Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   – Мы и так немало выпили, тетушка, – отвечала Чуньмэй.
   – Да что вы! Не обижайте уж нас! – Хозяйка обернулась к тетушке Хань. – Соседушка дорогая! Ты ведь тоже хозяйка! Попотчуй барышень. Что же так-то сидеть? – Она позвала дочь Чжанъэр. – Налей-ка барышне Третьей, и у барышни Четвертой чарка почти пустая.
   – Я вообще не пью, – сказала Ланьсян.
   – Голодные вы у меня остались, барышни, – говорила хозяйка. – Не нашлось вам лакомства по вкусу. Не осудите, прошу вас. Хотелось мне позвать уличных певцов, да побоялась, как бы батюшка не услыхал. Скучно живем! Да разве перечесть все горести бедняков!
   В дверь постучал Циньтун. Все долго не откликались.
   – Кто там? – наконец спросила Чжанъэр.
   – Это я, – ответил Циньтун. – Мне с барышнями поговорить надо.
   Чжанъэр открыла дверь и впустила слугу.
   – Матушки воротились? – сразу спросила Юйсяо.
   Циньтун глядел на нее, улыбаясь, и молчал.
   – Вот зубоскал! – сказала Юйсяо. – Его спрашивают, а он зубы скалит и ни слова.
   – Матушки пока в гостях, – наконец заговорил Циньтун. – На улице снег. Меня за шубами послали.
   – Шубы в золоченом сундуке, – объяснила Юйсяо. – Пусть Сяоюй достанет.
   – Сяоюй к тебе посылает.
   – Ну вы подумайте! – возмутилась Юйсяо. – Что ж она, сама не знает?!
   – Раз у ваших матушек есть шубы, вы и давайте, – сказала Чуньмэй. – У моей матушки нет, и я никуда не пойду.
   – Для матушки Третьей у Сяолуань спроси, – сказала Ланьсян.
   Инчунь достала из-за пояса ключи и протянула Циньтуну.
   – Пусть Сючунь в кладовой возьмет.
   Циньтун вернулся в дальние покои. Сяоюй и Сяолуань передали ему узлы с шубами Юэнян и Юйлоу. Слуга пошел дальше, но тут ему повстречался Дайань.
   – А ты зачем пришел? – спросил Циньтун.
   – Еще спрашиваешь! – буркнул Дайань. – Все из-за тебя! От матушки такой нагоняй получил! За шубой для матушки Пятой послали.
   – А я пойду для Шестой возьму, – сказал Циньтун.
   – Ступай, а потом здесь меня обожди, – наказал Дайань. – Вместе пойдем, а не то еще раз достанется.
   Дайань вошел в покои Юэнян. Сяоюй все еще сидела на кане, грелась у жаровни и грызла семечки.
   – Опять тебя принесло! – воскликнула она, увидев Дайаня.
   – А, ты опять за свое! У, зла не хватает! – Дайань рассказал, как его отругала Юэнян, и продолжал. – Раз Циньтун пошел, ну я и остался. Так я, она говорит, посыльных завел. А у матушки Пятой нет шубы, вот меня и послали. Сказали, в большом шкафу. Ту, что Ли Чжи в счет долга принес. Давай, я захвачу.
   – А Юйсяо все ключи с собой взяла, – отвечала Сяоюй.
   – Сейчас Циньтун придет, его и пошлю, – сказал Дайань. – А я к огоньку присяду пока, ногам дам покой.
   Сяоюй пододвинулась, и Дайань сел с краю на кан, прижавшись к Сяоюй.
   – В кувшине вино осталось, – сказала служанка. – Я сейчас подогрею.
   – Не прочь воспользоваться твоим гостеприимством! – проговорил Дайань.
   Сяоюй слезла с кана и поставила кувшин на жаровню, потом достала соленой гусятины и налила в чарку вина. Никого не было, и они, обнявшись, пили вино и дарили друг дружке поцелуи.
   Вошел Циньтун, и Дайань предложил ему чарку, а потом послал к Юйсяо за шубой для Цзиньлянь. Циньтун положил узлы и отправился к жене Бэнь Дичуаня.
   – Вот арестантское отродье! – заругалась на него Юйсяо. – Опять тебя принесло!
   Сама она не пошла, а наказала, чтобы Сяоюй взяла ключ во внутренней комнате. Сяоюй открыла комнату, достала связку ключей, но, сколько ни старалась, ни один ключ не подходил. Опять Циньтун побежал за Юйсяо.
   – Да это совсем не те! – заругалась Юйсяо. – Ключ от шкафа у матушки под постелью спрятан.
