Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Как утренний петух,
Заставит мужа рано пробудиться.
В словах она нежна,
Они ласкают слух,
Помогут от пороков исцелиться.
 
   Что же ему сказала Юэнян?
   – Брат, – обратилась она к мужу, – тебе в жизни сильно повезло. У тебя появился наследник. Ты обрекся на благое дело. Такое счастье должно радовать всю нашу семью. Но, как видно, благие намерения появляются у тебя крайне редко, зато дурных – хоть отбавляй. Пора бы уж тебе бросить пирушки да гулянки, деньгами не швырять, непотребные связи не заводить и распутству не предаваться. Лучше посвяти себя благим делам, хотя бы во имя счастья младенца-сына.
   – Ты, мать, вижу, опять за свое! – засмеялся Симэнь. – А ведь как в единой природе неразрывны свет и тьма, так же естественно соединяются мужчина и женщина. Все тайные связи в этой жизни предопределены в прошлых рождениях и записаны в книге брачных уз. И вообще, разве вся эта житейская суета от развращенности, от необузданности страстей?! Да я слыхал, сам Будда и тот не в силах сдержаться: золото ему подавай – дороги в раю мостить. Даже в аду деньгами не брезгуют. Вот я пожертвовал – доброе дело сделал. Теперь хоть над Чанъэ насилие соверши или с Ткачихой по согласию сойдись, соблазни Сюй Фэйцюн,^[876] разврати дочерей самой Матери-Владычицы Запада,^[877] не поубавится моих несметных богатств.
   – Да, собака дерьмо ест да только облизывается, – засмеялась Юэнян. – Черного кобеля, говорят, не отмоешь добела.
   Пока они смеялись, вошла монахиня Ван. Вместе с ней пришла и монахиня Сюэ с коробкой в руках. Обе поспешили к Юэнян и, пожелав ей счастья, поклонились Симэню.
   – И вы, батюшка, дома? – протянула Ван. – А я с тех пор никак к вам не выберусь. Все дела какие-то. Давно вас, батюшка, не видала – соскучилась. Вот и пришла проведать. И мать Сюэ с собой привела.
   Мать Сюэ, надобно сказать, попала в монахини совсем не с малых лет. В молодые годы была она замужем и жила как раз напротив монастыря Гуанчэн – Обширного свершения, промышляя продажей лепешек. Немного погодя торговля захирела, и молодуха не устояла: начала кокетничать с монастырскими послушниками. Сперва разговоры да намеки, а потом и объятия. Распалила она у монахов страсти. Только бывало муж за ворота, а она уж с монахами путается. Их человек, должно быть, шесть к ней хаживало. Один ее пампушками и каштанами угощает, другой головные украшения да шпильки преподносит, третий деньгами одаривает. Находились и такие, кто пожертвованный холст из монастыря таскал, а она им себе ноги бинтовала. Муж о похождениях жены и ведать не ведал. Когда же он захворал и умер, она, давно уже близкая к монастырям, сама стала монахиней. Читать молитвы и проповеди ходила больше в дома родовитые и знатные. Немалые деньги загребала она и как сводня. Ее то и дело приглашали блудницы, желавшие найти любовников, и она сводила их с монахами. Когда она прослышала о богатом Симэне и его многочисленных женах, ей захотелось погреть руки и около них. Вот почему она и проторила к Симэню дорожку, а он и знать того не знал, что надо пуще всего остерегаться монахинь буддийских и даосских, гадалок, знахарок и чародеек, свах, посредниц, своден и повивальных бабок, которых нельзя и близко к порогу подпускать.
   Да,

 
Была помоложе – притон содержала,
Буддийских монахов сама ублажала,
Потом в одеянии строгой монашки
Грешила, у Будды просила поблажки.
В повязке, как водится, бритоголова,
В халате с опушкою желтой махровой
Подолгу, бывало, стоит у ворот,
Приглядистых, денежных путников ждет.
Прохожий задержится – худо бедняжке:
Увязнет в вертепе блудницы – монашки,
И словно бы тина его засосет,
Здесь живо мошну он свою растрясет.
А вот еще песенка, тоже к ней подходит:
Хотя у инокини голова гола,
Но юношу на ночку в келью увлекла.
Тут собралось монашек лысых трое –
Хвалу поют; отец-наставник им глава…
Гремит кровать,
как гонг, молитве вторя.
 

   Монахиня Сюэ раскрыла коробку.
