Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   – Они просили узнать, когда вы соизволите поглядеть барышню, – спросила Фэн, – чтобы накрыть стол…
   – Раз согласны, завтра же загляну, – сказал Симэнь. – Тянуть больше нельзя. Мне и так не раз напоминали. А им скажи, чтобы не тратились. Чашку чаю выпью и уйду.
   – Вы уж их не обижайте, сударь, – заметила старая Фэн. – Вам угощение, конечно, не в диковинку, а все ж посидите у них хоть немножко. Неловко как-то, если хозяин от приказчика выйдет раньше, чем порог переступит.
   – Не дело ты говоришь! – возразил Симэнь. – Некогда мне, я человек занятой.
   – Тогда я предупрежу их.
   Старая Фэн пошла прямо к Хань Даого и подробнейшим образом передала весь разговор его жене – Ван Шестой.
   – Прочитал хозяин про твою дочку, – говорила она, – так и просиял. Скажи, говорит, с них нитки не потребуется. Нарядами да приданым сам обещал заняться и вам двадцать лянов посулил поднести в подарок. Пусть, говорит, заготовят барышне туфельки, а больше ничего не нужно. Да! Родителю, говорит, придется проводить дочку, а через годик-полтора родит она сына, подвалит тогда и вам счастье. Богатыми да знатными станете – живите не тужите. Он завтра после службы к вам пожалует. Просил ничего не готовить. Чашку чаю выпьет и уйдет.
   – Будет уж болтать-то! – удивилась Ван Шестая. – Правда, что ли?
   – Мне ж сам ваш хозяин так сказал! – уверяла ее Фэн. – Неужто буду обманывать?! Некогда ему рассиживаться. Он деловой человек, посетители к нему так чередой и идут.
   Слушала ее Ван Шестая, а сама ставила на стол вино и закуски. После угощения Фэн откланялась. К вечеру воротился домой Хань Даого, и они с женой держали совет. Рано утром он отправился к Высокому колодцу за свежей вкусной водой, купил лучших фруктов и орехов и только потом пошел в лавку торговать. Ван Шестая осталась дома. Ярко накрашенная и напудренная, она начисто вымыла руки, подстригла ногти и оделась в пестрые праздничные наряды. Вычистив чарки и чашки, приготовив орехи, она заварила густой чай и стала поджидать Симэнь Цина. Прибраться ей помогла старая Фэн.
   Симэнь из управы заехал домой переодеться. Прикрыв глаза маской от пыли, он верхом направился к Хань Даого. Его сопровождали Дайань и Циньтун.
   Когда Симэнь спешился, старая Фэн пригласила его в дом и предложила присаживаться. Через некоторое время Ван Шестая вывела дочь Айцзе. Симэнь не обратил особого внимания на барышню, зато не спускал глаз с хозяйки. Высокая и стройная, со смуглым, овальным, как тыквенное семечко, лицом, обрамленным локонами, она была в лиловой тафтяной кофте, темной с красной вышивкой атласной безрукавке и бледно-зеленой юбке, из-под которой выглядывали изящные ножки, обутые в остроносые, отделанные золотой бахромой туфельки. На их черном, как вороново крыло, поле тем отчетливее выступали узорные облака.
   Да,

 
Пока ее характер неизвестен мне,
Но красотой и вкусом восхищен вполне.
 

   Только поглядите:
   Она медлительна, томна. Излишни ей и пудра, и помада. Чары подарены природою самой. Нежна и грациозна. Белил коснуться лень. Ее удел —изяществом и красотой блистать. Изогнутые брови – как далеких гор отроги, глаза – чисты, как осенняя вода. Алые уста, приоткрытые едва, манят неистовых шмелей и мотыльков. Тонкий стан, перевязанный искусно, влечет, рождая сладостные чувства. Она – либо на тайное свидание спешащая Инъин, либо игрой на арфе увлеченная Чжо Вэньцзюнь.^[532]
   Чем пристальнее всматривался в нее Симэнь, тем учащенней билось у него сердце, тем больше мутилось в глазах. Он едва сдерживал себя. «Вот, оказывается, какая у Хань Даого жена-красавица, – думал он. – Не удивительно, что к ней приставали молодцы». Он перевел взгляд на ее дочь. Она была тоже хороша собой. «А чем плоха барышня? – мелькнуло у Симэня. – Да и с чего б у матери-красавицы быть дурной дочери?»
