Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   У грабителей ничего не осталось. Добрая половина из захваченной тысячи ушла на подкупы, а остальное они истратили.
   В управе был составлен документ. Ночью под конвоем преступников переправили в распоряжение областного управления в Дунпин, где на посту правителя сидел приятель Симэня – Ху Шивэнь. Он повел дело в точном соответствии с изложенным в документе. Чэнь Третий и Вэн Восьмой были признаны грабителями и убийцами и преданы по приговору смертной казни. Слуга Аньтун впредь до особого распоряжения был препровожден домой.
   Добрался кое-как Аньтун до Восточной столицы, нашел в кайфэнской управе судью Хуана и рассказал ему, как Мяо Цин убил своего хозяина и подкупил уголовных надзирателей, а потому избежал возмездия.
   – Когда же совершится месть за невинно погибшего хозяина? – воскликнул Аньтун.
   Судья Хуан той же ночью составил бумагу и вместе с показаниями Аньтуна запечатал в конверт. Снабдив слугу деньгами на дорогу, он вручил ему конверт и послал в ревизионную палату в Шаньдун. Снова карающий меч повис над головой Мяо Цина. А быть может, выйдет наружу враз все, что Симэнь Цин содеял в прошлом?
   Тому свидетельством стихи:

 
Горе и радость не приходят к нам беспричинно.
Счастье с бедою сопровождают друг друга.
Если живешь ты праведно, честно и чинно,
Стук средь ночи не вызывает испуга.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
ЦЕНЗОР ЦЗЭН ОБВИНЯЕТ СУДЕБНЫХ НАДЗИРАТЕЛЕЙ
ИМПЕРАТОРСКИЙ НАСТАВНИК ЦАЙ ПРЕДСТАВЛЯЕТ ДОКЛАД О ПРОВЕДЕНИИ СЕМИ РЕФОРМ

   Изречения гласят:
   Как отвратить грядущую опасность
   запутавшимся в лабиринте жизни?
   Творя добро и мудрость почитая,
   покой душевный обретешь, бесспорно.
   Будь милостив, являй добросердечье –
   заслужишь уважение потомков.
   Кто в сердце поселяет зло и зависть,
   к тому приходят беды неизбежно.
   Кто хочет богатеть за счет соседа,
   ничтожеством перед людьми предстанет.
   Кто из корысти ближнего погубит,
   дождется часа страшного расплаты.
   Таиться от людей и лицемерить
   в обычае лукавых и коварных.
   Суровый суд, позор и разоренье –
   вот все, чего неправедный добьется.

   Итак, взял Аньтун конверт, поклонился судье Хуану и вышел на большой Шаньдунский тракт. Там он узнал, что выездной цензор^[669] принимает в ревизионной палате при областном управлении в Дунчане и зовут его Цзэн Сяосюй. Сын столичного цензора Цзэн Бу, он в году и-вэй^[670] выдержал экзамен на степень цзиньши и считался человеком исключительно честным и прямым.
   «Если я скажу, что принес письмо, меня привратники и не впустят, – размышлял Аньтун. – Лучше обожду, когда вынесут дщицу^[671] и начнется присутствие. Тогда я войду, преклоню колени и подам жалобу вместе с письмом. Прочтет его батюшка, и восторжествует справедливость». Он спрятал жалобу за пазуху и остановился у ворот управления. Долго пришлось ему ждать. Наконец, из здания донеслись удары колотушек, открылись главные ворота и двери палаты. Выездной цензор Цзэн открыл присутствие.
   Сперва вынесли дщицу, на которой крупными знаками было начертано: «Разбираются дела князей, императорской родни и высших сановников». Потом появилась таблица, гласящая: «Рассматриваются дела чиновников гражданских и военных ведомств». Тут-то Аньтун и вошел в помещение. Дождавшись, пока закончится рассмотрение всех тяжб, он предстал перед красными ступенями^[672] и пал на колени.
   – А у тебя что за дело? – спросили стоявшие рядом с цензором служащие.
   Аньтун протянул высоко воздетые руки с конвертом.
   – Подать! – приказал сидевший на возвышении цензор Цзэн.
   Служащие тотчас же спустились вниз, взяли конверт и положили перед цензором на стол. Цзэн Сяосюй разорвал конверт и принялся читать.
   Письмо гласило:

