Ланьлинский насмешник. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

   Подали чай. Появился сам господин Цяо и, раскланиваясь, поблагодарил прибывших за подарки. Хозяйка пригласила всех в свои покои, где они сняли верхнюю одежду и стали пить чай. Каких только изысканных сладостей не было на изящно сервированном столе! Воздушные пирожные и пирожки с фруктовой начинкой, сладкое печенье и всевозможные фрукты.
   Кормилицу Жуи и Хуэйсю угощали в отдельной комнате, где они смотрели за Гуаньгэ.
   После чаю гостьи вернулись в залу. Кругом на ширмах красовались павлины, на тюфяках пестрели лотосы. Посредине стояли четыре стола. Юэнян усадили на почетное место, за ней расположились супруги ученого Шана, У Старшего и цензора Чжу, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр и госпожа Цяо. За столом рядом сели Дуань Старшая и Чжэн Третья. Сбоку встали прибывшие от ученого Шана певицы.
   Начался обед. Подали блестящего, как хрусталь, гуся, и Юэнян одарила поваров двумя цянями серебра. Потом на столе появились вареные свиные ножки, и Юэнян выложила еще цянь. Столько же вручила она поварам и после жареной утки. Госпожа Цяо наполнила чарки и поднесла сперва Юэнян, потом жене Шана.
   Юэнян вышла из-за стола и удалилась переодеться. За ней последовала Мэн Юйлоу. В хозяйкиной спальне Жуи присматривала за Гуаньгэ. Он лежал на тюфячке. Когда рядом с ним положили новорожденную семьи Цяо, Чжанцзе, младенцы сразу потянулись друг к дружке ручонками и начали резвиться, чем привели в восторг Юэнян и Юйлоу.
   – Ну, чем не пара, а? – воскликнули они.
   Тут в спальне появилась старшая невестка У.
   – Тетушка, полюбуйтесь-ка, что за парочка! – позвали ее обе женщины.
   – Что за прелесть крошки! – восхищалась тетушка У. – Как ножонками сучат, а ручонками-то что выделывают! До чего ж похожи на молодую чету!
   В комнату вошла госпожа Цяо, а за ней и остальные гостьи. Услышав, что сказала жена У Старшего, госпожа Цяо заметила:
   – Мы, почтенная сударыня, не смеем даже мечтать о соединении узами родства со столь именитым родом, – она обернулась к Юэнян, – который имеете честь представлять вы, тетушка.
   – Напрасно вы так говорите, сударыня! – отвечала Юэнян. – Давайте лучше не будем разбирать, кто такая моя сестрица или госпожа Чжэн. Я была бы не против породниться с вашим домом, и мой сын, полагаю, не унизит престижа вашей барышни.
   – А ты что скажешь, сестрица? – толкнув Пинъэр, спросила Юйлоу.
   Пинъэр молча улыбалась.
   – Если вы не согласитесь, свашенька Цяо, я на вас обижусь, – заявила госпожа У.
   – Но хватит скромничать, соглашайтесь же! – уговаривали госпожу Цяо жена ученого Шана и жена цензора Чжу. – А то вы ставите почтенную госпожу У в неловкое положение. Чжанцзе ведь родилась в одиннадцатой луне?
   – А мой сын в шестой луне двадцать третьего дня, – сказала Юэнян. – Значит, на пять месяцев старше. Чем не пара!
   И гостьи, не дожидаясь договоренности обеих сторон, подхватили госпожу Цяо, Юэнян и Пинъэр и повели их в залу, где по обычаю у каждой из них было отрезано по куску от полы. О помолвке сообщили господину Цяо. Он поднес на блюде фрукты и три куска красного шелку, потом налил каждой по чарке вина. Юэнян велела Дайаню и Циньтуну тотчас же доложить Симэню, и тот прислал два жбана вина, три куска атласу, мотки красного и зеленого шелка, выделанные из золотых нитей цветы и четыре короба фруктов и сладостей. Сватьи украсили себя красными цветами. Пир продолжался.
   Загорелись узорные свечи и раскрашенные фонари. Залу наполнил благоуханный аромат. Певицы радостно улыбались, и в обрамлении алых уст сверкали белизною зубы. Они взяли в руки лютню и цитру, и, нежно коснувшись струн, запели цикл романсов на мотив «Бой перепелов»:

 
Там зимородки на гардинах,
И утки глядят со стрехи,
Там шторы в блестящих павлинах,
В священных цветах тюфяки,
Колышется газовый полог…
Курильница-утка дымится,
Светильники блещут парадно,
У окон – парчовые лица, —
Хоромы министра обрядов.
Он зять государя, он молод.
 

   На мотив вступления к «Лиловому цветку»:

 
В шатре правитель знатный,
Меня к нему зовут.
У стражника булатный
Клинок из царства У.
Обласкан гость высокий,
В дворцовый вхож уют.
Искусницы-красотки
Вокруг него поют.
Все вычурно и броско
В распахнутом дворе,
Бьют кастаньеты жестко
В ритмической игре.
Размытый, будто снится
Свирели Шуня всхлип,^[615]
Красавиц вереницы
К гостям склоняют лик.
И лютни серебристы –
Напев любви журчит,
И яшмовые кисти
Ласкают струны цитр.
 

   На мотив «Листья пальмы золотой»:

 
Вижу я пламя светильников ясное,
Пенится в кубках вино бесподобное,
Как величав, как изыскан прекрасный мой!
В тень притаюсь, налюбуюсь я допьяна!
На мотив «Шуточной песенки»:
Уж пять возрождений прошло,
А мне все забвений нет.
Бурьяном веков поросло.
Хронометр – дробь кастаньет
Где ива с твоим жеребцом?
Иссохла – другие растут.
Где встретиться с милым лицом
Меж новых любовных пут?
Во сне горы Солнца вершиной-резцом
Прорезали пленку туч,
И ливень явился бессмертья гонцом
В ущелье с небесных круч.
 

   На мотив «Алеет персик»:

 
Юйсяо^[616] сдула персика цветок…
И в сладких лепестках не ждет разлада,
Но от безвольных слез промок платок,
И щеки обагрились – вот расплата!
Юйсяо ведь всего шестнадцать лет,
Невестою не принимала сватов.
Привил юнец меж ног пиона цвет,
Бутона пленку не срастить обратно.
Призыв весны воспламенит сильней,
Не смыть водой, не остудить в вине!
На мотив «В трех ведомствах обители умерших»:
Во мне бурлит источник счастья.
И хлещут слезы окаянно!
Я необузданная в страсти –
Нежнейшая – цветок Лояна,^[617]
Я так бесхитростно правдива,
Я так насмешливо глумлива.
Тиха душа моя, пуглива,
Отчаянна, красноречива.
Мой голос иволгою свищет,
Мой говор грубый режет слух.
Лишь вырвав стебель с корневищем,
Познаешь мой умерший дух.
 

   На мотив «Плешивый малый»:

 
Он и на дне девицу сыщет,
И в облаках.
Таращит на меня глазища,
Вгоняет в страх.
Шутник он лихой и проказник –
Ученый муж.
Меня разыграл он и в праздник
Сорвал свой куш.
 

   На мотив «Властитель эликсира бессмертия»:

 
Приманить Гунсунь Хуа^[618] – бесплодная цель,
Он кичливый придворный мудрец.
Расшумелся вельможа в Восточном дворце,
И актеров прогнал под конец.
Драгоценные кубки аж вдребезги бьет,
Топчет оземь парчовые шторы.
Там светильников яркий прощальный полет,
Под мечом и зловещим и скорым.
 

