, вы, конечно, правы. Но зато у него прекрасный характер.
   Горничная подала чай, после которого, опасаясь прихода Цзысюя, Симэнь не посмел задерживаться и стал откланиваться.
   – Если вы его увидите, – на все лады упрашивала Пинъэр, – верните, пожалуйста, домой. Буду вам бесконечно благодарна.
   – Об этом даже не беспокойтесь. Ведь мы с вашим супругом закадычные друзья! – с этими словами Симэнь ушел.
   На другой день вернулся Хуа Цзысюй.
   – Ты вот пьянствуешь, по веселым домам шатаешься, а нашему соседу, господину Симэню, тебя уговаривать приходится, – в который раз принялась упрекать мужа Пинъэр. – Купил бы подарки да отблагодарил его, а то перед ним как-то неловко.
   Хуа Цзысюй тотчас же купил четыре коробки подарков, жбан вина и велел слуге Тяньфу отнести их к Симэнь Цину. Тот принял подношения и щедро наградил слугу, но не о том пойдет речь.
   – Почему это соседи подарки прислали? – спрашивала Юэнян.
   – Да брат Хуа приглашал меня на день рождения к У Иньэр, выпил лишнего. Ну, я его домой доставил, потом отговаривал на ночь у певиц оставаться, вот поэтому его жена, должно быть, и решила меня отблагодарить, сказала, небось, купи, мол, ему подарки.
   – Ты сам о себе-то позаботься, – указывая на мужа пальцем, с укоризной выговаривала Юэнян. – Попечитель выискался! Сам в грязи, а других отчищать собираешься! Тебя самого целыми днями дома не бывает – сам за бабами бегаешь, а других увещеваешь. И эти подарки ты принимаешь как должное? Посмотри-ка карточку, от кого? Если от жены, то сегодня же напиши ей от моего имени приглашение. Она давно хотела нас навестить. А если от мужа – поступай, как знаешь.
   – На карточке стоит его имя, – ответил Симэнь. – Я завтра его приглашу.
   На другой день Симэнь устроил угощение и пригласил Хуа Цзысюя. Пировали целый день.
   – Ты не должен оставаться перед ним в долгу, – обратилась к Цзысюю жена, когда тот вернулся домой. – Мы ему подарки послали, и он, видишь, тебя пригласил. Теперь твоя очередь его угощать.
   Быстро летело время. Настал девятый день девятой луны – праздник осени.^[242] По такому случаю Хуа Цзысюй позвал двух певичек и послал Симэнь Цину приглашение полюбоваться хризантемами. Симэня сопровождали Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь и Сунь Молчун. Передавали цветы под бой барабана, пировали и веселились.
   О том же говорят и стихи:

 
Проносятся стрелами солнце с луною!
Вновь осень, и нам любоваться опять,
Как пышно багряны наряды у кленов,
Хмельных хризантем ароматы вдыхать.
Чиновному гостю пиалы наполню.
Он яства красотки не хочет принять?
Нет, взглядом тайком устремившись за полог,
Не в силах влеченья унять!
 