   «Его превосходительству державному цензору старшему брату Цзэн Шаотину от пребывающего в столице младшего брата Хуан Мэя с нижайшим поклоном и искренним почтением.
   Уж целый год минул, как Вы перестали меня дарить своим лучезарным присутствием. Увы! Как редки встречи с задушевным другом! Сколь коротки минуты приятного общенья! От этих дум становится тоскливо на душе. В мыслях Вы всегда со мною рядом. Прошлой осенью получил Ваше драгоценное посланье. Распечатал, принялся читать. В те минуты наслажденья духом я будто бы порхал, витал. Мы, казалось, были снова рядом, как тогда, в Чанъани.^[673] И так растрогало меня воспоминанье, что мне хотелось петь. Я был готов Вас заключить в свои объятья.
   Немного погодя Вы отбыли на юг, чтобы навестить родителей, и снова меня Вы осчастливили вниманьем. Узнал я, что Вы с инспекторской проверкой намерены объехать земли Ци и Лу,^[674] чему обрадован я был безмерно. Поздравляю Вас, еще раз поздравляю!
   Да, мой старший брат, Вы преданы престолу и почтительны к родителям. С присущим Вам сознанием высокого долга и верностью незыблемым принципам Вы неустанно закаливаете свое сердце и стойко переносите любые невзгоды. Ваши благородные помыслы признаны Двором, как и Ваша неутомимая жажда доискаться истины в разбираемых Вами делах.
   Возложив на себя цензорскую миссию, Вы как никто другой способны вскрыть служебные злоупотребления и тем приблизить день, когда восторжествуют просвещение и порядок. Оттого Вы так любимы мною, мой незабвенный старший брат.
   Знаю, дерзновенные порывы, жажда деянья Вам были свойственны всегда. И вот ныне, в век торжества Разума и Справедливости, когда в добром здравии пребывает Ваш почтенный родитель, перед Вами открывается широкая возможность развернуть весь свой талант, дабы возвеличить Правосудие и порядок, а вместе с тем пресечь тех, кто, бесчестно лавируя, нарушает Правосудие; тех, кто, пуская в ход коварство, сеет обман и ложь.
   Как все-таки могло случиться, что в одной лишь области Дунпин завелся такой злодей и преступник, как Мяо Цин, жертвою которого оказался невинно загубленный Мяо Тяньсю? Трудно поверить, что в наш век Разума и Справедливости мог появиться такой оборотень.
   Мой старший брат! Когда Вы будете с проверкой объезжать ту местность, прошу Вас, разберите и выявите обстоятельства его злодеяния.
   Посылаю к Вам слугу Аньтуна с жалобой и еще раз умоляю со всей тщательностью вникнуть в преступление и уяснить его обстоятельства.
   Писал во второй весенний месяц 16 дня».

   – Жалоба с собой? – спросил Аньтуна цензор, прочитав письмо.
   Служащие поспешно спустились к Аньтуну.
   – Его превосходительство спрашивают, с собой ли у тебя жалоба, – обратились они к слуге.
   Аньтун вынул из-за пазухи жалобу и протянул служащим. Цензор Цзэн прочитал ее, взял кисть и написал:

   «Должностным лицам Дунпинского управления расследовать обстоятельства дела по справедливости и без пристрастия. После осмотра тела дать заключение и прислать вместе с подробным отчетом».