   – Привязали ее там, должно быть, негодницу, – ворчала Сяоюй. – Людей гоняет, покою не дает.
   Открыли шкаф, но шубы там не оказалось.
   Пришлось Циньтуну снова идти спрашивать у Юйсяо.
   – Вконец измотают эти барышни! – кипел он от злости, бегая туда-сюда. – Чтоб их холера скрутила! Помереть в одночасье не дадут.
   – Ну и достанется нам теперь от матушки! – сказал он Дайаню. – Она про ключи и слушать не будет. Мы во всем виноваты останемся.
   Опять Циньтун вызвал Юйсяо.
   – Нет в матушкином шкафу шубы, – заявил он.
   – Ой, я совсем забыла, – немного подумав, засмеялась она. – Она ж в другом шкафу висит.
   Циньтун бросился к Сяоюй.
   – Ей, потаскушке, совсем, видно, хахаль голову закружил, – ругалась Сяоюй. – Шуба тут висит, а она туда посылает.
   Она достала шубу и завернула ее в узел вместе с шубой дочери Симэня.
   Дайань с Циньтуном понесли узел.
   – Вы что? – вопрошала их Юэнян. – Оба решили за нами вовсе не приходить, а?
   Дайань молчал.
   – Все шубы на месте, – объяснял Циньтун. – А вот эту обыскались.
   Он вынул предназначавшуюся Цзиньлянь шубу, и супруга У Старшего стала рассматривать ее при свете фонаря.
   – Замечательная шуба! – воскликнула она. – Почему вы ее так корили, матушка Пятая? Совсем на собаку не похожа. Я б такую с удовольствием надела.
   – Да, совсем новая шуба! – подхватила Юэнян. – Только спереди немножко потерлась. Заменим перед, и будет превосходная шуба.
   – А ну-ка поди сюда, сестрица! – взяв шубу, подшучивала Юйлоу. – Одень-ка собачью доху, посмотрим, как она тебе идет.
   – Я у мужа новую попрошу, а с чужого плеча надевать не собираюсь, – сказала Цзиньлянь. – Для чего мне это нужно!
   – Какая неблагодарная! – продолжала шутить Юйлоу. – Другая, заполучив такую шубу, Будде бы молилась.
   Юйлоу помогла Цзиньлянь одеться. Шуба оказалась той до пят и висела мешком. Недовольная Цзиньлянь промолчала.
   Юэнян, Юйлоу и Пинъэр надели свои собольи шубы и попрощались с хозяйкой. У Старшая и У Вторая встали, чтобы их проводить. Юэнян наградила барышню Юй узелком с двумя цянями серебра.
   – Мне тоже пора, – сказала Иньэр и отвесила земной поклон жене У Старшего и остальным.
   Хозяйка подарила певице пару серебряных цветов, а Юэнян и Пинъэр протянули ей по ляну серебра. Она снова благодарила их земным поклоном. У Старшая и У Вторая с Чжэн Третьей пошли было проводить гостей, но Юэнян уговорила их не выходить, потому что на улице снег.
   – Сейчас уже дождь со снегом идет, – заметил Циньтун. – Как бы шубы не намочить. Хорошо бы попросить у матушки зонты.
   У Вторая тотчас же достала зонты. Циньтун с зонтом пошел первым, двое солдат несли фонари. Они миновали, наконец, переулки и оказались на Большой улице. Цзинцзи все время пускал потешные огни.
   – Иньэр, твой дом рядом, – сказал он певице. – Мы тебя проводим.
   – А где она живет? – спросила Юэнян.
   – Да вот в этом переулке, – показал Цзинцзи. – В большом доме. Как раз полпереулка пройти.
   – Позвольте мне проститься с вами, матушка, – сказала Иньэр.
   – Не надо раскланиваться, а то скользко, – заметила Юэнян. – Слуга проводит тебя до дому. – Она позвала Дайаня: – Ступай проводи Иньэр.
   – Можно мы с Дайанем проводим? – спросил Цзинцзи.
   – Идите, – последовал ответ.
   И Цзинцзи с Дайанем направились вместе с Иньэр в переулок, а остальные продолжали свой путь.
   – Вы ведь, сестрица, собирались сами проводить Иньэр, – сказала Цзиньлянь. – Что ж, раздумали?
   – Вот дитя неразумное! – засмеялась Юэнян. – Я просто пошутила, а ты и поверила. Не нам с вами в «Прекрасную весну» ходить.
   – А как же другие?! – не унималась Цзиньлянь. – Муж к певице, а жена за ним. По всем домам пройдет да скандал подымет.
