Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   Жуи взяла подарки, отвесила поклон и, встав в сторонке, стала вытирать глаза.
   Пинъэр позвала горничных Инчунь и Сючунь. Они вошли и поклонились.
   – Вы девочками пришли служить ко мне, – начала Пинъэр. – Я умираю и больше не побеспокоюсь о вас. Нарядами вас одаривать не стоит. Они у вас и так есть. Возьмите вот на память по паре золотых шпилек и по два золотых цветка. Ты, Инчунь, постарше и волею хозяина больше не девица. Тебе лучше остаться и служить матушке Старшей. Я ей скажу про тебя. А тебе, Сючунь, я бы посоветовала другое место подыскать. Я сама хозяйке скажу. Не хочу, чтобы на тебя засматривались да попрекали как горничную без госпожи. Без меня сразу пойдут разговоры. А найдешь новую хозяйку, поскромнее будь. Это я тебе прощала, другие так не позволят.
   Сючунь упала на колени перед хозяйкой и зарыдала.
   – Матушка! Дорогая вы моя! – вопила она. – Я век в вашем доме хочу прожить.
   – Вот глупышка! – удивилась Пинъэр. – Кому ж ты служить будешь после моей смерти?
   – Я табличку вашей души охранять буду, – говорила Сючунь.
   – И табличке моей недолог век. Придет время – сожгут. Нет, тебе уходить надо из дому.
   – Мы с Инчунь будем матушке Старшей служить, – не унималась Сючунь.
   – Это другое дело, – заключила Пинъэр.
   Сючунь еще многого в жизни не понимала. Инчунь же, выслушав Пинъэр, взяла подарки и заплакала, будучи не в состоянии сказать слово.
   Да,

 
Глядит горемыка во след обреченной –
У них на двоих и рыданья, и стоны.
 

   В тот вечер Пинъэр всем дала свой наказ, а на рассвете, когда к ней пришел Симэнь, спросила:
   – Гроб купил?
   – Доски еще вчера принесли, – отвечал Симэнь. – Сейчас мастера работают. Гроб избавит тебя от наваждения и ты встанешь. А там мы его пожертвуем.
   – Дорого заплатил? – спросила Пинъэр. – Не очень траться! О будущем подумай.
   – Недорого, – успокаивал ее Симэнь. – Всего сто с чем-то лянов.
   – Вот так недорого! Ну пусть заранее заготовят.
   Симэнь вышел посмотреть, как работают столяры. Тем временем больную навестили Юэнян и Цзяоэр.
   – Как ты себя чувствуешь, сестрица? – спросили они чуть живую Пинъэр.
   – Не встану я, – сжимая руку Юэнян, шептала в слезах Пинъэр.
   – Может, сестрица, ты хочешь что-нибудь сказать? – спрашивала сквозь слезы Юэнян. – Со мной и сестрица Вторая. Говори.
   – Что мне вам сказать? – протянула больная. – Сколько лет прожила я с тобой, сестрица! И ни разу ты меня не обидела. Думала, до седых волос будем вместе, но, увы, знать, не судьба. Я сына лишилась, а теперь меня недуг изведет, приходит и мой черед с вами расставаться. Горничные меня беспокоят. Сестрица, прошу тебя, возьми себе старшую. Она волею хозяина уже не девица. Пусть тебе служит. И младшую можешь взять, если пожелаешь. А то подыскать бы ей какого слугу и выдать замуж. Чтобы потом не попрекали: горничная, мол, без хозяйки. Они ведь с малых лет мне служили, и я обязана позаботиться о них перед своей кончиной. Кормилица Жуи тоже не хотела бы из дому уходить. Ради меня, сестрица, не обижай ее. Она ведь моего сына вскармливала. А у тебя появится наследник, она его вырастит.
   – Не волнуйся, сестрица! – заверила ее Юэнян. – Мы с сестрицей Ли все твои наказы исполним. А случится, паче чаяния, недоброе, Инчунь я к себе возьму, а Сючунь сестрице Ли служить будет. Ведь у нее горничная уж очень ленива, все равно новую искать придется. Сючунь и подойдет. И кормилице Жуи, если ей некуда деваться, в доме работы хватит. Может, и у меня родится ребенок. А то за слугу замуж просватаем.
   – Ты только, сестрица, не тужи обо всем этом, – поддержала хозяйку стоявшая рядом Ли Цзяоэр. На нас положись. Если чего, Сючунь ко мне перейдет. Я ее не обижу.