   – Ответ получишь в Дунпинском управлении, – сказал он Аньтуну.
   Аньтун отвесил цензору земной поклон и вышел через боковую дверь, а Цзэн Сяосюй вложил свое заключение вместе с жалобой в конверт, скрепил печатью и отправил с посыльным в Дунпинское управление.
   Узнав резолюцию начальства, дунпинский правитель Ху Шивэнь пришел было в замешательство, а немного погодя решил передать дело помощнику уездного начальника в Янгу – Ди Сэбиню. Уроженец Уяна, в Хэнани, Ди Сэбинь слыл человеком решительным, но в то же время с некоторыми причудами. Подношений он не брал, но и дела решал спустя рукава, за что его и прозвали Ди Баламут.
   И надо ж было тому случиться! В то самое время, когда пришло распоряжение обследовать реку и разыскать тело Мяо Тяньсю, этот Ди Баламут в сопровождении подручных, проводя инспекцию, очутился на берегу реки к западу от уездного центра Цинхэ. Они приближались к пристани, как – откуда ни возьмись – рядом с ними закружился ветер и поднял в воздух целый столб пыли.
   Едет Ди на коне, и вихрь следом за ним.
   – Вот напасть! – воскликнул он и остановил коня, а потом, обернувшись к спутникам, распорядился: – А ну-ка, ступайте за вихрем и поглядите, куда он двинется.
   Те так и сделали. Только близ Синьхэкоу ветер стал утихать и пыль рассеялась. Когда об этом доложили Ди, он призвал старейших жителей местечка и велел им скликать народ с лопатами. Принялись у берега копать и на глубине нескольких чи обнаружили труп, и как раз на шее виднелся ножевой шрам. Ди на всякий случай позвал следователя, и тот произвел полный осмотр.
   – Кто же тут поблизости обитает? – спросил Ди.
   – Монастырь Милосердия рядом, – отвечали подручные.
   Созвал Ди монахов и учинил им допрос.
   – Зимой прошлого года, в половине десятой луны, – рассказывали наперебой монахи, – во время молебствия на реке, когда мы зажгли светильники, к нам теченьем принесло тело. Его потом увлекло в затон, и отец игумен из великодушия велел извлечь тело из воды и предать земле. А отчего он умер, мы не знаем.
   – Все ясно! – заключил правитель Ди. – Это ваши монахи его убили, тело зарыли, а теперь сочиняете. Должно быть, не с пустыми руками был человек.
   И без лишних слов он приказал, чтобы настоятелю зажали пальцы в тиски и дали сотню палочных ударов, остальным монахам – по два десятка ударов каждому. После этого их посадили под стражу. Ропот и недовольство раздавались среди ни в чем не повинных монахов.
   Решение довели до сведения цензора Цзэна. «Если бы убийство совершили монахи, – размышлял цензор, – они не стали бы зарывать тело на берегу, а бросили бы его в реку. И потом, к чему было втягивать в преступление столько лиц? Нет, тут что-то не так».
   А между тем монахи просидели в заточении почти два месяца, когда прибыл с жалобой Аньтун. Его провели в мертвецкую и велели осмотреть труп.
   – Да это же и есть мой хозяин! – воскликнул Аньтун со слезами на глазах. – Вот и ножевая рана.
   После опознания снова направили доклад цензору Цзэну, а монахов отпустили.
   Цензор снова вник в дело и допросил Чэня Третьего с Вэном Восьмым. Те опять настаивали на виновности Мяо Цина – зачинщика преступления. Гнев охватил цензора Цзэна. Звездной ночью был послан в Янчжоу посыльный с ордером на арест Мяо Цина. Цензор к тому же составил доклад, в котором обвинил обоих судебных надзирателей в лихоимстве и злостном нарушении правосудия.
   Да,

 
Лихоимцы-варвары за мзду попрали правый суд.
За погибшего безвинно Цзэн-судья вступился тут.
Прозвучала речь сурова, нелицеприятна,
Суть конечного итога все же непонятна.
Тут наш рассказ делится на две части.
 