   – Ничего у нас нет, чтобы почтить вас, наша благодетельница, – начала она. – Примите эти фрукты. Они были принесены Будде. Совсем свежие.
   – К чему эти хлопоты! – говорила Юэнян. – Приходите, когда только пожелаете.
   Цзиньлянь, пробудившись ото сна, услыхала разговор и решила пойти послушать. Пинъэр возилась с ребенком, когда появилась монахиня Ван, и тоже стала собираться, чтобы посоветоваться насчет Гуаньгэ. Они вместе вошли в покои Юэнян. После взаимных приветствий все сели. Пинъэр еще не знала о благодеянии, и Симэнь опять стал рассказывать, как ради благополучия сына он открыл лист пожертвований. Выведенная из себя Цзиньлянь немного поворчала и поспешно удалилась к себе.
   Мать Сюэ встала и сложила руки на груди.
   – О Будда милостивый! – воскликнула она. – Ваше великое усердие, батюшка, пошлет вам тысячелетнее благоденствие. Пятеро сыновей ваших и две дочери будут жить рядом с вами в мире и согласии. Но я вот что еще хочу вам посоветовать, достопочтенный вы наш покровитель. Подвиг этот больших затрат не повлечет, а счастье принесет безмерное. Эта ваша благостыня, милостивейший благодетель, затмит и подвиг самого Гаутамы, постигавшего Учение в Снежных горах,^[878] почтенного Кашьяпы,^[879] который, распустив волосы, спал прямо на сырой земле, и Второго Патриарха, бросившегося со скалы на съедение тиграм,^[880] и досточтимого Вспомоществователя сирым, умостившего парк Джатавана чистым золотом.
   – Прошу вас, матушка, – Симэнь засмеялся, – присядьте и скажите, что это за подвиг такой. И я свершу его по вашему совету.
   – Наш Патриарх Будда, – начала монахиня Сюэ, – оставил нам «Сутру заклинаний-дхарани», священный канон в одном свитке, где содержатся наставления верующим, стремящимся попасть в Чистую землю на Западе.^[881] Ведь сказал Будда, что нелегко попасть ни на третье или четвертое небо созерцанья, ни на небо Трайястримшас или Тушита, ни на небо Великой Сети или Бучжоу.^[882] Только в Западной Обители Высшего блаженства, откуда видел сам Будда Амида, не бывает ни весны, ни лета, ни осени, ни зимы, не дует холодный ветер и не палит удушливый зной. Там стоит круглый год приятная теплая весна, и нет там ни мужчин, ни женщин, ни мужей, ни жен. Живут люди на золотом лотосе среди Озера Семи сокровищ.^[883]
   – Так какой же величины этот лотос, раз люди на нем живут? – перебил ее Симэнь. – А как ветер подует, тогда что? Поскользнулись и – бултых! – прямо в воду?
   – Вам, батюшка, должно быть известно, как в писании сказано, – разъясняла Сюэ. – Во Царствии Буддовом каждые пятьсот ли за одну йоджану.^[884] считаются. А лотос тот вырос превеликий, преогромный – целых пятьсот йоджан в окружности. Там дорогие одежды являются по одному желанию, яства небом даруются, не смолкает пенье райских птиц – дивное, как стройный хор свирелей. Словом, прелестный, чудный мир. Правда, людям смертным путь туда неведом, посему они относятся к нему без особой веры и благоговения. Вот и завещал Патриарх сей канон, наставляя верующих молиться с усердием, дабы уготовили себе рай на западе и лицезрели самого Будду Амиду. С тех пор миллионы веков из поколения в поколение не перестает вращаться колесо перерождений^[885] Вот что изрек Патриарх: всякий, кто будет либо читать, либо печатать или переписывать от руки сей канон и распространит его среди десятков тысяч, обретет блаженство безмерное. А в него входят и молитвы о спасении младенцев. Одним словом, каждому, кто растит детей и желает им счастья, как раз на этом благородном поприще и надобно проявить свое усердие. И доски с текстом канона,^[886] на счастье, уцелели. Нужно только найти благодетеля, который взял бы на себя печатание. Прошу вас, батюшка, не откажите в милости. Сей же час напечатали бы и переплели как полагается. И тогда разошлась бы священная книга по всему свету в тысячах копий, и был бы зачтен вам, как жертвователю, подвиг поистине великий и беспримерный.
