Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   Жуи ушла. Немного погодя Инчунь принесла все, что просили. Пинъэр уложила Гуаньгэ на тюфячок с подушкой, а сама пристроилась с Цзиньлянь рядом и стала играть в домино. Инчунь пошла заваривать чай.
   Тут из терема Спящих облаков вышла Юйлоу и поманила Пинъэр рукой.
   – Тебя матушка Старшая зовет, – крикнула Юйлоу.
   – Я сейчас приду, – сказала Пинъэр и попросила Цзиньлянь поглядеть за ребенком.
   Но Цзиньлянь было не до Гуаньгэ. Цзинцзи скрылся в гроте, и она бросилась туда же.
   – Выходи! – крикнула она. – Все ушли.
   – Иди сюда! – позвал ее Цзинцзи. – Полюбуйся, какой тут огромный гриб вырос.
   Обманутая Цзиньлянь вошла в грот. Цзинцзи встал перед ней на колени и умолял позволить насладиться ее прелестями. Они слились в поцелуе, и само Небо, казалось, покровительствовало им.
   Пинъэр поднялась в терем.
   – Сестрица Мэн проиграла Гуйцзе, – обратилась к ней Юэнян. – А ну-ка, ты попробуй метни стрелу в вазу.
   – У меня ребенок без присмотра остался, – заметила Пинъэр.
   – Ничего страшного не случится! – заверяла ее Юйлоу. – Сестрица Пань поглядит.
   – Сестрица Мэн, ступай, пригляди пока за ребенком, – посоветовала Юэнян.
   – Принеси его сюда, будь добра, если не трудно, – попросила ее Пинъэр и обернулась к Сяоюй: – А ты забери тюфячок с подушкой.
   Сяоюй с Юйлоу пошли под тенистый банан. Гуаньгэ корчился на тюфячке и сильно плакал. Цзиньлянь рядом не было. Невдалеке стоял огромный черный кот. Заметив приближающихся, он бросился прочь.
   – А где же сестрица Пань? – удивилась Юйлоу. – Ой-ой-ой! Бросила ребенка, а его кот напугал.
   Из грота выбежала Цзиньлянь.
   – Как бросила?! – говорила она. – Я все время тут была. Только руки обмыть ходила. Какой еще кот напугал? Что вы глаза-то вытаращили?
   Юйлоу взяла Гуаньгэ на руки и успокаивала, как могла. Они понесли его в терем Спящих облаков. Сяоюй шла сзади с тюфячком и подушкой. Опасаясь разговоров, Цзиньлянь тоже последовала в терем.
   – Что случилось? – спросила Юэнян. – Почему ребенок так плачет?
   – Его большой черный кот напугал, – объясняла Юйлоу. – Подхожу я, гляжу: сидит прямо рядом с Гуаньгэ.
   – Так я и знала! – воскликнула хозяйка.
   – За ребенком ведь сестрица Пань присматривала, – вставила Пинъэр.
   – Сестрица в грот помыть руки отошла, – пояснила Юйлоу.
   – Чего ты болтаешь, Юйлоу! – выступив вперед, заговорила Цзиньлянь. – Причем тут кот? Проголодался ребенок, вот и плачет. Нечего на других сваливать.
   Инчунь внесла чай, и Пинъэр послала ее за кормилицей Жуи.
   – Ребенка покормить надо, – сказала она.
   Цзинцзи, убедившись, что никого нет, вынырнул из грота и, осторожно пробираясь вдоль сосновой аллеи, обогнул крытую галерею и поспешно вышел из сада через калитку.
   Да,

 
Меж жизнью и смертью запутав следы,
Он все-таки вышел сухим из воды.
 

   Ребенок плакал и не брал грудь.
   – Унеси его домой, – посоветовала Юэнян. – Уложи и пусть поспит как следует.
   Пир на том и кончился. Все разошлись.
   Цзинцзи так и не пришлось разделить утехи с Цзиньлянь. Они пощебетали, как иволги. Мотылек едва лишь коснулся цветка. Удрученный неудачей, Цзинцзи направился к себе во флигель.
   Да,

 
Хоть ночь сплела любви покров,
Закрылись чашечки цветков.
Хоть страсть обещана тебе,
Но ласточка, увы, в гнезде.
 