   Ван Шестая поклонилась Симэню и велела Айцзе представиться гостю. Та порхнула в сторону Симэня. Концы ее расшитого пояса развевались, словно цветущая ветка, колеблемая легким ветерком, склонилась она в земном поклоне и отошла в сторону. Старая Фэн поспешно подала чай. Ван Шестая взяла у нее чашку, тщательно обтерла ее и велела поднести Симэню, который тем временем оглядывал барышню с головы до ног.
   Черные, как тучи, локоны красовались у нее на висках. Нельзя было без волнения смотреть на ее напудренное личико и подведенные брови. Она походила на одинокий цветок, нежный и прекрасный. Прелестное создание, она вся благоухала ароматом.
   Симэнь велел Дайаню достать два парчовых платка, четыре золотых кольца и двадцать лянов серебром, а старой Фэн положить их на чайный поднос. Ван поспешно надела дочке золотое кольцо. Та, обернувшись к Симэню, поклонилась в знак благодарности и удалилась.
   – На этих днях придется взять барышню ко мне в дом, – начал Симэнь, обращаясь к Ван. – Надо будет наряды пошить. А это серебро пусть пойдет на туфли и бинты.
   Ван земным поклоном поблагодарила Симэня.
   – Вы нас и так одели с головы до ног, батюшка, – говорила она. – А теперь вам из-за дочки столько хлопот. Вы нас с мужем так облагодетельствовали, что нам по гроб не расплатиться. Не знаю, как и благодарить вас за такие щедрые дары.
   – А хозяина нет? – спросил Симэнь.
   – Мы с ним утром совет держали, – отвечала Ван. – Он сейчас в лавке. Я его завтра же утром к вам отправлю. Пусть поблагодарит как полагается.
   Ван Шестая оказалась на язык бойкой. Она то и дело называла Симэня батюшкой, чем он был весьма тронут.
   – Передай мужу, что я сказал, – проговорил он перед уходом. – Я пойду.
   – Посидели бы еще немножко, батюшка.
   – Нет, не могу. Симэнь направился прямо домой и рассказал обо всем Юэнян.
   – Вот видишь, нити брачных уз, оказывается, связывают нареченных судьбою и за тысячи ли, – заметила Юэнян. – Если дочь Ханя так хороша, стало быть, не напрасно хлопотали.
   – Завтра же надо будет взять барышню в дом, – заявил Симэнь. – Пусть у нас поживет, пока не сошьют наряды. А на головные украшения надо сейчас же лянов десять мастерам отнести.
   – Разумеется, и чем скорее – тем лучше, – поддержала хозяйка. – Хорошо бы, отец сам направил ее в столицу. Надеюсь, своих людей посылать не придется?
   – А поедет Хань, значит, лавку закрыть придется? – вслух размышлял Симэнь. – Ну да ладно. А все-таки Лайбао пусть тоже поедет. Он, кстати, узнает, в целости ли доставил гонец мои подарки высокому зятю Чжаю.
   Однако хватит болтать.
   Дня через два Симэнь послал за барышней слугу. Ван купила подарки и сама проводила дочь.
   – Примите, сударыня, эти скромные знаки внимания, – обратилась она с поклоном к Юэнян и остальным женам хозяина. – Мы с мужем не в силах выразить благодарность батюшке с матушкой и всем вам, сударыни, за честь, какую вы оказали моей дочери, и прошу простить за причиненное беспокойство.
   Ее сначала угостили чаем в покоях Юэнян, а потом приняли в большой гостиной. Вместе с Юэнян были Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь и Пинъэр.
