Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   Они вышли к внутренним воротам, где и встретили госпожу Цяо Пятую, которую сопровождали остальные гостьи.
   Цяо Пятая была дамой лет семидесяти, но высокой и стройной. Носила она расшитый халат придворного покроя, а высокую прическу держала сетка из драгоценного жемчуга и бирюзы. Если вглядеться, становилось заметно, что волосы у нее совсем седые.
   Да,

 
Глаза – как осенняя заводь мутны,
И брови застыли над ней, словно иней,
А волосы ветхие еле видны,
Как белый туман, как пучок паутины.
 

   Пройдя в заднюю залу, она поклонилась сперва супруге У Старшего, потом Юэнян и остальным женам Симэня. Юэнян хотелось отвесить низкий поклон госпоже Цяо Пятой, но та всякий раз удерживала хозяйку. Наконец, после долгих церемоний, гостья согласилась, чтобы Юэнян приветствовала ее обыкновенным поклоном. Затем Юэнян и свашенька Цяо обменялись приветствиями, какие приняты между родственницами, и поблагодарили друг дружку за подарки.
   Затем госпожа Цяо Пятая села в покрытое цветным ковром кресло перед парчовой ширмой. Рядом с ней предложили сесть свашеньке Цяо.
   – Не посмею я занять место рядом с госпожой Цяо! – отказывалась она. – Я ей довожусь племянницей.
   Пригласили супруг цензора Чжу и ученого Шана, но и они вежливо отказывались. После продолжительной церемонии за госпожой Цяо Пятой, занявшей почетное место, по обеим сторонам расположились гостьи и хозяйки. Посредине зажгли большую квадратную жаровню, и в зале стало тепло, как весной.
   Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо и Ланьсян в ярко-красных кофтах из расшитого цветами атласа, отделанных золотом голубых юбках и зеленых безрукавках вышли к столу и принялись разносить чай.
   – Будьте так любезны, пригласите, пожалуйста, к столу господина Симэня, – немного погодя обратилась к Юэнян госпожа Цяо Пятая. – Мне хотелось бы засвидетельствовать свое почтение.
   – Мужа нет дома, – отвечала Юэнян. – Он занят в управе.
   – В каком чине изволит состоять ваш супруг? – спросила гостья.
   – Мой муж обыкновенный уездный житель, – отвечала хозяйка. – Только благодаря милостям двора ему пожаловали чин тысяцкого и назначили на пост судебного надзирателя. Помолвка наших детей, наверное, уронила достоинство вашего знатного рода.
   – Зачем вы так говорите, сударыня! – возразила госпожа Цяо Пятая. – Я с большой радостью узнала о помолвке. Мне очень приятно, что моя племянница породнилась со столь почтенным семейством, к каковому относится ваш достопочтенный супруг. Я пришла познакомиться с вами, сударыня, и была бы рада поддерживать и в дальнейшем наши родственные отношения.
   – Но это не нанесет ущерба вашему достоинству, сударыня? – спросила Юэнян.
   – Да что вы, сударыня! – воскликнула гостья. – Двор с чернью родниться не будет! Если только вас не утомит мое объяснение, я скажу. Другая моя племянница состоит матушкой государыней Восточного дворца при ныне царствующем государе.^[635] Родители ее скончались, и она оставалась у меня на попечении. Мой покойный муж носил наследственное звание командующего императорской гвардией, но он, увы, умер пятидесяти лет. Детей у нас не было, и звание наследовал мой племянник. Человек без состояния, выходец из посыльных, он стал впоследствии именитым горожанином, обладателем солидного достатка. Надеюсь, он не запятнает вашей чести.
   – Показали бы наследничка! – вмешалась в их разговор старшая невестка У, обращаясь к Юэнян. – Пусть почтенная сударыня пожелает ему долгих лет жизни.
   Пинъэр тотчас же бросилась в спальню и велела кормилице завернуть Гуаньгэ. Она отвесила земной поклон и показала ребенка.
   – Какой милый ребенок! – похвалила госпожа Цяо Пятая и велела слугам развязать узел.
   Она извлекла оттуда кусок желтой с лиловым оттенком парчи, какую изготовляют для двора, и пару позолоченных браслетов и украсила ими Гуаньгэ. Юэнян поспешно поднялась с места и поклоном поблагодарила ее за подарки. Потом пригласила гостью пройти к себе в спальню и переодеться.
   Через некоторое время в крытой галерее было накрыто четыре стола, на каждом из которых стояло по четыре десятка блюд с фруктами и разнообразными сладостями, закусками, пирожками и пирожными. Жены слуг обносили пирующих чаем, но не о том пойдет речь.
   После чая Юэнян открыла сад, и гостьи насладились его красотою.
   Тем временем из монастыря вернулся Чэнь Цзинцзи и вместе с Шутуном и Дайанем устроил в передней зале пир, на который и пригласил Юэнян с гостьями.
   Прекрасный это был пир!
   Только поглядите:
   На ширмах павлины распустили хвосты, на тюфяках красуются лотосы. Груды диковинных плодов и фруктов на подносах. В вазах средь листвы ярко-зеленой букеты золотых цветов. Тлеет фигурный уголь в жаровнях, курильницы струят аромат «драконова слюна». Кругом стоят рядами старинные изделья из Сянчжоу,^[636] сверкают на занавесах жемчужины Хэпу.^[637] На блюдах из белого нефрита грудами лежит единорога вяленое мясо, полны искрящимся вином золота червонного кувшины. Вот вареные губы обезьяньи, вот барса жареные потроха. Каждый глоток стоит не меньше десятка тысяч медяков! Вот дракона вареная печень, вот жареные феникса мозги. Да, тут подают самые изысканные яства. Актеры Грушевого сада;^[638] играют на флейтах и свирелях. Знаменитые певицы исполняют арии под аккомпанемент гуслей и треск кастаньет. Вином обносят красавицы – обеих сравнишь с Лофу^[639] благовония возжигают чаровницы – обе не уступят Чанъэ.^[640]
   Да,

