Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   Тут появилась Сяоюй и позвала Гуйцзе ужинать.
   – Матушка скучает одна, – сказала она. – Приглашает вас, сестрица, и мамашу Ли зайти и развеять тоску. А у вас тут вон, оказывается, какое веселье.
   Цзяоэр и Гуйцзе сразу направились к Юэнян, за ними потянулись и остальные. Цзиньлянь хотелось было заглянуть в сад, и она последовала за остальными.
   – Да, молиться надобно с усердием, – говорила, обращаясь к падчерице Юэнян, – но и за ребенком следует смотреть в оба. А то доверься этим бабам шальным, вынесут да и ладно. Так-то и зверь, чего доброго, растерзает.
   Только она сказала, вошла Гуйцзе. Они втроем сели ужинать, но не о том пойдет речь.
   После молитвы Симэнь обливался потом. Поспешно сняв с себя парадное платье, он пошел проведать Гуаньгэ.
   – Сынок! – склонившись над колыбелью и гладя ребенка, говорил он. – Я за тебя молился Духу Земли. – Он обернулся к Пинъэр. – Ему лучше! Пощупай лобик: слава Небу и Земле, у него жар спал.
   – Какое чудо! – воскликнула Пинъэр. – Только мы обреклись молиться, ему сразу полегчало. И жар спал, и глазки больше не закатывает, и озноб прошел. А еще говорили: старая Лю, мол, ничего не понимает.
   – Молебен в монастыре отслужим, и совсем поправится, – говорил Симэнь.
   – А тебе, отцу, больше всех достается, – заметила Пинъэр. – Оботрись и садись ужинать.
   – Еще ребенка напугаю. Пойду, там поем.
   Симэнь пошел к Цзиньлянь и уселся в кресле.
   – У меня боль такая, будто грыжа развоевалась, – говорил он.
   – Это отчего же? – засмеялась Цзиньлянь. – Уж не от усердия ли твоего? Попроси, пусть кто-нибудь за тебя домолится.
   – А ты права! – подхватил ее мысль Симэнь и велел Чуньмэй позвать Чэнь Цзинцзи. – Попроси зятюшку. Скажи, пусть за батюшку помолится и свершит сожжение раскрашенных изображений божеств с конями на цветной бумаге.
   Между тем Цзинцзи после нескольких чарок, поднесенных Цзиньлянь, боясь, как бы не заметили слуги, выпил еще не одну чарку купленного легкого вина, опьянел окончательно и, свалившись прямо в лавке, громко захрапел. Циньтун так его и не добудился.
   – Спит он, – докладывал Симэню слуга. – Я его так и не добудился.
   – Вот негодник! – разозлился Симэнь. – Людей попросишь, они норовят и за соседним домом присмотреть, а этому и на свое хозяйство наплевать. Завалиться в такую рань! – Симэнь послал к хозяйке Чуньмэй. – Ступай, скажи дочери: батюшка, мол, занедужил, просят зятя за себя помолиться. А то, скажи, он там разоспался.
   – Вот нескладный! – воскликнула падчерица. – Я сама за ним схожу.
   Она вышла из комнаты. Юэнян послала вслед за ней и Сяоюй. Цзинцзи протер глаза и вышел к жене.
   – Ты чего так кричишь? – спрашивал он.
   – Тебя батюшка помолиться вместо него просит, – отвечала жена. – Циньтун не добудился, меня послал. Матушка Сяоюй велела тебя будить. Пойдем, пойдем!
   Так, то подталкивая, то поддерживая, она, наконец, привела мужа в залу, а сама пошла к себе. Сяоюй доложила Юэнян и Симэню. Тот распорядился, чтобы Циньтун с Дайанем дождались конца службы и проводили Цяня, а сам отправился на ночь к Цзиньлянь, но не о том пойдет речь.
   Между тем Цзинцзи, ослепленный ярким пламенем свечей, окончательно пришел в себя и, вытаращив глаза, увидел, как Слюнявый берет вознаграждение. Они обменялись приветствиями. Цянь в ожидании угощения велел Циньтуну нести фонарь и направился в покои Пинъэр, Инчунь взяла благовония и, войдя в комнату, передала их кормилице Жуи. Та покурила ими над младенцем и вышла. Цянь Слюнявый, держа изображение духов и касаясь Гуаньгэ рукой, сотворил молитву и вернулся в залу.
