Лещенко Владимир. Торнан-варвар и жезл Тиамат

   И, наконец, в-третьих и главных, альбийские императоры и знать всерьез полагали, что раз они — единственная цивилизованная страна на континенте, то кому, как не им, объединить его вокруг себя?
   Всего эта часть Логрии пережила пять больших войн, именуемых Альбийскими. Но хотя имперцам и удалось расширить свои владения, но успехи были несоразмерны с жертвами. Всякий раз судьба чувствительно била обнаглевших имперцев по носу.
   Восемь сотен лет назад созданная императором Севверином Суровым безупречно вышколенная пехота прошла железной поступью до самого Большого Суртского моря и Рихея, разбив храбрые, но скверно организованные дружины окрестных властителей. Но возле Граниса тяжелая латная конница трех восточных королевств растоптала альбийские легионы, ибо против закованных в доспехи всадников с длинными пиками те оказались бессильны. Особенно же помогли союзникам заимствованные у кочевников стремена, позволявшие даже воину в тяжелом панцире без труда сидеть верхом и вкладывать всю силу в удар. Причем чванливые имперские военачальники про стремена слышали, но высокомерно проигнорировали выдумку каких-то там бродячих варваров.
   Разгром был полным, погибло большинство полководцев и сам император. Еще двести лет тот день был днем траура для обитателей сильно сократившейся в размерах державы.
   Следующие полтора века новая династия альбийских владык давила смуты, зализывала раны, а заодно, выжимая все соки из подданных, создавала такую же тяжелую кавалерию. В двух войнах в течение полувека они вернули себе большую часть утраченного при Севверине II (и последнем); и даже кое-что прихватили сверх этого.
   Но потом король Хетти Дуаред Мудрый бросил против тяжелой конницы спешно нанятых за золото кочевников.
   И вновь, узнав про это, полководцы Клавия Гордого (позже переименованного в Самодовольного), посмеялись. Что смогут им сделать эти дикари на своих мелких лошаденках, облаченные в кожаные латы и вооруженные саблями из дрянного железа?
   И вновь поплатились за самонадеянность.
   В двух битвах — при Нилине и Бельмере — хваленые панцирные всадники были просто расстреляны из луков бьющими без промаха витязями Бескрайней Степи. Сабли у них, может, и уступали имперским мечам, зато стрелки могли попасть в прорезь шлема на ста шагах, а в коня — за четыре сотни.
   Еще век ушел на дворцовые перевороты (сменилось три династии), а заодно — на создание своей легкой конницы. Но тут в западной Логрии мастер Харт изобрел арбалет с воротковым механизмом, стрельбе из которого мог обучиться даже деревенский мальчишка, а натянуть — даже слабая женщина. И вновь завоевателей постигла неудача.
   Последней каплей стало поражение проконсула Бруттия у Зейла восемьдесят лет назад, когда императорская гвардия оказалась разбита союзниками тамошнего короля — горцами-айханами из племени мунтов. Их одетые в кольчужные попоны боевые псы в какой-то час без труда расправились с отборной имперской кавалерией. Ибо, как уже говорилось, были натренированы подныривать между ногами скакунов и откусывать благородным животным причинное место или вспарывать брюхо.
   После этого властители Альбии окончательно отказались от мысли принести цивилизацию на кончике пики соседям ближним и дальним и сосредоточились на обустройстве своих владений. Тем более что с этим возникли проблемы, поскольку детей у считавших себя солью земли альбийцев рождалось все меньше. Была ли причиной тому гибель лучших граждан в бесконечных войнах или развращенность здешнего народа, как говорили жрецы в окрестных царствах, неясно; но даже императорские указы жаловались на нехватку мужчин. Так что с некоторых пор в армию начали вербовать иноземцев, которым за десять лет беспорочной службы давали имперское гражданство, а за двадцать — добрый участок земли.
   И надо ли говорить, что рабов Альбия ввозила больше всего.