   – Дело это не ахти какое трудное, – заметил Симэнь. – Надо только наперед знать, сколько пойдет на каждый канон бумаги, во сколько обойдется работа печатников с переплетчиками и какое количество копий будет выпущено. Как будет смета, так можно и к делу приступить.
   – Вы меня не поняли, милостивый благодетель, – продолжала свое монахиня. – Какие там могут быть еще сметы и расчеты?! С вас сейчас требуется всего-навсего девять лянов печатникам. И пусть себе трудятся. А как напечатают тысячи или десятки тысяч копий, переплетут по всем правилам, тогда заодно и рассчитают, сколько стоит работа, сколько бумага. К чему сейчас голову ломать. Тогда и доплатите остальное.
   Пока шел этот оживленный разговор, Симэня повсюду разыскивал Чэнь Цзинцзи. Дайань сказал ему, что хозяин в покоях Юэнян. Цзинцзи вошел в крытую галерею, где весьма кстати обнаружил Цзиньлянь, одиноко стоявшую у перил, мрачную и сердитую. Она вдруг, сразу встрепенувшись, подняла голову и, заметив Цзинцзи, так и кинулась к нему, словно кошка, завидевшая свежую рыбу. Унынье сразу как рукой сняло. Будто весна вдохнула в нее нежность и тепло. Оказавшись наедине, они взялись за руки и, прильнув друг к дружке, слились в страстном поцелуе, после которого, словно опьяненные, порезвились еще немного. Опасаясь появления Симэня, они и не помышляли о большем, то и дело озирались по сторонам, как мыши, подстерегаемые котом, и вскоре разошлись.
   Симэнь же, выслушав монахиню Сюэ, был задет за живое и велел Дайаню принести коробку с подношениями. Хозяин извлек из платка ключ, открыл им коробку и, вынув оттуда узелок, содержащий ровно тридцать лянов высокопробного сунцзянского серебра,^[887] вручил его монахине.
   Мать Сюэ и мать Ван сразу же стали откланиваться.
   – Печатникам скажите, пусть выпускают пять тысяч штук, – наказал Симэнь. – А я сам потом с ними рассчитаюсь.
   Тут вбежал Шутун.
   – Гости прибыли, – доложил он.
   Среди прибывших были шурин У Старший, шурин Хуа Старший, Се Сида и Чан Шицзе. Симэнь поспешил переодеться и вышел к гостям. Слугам было велено готовить стол. Когда расставили закуски, Симэнь пригласил шурина У Старшего занять почетное место. Остальные расположились по старшинству. Когда гости расселись, подали жаркое и копчености. Были тут и вареная рыба, и огромные блюда мяса, жареные куры и утки, свежие фрукты и плоды. Симэнь распорядился откупорить вино бессмертной Магу. За столом собрались закадычные друзья, потому царила полная непринужденность.
   Одни играли на пальцах, другие под барабанный бой спешили передать соседу цветок, третьи, оживленно жестикулируя, балагурили. Кто-то пел, а ценители поэзии читали на память стихи Ду Фу и Хэ Чжичжана о любовании весной, декламировали строки из Хуан Тинцзяня и Су Дунпо о прогулке к Красной стене.^[888] Те, кто развлекался метаньем в вазу, старались либо непременно попасть сразу обеими стрелами, либо отбить обе стрелы партнера или «переправить через океан восемь бессмертных». Те, кто играл в кости, хотели во что бы то ни стало либо атаковать головным конем, либо овладеть конем противника, или «загнать в нору угря», и каждый получал по заслугам, без скидок. Проигравшего заставляли осушать штрафную чарку до последней капли, и никого не беспокоило, если тот рухнет, как яшмовая гора. Победителям же прикалывали красный цветок. Не было конца хитроумным проказам молодых, нет возможности описать все забавы в обители хмельных.
   Да,

 
Осенний месяц светит всюду,
весной цветы повсюду свежи.
Всегда душевные забавы
и радости – одни и те же.
Кто жил, вседневные заботы
пирушками не чередуя,
Тот просто-напросто бедняга,
он жизнь свою провел впустую.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
ЦЗИНЬЛЯНЬ ИЗ ЗАВИСТИ ИЗБИВАЕТ ЦЮЦЗЮЙ
СТАРЫЙ ЗЕРКАЛЬЩИК, ВЫПРАШИВАЯ ОКОРОК, ЖАЛУЕТСЯ НА СВОЮ СУДЬБУ

   За пологом тихо. Тоска на душе у меня.