   Симэнь приобрел для барышни кусок красного и кусок зеленого шаньсийского шелка, а также тафты и тонкого шелка на нижнее белье и позвал портного Чжао сшить ей тканые золотом парчовые одежды, в первую очередь красное с цветными узорами атласное платье. Ван Шестая успокоила дочь и к вечеру ушла домой. Симэнь потом закупил для невесты крапленые золотом сундуки и корзины, туалетные коробочки и зеркало, шкатулки, медные тазы, цинковые ведра и другие необходимые вещи, на что ушел не один день.
   Когда все приготовления закончились, в столицу было отправлено письмо с уведомлением, что невеста выезжает в девятой луне десятого дня.
   Симэнь взял из управы четверых гонцов и двоих вооруженных луками и стрелами солдат, а Лайбао и Хань Даого наняли четверку лошадей. Сопровождаемые охраной экипажи и теплый паланкин двинулись в Восточную столицу, но не о том пойдет речь.
   Оставшись одна в осиротевшем доме, Ван Шестая проплакала дня три. Как-то у Симэня выпало свободное время, и он решил заглянуть на Львиную. Старая Фэн угостила его чаем, а он поднес ей лян серебром.
   – Это тебе на обновку за хлопоты с дочерью Ханя.
   Благодарная старуха отвесила земной поклон.
   – А к ней не заходила? – поинтересовался Симэнь.
   – Как не заходить! – воскликнула старуха. – Дня не пропускала.
   С ней время коротаем, как с дочкой рассталась, и дом-то опустел. Дочь ведь ей опорой и поддержкой была, друг от дружки ни на шаг. Сколько дней она плакала, только вот немножко в себя приходить начала. Досталось, говорит, батюшке с дочкой моей забот. Обо мне все беспокоится. Отблагодарил ли тебя, спрашивает, батюшка. Занят, отвечаю, батюшка, не смею беспокоить. Сколько, говорю, даст, на том и спасибо. Она мне тоже посулила. Вот приедет, говорит, сам, щедро наградит.
   – Да, он не с пустыми руками воротится, – подтвердил Симэнь и, убедившись, что никого нет, зашептал старухе на ухо: – Когда к ней пойдешь, намекни при случае: я, мол, не прочь бы ее навестить. Интересно, что она скажет. Может, согласится. А я зайду, узнаю, ладно?
   Старуха лукаво усмехнулась и, прикрыв рот рукой, заговорила:
   – Вам бы, сударь, дома посиживать да пеночки слизывать, удочку закинуть да сразу и рыбку поймать. Только что дочку поймали, теперь и мамашу подавай? Ну, погодите, вечерком стыд поборю и поведаю ей ваше желание. А вы ее плохо знаете. Она ведь сестра мясника Вана, вон с той улицы, шестая в семье, в год змеи родилась, ей около двадцати девяти.^[533] Собой, верно, хороша, но никому еще не удавалось ее покорить. Я ей скажу, а вы завтра приходите.
   – Да, да, скажи, – попросил Симэнь и поскакал верхом домой.
   Проводив его за ворота, Фэн пообедала, заперла ворота и не спеша двинулась в Кожевенный переулок к Ван Шестой.
   Хозяйка открыла ворота и пригласила ее в дом.
   – А я вчера лапши наварила, все тебя ждала, – проговорила она. – Куда ж ты пропала?
   – Собиралась к тебе заглянуть, – отвечала старуха, – да с делами замешкалась. Так и не выбралась.
   – А у меня и рис как раз сварился, – опять стала потчевать ее хозяйка. – Или лапши с мясом поешь?
   – Только из-за стола, – отказывалась Фэн. – А чайку выпью.
   Ван заварила ей густого чаю, а сама принялась за лапшу. Старуха глаз с нее не сводила.
   – Видишь, как мне тяжело, – говорила хозяйка. – Бывало, с дочкой-то и тоски не знала, а теперь дом совсем опустел. Какая скука! И за что ни возьмись, все самой делать приходится. Смотри, на кого стала похожа! Кухарка – да и только! Чем так жить, лучше умереть. Разве у меня на душе будет когда покойно?! Дочку вон в какую даль занесло. И захочешь повидаться, да не тут-то было.