   Заключительная ария:

 
Мой возлюбленный храбр и, как Небо, велик,
Как Вэньцзюнь, я, тщедушная, в страхе дрожу.
Как старик Чжо Вансунь, милый вспыльчив и лих,
Зато любит меня, точно Сыма Сянчжу.^[619]
 

   Гостьи на радостях прикололи Юэнян, госпоже Цяо и Пинъэр цветы и, угощая вином, поздравили их. Снова накрыли столы, и повара подали фруктовые пирожные в виде снежинок со знаками долголетия и бульон с двуглавыми лотосами, которые плавали на его поверхности, словно на пруду. Потом появилась искусно нарезанная ветчина.
   Восседавшая на почетном месте довольная Юэнян позвала Дайаня и одарила поваров куском красного шелка, по куску получили и обе певицы. Все они земными поклонами благодарили Юэнян.
   Госпожа Цяо никак не хотела, чтобы гостьи расходились, и еще задержала их в задней зале, где угостила всевозможными сладостями и фруктами. Только с наступлением первой ночной стражи Юэнян удалось откланяться.
   – Прошу вас, дорогая свашенька, завтра пожаловать к нам, – приглашала Юэнян госпожу Цяо. – Смею надеяться, вы не побрезгаете снизойти к нашему скромному жилью.
   – Очень вам признательна, свашенька, – отвечала госпожа Цяо.
   – Хозяин говорил о приглашении. Только, может, лучше уж в другой раз прийти, а то неудобно будет…
   – Ну что вы, свашенька! У нас завтра будут только свои, – уговаривала ее Юэнян, а потом, обернувшись к старшей невестке У, продолжала: – Останьтесь, а завтра вместе со свашенькой и придете.
   – Насчет завтрашнего приема решайте сами, свашенька Цяо, – заметила госпожа У, – но пятнадцатого будет день рождения вашей свашеньки, и тогда вы уж должны непременно ее навестить.
   – Вот в день рождения дорогой свашеньки я не посмею отказаться, – поддержала ее госпожа Цяо.
   – Одним словом, свашеньку я на вас оставляю, – сказала Юэнян.
   Настояв на том, чтобы старшая невестка У заночевала у госпожи Цяо, Юэнян откланялась и взошла в паланкин. Двое солдат шли перед паланкином с большими красными фонарями, его сопровождали двое слуг, тоже несших фонари. За паланкином Юэнян вытянулись гуськом носилки Ли Цзяоэр, потом Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и Ли Пинъэр. В отдельных носилках расположились Хуэйсю и кормилица Жуи с закутанным в красное шелковое одеяльце Гуаньгэ на руках. Чтобы младенец не простудился, в носилках топилась жаровня. Их сопровождали несколько слуг.
   Когда жены прибыли из гостей, Симэнь Цин пил вино в покоях Юэнян. Они приветствовали хозяина сложенными руками, а служанки отвесили земные поклоны. Когда жены расселись, Юэнян рассказала Симэню о помолвке.
   – А кто да кто пировал? – выслушав ее, спросил Симэнь.
   – Жена ученого Шана, жена церемониймейстера Чжу, сватьюшка Цуй и две племянницы, – отвечала Юэнян.
   – Помолвка – дело неплохое, – заметил Симэнь. – Только не чета нам теперь эти Цяо.
   – Это моя невестушка постаралась, – объясняла Юэнян. – Увидала, как их дочка с нашим Гуаньгэ под одним одеяльцем друг с дружкой играют, нас позвала. Чем, говорит, не пара. Потом за стол сели и не успели как следует обговорить. Так и состоялась помолвка. Тут я слугу-то и послала, чтоб тебе сказал и цветы с фруктами принес.