   Чэнь Цзинцзи молился, а Слюнявый сжигал изображение раскрашенных изображений божеств с конями на цветной бумаге. Когда он бросил в огонь дщицу с молитвенным обращением к духам, показались линии, обозначающие Небо.
   – Раз дщица явила небесные врата, стало быть, поправится младенец через день-другой, – сказал Слюнявый. – Если и повторятся приступы, ничего страшного не случится.
   После того, как обряд был совершен, возлили жертвенное вино.
   Голод и жажда мучили Слюнявого Цяня все время, пока Дайань готовил посуду, а Циньтун накрывал на стол. За компанию с Цянем сел Чэнь Цзинцзи. После угощения, рассыпаясь в благодарностях, Слюнявый удалился, а Цзинцзи пошел к себе. Пинъэр послала горничную Инчунь с жертвенной снедью и фруктами к падчерице, и та благодарила ее, но не о том пойдет речь.
   Выйдя от Юэнян, старая Лю неподалеку от ворот повстречала в дым пьяного Цяня с фонарем в руке.
   – А, наставник Цянь! – протянула Лю. – Награду получил? Поделился бы со старухой-то, а?
   – А ты тут при чем? – обрезал ее Слюнявый.
   – Я ж на чашке воды гадала, тебе, старику, помогала, а ты меня со счетов сбрасываешь, да? – набросилась Лю. – Теперь убей, пальцем не шевельну.
   – Ну и ловка ж ты, сводня! – стоял на своем Слюнявый. – Зубы-то мне не заговаривай! Чушь не городи! Где ж ты мне помогала? Меня в этот дом столько лет приглашают! С какой стати наградой делиться?!
   – Чтоб тебя голод скрутил, демон проклятый! – указывая на Слюнявого пальцем, ругалась старуха. – Только приди за мной!
   Так они ругались еще некоторое время, но не о том пойдет речь.
   На другой день Симэнь встал рано утром и велел слугам сопровождать его в монастырь. Одни несли свиную тушу барана, другие – парадные одежды. По прибытии в монастырь переполошившиеся монахи тотчас же приготовили Симэню подстилку и начали читать молитвы. Симэнь облачился в парадное платье, помолился, потом вытянул гадательный жребий и протянул его монаху. После чаю монах разъяснил ему знаки жребия.
   – Жребий предвещает счастье. Скорбящий скоро поправится. Оберегайте его от дальнейших приступов недуга.
   Симэнь отблагодарил монахов деньгами и направился домой. Когда он спешился у ворот, ему доложили об Ин Боцзюэ, ожидавшем в крытой галерее.
   – Присаживайся! – сказал Симэнь. – Я сейчас приду.
   Он пошел к Пинъэр, рассказал ей о содержании жребия и воротился в крытую галерею.
   – Как дела, посредник? – спросил Симэнь. – Много тогда прикарманил? Хоть пригласил бы когда.
   – А почему именно я должен приглашать? Се Цзычуню тоже кое-что перепало, – посмеивался Боцзюэ. – Ну, да ладно! Вот куплю закусок, тогда и угощу.
   – Ты и всерьез подумал? – усмехнулся Симэнь. – Нет, брат, мне твоего не нужно. Я так, чтобы тебя выпытать.
   – Кстати! – начал Боцзюэ. – Ты нынче, говорят, свинью с бараном в жертву принес? В монастыре был? Богатые жертвы! А брату младшему так ничего и не поднесешь?
   – Ты прав! – подхватил Симэнь и кликнул Циньтуна: – Ступай дядю Се пригласи.
   Симэнь велел поварам готовить закуски. Боцзюэ ждал прихода Се Сида с нетерпением.
   – Давай начнем пока! – не выдержал Боцзюэ. – Ишь как возгордился! Не дождешься его!
   Они сели за стол и наполнили чарки.
   – Дяди Се нет дома, – доложил прибывший наконец Циньтун.
   – Где ты пропадал? – спросил Симэнь.
   – Дядю Се разыскивал, – отвечал слуга.
   Боцзюэ провозглашал тосты за спасение Гуаньгэ, чем очень порадовал Симэня.