   Она громко зарыдала.
   – Так уж отродясь повелось, – успокаивала ее старуха Фэн. – Где сын, так жизнь кипит, где дочь, там тоска царит. Хоть век держи при себе дочь, все равно придется расстаться. Сейчас ты убиваешься, а добьется дочка расположения, родит сына или хотя бы дочь, и вам улыбнется счастье. Старуху тогда и не вспомнишь.
   – В знатном доме либо вознесут до небес, либо свалят в яму, – отвечала Ван. – Кто знает, что будет… Пока она возвысится, наши с отцом и кости-то истлеют.
   – Зачем же так говорить? – прервала ее Фэн. – Ваша барышня не глупышка какая-нибудь. Иль не рукодельница-мастерица! Богатство, говорят, за подолом тянется. Нечего за нее горевать!
   Так говорили они довольно долго. Дальше – больше, речь зашла совсем о другом.
   – Не осуди меня, глупую, – начала Фэн. – Хочу тебя спросить, неужто тебе не страшно вечерами одной, без мужа в пустом доме сидеть?
   – И ты еще спрашиваешь! – воскликнула Ван. – Сама ж обрекла меня на такую жизнь. Вот и приходи по вечерам, вместе время коротать будем.
   – Вряд ли я смогу, – возразила старуха и продолжала: – Но тебя одну я не оставлю. Хочешь найду человека?
   – Кого?
   – Говорят, враз у двоих в гостях не бывают, – прикрывая рот, засмеялась Фэн. – Вчера заходил ко мне наш господин. Она, говорит, без дочери-то, наверно, скучает. Тебя навестить собирается. Что ты на это скажешь? Никто не узнает, а будешь благосклонна, не придется тужить ни о питье, ни о бытье. Сойдетесь, он тебе и дом подходящий присмотрит. Зачем тебе в таком вот захолустье жить?
   – Нужна ли ему такая уродина, как я? – Ван улыбнулась. – Вон у него жен сколько! И все как богини.
   – Не скажи! – убеждала ее старуха. – Не зря говорят: любовнику везде мерещутся красавицы Си Ши.^[534] Вот увидишь: раз придет и повадится, не отстанет. Батюшка – человек праздный. Если б он был к тебе равнодушен, наверно, не стал бы меня просить и ляном серебра одаривать. Это он мне за хлопоты с барышней. Потом видит – никого нет, стал просить, чтоб я с тобой поговорила. Он ответа ждет. А мне какой прок зря болтать! В любой сделке главное – обоюдное согласие.
   – Ну, хорошо, – согласилась Ван. – Если желает зайти, буду ждать завтра.
   Заручившись согласием, Фэн посидела еще немного и, рассыпаясь в благодарностях, откланялась. На другой день к ней зашел Симэнь, и она рассказала ему со всеми подробностями о своей беседе с Ван Шестой. Симэнь не мог сдержать радости и тотчас же отвесил старухе лян серебром, попросив ее накрыть стол.
   Между тем Ван Шестая убралась в доме, зажгла благовония, повесила над кроватью полог и заварила лучшего чаю. Тут подоспела старая Фэн. В корзине у нее лежали куры, рыба, яства, овощи и фрукты. Она прошла на кухню и занялась приготовлением блюд, а хозяйка, тщательно вымыв руки, принялась за лапшу и лепешки. В приемной стояли до блеска протертые столы и стулья.
   Вскоре после полудня прибыл Симэнь. В штатском платье, с пылезащитной маской на глазах, он подъехал верхом, сопровождаемый Дайанем и Цитуном. У ворот Симэнь спешился, велел привести коня вечером, а пока поставить на Львиной, сам же проследовал с Дайанем в дом и уселся в приемной.
   Появилась со вкусом одетая и причесанная Ван Шестая и, поклонившись гостю, сказала:
   – Сколько мы вам причинили беспокойства, батюшка, и не перечесть. А тут еще с дочерью хлопоты…
   – Вы уж с мужем не взыщите, если что не так сделал, – проговорил Симэнь.