   – А ты возьми да попробуй! – отвечала Юэнян. – Тебя там сразу за красотку примут, глаза пялить будут, зазывать.
   Так с разговорами вышли они на Восточную улицу и очутились перед домом свата Цяо. Свашенька Цяо со своей невесткой Дуань Старшей стояли у ворот. Еще издали заметили они Юэнян и стали звать к себе.
   – Премного благодарна вам, свашенька, за гостеприимство, – повторяла Юэнян, – но время позднее, и нам пора домой.
   – Не обижайте нас, дорогая, зайдите! – настаивала на своем госпожа Цяо и все-таки ввела Юэнян в гостиную.
   Горели развешанные всюду фонари, на столе стояли фрукты и вино. Пирующих услаждали две певицы, но не о том пойдет речь.
   Тем временем пир у ворот продолжался. Все сидели пьяные. Ин Боцзюэ и Се Сида ели целый день и были сыты по горло. Заметив, как клюет носом Симэнь, они перемигнулись, поспешно набили фруктами и сладостями рукава и удалились вместе с Хань Даого. Только Бэнь Дичуань не решался уходить и сидел наедине с Симэнем.
   Накормили музыкантов, и Бэнь Дичуань помог хозяину с ними расплатиться. Музыкантов отпустили, слуги начали убирать со стола, а потом потушили фонари. Симэнь направился в дальние покои.
   – Пора, сестрицы! – крикнул служанкам Пинъань, подойдя под окно Бэнь Дичуаня. – Батюшка в дальних покоях.
   Юйсяо, Инчунь и Ланьсян пулей выскочили из-за стола и убежали, даже не попрощавшись с женой Бэня. Осталась Чуньмэй. Она поблагодарила хозяйку и, попрощавшись, не спеша вышла. У дальних покоев она поравнялась с Ланьсян. У той соскочила туфелька, и она отстала от подруг.
   – Ишь понеслись, точно смерть за вами следом, – заругалась на нее Чуньмэй. – Туфли некогда обуть.
   Симэнь был у Ли Цзяоэр, и все пошли туда. Мать наставница, завидев Симэня, удалилась из покоев Цзяоэр и пошла к Юэнян, где присоединилась к Сяоюй. Вошла Юйсяо и поклоном поприветствовала монахиню.
   – Матушка за шубой присылала, а тебе и дела нет, – заворчала Сяоюй. – Я ведь даже не знаю, каким ключом открывать! Сколько мы мучались, а как открыли – там никакой шубы нет. Она, оказывается, совсем в другом шкафу! Сама убрала и не помнишь. Вот до чего вы там напились!
   Румянец так и играл на щеках подвыпившей Юйсяо.
   – Что, зло берет?! – говорила она Сяоюй. – Не пригласили тебя, негодницу, вот и бросаешься на всех, как собака.
   – Только я и ждала приглашения от потаскухи! – ответила Сяоюй.
   – Довольно, сестрицы! – уговаривала их монахиня. – Смотрите, батюшка услышит. И хозяюшки вот-вот придут. Лучше бы чай пока приготовили.
   Вошел Циньтун с узлом в руке.
   – Что, матушки воротились? – спросила Юйсяо.
   – Да, – отвечал слуга. – Сейчас придут. Их свашенька Цяо к себе зазвала.
   Служанки сразу примолкли. Вскоре Юэнян и остальные женщины подошли к воротам. Им навстречу вышла жена Бэнь Дичуаня, а Чэнь Цзинцзи с Бэнем поставили целую раму потешных огней. Когда Юэнян вошла в дом, ее приветствовали Ли Цзяоэр и старшая монахиня. Вышла и Сунь Сюээ. Она отвесила хозяйке земной поклон и приветствовала служанок.
   – А где батюшка? – спросила Юэнян.
   – У меня, – отвечала Ли Цзяоэр. – Я его спать уложила.
   Юэнян промолчала.
   Появились Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо и Ланьсян и земным поклоном встретили хозяйку.
   – Их тетушка Бэнь угощала, только что от нее пришли, – заметила Цзяоэр.
   – Вот сукины дети! – после долгой паузы заругалась Юэнян. – Это еще к чему? Кто вам позволил?
   – Они у батюшки спрашивались, – сказала Цзяоэр.
   – Тоже распорядитель нашелся! – сердилась хозяйка. – Наш дом на храм предков стал похож: первого и пятнадцатого двери не закрываются – чтобы нечисть выходила.
   – Матушка! О ком вы говорите! – вставила монахиня. – Поглядите, сестрицы – писаные красавицы.
   – Писаные – недописаные! А к чему выпускать? Чтобы на них глаза пялили?