   Сильнее печаль, безысходнее день ото дня.
   Гусь к стае прибился. Осенней поры тишина.
   Сверчок верещит. У стрехи повисает луна.
   Возлюбленный за Голубым заблудился мостом.^[889]
   За шторой зеленой горюю в чертоге пустом.
   С пятнистым бамбуком так схож мой заплаканный вид.
   Все крапинки-слезы бамбук и поныне хранит.^[890]

   Итак, в тот день на пиру с друзьями Симэнь, порядком захмелев, направился в дальние покои к Сунь Сюээ. Сюээ тем временем присматривала на кухне за посудой. С приходом Симэня она поспешила к себе. У нее, было, устроилась на ночлег барышня Юй, и Сюээ попросила ее пойти переночевать вместе с хозяйкиными горничными Юйсяо и Сясюй.
   Сунь Сюээ, надобно сказать, жила в задних комнатах. Ей принадлежали гостиная и две небольшие комнатки. В одной размещалась спальня с кроватью, а в другой – лежанка-кан. Больше года не заглядывал к ней Симэнь. Она бросилась ему навстречу, помогла раздеться и усадила в гостиной, а сама торопливо убрала постель, покрыв ее летней циновкой, потом совершила омовение ароматной водой и подала мужу чай. После чашки чаю Симэнь кое-как добрался до спальни, снял с себя одежды, и они легли, но об этом речи не будет.
   На другой день, двадцать восьмого числа, было рождение Симэня. Сразу после сожжения жертвенных бумаг к воротам прискакал малый по имени Ху Сю, посланный Хань Даого. Спешившись, он попросил привратников доложить хозяину. Симэнь велел просить. Ху Сю прошел в залу и отвесил земной поклон.
   – Где корабль с товарами? – спросил Симэнь.
   Ху Сю протянул письмо и счета.
   – Дядя Хань закупил в Ханчжоу парчи и шелков на десять тысяч лянов, – объяснил Ху Сю. – Весь товар доставлен на таможню в Линьцин. Требуют уплатить пошлину. Только тогда можно будет везти сюда.
   Симэнь прочитал письмо, просмотрел счета и на радостях велел покормить Ху Сю.
   – Потом сходи к моему свату, батюшке Цяо, ему все расскажи, – наказал юнцу Симэнь.
   Ху Сю после обеда отправился к Цяо, а Симэнь поспешил к Юэнян.
   – Видишь ли, приказчик Хань с товарами едет, – сообщал он жене. В Линьцине остановился. Слугу с письмом и счетами только что прислал. Надо будет в доме напротив убраться. Суда шелка сложим. Да и приказчика пора подыскивать. Пусть пока товары разберет и торговлю открывает.
   – Так скорей подыскивай! – подтвердила Юэнян. – Об этом давно пора бы позаботиться. Не знаю, чего ты до сих пор думал.
   – Погожу до брата Ина, – говорил Симэнь. – С ним посоветуюсь. Он мне подыщет человека.
   Ин Боцзюэ не заставил себя долго ждать. Симэнь усадил его в зале, сам подсел рядом.
   – Приказчик Хань приезжает из Ханчжоу, – начал Симэнь. – Мне нужен приказчик.
   – Поздравляю тебя, брат! – воскликнул Боцзюэ. – Корабль прибыл как раз в радостный день твоего рождения. Это к счастью и большим прибылям. К одной радости другая прибавилась. А насчет приказчика не волнуйся. Есть у меня знакомый. Еще наши отцы дружили. В атласных рядах торговал. Не повезло ему, правда, пока без дела сидит. Ему за сорок. Мужчина в самом расцвете сил. Конечно, разбирается в серебре. А как счета ловко подводит! Большой мастак торговать. Фамилия его Гань, зовут Жунь-Гладкий, по прозванию Чушэнь-Выскочка. Он в переулке Каменного моста живет. В собственном доме.
   – Вот и прекрасно! – сказал Симэнь. – Вели ему завтра зайти.
   Пока они говорили, вошли певцы Ли Мин, У Хуэй и Чжэн Фэн. После земных поклонов они встали сбоку. Немного погодя явились музыканты и потешники. Во флигеле был накрыт стол, где их покормили вместе с певцами.
   В дверях показался солдат-посыльный с приказом в руке.