   – Породнились так породнились, – продолжал Симэнь. – Только не больно они нам подходят, вот в чем дело. Цяо – человек богатый, я ничего не говорю. Но ведь он всего-навсего торговец, хотя и именитый, но простолюдин. А мы с вами теперь особы знатные… Я в управе служу. Ну, как он к нам явится в своем мужичьем рубище? Хорошо ли его принимать, когда кругом знать? Как я буду с ним рядом сидеть? На днях вон Цзин Наньцзян своего свата ко мне присылал. Тоже помолвки добивался. Дочка у него пяти месяцев, ровесница нашему Гуаньгэ. Но у нее мать умерла, да и была не первой женой. Я так и не дал согласия. А тут, извольте, уж и устроили…
   – Тебе не по душе, что она не у старшей родилась, – вставила вышедшая вперед Цзиньлянь. – Что ж теперь собираешься делать? У Цяо ведь тоже не от старшей. Нашла коса на камень. Одна другого стоит. И хватит, по-моему, судить да рядить.
   – А тебя кто спрашивает, потаскуха проклятая? – закричал на нее разгневанный Симэнь. – Только тебя тут не хватало! Люди о деле говорят, а она со своим языком вылезает.
   Цзиньлянь вся вспыхнула и поспешила к двери.
   – Нет у меня, оказывается, тут никакого права слово вымолвить, – говорила она. – А еще упрекают, будто только одна я и говорю.
   Надобно сказать, дорогой читатель, что Цзиньлянь стало не по себе еще на пиру, когда при ней заговорили о помолвке, а потом украсили Юэнян, госпожу Цяо и Пинъэр цветами. Когда же ее урезонил Симэнь, она и вовсе из терпенья вышла, убежала в комнату Юэнян и расплакалась.
   – А где же госпожа У? – спросил Симэнь.
   – Свашенька Цяо завтра не хотела приходить, – объясняла Юэнян. – У вас, говорит, будут знатные дамы. Вот я невестку и попросила у нее остаться – чтоб они вместе пожаловали.
   – А я тебе о чем говорил! – опять начал Симэнь. – И куда мы ее завтра посадим? Вот неловко будет!
   Пока они это обсуждали, Юйлоу вошла в комнату, где сидела заплаканная Цзиньлянь.
   – Ну, чем ты недовольна? – спрашивала Юйлоу. – Не обращай внимания. Пусть болтает.
   – Ты ж сама свидетельница, – начала Цзиньлянь. – Что я такого сказала? Ту, говорит, младшая жена родила. А дочку Цяо, спрашиваю, которая родила? Тоже ведь младшая. И чего тут притворяться? Кого он обманывать собирается, насильник проклятый? Чтоб ему ни дна ни покрышки! Глазищи свои выпучил и давай меня обзывать. А спроси – за что? Почему это он мне слова сказать не даст? Ей он отдался, изменник! Ну, посмотрим, чем она ему отплатит. У невесты хоть кровь самого Цяо течет. Хотела бы я знать, чей наш женишок. Совсем приблудный. А ведь сколько разговору. Как же! Как бы не прогадать, какую бы познатнее заполучить! Еще на мне зло срывают. Какое, дескать, мое собачье дело. Подумаешь, сокровище выродила! От горшка два вершка, ссаные пеленки! И тоже про женитьбу толкуют. Деньги им девать некуда, вот они и бесятся. Радуйтесь! Чтоб ему все пеленки сгноить, чтоб его собаки загрызли! Ликуйте! Хорошо помолвки устраивать. Посмотрим, что будет, когда срок придет. Не угас бы светильник! Как глаза не три, все равно вперед не заглянешь. Пока довольны. Что годов через пять скажете?
   – Народ теперь хитрый пошел, – поддержала ее Юйлоу. – Так опрометчиво никто не поступает. Рано ведь еще о женитьбе-то речь заводить. Не успел родиться, а уж и полы отрезать, помолвку затевать. А может они все ради шутки устроили?