   Пинъэр позвала кормилицу и горничных и велела им земными поклонами благодарить обеих матушек. На глазах Юэнян невольно появились слезы. Немного погодя в спальню вошли Юйлоу, Цзиньлянь и Сюээ. И каждую из сестер Пинъэр напутствовала на прощанье добрым словом, но говорить об этом подробно нет необходимости. Потом Цзяоэр, Юйлоу и Цзиньлянь вышли. Юэнян одна осталась у постели больной.
   – Берегите младенца, матушка, – со слезами на глазах украдкой шептала Пинъэр, – как только он на свет появится. Храните наследника рода. А оплошаешь, как я, и тебя со свету сживут своими кознями.
   – Понимаю, сестрица, – говорила Юэнян.
   Послушай, дорогой читатель. Глубоко запало в душу Юэнян это напутствие Пинъэр. Вот почему после смерти Симэнь Цина и не удалось Цзиньлянь долго оставаться в доме. Припомнила Юэнян последние слова Пинъэр.
   Да,

 
Только гнев, только милость в веках
Никогда не рассыплются в прах!
 

   Пока они говорили, вошел Циньтун и велел горничным прибрать спальню и зажечь благовония.
   – Отец Пань из монастыря Пяти священных гор пожаловали, – сказал он.
   Юэнян наказала горничным прибрать в спальне, поставить чай и зажечь лучшие благовония. Сама Юэнян с остальными женами удалилась в комнату рядом со спальней, чтобы слышать, что скажет даос.
   Немного погодя появился сопровождаемый Симэнем даос Пань.
   Только поглядите, каков он был собой:
   На клобуке подернутые облаками Пять священных гор. В поношенной холщовой бурой рясе с черной оторочкой^[1010], он препоясан был шнурком, сплетенным из пестрого шелка. Красовался за спиною старинный меч из бронзы, причудливо украшенный резьбой. Обут в пеньковые сандалии, держал в руке он ритуальный веер, дарующий просветление и изгоняющий бесов^[1011]. Свисали брови по краям, глаза чернели, точно зерна абрикоса. Квадратный рот был обрамлен усами с бородой. Вид монах являл почтенный и солидный. С большим достоинством держался. Казалось, гость явился либо из заоблачных чертогов, либо из нефритовых дворцов Пэнлая.
   Даос Пань вошел в боковую дверь и, обойдя экран, очутился у ступеней, ведущих в покои Пинъэр. Тут он отступил шага на два, будто собираясь прикрикнуть на кого-то, проговорил что-то непонятное и, когда слуги отдернули дверную занавеску, вошел в спальню. Приблизившись к ложу больной, даос напряг очи свои, в которых сосредоточилась всепроницающая таинственная сила, и с мечом в руке, твердя заклинания, стал загибать пальцы, потом, как озаренный всепониманием, зашагал по звездам^[1012] и, выйдя в гостиную, установил столик с курильницами. Симэнь воскурил благовония, и даос Пань предал огню амулеты.
   – Дух Полководец, страж дня текущего! Явись без промедленья! – крикнул даос и спрыснул вокруг себя наговоренной водой.
   По комнате пронесся вихрь, и взору Симэня явился могучий страж в желтой головной повязке.
   Только взгляните:
   Желтым шелком перевязано чело, в расшитом лиловом халате. Мощный гибкий стан его был препоясан поясом со львом-застежкой, на плечах могучих красовалась шкура леопарда. Носимый порывами яростного ветра, он постоянно странствует в заоблачных высях. Посещает райские чертоги и обители бессмертных. Минуя горы-реки, перстом лишь указав, он спускается в Фэнду^[1013], град стольный. Чтоб укротить злодея-дракона, он погружается на дно морское, чтоб обезвредить демонов-чудовищ, он проникает в горные ущелья. В свите Нефритового владыки он особых повелений вестовой. При колеснице Северного полюса он состоит небесным стражем. Как дух Хранитель веры, он постоянно витает пред алтарем, а в мир снисходит нечисть покарать. На груди его висит печать из красной меди – мандат Бога громов. В руке сжимает он узорчатую секиру золотую.
   Дух Полководец поклонился и, встав у крыльца, возгласил:
   – Чего прикажет меня призвавший?
   – В доме Симэня страдает женщина, урожденная Ли, – говорил даос Пань. – Она обратилась за помощью ко мне, а я прошу тебя, призови духа Хранителя местности и шесть духов, оберегающих дом, дабы они изловили нечисть, проникшую в дом. Иди и доставь их без промедленья.