   – Ну что вы, батюшка! – воскликнула Ван. – Как можно! Вы нам оказали такую честь.
   Она отвесила ему четыре земных поклона. Старуха подала чай, и Ван поднесла чашку Симэню. Убедившись, что коня отвели, а Дайань запер ворота, Ван присела ненадолго за стол, а потом пригласила гостя в спальню.
   Окна и дверь закрывали бумажные шторы. Перед кроватью в нише стояла четырехстворчатая ширма из пестрого шелка и парчи, на которой красовались вырезанные из бумаги сценки встречи студента Чжана с Инъин и шмели, упоенные нектаром цветов. На столе рядом с зеркалом теснились шкатулки, туалетные принадлежности, пудреницы, баночки, коробочки и всякие безделушки, с пола поднимался аромат благовонных палочек. На возвышении стояло глубокое кресло, в котором и расположился Симэнь.
   Ван заварила чашку густого чаю с орехами и подсоленными ростками бамбука и подала ее Симэню, потом отставила пустую чашку, подсела к нему сбоку на кровати и начала болтать о пустяках. Он подметил, что она одна управляется за столом.
   – Хорошо бы тебе завести помощницу, – сказал Симэнь.
   – Откровенно говоря, плохо мне стало без дочки, – отвечала Ван. – Все самой приходится делать.
   – Не тужи! – успокоил ее Симэнь. – Велю вон мамаше Фэн приглядеть девчонку лет четырнадцати, тебе сразу легче станет.
   – Уж мужа дождусь, пусть он и серебра выкраивает, и тетушку Фэн просит.
   – Зачем же ждать? – не унимался Симэнь. – Сколько понадобится, я заплачу.
   – Опять вас беспокоить? – воскликнула Ван. – Мы вам и без того, надо полагать, надоели.
   По душе пришлись Симэню ее речи и, когда вошла Фэн и стала накрывать на стол, он сказал ей о служанке.
   – Поклонись да поблагодари батюшку, – обратилась к Ван Шестой старуха. – Есть у меня на примете девочка лет тринадцати. У тетушки Чжао на южной окраине живет. Могу завтра же привести. В бедной семье росла. Отец служит в дозоре, да пала у него лошадь. Боится, как бы начальник не выпорол, а денег нет. Вот и решил дочь продать. Всего четыре ляна просит. Как раз тебе бы подошла.
   Ван Шестая поспешно сложила руки и поклонилась Симэню. Подали закуски и подогретое вино. Ван наполнила чарку, взяла обеими руками и протянула Симэню, отвешивая низкий поклон.
   – Достаточно и обычного поклона, – проговорил он, сделав знак рукой.
   Ван покорно улыбнулась и села сбоку на скамеечку. Старая Фэн подносила одно яство за другим, подала она и искусно выпеченные пирожки. Ван положила в тарелку мяса с овощами и протянула Симэню.
   Они пировали вдвоем. То и дело вздымались чарки. А Дайань и старуха Фэн пристроились на кухне, но не о том пойдет речь.
   Когда они осушили не одну чарку, Ван подсела поближе к Симэню и принялась потчевать его яствами. Сначала они были заняты интимной беседой, потом стали пить вино из уст в уста. Они были одни. Симэнь обнял ее, и они слились в страстном поцелуе. Ван играла яшмовым стеблем. Обуреваемые желанием, они оставили вино, заперли дверь и сняли одежды. Ван легла на кровать и откинула одеяло.
   Солнце клонилось к западу. Возбужденный винными парами Симэнь вынул из мешочка серебряную подпругу, чтобы подготовить тот самый предмет к делу. Ван стала играть с ним руками, отчего он вздулся и покраснел, стал грубым и большим. Потом села Симэню на колени. Они опять заключили друг друга в объятия, стали целоваться. Затем женщина подняла одну ногу и рукой направила сокровище Симэнь Цина в свое лоно. После того, как они потолкались какое-то время, Симэнь Цин на ощупь обнаружил, что в нежном и влажном лоне волосы поднялись, как колосья, и женщина хочет вступить с ним в битву. Тогда он велел ей лечь на спину, взял ее ноги, положил их себе на пояс и стал то вставлять, то вынимать тот самый предмет.