   Расскажем пока о Ван Шестой. С тех пор, как она получила от Мяо Цина сотню лянов серебра и четыре пары одежд, они с Хань Даого ног под собой не чуяли, даже по ночам не спали. Надо было все обдумать: и какую серебряную сетку на голову заказать, и какие головные украшения да шпильки с серьгами купить, и какие обновы у портного сшить. За шестнадцать лянов они купили еще одну служанку и назвали ее Чуньсян. Хань Даого, разумеется, сразу же обратил на нее внимание, но не о том речь.
   Однажды к Хань Даого заглянул Симэнь Цин. Ван Шестая проводила его в дом и угостила чаем. Когда Симэнь вышел по нужде во двор, ему сразу бросилась в глаза высокая терраса за стеной.
   – Это еще чья там терраса появилась? – спросил он.
   – Сосед Юэ Третий построил, – отвечала Ван.
   – Какое он имел право портить весь вид? – возмутился Симэнь. – Пусть сейчас же сломает! Чтоб у меня ее тут больше не было! А то околоточному прикажу.
   – Неудобно, мне кажется, говорить соседу, – обратилась Ван к мужу, когда ушел Симэнь.
   – Давай лучше купим немного лесу и построим напротив их террасы сарай, – прикинул Хань Даого. – А батюшке говорить ничего не будем. Наверху можно будет соус квасить, а низ под конюшню или уборную отведем.
   – Еще чего придумал! Уборную?! – возразила Ван. – Уж тогда давай купим кирпича да возведем пристройку.
   – Чем какую-то пристройку, лучше небольшой флигелек из двух комнат, – заключил Хань Даого.
   На том порешили и за тридцать лянов построили на дворе одноэтажный флигель. Симэнь направил к ним Дайаня с коробом вина, мяса и жареных пирожков для угощения мастеров, о чем сразу узнали все соседи.