   За мирные годы альбийцы не то чтобы растеряли свою спесь, но успокоились и даже кое-что позаимствовали у «варваров». К примеру, вместе с патрициями и нобилями тут появились бароны и герцоги с графами, да и старый язык в своей чистоте теперь уже остался лишь при дворе да у ученых людей...
   Была у Альбии еще одна занятная особенность — ее законы. Их альбийцы, само собой, считали лучшими в мире, и имели на это основания.
   — У них, — поясняла Марисса, сплевывая с седла вишневые косточки, — все, что записано в ихних кодексах, прямо-таки святыня. И богиня даже судейская имеется, как ее там... Нет, не помню, плохо выучила. И даже вроде как если точно не указано в законах и нет приговора судьи по всей форме, то человека запрещено наказывать — даже просто кнутом.
   Торнан посочувствовал местным начальникам. Как тут управлять, если без бумажки даже прощелыгу какого-нибудь и повесить-то нельзя?!
   — А еще тут положено писать в приговорах только то, что написано в законах, и не больше не меньше, — продолжила она тему. — И точно все проворачивать по писанному. То есть ежели в законе, к примеру, сказано, что какого-нибудь местного нобиля надо разрубить на сто двадцать кусков, а тебе дать десять тысяч золотых, то его разрубят именно на сто двадцать кусков, а тебе дадут именно десять тысяч.
   Торнан лишь пожал плечами, подумав, что какие бы тут законы ни были, но, видимо, с помощью денег и их можно повернуть так, что, будь ты хоть трижды прав, именно тебя разрубят на сто двадцать кусков, а твои десять тысяч монет отдадут другому...
   Но как бы там ни было, разбойников и грабителей в Альбин было немного, дорога были почти безопасны. Да к тому же скоро граница, и они будут в Хатти, откуда рукой подать до Андии. А там отыскать еще один покинутый храм, взять то, что там лежит, и домой можно...
   Ведь осталось им не так уж много. Поневоле придут успокаивающие мысли и расслабленность.
   — Торнан, — встревоженный голос девушки вывел его из сладкой полудремы. — Там впереди кто-то есть. Вроде нас поджидает.
   И в самом деле, впереди на дороге торчало несколько фигур, у одной из которых на поясе болталось что-то похожее на меч.
   Торнан невольно придержал коня. Что это может быть? Не засада вроде.
   Стража? Но что страже может быть нужно от них? И что им теперь делать?
   — Едем дальше, — распорядился Торнан. — Посмотрим, что за птицы.
   При их приближении стоявшие на дороге не проявили ни беспокойства, ни агрессивности. Да и выглядели они достаточно мирно. Три немолодых человека в альбийской одежде старых фасонов — теперь такую редко носят, все больше предпочитают логрийские моды. У одного на поясе короткий клинок.
   — Мир вам, путники, — обратился старший из них, хорошо одетый бородач с чернильным прибором в плетеной корзиночке у пояса. — Да пребудет с вами благо Отца Мира, великого Йописа. Я — Борзий Притт, ликтор нобиля и сенатора Мархо Антеуса, герцога Тамисского. Не скажете ли, кто вы?
   — Мир и вам, — бросила амазонка. — Я — посол соборного Храма Тиамат в Корге, Марисса а'Сайна а'Кебал. Это мои люди: капитан Торнан и Чикко — иерофант моей богини. Едем по делам храма в Андию.
   Торнан прямо-таки залюбовался Мариссой: сколько в ней было высокомерного спокойствия и холодной вежливости — не всякая особа королевской крови сможет так себя вести.
   — В таком случае, — поклонился Борзий, — позвольте пригласить вас, досточтимая нобилерия, в дом моего господина. Нынче случилось так, что его решил почтить визитом соправитель империи и наследник престола Лукерий Товис. Высокородный Мархо Антеус хотел бы видеть у себя как можно больше достойных людей, ибо намерен почтить наследника престола по старому обычаю великого гостеприимства. Поэтому позволю себе пригласить вас в его скромное обиталище, — и он указал рукой туда, где на одном из холмов невдалеке туманно вырисовывался силуэт замка — две тонкие башни с тремя куполами между ними.
