Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   На пороге стоял Хуа Цзысюй, державший на руках Гуаньгэ. Он стал звать Пинъэр в новый дом, который только что подыскал. Но Пинъэр была не в силах расстаться с Симэнем и за ним не пошла. Она протянула руки, собираясь обнять сына, но Хуа Цзысюй так оттолкнул ее, что она упала и с испугу пробудилась. То был сон. Пинъэр покрылась испариной и тихо проплакала до самого рассвета.
   Да,

 
Кто любит, тот жаждет свиданья,
И взор вечно полон желанья.
Тому свидетельством стихи:
Узкий гребень луны,
облаков валуны
на экране.
Я в тисках тишины,
мои муки смешны
и бескрайни.
В теле брошенном – лёд.
Я Владыке-судьбе
неугодна.
Милость прошлая – гнёт,
только зависть к себе
прошлогодней.
 

   Тут прибыл и корабль с товарами из Нанкина. Лайбао дал молодому слуге Ван Сяну опись товаров и направил его к хозяину за серебром на уплату пошлины. Симэнь велел составить письмо и приготовить сотню лянов серебра, барана, вина и золотой парчи. С письмом и подарками был послан слуга Жунхай, которому наказали отблагодарить акцизного и попросить быть помилостивее при взимании пошлины.
   А тем временем лавку отделали, и на четвертое число в девятой луне было назначено открытие. В тот же день на двадцати больших подводах привезли и новую партию товаров.
   Родных и близких с подарками по случаю торжественного открытия лавки собралось более тридцати человек. Сват Цяо нанял двенадцать музыкантов и забавников, от Симэня были певцы Ли Мин, У Хуэй и Чжэн Чунь. Приказчики Гань Чушэнь и Хань Даого стояли за прилавком. Один проверял серебро, а другой торговался. Цуй Бэнь был занят подноской и раскладкой товаров. Кто бы ни проходил мимо – маклеры ли или обыкновенные покупатели, всякого зазывали в лавку и подносили чарку-другую вина. Симэнь, одетый по-праздничному в ярко-красный халат с поясом, возжег жертвенные предметы; родные и друзья вручили ему коробки с подарками.
   Немного погодя в большой зале были накрыты полтора десятка столов. Одни кушанья сменялись другими, блюда подавали нескончаемой чередой. Когда снова наполнили кубки, грянула музыка. Прибыл с подарками посыльный от надзирателя Ся. Симэнь отправил с ним ответные дары.
   Среди пировавших были сват Цяо, шурины – У Старший, У Второй и Хуа Старший, свояки Шэнь и Хань, настоятель У, сюцай Ни, Вэнь Куйсюань, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе. Последнему Симэнь одолжил на днях пятьдесят лянов серебра, из которых тридцать пять лянов предназначались на покупку дома, а пятнадцать на открытие при доме малюсенькой мелочной лавчонки, но не о том идет речь. Все они пришли поздравить хозяина и поднесли ему подарки. Были тут подрядчики – Ли Чжи и Хуан Четвертый, приказчик Фу Цзысинь и остальные приказчики и служащие Симэня, а также и соседи, так что все места оказались занятыми. Вышли певцы и запели на мотив «Куртка красная»:

 
«В изначальном хаосе бытие родилось…»
 