   – Певицы доставлены, – докладывал он. – Одна Чжэн Айюэ не явилась. Хозяйка говорит, придет, как только соберется. В богатом доме, говорит, задержалась. Ци Сян, Дун Цзяоэр и Хун Четвертая переодеваются.
   – Это еще что за новости! – возмутился Симэнь, узнав о неявке Чжэн Айюэ. – Почему это она не идет?
   Он кликнул Чжэн Фэна.
   – Почему твоя сестра не является, когда ее зовут, а? – спросил он певца. – Это правда, ее у Ванов задержали?
   Чжэн Фэн преклонил колени.
   – Мы живем отдельно, – говорил он. – Я не знаю, где она.
   – Если ты к Ванам петь ушла, – говорил Симэнь, – думаешь, оттуда тебя никто и вызволить не посмеет, да?
   Симэнь вызвал Дайаня.
   – Забери двоих солдат и с моей визитной карточкой ступай к императорской родне Ванам, – наказывал он. – Увидишь господина Вана, скажи: у хозяина, мол, гости собрались, и Чжэн Айюэ обещала прийти. Хозяин, скажи, просит ее отпустить. Если же она откажется, арестуйте ее хозяйку и заприте в сторожку. Они у меня узнают, как от приглашения отказываться, проклятые! – Он обернулся и Чжэн Фэну. – А ты с ним ступай!
   Певец не посмел ослушаться и вышел вместе с Дайанем.
   – Брат! – обратился Чжэн Фэн к Дайаню. – Ты иди в дом, а я на улице обожду. Наверно, ее господин Ван пригласил. Должно быть, там еще. Прошу тебя, брат! Если ж она дома, уговори, чтобы сейчас же шла, ладно?
   – Если у Ванов, я визитную карточку подам, – говорил Дайань. – Ну, а если дома отсиживается, тогда сам ступай и с мамашей своей поговори. Скажи, чтоб сейчас же одевалась. Вместе пойдем, а я перед батюшкой за нее замолвлю слово. Все обойдется. Вы еще не знаете, какой у нашего хозяина характер. Ведь он тогда у господина Ся с ней договорился. Теперь его, конечно, зло взяло.
   Чжэн Фэн пошел в дом. Дайань с обоими солдатами и посыльным проследовали за ним.
   Между тем Симэнь, отправив Дайаня с Чжэн Фэном, подсел к Боцзюэ.
   – Вот до чего дошла эта негодяйка, потаскуха! – возмущался Симэнь. – Она, видите ли, там где-то поет, а я зову, и ухом не ведет.
   – Мозглявка! Ничтожество! – поддакивал Боцзюэ. – Пустая голова! Ей, брат, и невдомек, кому она перечит.
   – А мне показалось, она смышленая, – заметил Симэнь. – Так с гостями тогда болтала. Ну и решил позвать, посмотреть. Так она, пожалуйте, выкинула номер.
   – Но сегодня ты собрал певиц высшего ранга, – заверил его Боцзюэ. – Сливки, можно сказать. Лучше и не найти.
   – А вы Айюэ не видали? – спросил Ли Мин.
   – Мы у нее с батюшкой как-то пировали, – объяснял Боцзюэ. – Тогда она была совсем еще молода. А потом не видал. Не знаю, какая стала.
   – Она недурна собой, – продолжал Ли Мин. – Только чересчур красится. Поет неплохо, но до Гуйцзе ей далеко. Ей бы надо судьбу благодарить, что позвали, а она…
   Появился Ху Сю.
   – Господину Цяо все рассказал, – доложил он. – Жду ваших распоряжений, батюшка.
   Симэнь велел Чэнь Цзинцзи принести из дальних покоев пятьдесят лянов серебра, а Шутуну – писать письмо. Запечатав пакет, он наказал посыльному завтра с утра отправляться в путь.
   – Вместе на таможню пойдете, – распорядился он. – Господина Цяня попросите как следует, чтобы поснисходительнее был.
   Цзинцзи передал серебро Ху Сю.
   – Я у дяди Ханя переночую, – сказал он и забрал с собой пакет.
   На другой день рано утром они отправились вместе на таможню, но не о том пойдет речь.
   Вдруг послышались голоса отгоняющих с дороги зевак.
   – Их сиятельства господин Лю и господин Сюэ пожаловали, – объявил Пинъань.
   Симэнь поспешно оделся в парадное платье и вышел им навстречу в большую залу. После взаимных приветствий гостей провели в крытую галерею и предложили снять расшитые драконами халаты. Они сели в большие кресла для почетных гостей. Пониже расположился Боцзюэ, подсевший рядом с Симэнем.