   Тому свидетельством романс на мотив «Срываю ветку корицы»:

 
Пышных волос ароматы,
Нежный, чувствительный взгляд,
Сочные губы, помады
Ярче любой во сто крат.
Вроде любила меня ты,
Только не видно любви.
Встречи желала когда-то,
Но без тебя мчатся дни.
Вроде мене отвергала,
Но не отвергла совсем, —
Так без конца, без начала
Кружим в шальном колесе.
Плачешь одна ты под вечер,
Я же страдаю при встрече.
 

   Хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
У ЮЭНЯН УДОСТАИВАЕТСЯ РАДОСТИ ОБРЕТЕНИЯ ПОТОМСТВА
ЛИ ПИНЪЭР ДАЕТ ОБЕТ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ ДЛЯ СПАСЕНЬЕ СЫНА

   Кто сыновей взрастил – доволен тот,
   А у бездетных прахом все пойдет.
   Есть ладный конь, так уж за ним смотри.
   Ждешь толку от детей – добро твори.
   Молись, чтобы бесплодье отвести,
   Лечись, чтобы во чреве понести.
   Отец и мать потомство сотворят,
   А счастье – Небеса определят.

   Так вот, посуетилась У Юэнян с Ли Цзяоэр, Гуйцзе, Мэн Юйлоу, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, Пань Цзиньлянь и падчерицей и, как разбитая, легла у себя в спальне. Она проснулась, когда уже начали отбивать ночные стражи, и решила послать Сяоюй к Ли Пинъэр.
   – Иди узнай, успокоился ли Гуаньгэ, – наказывала она. – Пусть кормилица как следует за ним смотрит и уложит спать. Надо, чтобы ребенок успокоился и не плакал. Скажи кормилице, пусть на кровати и поужинает. А то опять оставит его одного.
   – От моего имени поблагодари матушку, – говорила горничной Пинъэр. – Скажи, только успокоился. То плакал, а то дрожал. Вот только что у кормилицы на руках уснул. А лобик горячий. Жуи и пошевельнуться боится. Потом я у нее возьму, дам ей поужинать и во двор сходить.
   Сяоюй доложила хозяйке.
   – Сами они плохо смотрят, – отозвалась Юэнян. – Как это так! Уйти, а ребенка под деревом оставить. Сперва дали напугать, а теперь спохватились. Доведут они ребенка!
   Юэнян умылась и легла спать, а наутро первым делом послала опять Сяоюй справиться о Гуаньгэ.
   – Спроси, спал ли он ночью. Скажи, матушка, мол, позавтракает и сама придет.
   – Воду скорее неси! – торопила Пинъэр горничную Инчунь. – Мне умыться надо, а то сейчас матушка Старшая придет.
   Инчунь бросилась за водой, а Пинъэр тем временем кое-как причесалась и продолжала торопить горничную.
   – Чай поставила? – спрашивала Пинъэр. – Зажги в комнате «аромат успокоения».
   – Матушка Старшая прибыли, – неожиданно доложила Сяоюй.
   Пинъэр стремглав бросилась ей навстречу.
   Юэнян направилась прямо к постели кормилицы.
   – Пугливый ты мой крикунчик! – гладя по головке ребенка, приговаривала Юэнян. – Ты уж маму-то свою родную не пугай!
   Гуаньгэ вдруг опять залился навзрыд. Юэнян поиграла с ним, и он успокоился.
   – Ведь у меня своих детей нет, – обратилась Юэнян к кормилице Жуи. – Он – все наше потомство. Смотри, береги его! Как зеницу ока береги!
   – Как же не смотреть, матушка! – воскликнула Жуи. – Смотрю в оба.
   – Прошу вас, матушка! – пригласила хозяйку Пинъэр. – Присаживайтесь, выпейте чайку!
   Юэнян села.
   – Сестрица! – обратилась она к Пинъэр. – Погляди, у тебя и прическа сбилась.
   – Это все он, горе мое! – поясняла Пинъэр. – Причесаться как следует не даст. Вот и ходишь людям насмех. А с вашим приходом, матушка, я и совсем забегалась. Пучок кое-как заколола. Уж не осудите, прошу вас.
   – Полюбуйтесь, какая несчастная! – шутила Юэнян. – Свою же кровь и плоть горем называет. А я бы такое горе только и лелеяла, да нету.
   – Да это я к слову, – говорила Пинъэр. – Если б его не терзали все эти недуги… А то ведь двух дней спокойно не поживешь. То тогда на кладбище барабана испугался, то вот тут цирюльник напугал, теперь кот… У других посмотришь, дети так и растут, а этот что былинка. Того и гляди сломится.
   Юэнян пошла. Пинъэр последовала было за ней.
   – Не провожай, не надо! – остановила ее Юэнян. – Ступай за сыном лучше смотри.
   Пинъэр вернулась к себе, а Юэнян вдруг заслышала за стенкой разговор. Она украдкой встала и стала прислушиваться, потом заглянула в щелку. У перил стояли Цзиньлянь и Юйлоу.
   – До чего ж старшая сестра свое достоинство роняет, – услышала Юэнян приглушенный брюзгливый голос. – У самой нет сына, так к чужому бегает. И к чему, спрашивается, угождает, к чему подлизывается, в дружбу втирается? У каждой, по-моему, своя судьба, и незачем заигрывать. Сын вырастет – все равно одну мать свою родную почитать будет, а не тебя ж.
   Мимо них промелькнула Инчунь. Они сразу же отпрянули от перил и сделали вид, будто кормят кота, а потом направились в дальние покои.
   Не услышь их разговора Юэнян, все бы шло своим чередом, а тут гнев подступил ей к самому горлу, негодованием переполнилось все ее существо. Она уж хотела было позвать их и отругать как следует, да стерпела, чтобы не унижать себя и не сеять новые раздоры. Юэнян пошла к себе в спальню и легла. Она тяжело вздыхала, снося обиду молча, потому что опасалась, как бы ее рыдания не услыхали горничные.
   В самом деле,