   Вино обошло пять кругов, и трижды накрывали столы. Играли музыканты, пели певцы, выступали забавники и шуты. Пир был в разгаре. Порхали кубки и ходили чары над столом, за которым сидели Боцзюэ и Сида. Только когда солнце начало клониться к закату, гости стали расходиться. Симэнь оставил шурина У Старшего, свояка Шэня, сюцая Ни, Вэнь Куйсюаня, Ин Боцзюэ и Се Сида. Снова накрыли стол и пир продолжался.
   В день открытия лавки по подсчету приказчиков шелку было продано на пятьсот с лишним лянов серебра. Симэнь остался очень доволен, и как только лавку заперли, пригласил к столу приказчиков Гань Чушэня, Хань Даого и Фу Цзысиня, а также Цуй Бэня, Бэнь Дичуаня и Чэнь Цзинцзи. Их услаждали музыканты, которых потом отпустили. Затем им пели певцы.
   Порядком захмелевший Боцзюэ вышел по нужде и подозвал Ли Мина.
   – Откуда этот смазливый певец с собранными в пучок волосами? – спросил певца Ин Боцзюэ.
   – А вы разве не знаете, батюшка? – удивился Ли Мин и, прикрывая рот, продолжал: – Это Чжэн Чунь, брат Чжэн Фэна. В прошлый раз батюшка пировал у Чжэнов с его сестрой Айюэ.
   – Вон оно что! – протянул Боцзюэ. – Теперь понятно, почему Айюэ была на недавних похоронах.
   Боцзюэ сел за стол и обратился к Симэню:
   – Тебя, брат, надо еще поздравить с обретением нового шурина, да?
   – Брось, сукин сын, глупости болтать! – шутя обрезал его Симэнь и кликнул Ван Цзина: – Налей-ка батюшке Ину большую чару.
   – Шурин, дорогой! – обратился к У Старшему Боцзюэ. – Ну что ты скажешь, а? За что он наказывает невинного человека?
   – Я тебя наказываю, сукин сын, за то, что ты распространяешь ложь, – отвечал Симэнь.
   Боцзюэ понурил голову, помолчал и захохотал.
   – Ладно! – воскликнул он. – Я готов пить чару. Думаю, не помру. Только я отродясь не пил всухую. Позови-ка Чжэн Чуня. Пусть споет, а я выпью.
   Вышли трое певцов и заиграли на своих инструментах.
   – Нет, вы ступайте, – обратился Боцзюэ к Ли Мину и У Хуэю. – Я хочу, чтобы мне пел только Чжэн Чунь.
   – Чжэн Чунь! – крикнул Се Сида. – Поди сюда! Спой, раз тебя просит батюшка Ин.
   – Раз ты просишь, будешь пить по чарке за каждую песню, – заключил Симэнь.
   Дайань поставил перед Боцзюэ две больших чары. Чжэн Чунь настроил серебряную цитру и запел негромко романс на мотив вступления к «Чистой реке»:

 
Барышня семнадцати годков
Увидала пару мотыльков.
Прислонилась к белому крыльцу,
Покатился жемчуг по лицу
Прогоняет резвую чету –
Не поймать им счастья на лету.
 

   Чжэн Чунь спел, и Боцзюэ предложили вино. Только он осушил кубок, Дайань опять наполнил его вином. Чжэн Чунь запел на тот же мотив:

 
За перилами резными – ты.
Чайной розы пышные кусты,
Теребишь, в смущеньи скрыв
Встречи давешней порыв.
Мне бросая желтые цветы,
Улыбаешься из темноты.
 