   Поняв, что Юэнян не в духе, Юйлоу удалилась, а за ней вышли Пинъэр и дочь Симэня. Осталась одна монахиня, с которой Юэнян и легла спать.
   Снег перестал только на четвертую ночную стражу.
   Да,

 
Аромат искурился, и свечи погасли,
Почивают в ночи терема и террасы.
Завтра сбор овощей^[650] наяву, не во сне –
Зажигаются свечи, счищается снег.
 

   На этом тот день и закончился.
   На другой день Симэнь отправился в управу. Примерно к обеду Юэнян, Юйлоу и Пинъэр проводили монахиню и встали у ворот. К ним приблизилась повязанная черным платком старуха в выгоревшей кофте, синей холщовой юбке, с котомкой за плечами. Это была деревенская гадалка, использовавшая черепаху и символы-гуа. Юэнян велела слуге проводить ее во двор. Гадалка остановилась у внутренних ворот, разложила карты с символами-гуа и установила чудотворную черепаху.^[651]
   – Погадай нам, – попросили женщины.
   Гадалка упала перед ними на колени и отвесила четыре земных поклона.
   – Сколько вам лет, сударыня? – спросила она Юэнян.
   – Погадай рожденной в год дракона, – сказала Юэнян.
   – Ежели в год большого дракона, – заговорила гадалка, – вам, стало быть, сорок два года, если малого – тридцать лет от роду.^[652]
   – Мне тридцать, – подтвердила Юэнян. – Родилась в восьмой луне пятнадцатого дня, в полночный час первой стражи под знаком земной ветви цзы.
   Гадалка крутанула черепаху, которая сделала один оборот и застыла на месте. Старуха подняла первую гадательную карту. На ней были изображены чиновник со своей женой, сидевшие на возвышении. По обеим сторонам от них сидели и стояли слуги, охранявшие кладовую с золотом, серебром и драгоценностями.
   – Вы, сударыня, – хозяйка дома, – начала гадалка. – Родились в год моу-чэнь. А соседние знаки моу-чэнь и цзи-сы – это дерево большого леса.^[653] Кто рожден в эти годы, тот человеколюбив и исполнен чувства долга, радушен и щедр, милосерден и добродетелен, набожен и склонен к благотворительности и помощи ближнему. Всю свою жизнь вы ведете хозяйство и страдаете за чужие грехи. Вам в одинаковой мере присущи и ласка, и гнев. Но вы недостаточно благоразумно поступаете с теми, кто находится у вас в подчинении. Поистине, «коль нравится —смеется от души, не любо – так готова все крушить». Когда другие до полудня нежатся в постели, вы с раннего утра отправляетесь к алтарю предков, дабы возжечь благовония, а потом следите, чтобы в чистоте содержались очаг и котлы. Вы можете вспылить, но мгновение ока – и вы отходите – мирно беседуете, смеетесь. Правда, над палатою напастей у вас взошла Звезда Наказаний – Венера. На вас будут роптать и наговаривать, но добросердечие поможет вам снести все напасти, и проживете вы семь десятков лет.
   – А будет ли у сударыни потомство? – спросила Юйлоу.
   – Не обижайтесь на старуху, – проговорила гадалка. – Вот что скажу. Над палатою потомства виднеется что-то бесплотное.^[654] У вас появится сын, но он покинет мир суеты и станет монахом. Он и проводит вас в последний путь. И сколько бы ни было у вас детей, их вам не удастся вырастить.
   – Слышишь? – толкнула Пинъэр веселая Юйлоу. – Про твоего сына У Инъюаня говорит. Ему ведь даосское имя дали.
   – Теперь погадай ей, – попросила Юэнян, указывая на Юйлоу.
   – Мне тридцать четыре года, – сказала Юйлоу. – Родилась в одиннадцатой луне двадцать седьмого дня, в предрассветный час третьей стражи под знаком земной ветви инь.
   Гадалка снова раскинула карты с символами-гуа и крутанула чудотворную черепаху, которая, повернувшись, застыла над палатою судьбы. Подняла вторую карту. На ней была изображена женщина в обществе троих мужчин. Один, в маленькой шапочке, был одет купцом, другой – облаченный в красное чиновник и третий – ученый-сюцай. Была тут также охраняемая кладовая с золотом и серебром. По обе стороны толпились слуги.
   – Вы, сударыня, родились в год цзя-цзы,^[655] – начала гадалка. – А соседние знаки цзя-цзы и и-чоу – это металл в море. Но судьбу вашу омрачают три наказания и шесть бедствий.^[656] Их можно миновать, переборов супруга.