   — Мы принимаем приглашение, — кивнула Марисса все с тем же восхитительным королевским высокомерием.
   Через полчаса они все уже находились под кровом виллы — да нет, пожалуй что даже дворца поименованного нобиля и герцога. Борзий сдал их с рук на руки мажордому, и тот лично не побрезговал отвести гостей в их покои — три смежных комнаты. Там их уже ждали три корыта с горячей водой, дабы они могли смыть дорожную пыль.
   Под ухмылки Чикко Марисса оттащила корыто в соседнюю комнату, проигнорировав попытку Торнана помочь. И вскоре выпорхнула оттуда, заставив Хоана приподнять брови. Под уже знакомой кожанкой была одета та самая синяя шелковая ночнушка, смотревшаяся, надо сказать, вполне прилично. Вытертые ботфорты сменились короткими желтыми полусапожками — единственным уцелевшим трофеем из дворца темийских князей.
   — Ну что, так и пойдете в таком виде на обед к герцогу? — усмехнулась она, указывая на обернутые вокруг бедер мужчин полотенца.
   — Дай обсохнуть, — попробовал возразить Чикко.
   — Побыстрее переодевайтесь, — не терпящим возражений тоном указала девушка. — Я как посол приказываю вам выглядеть прилично. Принца империи как-никак увидим.
   Одеть, кстати, им было особенно нечего. Но Торнан подумал, что, пожалуй, может явиться на обед и в своей всегдашней куртке — она может вполне сойти за доспехи, а воину вполне допустимо явиться в них даже к монарху на прием. Чикко же просто натянул черный кафтан, купленный в Нолу, и стал хоть немного похож на того, кем и был — на чародея.
   Потом явился мажордом и повел их представляться хозяину.
   Герцог Мархо Антеус оказался сильно немолодым уже человеком весьма благообразного вида, с аккуратно завитой и надушенной бородой, которой требовались ежедневные услуги цирюльника, с бледным лицом и усталым взглядом пресыщенного и уставшего от жизни человека. Пожалуй, подумал Торнан, именно так и должен выглядеть имперский вельможа. Он вежливо поприветствовал гостей и предложил пройти отобедать.
   Позади Антеуса стоял мелкий тип, тоже с бородой, но не пышной, как у герцога, а маленьким клочком волос на подбородке. Лет ему было за тридцать. Как им сообщил герцог, это друг дома, книжник Сфин Порке, явившийся специально для того, чтобы описать посещение наследником престола дома нобиля. На взгляд Торнана — достаточно противный тип.
   В главном зале был накрыт длинный стол человек на пятьдесят, вокруг коего суетились слуги, но путники сели вместе с хозяином за небольшой стол на пять персон — хозяин во главе и они по бокам. Мариссе досталось место рядом с книжником.
   Затем к ним подошла девушка лет семнадцати в простом белом платье до полу. Сопровождал ее жрец какого-то местного бога с печальным сморщенным лицом и служанка, державшая в руках поднос, на котором стояла чаша с мелко нарезанной капустой. Девушка жеманно присела.
   — Моя дочь Лиэнн, — сообщил нобиль. — Прошу прощения, что она не сможет разделить нашу трапезу. Иди, Лиэнн, уже скоро...
   Она развернулась и деревянной походкой пошла прочь, на ходу зачерпнув пригоршню капусты из миски. Торнан насторожился. Что-то тут было не то. Но тут начали подавать еду.
   — Вас, надеюсь, не задевает, что я не пригласил за этот стол свою семью? — обратился к Мариссе Антеус после второй перемены блюд.