   – Если бы! – возразила Цзиньлянь. – Зачем же тогда этот насильник на меня набросился? Нет, рыба воды не испугается.
   – Ты говоришь, да не договариваешь, – заметила Юйлоу. – Вот тебе и достается.
   – Да могла ли я сказать все, что думаю? – оправдывалась Цзиньлянь. – Хоть она у младшей жены родилась, в жилах у нее течет кровь самого Цяо. А у нашего приблудного выродка чья кровь?
   Юйлоу молча села. Немного погодя Цзиньлянь пошла к себе.
   Когда Симэнь вышел, Пинъэр, изогнувшись как ветка под тяжестью цветов, отвесила Юэнян земной поклон.
   – Как я вам благодарна, сестрица, за то, что вы сделали для сына, – сказала она.
   Улыбающаяся Юэнян поклонилась ей в ответ.
   – Это твое счастье, – заметила хозяйка.
   – И ваше тоже, сестрица! – ответила Пинъэр, и, присев рядом с Юэнян и Цзяоэр, продолжала беседу.
   Появились Сюээ и дочь Симэня. Они земным поклоном поздравили Юэнян, а Цзяоэр и Пинъэр приветствовали обыкновенным складыванием рук.
   Сяоюй подала чай. Только они принялись за чай, вошла горничная Пинъэр, Сючунь.
   – Вас ищет сынок, сударыня, – сказала она. – Батюшка за вами прислал.
   – Ну вот! – возмутилась Пинъэр. – Взяла да отнесла ребенка. До чего ж суматошная эта кормилица! Подождала бы немного, вместе пошли. Там и свету, наверно, нет.
   – Это я ей велела отнести ребенка, – заметила Юэнян. – А то уж поздно было.
   – Я видела, как Жуи шла с ним впереди, а Лайань нес фонарь, – вставила Сяоюй.
   – Ну тогда ничего, – успокоилась Пинъэр и, простившись с Юэнян, пошла к себе в спальню.
   Там она застала Симэня. На руках у Жуи спал Гуаньгэ.
   – Что ж ты не сказавшись унесла ребенка? – спросила Пинъэр кормилицу.
   – Матушка Старшая увидала Лайаня с фонарем и велела проводить нас с Гуаньгэ, – объяснила Жуи. – Гуаньгэ всплакнул было. Только что убаюкала.
   – Все тебя искал, – говорил Симэнь. – Вот только успокоился.
   – По случаю нынешней помолвки хочу поблагодарить тебя земным поклоном, – обратившись к Симэню, сказала Пинъэр и грациозно склонилась пред ним.
   Довольный Симэнь расплылся в улыбке и, приподнимая Пинъэр, посадил рядом с собой. Инчунь было велено накрыть стол, и они начали пировать.
   А пока расскажем о Цзиньлянь. Зная, что Симэнь остался у Пинъэр, она шла к себе в самом дурном расположении духа. Постучалась. Цюцзюй открыла не сразу.
   – Негодяйка, рабское отродье! – закричала Цзиньлянь и угостила служанку пощечиной. – Сколько тебя ждать! Что ты тут только делаешь? Зачем приставлена?
   Цзиньлянь прошла в спальню и села. Вышла Чуньмэй и, земным поклоном приветствуя ее, подала чай.
   – Что делала эта негодница, рабское отродье? – спросила горничную Цзиньлянь.
   – Да во дворе сидела, – отвечала Чуньмэй. – Открой, говорю, а она и ухом не ведет.
   – Все верно! Вы, мол, деритесь, а я буду себе семечки грызть, тебе досаждать.
   Она уж хотела было тут же избить Цюцзюй, да побоялась, как бы не услыхал Симэнь, понизила голос и, озлобленная, стала раздеваться. Чуньмэй расстелила ей постель, и она легла.
   На другое утро Симэнь отправился в управу. Цзиньлянь поставила Цюцзюй на колени посреди двора и велела держать большой камень на голове, а сама занялась утренним туалетом. Потом она велела Чуньмэй снять с Цюцзюй штаны.
   – У, рабское твое отродье! – ругалась на нее Чуньмэй. – Чтоб я стала снимать с тебя штаны, срамная грязнуха, руки пачкать!