 
Не смея открыться и воли слезам не давая,
Служанок таилась, душевные муки скрывая.
 

   Настал обед, а она все лежала.
   – Вставайте, матушка! – позвала ее подошедшая к постели Сяоюй. – Обед готов.
   – Не буду, нездоровится мне, – отвечала хозяйка. – Закрой дверь и приготовь чай.
   Сяоюй внесла чай. Юэнян поднялась с постели и встала посреди спальни, унылая и печальная.
   – Нет у меня сына, вот и приходится терпеть обиды, – говорила она. – Буду молиться, чтобы и у меня родился сын. Тогда примолкнут бесстыжие потаскушки.
   Она пошла в комнату, вынула из шкафа ящичек, где у нее хранились гребенки, и достала оттуда сначала детское место первенца, приготовленное монахиней Ван, а потом снадобье монахини Сюэ. На малюсеньком пакетике было начертано: «Чудесная киноварь^[767] для зачатия мужского потомства» и восьмистишие:

 
Чанъэ игриво урвала с луны песок,^[768]
Дракона пестрого шутя украла рог.^[769]
О персика цветах Хань-ди издал эдикт,^[770]
А о бамбуковых листах Лян-ван спустил рескрипт.^[771]
Желающим принять лекарство нет конца,
С ним дряхлый старец превратится в молодца.
Но пусть не служат баловству^[772] пилюли эти,
Пусть будет черной борода, родятся дети.^[773]
 

   Ниже следовало похвальное слово чудодейственному снадобью:

   «Красным пламенем искрится, ослепляет, будто размолотый коралл. Аромат густой струит, словно только что зажженный мускус иль сандал. Отправишь в рот, и сладкая слюна фонтаном брызнет из-под языка. Положишь на ладонь, и пневмы теплота проникнет под пупок. Да, жизненной силы прибавит и семенную жидкость восполнит. И без волшебного порошка?^[774] женщину в мужчину превращает. К чему искать бессмертья эликсир^[775] Не деревенщине дается он, но пособляет возлюбленным, под пологом укрытым. Когда желанием томим, его прими и радостные сновиденья о Синем драконе тотчас посетят, а вовремя приступишь к делу, с Летящей Ласточкой^[776] разделишь наслажденье. Кто сына жаждет, примет пусть. Тотчас исполнится желанье. А кто совершенствуется в истине, станет бессмертным на сотый день».