   – Все время я тебе, брат, надоедаю, – заговорил Боцзюэ. – Неловко мне перед тобой. Хочу пригласить тебя завтра или послезавтра ко мне на скромное угощение. Будут братья. Выпьем по чарочке. Не против, а?
   – На посредничестве нажился и давай деньгами сорить, – заметил, смеясь, Симэнь. – Зачем тратиться? Свинина с бараниной у меня остались. Я тогда тебе пошлю.
   – Как ты, брат, любезен! – воскликнул благодарный Боцзюэ.
   – А певцов уж сам позови, – предложил Симэнь.
   – Разумеется! Только помощников у меня нет.
   – Мы люди свои! – успокоил его Симэнь. – Каждый своих слуг пошлет. Я Циньтуну с Дайанем велю помочь.
   – Тогда все будет в порядке!
   Они посидели еще немного и простились.
   Да,

 
Когда захочет человек
две жизни в пиршествах провесть,
Всего, – живи хоть целый век, –
их будет тысяч тридцать шесть…^[803]
 

   Хотите знать, что было потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
ИН БОЦЗЮЭ ПРИНИМАЕТ ДРУЗЕЙ В ПРИГОРОДНОМ ПОМЕСТЬЕ
ДОКТОР ЖЭНЬ ОБСЛЕДУЕТ БОЛЬНУЮ В ДОМЕ ВЛИЯТЕЛЬНОГО ЛИЦА

   Грядущих дней теченье не предскажешь,
   Однако в час веселья иногда
   Нежданная, негаданная вовсе,
   Стучится к людям горькая беда.
   Красавице – несчастье выпадает,
   Одна она тоскует у окна,
   Гуляка буйным радостям отдался,
   Ему уж мало сельского вина,
   Наскучило торчать под абрикосом,
   Желает перемены он – и вот
   Теперь средь померанцев у колодца
   Ждет, что напиток редкий обретет.
   Есть в жизни радость, есть в ней и печали,
   То ласка от нее, то боль обид,
   То вдруг весенним ветерком обдует,
   То ледяной крупой запорошит.

   Так вот. Встал Симэнь утром и, выйдя из спальни Цзиньлянь, велел Циньтуну с Дайанем отнести свиные ножки и баранину к Ин Боцзюэ.
   Когда слуги пришли к Боцзюэ, тот только что вернулся домой после вручения приглашений гостям.
   – Будьте так добры! Милости прошу! – то и дело повторял он, пока не скрылся за дверью, и принялся писать.

   «Сколько раз причинял я Вам хлопоты, и на сей случай опять Вы не обошли меня щедрой милостью своею, за что приношу Вам искреннейшую благодарность.
   Прошу Вас, брат, незамедлительно пожаловать ко мне, дабы всем вместе отбыть за город, где Вас ожидает увеселение».

   Ин Боцзюэ вышел из дому и передал приглашение Дайаню.
   – Ничего не надо писать! – сказал Дайань. – Нас батюшка прислал помочь вам. Мы не можем отлучаться.
   – Дорогие вы мои! – воскликнул, улыбнувшись, Боцзюэ. – Неловко мне, право слово, утруждать вас. Совесть не позволяет.
   Боцзюэ убрал записку в рукав.
   – А где пир будет? – спросил Дайань. – Мы столы бы пока приготовили, а то запылились, наверно.
   – Дорогой мой! – говорил Боцзюэ. – Столы, верно, протереть надобно. Мы уж сначала дома закусим, а потом за город поедем веселиться.
   – Неплохо придумано! – заметил Циньтун. – Чем коробы с закусками туда тащить, да еще вино, посуду… Куда удобнее дома попировать.
   – То-то и оно! Смышленые вы ребята! – воскликнул Боцзюэ. – Вы мои мысли читаете! Работает, вижу, у вас смекалка!
   – Ну, хватит болтать! – заключил Дайань. – Пора за дело браться.
   – Да, да! – подхватил Боцзюэ. – Или пахать, или в дуду играть.
   Не успели слуги управиться, как в воротах, покачиваясь, показался первый гость. Им оказался Бай Лайцян. Завидев Боцзюэ, он сложил в знак приветствия руки.