   Лично Торнана это не задевало нисколько — даже если б ему подали еду в людской, на грязном столе, и то он не счел бы себя оскорбленным. Как же можно обижаться за доброе угощение?
   — Не сочтите это за неуважение, просто сложилось так, что я одинок. Мои жена и сын с невесткой три года назад стали жертвой трагической неблагодарности...
   Ант, отвлекшись от креветок в винной подливе, изобразил на лице подходящую к случаю скорбь.
   — В нашем столичном доме была рабыня, выросшая в нашей семье... Она родила ребенка без разрешения, и Кронис, мой сын, поступил по закону, приказав отвезти младенца на Громский остров.
   Марисса поперхнулась перепелиным супом, да и Торнан тоже на какое-то время забыл о креветках. Про этот проклятый остров в столице Альбин он кое-что слышал.
   — Той же ночью рабыня заколола кинжалом и его, и его жену, и трехмесячного внука, и мою любимую Ринию, — продолжил герцог. — Никто не ожидал от этой мерзкой женщины такого коварства — ведь мы вырастили ее, подобрав на том самом острове...
   — Да, — согласилась Марисса, возвращаясь к супу. — Она поступила неправильно...
   Торнан тоже подумал, что рабыня, пожалуй, поступила неправильно — смерть во сне от кинжала достаточно легкая, можно было бы придумать что-нибудь более затейливое.
   — Я бы пригласил за стол Лиэнн, но она должна готовиться к обряду великого гостеприимства, которое мы окажем наследнику имперского трона, — продолжал хозяин.
   Торнан мысленно пожал плечами. «Знаем мы это великое гостеприимство!» Вообще-то про подобные обычаи он слышал, и не раз, но все больше у диких племен вроде борандийцев. Ну и у островитян-адаллонцев, еще говорят... В других местах самое большее гостю предлагали рабыню или служанку. Хотя если девчонка угодит наследнику престола, то от этого будет немалая польза папаше. Но все равно непонятно — почему бы перед бурной ночью не поесть поплотнее?!
   Марисса нервничала. С каждой минутой она все яснее ощущала — что-то тут не так, что-то неправильное есть в самой атмосфере этого дома, в каком-то отрешенном лице хозяйской дочери, в этих вкрадчивых разговорах... Вплоть до того, что на этой Лиэнн белое платье — а тут белый цвет означает смерть и траур.
   Она уже начала сожалеть, что приняла приглашение, попавшись на невольную лесть — ее, дочь простолюдинки и кочевника, поименовали нобилерией, благородной дворянкой.
   Да зачем их вообще позвали сюда? Что этому напомаженному и завитому герцогу до послов Богини, в которую в этой империи почти и не верят?
   Охота показать диковинных гостей местному принцу? Или просто от скуки завлек подходящих по высоте положения путников, как иногда делают одуревшие от одиночества в своих глухих усадьбах провинциальные бароны, что ловят на дорогах случайных прохожих и затаскивают на пирушки, упаивая до полусмерти?
   Фантазия тут же услужливо подсказала ей страшненькое объяснение: этот герцог — слуга тех самых непонятных темных сил, о которых говорила тетушка и о которых шепчутся по углам, и заманили их сюда, чтобы расправиться с ними и завладеть жезлом...
   Она одернула себя. Ну и чушь лезет в голову!
   И, чтобы отвлечься, задала вопрос хозяину:
   — Ваше высочество, а не расскажете ли вы про этот обычай подробнее?
   — Охотно, нобилерия, — кивнул герцог. — Впрочем, лучше пусть об этом расскажет мой друг Сфинн — он автор трактата о нем.
   — Итак, обряд великого гостеприимства, — начал ободренный книжник, — заключается в том...
   Покончив с креветками, Торнан перешел к острому сырному салату. Марисса что-то спросила — он не уловил вопрос. Ответил Сфинн. Марисса спросила еще раз, и голос ее странно и непривычно дрожал.