   – Я уж жила вдовою, – вставила Юйлоу.
   – Вы нежны и приветливы, – продолжала гадалка. – У вас добрая душа. Вы никогда не открываете своих чувств, потому неизвестно, на кого вы гневаетесь и кого любите. Всю жизнь вас любят стоящие над вами и почитают вам подчиненные. Вы любимы мужем. Правда, своей добротой вам не удастся завоевать сердец. Всю жизнь – то на роду написано – вам приходится страдать из-за чужих проступков и быть жертвою наветов. Никто не признает вашей правоты, но никакие происки ничтожных не в силах поколебать ваше доброе сердце.
   – Вот только что из-за денег для слуг мне пришлось выслушать укоры хозяина, – говорила, улыбаясь, Юйлоу. – Должно быть, это и значит страдать из-за чужих проступков.
   – Посмотри, будут ли дети у сударыни? – спросила Юэнян.
   – При благоприятном стечении обстоятельств, если и будет, то дочь, – отвечала гадалка. – Сына не предвидится. Но сударыня насладится долголетием в полную меру.
   – Погадай-ка этой сударыне, – попросила Юэнян. – Сестрица Ли, скажи когда родилась.
   – Я родилась в год овцы, – сказала, улыбаясь, Пинъэр.
   – Ежели малой овцы, – начала гадалка, – то вам двадцать семь лет. Родились вы, стало быть, в год синь-вэй.^[657] А в каком месяце?
   – В первой луне пятнадцатого дня, в полуденный час седьмой стражи под знаком земной ветви «у», – ответила Пинъэр.
   Гадалка крутанула черепаху, которая, тяжело повернувшись, застыла над палатою судьбы. Подняла карту. На ней были изображены две женщины и три чиновника. Один – в красном, другой – в зеленом, а третий в черном. На руках у него был ребенок. Кладовую с золотом, серебром и драгоценностями охранял рыжеволосый демон^[658] с черным лицом и оскаленными зубами.
   – Вы, сударыня, являете комбинацию соседних знаков гэн-у и синь-вэй, – начала гадалка. – А это – земля при дороге. Всю жизнь вам сопутствуют процветание, знатность и богатство. Вам неведомы ни голод, ни холод. Все ваши мужья были людьми знатными. Вы человеколюбивы и исполнены чувства долга. Несметны ваши богатства. Когда их у вас тратят или забирают, вы радуетесь; когда ж от них отказываются, вы, напротив, гневаетесь. Вы страдаете от распрей тех, кто с вами рядом. Они платят вам злом на добро. Как говорится:

 
Дружбу забыл – на любое способен,
Друга былого сгубить будет рад.
Лучше мне тигр, хоть свиреп он и злобен,
Бывший мой друг стал страшней во сто крат!
 

   Простите меня, сударыня. Вы напоминаете кусок алого шелка. Всем бы хорош, да укорочен. Вы должны сдерживаться в проявлении чувств и особенно остерегаться, как бы не навредили вашему ребенку.
   – Он уже причислен к даосскому монастырю, – пояснила Пинъэр.
   – Это хорошо! – проговорила гадалка и продолжала: – Еще об одном хочу вас предупредить: в этом году судьба ваша попадет в сферу Звезды Кету,^[659] а это значит, что вам угрожает кровопролитие. Будьте особо осторожны в седьмой и восьмой луне, чтобы не привелось услышать плач.
   Пинъэр достала из рукава слиток в пять фэней серебра, Юэнян с Юйлоу протянули гадалке по пятьдесят медяков каждая.
   Только они отпустили гадалку, показались Цзиньлянь и дочь Симэня.
   – Мы вас сзади искали, – говорила, смеясь, Цзиньлянь, – а вы вот где, оказывается.
   – Мы мать наставницу провожали, – объяснила Юэнян. – А сейчас гадали на черепахе и символах-гуа. Приди вы немножко пораньше, и вам погадали бы.
   – Мне гадать нечего, – покачала головой Цзиньлянь. – Говорят, угадывают судьбу, а не поступки. Мне в прошлый раз даос гадал. Скорый конец предсказал. К чему это нужно! Такое наговорят, что потом думать будешь. На улице умру, пусть на улице и похоронят, на дороге помру, пусть на дороге и закопают, а в сточную яму упаду, она мне гробом будет.
   Они пошли в дальние покои.
   Да,

 
В событьях жизни люди не вольны –
Судьбой событья определены.
Тому свидетельством стихи:
Гань Ло возвышен рано был,^[660]
Цзы-я же начал службу дряхлым,^[661]
Как мало Янь Хуэй прожил,^[662]