   – Как, гляжу, для тебя, брат, стараются ребятки! – увидев слуг Симэня, заговорил Бай.
   – Завидки берут? – спросил Боцзюэ и рассмеялся.
   – Кого да кого зовешь? – спросил Бай.
   – Никого новеньких! Братьев на чашку чаю и только.
   – Вот и хорошо! Пировать в чужой компании терпеть не могу! Среди своих только и выпить да поразвлечься. Правда, без певиц не обойтись. И без Ли Мина с У Хуэем тоже.
   – Кому ты доказываешь?! – воскликнул Боцзюэ. – Я и сам понимаю что к чему. Как это пить втихомолку?! Ты когда-нибудь видал, чтобы я пил под сухую?
   – Точно! Сущая правда! – поддакивал Бай. – Не мне тебя учить, что к чему. Да, постой! Ты уж меня пожалей! От штрафных избавь. Я вчера вечером горькой обпился. Горло жжет, терпенья нет. Мне только бы чаю с супом пропустить.
   – Вино, брат, вином и лечат, – говорил Боцзюэ. – Выпьешь, ничего с тобой не случится. У меня как-то тоже горло объело. И что же? Пропустил несколько чарок – все как рукой сняло. Отличное средство – поверь мне!
   – Горло лечить ты, вижу, мастер, – продолжал Бай, – а как насчет желудка?
   – Да ты что, не завтракал, что ли? – спросил Боцзюэ.
   – Ты брат, близок к истине, – отвечал Бай.
   – Так в чем же дело? – воскликнул Боцзюэ и бросился в дом.
   Он вынес тарелку пирожных и тарелку ароматных лепешек с кипящим чайником и поставил перед Бай Лайцяном.
   – Чудные лепешки! – приговаривал Бай, уплетая одну лепешку за другой, пока не съел все до единой.
   – Пирожные тоже неплохи! – потчевал Боцзюэ.
   Бай Лайцян, аппетитно чавкая, очистил и тарелку пирожных. Циньтун с Дайанем тотчас же собрали посуду и протерли стол, который заблистал как и прежде.
   – Как чистоту блюдут! – заметил Бай. – Ну что ж братья не идут? Чем раньше бы начали, тем дольше пировали. Заберутся в свои углы, не вытащишь.
   Боцзюэ заглянул в окно. В ворота входил Чан Шицзе. Циньтун подал чай. Чан Шицзе сложенными руками приветствовал присутствующих.
   – И ты здесь? – заметив Циньтуна, сказал он.
   Слуга только улыбнулся.
   После чаю они встали из-за стола немного размяться. Внимание Бай Лайцяна привлекли лежавшие на буфете шашки.
   – Давай сыграем, – предложил он Чан Шицзе.
   – Я вспотел с дороги, дух никак не переведу, – отвечал тот. – Раздеться бы да веером обмахнуться, а ты играть. Ну да ладно. Давай партию сыграем.
   Они расставили шашки и сели за игру.
   – На угощение играть собираетесь? – спросил Боцзюэ.
   – Прибавил я, брат, тебе заботы! – начал Бай. – Мне бы уж выиграть, что ли, и на душе полегчало бы. А то и живот пустой, и поесть всласть нельзя. А выиграю, по крайней мере благодетелем почтут.
   – А какой из меня хозяин! – вставил Боцзюэ. – Вы тоже, братья, давайте! И свою лепту внесите!
   Он засмеялся.
   – Легко сказать! – продолжал Бай. – А за что ни возьмись, все серебра стоит.
   – Я ни гроша не захватил, – заявил Чан Шицзе. – Вот разве что веер. В закладной цяня два иль три дадут. А со временем можно выкупить.
   – А у меня с собой выигрыш, – подхватил Бай и вынул платок. – Дорого стоит! Давай разыграем!
   Они передали вещи Боцзюэ. Тот рассмотрел сперва крапленный золотом веер из белого бамбука со стихами и рисунками. Планки у него, правда, оказались старые. Потом развернул новый шелковый платок с ярким узором.
   – Ничего, пойдут! Начинайте! – заключил Боцзюэ и убрал вещи.
   Игроки начали партию. Циньтун с Дайанем, пользуясь отсутствием хозяина, встали сзади них и следили за ходом игры.
