Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   А между тем в переднюю залу от императорской родни Вана с корзинами костюмов прибыли двадцать актеров. Сопровождаемые двумя наставниками, они пошли поклониться хозяину. Симэнь распорядился их угостить и дал им под уборную свой западный флигель.
   Стали прибывать гости. Актеры встречали их музыкой духовых и ударных инструментов. В большой зале от яств ломились столы. На полу красовались роскошные ковры. Первой пожаловала жена столичного воеводы Чжоу, за ней мать и жена военного коменданта Цзина и жена командующего ополчением Чжана. Их большие паланкины эскортировали отряды солдат, жены слуг шли сзади в качестве сопровождающих. Навстречу почетным гостьям вышли разодетые Юэнян и остальные жены Симэня. В задней зале после взаимных приветствий им предложили сесть и подали чай.
   Церемониальное чаепитие не начинали, так как ждали жену исправника Ся. Приближался полдень, и слуги дважды ходили с приглашениями. Наконец после обеда пожаловала и госпожа Ся. Ее эскортировали солдаты, охраняло множество слуг, в числе сопровождающих шли домашние и служанки. Внесли ящик с ее нарядами. Забили в барабаны, заиграла музыка, когда она следовала в заднюю залу, где после взаимных приветствий собравшиеся уселись по чину и положению. Сначала пили чай в крытой галерее, потом перешли в большую заднюю залу. Гостьям служили Чуньмэй, Юйсяо, Инчунь и Ланьсян. Одеты они были в парчовые безрукавки, из-под которых виднелись ярко-красные атласные кофты и нежно-голубые, отделанные золотом юбки. Прически им украшали жемчужные сетки и золотые подвески-фонарики. Только на Чуньмэй выделялись ярко-красная парчовая безрукавка и подвески из драгоценных камней. Актеры играли сцены из «Западного флигеля». Но не будем рассказывать, как пировали и веселились в роскошных женских покоях гостьи Юэнян, а перейдем к Симэнь Цину.
   Дождавшись, когда гости сели за чай, Симэнь оседлал коня и помчался на Львиную, куда позвал Ин Боцзюэ и Се Сида. Слугам он наказал захватить с собой две рамы с потешными огнями, а две других оставить дома для услаждения пирующих.
   В верхнем помещении на Львиной были расставлены ширмы, развешены фонари и накрыты столы. Повару велели отнести туда два короба закусок и два жбана цзиньхуаского вина. Пригласили певиц – Дун Цзяоэр и Хань Юйчуань.
   Надобно сказать, что Симэнь Цин загодя послал Дайаня, чтобы тот взял паланкин и пригласил на Львиную и Ван Шестую.
   – Тетушка Хань, – обратился к ней слуга, – батюшка приглашает вас на Львиную. Потешные огни будут зажигать.
   – Ну что ты! – отозвалась, улыбаясь, Ван. – Как я пойду? Неловко мне. А сам узнает, как быть?
   – Батюшка с дядей Ханем разговаривал, – успокоил ее Дайань. – Дядя Хань велел вам побыстрее собираться. Хозяин собирался тетушку Фэн за вами прислать, да хозяйки наши пир устроили. Матушка Шестая попросила тетушку Фэн за Гуаньгэ присмотреть. Вот батюшка меня и прислал. Он двух певиц пригласил, а с ними и поговорить некому.
   Ван Шестая выслушала Дайаня, но продолжала сидеть на месте. Тут в комнату вошел Хань Даого.
   – А, вот и сам дядя Хань! – протянул слуга. – Не верит мне тетушка Хань.
   – Правда, меня приглашают? – спросила она мужа.
   – Да, батюшка очень просил тебя прийти, – подтвердил муж. – Он певиц пригласил, а их занять некому. Ждет тебя, ступай! Вечером потешные огни будут зажигать. Давай одевайся! Мне тоже велел закрывать лавку и приходить. Лайбао тоже домой пошел. Нынче его очередь в лавке ночевать.
   – Оттуда рано не выберешься, – говорила Ван. – Ты уж немного посиди да иди. А то дом без присмотру оставляем. Тем более, в лавке не дежуришь.
   Она нарядилась и в сопровождении Дайаня отправилась на Львиную. Жена Лайчжао, Шпилька, загодя убралась в спальне: повесила над кроватью полог, сменила постель и зажгла благовонные палочки, источавшие густой аромат. Были зажжены два обтянутых газом фонаря, на полу в жаровне тлел уголь. Ван Шестая прошла прямо в спальню и села на кровать. Через некоторое время вошла Шпилька и, приветствуя гостью, подала чай.
   Насладившись фонарями, Симэнь и Ин Боцзюэ поднялись наверх и сели играть в двойную шестерку. На всех шести окнах пестрели занавески, а внизу царило карнавальное веселье. Они немного поиграли, закусили и подсели к окну полюбоваться фонарями.
   Только взгляните:

 
Людской поток, моря шелков, парчи…
Немолчный гул – упряжки, экипажи…
Каскад огней в безоблачной ночи,
Из дальних мест народ собрался даже.
 

   – А кто да кто будет завтра от Цяо? – спросил Ин Боцзюэ.
   – Будет императорская родственница госпожа Цяо Пятая, – отвечал Симэнь. – Меня и завтра дома не будет. Утром я еду в монастырь на новогодний молебен, потом приглашен к столичному воеводе Чжоу Наньсюаню…
   Тут Симэнь заметил в толпе под навесом Се Сида и Чжу Жиняня. Рядом с ними стоял кто-то в четырехугольной шапке.^[624]
   – Гляди-ка, не знаешь, кто это в четырехугольной шапке, а? – указывая пальцем в толпу, спросил он Боцзюэ. – Чего ему с ними делать?
   – Лицо знакомое, а кто, не знаю, – отвечал Боцзюэ.
   Симэнь позвал Дайаня.
   – Ступай позови потихоньку дядю Се, – наказал он. – Смотри только, чтобы тебя Чжу Рябой и тот, в шапке, не заметили.
   Дайань, малый смышленый и шустрый, тотчас же пробрался сквозь толпу к занавесу, незаметно проскользнул мимо Чжу Жиняня с незнакомцем и, зайдя сбоку, толкнул Се Сида. Тот обернулся.
   – Батюшка с дядей Ином наверху пируют, – зашептал он. – Вас приглашают.
   – Ступай, я немного погодя приду, – отвечал Се Сида. – Заведу их в цветничок, а сам и улизну.
   Дайань тот же час растворился в толпе, а Се Сида завел приятелей в самую гущу разодетой толпы и был таков. Пока оба озирались по сторонам, Се Сида успел подняться наверх и раскланивался с Симэнем и Ин Боцзюэ.
   – Ай-яй-яй, брат! Сам фонарями любуешься, а мне сказать не мог! – упрекал он Симэня.
   – У меня с утра гости были, – оправдывался Симэнь. – Никак позвать не мог. Я и так уж брата Ина посылал, да тебя дома не оказалось. А Рябой-то не заметил? Да, скажи, пожалуйста, кто это с вами в четырехугольной шапке стоял?
   – Да господин Ван Третий, сын полководца Вана, – объяснил Сида. – Они с Рябым Чжу, смотрю, ко мне идут. И давай он просить, чтобы я ему у Сквалыги Сюя триста лянов серебра в долг раздобыл. Хотел, чтоб мы с Сунем и Рябым за него поручились. Ему, видите ли, надо делать карьеру, в военное училище поступать, а мне-то какое до этого дело. Только я вышел с ними на фонарное шествие поглядеть, тут меня и позвали. Заведя их в цветничок, где погуще, юркнул в толпу и был таков – прямо сюда. – Се Сида обернулся к Ин Боцзюэ: – А ты давно пришел?
   – Брат меня к тебе посылал, а тебя дома нет, отозвался Боцзюэ. – Ну, я и пришел, немного в шестерку поиграли…
   – Ты сыт? – спросил Симэнь. – А то я велю слуге принести закуски.
   – Куда там, сыт! С утра с ними провозился. Где ж мне было есть?
   – Ступай на кухню, – обратившись к Дайаню, распорядился Симэнь, – скажи, чтоб накормили батюшку Се.
   Вскоре заблестел убранный стол. На нем появились подносы с закусками, два блюда разваренного мяса, чашка мясного супа и чашка рису. Не успели Симэнь с Боцзюэ и оглянуться, как засверкали изнутри и снаружи подносы и блюда. Потом Сида покончил и с остатками супа, влив его в рис. Лайань стал убирать со стола, а Се Сида подсел к Симэню и Ин Боцзюэ, наблюдая за игрой в шестерку.
   У ворот остановились паланкины с певичками. Носильщики держали в руках узлы с нарядами. Смеющиеся певицы вошли в ворота.
   – Где до сих пор пропадали эти потаскухи? – увидев из окна певичек, спросил Ин Боцзюэ и наказал Дайаню: – Не пускай их в дальнюю комнату. Пусть сперва придут ко мне на поклон.