   Только поглядите, что это было за сражение тучки и дождя:
   Воинственность витала над бирюзовою тахтой, царило буйство на парчовом ложе. На кораллах изголовья сражался храбро удалец, под балдахином нежно-голубым вел бой храбрец неустрашимый. Богатырь в ярости метал копье с черной бахромой, воительница пылкая, станом ловко играя, натиск его отражала. Бросок вперед, отход назад. То поединок Лушаня.^[535] с фавориткой Великосущной^[536] Вот схватились, оружия скрестя. То неотступный Цзюньжуй преследует Инъин.^[537] Сошлись единоборцы, как средь Небесной Реки Ткачиха с Волопасом.^[538] В вихре закружились, будто чаровницы, манящие в пещеры бессмертных, и Жуань Чжао.^[539] Вот и копье пронзило щит. Соединился молодец Цуй со своей Сюэ Красоткой.^[540] Грянул удар, занесен меч. Су Крошку встретил Шуан Цзянь.^[541] То нежно иволга щебетала – У Цзэтянь на свиданье с Аоцао.^[542] То у ласточки перехватило дух – с Люй Чжи увиделся Шэнь Жэнь.^[543] Сперва сноровки недоставало в метании копья, и щит едва-едва удары отражал. После разминки повели взаимную атаку, сомкнулись плечом в плечо. Нетерпеливый богатырь копьем нацеливался прямо в сердце. Стремглав воительница храбрая копье устами перехватить спешила. Вот пушка с ядрами уже штурмует подступы к развилке. Удары ловко отражает бесстрашная хозяйка чресел. Вот духу набирается золотой петух, шею задрав горделиво. Вот сук засохший тянется к цветку, его царапает и колет. После долгой схватки глаза застил туман. Одно движенье – и судорогой сводит. Поединок их так расшевелил, никто б разнять не в силах. Уж дышит тяжело хозяйка заросшей власами пещеры. Уж войско грозное томимо жаждою, с ног валится. Копье у латника дало осечку. Он сник, готовый бросить поле битвы, коня утратил и едва-едва влачится по трясине. А та, что тонкой лестью верх взяла, теперь глупышкой притворилась, глядит на отступившего противника, который все ниже погружается в пучину. Кольчуга порвана и смята, как бурею цветы. Слетела парчовая шляпка, словно ураганом сбитый лист. У полководца Серного кольца поломаны доспехи, сбит шишак. но генерал Серебряной подпруги еще упорно держит свой рубеж.
   Да,

 
Густые облака
у девяти небес^[544] нашли покой.
Разбитые войска,
слепившись в ком, смешалися с землей.
 

   Надобно сказать, что Ван Шестая была женщиной с причудами. Ей, например, доставляло удовольствие принимать гостей только с заднего двора. И сколько ее ни упрашивали, она от этой своей затеи никак не отступала. Даже ее мужу, Хань Даого, приходилось срывать цветы на заднем дворике.^[545] Лишь разок-другой в месяц она позволяла ему войти к ней прямо с улицы. Другая ее причуда – игра на свирели,^[546] которой она отдавалась самозабвено. Без игры на свирели никакие услады не приносили ей удовлетворения. Эти-то причуды и пришлись особенно по душе Симэню.
   В тот день они забавлялись до первой ночной стражи.
   – Завтра приходите пораньше, батюшка, – говорила Ван, когда Симэнь стал собираться домой. – А я уж постараюсь, ублажу вас на славу.
   Симэнь был очень доволен. На другой же день он заглянул в лавку на Львиной и передал старухе Фэн четыре ляна на покупку служанки, которую назвали Цзиньэр. Постоянно думая о своей новой зазнобе, Симэнь через два дня отбыл к ней верхом на коне, сопровождаемый Цитуном и Дайанем. У ворот он велел Цитуну отвести коня на Львиную.