   – Расторопные вы мои! – кликнул слуг Боцзюэ. – Будьте добры, заварите чайку, а!
   Циньтун скорчил Дайаню рожу и пошел кипятить чай.
   Положение у Бай Лайцяна и Чан Шицзе было примерно одинаковое. Правда, Чан Шицзе играл немного лучше. Зато Бай Лайцян был мастак менять ходы и переставлять фигуры. Только его фигуры оказались под угрозой, Чан Шицзе стал ждать перетасовок. Так оно и вышло. Бай Лайцян отказался от своего хода и стал передвигать одну фигуру за другой.
   – Ошибся я! Говорю ошибся! Не так пошел, понял? – говорил он скороговоркой, рукой загородив от Чана чуть ли не всю доску.
   – Брат! – звал хозяина Чан Шицзе. – Иди скорей на помощь!
   – Что за шум? – спрашивал опрометью подоспевший Боцзюэ.
   – Гляди, только ход сделал, тут же фигуры четыре передвинул, – объяснял Чан. – А теперь опять перетасовывает. Нет, так дело не пойдет! Брат, будь судьей! Что это за самоуправство?!
   Бай Лайцян весь побагровел. На висках выступили синие жилы,
   – Я не успел ходу сделать, а он фигуру смахнул, – с пеной у рта кричал он. – Видел, хорошо видел, как ты рукой доску загораживал. Глаза мне отвести хотел, да? Да я только пройти собирался, я фигуру еще не поставил. Нет, говорю, передумал, а ты, знай, на своем настаиваешь. Меня винить нечего!
   – Раз пошел, значит пошел, – говорил Боцзюэ. – Нечего ходы назад брать. Смотрите, чтоб этого больше не было!
   – Ладно, так и быть! – согласился Чан Шицзе. – Меняй ход, но чтоб это было в последний раз. Слышишь, Бай Лайцян? Я тебя предупредил, сынок.
   – Никудышный ты игрок, Чан Шицзе! – засмеялся Бай. – А на меня ты зря клепаешь.
   Пока они спорили, прибыл Се Сида. Циньтун угостил его чаем.
   – А вы, гляжу, в шашки сражаетесь? – начал Се Сида. – Давайте, давайте. Я погляжу.
   Появился и У Дяньэнь. После взаимных приветствий и обычных реплик Дяньэнь спросил:
   – На что ж играете?
   Боцзюэ показал веер и платок.
   – Все равно партию надо доиграть! – поддержали все собравшиеся.
   – Братец! Давай кончать! – предложил Бай Лайцян. – Чего зря раздумывать?!
   Чан Шицзе стал обдумывать ход, а У Дяньэнь и Се Сида решили заключить пари.
   – Выиграет брат Чан! – заявил Се Сида.
   – Нет, проиграет! – возразил У Дяньэнь.
   Они ударили по рукам на чарку вина.
   – Смотри, не выиграл бы твой никудышный, – приговаривал Чан.
   – Неужели мне придется подарить тебе свой платок? – говорил Бай, краснея.
   – Очень может быть! – заключил Чан.
   Они сделали еще несколько важных ходов и начали подсчет фигур. Бай Лайцян насчитал их пять, тогда как Чан Шицзе обнаружил только две.
   – Твой проигрыш вот в этих трех фигурах, – повторял Бай, желая всучить их Чану.
   Когда же Бай обратился к своим фигурам, их недосчитывалось целых пять.
   – А я верно решил исход! – воскликнул Се Сида и, указывая на У Дяньэня, продолжал: – Тебе пить штрафную. Погоди, полной меркой налью.
   У Дяньэнь улыбался, но не возражал. Боцзюэ вручил Чан Шицзе веер с платком. Тот спрятал платок в рукав, потом не спеша раскрыл веер, горделиво помахался, почитал стихи и посмотрел рисунки. Все рассмеялись.
   Вбежал Дайань и доложил о прибытии У Иньэр и Хань Цзиньчуань. Поддерживая друг дружку, вошли весело улыбающиеся певицы и, низко кланяясь, приветствовали собравшихся. Бай Лайцяну не терпелось продолжить игру, но его подняли на смех.