   Торнан поднял голову.
   И рука его чуть не рванулась к ятагану — уж слишком нехорошим стало лицо их спутницы.
   Он перевел взгляд на Чикко — шаман тоже был чем-то очень удивлен.
   — Вы, я вижу, в недоумении, нобилерия? — осведомился Мархо Антеус. — Да, обычай этот и в самом деле многим — особенно, уж не обижайтесь, варварам, — кажется диким, как и многое в нашей цивилизации. Но он имеет большой смысл, как и все в ней. Ибо означает полную покорность дитя родителям и торжество безраздельного родительского права, а также беспримерное почитание престола, и готовность отдать все для него, и смирение перед лицом богов... Ныне он настолько редок, что, можно сказать, исчез, ибо, увы, — древние обычаи доблести вообще угасают в наше время...
   Торнан переводил взгляд то на побледневшее лицо амазонки, то на растерянного Чикко, соображая: что же такое герцог им сообщил?
   — Позволю себе рассказать о его происхождении, — продолжил между тем герцог. — В давние времена, при государе Кронотии, жил знатный, но бедный нобиль Йиар Торнилий. Человек всеми почитаемый и рода весьма влиятельного и знатного, пользовавшийся глубочайшим уважением и славный благородной кровью древних альбийских нобилей, не оскверненной ни браками с плебеями, ни, да простят меня гости, браками с чужеземцами. Отличался он также благонравием и достоинствами, но судьба бывает несправедлива. И на старости лет деньги у него все вышли, он обеднел, и осталось у него одно-единственное имение, где он и жил, еле сводя концы с концами. Дошло до того, что заложил он и продал все оставшиеся земли и жил лишь тем, что со старым слугой выращивал в саду и на огороде. Была у него единственная отрада старости — дочь, имя коей ныне забыто, хотя и следовало бы помнить его как пример покорности и послушания.
   И вот однажды проезжал теми местами божественный император Кронотии, славный тем, что воздвиг тридцать новых больших храмов отеческих богов по всем городам Альбин. И помня о Йиаре, чьи предки издревле служили его предкам, решил навестить старика и послал к нему гонца, дабы предупредить о своем появлении, с тем чтобы смог тот подготовиться.
   При виде императорского посланца Йиар едва не лишился чувств, а узнав о чести, ему оказанной, принялся готовиться к приезду монарха. Но великая беда ждала его — в доме не обнаружил он ничего, чем мог бы попотчевать священного гостя. В отчаянии он уже подумал о том, что надлежит ему отворить себе кровь, дабы избежать позора, когда вдруг...
   Хотя Торнан и знал уже, о чем пойдет речь, ему вдруг стало как-то по-детски страшно и захотелось, как бывало, когда он мальчиком слушал сказки, чтобы Костяной Змий не съел королевну Арию, или чтобы великий богатырь Дирк победил Железнорукого Демона...
   — Но тут вошла дочь его единственная, до того игравшая в саду, коей было от роду шестнадцать весен. И возрадовался сенатор, что не опозорится он перед божественным императором. И сказал ей тогда: «Дочь моя, надлежит тебе покинуть сей мир, ибо прибывает к нам император, а угощать его нечем, и невозможно подать ему к столу презренную капусту или репу».
   Покорность выразила дочь его, и не унизила себя просьбами отменить волю родительскую. Лишь попросила времени немного, дабы посетить могилу матери... На что сказал ей отец: дочь моя, не нужно тебе прощаться с матушкой, ибо скоро будешь ты с ней в Ализии, где пребывает она.
   Со слугой растопили они печь на кухне и подготовили все, что следует в таких случаях. Но не хватило сил Йиару лишить жизни дитя свое, и водвинул он ее в печь огненную живой.
   Спустя время прибыл император, сокрушаясь о нищете гостя. Но почуял запах жареного и сказал: должно, зажарил ты для нас свинью или тельца упитанного. На что сказал Йиар: не тельца для тебя, божественный зарезал, но лучшую овечку своих стад.