   Даос умолк, и дух Полководец исчез. Немного погодя глаза даоса Паня блеснули чудесным светом, и он погрузился на своем сиденье в созерцание, потом ударил в дщицу на столе и стал походить на судью, занятого разбирательством жалобы. В таком положении он пребывал длительное время. Наконец, даос вышел.
   Симэнь проводил его в крытую галерею и спросил, что предстало ему в созерцании.
   – К великому огорчению, – заговорил, наконец, даос Пань, – сударыня страдает от вины, предъявленной ей в царстве тьмы еще в прошлых рожденьях. Коль скоро недуг вызван не злыми духами, которых можно было бы изгнать, я бессилен чем-либо помочь.
   – Отец наставник! – обратился к даосу Симэнь. – Может, молебен облегчит ее страдания?
   – Мститель неумолим, как кредитор, – объяснял даос. – Он требует, чтобы госпожа жизнью своей возместила долг. И тут не поможет даже всесильный загробный судия. Только прощение могло бы спасти госпожу.
   Симэнь выказал явное неудовольствие, которое тотчас же заметил Пань.
   – Назовите, пожалуйста, год рождения госпожи, – сказал он.
   – Она родилась в год барана, – отвечал Симэнь. – Ей исполнилось двадцать семь.
   – Так, – протянул даос. – Попробую отслужить молебен звезде покровительнице жизни с зажженными светильниками. Увидим, что они покажут.
   – Когда вы намереваетесь служить, отец наставник? – спрашивал Симэнь. – Что приготовить для молебна?
   – Нынче ровно в полночь под первым знаком цзы, в третью ночную стражу^[1014] – отвечал даос. – Я мелом очерчу место алтаря со светильниками, накрою его желтым шелком и установлю звезды в соответствии с их расположением при рождении госпожи. Для принесения жертв надлежит приготовить пять видов хлебных злаков и финиковый отвар. Вина и мяса не потребуется. Припасите двадцать семь светильников судьбы и церемониальный балдахин, который их будет прикрывать сверху. Вот и все. Вам надлежит молиться, пока я буду совершать молебен. Да, уберите подальше собак и кур, чтобы не мешали отправлению обряда, не допускайте к алтарю слуг.
   Симэнь исполнил все наказы даоса, но приближаться к алтарю не решался. Он отказался от пищи, принял ванну и облачился в чистое платье. Ин Боцзюэ был оставлен, чтобы разделить трапезу с даосом Панем.
   К полуночи алтарь со светильниками был установлен. Даос Пань разместился на возвышении. Перед ним стоял алтарь, по сторонам которого расположились Зеленый дракон, Белый тигр, Красная птица и Черный воин.^[1015] Сверху нависали три церемониальных балдахина,^[1016] по кругу были установлены двенадцать небесных дворцов с зодиакальными созвездиями, а пониже стояли светильники судьбы числом двадцать семь.
   Даос сотворил молитву. Симэнь в темном рубище, стоя на коленях, молился у ступеней, ведущих к алтарю. Слуги были удалены за ширму, так что с хозяином никого не было. Ярко горели зажженные светильники. Даос Пань восседал, опершись на меч, с распущенными волосами и читал молитвы. Потом он возвел очи к небу, устремился взором к Большой Медведице, дабы причаститься истинной пневмы, и в соответствии с расположением звезд сделал несколько магических шагов вокруг алтаря.
   Да,

 
Три раза был воскурен фимиам
И дух его прошел по трем мирам.^[1017]
Веленья прозвучал единый глас.
И громом вся земля отозвалась.
 

   Ясное звездное небо вокруг сразу померкло, непроглядная тьма окутала землю. В крытой галерее вокруг заколыхались занавески и пронесся какой-то странный вихрь.
   Да,
   То был не тигра рев и не драконово рычанье громовое. То вихрь ворвался, срывая цветы и листья, из ущелья выгоняя тучи и дождем обильным их проливая. То гусь дикий, подругу потеряв, жалобно кричит. Уток напуганная стая мечется, стремясь в лесу найти приют. Чанъэ поспешно запирает врата дворца Лунной жабы^[1018], и Ле-цзы^[1019] из заоблачных пустот о помощи взывает.
   Трижды над алтарем проносился вихрь, потом налетел холодный ветер и задул светильники судьбы Пинъэр. Все потухли враз, кроме одного.