   – А кого приглашали? – спросил Се Сида.
   – Дун Цзяоэр и Хань Юйчуань, – сказал Дайань и, поспешно спустившись вниз, обратился к певицам: – Дядя Ин вас зовет.
   Певицы и не подумали кланяться Ину, а проследовали в дальние покои, где приветствовали Шпильку. Она провела их в спальню. Там они увиделись с Ван Шестой. Ее волосы украшала модная сетка, их держал отделанный золотой бахромой ободок. На ней был лиловый из шаньсийского шелка халат, темная с узорчатым воротником кофта на застежке спереди и белая отделанная тесьмою шелковая юбка, из-под которой выглядывала пара золотых лотосов-ножек, обутых в расшитые зелеными нитями черные как вороново крыло шелковые туфельки. Большие букли и обилие белил не могли скрыть смуглого оттенка ее лица. Одежда выдавала в Ван Шестой человека среднего достатка. В ушах у нее были сережки-гвоздики. Певички поклонились Ван Шестой и уселись на кровать. Сын Шпильки, Тегунь, угостил их чаем. В чаепитии к певицам присоединилась и Ван Шестая. Певицы переглядывались, то и дело бросая на Ван взгляды, улыбались и не могли понять, кто она такая.
   – Кто это? – спросили они потихоньку Дайаня, когда тот появился в спальне.
   – Батюшкина свояченица, – уклончиво проговорил Дайань. – Пришла на фонари полюбоваться.
   Певицы подошли к Ван Шестой.
   – Не осудите нас, матушка, – обратились к ней певицы, отвешивая земные поклоны. – Мы не знали, что вы доводитесь батюшке свояченицей, и не приветствовали вас должным образом.
   Ван Шестая поспешно поклонилась им в ответ, а когда подали отвар, присоединилась к трапезе. Певицы взяли в руки инструменты и начали петь для Ван Шестой.
   Между тем Ин Боцзюэ закончил партию и спустился по нужде вниз. Услыхав в спальне пение, он поманил Дайаня.
   – Скажи, кому они там поют? – спросил он слугу.
   Дайань молча усмехнулся.
   – Вы, почтенный, вроде сыщика, – заметил он, наконец. – Все-то вам надо знать. А не все ль равно кому?
   – Ах ты, болтушка негодный! – заругался Боцзюэ. – Не скажешь? Думаешь, я не знаю?
   – А раз знаете, зачем спрашиваете? – сказал Дайань и удалился.
   Ин Боцзюэ поднялся наверх. Симэнь и Се Сида играли третью партию в двойную шестерку. Появились певцы Ли Мин и У Хуэй и отвесили земные поклоны.
   – Прекрасно! – воскликнул Ин Боцзюэ. – Кстати пришли! Откуда вы? Кто вам сказал, что мы тут пируем, а?
   Стоявший на коленях Ли Мин, прикрывая рот, объяснял:
   – Мы с ним к батюшке пошли, а нам сказали, что батюшка здесь пирует. Вот мы и пришли вас усладить.
   – Чудесно! – сказал Симэнь. – Дайань! Ступай дядю Ханя пригласи.
   Вскоре явился Хань Даого и, раскланявшись, сел.
   Накрыли столы. Повар принес новогодние блюда и вино. Циньтун из медного кувшина наполнял кубки. На почетных местах для гостей уселись Ин Боцзюэ и Се Сида, Симэнь занял место хозяина, а Хань Даого устроился сбоку. Когда налили вино, велели Дайаню приглашать певиц. Вскоре плавной походкой, не спеша поднялись наверх Хань Юйчуань и Дун Цзяоэр и склонились в земном поклоне с полуоборотом к гостям.
   – Кого, думаю, позвали, а это, оказывается, вас, потаскушек, – заругался Боцзюэ. – Я же вас звал. Почему не явились? Ишь, возгордились! Проучить вас надо как следует. Не то совсем от рук отобьетесь.