   Марисса ощутимо побледнела, и Торнан подумал, что девушку, чего доброго, сейчас вытошнит прямо на драгоценную утварь и золотые инкрустации стола, так что конфуз выйдет не меньше, чем тот, которого боялся нобиль-детоубийца...
   — И внесли блюдо, на коем лежала запеченная дочь Йиара, — вещал Сфинн. — Император был потрясен увиденным...
   «Да, представляю!» — пробормотал ант про себя.
   Почему-то Торнан вспомнил историю, совсем не подходящую к обстановке, что приключилась в прошлом году у него в роте как раз в эту пору. Служил у него один парень откуда-то с дальнего севера, чуть ли не борандиец, среди племенных запретов которого был строжайший запрет — вкушать ежиное мясо. Трое безмозглых мардонийцев, занесенных невесть какими ветрами в Килльдар, решили славно подшутить над «тупым дикарем». И, поймав в лесу пару ни в чем не повинных ежиков, приготовили из них похлебку, густо приправив травами и кореньями. Затем зазвали его в свою хижину, якобы на дружескую пирушку, а когда бедолага с аппетитом употребил варево под бутылочку доброго эля, со смехом показали ему колючие шкурки и ушастые головки зверьков...
   На следующий день Торнану пришлось присутствовать при погребении трех своих солдат, разделанных мечом не хуже тех ежей, а еще через три дня — при казни четвертого.
   — Долго не мог решить император Кронотий — что делать ему? — продолжал книжник между тем. — Но в глубине души по достоинству оценил его глубокое гостеприимство и, поблагодарив, Йиара за оное, спешно покинул скромное обиталище нобиля. Но повелел сделать запись о том золотыми буквами в храме Священных Предков по возвращении в столицу. А по смерти старого сенатора дом его был объявлен неприкосновенным, и руины его по сию пору можно увидеть в области Ермис.
   С тех пор и появился у нас обряд великого гостеприимства, коим положено чтить лишь особ венценосной крови, и который столь редок, сколь и благороден. И с тех пор во многих знатных домах имеется особая печь для обряда великого гостеприимства. Имеется она и в доме герцога Мархо, и уже скоро будет использована по назначению. Печь эта, скажу вам, — излагал Сфинн, — не совсем обычной конструкции...
   Торнан обвел взглядом хозяев — герцога и книжника. На какой-то миг показалось ему, что за человеческими лицами прячутся бородавчатые и клыкастые хари болотных упырей — как в сказке про богатыря Гайдо, попавшего на пир к Хозяину Кровососов. Он тряхнул головой.
   — А... осмелюсь, спросить, — почтительно прервал Чикко. — Наследник престола, так сказать, будет... э-э... есть... блюдо?
   — Нет, что вы, — снисходительно улыбнулся герцог. — Как можно — мы же не дикари! Он поблагодарит меня за изысканное и ценное угощение, после чего плоть моей дочери будет захоронена в фамильном склепе...
   Что-то изменилось в выражении лица Мариссы, и Торнан вдруг понял, что она собирается делать.
   Мысленно проклял самыми страшными проклятиями судьбу, приведшую его сюда. Помянул всех демонов и богов до Йух'хиббола С'сагга включительно.
   С тоской еще раз поглядел в глаза Мариссы.
   Запоздало подумал, что нужно было тогда, в самый первый день, чего-нибудь ей сломать или даже слегка подрезать эту бешеную девку. И тогда он пошел бы вдвоем с Чикко, и все было бы просто — потому что в одиночку он бы ничего не смог сделать и назавтра уже спокойно ушел бы из этого поместья, наплевав на мерзкие обычаи этой гнилой империи.
   Но исправить уже ничего было нельзя. Нужно было делать что должно, раз ничего другого не оставалось.
   — Так вот, печь... — продолжил книжник.