   Перед даосом Панем явственно предстал сопровождаемый двумя слугами мужчина в белом одеянии. Он вошел снаружи и положил на стол бумагу. На ней стояли три печати загробного царства. Пань в замешательстве покинул свое место и кликнул Симэня.
   – Встаньте, почтеннейший сударь! – говорил он. – Ваша супруга, оказывается, повинна перед Небом. Светильники ее судьбы потухли, и никакие молитвы не в силах ее спасти. Она уйдет на рассвете.
   Симэнь выслушал даоса и, не проронив ни слова, опустил голову. Глаза его наполнились слезами.
   – Наставник! – обращался он сквозь рыдания к даосу. – Умоляю, спасите ее чего бы это ни стоило!
   – Судьба неотвратима, – отвечал даос. – Я не в силах помочь.
   Он стал откланиваться, но Симэнь упрашивал его остаться.
   – Простимся на рассвете, – говорил Симэнь.
   – Мы, монахи, по росистой траве ходим, святые горные обители дают нам приют, – отвечал даос. – Таков наш удел.
   Cимэнь больше не настаивал и велел слугам одарить монаха куском холста и тремя лянами серебра.
   – Бедный монах постиг учение волею Всевышнего неба, – говорил Пань. – Я дал обет чураться мирских соблазнов и не буду брать на душу греха.
   Даос Пань наотрез отказался от вознаграждения. Наконец он принял холст на рясу и на прощанье сказал Симэню:
   – Не ходите сегодня к больной. А то беда и вас застигнет. Остерегайтесь, сударь, остерегайтесь!
   Даоса проводили за ворота, где он взмахнул раздраженно рукавами и удалился.
   Симэнь вернулся в крытую галерею и распорядился убрать утварь. Потеря надежды на исцеление Пинъэр убивала его. Симэнь подсел к Боцзюэ и невольно заплакал.
   – Всякому свой век назначен, – говорил Боцзюэ. – Тут уж ничего не поделаешь. Не убивайся, брат.
   Пробили четвертую ночную стражу.
   – Ты ведь тоже устал, брат, – продолжал Боцзюэ. – Ложись-ка спать, и я домой пойду, а завтра увидимся.
   – Скажи, чтоб тебя с фонарем проводили, – сказал Симэнь и велел Лайаню принести фонарь.
   Проводив Боцзюэ, Симэнь вошел в кабинет и зажег свечу. Убитый надвигавшейся бедой, Симэнь тяжело вздыхал в одиночестве. «Мне нельзя входить в спальню, – размышлял он над предостережением даоса. – Да разве я утерплю?! Пусть умру, а пойду к ней. Поговорим в последний раз»
   Симэнь встал и вошел в спальню Пинъэр. Она лежала, повернувшись к стене. Заслышав его шаги, Пинъэр обернулась.
   – Где ты был, дорогой мой? – спросила она. – Что же показали светильники?
   – Успокойся! – говорил Симэнь. – Светильники подали надежду.
   – Обманываешь ты меня, дорогой, – продолжала Пинъэр. – А мститель с двумя слугами опять приходил за мной. Ты, говорит, монаха позвала, чтобы от меня избавиться, но я подал жалобу загробному судье, и тебе, говорит, не уйти. Завтра тебя возьмут.
   Слезы брызнули у Симэня из глаз.
   – Дорогая моя! – громко зарыдал он. – Успокойся, прошу тебя! А его из головы выкинь! Как я хотел быть с тобой, но ты уходишь. Уж лучше бы мне навеки закрыть глаза. По крайней мере не пришлось бы так убиваться.
   Пинъэр обняла Симэня за шею. Ее душили рыдания.
   – Я тоже мечтала всегда быть с тобою, мой дорогой, – наконец, сквозь слезы заговорила она. – Но, увы, я умираю. Пока жива, хочу тебе кое-что сказать. На твоих плечах большой дом и хозяйство, и раз тебе приходится управляться одному, без помощников, будь в делах рассудителен и нетороплив. А Старшую не обижай. Она в положении. Наступит срок, и она родит тебе наследника, который продолжит род и дело. Ты лицо чиновное, так что поменьше с певичками-то гуляй, а домой пораньше приходи. Тебе за хозяйством надо больше смотреть. Не будет меня, кто тебя наставит? Кто совет даст? Кто горькую правду в глаза скажет?
   Слова Пинъэр, будто ножом, полоснули по сердцу Симэня.