 
Два ряда красавиц стояло у лестниц,
А в доме порхал рой певичек-прелестниц.
 

   Юэнян и Пинъэр поднесли гостьям вино. Когда внизу затихла музыка, госпожа Цяо Пятая и остальные гостьи предложили Пинъэр чашку вина и пожелали ей долгих лет жизни. Гуйцзе, Иньэр, Юйчуань и Цзяоэр заиграли на арфе, цитре и лютне, и, отбивая кастаньетами такт, запели «Будь долговечнее Южной горы». Внизу грянула музыка, и актеры поднесли перечень исполняемых труппой драм. Госпожа Цяо Пятая пожелала услышать драму «Ван Юэин оставляет туфельку в новогоднюю ночь».^[641] Повара подали жареного гуся, и госпожа Цяо Пятая наградила их пятью цянями серебра. Уж пять раз накрывали столы. Одни только супы подавались трижды. Актеры исполнили четыре акта и удалились. Вечерело. В зале зажгли разноцветные свечи и фонари. Казалось, яркие ленты затрепетали на ветру, цветные нити закружились в воздухе. На востоке выплыла ясная луна, заливая светом своим всю залу, в которой ярко горели светильники.
   Жена Лайсина, Хуэйсю, с женой Лайбао, Хуэйсян, вынесли большие квадратные подносы. На них стояли серебряные чашки с золотыми ложечками в форме абрикосовых лепестков, а рядом красовались сахарные розочки и новогодние сладкие пирожки, от которых исходил аппетитный аромат. Пока Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо и Ланьсян по всем правилам этикета не спеша разливали чай, внизу играли на лютнях и цитрах, свирелях, флейтах и рожках. Лилась мелодия вступления к «Подведенным бровям» из песен, посвященных Празднику фонарей: «Месяц светом заливает весенний город…» Когда песня умолкла, госпожа Цяо Пятая и свашенька Цяо позвали актеров и дали им по два узелка с ляном серебра. Каждая певица получила в награду по два цяня серебром.
   Юэнян тем временем распорядилась накрыть столы в задней гостиной и пригласила всех туда. Четыре стола были завалены яствами. Под музыку и пение пир продолжался.
   Цяо Пятая не раз собиралась откланяться, но Юэнян и остальные хозяйки уговаривали ее побыть еще немного. У ворот ее снова угостили вином и упросили полюбоваться потешными огнями. Народ на улице гудел, как пчелиный рой, и собралось его как, чешуи на рыбе. Пинъань и солдаты палками теснили толпу, но она продолжала напирать. Подожгли раму с потешными огнями. Народ расступился. Тут только госпоже Цяо Пятой и остальным гостьям удалось проститься с хозяйками и отбыть в паланкинах. Шла третья ночная стража. Потом проводили тетушку Ин, и Юэнян с остальными женами удалилась в дальние покои, наказав Чэнь Цзинцзи, Лайсину, Шутуну и Дайаню убрать в зале посуду и угостить актеров. Им было вручено пять цяней серебром, и они ушли.
   Потом Юэнян распорядилась не трогать один стол, поставить полжбана вина и позвать приказчика Фу, Бэнь Дичуаня и зятя Чэня.
   – Пусть выпьют после всех хлопот, – добавила она.
   Приглашенные пировали в большой зале.
   – Не знаю, когда батюшка вернется, – говорила хозяйка, – да и в зале пока не погасли светильники.
   Приказчик Фу, Бэнь Дичуань, Цзинцзи и Лайбао заняли почетные места. Лайсин, Шутун, Дайань и Пинъань уселись по обеим сторонам. Налили вино.
   – Поставил бы кого-нибудь у ворот, – обратился к Пинъаню Лайбао. – А то батюшка, чего доброго, придет.
   – Не волнуйся! Я Хуатуну наказал поглядеть, – отвечал Пинъань.
   Они пили вино, играли на пальцах.
   – Хватит шуметь, а то сзади услышат, – предупредил Цзинцзи. – Давайте лучше стихи слагать. Каждый по строке. Кто не сумеет, будет штрафную чару пить.
   Начал приказчик Фу:

 
– Как милы новогодние травы, цветы…
– Нам судьбою на радость отпущены дни… –
 

   продолжал Бэнь Дичуань.

 
– Когда светит луна и мерцают огни… –
 

   продекламировал Цзинцзи.

 
– Мои чувства, красавица, не обмани… –
 

   вставил Лайбао.

 
– Час свиданья настал, но, увы, не явилась красотка… –
 

   продолжал Лайсин.

 
– Материнский наказ преступить не смогла… –
 

   сказал Шутун.

 
– Пусть немного вина, и пусть свечи мерцают не четко… –
 

   продекламировал Дайань.

 
– Мы с друзьями весной насладимся сполна, –
 

   заключил Пинъань.
   Все громко рассмеялись.
   Да,

 
Утонувшие в вине,
Терли, расходясь, виски.
Не видали, как к луне
Тянет слива лепестки.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
У ЮЭНЯН ОСТАВЛЯЕТ У СЕБЯ НА НОЧЬ ЛИ ГУЙЦЗЕ
ПЬЯНЫЙ СИМЭНЬ ЦИН ПОДВЕРГАЕТ ПЫТКЕ СЯХУА

   Бедняку, что ни день, то нужда да мученье,
   Богачу, что ни год – от услад пресыщенье.
   Не подъедет коляска к лачуге убогой,
   Не стихают мелодии в светлых чертогах.
   Молодые лентяи мотыльками порхают,
   В цветниках вечно праздные девы гуляют.
   С ними вместе бездельничать нет мне охоты.
   Дома многие тяготы ждут да заботы.

   Так вот. Пока Цзинцзи с приказчиком Фу и остальными пировал в передней зале, прибыл паланкин за супругой У Старшего.
   – Останься еще на ночку, невестушка! – упрашивала ее Юэнян. – И завтра успеешь.
   – Я у свашеньки Цяо три дня гостевала, – отвечала старшая невестка У, собираясь уходить. – Дома некому присмотреть. И сам у меня в управе занят. Я пойду. Приглашаю всех вас, золовушки, завтра пожаловать к нам. А вечерком совершим прогулку. Надо размяться, недуги разогнать.
   – Благодарю за приглашение, – отвечала Юэнян. – Только мы сможем попозднее прийти.
   – Нет, золовушка, возьмите паланкин да пораньше приходите, а обратно я вас провожу.
   Юэнян наложила в одну коробку новогодних пирожков, в другую пампушек и велела Лайаню проводить госпожу У.
   За ней откланялись и певицы во главе с Гуйцзе.
   – А вы куда торопитесь? – спросила их Юэнян. – Обождите. Скоро батюшка придет. Он распорядился вас оставить. Может, у него до вас дело есть. Так что я вас не отпускаю.
   – Но батюшка на пиру и не известно когда вернется! – возразила Гуйцзе. – Мы и так сколько ждали. Разрешите нам с У Иньэр пойти, а то мы сильно уж задержались у вас. Матушка нас, должно быть, совсем потеряла. Вон Юйчуань с Цзяоэр только что пришли, пусть они и подождут.
   – Так уж и потеряла вас мамаша! – возразила Юэнян. – Не можете до утра остаться?!
   – Простите, матушка, но у нас дома никого нет, – объясняла Гуйцзе. – И сестрицу мою гость взял к себе. Может, мы вам споем, а потом вы нас отпустите?
   Пока шел этот разговор, вошел Чэнь Цзинцзи и передал остаток от чаевых.
   – Десять узелков пошло носильщикам паланкинов, – отчитывался он. – Каждому по цяню, итого три ляна. Десять узелков осталось.
   Юэнян убрала деньги.
   – Прошу вас, дядюшка, будьте добры, поглядите, не прибыли ли наши паланкины, – вставила Гуйцзе.
   – Вот их паланкины стоят, а ваших с Иньэр не видно, – отвечал Цзинцзи. – Не знаю, кто их отпускал.
   – Может, вы, дядюшка, их отпустили, а? Скажите правду!
   – Не веришь, пойди сама погляди, – посоветовал Цзинцзи. – Чего мне обманывать!
   Не успел он договорить, как вошел Циньтун с ковром под мышкой.
   – Батюшка вернулись! – доложил он.
   – Вот видите! Хорошо, я вас задержала, – заметила певицам Юэнян.
   Вскоре вошел Симэнь, пьяный, в шапке, и уселся посреди комнаты. Дун Цзяоэр и Хань Юйчуань предстали перед ним и отвесили земные поклоны.
   – Уже поздно, да? Все разошлись? – спросил Симэнь. – Так чего ж вы не поете?
   – Они домой просились, – ответила Юэнян.
   – Кончится праздник, тогда и пойдете, – сказал Симэнь, обращаясь к Гуйцзе и Иньэр. – А вы, – он обернулся к Юйчуань и Цзяоэр, – можете сегодня идти.
   – Ну что! – подхватила Юэнян. – Я ж вам не зря говорила. Не верили?
   Гуйцзе, понурив голову, молчала.
   – Их паланкины здесь? – спросил Симэнь у Дайаня.
   – Паланкины Дун Цзяоэр и Хань Юйчуань у ворот стоят, – ответил слуга.
   – Я пить больше не буду, – заметил хозяин. – Берите-ка инструменты и спойте цикл «Десятиактные узоры». Потом можете идти.
   Гуйцзе заиграла на лютне, Иньэр – на цитре, Юйчуань – на арфе, а Цзяоэр отбивала такт в барабан. Их слушали У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и Ли Пинъэр. Первой запела на мотив «Овечки с горного склона» Гуйцзе:

 
Мой миленочек пригожий
Всех талантами затмил.
Повстречалась с ним в прихожей
И осталась с ним одним.
Но ушел дружок, и что же?
Я, ничтожная, грущу,
На своем остывшем ложе
Ненаглядного ищу.
Пусть вернется день погожий,
Нас укроют облака
На рассветный сад похожей
Станет хижина слегка.
 

   Настал черед У Иньэр. Она пела на мотив «Золотые письмена»:

 
С кем же счастье ты встречаешь?
Над каким цветком паришь?
Терема ли посещаешь?
Или бродишь у перил?
 

   Хань Юйчуань запела на мотив «Лечу на облаке»:

 
Стою я, локти на перила.
Как пагубно мое влеченье.
Я с хворью свыкнусь, но не в силах
Услышать птиц счастливых пенье.
 

   Дальше продолжила Дун Цзяоэр:

 
Поблекли краса и румянец.
Ворота стоят взаперти.
Уж ветер восточный свистит,
И дождь моросит.
В сад заглянешь –
На лужах, в грязи – лепестки:
От сердца и от тоски.
 

   Гуйцзе запела на мотив вступления к «Подведенным бровям»:

 
Пылится цитра – в руки не беру –
Не слушает он пылкую игру.
Он где-то рядом, где-то далеко,
А, горизонт приблизить нелегко!
Чуть одарив меня свеченья негой
Звезда покинула мой сектор неба.
 

   На мотив «Туфелек алый узор» запела У Иньэр:

 
Пара уток – приливный улов —
Под крутым бережком свили шеи,
Но, увидев рыбачий челнок,
Разлетелись навек – вот крушенье.
 

   Хань Юйчуань пропела на мотив «Резвится дитя»:

 
Худею и вяну с тех пор,
как ушел милый друг.
Ты смерти моей приговор,
неизбывный недуг.
Весны занялась карусель,
ты душою иссяк.
И вот, снова осень – гусей
потянулся косяк.
 