   — Я бы хотел на нее взглянуть, — сообщил Торнан как бы между прочим.
   — Конечно! — охотно поднялся герцог. — Я ее вам покажу, идемте.
   На обширной кухне взору Торнана и в самом деле предстало занятное зрелище. При других раскладах он всенепременно пожелал бы, чтобы в его дворце — ежели таковой у него когда-нибудь будет, — на кухне была бы точно такая же печь. Кабана или сразу пару оленей в ней можно было зажарить целиком. Круглая, утопленная в пол, с несколькими поддувалами, большой крышкой на цепях, чтобы можно было опустить ее вниз не надрываясь, большим дымоходом, бронзовой решеткой. И еще четырьмя цепями, спускающимися с ворота на потолке. На каждой висел разомкнутый обруч. Небольшой — как раз для узких девичьих запястий и лодыжек.
   Скосив глаза, Торнан посмотрел на Мариссу. Та внешне была спокойна и расслаблена, но он ощущал то дикое внутреннее напряжение, что просто разрывало ее сейчас.
   — Эта печь сооружена тут при императоре Ставре, — пояснил герцог, — и никогда не использовалась по назначению. При моем прадеде — он был изрядный вольнодумец — ее даже хотели сломать, но даже он не решился пойти против обычая.
   Книжник согласно закивал.
   «Так эту штуку тут сделали специально», — подумал Торнан. И сразу стало легче.
   Он как бы невзначай придвинулся поближе к горячему колодцу столь замечательной печки. «Уже растопили? Ну, тем лучше».
   — Обратите внимание на рисунок, украшающий решетку, — деликатно тронул его за рукав Сфин.
   Торнан обратил. Переплетение бронзовых прутьев довольно искусно изображало легенду о дочери нобиля Йиара.
   — Это работа самого великого Схуниссия, — восхищенно прошептал герцог. — Сегодня она первый раз будет использована по назначению...
   Молча Торнан схватил нобиля и книжника за затылки и крепко стукнул головами.
   Головами можно стукнуть по-разному. Можно шутя — так, что ничего, кроме звона в ушах, жертвы не почувствуют. Можно до искр в глазах и сотрясения мозгов, коли они есть. Можно до беспамятства. А можно, если есть сила, так, что дробятся черепа и душа отлетает ввысь из вмиг холодеющего тела.
   Торнан ударил вполсилы — так, чтобы оба не смогли сопротивляться, ошеломленные болью, но чтобы, не дай Дий, не лишились сознания.
   А затем столкнул их вниз, прямо в дышащий жаром колодец печи.
   В следующий миг Марисса подскочила сбоку, ударом сапога сбила решетку и подхваченной с пола скамейкой расплющила медный запор.
   И под двухголосый вой заживо жарящихся хозяина и слуги они развернулись навстречу влетевшим в кухню — как чувствовали! — телохранителям.
   Работа в паре — едва ли не самый сложный раздел фехтования, требующий сноровки и тренировки. Но будь Торнан тогда в состоянии соображать, он бы несомненно пришел к выводу, что лучшего второго номера, чем Марисса, представить невозможно. Избитые слова о невидимой связи, возникающей между бойцами, и о понимании с полувзгляда стали явью.
   Выпад, уклонение, удар, выпад, уклонение, удар... Отбить обухом ятагана рапиру, которой его пытаются проткнуть, как назначенного на жаркое цыпленка, сместиться влево, давая дорогу скимитару, — и длинный костлявый мужик падает с разрубленной ключицей. Встретить эфесом предназначенный Мариссе взмах «кошкодера», поднырнуть под клинок и сверху вниз отхватить кисть противника, чтобы через секунду фалькатта амазонки оборвала его жизнь. Пропустить над собой гизарму и из низкой стойки нанести удар в печень седому усатому дядьке с серебряной медалью на отвороте камзола. Извини, брат, такова жизнь...