* * *

   Между тем надзиратель Ся, получив несколько сот лянов, устроил своего восемнадцатилетнего сына Ся Чэнъэня штатным студентом военного училища для овладения искусством стрельбы из лука и верховой езды. Каждый день устраивал Ся Лунси пиры и угощения для наставников сына и товарищей по учению. Симэнь договорился с дворцовыми смотрителями Лю и Сюэ, столичным воеводой Чжоу, военным комендантом Цзином, командующим ополчением Чжаном и военными чиновниками своей управы, и они от своего имени вручили Ся Лунси свиток-поздравление, но говорить об этом подробно нет надобности.
   Симэнь воздвиг у себя на фамильном кладбище крытую галерею, постройки и насыпные холмы, но после рождения Гуаньгэ и получения чина туда не заглядывал и не приносил жертв. И вот теперь он послал за геомантом Сюем, чтобы тот указал, как поставить ворота и вымостить камнем тропу к захоронению предков.
   У входа на кладбище росли ивы, вокруг красовались сосны и кипарисы. По обеим сторонам высились холмы.
   В День Поминовения усопших^[675] Симэнь решил водрузить новую вывеску, а по сему случаю устроить трапезу с принесением в жертву свиньи и барана. На шестое в третьей луне, в день поминовения, были разосланы многочисленные приглашения. Наняли носильщиков, которые должны были доставить на кладбище жбаны вина, рис, закуски и прочую снедь. Были приглашены музыканты, скоморохи и актеры, певцы Ли Мин, У Хуэй, Ван Чжу и Чжэн Фэн, певицы Ли Гуйцзе, У Иньэр, Хань Цзиньчуань и Дун Цзяоэр.
   Приглашения получили военный комендант Чжан, сват Цяо, шурин У Старший, шурин У Второй, шурин Хуа Старший, свояк Шэнь, Ин Боцзюэ, Се Сида, приказчик Фу, Хань Даого, Юнь Лишоу, Бэнь Дичуань, а также и зять Чэнь Цзинцзи. Всего двадцать с лишним человек. Из дам были приглашены супруга военного коменданта Чжана, матушка свата Чжана, супруга свата Цяо, супруга цензора Чжу и супруга ученого Шана, жена У Старшего и жена У Второго, госпожа Ян, матушка Пань, жена Хуа Старшего, свояченица У Старшая, свояченица Мэн Старшая, супруга У Шуньчэня – Чжэн Третья, жена Цуй Бэня – Дуань Старшая. Вместе с У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, дочерью Симэня, Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо, Ланьсян и кормилицей Жуи, державшей на руках Гуаньгэ, можно было насчитать до двадцати пяти паланкинов.
   Еще до отбытия Юэнян предупреждала Симэня:
   – Не следовало бы брать на кладбище ребенка. Ему, во-первых, году пока не вышло. И тетушка Лю говорила: у ребенка темечко еще рыхлое, пуглив он. Не стоит его брать так далеко. По-моему, пусть с кормилицей и тетушкой Фэн дома останется, а сестрица Ли с нами пойдет.
   Симэнь Цин и слушать ее не пожелал.
   – Это что еще за разговоры! – возразил он. – Как так! Мой сын с матерью не пойдет почтить предков? Старуха мелет всякий вздор, а ты веришь? У ребенка, видишь ли, темечко не затвердело. Ну и что же? Пусть кормилица завернет получше да оберегает как следует. Что ему в паланкине сделается!
   – Ну и делай как знаешь, раз слушать не хочешь, – только и сказала Юэнян.
   Утром гости в паланкинах собрались у дома Симэня, чтобы тронуться в путь всем вместе. Когда они миновали южные городские ворота, то на расстоянии каких-нибудь пяти ли вдали показались темно-зеленые густые сосны и отливающие бирюзою кипарисы.
   По обе стороны кладбища, обнесенного каменной стеной, тянулись холмы. Внутрь кладбища вела аллея. Она подходила прямо к выложенной из белого камня зале предков со священным алтарем, где стояли курильницы и подсвечники. Вход венчала новая вывеска, на которой крупными знаками было начертано: «Усыпальница предков командующего Императорской гвардии доблестного Симэня». Перед посетителями открывался вид на холмы и густые деревья.
   Симэнь в парадной шапке и ярко-красном халате с поясом распорядился приготовить жертвенную свинью и барана для отправления обряда принесения жертв. Первыми молились мужчины, за ними – женщины.
   Только ударили в барабаны и гонги, Гуаньгэ с испугу крепко прижался к груди кормилицы и, затаив дыхание, боялся пошевелиться.
   Юэнян тотчас же позвала Пинъэр.
   – Пусть кормилица выйдет пока с ребенком, – наказала она. – Гляди, как перепугался. Говорила, не надо брать его. Не послушал упрямец! Гляди, до чего напугали!
   Пинъэр поспешно сошла вниз и послала Дайаня передать музыкантам, чтобы перестали бить в барабаны, сама заткнула младенцу уши и велела тотчас же вынести его из залы.
   Вскоре поклонение окончилось, и геомант Сюй после чтения молитвы возжег бумажные деньги. Симэнь пригласил гостей в переднюю залу, а Юэнян провела дам по сосновой аллее парка, потом через тропинку среди зарослей бамбука и балюстраду в крытую галерею. Кругом благоухали на клумбах цветы. Красот парка поистине взором не окинешь!
   Да,

 
Чтоб ублажен во всем хозяин был счастливый,
Краснеют персики и зеленеют ивы.
 