   – Хватит! – говорил Боцзюэ. – Обождем старшего брата, поедим и в поместье гулять отправимся. Сколько можно играть! Будет уж тебе!
   Циньтун быстро собрал шашки, и все сели за чай.
   – Пора бы уж и брату пожаловать, – говорил Боцзюэ. – Чего допоздна тянет? Некогда будет и повеселиться.
   Только он договорил, прибыл Симэнь в сопровождении четверых слуг. Когда он явился в парадном облачении, все повставали с мест. После приветствий ему предложили сесть. К нему подошли певицы и отвесили земные поклоны, за ними последовали Ли Мин и У Хуэй.
   Ин Боцзюэ торопил Циньтуна с Дайанем скорее подавать кушанья. На столе появились всевозможные специи: ароматный тыквенный соус, соя, пропитанный маслом перец с уксусом, сладкий чеснок, маринованные ростки бамбука, острая подливка, подливки из имбиря и душистых грибов. Когда Симэнь разместился за столом, Циньтун с Дайанем забегали пуще прежнего, выказывая все свое умение и прыть.
   – Спасибо ребятам! – говорил, обращаясь к Симэню, Боцзюэ. – Горы своротили. И досталось же им нынче!
   – Ленились, небось? – заметил Симэнь.
   – Нет! Ловкие ребята, что и говорить! – хвалил Боцзюэ.
   – Испокон веков ведется, – подхватил Се Сида, – у сильного полководца слабых солдат не бывает. Еще бы, с такими ребятами и заботы мало.
   Слуги поставили огромный кувшин вина и начали выносить еду и закуски. В один миг на столе появилось не менее двух десятков блюд. Были тут жареное мясо с чесноком и плодами личжи, отварная телятина с жареным луком, перцем и можжевелом, рыба, курятина, маринованная утка и потроха. Нельзя описать всего разнообразия красочных яств! Ведь у кого только не обедал на своем веку Ин Боцзюэ, у кого только не пировал! Вот откуда он и приобрел блестящие познания в кулинарном деле, вот почему и пестрел его стол отменными деликатесами.
   Гости вооружились палочками и аппетитно зачавкали, то и дело вздымались большие кубки.
   Хань Цзиньчуань предпочитала постные закуски, а до мясного даже не дотронулась. Это не ускользнуло от зоркого взора Ин Боцзюэ.
   – А ты чего из себя строишь? – обратился он к певице. – Теперь ведь не пост! Жил-был один постник. За всю жизнь скоромного в рот не взял, а когда умер, загробному владыке сказал: «Я только постным питался. Со мной и обращаться надо как с благочестивым». «А я почем знаю, что ты ел, – отвечает владыка. – Живот разрежем, видно будет». Разрезали постника, а у него одни слюни в животе. А все оттого, что другие ели, а он глядел да слюни глотал.
   Все повалились от хохоту.
   – За такие слова, гляди, язык бы тебе на том свете не вырвали, – сказала Цзиньчуань.
   – Это блудницам языки вырывают, – говорил Боцзюэ. – Потому что они целуются, а сами языком шевелят, чтоб человека распалить.
   Опять раздался хохот.
   – Может, за город прогуляемся, а? – предложил хозяин.
   – С великим удовольствием! – воскликнул Симэнь.
   – С удовольствием! – поддержали остальные.
   Боцзюэ велел Дайаню и своим слугам отнести два короба закусок и жбан вина к реке. Еду погрузили в небольшую лодку, а себе наняли лодку побольше и отчалили в сторону южных городских ворот.
   – Причаливай! – крикнул, наконец, Боцзюэ, когда лодки приблизились к поместью придворного смотрителя Лю, в трех с лишним десятках ли от города.
   Гости подхватили Хань Цзиньчуань и У Иньэр и сошли на берег.
   – А куда мы теперь направимся? – спросил Симэнь.
   – Да вот в поместье его сиятельства Лю, – отвечал Боцзюэ. – Чем плохо?!
   – Ну что ж, пойдем туда! – отозвался Симэнь.
   Гости заглянули в залу, прошли по длинному извилистому коридору, по глухим тропкам, углубились в густую рощу и в декоративные заросли бамбука. Не пересказать всех красот парка.