   – Нас, брат, не испугают никакие ваши бесовские проделки! – засмеялась Дун Цзяоэр.
   – Любимая наложница, говорят, себя стеной из звериных голов обнесла, – сказала Хань Юйчуань. – Все зло отогнать хотела, да урода и выродила.
   – Куда ты, брат, их назвал? – спрашивал Ин Боцзюэ. – Нам У Хуэй с Ли Мином споют. А эти потаскухи зачем явились? Гони их в шею! Они в такой праздник заработают. Выпроваживай скорей! А то гостей упустят, без гроша останутся.
   – Что-то уж больно ты тут распоряжаешься! – оборвала его Хань Юйчуань. – Не ты нас звал и не к тебе пришли. Разорался. И не стыдно?
   – Ишь, какая задира! – не унимался Боцзюэ. – Кому ж ты петь собираешься, а?
   – Тебя, брат, должно быть, в бочку с уксусом сажали, вот тебя и забирает, – говорила Хань Юйчуань.
   – Это тебя забирает, потаскуха проклятая. Погоди выйдем, я тебе покажу. От меня не уйдешь. Не так, так этак возьму.
   – Это каким же манером? – полюбопытствовала Дун Цзяоэр.
   – А вот каким. Околоточному донесу, чтобы вас забрал за хождение по ночам. А на другой день господину Чжоу письмецо отправлю. Пальчики велю в тисках подержать. Несладко придется! Или вашим носильщикам паланкинов на три фэня поднесу. Напою вдрызг, и домой, потаскухи, не попадете. А средь ночи без гроша заявитесь, вам мамаша всыплет, будь здоров. Тогда посмотрим.
   – Поздно будет, домой не пойдем, у батюшки заночуем, – сказала Хань Юйчуань. – А то батюшку попросим, чтоб с посыльным проводил. У мамаши сотня медяков найдется. Так что ничего у тебя не выйдет, как ни брюзжи, раб никудышный!
   – Да, я раб! В дураках оставили. Что сбывал, то и получил, – признался Боцзюэ.
   Все рассмеялись. Потом певицы запели романсы о весне, а пирующие приступили к отвару.
   – Дядя Чжу идет! – объявил Дайань.
   Все смолкли. Появился Чжу Жинянь.
   – Ну и хороши друзья! – увидев сидевших за столом Боцзюэ и Сида, сказал Жинянь. – Сами пируют, а мне ни слова. Брат Се, ты, знать, и приглашение получил, что ж от меня скрывал? Я тебя в толпе обыскался.
   – Да я здесь тоже случайно, – отвечал Сида. – Смотрю, наверху играют, ну и пошел. Брат меня и оставил.
   Симэнь позвал Дайаня.
   – Ступай брату Чжу стул принеси, – распорядился он. – Внизу поставишь.
   Чжу Жинянь занял место ниже остальных. Ему дали чарку и палочки. Повар подал отвар с рисом, и все принялись за еду. Симэнь съел пирожок, пропустил ложку отвару и подвинул кушанья стоявшему рядом Ли Мину. Тот взял их и удалился.
   Между тем Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь и Хань Даого навернули за присест по внушительной чашке супу с потрохами, каждый уписал по солидному пирогу с начинкой и по пирожному с кремом. Вскоре на столе ради приличия был оставлен несъеденным один-единственный пирожок.
   Посуду убрали и подали вино.
   – Так где ж ты его бросил? – спрашивал Жиняня любопытный Сида. – Кто тебе сказал, что я здесь?
   – Да, видишь ли, я все тебя искал, – рассказывал Жинянь. – Потом мы с Ваном Третьим к Суню пошли. До того как у Сквалыги Сюя серебро просить, надо, думаем, Суня Молчуна отыскать. Пусть нам долговое обязательство составит. Язык у него, сам знаешь, ловко подвешен. А он не то написал…
   – Только меня, пожалуйста, не указывайте, – перебил его Сида. – Если хотите, сами с Сунем и поручайтесь. И мзду за посредничество себе берите. Мое дело – сторона. Так как же он написал?