   Пока гостьи смотрели представление актеров, в передней зале в компании мужчин пели певцы, а певицы наполняли вином чарки. Чуньмэй, Юйсяо, Ланьсян и Инчунь обнесли вином дам, а потом разместились за столом, где сидела дочь Симэня, и принялись закусывать. Через некоторое время Цзиньлянь, а за нею Юйлоу, дочь Симэня, Гуйцзе и Иньэр пошли на качели.
   Надобно сказать, что неподалеку за крытой галереей Симэнь построил флигелек из трех комнат, где, кроме столов, стульев и туалетного столика, стояла и убранная кровать с пологом. Флигелек предназначался для дам. Там они могли переодеться и отдохнуть, а также и для Симэнь Цина, где он мог уединиться с искусительницей. Оклеенные стены сверкали белизною так, что, казалось, вы попали в снежный грот. Кругом висели картины и свитки, лежала лютня, а на столе – беспорядочно разбросанные шашки. На позолоченной кровати лежал укрытый одеялом Гуаньгэ, которого принесла сюда кормилица Жуи. Его развлекала Инчунь.
   К ним в комнату откуда ни возьмись вбежала с веткой цветущего персика Цзиньлянь.
   – Почему тебя нет у стола? – спросила она Инчунь.
   – Там Чуньмэй с Ланьсян и Юйсяо, – отвечала Инчунь. – Меня матушка за ребенком посмотреть послала. Я с собой немного закусок и сладостей принесла, чтобы Жуи угостить.
   Цзиньлянь взглянула на стол. Там стояла тарелка с гусятиной, тарелка свиных ножек и фрукты. Заметив Цзиньлянь, кормилица взяла ребенка на руки и подошла к ней.
   – Ах ты, крикун маленький! – играя с Гуаньгэ, говорила Цзиньлянь. – Как ты барабанного бою-то испугался. Куда весь голос пропал! Эх ты, трусишка!
   Цзиньлянь расстегнула светло-коричневую шелковую накидку, из-под которой показалась расшитая золотом кофта, и, заключив Гуаньгэ в объятья, расцеловала его. Тут в комнату неожиданно вошел Цзинцзи и тоже начал играть с ребенком.
   – А ну, поцелуй-ка его, послушник маленький! – сказала Цзиньлянь.
   Как ни странно, Гуаньгэ заулыбался и не спускал глаз с Цзинцзи. Тот без лишних слов взял малыша на руки и крепко расцеловал.
   – Тебе что, жить надоело, а? – заругалась Цзиньлянь. – Кто ж ребенка в губы целует! Ишь схватил, даже прическу сбил.
   – Что это ты говоришь! – шутил Цзинцзи. – Я-то знаю, кого целовать, не ошибусь.
   Опасаясь, как бы служанка не услыхала их двусмысленных намеков, Цзиньлянь ручкой веера ударила Цзинцзи, отчего он стал подпрыгивать, словно выброшенный на берег карась.
   – Тебе жить надоело, да? – повторила она. – Я с тобой шутки шутить не намерена.
   – Да, но я тоже живой человек! – воскликнул Цзинцзи. – Мне больно! Видишь, как я легко одет, а ты бьешь меня что есть силы.
   – А что с тобой церемониться! Будешь задевать, получишь как следует.
   Жуи поспешно взяла у них Гуаньгэ, а они продолжали подшучивать друг над дружкой. Цзиньлянь сплела концы персиковой ветки и потихоньку возложила ее на шапку Цзинцзи. Он пошел, так ничего и не заметив. Тут ему повстречались Юйлоу, Гуйцзе и жена.
   – Кто это тебя увенчал? – спросила она.
   Цзинцзи снял венок и не сказал ни слова.
   Между тем гостьи насладились игрою актеров. Когда окончилась четвертая сцена,

 
Дневное светило склонилось к земле,
И стали цветочные тени длинней.
 