   Она позвала из передней Хуатуна и велела ему раздеть Цюцзюй.
   – Потаскуха проклятая! – избивая служанку, приговаривала Цзиньлянь. – И с каких это пор так осмелела, рабское твое отродье? Потакают тебе здесь, только от меня спуску не жди. Знаю, куда ты гнешь, дорогая! Ничего, немножко припухнет, потом заживет. Что ты всюду суешься, кого из себя строишь? А заступниц лучше у меня не ищи. Глаза промою, за каждым твоим шагом следить буду. Смотри у меня!
   Так она била Цюцзюй и приговаривала. Служанка кричала, будто ее режут.
   Ли Пинъэр только встала. Гуаньгэ, как ни убаюкивала его Жуи, все время просыпался, пугаемый криком Цюцзюй. Пинъэр сразу поняла, для чего Цзиньлянь бьет служанку и кому адресована ее ругань, но молчала, стараясь закрыть младенцу уши.
   – Ступай, попроси матушку Пятую, чтобы она прекратила бить Цюцзюй, – сказала она Сючунь. – Ребенка, скажи, только покормили и уложили спать.
   Услыхала это Цзиньлянь и пуще прежнего начала бить служанку.
   – Ишь разоралась, рабское твое отродье, – ругалась Цзиньлянь, – будто тебя ножами проткнули. Чем больше орать будешь, тем больше всыплю. Такая уж у меня натура. Уж неужели даже посторонние замедлят шаги, встанут тебя пожалеть? Или как бьют не видывали? Так нашему хозяину и скажи: пусть мне не изменяет.
   Ли Пинъэр было ясно, кого ругает Цзиньлянь. У нее руки онемели, но она крепилась и не проронила ни звука. Не коснувшись утреннего чая, она обняла Гуаньгэ и легла вместе с ним.
   Возвратясь из управы, Симэнь пошел навестить сына. Пинъэр лежала с набухшими от слез красными газами.
   – Что с тобой? – спросил Симэнь. – Почему до сих пор не причесана? Тебя Старшая зовет. А отчего глаза красные?
   – Что-то нездоровится мне, – протянула Пинъэр, умолчав о ругани Цзиньлянь.
   – Свашенька Цяо тебе на день рождения подарки прислала, – сказал Симэнь. – Кусок шелку, два жбана южного вина, поднос персиков долголетия, поднос лапши долголетия и четыре блюда яств. И гостинцы для Гуаньгэ: два блюда сладких рисовых пирожков, четыре блюда медового печенья, четыре блюда отборных фруктов, два фонарика с жемчужными бусами и два под абажурами из золотых нитей, два куска ярко-красного атласа казенной выработки, черную атласную шапочку с расшитыми пожеланиями всяческих благ, две пары туфелек для мальчика и шесть пар для девочек. А мы до сих пор ничего им не подарили. Вот Старшая и зовет тебя посоветоваться. Они со свахой, тетушкой Кун, и Цяо Туном прислали. Госпожа У вернулась. Свашенька Цяо, говорит, завтра не сможет прийти. В другой раз пожалует. У нее, говорит, в гостях почтенная госпожа Цяо Пятая, из императорской родни. Как узнала она, что они с нами породнились, очень была довольна. Пятнадцатого тоже собирается нас навестить. Надо будет не забыть и ей приглашение написать.
   Выслушала его Пинъэр, встала не спеша и стала одеваться, потом направилась в дальние покои. Юэнян угощала чаем невестку У и сваху Кун. Пинъэр поклонилась им, осмотрела лежавшие в большой комнате подарки. Подарочные коробки возвратили хозяевам, а тетушке Кун и Цяо Туну вручили по два платка и по пять цяней серебром. Им велели передать благодарственное письмо. Слуга был послан вручить приглашения для почтенной госпожи Цяо Пятой.
   Да,