   Боцзюэ осушил чарку и поставил ее перед Сида.
   – Хватит! – говорил он. – Не могу я больше! Меня и эти две уложили.
   – И хитер же ты, Попрошайка! – возражал Се Сида. – Что ж я за тебя пить должен, да? Я тебе не раб!
   – Сам ты попрошайка-хитрец! – заявил Боцзюэ. – Погоди, стану сановником, тогда у меня в рабах ходить будешь.
   – Тебе, сукин сын, больше подойдет пост служки в вертепе, – заметил Симэнь.
   – Хорошо, сынок, тогда я тебе не откажу в приеме, – засмеялся Боцзюэ.
   Симэнь обернулся к Дайаню и наказал в шутку:
   – Ступай сходи за щипцами. Я Попрошайке голову расколю.
   Се Сида потихоньку подкрался к Боцзюэ и щелкнул его по голове.
   – Как ты можешь городить ерунду в присутствии почтенного господина Вэня? – укорял его Сида.
   – Господин Вэнь – человек образованный, – отвечал Боцзюэ, – и поймет, что в шутку, что всерьез.
   – Вы, господа, так близки с почтенным благодетелем, моим хозяином, – говорил сюцай Вэнь, – что иначе за пиршественным столом было бы довольно скучно. А когда становится весело на душе, радость рвется наружу. Невольно начинают «жестикулировать руки и пританцовывать ноги».^[925]
   – Хватит этих шуток, свояк! – обращаясь к Симэню, сказал свояк Шэнь. – Давайте лучше попросим старшего шурина занять почетное место и начнем застольную игру. Можно метать кости или выбрасывать пальцы, а можно и в домино. Кто не знает стихов и песен, пусть скажет скороговорку. А ни того ни другого – пей чарку. Так будет справедливее, и утихнут споры.
   – Это ты прав, свояк, – поддержал Симэнь.
   Налили кубок и велели начинать шурину У Старшему. Тот взял коробку с костями.
   – Начинаем игру, господа! – обратился он. – Кто скажет невпопад, тому штрафной кубок. Сперва я брошу одну кость, потом – две. Если совпадут со сказанным, пью штрафную.
   Первая:
   В несметном войске белое знамя свернули,
   Вторая:
   Немногим известен в Поднебесной храбрец,
   Третья:
   Самодержец Циньской казнил верховного командующего Юя,
   Четвертая:
   Поруганный полководец коня боевого лишился,
   Пятая:
   Перепуганы так, что на зов мой никто не откликнется,
   Шестая:
   Государь на улице одеянье скинул,
   Седьмая:
   У посыльного из черни не сыщешь седого волоска,
   Восьмая:
   Четвертовавший не принесет домой топор,
   Девятая:
   Чудодейственна пилюля, да некому принять,
   Десятая:
   Век вместе, а в конце одна разлука.
   Шурин У бросил кости. Вторая кость совпала, и он выпил чарку.
   Теперь была очередь свояка Шэня.
   – Я буду бросать по одной кости шесть раз, – пояснил он. – При совпадении пью штрафную.

 
Вот – небесная четверка,
два – на полюсе земли –
Средь людей в пылу восторга
пару красную яви.
Третий раз алеют сливы
у Шаманской высоты^[926] –
Подсчитай друзей счастливых,
кто из нас познал цветы.^[927]
 

   Он вынул красную четверку и выпил чарку, а потом передал кости сюцаю Вэню.
   – Ваш ученик назовет цветок и процитирует строку из Четверокнижия,^[928] которая начинается со слова предыдущего предложения.
   Бросаю раз:

 
Капелька алая. –
Алая слива,
белая рядом нежна и красива.
 

   Бросаю два:

 
Пара махровая. –
Лотос двуглавый –
В лотосах спрятались утки-шалавы.^[929]
 

   Бросаю три:

 
Ивы три вешние. –
Стоя под ивой,
не поправляй свою шапку стыдливо.
 

   Бросаю четыре:

 
Ночью краса красна.^[930] –
Пурпурно-красный
не одевай в суете ты напрасно.
 

   Бросаю пять:

 
Там зимоцвет, как меч.^[931] –
Меч драгоценный,
падшей звезды яркий отблеск мгновенный.
 

   Бросаю шесть:

 
Звездные россыпи. –
Полог небесный –
неба покой, непонятный, чудесный.
 

   Сюцаю Вэню пришлось выпить только одну чашу.
   Настала очередь Ин Боцзюэ.
   – Я ни аза не знаю, – сказал Боцзюэ. – Я лучше прибаутку-скороговорку скажу.

 
Шлеп, шлеп, шлеп, – вышаркивает старикашка,
с желтым он горохом сжал в руке черпашку,
а в другой – цветами расцвеченную суму.
Шлеп, шлеп, шлеп, – вышаркивает старикашка,
вдруг навстречу желтый с белым пес-бродяжка,
сцапал он цветами расцвеченную суму.
Тот, что шмыгал, тот, что шаркал, старикашка,
с желтым он горохом опустил черпашку,
дать отбой рукой стараясь побирушке псу.
То-ли старикашка
пострадал от желтого с белесым пса-бродяжки,
То ли пес-бродяжка,
желтый с белым, пострадавший пал от старикашки.
 

   – Что б тебе, шутник ты никудышный, провалиться! – засмеялся Симэнь. – Где это видано, чтобы собаку рукой били, а? И за руку не схватила?
   – Так кто ж ему велел без палки по улицам шмыгать? – говорил Боцзюэ. – Я сам тут как-то собирал пожертвования, и клюки под рукой не оказалось. Так насилу от собак отбился.
   – Брат, ты слышишь? – обратился Сида к Симэню. – Попрошайка сам признается, что побирается. У кого что болит, тот о том и говорит.
   – Наказать его чаркой за такую скороговорку! – предложил Симэнь. – А теперь твоя очередь, Се Цзычунь.
   – Моя скороговорка получше будет, – предупредил Се Сида. – Запнусь – чарку в наказание.

 
Там над частоколом
зачем-то торчал чурбачок черепичный,
А под частоколом
частенько скучал чахлый мул горемычный.
Упал с частокола
зачем-то торчавший на нем чурбачок черепичный,
И в мула попал,
что под тем частоколом частенько скучал горемычный.
С отчаянной яростью он,
что под тем частоколом частенько скучал горемычный
Копытом тупым
раскурочил тотчас до черта черепков чурбачок черепичный.
Иль в точности наоборот:
этот мул, что под тем частоколом частенько скучал горемычный
Чудовищно чётко
пришиблен был тем, с частокола упавшим шальным чурбачком черепичным.
 

   – Еще надо мной подтрунивал! – говорил Боцзюэ. – Тебе моя скороговорка не по душе пришлась, зато мне строптивый мул понравился. Я – строптивый мул, а невестка Лю, баба твоя, – черепица разбитая. Пока ты, облезлый мул, жернова вертел, я черепицу молол.
   – А твоя Ду, старая потаскуха, таких бобов наварит, что и собаки жрать не станут, – отвечал Сида.
   Посыпались колкости и попреки, и обоим пришлось пить по штрафной.
   Настал черед Фу Цзысиня.
   – Я вам скажу скороговорку торгового люда, – начал он. – При совпадении пью чарку.

 
Одну лодку, два весла –
Всех троих волна несла
К бурным Четырем рекам,^[932]
Как мелодия легка! –
Пять тонов, иль шесть на лад –
Пел ли песенки подряд
Хор из певчих семерых
Про бессмертных восьмерых^[933]
Девять, десять – дни весны –
Там и тут цветы красны,
Чтоб в одиннадцатый день
Пить вино, на сад глядеть,
А в двенадцатый опять
Все сначала запевать:
Одну лодку, два весла…
 

   Ни одна кость не совпала со сказанным.
   – Вот это да! – воскликнул шурин У Старший. – Ловко сказал приказчик Фу, не правда ли?
   – Надо ему хоть запасную чарку выпить, – сказал Боцзюэ и, выйдя из-за стола, лично поднес Фу Цзысиню наполненный до краев кубок. – А теперь черед приказчика Ханя.
   – Не смею опережать батюшку, – проговорил Хань Даого.
   – Мы ж играем, – говорил Симэнь. – Давай, давай, а я потом.
   – Первая строка – парящая в небе птица, – объяснил Хань, – вторая строка – плод, третья – название игральной кости, четвертая – чиновное звание. Строки должны быть связаны одна с другой. При совпадении пью штрафную.

 
Журавль небожителей в небе явился –
За персиком свежим он в сад опустился,^[934]
Но сирым красавцем^[935] он тут же был схвачен –
Инспектору школьному в дар предназначен.^[936]
Вот иволга желтая в небе явилась –
За вишнею красною в сад опустилась,
Но парою девушек^[937] накрепко схвачена –
Вельможе^[938] в подарок теперь предназначена.
Вдруг аист-старик в небесах появился –
За лотосом спелым он в сад опустился,^[939]
Увы, в три силка был немедленно схвачен^[940] –
Правителю области в дар предназначен.^[941]
А вот ясна горлица в небе явилась –
Гранатов попробовать в сад опустилась,
Четверкой красавцев^[942] несчастная схвачена –
И князю удельному^[943] в дар предназначена.
Фазан золотистый с небес появился –
И в сад за полынной травой опустился,^[944]
Владыкой Пяти горных высей захвачен^[945] –
Министру в подарок бесценный назначен.
Сама пеликанша с небес появилась –
Съесть яблочко сочное в сад опустилась,
Но в зелени темной она была схвачена^[946] –
И канцеляристу в подарок назначена.^[947]
 

   Хань Даого бросил кости, и настал черед Симэня.
   – Я метну четыре кости, – пояснил Симэнь. – При совпадении пью штрафную.

 
Вдруг шесть обернулось зарею востока,^[948]
Снежинок-цветов хоровод не унять,
Хуннян – деву красную сладко обнять,
Инъин остается вздыхать одиноко.^[949]
 

   На строку со словом «красную» на столе появилась красная четверка.
   – К зиме, брат, тебя ждет новое повышение по службе, – заметив кость, сказал Боцзюэ. – Надо тебя, выходит, поздравить.
   Боцзюэ наполнил большую чашу и, поднося ее Симэню, кликнул Ли Мина и остальных певцов.
   Вышли певцы и запели. Веселый пир затянулся до зари. Потом Симэнь отпустил актеров и певцов, а после того, как убрали посуду, наказал Хань Даого, Гань Чушэню, Цуй Бэню и Лайбао по очереди ночевать в лавке и караулить на совесть. Тогда только все разошлись на ночлег, о чем говорить не будем.
   На другой день Ин Боцзюэ привел к Симэню подрядчиков Ли Чжи и Хуана Четвертого, которые должны были вернуть хозяину долг.
   – Мы выручили всего только около тысячи четырехсот пятидесяти лянов серебра, – объясняли Симэню подрядчики. – Так что пока не в состоянии вернуть долг сполна. Все, что нам удалось набрать вам, почтеннейший сударь, вот эти триста пятьдесят лянов. В следующий раз мы обязуемся погасить весь долг без малейшего промедления.
   За них замолвил доброе словцо и стоявший рядом Ин Боцзюэ.
   Симэнь передал серебро зятю Чэнь Цзинцзи и велел взвесить его на безмене. Должников отпустили, а серебро лежало на столе.
   – Брат Чан вроде дом себе подыскал, – обратился к Ину Симэнь. – Как будто из четырех комнат и всего за тридцать пять лянов. Когда он ко мне пришел, у меня был серьезно болен сын, и мне было не до этого. Я его тогда сразу отпустил. Не знаю, говорил он тебе или нет.
   – А как же! Конечно, говорил, – отвечал Боцзюэ. – Я ему прямо сказал, что он не вовремя тебя побеспокоил. Досуг ли, говорю, брату, с тобой заниматься, когда у него наследник болеет. У него, говорю, и без тебя хлопот хватает. Я ему тогда же посоветовал, чтобы он пока к хозяину не показывался, и пообещал с тобой, брат, обсудить, а ты, видишь, и сам заговорил.
   – Вот и хорошо! – выслушав Боцзюэ, заключил Симэнь и продолжал: – Давай сейчас поедим, а потом я дам тебе пятьдесят лянов. Надо ему помочь обделать дело. Тем более, нынче для этого благоприятный день. А на оставшиеся деньги пусть брат Чан откроет при доме мелочную лавку. Выручки им двоим и хватит на прожитье.
   – Брат Чан за такую твою милость должен будет потом пир устроить, – заметил Боцзюэ.
   Симэнь немного поел за компанию с Боцзюэ.
   – Я тебя задерживать не буду, – сказал Симэнь. – Бери серебро и ступай помоги ему купить дом.
   – Ты бы дал мне сопровождающего, – попросил Боцзюэ. – Как-никак серебро при мне.
   – Брось уж ерунду-то болтать! – оборвал его Симэнь. – Спрячь в рукав, ничего с тобой не случится.
   – Да как сказать! – не унимался Боцзюэ. – Мне еще в одно место попасть надо. По правде сказать, нынче у двоюродного брата Ду Третьего день рождения. Я ему с утра подарки отправил, звали после обеда приходить. Мне уж не придется потом к тебе заглянуть, о деле доложить. Так что лучше дай слугу. Он тебе и доложит.
   – Тогда я пошлю Ван Цзина, – сказал Симэнь и кликнул слугу.
   Чан Шицзе оказался дома. Увидев Ин Боцзюэ, он попросил его пройти в дом и присаживаться. Боцзюэ достал серебро.
   – Вот какое дело, – начал он. – Брат^[950] велел мне помочь купить дом, но я занят. Меня двоюродный брат Ду Третий приглашает. Так что пойдем купчую оформим, и потом я к брату пойду, а доложить благодетелю отправится слуга. Вот для чего я его с собой взял, понял?
   Чан Шицзе засуетился и велел жене подать чай.
   – Кто б еще кроме брата мог оказать мне такую милость? – приговаривал Шицзе.
   Они сели пить чай. Потом он позвал слугу, и все вместе они направились в сторону Нового рынка. Серебро вручили хозяину и составили купчую. Боцзюэ наказал Ван Цзину доложить хозяину, а остальное серебро велел взять Чан Шицзе, после чего простился с ним и поспешил на день рождения к Ду Третьему.
   Симэнь пробежал глазами купчую и протянул Ван Цзину.
   – Ступай передай дяде Чану, – сказал он. – Пусть у себя хранит. Однако не о том пойдет речь.
   Да,

 
Если с просьбой вам прийти пришлось бы,
лишь к достойным обращайте просьбы,
Если беды ближних вам не чужды,
пусть близки окажутся и нужды.
Нашу жизнь назвать бы впору бездной
суеты ненужной, бесполезной.
Только та услуга и огромна,
что окажут тайно нам и скромно.
 

   Воистину:

 
Отблеск благородного сиянья
благодатный на кого нисходит? –
Зла с добром отколь чередованье?
Перемены сами происходят.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
ХАНЬ ДАОГО УГОЩАЕТ СИМЭНЬ ЦИНА
ЛИ ПИНЪЭР ЗАБОЛЕВАЕТ НА ПИРУ В ДЕНЬ ОСЕННЕГО КАРНАВАЛА.^[951]

   И в прошлом, помнится, году
   я в этот день грустна была,
   И ныне тягостная скорбь
   меня жестоко извела.
   Как меркнет на закате день,
   так осень гаснет, отпылав.
   Разлукой вечною томлюсь,
   слез безутешных не сдержав.
   За стаей увязался гусь^[952] –
   письма я, видно, не дождусь,
   Все таю, таю с каждым днем,
   слабее, тоньше становлюсь.
   Цветок, бесчувственный на взгляд,
   дарит, однако, аромат,
   А я с тревогой на лице
   украдкой в зеркальце гляжусь.

   Так вот. Вернулся как-то вечером из лавки Хань Даого и лег спать. Приближалась полночь, когда жена его, Ван Шестая, завела такой разговор.
   – Гляди, как нам благоволит хозяин, – начала она. – Сколько ты в этот раз денег нажил! Надо бы угощение устроить и его пригласить. Он ведь сына потерял. Пусть у нас немного посидит, тоску развеет, а? Небось, не объест. Зато и мы перед ним не будем в долгу. Да и приказчики, видя, как ты близок с хозяином, станут совсем по-другому к тебе относиться. Особенно если придется еще ехать на юг…
   – Я уж и сам о том думал, – поддержал ее Даого. – Завтра у нас пятое – несчастливое число, шестого и устроим. Позову повара, певиц и приглашение составлю, когда пойду к хозяину, приглашу его к нам. Выпьем с ним, на ночь я в лавку уйду.