   На мотив «У туалетного столика» запела Дун Цзяоэр:

 
С горя лопнули струны у лютни.
Больше некому звукам внимать.
Распустились цветы. Он не любит,
Не придет ароматы вдыхать.
 

   Гуйцзе подхватила на мотив «Застряла в решетке южная ветка»:

 
Уж месяц горит за окошком,
Я слезы глотаю тайком.
Мы вместе-то были немножко,
Но чувство мое велико.
 

   У Иньэр запела на мотив «Пахнет ветка корицы»:

 
Легковесен, как ивовый цвет,
Его ветер беспечный кружит.
Он с улыбкой мне лгал столько лет,
Я ж служила ему от души.
 

   На мотив «Овечка с горного склона» запела Хань Юйчуань:

 
Нефрит ты мой твёрдый.
Я – нежная яшма.
Под пологом ражих
причуд торжество.
В руках второсортных
забыл ласки наши,
кудрей моих крону —
под скудной листвой.
Забыл, что я краше,
забыл, что я – яшма,
ты обезображен —
булыжником стал…
Растаять мне страшно
в солёных потоках.
Тебя – как глоток бы
сожженным устам.
 

   Дун Цзяоэр запела на мотив «Золотые письмена»:

 
Мой платок в слезах промок.
Запад – я, а ты – восток.
Посреди бурлит поток.
 

   Ли Гуйцзе запела на мотив «Лечу на облаке»:

 
Я тушь любовью размочу,
Письмом сама к тебе лечу,
Я трону сердце гордеца,
Не будет радости конца!
 

   У Иньэр запела на мотив «Воды реки»:

 
Что благовонья возжигать —
сама я тлею, как сандал.
Что шёлком полог вышивать —
иглой в моих сосудах стал
любимый. Оскудела кровь,
погибель не прощу ему!
Чу! – иволги трезвонят вновь…
Я шторы лучше подниму.
 

   Хань Юйчуань запела на мотив вступления к «Подведенным бровям»:

 
Помню теплые слова,
Жаркий шепот на подушке…
Нынче – словно лед сковал –
Ты ушел к другой подружке.
 

   На мотив «Туфелек алый узор» запела Дун Цзяоэр:

 
Один улетел на восток,
На запад другого умчало.
Мечусь, будто утлый челнок,
Ищу в бурном море причала.
Ли Гуйцзе запела на мотив «Резвится дитя»:
Чье ложе тебя увлекло расписное?
Одна я, и слезы морскою волною.
Сгорела свеча, – ты забыл свой обет,
Дух Моря оставит во храме мой след.^[642]
 

   У Иньэр запела на мотив «У туалетного столика»:

 
С кем разопью кувшин вина?
Я, как пустой кувшин, сама,
Любимым выпита до дна
И брошена без сожаленья.
Мы из далеких звездных сфер,
Мы Орион и Люцифер^[643] —
Восток и Запад, жизнь и смерть, —
Всё разобщат перерожденьях.
Жасмина куст давно пожух,
А я все брови подвожу,
Себя на пудру извожу
И жду небесного явленья.
 

   На мотив «Застряла в решетке южная ветка» запела Хань Юйчуань:

 
Терзал то один, то другой.
Но ветер развеял туманы,
И ночь осветилась луной,
Мне снял поясок мой желанный…
Так кто ж виноват, дорогой?
Я – с теми была, ты – с другой.
 

   Заключительную арию пропела Ли Гуйцзе:

 
Туфли – вышитые крошки
Увидал я ненароком,
И, припав к изящным ножкам,
Кончил жизнь свою до срока.
 