 
Им колокол мил или гул барабана.
Брезгливо чураются пса и барана.
Тому свидетельством стихи:
Едва родился драгоценный сын,
А уж готовится его помолвка.
О, как высокомерен Симэнь Цин!
Ждет горькое раскаянье потомка.
 

   Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
БОГАЧИ ЗАБАВЛЯЮТСЯ У ВОРОТ ПОТЕШНЫМИ ОГНЯМИ
ЗНАТЬ, ПИРУЯ В ТЕРЕМУ, ЛЮБУЮТСЯ ФОНАРЯМИ

   Вспыхнули в ночь новогоднюю
   тысячи ярких огней,
   Небо с землею сливаются
   в радостном праздничном звоне.
   Льются напевы свирельные,
   хор их все громче, полней.
   В пестрой толпе многокрасочной
   пляшут холеные кони.
   Старость наступит не мешкая,
   молодость зря не теряй!
   Да, седина беспощадная
   нас пожалеет едва ли.
   Ярких мгновений праздничных
   счет без конца проверяй,
   Требуй, чтоб точно и вовремя
   стражи всегда отбивали.

   Отпустил Симэнь посыльных от Цяо и направился в покои Юэнян, чтобы посоветоваться с ней, супругой У Старшего и Пинъэр.
   – Раз они нашему сыну подарки прислали, то для соблюдения этикета и нам нужно, не откладывая, одарить их дочку Чжанцзе, – говорила Юэнян. – Тем самым мы подтвердим и наше согласие на помолвку.
   – Надо будет обратиться к свахе, – посоветовала жена У Старшего. – Так удобнее будет.
   – К тетушке Кун? – как бы размышляя вслух, сказала Юэнян. – Кого бы лучше попросить?
   – Один гость двум хозяевам сразу не надоедает, – заявил Симэнь. – Попросим старую Фэн.
   Было составлено восемь приглашений. Позвали старую Фэн и велели ей с Дайанем отнести их в дом Цяо. На пятнадцатое приглашали сватью Цяо, госпожу Цяо Пятую, жену ученого Шана, жену церемониймейстера Чжу, сватью Цуй, Дуань Старшую и Чжэн Третью. Их просили прибыть на день рождения Пинъэр и полюбоваться фонарями.
   Лайсину дали серебра и велели заказать в лавке сладкое: четыре больших подноса пирожных, поднос пирожков с фруктовой начинкой, поднос печенья брачующихся и два подноса сладких новогодних пирожков-розочек.^[620] Были куплены свежие фрукты: блюдо слив, блюдо орехов, блюдо «драконовых глаз»,^[621] и блюдо плодов личжи^[622] а также четыре блюда яств, жареный гусь, жареная курица, голуби и вяленая серебрянка. Припасли красный атласный халат, отделанную золотом шелковую шапочку, два витых как бараньи рога светильника юньнаньской выделки, коробку головных украшений, пару золотых браслетов и четыре золотых кольца с драгоценными камнями. Все это четырнадцатого утром уложили в коробы и с одетыми в темное платье^[623] зятем Чэнь Цзинцзи и Бэнь Дичуанем отправили господину Цяо. Тот угостил прибывших вином и закусками, а коробы распорядился наполнить самыми разнообразными гостинцами для Гуаньгэ, но говорить об этом подробно нет надобности.
   Пока Симэнь готовил подарки, пришел Ин Боцзюэ. Он намеревался продолжить разговор о серебре, которое Симэнь пообещал подрядчикам Хуану Четвертому и Ли Чжи, но заметив суматоху, поинтересовался, в чем дело. Симэнь рассказал ему о помолвке своего сына с дочерью богатого Цяо.
   – Пятнадцатого и твою жену на пир приглашаем, – закончил Симэнь.
   – Только б ваша супруга дала знать, – говорил Ин Боцзюэ, – моя хозяйка явится незамедлительно.
   – Знатных дам приглашаем, – продолжал Симэнь. – А мы на Львиную пойдем фонарями любоваться, ладно?
   Ин Боцзюэ дал согласие и удалился, но не о том пойдет речь.
   А пока расскажем об У Иньэр. Она первой прислала в подарок Пинъэр блюдо персиков долголетия, блюдо лапши долголетия, двух жареных уток, свиные ножки, а также два расшитых золотом платка и пару туфелек. Она поздравила Пинъэр с днем рождения и изъявила желание называть ее своей приемной матерью. Юэнян приняла подарки, а паланкин велел отпустить.
   Ли Гуйцзе прибыла только на следующий день. Увидев У Иньэр, она незаметно спросила Юэнян:
   – А она когда пожаловала?
   – Она еще вчера подарки прислала, – объяснила Юэнян. – Приемной дочерью матушки Шестой пожелала стать.
   Ли Гуйцзе промолчала. Целый день дулась она на У Иньэр, не перекинувшись с ней ни единым словом.