   – Не беспокойся за меня, дорогая моя! – говорил сквозь слезы Симэнь. – Я буду помнить твои наказы. Раньше я не видел счастья и вот теперь расстаюсь с тобой. Горе убьет меня! Это Небо меня карает!
   – Насчет Инчунь и Сючунь я договорилась со Старшей, – продолжала Пинъэр. – Инчунь будет у Старшей служить, а младшую, Сючунь, сестрица Вторая хотела взять. У нее нет горничной. Пусть тогда у нее и служит, ладно?
   – Какой может быть разговор, дорогая! – заверял ее Симэнь. – Кто ж посмеет обижать твоих горничных! И кормилицу оставим. Будет при дщице души твоей служить.
   – Какой дщицы?! – возражала Пинъэр. – Ее ко Всевышнему Владыке отправят. Сожгут, как пять седмиц выйдет, и дело с концом.
   – Не тревожься, дорогая! – успокаивал ее Симэнь. – Я буду чтить тебя, покуда я жив.
   – Ну иди отдохни! – поторопила его Пинъэр. – Поздно уже.
   – Не хочу я спать. Я около тебя посижу.
   – Мой час пока не пришел. Ступай! Здесь запах дурной. Со мной горничные побудут.
   Симэню пришлось уступить ее настояниям.
   – Как следует за матушкой глядите! – наказал он горничным и пошел в дальние покои к Юэнян.
   Симэнь рассказал Юэнян о молебне со светильниками, который не предвещал ничего утешительного, и продолжал:
   – Я только что от нее. Она еще довольно бодрая. Со мной поговорила. Может, Небо смилостивится. Авось, перетерпит муки и встанет.
   – Да у нее глаза впали, губы запеклись, – говорила Юэнян. – Где там встанет! Это перед концом всегда легче становится. Вот она и разговорилась.
   – За все эти годы обидела ли она кого в доме, а? Какая она была добрая! Слова дурного от нее ни разу не слыхал. Нет, ее смерти мне не пережить!
   Симэнь опять заплакал. Юэнян тоже не сдержала слез, но не о том пойдет речь.
   Пинъэр позвала Инчунь и Жуи.
   – Помогите мне повернуться к стене, – сказала она. – А который час?
   – Еще петухи не пропели, – отвечала Жуи. – Идет четвертая стража.
   Инчунь подложила Пинъэр свежую подстилку и, повернув больную лицом к стене, поправила одеяло. Никто в эту ночь не смыкал глаз. Наконец улеглись тетушка Фэн и монахиня Ван. Потом горничные заперли дверь и, постлав прямо на полу у кровати Пинъэр тюфяк, тоже прилегли. Не прошло и половины стражи, как Сючунь с Инчунь крепко заснули. Пинъэр неожиданно встала с постели и начала будить Инчунь.
   – За домом глядите! – наказывала она. – Я ухожу.
   Инчунь с испугу вскочила. На столе догорала свеча. Пинъэр лежала лицом к стене. Горничная поднесла руку к ее лицу. Хозяйка не дышала.
   Никто не знал, в котором часу испустила дух Пинъэр. Увы, не стало прекрасной души человека! Она ушла из мира и стала лишь дивным сном.
   Да,

 
Когда призывает Яньло,
Отсрочек уже не дано.
 

   Инчунь тотчас же разбудила остальных и зажгла светильник. Пинъэр лежала бездыханной, а под ней была лужа крови. Поспешно бросились в дальние покои сказать Симэню. Хозяин и Юэнян торопливо вошли в спальню и скинули одеяло. Пинъэр лежала как живая. Тело было еще теплое. Она только что скончалась. Только грудь ее была затянута в красный шелк. Симэнь, невзирая на кровь, обнял ее и поцеловал.
   – О моя дорогая, моя справедливая! – причитал он. – Как рано покинула меня ты, несчастная ты моя! Лучше б меня смерть взяла. Да и мне недолго осталось. Зачем жить напрасно?
   Далеко разносились из спальни плач и причитания. Юэнян тоже не осушала глаз. Потом подошли Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и Сунь Сюээ – весь дом – горничные, служанки и кормилица плачем своим сотрясали своды помещения.
   – Кто знает, когда она скончалась, – говорила, обращаясь к Цзяоэр и Юйлоу, Юэнян. – А она до сих пор не одета.
   – Она же еще теплая, – говорила Юйлоу. – Значит, вот только отошла. Надо обряжать, пока не остыла. Чего же ждать?!