   Пировали до темноты. Когда зажгли фонари, Симэнь Цин поднялся из-за стола, намереваясь выйти по нужде. Совсем не подозревая, что за ним из-за ширмы тайком наблюдает Ли Пинъэр, он нечаянно столкнулся с ней, и они очутились друг у друга в объятиях. Пинъэр скрылась за боковой дверью и послала к гостю Сючунь.
   – Госпожа послала меня сказать вам, сударь, чтобы вы меньше пили и пораньше шли домой, – прошептала горничная, незаметно подкравшись к Симэню. – Госпожа собирается отправить хозяина к певицам и хотела бы поговорить с вами вечерком.
   Симэнь Цин пришел в неописуемый восторг. Вернувшись к столу, он потихоньку спрятал вино за пазуху. Певицы подносили ему чарки, но он притворился пьяным и отказывался. Приближалась первая стража. Пинъэр опять встала за ширмой и поглядела на пирующих.
   На почетном месте восседал Симэнь Цин и для виду клевал носом. Ин Боцзюэ и Се Сида, вдоволь наевшись и изрядно выпив, застыли как сало, поэтому когда Чжу Жинянь и Сунь Молчун стали откланиваться, они даже глазом не повели, будто их прибили к стульям, и не думали уходить. Ли Пинъэр стала нервничать. Поднялся и Симэнь, но его все время удерживал Хуа Цзысюй.
   – Брат, ну почему ты уходишь? – спрашивал он. – Или чем не угодил?
   – Я пьян. Не могу больше, – оправдывался Симэнь.
   Он нарочно зашатался из стороны в сторону, и слуги, подхватив его под руки, повели домой.
   – И что с ним такое сталось? – недоумевал Ин Боцзюэ. – От вина отказывается. Выпил всего ничего и уж захмелел. Чтобы успокоить хозяина и не ставить в неудобное положение певиц, предлагаю: давайте возьмем большую чашу, и пусть обойдет она полсотни кругов, а потом разойдемся.
   – Вот бесстыжий арестант! – услыхав такие речи Боцзюэ, не переставая ворчала за ширмой Пинъэр.
   Она дала знак слуге Тяньси, чтобы тот позвал Хуа Цзысюя.
   – Если хочешь с ними пить, то ступай сейчас же к певицам, – заявила мужу Пинъэр. – Терпенье мое лопнуло. Хватит с меня этих истошных криков! И так за полночь – сколько масла выжгли!
   – Но тогда не ругайся, что я всю ночь не приду.
   – Ладно, ступай! Не буду ругаться.
   Хуа Цзысюю только того и надо было. Он бросился к гостям и выложил им желание Пинъэр.
   – Пошли к певицам! – воскликнул он.
   – Нечего нас обманывать! – возразил Боцзюэ. – Неужели невестка^[243] так и сказала?! Поди, как следует спроси, тогда и пойдем.
   – Так и сказала! Велела завтра приходить.
   – Ну и прекрасно! – вставил Се Сида. – Брат Ин хочет самого себя перехитрить. Ведь брат Хуа только что испросил разрешения супруги. Значит, можно идти со спокойной душой.
   И друзья вместе с певицами, сопровождаемые слугами Тяньфу и Тяньси, направились в Крайнюю аллею к У Иньэр.
   Пробили вторую ночную стражу. У Иньэр спала. Когда послышался стук, она встала и со свечой в руке пригласила входить.
   – Мы у твоего приятеля любовались хризантемами, – пояснил Боцзюэ, – но не успели до стола добраться, как он нас к тебе повел. Так что ставь вино.
   Не будем говорить, как они пировали у певицы, а расскажем о Симэнь Цине.
   Симэнь прикинулся пьяным и отбыл домой. Переодевшись у Пань Цзиньлянь, он, предвкушая приглашение Пинъэр, поторопился в сад. Наконец он услышал, как запирают ворота и загоняют собаку. Вскоре над стеной появился едва заметный в темноте силуэт Инчунь. Служанка стала нарочно звать кота, а сама дала знак ожидавшему в беседке Симэню. Тот поставил на стол скамейку, забрался на нее и осторожно вскарабкался на стену, по ту сторону которой стояла лестница.
   С уходом Цзысюя Пинъэр распустила волосы-тучи и встала на террасе. Одета она была просто, но со вкусом. Обрадованная приходу Симэня, она провела его в ярко освещенную спальню, где их ждал ломившийся от яств стол. Из кувшина струился аромат вина.
   Пинъэр держала высоко поднятый яшмовый кубок. Когда Инчунь наполнила его вином, хозяйка низко поклонилась гостю и сказала:
   – Премного вам благодарна за все, сударь. Вы были так щедры в изъявлении любезности, что я чувствую себя крайне неловко перед вами. Вот и пригласила вас на чарку вина, чтобы хоть чем-то отблагодарить за все ваши хлопоты. А тут еще эти бесстыжие – чтоб их сразило небо! – сидят, ни с места. Меня из терпения вывели. Только что их выпроводила к певицам.
   – А что если брат Хуа вернется?
   – Я наказала до утра не заявляться, – успокоила Симэня хозяйка. – С ними и слуги пошли. Остались только служанки да тетушка Фэн, привратница. Старуха меня вырастила – свой человек. Передние и задние ворота заперты.
   Симэнь сильно обрадовался. Они сели рядом и угощали друг друга по очереди из своей чарки. Инчунь разливала вино, а Сючунь подавала кушанья. Видя, что хозяйка и гость уже навеселе, служанки убрали со стола и вышли из спальни, закрыв за собой дверь.
   Симэнь Цина и Ли Пинъэр манило на благоухающую постель с коралловым изголовьем и парчовым пологом, и они отдались утехам.
   Надобно сказать, что в богатых домах окна тогда делались с двойными рамами. Пинъэр заперла дверь и закрыла обе рамы, так что в комнате горел свет, а снаружи ничего нельзя было увидеть. Служанка Инчунь, которой исполнилось семнадцать, смекнула, к чему идет дело. Подкравшись под окно, она проткнула головной шпилькой оконную бумагу и стала подглядывать, как забавляется ее хозяйка.
   Только поглядите:
   Под тонким шелковым пологом колыхались тени взад и вперед. При свечах в полумраке свивались, сливались. То затрепещет рука, то ножки лотос золотой взметнется. Чу! Нежно иволга воркует, тихо щебечет ласточка. И мнится, Цзюньжуй с Инъин.^[244] повстречался или с божественною девой ложе разделил Сун Юй^[245] Не умолкают клятвы в любви и верности до гроба. Когда «влюбился в пчелку мотылек», нет больше сил расстаться. Сражение идет, и алые волны катятся вдоль покрывала. Влага волшебного рога проникает до самого сердца. Бой бы продлить, да крюк стянул полог, а на нефритовом челе насупились бровей изгибы.
   Да,