   Близился вечер, и Симэнь наказал Бэнь Дичуаню поднести носильщикам паланкинов по чарке вина и по четыре жареных пирожка. Потом им подали блюдо мяса.
   Первыми отбыли в паланкинах дамы. За ними следовали на конях знатные гости. Лайсин и повара не спеша несли коробки со сладостями. Дайань, Лайань, Хуатун и Цитун сопровождали паланкины Юэнян и остальных хозяек, а Циньтун и четверо солдат – едущего верхом Симэня. В отдельном малом паланкине сидела Жуи с тщательно завернутым в одеяло Гуаньгэ на руках. Когда процессия приблизилась к городу, Юэнян велела Хуатуну позвать Жуи. Их паланкины понесли рядом. Юэнян беспокоилась, как бы шум городской толпы не испугал ребенка. Паланкины внесли в город, и Юэнян, распрощавшись с гостьями от Цяо, двинулась домой.
   Она была у себя, когда наконец к воротам подъехали Симэнь и Цзинцзи.
   – Его сиятельство господин надзиратель лично приезжали, – доложил встретивший хозяина Пинъань. – Потом два раза посыльного прислали. Не знаю, в чем дело.
   Симэню это показалось подозрительным. Он прошел в залу, где Шутун помог ему снять одежды.
   – Господин Ся что-нибудь говорил? – спросил Симэнь.
   – Нет, ничего не изволили сказать, – отвечал Шутун. – Только спрашивал, где вы, батюшка. Хотели меня за вами посылать. Дело, говорят, важное. На кладбище, отвечаю, уехали. К вечеру вернутся. Его сиятельство хотели в обед приехать. Дважды посыльного присылали. Нет, говорю, пока не прибыли.
   «В чем же дело?» – ломая голову, повторял про себя Симэнь.
   Появился Пинъань.
   – Его сиятельство господин Ся прибыли, – доложил он.
   Смеркалось. На Ся Лунси было простое платье и обыкновенная шапочка, с ним – двое провожатых. Спешившись у ворот, он проследовал в залу.
   – Вы побывали в своем прекрасном поместье? – спросил он после положенных приветствий.
   – Да, приносили жертвы усопшим предкам и убирали могилы, – ответил Симэнь. – Не мог знать, что вы осчастливите меня своим визитом, сударь, и даже не встретил. Прошу покорнейше меня простить.
   – Осмелюсь беспокоить вас по важному делу, сударь, – начал Ся Лунси. – Пройдемте в гостиную.
   Симэнь велел Шутуну отпереть крытую галерею.
   – Прошу вас, сударь! – пригласил гостя Симэнь, а слугам приказал удалиться.
   – Меня посетил сегодня господин Ли, уездный правитель, – заговорил Ся Лунси. – Дал знать, что выездной цензор направил в столицу доклад. Нас с вами, сударь, обвиняет. Доклад мне переписали из «Столичных ведомостей». Вот он. Читайте, сударь!
   Симэнь со страху изменился в лице и, взяв поспешно бумагу, стал при свете лампы читать. Вот что там было написано:

   «Доклад Цзэн Сяосюя, выездного цензора и инспектора земель Шаньдуна.
   Обвиняю корыстолюбивых и недостойных занимать свои посты военных чиновников и умоляю Ваше Величество разжаловать их, дабы утвердилось Правосудие и порядок.
   Я, верноподанный, знаю, что объезжать владения и исследовать нравы – вот в чем состоит высокая миссия Сына Неба, предпринимающего обозрение Империи. Пресекать служебные злоупотребления, возвеличивать Правосудие и порядок – вот в чем состоит долг цензора, стремящегося к улучшению правления. Древняя «Летопись Весны и Осени»^[676] гласит:
   «Высший Правитель, совершая объезд, проникнут заботою об охране каждого уголка земли. И приходят в лад и согласие нравы, и торжествует добродетельное правление, и водворяется послушание народа всех четырех сословий, и прославляется Мудрый Правитель».
   Ваше Величество повелели мне, верноподданному, совершить инспекторскую поездку по пределам земель Ци и Лу, что в Шаньдуне. Скоро год, как тружусь, объезжая судебно-уголовные управления сих мест и выявляя, насколько достойны своих постов облеченные властью – как штатские, так и военные. Обстоятельный доклад об истинном положении дел на местах дерзну поднести Вашему Величеству, как и полагается, по истечении срока инспекции. Пока же в особом представлении осмеливаюсь осудить некоторых чиновного звания лиц из судебно-уголовных управ.