   Приписка гласила:

   «После приема пилюль следует воздерживаться от употребления в пищу мозгов и крови, а также редьки и лука. Соитие в нечетные числа сулит мужское потомство, а в четные – женское. Все зависит от желания. Употреблением пилюль в течение года можно достичь долголетия».

   Юэнян прочитала, и радостная улыбка озарила ее лицо. Пакетик был тщательно запечатан. Она тонким острым ноготком провела осторожно черту, и пакетик открылся. Развернув три или четыре слоя черной глянцеватой бумаги, Юэнян увидела покрытую золотой пылью и красной киноварью пилюлю изумительной красоты. Она положила ее на ладонь и, действительно, почувствовала тепло под пупком. Поднесла к носу, и точно – рот ее наполнился ароматной слюной.
   – Да, наставнице Сюэ в самом деле многое ведомо, – размышляла про себя довольная Юэнян. – Неведомо где добыла такое редкое снадобье. Неужели и чудесная киноварь не принесет мне счастья?! Кто знает.
   Юэнян полюбовалась немного пилюлей и, чтобы она не выдохлась, опять тщательно завернула ее в бумагу, заклеила клейстером и заперла в шкафу. Потом она вышла в коридор.
   – Если завтра, в день жэнь-цзы,^[777] – обернувшись к небу, тяжко вздыхая, начала она, – я, урожденная У, после приема снадобья матери Сюэ зачну сына и тем одарю наследником дом Симэня, избавлю себя от участи духа, лишенного поминовенья, то по гроб не отблагодарить мне Владыку Неба.
   Только под вечер Юэнян разговелась, но говорить об этом подробно не будем.
   Симэнь прибыл в поместье придворного смотрителя Лю и вручил визитную карточку. Привратники доложили смотрителю Хуану и управляющему Аню, и те в безупречных парадных одеждах вышли навстречу Симэню. После обмена приветствиями сели.
   – В прошлый раз мне посчастливилось с вами познакомиться, сударь, – начал смотритель Хуан. – Прошу прощенья, что осмелился обеспокоить вас своим приходом и причинил столько хлопот.
   – Прошу меня извинить, господа, – что так опоздал сегодня, – говорил Симэнь.
   – Я спешил тогда на прием к правителю Ху, моему однокашнику, – объяснил управляющий Ань, – потому пришлось с вами расстаться. Вы были так любезны! Ваше гостеприимство незабываемо. Так давайте ж сегодня насладимся до самого утра.
   – Премного вам благодарен, – отвечал Симэнь.
   Доложили, что стол готов. Хозяин пригласил всех в крытую галерею и предложил снять парадное платье. Стали рассаживаться. Симэня упрашивали занять почетное гостевое место. Он начал было отказываться, но потом уступил просьбам.
   Вышли певцы и запели арию на мотив «Роскошной оранжевой сливы»:

 
Сказочно феи бессмертной обличие:
Зорькой горит ненаглядное личико,
Волны волос вороных переливчатых,
В жестах – изящество, блеск и величие.
Очи влекут несравненной загадкою,
Губы – пионы пахучие, нежные,
Стан обвивают шелка белоснежные –
Взглядом слежу за красоткой украдкою.
 

   Симэнь похвалил певцов. Ань и Хуан поднесли Симэню вина. Он в свою очередь им наполнил чарки. Певцы опять ударили в кастаньеты и запели арию на мотив «Ниспослали одеянье царское – халат драконов»:

 
На листочках узорных
Я писать не хочу,
Ведь ответных лазурных
Писем не получу.
На сухой моей коже
Благородный нефрит
От нервической дрожи
Беспрестанно гремит.
Красотой без изъяна
Я гордилась всегда,
Смыли слезы румяна,
Губ сереет слюда,
Неуклюже повисли
Дорогие шелка.
Точат черные мысли –
Видно близок закат:
Юность блекнет с годами…
Зеркала я сниму;
Украшаться цветами
Мне теперь ни к чему.
На курильне из яшмы
Изотлел аромат,
На серебряной чаше
Гарь полночных лампад.
Мандариновым уткам
Полог мой украшать,
Мне же в холоде жутком
Поминутно дрожать.
Свои туфельки-крошки
Брошу о земь, порву,
Забинтовывать ножки
Я не буду к утру.
 