   Только взгляните:
   Густы зеленые кипарисы, строен высокий бамбук. Душистые травы зеленым с яркими узорами ковром покрыли сад. Как у танцовщицы бахрома плавно колышутся плакучей ивы нежные ветви. Рядами тянутся, причудливо кружась, перила, каменные балюстрады. Прекрасны цветники редких цветов, а их несметное число. Тихи оконца, сокрытые под сению дерев. Слышатся пташек дивные трели, то будто запели хором свирели. Да, великолепие здесь Императорского Сада, в Ясной Столице^[804] не лучше пейзаж! Со всех краев сюда стекаются ценители природы, прогуливаются дамы не спеша. Просторы необъятны, радуют, бодрят, усталость отгоняя прочь. Без преувеличения скажу: зрелище неповторимое в своем великолепье!
   Рука об руку с Хань Цзиньчуань и У Иньэр Симэнь обошел чуть ли не все уголки сада. Досыта насмотревшись, они завернули в беседку Вьющихся роз, и сразу повеяло приятной прохладой. Стоял стол, а по обеим сторонам огромные каменные диваны так и располагали к отдыху. Все расселись, и Боцзюэ велел слугам во главе с Циньтуном принести с лодки вино, закуски, посуду и духовую печь. Расположившись под зеленой сенью, первым делом выпили чаю. В разговоре речь зашла о Суне Молчуне и Рябом Чжу.
   – И они бы теперь с нами пировали, – заметил Чан Шицзе. – Да на вот тебе!
   – Чего хотели, то и получили, – сказал Симэнь.
   – Значит, тут и остаемся? – спросил Боцзюэ.
   – Можно и тут! – поддержал Бай Лайцян.
   Они начали усаживаться. Симэнь занял почетное место. По обе стороны от него расположились певицы. Неподалеку у декоративного камня пристроились Ли Мин и У Хуэй. Один заиграл на лютне, другой ударил в кастаньеты. Послышалась песнь на мотив «Цветок нарцисса»:

 
По воле мамаши моей
Он храму огня поклонился,
И пламени столб закружился,
И утки в испуге скорей
Взвились над горящим гнездом.
Стал сир, неуютен мой дом.
Звенит золотая подкова,
Коня оседлав боевого,
Тщеславьем чинов опален
Уходит любимый, и стон
Разорванных струн мчится вслед.
Бренчат мои гусли без ладу,
В колодец – во тьму и прохладу
Летит драгоценный браслет
И вдребезги бьется о камни. Дон-дон…
 

   Певцы умолкли. Пир продолжался на берегу пруда. Гости сидели на расстеленном ковре. Опять взметнулись кубки, пошла игра на пальцах и в краски. Царило неподдельное веселье.
   – Почему ж Дун Цзяоэр, негодница, не пришла? – спросил Симэнь.
   – Вчера сам ходил ее звать, – говорил Боцзюэ. – Гостя, говорит, провожу и к обеду приду. Если б знала, где мы, сейчас бы пожаловала.
   – Ты, брат, выходит, сам виноват, – упрекнул хозяина Бай. – Что ж ты ей не сказал, где мы будем?
   Симэнь наклонился к Бай Лайцяну и зашептал на ухо:
   – Давай Попрошайку разыграем, а? Поспорим: если она в полдень не придет, каждый нальет ему по три больших чарки.
   Бай объяснил Ину условия пари.
   – Ну и что ж! Я согласен! – заявил Боцзюэ. – А если она придет, каждый из вас по три чары выпьет, идет?
   Заключили пари. Дун Цзяоэр не показывалась. Боцзюэ только нервно посмеивался. Тогда Бай Лайцян, Се Сида и Симэнь с певицами пошептались и порешили так. Симэнь будто бы по нужде отойдет и велит Дайаню объявить: Дун Цзяоэр, мол, прибыла. Дайань сразу смекнул, в чем дело, и немного погодя, когда Боцзюэ впал в отчаяние, он влетел к пирующим и объявил:
   – Барышня Дун пожаловала! Не знаю, как ей удалось разыскать!
   – Моя почтенная прапрабабушка! – воскликнул Боцзюэ. – Не переживу этой радости! Говорил, она придет. Вина скорей! Каждому три чарки!