 
Поцелуи страсть сильней в ней разожгли
И, желанием томима, отдалась его любви.
 

   Они предавались утехам и не подозревали, что под окном притаилась Инчунь. Служанка все подглядела и подслушала их разговор.
   – Сколько цветущих весен ты встречала? – спросил Симэнь.
   – Родилась в год барана.^[246] Мне двадцать три исполнилось. А твоей жене сколько?
   – Она родилась в год дракона. Ей двадцать шесть.
   – Значит, на три года старше. Мне все хотелось с ней повидаться и поднести подарки, но я так и не решилась.
   – Жена у меня покладистая. Другая бы не дала стольких женщин в доме держать.
   – А про твои визиты ко мне она знает? А спросит, что ты ей скажешь?
   – Да она у меня из дальних покоев не показывается. Правда, пятая жена, Пань, та в переднем саду в отдельном флигеле живет, но и она в мои дела вмешиваться не станет.
   – Сколько же лет госпоже Пятой?
   – Она ровесница Старшей.
   – Вот и хорошо! Если она не будет против, я назову ее своей сестрой. А тебя попрошу принести мерку ноги Старшей и Пятой. В знак моей признательности я сошью им туфельки.
   Ли Пинъэр вынула из пучка две золотых шпильки и дала их Симэню, наказав, чтобы не показывал Цзысюю, когда встретится с ним у певиц.
   – Ну конечно, – заверил ее Симэнь.
   Их будто склеили или прилепили друг к другу. До пятой стражи шла игра. Когда запели петухи и на востоке забрезжил рассвет, Симэнь, чтобы не наткнуться случайно на Цзысюя, оделся и собрался уходить.
   – Опять через стену перелезай, – предупредила Пинъэр.
   Они договорились об условных знаках: только уйдет из дому Цзысюй, к стене подойдет служанка – потихоньку кашлянет или бросит камешек и, убедившись, что по ту сторону никого нет, взберется на стену и позовет его. Симэнь со скамейки залезет на гребень стены и спустится по лестнице.
   Так, перелезая через стену, Симэнь делил ложе с Пинъэр, украдкой ловил минуты наслажденья, как говорится, «крал яшму и нежный аромат». В ворота он никогда не входил, и соседи даже не догадывались, что творится втихомолку.
   О том же говорят и стихи:

 
Не пересаливай ни в чем, себя блюди,
Куда не надо – лучше не ходи.
Прилежен будь – и ты себя прославишь;
То не свершай, что скрыть желаешь.
 

   Итак, рассвело, когда Симэнь перелез через стену и вошел к Цзиньлянь. Она спала, и приход Симэнь Цина разбудил ее.
   – Где же ты пропадал всю ночь? – спросила она. – Мне даже ни слова не сказал.
   – Да вот, брат Хуа слугу прислал, к певицам зазвал. Всю ночь просидели. Только выбрался.
   Цзиньлянь притворилась будто верит ему, хотя ее и терзали подозрения.
   Как-то после обеда, когда они с Юйлоу сидели в беседке за рукоделием, прямо перед ними промелькнул камешек. Юйлоу склонилась над туфелькой и ничего не заметила. Цзиньлянь же, оглядевшись вокруг, увидала, как вдали над стеной показалось белое личико и тут же исчезло. Она толкнула Юйлоу.
   – Гляди-ка, сестрица! – сказала она, указывая в сторону стены. – Куда соседская служанка забралась! Должно быть, любоваться цветами захотела, а нас увидала и скрылась.
   На этом разговор и кончился.
   Вечером воротившийся с пирушки Симэнь прошел прямо к Цзиньлянь. Она помогла ему раздеться, предложила чаю и закусок, но он отказался. Его так и тянуло в сад. Однако за ним неотступно следила Цзиньлянь. Ждать ему пришлось довольно долго. Наконец над стеной появилась все та же служанка. Симэнь подставил стол и скамейку и перелез через стену. Опять он оказался вместе с Пинъэр, но говорить об этом подробно нет надобности.
   Вернувшись к себе, Цзиньлянь глаз не смыкала до самого рассвета. Все ходила по спальне взад и вперед.
   Наконец распахнулась дверь. На пороге стоял Симэнь. Цзиньлянь бросилась на кровать и притворилась спящей. Симэнь чувствовал себя немного неловко и присел около нее.
   – Ах ты, бесстыдник! – усевшись на кровати и схватив Симэня за ухо, заругалась Цзиньлянь. – Так куда же ты все-таки вчера ходил, а? Я целую ночь не спала! И лучше не отпирайся. Мне все известно. Вот ты, оказывается, чем занимаешься! Скажи правду: сколько раз ты изменял мне с этой шлюхой за стеной? Не отступлю, пока не расскажешь все, как было. И попробуй только что-нибудь скрой. Ни на шаг не отпущу. Ноги к ней на порог поставить не успеешь, как подыму такой крик – со свету сживу. И могилы твоей не останется, арестант ты бесчувственный! Бездельники ради тебя мужа ее у певиц по ночам задерживают, а ты с его женой путаешься. Сидим мы вчера с Юйлоу в саду, рукоделием занимаемся. Вижу: служанка ее со стены на нас глазеет. Чего, думаю, ей тут понадобилось? Вот оно что, оказывается! Это, выходит, сама потаскуха бесовку подослала, чтобы тебя в свой вертеп затащить. Опять будет зубы заговаривать, да? А этот рогоносец? Накануне тебя к девкам средь ночи затащил, а у самого не дом, а притон разврата.
   Не услышь Симэнь таких угроз, все бы шло своим чередом, а тут он вдруг заволновался, притворно поник, встал на колени и, хихикая, начал упрашивать Цзиньлянь:
   – Не кричи, болтушка! Правду скажу. Она спрашивала, сколько вам со Старшей лет, просила размер туфель. Собирается вам туфельки сшить и изъявила желание называть вас старшими сестрами.
   – Да какие мы ей сестры! Ей чужого мужика надо, вот она и старается, тебя опутывает. Но меня не проведешь. Я этих фокусов не допущу.
   Тут она расстегнула ему штаны и видит:

 
Поник предмет игривый, лишь подпруга
Висит на нем, как верная подруга.
 

   – Скажи честно, сколько раз сражался с соседкой-шлюхой за этот вечер?
   – Как сколько? Только раз.
   – Готов поклясться? Чтобы от единой схватки эдакий покрывала неуемный мог так обессилеть, скиснуть, как сопля; лежать, как параличом разбитый? От прежней выправки нету и следа! – и, стащив подпругу, Цзиньлянь продолжала: – Кот бесстыжий! Ночной насильник! Я-то его искала, найти не могла, а он, оказывается, со своим никудышным товаром втихаря к шлюхе улизнул сношаться.
   – Болтушка ты моя притворная! – широко улыбаясь говорил Симэнь. – Замучаешь до смерти своими придирками. Сколько раз она просила меня сказать, что хочет тебя навестить, сшить тебе туфельки! Вчера горничную посылала снять размер у Старшей, а нынче просила поднести тебе вот эти шпильки со знаком долголетия.
   Симэнь Цин снял шапку и достал пару шпилек. Цзиньлянь принялась их разглядывать. На узорных разводах изумруда блестел золотой знак долголетия. Эти шпильки изготовлялись ювелирами его величества и предназначались для двора, потому и отличались таким изяществом отделки. Цзиньлянь была несказанно обрадована.
   – В таком случае, я молчу, – заявила она. – Ты пойдешь к ней, а я здесь останусь, стеречь вас буду, чтобы вы наслаждались, сколько вам будет угодно, ладно?
   Симэнь ликовал.
   – Ну и прекрасно, дорогая моя! – сказал он, обнимая Цзиньлянь. – Дитя любимо не за то, что золотом ходит, серебром мочится, но за то, что желания родителя угадывает. Я одарю тебя ярким платьем.
   – Не верю я твоим медовым речам. Если хочешь, чтобы я помогла вам, дай мне три обещания.
   – Дам сколько пожелаешь.
   – Во-первых, запрещаю тебе ходить к певицам. Во-вторых, будешь делать то, что я тебе скажу, и в-третьих, после каждого с ней свидания будешь обо всем, что было, без утайки мне рассказывать.
   – Вполне согласен. Будет по-твоему.
   С тех пор, придя от Ли Пинъэр, Симэнь рассказывал все Цзиньлянь.
   – Знаешь, какая она белая и пышная – ну как вата, – говорил он однажды. – У нее овал лица, как тыквенное зернышко. А как игрива! И от вина не отказывается. Мы с ней поднос фруктов под полог ставим, играем в кости и пьем вино. До самой полуночи забавам отдаемся.
   Тут Симэнь извлек что-то из рукава и передал Цзиньлянь.
   – Это ее свекор из императорского дворца привез. Мы зажигаем свет, смотрим и дело делаем.
   Цзиньлянь развернула и стала рассматривать.
   Вот романс, поясняющий, что это такое:

 
Работы мастеров придворных:
чехол атласный, пестроцветный;
Вот стержень из слоновой кости,
парчовый шнур, весьма приметный;
Отменной белизны бумага,
по ней искусное тисненье,
Зеленая кайма вдоль свитка
и золотое обрамленье.
Две дюжины игривых сценок…
и в каждой молодая пара
Нашла пленительную позу
в пылу любовного угара.
Волшебницу Горы шаманов^[247]
красой затмили чаровницы;
Мужчины все подстать Сун Юю…^[248]
Как тут страстям не распалиться!
 

   Цзиньлянь просмотрела свиток с начала до конца и, не желая с ним расстаться, передала Чуньмэй:
   – Спрячь ко мне в сундук, – наказала она. – Будем вести игру по этим картинкам.
   – Подержи их пока у себя, а потом вернем хозяйке, – сказал Симэнь. – Она ими очень дорожит. Я принес только тебе показать.
   – Зачем же чужие вещи ко мне приносить? Я у нее ничего не просила, но если мне принесли, я возвращать не намерена.
   – Ты не просила, но я взял показать тебе, – объяснял Симэнь. – И хватит шутить, притворщица.
   Симэнь хотел вырвать у нее свиток.
   – Попробуй отними. Сейчас в клочья разорву. Тогда никому не достанется.
   – Ну что с тобой поделаешь! Посмотри как следует, а потом ей вернем. Тогда она еще диковинку пришлет. Попрошу у нее.
   – И кто это тебя, дитя мое, так хитрить научил? Вот принесешь, тогда и свиток получишь.
   Они еще какое-то время упрашивали друг друга, а вечером Цзиньлянь умастила ложе благовониями, накрыла одеялом с мандариновой уточкой, поставила серебряный светильник, приоделась и свершила омовение. Потом они с Симэнем развернули свиток и резвились, как птицы.
   Послушай, дорогой читатель! Испокон веков слышим мы о колдунах и демонах. Вот и Цзиньлянь. Вскоре после заклинаний слепца Лю ее ждали большие перемены: Симэнь сменил гнев на милость, неприязнь на любовь и больше ни в чем ей не перечил.
   Да,

 
Пускай хитрее и коварней бесов многих,
Ты вылакаешь то, чем я омою ноги.
О том же говорят и стихи:
Припоминаю первое свидание:
Был наш приют случайный слишком светел,
Но нас влекло взаимное желанье.
Почти никто проказ и не заметил.
Припомню все – и голова кружится,
Лечу к тебе на радостях, как птица,
Счастливая божественной судьбою –
Навеки неразлучной быть с тобою.
 

   Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
РАЗГНЕВАННЫЙ ХУА ЦЗЫСЮЙ УМИРАЕТ
ЛИ ПИНЪЭР, ПРОВОДИВ ЛЮБОВНИКА, НАВЕЩАЕТ СОСЕДОК

   Любовь ее остыла? – Непохоже.
   Ей не унять нетерпеливой дрожи,
   Не расцвести улыбкою весенней –
   Бледна, печальна, под глазами тени.
   А в спальне холод. Был бы рядом милый!..
   …Так в древности с Вэньцзюнь, наверно, было:
   Она Сянжу^[249] вот так же поджидала
   И с ним бежала…

   Так вот, прихворнула однажды У Юэнян, и ее навестила невестка, жена ее брата У Кая. Юэнян оставила ее погостить. Они сидели в спальне, когда туда неожиданно явился Дайань со свернутым ковром в руках.
   – Хозяин идет, – объявил он.