   Винные чары и кубки вздымались до тех пор, пока все не опьянели, но хватит об этом пустословить.
   Расскажем о Цзиньлянь. Накануне ей помешали встретиться с зятем Цзинцзи в гроте, но вот теперь, когда Симэнь пировал в поместье придворного смотрителя Лю, а Юэнян никуда не показывалась из своих покоев, она металась взад и вперед словно муравей, попавший на горячую сковородку. После встречи в гроте Цзинцзи ушел в лавку, но, томимый желанием, не мог спать всю ночь. Цзиньлянь и Цзинцзи, надо сказать, частенько перемигивались и шутили между собой, когда отсутствовал Симэнь. И вот, едва наступили сумерки и зажглись огни, Цзиньлянь, крадучись, пробралась в крытую галерею. Тут, откуда ни возьмись, очутился и Цзинцзи. Он крепко обнял Цзиньлянь и прильнул к ней, осыпая ее поцелуями.
   – Моя дорогая! – говорил он. – Вчера нам помешала эта Мэн, будь она неладна! Я ночь напролет глаз не смыкал. Я от волненья едва держусь на ногах, завидев тебя, моя чаровница!
   – Ах ты, разбойник! – говорила Цзиньлянь. – Тебе что, или жить надоело? Схватил тещу и давай целовать! А увидят, что тебе будет? Не боишься?
   – Дорогая! – неустанно повторял Цзинцзи. – Нельзя упускать такое счастливое мгновенье.
   Он сгорал от нетерпенья. Внизу под одинарной полой его халата было что-то похожее на брусок из твердого железа, охваченного огнем, и через одежду чувствовалось, как он стремится подняться, чтобы найти свое пристанище. Цзиньлянь прильнула к нему и, не в силах более сдерживаться, откинув полу халата Цзинцзи, принялась мять янский предмет. Это привело Цзинцзи в смятение, и он начал стягивать с Цзиньлянь панталоны. Раздался резкий звук сорванной юбки.
   – У, растяпа! – в шутку заругала она запутавшегося в ее юбке Цзинцзи. – Не поднаторел еще! Эка трясет тебя, трус!
   Она сама отстегнула юбку и раскрыла свои глубины. Положив ногу на перила, она приняла сучок Цзинцзи в свое лоно.
   Следует сказать, что Цзиньлянь уже долгое время понапрасну растрачивала жизнь и потому была полностью готова к сражению. Вот Цзинцзи что есть силы толкнул в нее свое оружие, которое со звуком проникло в глубину. Он проговорил:
   – Любимая, я ввел его, но не до конца, что делать?
   – А ты просто толкай и вынимай, а там все само устроится, – подсказала Цзиньлянь, а Цзинцзи только к тому и стремился.
   Вдруг у ворот дома послышался лай собак. Решив, что воротился Симэнь, любовники тут же испарились как дым. Оказалось, однако, что это Шутун и Дайань привезли парадные одежды хозяина.
   – Ух, и устали! Чуть живы! – кричали они.
   Юэнян послала Сяоюй узнать в чем дело.
   – А где же батюшка? – спросила горничная пьяных слуг.
   – Мы первыми лошадей пригнали, – отвечал Дайань. – А то поздно, думаем, будет. Сейчас и батюшка пожалуют. У них скакун быстрый.
   Сяоюй доложила хозяйке. Немного погодя и Симэнь спешился у ворот. Он намеревался пойти к Цзиньлянь, но был пьян и забрел к Юэнян. «Завтра, двадцать третьего, день жэнь-цзы, – размышляла она. – Если оставить его нынче, тогда завтрашний день упустишь. А очищусь я только завтра…»
   – Вон до чего напился! – молвила она. – Нечего тебе у меня оставаться. Нечистая я нынче. Лучше сейчас к другой ступай, а завтра ко мне приходи, ладно?
   Она шутя подтолкнула Симэня, и он направился к Цзиньлянь.
   – Это ты, моя потаскушка? – спрашивал он, ухватив ее руками за подбородок. – Я ведь к тебе шел, а выпил лишнего, попал как-то к Старшей.