   Симэнь тем временем припал на колени и, склонившись над Пинъэр, продолжал причитать:
   – Дорогая! Выпал ли тебе хоть день счастливый за три года, прожитых в моем доме?! Это я погубил тебя, и Небо покарало меня!
   Слушала его Юэнян, и ей стало наконец не по себе.
   – Вот разошелся! – упрекала она мужа. – Поплакал и отойди. А то совсем уж прильнул. Неужто забыл о запрете касаться мертвецов? А если дурной дух изо рта ее в тебя войдет? Что тогда будешь делать? Ей, говоришь, счастливых дней не выпало, а кому выпали? Человек умер – что светильник выгорел. Каждому свой срок назначен, так что как ни держи, не удержишь. Всем этот путь уготован. – Юэнян обернулась к Цзяоэр и Юйлоу и продолжала: – Пойдите принесите ключи. Надо будет одежду подобрать. Я сама погляжу, что подойдет. – Хозяйка взглянула на Цзиньлянь. – А пока давай причешем сестрицу.
   – Положите ее в самых любимых ее нарядах, – посоветовал хозяйке Симэнь.
   – Принесите новую ярко-красную накидку из узорного атласа, – наказывала хозяйка Цзяоэр и Юйлоу, – и бледно-зеленую юбку, отделанную золотом. Захватите ту сиреневую кофту, расшитую облаками и цветами, в которой она была у сватьюшки Цяо, и широкую бирюзовую юбку со шлейфом. Возьмите еще белую шелковую накидку и желтую юбку.
   Инчунь взяла светильник, а Юйлоу ключи. Она отперла расположенный за спальней чулан, где на широкой кровати во втором позолоченном сундуке лежали только новые наряды. Они открыли крышку и долго рылись в сундуке, пока не нашли три комплекта одежд, также сшитую по фигуре лиловую шелковую накидку, белую шелковую юбку, белые шелковые чулки и вышитые штаны. Ли Цзяоэр взяла все в охапку и показала Юэнян, когда та с Цзиньлянь при свете лампы причесывала Пинъэр. Они украсили покойницу четырьмя золотыми шпильками и связали волосы черным с отливом, как ворона крыло, платком.
   – Какого цвета туфли подойдут? – спросила Цзяоэр хозяйку, когда та управилась с прической.
   – Знаю, сестрица любила ярко-красные туфельки на толстой белой подошве, отделанные золотом и зеленой бахромой, – говорила Цзиньлянь. – Она их и обувала раз два, не больше. Надо их найти.
   – Нет, красные на тот свет не пойдут, – возражала Юэнян. – Не в геенну же огненную мы ее готовим! Лучше обуем ее в те лиловые с золотой отделкой на толстой подошве, в которых она у невестки за городом была. Они ведь тоже с зеленой бахромой.
   Ли Цзяоэр пошла искать лиловые туфли. Она перерыла четыре небольших позолоченных сундука обуви, но отыскать среди больше чем сотни пар нужную ей так и не удалось.
   – Они тут должны быть, – уверяла Инчунь. – Надеванные матушка сюда складывала.
   Инчунь вышла из кухни спросить Сючунь.
   – Помню, матушка как-то целый узел обуви положила в сундук на кухне, – сказала Сючунь.
   Они открыли сундук, в котором лежал большой узел новых туфелек.
   Все спешили обрядить покойницу. Симэнь послал в большую залу слуг, велел им снять со стен свитки картин и каллиграфических надписей и расставить экраны и ширмы. Потом слуги перенесли туда на широкой доске Пинъэр и положили на небольшой стол, подостлав под нее парчовый тюфяк. Усопшую накрыли бумажным покрывалом. Рядом на столике воскурили благовония и зажгли сопровождающий покойницу неугасимый светильник. К ней приставили двух подростков. Один должен был бить в гонг, а другой – возжигать жертвенную бумагу. Дайань был отправлен за геомантом Сюем.
   Когда Юэнян кончила одевать Пинъэр и вышла, покои усопшей заперли, оставив только комнату с каном, где разместились горничные и кормилица. Лишившись хозяйки, в три ручья проливала слезы тетушка Фэн. Монахиня Ван, молясь за упокой души усопшей, бормотала псалмы из «Спасения обиженных чад», «Сердца премудрости просветленной», «Сурангама-сутры» и «Канона Исцелителя»,^[1020] возглашала мантру Великоскорбящей о срединном пути^[1021] и просила Путь указующего владыку бодхисаттв провести новопреставленную в царствие тьмы.