   Пение кончилось, и Симэнь одарил Хань Юйчуань и Дун Цзяоэр серебром. Певицы откланялись и направились домой, а Ли Гуйцзе и У Иньэр остались ночевать.
   Вдруг спереди донесся шум. Послышались голоса Дайаня и Циньтуна, которые схватили служанку Ли Цзяоэр, Сяхуа.
   – Только проводили мы певиц, – докладывали они Симэню, – идем с фонарями в конюшню лошадям сена задать. Глядим: за стойлом кто-то прячется. Испугались даже. А это, оказывается, Сяхуа, служанка матушки Второй. Чего тут делаешь, спрашиваем, а она молчит.
   – Где она, рабское отродье? – спросил Симэнь. – Приведите!
   Хозяин вышел в коридор перед гостиной и уселся в кресло. К нему привели служанку и, скрутив руки, поставили на колени.
   – Что ты делала в конюшне? – допрашивал ее Симэнь.
   Сяхуа молчала.
   – Я ж тебя туда не посылала! – вставила стоявшая рядом Ли Цзяоэр. – К чему тебя в конюшню понесло, а?
   Сяхуа дрожала со страху. Симэнь, желая дознаться в чем дело, велел слугам обыскать Сяхуа. Она запротивилась, и Циньтун повалил ее на пол. Вдруг около пояса что-то сверкнуло и послышался стук упавшего предмета.
   – Что такое? – спросил Симэнь.
   И представьте себе, Дайань поднял золотой браслет.
   – Он самый – пропавший браслет! – воскликнул Симэнь, рассматривая при свете фонаря протянутую ему слугою вещь. – А! Так это ты, выходит, украла!
   – Я нашла, – отвечала Сяхуа.
   – Где? – спросил хозяин.
   Служанка молчала.
   Разгневанный Симэнь велел Циньтуну принести тиски. Вскоре пальцы ее зажали в тиски, и она закричала так, будто ее режут. После тисков служанке всыпали двадцать палочных ударов. Симэнь был пьян, и Юэнян не решалась заступаться.
   – Я у матушки Шестой в спальне на полу нашла, – не выдержав, призналась Сяхуа.
   Симэнь распорядился снять тиски и увести служанку к Ли Цзяоэр.
   – Надо будет завтра позвать сваху, – сказал он. – Пусть продаст. Нечего в доме держать это рабское отродье!
   Ли Цзяоэр нечего было возразить.
   – Негодяйка проклятая! – заругалась она. – Зачем туда ходила? Кто тебя просил? Раз у меня живешь, спроситься должна. А то, извольте, пошла. А нашла вещь, мне скажи.
   Сяхуа плакала.
   – Плачешь?! – продолжала Ли Цзяоэр. – Надо бы тебя до смерти замучать!
   – Ладно! – протянул Симэнь и велел Юэнян убрать браслет, а сам направился в переднюю постройку.
   За Ли Цзяоэр разошлись и слуги.
   Юэнян наказала Сяоюй закрыть дверь и позвать Юйсяо.
   – Когда ж это она в переднюю-то попала? – спросила хозяйка.
   – Когда матушки Вторая и Третья пошли с тетушкой У навестить матушку Шестую, она за ними и отправилась, – объяснила Сяоюй.
   – Не думала, что она браслет стащит. А до чего ж она перепугалась, как про розги заговорили! Батюшка велел волчьи жилы купить, она ко мне на кухне и подходит. Что это, спрашивает, еще за волчьи жилы такие. Жилы, говорю, как жилы. Вот украдешь, говорю, ими тебя бить будут, руки-ноги свяжут. Испугалась она, должно быть, бежать решила. Когда певицы уходили, она за ними было последовала, да привратник помешал. Вот она в конюшне и спряталась. Оттуда ее слуги и выволокли.
   – Вот попробуй распознай человека! – говорила Юэнян. – На вид – служанка, как все, а оказалась воровкой. Ну и дела!
   Тем временем Ли Цзяоэр привела Сяхуа к себе в спальню. Под вечер служанку начала отчитывать Ли Гуйцзе.
   – Вот дурочка-то! – ругала ее певица. – Шестнадцать, должно быть, исполнилось, пора бы уж разбираться что к чему! А то ишь, уши развесила! У нас тебя бы в два счета выгнали. Раз вещь такую подобрала и никто не видал, принеси да передай потихоньку хозяйке. И уличат, она за тебя заступится. А то хозяйке ни слова не сказала. Вот тисков и отведала. Небось, не очень-то сладко, а? Как говорят: раз в темной одежке ходишь, поближе к темной колонне держись. Не живи ты здесь, мы бы о тебе и волноваться не стали. А раз тебя схватили, то и госпоже твоей неприятность. – Гуйцзе обернулась к тетке и стала выговаривать ей: – А ты тоже хороша! Я б на твоем месте не дала свою служанку у всех на виду пытать. Я бы к себе отвела и сама наказала. Вон сколько в доме служанок! Почему их не пытают? Почему твоя служанка должна страдать? Уж больно ты уступчива! Слова сказать не можешь. Им, пожалуй, в голову придет – выгонять будут, так ты тоже будешь молчать? Ты промолчишь – я тогда скажу. Я заступлюсь. А то все смеяться будут. Погляди, вон Мэн и Пань. Они как лисы хитрые. С ними лучше не связывайся. – Гуйцзе опять позвала Сяхуа и спросила: – А ты хочешь уйти из дому?