   – Болтун несчастный! – заругалась Цзиньлянь. – Скажи лучше, завтра к ней пойду. Чтоб у тебя язык отсох! Ты, бесстыжий, и святому праведнику будешь зубы заговаривать. Неужели, думаешь, я поверю?
   – Что ты ко мне придираешься, болтушка? – оправдывался Симэнь. – Почему мне не веришь? – же правду говорю.
   – Скажи, почему тебя Старшая не оставила? – выпытывала его Цзиньлянь.
   – А я почем знаю! – отвечал он. – Пьяный ты, говорит. Взяла и выпроводила. Завтра наказала прийти. Я и поспешил к тебе.
   Цзиньлянь готовилась совершить омовение. Он прильнул было к ней, но она отстранила его обеими руками.
   – Отстань! – заругалась она. – Погоди! Не готова я пока…
   Симэнь ее не послушался и дал волю рукам.
   – Что это у тебя подмокло? – спросил он. – Истомилась? Уж и дождаться не могла?
   Надобно сказать, что Цзиньлянь после встречи с Цзинцзи не успела себя в порядок привести, а Симэнь, сам того не подозревая, раскрыл ее тайну.
   Цзиньлянь густо покраснела и, совершая омовение, смехом да шутками всячески старалась отвлечь мужа от подозрений.
   Они легли, но говорить об этом не станем.
   Расскажем пока о Юэнян. Встала она рано утром. «Перед уходом матушка Сюэ строго наказывала, чтобы я приняла пилюлю в день жэнь-цзы, и тогда ко мне придет счастье материнства. А нынче ведь как раз день жэнь-цзы. Хозяин вчера пришел навеселе, и я его выпроводила. Наказала сегодня прийти. Так что все обошлось хорошо». Радостно было на душе Юэнян, поэтому она и встала так рано, сразу приняла ванну и причесалась, потом сотворила молитву Будде и дочитала сутру «Гуаньинь в белом облачении»,^[778] к которой обращаются все, кто ждет потомства, о чем ей говорила и мать Ван. День жэнь-цзы – день особой важности, поэтому Юэнян заперлась, воскурила благовония и зажгла свечи. После молитвы она достала в задней комнате снадобья и велела Сяоюй подогреть вина. Отказавшись от обычного завтрака, Юэнян отведала немножко печенья и, взяв в обе руки снадобье, творя молитву, растворила пилюлю наставницы Сюэ. В нос ударил необыкновенный аромат. После пилюли она взяла снадобье, приготовленное монахиней Ван из детского места первенца. Хоть это и был мелкий порошок, от него несло горелым, и Юэнян заколебалась, будучи не в силах превозмочь отвращение. «А не приму, никакого проку не будет, – уговаривала она себя. – Что делать?! Раз надо, придется потерпеть». Она кое-как всыпала порошок в рот и, прикрывая его рукой, стала поспешно запивать вином. Большими глотками она выпила полчашки. Ее чуть было не вырвало. Глаза налились кровью. Она пропустила еще несколько глотков вина, чтобы отбить противный привкус, потом попросила теплого чаю и прополоскала рот.
   Когда Симэнь проходил мимо ее покоев, дверь оказалась на запоре. Юэнян спала. Симэнь кликнул Сяоюй.
   – Что это у вас тишина такая? – спросил он. – Может, матушка недовольна, что вчера заходил, а? Для чего заперлись?
   – А мне откуда знать? – отвечала горничная.
   Симэнь вошел в покои и кликнул Юэнян. А она после приема снадобья крепко спала во внутренней комнате и, разумеется, ничего не слыхала.
   – Что ты меня в грех вводишь, негодяйка, рабское отродье! – заругался Симэнь. – Я матушку зову, а она стоит как вкопанная.
   И он, сразу охладев, вышел из покоев Юэнян. Тут ему повстречался Шутун.
   – Дядя Ин прибыл, – доложил слуга.
   Симэнь встретился с Ин Боцзюэ.
   – Ну, брат, как вчерашний прием в поместье? – спрашивал Боцзюэ. – Наверно, полное удовольствие получил, а? Долго с их сиятельством пировал?