   – А кто этот господин? – спросил придворный смотритель Сюэ.
   – Вы встречались у меня в прошлом году, – отвечал Симэнь. Это мой старый друг, брат Ин Второй.
   – А! Почтенный господин Ин, который так славно потешал нас тогда? – припомнил Сюэ.
   – Он самый, ваше сиятельство! – подтвердил, кланяясь, Боцзюэ. – У вас превосходная память.
   Подали чай. После чаю появился Пинъань.
   – От начальника гарнизона господина Чжоу прибыл посыльный, – объявил он. – Говорит, у них пир, поэтому задерживаются. Извиняются и просят не ждать. Вот визитная карточка.
   – Знаю, – сказал Симэнь, пробежав глазами карточку.
   – Кто это задерживается, позвольте вас спросить, почтенный господин Симэнь? – поинтересовался Сюэ.
   – Чжоу Наньсюань, – отвечал Симэнь. – У них тоже пир. Не будем его ждать, господа. Он прибудет попозже.
   – Мы ему место оставим, – предложил Сюэ.
   Сзади кресел Лю и Сюэ появились слуги с опахалами.
   Вошел Ван Цзин и протянул две визитные карточки.
   – Господа сюцаи прибыли, – доложил он.
   Симэнь взял карточки. На одной значилось: «Ваш ученик Ни Пэн», на другой —Ваш ученик Вэнь Бигу». Это сюцай Ни пришел рекомендовать своего однокашника. Симэнь поспешил их встретить. Одеты они были как ученые. Симэнь обратил внимание прежде всего на Вэнь Бигу. Было ему не больше сорока. Ясный взгляд, белые зубы, тремя клинышками свисавшая бородка. Словом, приятной наружностью, приветливым и общительным характером он сразу как будто располагал к себе. Оставалось неясным, что таится за этой внешностью.
   Вот строки, так метко его характеризующие:

 
Талантов у него, конечно, куча.
Он непотребных мест поклонник жгучий,
О почестях, о славе не мечтает,
Возвышенных стремлений не питает.
Похоронив тщеславные мечтанья,
Он жалкое влачит существованье.
Ученость для него весьма приятна:
Спихнул ее – Конфуцию обратно!
А что до просвещения народа
Иль процветанья собственного рода –
Все эти устремленья и другие
Намеренья, не менее благие,
Он, искренний противник всякой фальши,
Раз навсегда забросил – и подальше!
Он тянется к невеждам да гулякам,
Раб удовольствий, до красоток лаком,
Охоч до кругляков с дырой – до денег,
И честь и совесть позабыл, мошенник.
В высокой шапке, препоясан чинно, –
Ни дать ни взять порядочный мужчина, –
Людей не замечая, восседает,
Он на пирах охотно рассуждает
О том о сем, касаясь тем высоких,
Понятиям его весьма далеких.
Он каждые три года неотступно
Пытается экзамен сдать, но тщетно!^[891]
Все не везет ученому – и крупно:
У, так его невежество приметно!
Ему не сочинения писать бы,
А чарку из руки не выпускать бы,
Готов оставить свет и суету,
Но отставным министром жить в скиту.
 

   Симэнь провел обоих ученых в большую залу, где каждый из них вручил хозяину скромные подарки и пожелал долголетия. После взаимных приветствий гости и хозяин заняли свои места.
   – Давно был наслышан о ваших высоких талантах, глубокоуважаемый господин Вэнь, – обратился к нему Симэнь. – Позвольте узнать ваше почтенное прозвание.
   – Вашего ученика зовут Бигу – Понуждаемый древностью, – отвечал Вэнь, – второе имя Жисинь – Ежедневно обновляющийся, по прозванию Куйсюань – Стремящийся вверх.
   – Почтенный господин Куйсюань, – продолжал хозяин, – разрешите вас спросить, где вы учились и каков предмет ваших изысканий.
   – Ваш бесталанный ученик состоит в штате областного училища, – объяснял Вэнь. – Начал исследование – Книги перемен».^[892] Давно слышал о вас, ваше сиятельство, но никак не решался засвидетельствовать свое почтение. Только после того, как мой друг со школьных лет Ни Гуйянь поведал мне о вашей милости, я, наконец, осмелился нанести вам визит и счастлив поздравить вас с днем рождения.