   – Составь, говорю, уж как-нибудь половчее, – продолжал Жинянь. – А на случай возврата три условия поставь. Нет, не послушал моего совета. Пришлось самому заново писать.
   – Ну, а ты как же составил? Прочти! – попросил Сида.
   – Я бы так написал: «Составитель сего долгового обязательства Ван Цай, отпрыск полководца Вана…» Я не стал бы говорить «из-за нужды в средствах», а сказал бы проще – «нуждаясь в деньгах» и далее – «в присутствии Сунь Тяньхуа и Чжу Жиняня в качестве поручителей взял в долг у Сюя Сквалыги…» Тут я бы уточнил «– серебром триста лянов», не распространялся бы о процентах, а написал бы «на покупку цветов мэй пятьсот медяков с обязательством вернуть в будущем году…» Нет, «в будущем году», по-моему, оговаривать не стоит. Лучше будет выразиться так: «вернуть лишь при нижеследующих условиях: во-первых, в случае, если в бурю колодезным воротом убьет одинокого гуся в небе, во-вторых, если пересохнет река и рыбы будут биться на прибрежном песке, и в-третьих, когда размякнут подводные камни». А он сдуру написал «когда крыльцо начнет кланяться». А что, говорю, будем делать, ежели оно вдруг и в самом деле покосится, как в поклоне согнется? Устранил я такую оплошность и написал так: «Если не удастся найти должника и исчезнут поручители, считать сей документ необоснованным и утратившим силу». Потом добавил: «На сем обязательство и заканчивается».
   – Ловко написал, ничего не скажешь! – заметил Се Сида. – Растают камни, не докажешь, были они когда-нибудь или нет.
   – Легко сказать! – воскликнул Чжу Жинянь. – А вдруг засуха случится, реки пересохнут. Распорядится тогда двор реки очистить. Пойдут камень из рек на стройки вывозить, кирками бить. Так-то легко и в порошок раздробить, а что тогда? Долг возвращать придется.
   Все расхохотались.
   Вечерело. Зажгли фонари. Под стрехой висел затейливый фонарь-бараний рог с колокольчиками.
   Юэнян велела Цитуну с солдатами отнести Симэню четыре короба яств, сладостей и фруктов. Были тут золотистые абрикосы, огненно-красные гранаты, аппетитные оливы, сочные яблоки, ароматные и медовые груши, засахаренные финики, а также хрустящие жареные пирожки долголетия, кунжутные «слоновые глазки», поджаренные «фишки», медовые крендели, конфеты и пастила. Словом, редкостные яства.
   Симэнь позвал Цитуна.
   – Сударыни разошлись? – спросил он. – Кто тебя прислал?
   – Матушка Старшая велела отнести, – отвечал слуга. – Пир еще не кончился. Актеры четыре действия сыграли. Матушка Старшая в большой зале устроила угощение. Оттуда и потешные огни смотрели.
   – А много народу было?
   – Полна улица.
   – Я ж наказывал Пинъаню поставить солдат у ворот, чтобы не пускали посторонних.
   – Батюшка, а никакого беспорядка не было, – сказал Цитун. – Солдаты сдерживали толпу, мы с Пинъанем потешные огни зажигали. Потом, когда гостьи насмотрелись вдоволь, матушка меня к вам послала.
   Симэнь велел убрать со стола посуду и расставить яства. Повар принес новогодние пирожки с фруктовой начинкой. Певицы стали обносить пирующих вином, а Цитуна хозяин отпустил домой. Когда кубки наполнили подогретым вином, опять сели за стол.
   Ли Мин и У Хуэй запели романсы о празднике фонарей на мотив «Вешние воды»:
   Столица в праздник фонарей:

 
созвездиям цветных огней
смиренно звёзды вторят сверху.
Полна полночная луна,
напевами напоена
и брызжет радость фейерверком.
 

   На мотив «Веслом плеснули по реке»:

 
Всё в новогодней россыпи
фонариков цветных.
В верху, на звёздной простыне
кругла луна весны.
Как звёздная пародия
в каменьях балдахин.
Под тосты плодородия
бокалу быть сухим.
И шёлковыми гроздьями
девичьи пояса.
О, сколько вёсен пройдено
под птичьи голоса!
 

   На мотив «Седьмого брата»:

 
Все актёры играют искусно,
лицедейство наполнено чувством.
Номера остроумны, со вкусом,
рассмешат и серьезных, и грустных.
 

   На мотив «Настойка на лепестках сливы»:

 
Номер закончил разбойник-страшила,
Пляска прислужниц-девиц закружила,
Духов изменчивых дьявольский смех,
Мигом красотки сменили их всех.
Бой барабанный толпу зазывает,
Комик смешит – на ходулях шагает,
Все сообща веселятся, шумят,
Мускуса пряный влечёт аромат.
Кто-то стихи декламирует плавно,
Все осушают бокалы исправно.
 

   На мотив «Ликует Южноречье»:

 
Пусть в многолюдьи жизни,
я буду пьян и сыт,
Пусть яшмовые кисти
ласкают струны цитр.
Пусть фонари и звёзды,
пусть лица и луна,
Пока еще не поздно
себя испить до дна.
 

   После пения романсов пирующие принялись за сладкие новогодние пирожки-юаньсяо.^[625] Первым откланялся Хань Даого. Симэнь велел Лайчжао открыть нижние комнаты, повесить занавески и выносить раму с потешными огнями. Симэнь с гостями любовался зрелищем сверху, а Ван Шестая с певицами и женой Лайчжао, Шпилькой, смотрели внизу.
   Дайань с Лайчжао вынесли раму на середину улицы и подожгли огни. Зевак собралось неисчислимое множество.
   – Это начальник Симэнь огнями потешается, – шептали в толпе.
   Да и кто не придет поглазеть! И в самом деле, только взгляните, что это было за прекрасное зрелище!
   Букет огромный в полторы сажени. Под ним толпа ликует и шумит. На верхушке сидит журавль-отшельник. В клюве держит он «Багряное послание».^[626] Вот загорелась ветка. Послышался напев «Заросших гор». Луч холодного света тотчас достиг созвездий Ковша и Волопаса. Потом в самом зените взорвалась арбуз-хлопушка, светом озарив стоявшую внизу толпу. Казалось, тысячи раскатов громов землю потрясли. Вот лодки сборщиц лотосов вдогонки понеслись, своею яркостью с луною споря. Как будто золотой фонарь рассеял по небесной сини мириады звезд. Винограда синего бесчисленные гроздья как черный жемчуг гирляндами висят на хрустальной занавеске. Свистит повсюду «гегемона плеть». Вот «полевая мышь» забралась гуляющему в халат. На карусель нефритовых светильников как любо поглядеть, от бабочек серебряных и гусениц золотых глаз не оторвешь. Восемь бессмертных,^[627] прославленных и дальновидных, даруют долгоденствие. Семь святых карают нечисть, и демоны огнем объяты. Огни зеленые и желтые в воздухе кружатся. Эфир окутал землю, зарницы полыхают. Искрометные лотосы словно парчовый ковер. Тут хризантема рядом с орхидеей, горящие цветы и персиков опавших лепестки весну торопят. Палаты, терема, из-за которых не видно стало горных круч. А тут барабанщиков целый отряд. Он заглушил ликующей толпы восторг многоголосый. Вот «коробейник» весь в огнях и «разбойник» с разбитою вдребезги колесницей. Вот «судьи-демоны», их лица обожжены и грозен вид. А вот «засада-ловушка». Мчатся кони, бегут люди. Не разберешь, кто одержал победу, кто пораженье потерпел. Переживаний столько, что ждешь, когда же огни погаснут, хлопушки догорят.

 
Бег времени, не торопись, замри!
Пусть фонари – до самого рассвета,
Пусть плачут пёстрые марионетки,
А мы смеемся и не ждём зари.
 

   Ин Боцзюэ заметил, что Симэнь порядком выпил, а потому, поглядев потешные огни, спустился вниз. Там он увидел Ван Шестую и дал знать Се Сида и Чжу Жиняню. Они ушли, не простившись с хозяином.
   – Куда ж вы, дядя? – окликнул Ина Дайань.
   – Вот недогадливый какой! – зашептал на ухо слуге Ин. – Я ж тебе раньше говорил, в чем тут дело. Если я останусь, и другие будут сидеть, а что хорошего? Если батюшка спросит, скажи, мы ушли.
   Симэнь посмотрел на потешные огни и спросил, где Боцзюэ и остальные гости.
   – Дядя Ин с дядей Се ушли, – отвечал Дайань. – Я хотел было их удержать, а они велели вас поблагодарить и удалились.
   Симэнь ничего ему не сказал и позвал Ли Мина с У Хуэем.
   – Я вас сейчас не награждаю, – сказал он певцам, поднося каждому по большому кубку вина. – Шестнадцатого приходите. Будут дядя Ин, приказчики и служащие.
   – Позвольте вам сказать, батюшка, – опускаясь на колени, начал Ли Мин. – Шестнадцатого нас с У Хуэем, Цзо Шунем и Чжэн Фэном звали к новому правителю Дунпина его сиятельству господину Ху. У вас, батюшка, мы сможем быть только к вечеру.
   – Ничего, мы как раз вечером и собираемся пировать, – отвечал Симэнь. – Только не задерживайтесь.
   – Что вы, батюшка! – заверили его певцы и, стоя на коленях, осушили свои кубки, потом раскланялись и ушли.
   – Завтра будут дамы пировать, – сказал Симэнь. – Гуйцзе и Иньэр петь будут. И вы приходите.
   Они с певицами вышли от Симэня, но не о том пойдет речь. Симэнь наказал Лайчжао, Дайаню и Циньтуну убрать со стола и погасить фонари, а сам отправился в дальние покои.
   Тем временем сын Лайчжао, Тегунь, играл во дворе и любовался огнями. Когда же Симэнь ушел, он вбежал наверх, где его отец убирал со стола поднос с мясом, кувшин вина и сладкие пирожки. Тегунь схватил со стола засахаренные орехи и бросился к матери. Шпилька дала ему затрещину и не пустила во двор.
   Из комнаты донесся смех. Тегунь решил, что там певицы, но дверь была заперта. Тогда Тегунь заглянул в щелку. Комнату освещал фонарь. Симэнь с Ван Шестой предавались утехам. Симэнь был навеселе. Уложив Ван на постель, он снял с нее штаны и, приладив подпругу, начал охоту за цветком с заднего дворика. Не одну сотню раз, гремя доспехами, нападал он, тяжело дыша. Казалось, вот-вот сломается кровать, так громко она скрипела.
   Пока малыш наблюдал это сражение, к двери подошла Шпилька. Увидев его притаившимся под дверью, она дала ему оплеуху.
   – Вот горе мое! – заругалась она. – Хочешь, чтобы тебя, негодник, опять до полусмерти избили, а? Где тебя носит?
   Шпилька протянула сыну новогодних пирожков и больше не пускала из дому. Испуганный Тегунь лег спать.
   А Симэнь долго еще сражался с Ван Шестой. Тем временем Дайань покормил носильщиков паланкина. Потом, проводив Ван Шестую до дому и вернувшись на Львиную, он и Циньтун с фонарями сопроводили домой хозяина.
   Да,

 
Ты не досадуй по утру, что вновь зашла луна,
Ведь аромат неведомый успел испить сполна.
 

   Тому свидетельством стихи: