Страница:
Их усадили за аккуратные конторки, не забыв замкнуть левую ногу каждого в крепкую деревянную колодку и запереть на замок. Словно этого было мало, за спиной каждого стало по два стража в посеребренных кирасах.
Потом зал начал заполняться публикой.
В Альбин полагалось, чтобы правосудие вершилось на глазах народа, даже если судят за украденную курицу, — дабы все видели, сколь мудры законы и беспристрастны судьи. Народ был все больше солидный, хорошо одетый, многие приходили с женами. Еще бы — не каждый день судят убийц сенатора и нобиля. Да еще не грабителей и разбойников каких-нибудь, а послов.
Появились судьи — сановитые старцы как на подбор, лишь двоим было лет этак под сорок. Все в голубых длинных мантиях и тогах, один даже с зеленой лентой через плечо — член совета Скипетра.
Да, можно гордиться: не какие-нибудь серые судейские крысы тебя на плаху отправят — аристократы.
И вот наконец пристав возгласил начало процесса, а присутствовавший тут же жрец воззвал к богине справедливости. После чего один из судей спросил, не хотят ли подсудимые сказать что-нибудь перед тем, как их дело рассмотрит суд?
Чикко смиренно промолчал. Торнан помотал головой.
— Итак, если вы не хотите больше ничего сказать...
— Я скажу! — поднялась, звякнув цепью, Марисса. Говорила она совсем недолго, и суть сказанного ею сводилась к одной фразе: «Жечь, резать, рубить в лапшу надо тех, у кого такие обычаи!»
Речь ее, несмотря на сумбур, произвела впечатление на присутствующих, правда, не такое, на которое она рассчитывала. Публика ухмылялась, кое-кто откровенно крутил пальцем у виска. Судьи тоже зашушукались.
— Я полагаю, — изрек один из них, морщинистый, но на вид еще бодрый старикан с крашеными волосами, — что подсудимая Марисса явно не в себе. Видимо, злодеяние совершено ею не по злобе, но по душевному нездоровью. Я ходатайствую перед судом о помещении вышеизложенной Мариссы в приют для душевнобольных при храме Эскалопия, причем во имя человеколюбия готов оплатить ее пребывание там и лечение...
«Надо же — и тут есть добрые люди», — подумала Марисса.
«Может, хоть она спасется и доставит треклятую палку Анизе». — пожал плечами Торнан.
«Старый ты козел! Тебе не о бабах думать надо, а о фамильном склепе!» — фыркнул про себя Чикко.
Потом пристав начал читать подробное описание дела.
Потом начали выступать судьи. Их речей, произносимых на старом альбийском, Торнан не понимал, но по тону, по выражению лиц, по долетавшим из зала репликам догадывался: дела их неважные.
Потом вышел уже знакомый им жрец Тиамат — бледный и жалкий, что-то пропищал и убежал. Выскочили адвокаты и тоже что-то бормотали с солидным видом...
И тогда Торнан решился. Мысленно обратя глаза к небесам, он начал говорить:
— Прародитель мой, бог предков моих, Хозяин Громов, идущий по звездам! Я редко вспоминал тебя и еще реже молился, но я не докучал тебе пустыми просьбами! Теперь же умоляю об одном — спасти не мою жизнь, но жизнь моих товарищей и спутников! Пусть уйдут они отсюда целыми и невредимыми, пусть вернутся они в Кильдар с удачей. А моя жизнь в твоей милости и в руках судьбы...
И произнес несколько слов на неведомом языке, которые заставил его выучить верховный волхв Благ.
Ничего не случилось, не грянул гром, и в дверях не появился императорский посланец с указом о помиловании. Но вдруг встрепенулся один из старцев — самый разряженный и увешанный золотыми знаками гуще прочих, почти не участвовавший до того в заседании глава трибунала.
— По-озвольте, по-озвольте, — обратился он к присутствующим, — кажется, мы упустили одно обстоятельство... Просто удивительно, как плохо работает нынешняя молодежь. Подсудимый Торнан, — сказал он. — Вы ведь, если я не ошибаюсь, не логриец?
— Да, я ант, — не замедлил подтвердить капитан.
— То есть вы варвар? — уточнил дедок.
— Да, бывало, меня и так называли...
— А вы, посол Храма, — дочь варвара из степей, из народа, в Логрии не жившего?
Зло оскалившись, Марисса сообщила, что, будь тут ее отец, они бы поостереглись так его называть.
— Ну, что касается именующего себя Чикко, его варварское происхождение даже не нужно подтверждать, — ничуть не обиделся старец. — В таком случае принесите мне пятнадцатый том Свода законов, — да, кажется, пятнадцатый.
Спустя минуту пристав приволок массивную инкунабулу, и старец, кряхтя, принялся перелистывать покоробившиеся пергаментные листы. Прочие судьи, и адвокаты, и даже сам прокурор, да и публика в зале благоговейно взирали на священнодействия председателя.
— Так, так, — бормотал он, — не то, не то, так... «Дабы вонючие мужики...» Нет, тоже не то... Вот, нашел, — сообщил он. Указ императора Биберия X, от третьего числа пятого месяца 1145 года от основания Альбы. «Ежели какой-нибудь варвар по глупости и темноте своей нарушит какой-то из чтимых в империи обычаев, то не надлежит ему ставить того в вину, ибо не умыслом сие совершено, но лишь от дикости...» Вот! Объявляю процесс законченным. Судьи удаляются на совещание!
И бодро засеменил к дверям Тайных Покоев. За ним потянулись и остальные члены Имперского Трибунала.
Совещались они не более получаса.
Пока судьи решали судьбу подсудимых, тем принесли еду — хлеб и воду. Торнан, не стесняясь, отломил чуть ли не треть каравая и принялся уплетать его. В конце концов, вполне возможно и такое, что в следующий раз ему доведется поесть уже в покоях Дия. Позади него переговаривались стражники.
— Смотри, как жрет — это ж три фунта за раз!
— Вот интересно — сожрет он их или нет?
— Да кому же три фунта сожрать-то? Он же не слон!
— Об заклад бьешься?
— А то?..
Судьи вышли гуськом из-за позолоченных дверей с изображением богини правосудия и расселись на своих местах. При этом председатель выглядел весьма довольным, но еще более довольным выглядел самый молодой из судейских — прямо как кот, слопавший всю сметану на хозяйской кухне и умудрившийся свалить вину на мышей.
— Сегодня... числа... месяца... — забубнил пристав. — Верховный Трибунал Всевеликой Альбийской Империи, рассмотрев дело об убийстве, разбое и похищении знатной девицы, постановил. Дело это всецело подпадает под указ императора Биберия X о варварах, а посему — считать означенного варвара Торнана и его спутников оправданными по всем пунктам обвинения. Что касается девицы Лиэнн Тамисской, дочери и наследницы герцога Марко Антеуса, то суд, рассмотрев все обстоятельства, счел, что поскольку данная девица волей отца и по родительскому праву была предназначена к свершению обряда великого гостеприимства и над ней были свершены все положенные погребальные процедуры, то она не может наследовать имущество и титул герцогов Тамисских. Каковые переходят к ближайшему родственнику...
При этом рожа самого молодого из судей прямо-таки засияла, и даже простодушному капитану стало все понятно.
— Посему трибунал постановил: передать девицу Лиэнн, отныне не имеющую фамилии и рода, под опеку варвару Торнану, на основании закона Люцция II «О бесхозной скотине». Также постановляем: варвара Торнана и его спутников, купно с девицей Лиэнн, выдворить из пределов империи, доставив к ближайшей границе и изгнав под страхом вечной каторги по возвращении, если оным персонам не будет возможности доказать, что оные вернулись не по своей воле.
Трижды стукнул священный молоток в руках председателя, возвещая о том, что решение вступило в законную силу, окончательно и обжалованию не подлежит.
«Надо же — выходит, не зря Громовника молил...» — вздохнул про себя Торнан.
«Выручила все же Великая Мать недостойную дочь свою!» — сжав руки на груди, подумала Марисса.
«Сколько премудрых слов, и все для того, чтобы захапать чужое добро!» — отметил Чикко.
«Лучше б меня зажарили...» — обреченно промелькнуло у Лиэнн.
— Плати, говорю! — рыкнул стражник на приятеля. — Проспорил, так гони как есть два скропула! Говорил я тебе: сожрет! А ты не поверил...
Глава 25
Потом зал начал заполняться публикой.
В Альбин полагалось, чтобы правосудие вершилось на глазах народа, даже если судят за украденную курицу, — дабы все видели, сколь мудры законы и беспристрастны судьи. Народ был все больше солидный, хорошо одетый, многие приходили с женами. Еще бы — не каждый день судят убийц сенатора и нобиля. Да еще не грабителей и разбойников каких-нибудь, а послов.
Появились судьи — сановитые старцы как на подбор, лишь двоим было лет этак под сорок. Все в голубых длинных мантиях и тогах, один даже с зеленой лентой через плечо — член совета Скипетра.
Да, можно гордиться: не какие-нибудь серые судейские крысы тебя на плаху отправят — аристократы.
И вот наконец пристав возгласил начало процесса, а присутствовавший тут же жрец воззвал к богине справедливости. После чего один из судей спросил, не хотят ли подсудимые сказать что-нибудь перед тем, как их дело рассмотрит суд?
Чикко смиренно промолчал. Торнан помотал головой.
— Итак, если вы не хотите больше ничего сказать...
— Я скажу! — поднялась, звякнув цепью, Марисса. Говорила она совсем недолго, и суть сказанного ею сводилась к одной фразе: «Жечь, резать, рубить в лапшу надо тех, у кого такие обычаи!»
Речь ее, несмотря на сумбур, произвела впечатление на присутствующих, правда, не такое, на которое она рассчитывала. Публика ухмылялась, кое-кто откровенно крутил пальцем у виска. Судьи тоже зашушукались.
— Я полагаю, — изрек один из них, морщинистый, но на вид еще бодрый старикан с крашеными волосами, — что подсудимая Марисса явно не в себе. Видимо, злодеяние совершено ею не по злобе, но по душевному нездоровью. Я ходатайствую перед судом о помещении вышеизложенной Мариссы в приют для душевнобольных при храме Эскалопия, причем во имя человеколюбия готов оплатить ее пребывание там и лечение...
«Надо же — и тут есть добрые люди», — подумала Марисса.
«Может, хоть она спасется и доставит треклятую палку Анизе». — пожал плечами Торнан.
«Старый ты козел! Тебе не о бабах думать надо, а о фамильном склепе!» — фыркнул про себя Чикко.
Потом пристав начал читать подробное описание дела.
Потом начали выступать судьи. Их речей, произносимых на старом альбийском, Торнан не понимал, но по тону, по выражению лиц, по долетавшим из зала репликам догадывался: дела их неважные.
Потом вышел уже знакомый им жрец Тиамат — бледный и жалкий, что-то пропищал и убежал. Выскочили адвокаты и тоже что-то бормотали с солидным видом...
И тогда Торнан решился. Мысленно обратя глаза к небесам, он начал говорить:
— Прародитель мой, бог предков моих, Хозяин Громов, идущий по звездам! Я редко вспоминал тебя и еще реже молился, но я не докучал тебе пустыми просьбами! Теперь же умоляю об одном — спасти не мою жизнь, но жизнь моих товарищей и спутников! Пусть уйдут они отсюда целыми и невредимыми, пусть вернутся они в Кильдар с удачей. А моя жизнь в твоей милости и в руках судьбы...
И произнес несколько слов на неведомом языке, которые заставил его выучить верховный волхв Благ.
Ничего не случилось, не грянул гром, и в дверях не появился императорский посланец с указом о помиловании. Но вдруг встрепенулся один из старцев — самый разряженный и увешанный золотыми знаками гуще прочих, почти не участвовавший до того в заседании глава трибунала.
— По-озвольте, по-озвольте, — обратился он к присутствующим, — кажется, мы упустили одно обстоятельство... Просто удивительно, как плохо работает нынешняя молодежь. Подсудимый Торнан, — сказал он. — Вы ведь, если я не ошибаюсь, не логриец?
— Да, я ант, — не замедлил подтвердить капитан.
— То есть вы варвар? — уточнил дедок.
— Да, бывало, меня и так называли...
— А вы, посол Храма, — дочь варвара из степей, из народа, в Логрии не жившего?
Зло оскалившись, Марисса сообщила, что, будь тут ее отец, они бы поостереглись так его называть.
— Ну, что касается именующего себя Чикко, его варварское происхождение даже не нужно подтверждать, — ничуть не обиделся старец. — В таком случае принесите мне пятнадцатый том Свода законов, — да, кажется, пятнадцатый.
Спустя минуту пристав приволок массивную инкунабулу, и старец, кряхтя, принялся перелистывать покоробившиеся пергаментные листы. Прочие судьи, и адвокаты, и даже сам прокурор, да и публика в зале благоговейно взирали на священнодействия председателя.
— Так, так, — бормотал он, — не то, не то, так... «Дабы вонючие мужики...» Нет, тоже не то... Вот, нашел, — сообщил он. Указ императора Биберия X, от третьего числа пятого месяца 1145 года от основания Альбы. «Ежели какой-нибудь варвар по глупости и темноте своей нарушит какой-то из чтимых в империи обычаев, то не надлежит ему ставить того в вину, ибо не умыслом сие совершено, но лишь от дикости...» Вот! Объявляю процесс законченным. Судьи удаляются на совещание!
И бодро засеменил к дверям Тайных Покоев. За ним потянулись и остальные члены Имперского Трибунала.
Совещались они не более получаса.
Пока судьи решали судьбу подсудимых, тем принесли еду — хлеб и воду. Торнан, не стесняясь, отломил чуть ли не треть каравая и принялся уплетать его. В конце концов, вполне возможно и такое, что в следующий раз ему доведется поесть уже в покоях Дия. Позади него переговаривались стражники.
— Смотри, как жрет — это ж три фунта за раз!
— Вот интересно — сожрет он их или нет?
— Да кому же три фунта сожрать-то? Он же не слон!
— Об заклад бьешься?
— А то?..
Судьи вышли гуськом из-за позолоченных дверей с изображением богини правосудия и расселись на своих местах. При этом председатель выглядел весьма довольным, но еще более довольным выглядел самый молодой из судейских — прямо как кот, слопавший всю сметану на хозяйской кухне и умудрившийся свалить вину на мышей.
— Сегодня... числа... месяца... — забубнил пристав. — Верховный Трибунал Всевеликой Альбийской Империи, рассмотрев дело об убийстве, разбое и похищении знатной девицы, постановил. Дело это всецело подпадает под указ императора Биберия X о варварах, а посему — считать означенного варвара Торнана и его спутников оправданными по всем пунктам обвинения. Что касается девицы Лиэнн Тамисской, дочери и наследницы герцога Марко Антеуса, то суд, рассмотрев все обстоятельства, счел, что поскольку данная девица волей отца и по родительскому праву была предназначена к свершению обряда великого гостеприимства и над ней были свершены все положенные погребальные процедуры, то она не может наследовать имущество и титул герцогов Тамисских. Каковые переходят к ближайшему родственнику...
При этом рожа самого молодого из судей прямо-таки засияла, и даже простодушному капитану стало все понятно.
— Посему трибунал постановил: передать девицу Лиэнн, отныне не имеющую фамилии и рода, под опеку варвару Торнану, на основании закона Люцция II «О бесхозной скотине». Также постановляем: варвара Торнана и его спутников, купно с девицей Лиэнн, выдворить из пределов империи, доставив к ближайшей границе и изгнав под страхом вечной каторги по возвращении, если оным персонам не будет возможности доказать, что оные вернулись не по своей воле.
Трижды стукнул священный молоток в руках председателя, возвещая о том, что решение вступило в законную силу, окончательно и обжалованию не подлежит.
«Надо же — выходит, не зря Громовника молил...» — вздохнул про себя Торнан.
«Выручила все же Великая Мать недостойную дочь свою!» — сжав руки на груди, подумала Марисса.
«Сколько премудрых слов, и все для того, чтобы захапать чужое добро!» — отметил Чикко.
«Лучше б меня зажарили...» — обреченно промелькнуло у Лиэнн.
— Плати, говорю! — рыкнул стражник на приятеля. — Проспорил, так гони как есть два скропула! Говорил я тебе: сожрет! А ты не поверил...
Глава 25
СТЕПНЫЕ ВЕТРА
Тяжело груженная повозка стала.
Из-за прутьев клетки Торнан наблюдал, как сбиры деловито разматывают дерюжную дорожку, чтобы край ее оказался за пограничным столбом — каменной растрескавшейся чуркой: ноги изгнанников не должны были коснуться имперской земли. Как выволакивают из второй телеги вьюки с их имуществом.
Как один из них снял с седла старого мула нахохлившуюся Лиэнн и, взяв за руку, подвел к столбу, а потом выпихнул за границу. Затем стражники перекидали на ту сторону тюки. И только потом хромой возчик принялся сбивать замок с клетки.
— Вылезайте, — распорядился сопровождавший их офицер с непонятными знаками различия. — Идти по одному, на землю не ступать.
Они выбрались, разминая затекшие ноги, один за другим, и гуськом, поодиночке, как и приказали, перешли на ту сторону.
Сделав дело, стражники сели в седла и уехали медленной рысью. Вскоре лишь пыль клубилась вдалеке желтоватой пеленой.
Можно даже было вернуться обратно. Правда, зачем? И тут и там — такая же степь.
— Да, ни коней не вернули, ни золота, — бросила Марисса. Первым делом она вскрыла тючок с оружием и, передав ятаган Торнану, деловито влезла в перевязь. — Вот — вся наличность, — она встряхнула сиротливо брякнувший мешочек. — Векселя уцелели, да ими тут и не подотрешься! И жратвы, — она пихнула мешок ногой, — на три дня, ровно как в законе. И купить нечего, негде, да и не на что... Хоть вексель бери да жуй!
— Ну, тут-то волноваться незачем, — философски бросил Чикко. — Вот как доберемся до приличных мест, кое-что продадим и все, что надо, купим.
Он извлек из-под одежды небольшой грязный узелок, с хитрой улыбкой развязал его, и на солнце блеснули драгоценные камни.
— Успел прихватить во дворце герцога, — сообщил он, глядя в удивленные лица спутников. — А нас ведь по-настоящему и не обыскивали... в штаны мне по крайней мере не залезли.
Марисса, слегка повеселев, ловко вытянула из узелка кулон с рубином на витой цепочке и надела на шею.
— Между прочим, это мои драгоценности, если кто забыл, — проговорила Лиэнн.
Чикко повернулся к ней:
— Ну, так ведь за свое спасение ты нам кое-что должна, если подумать. Мы как-никак в тюрьме сидели, смертушку ждали...
— Вот именно, — поддержала фомора амазонка. — Помолчала бы! — с обидой в голосе произнесла она. — Если хочешь знать, из-за тебя я убила пятерых! Это больше, наверное, чем я детей родить смогу! Как я с Богиней буду расплачиваться ?!
— А я не просила меня спасать! — не осталась в долгу Лиэнн. — Вам-то какое дело — варвары! Не вмешивались бы, и все было бы в порядке. Мне Стун, жрец наш, зелье дать обещал — я бы ничего и не почувствовала!
— Дура ты! Дура неблагодарная! И в самом деле не надо было спасать!
С удивлением Торнан заметил, что Марисса готова расплакаться.
— Попроси прощения, — сжав зубы, распорядился Торнан, решив, что недурно было бы дать оплеуху девке. Неблагодарность — один из худших грехов, и просто так оставлять его он был не намерен.
— А если не попрошу? Убьешь, варвар?!
— Зачем? — пожал Торнан плечами. — Просто отдам тебя первым попавшимся пастухам. Они по бабам соскучились, в степи оно, знаешь, все больше с овечками...
Выражение лица Лиэнн показывало, что данная перспектива ее совсем не устраивает.
— Действительно, варвар, — бросила Марисса, совсем неожиданно ставшая на сторону обидчицы, отчего капитан слегка растерялся.
— Заладили — варвар, варвар! — рявкнул он. — Может, и варвар, только вот у нас девчонок не жарят для гостей!
— Верно, — как бы между прочим отметила Марисса. — У вас их приносят в жертву разным гнусным богам.
— Много ты о наших богах знаешь! — вспылил Торнан. — Между прочим, один из них нам жизнь спас!
— Не гневи Великую Мать! — Раздражение и обида Мариссы окончательно переместились с «крестницы» на анта. — Только она могла нас спасти!
— Друзья, может, отложим богословие хотя бы до ближайшего города? — Чикко печально ковырнул носком старого сапога затвердевшую землю. — Мы не знаем даже, на каком языке будем разговаривать с местными, если встретим их, а вы собачитесь!
— Я не собачусь, а говорю, — холодно припечатала Марисса. — А насчет языка не волнуйся: сумею объясниться как-нибудь. А ты, Торн, вместо того чтобы разговаривать про то, чего не понимаешь, заглянул бы в карту да сказал, куда нам лучше идти. Ты ж у нас в походе вроде командуешь, а я ведь кто — посол храмовый...
Решив не вступать в спор с раздраженной амазонкой, Торнан извлек из сумы карты и углубился в них.
Познания Торнана в вопросах жизни в степи исчерпывались фразой — «А Дий его знает!». В эти края его никогда не заносило, знакомых, кто бы рассказал что-то полезное, тоже не было вроде...
В общем, ничего, кроме обычных баек и слухов.
Впереди, насколько хватало глаз, тянулась Бесконечная Степь. Ее западная окраина, вроде как входившая еще в логрийские земли, принадлежала Ибрании — диковатому и отсталому государству. Туземцы мыли золото в заводях великой Ары, торговали со степняками, скупая шкуры и шерсть, тем и жили. Во всей стране имелось лишь два приличных города — Такон и Касса-Ибра — столица, в которой самым значительным сооружением был двухэтажный глинобитный дворец местного короля, а ибранская монета — «всадники» — вошла в иронические пословицы.
Что там дальше на Восток — про то говорили разное. Например, что там есть земли, населенные людьми с собачьими головами. Или что далеко в степях вокруг далекого и почти легендарного Лунного моря обитает могущественный и многочисленный народ, чьи женщины, подобно мужчинам, участвуют в битвах и где юноша может взять в жены девушку, если одолеет ее в скачках или в стрельбе из лука. Но пока взору открывались лишь поросшие высокой травой просторы, балки с рощицами, по дну которых струились ручейки, каменные гряды, заросшие камышом озерца.
Под обжигающими, как языки пламени, полуденными лучами солнца необозримый степной простор казался вымершим. На много лиг вокруг простерлась степная гладь, поросшая высокими травами. По этим просторам можно было ехать много часов и не встретить никакого жилья. Иногда в степи попадались юрты одиноких кочевий или хотоны — стоянки пастухов. Вечно голубое небо, синие, желтые и пурпурные тюльпаны, голубые и алые как кровь маки, чистый горячий воздух. Глиняные и каменные пирамидки на холмах — сэберганы, курганы, в которых похоронили кого-то и когда-то, выложенные растрескавшимся от времени камнем колодцы в низинах. На сочной траве жирели суслики, земляные белки, тарбаганы и стада диких ослов, волки и лисы охотились за мышами и зайцами.
Им предстояло пересечь эту степь и добраться до ближайшего города — без коней и почти без припасов. Степь дикую, где не просто добыть воду, и к тому же населенную людьми, частенько рассматривающими чужаков как добычу.
Да, пожалуй, степняки-харьятты — все эти холкейты, сироллы, оркиты и прочие — будут главной проблемой.
У народов, гордо именующих себя «цивилизованными», на харьяттов существовало две противоположные точки зрения.
Первая — сохранившаяся с древних времен, с Арфа-саиба и Таббу-кагана. По ней степь населяли страшные дикие всадники, оставляющие за собой лишь трупы и пепел, стирающие с земли города и целые страны. Те, чьи луки выпускают стрелы на шесть сотен шагов без промаха и способны просадить любой доспех. Те, кто сокрушал древние королевства, обращая знатнейших людей в рабов, а их жен и дочерей — в наложниц, греющих зимними ночами ложа в юртах.
Но уже давно большая часть логрийцев думала совсем по-другому.
В их глазах кочевники Степи были всего лишь кривоногими малорослыми дикарями, которые, спустившись из седел своих коньков, даже толком не способны ходить. Глупые и дикие, способные отдать табун в десяток лошадей или отару овец за саблю из скверного железа и драгоценную шкуру ахнайского барса или гигантского ташкуна — за бусы из позолоченной меди и цветных стекляшек. Те, кто приносил неплохие прибыли работорговцам, в голодные годы отдавая своих смуглых крепкотелых дочерей лишь за мешок зерна. Те, кто, по рассказам знающих людей, удовлетворяют свою похоть с овцами и кобылами, отчего иногда рождаются полукони-полулюди.
Молва приписывала, впрочем, обитателям степи и положительные качества — гостеприимство, например. Торнан слышал, что не накормить встреченного путника — для кочевника тяжкий грех, будь он последний пастух или даже хан. (Точно так же, как для путника — оскорбить хозяев отказом от угощения.)
Впрочем, говорили также, что в голодные годы путника могли и самого пустить на угощение — как ни жалко чужого человека, а своих детей еще жальче.
Еще ходил занятный слух, что в Степи никогда или почти никогда не грабят ради золота или драгоценностей, ибо номады не испытывают в них большой нужды — другое дело оружие, стада и женщины (мда, вот еще проблема!).
Одним словом, впереди была довольно опасная дорога. Но выбора не было — нужно было идти. Будь Торнан один, он бы просто дождался ночи и вернулся в Альбию, и помоги Громовник тому, кто бы попытался поймать его и сдать страже! А там — быстрый конь, купленный или украденный, за день-два донес бы его до границ с Хетти или Ниссарой. Но где пройдет он один, там нечего и думать проскользнуть четверым, среди которых — никчемная изнеженная девчонка.
При мысли о том, что придется тащить Лиэнн, он скривился, как от доброй порции уксуса.
Тренированный человек, например, солдат славной Северной Стражи, может пройти в день с грузом примерно тридцать лиг. Ну хорошо, он сможет идти с такой скоростью и пять, и десять дней. Дня три продержится Марисса. А вот эта патрицианская дочка свалится на первом же десятке миль. Но что прикажешь делать? Бросить ее в степи, на почти верную смерть от голода или хищных зверей или рабство у бродячих пастухов?
То есть, если на то пошло, выйдет, что они зря подставили в имении герцога Мархо голову под топор, поубивав при этом некоторое количество живых людей?!
Но даже и брось они ее — Чикко тоже долго не сможет идти. День-два — самое большее. И что — сидеть и ждать, пока он вылечит себе сбитые до костей ноги? Или друга тоже надо бросить на поживу волкам и полосатым гиенам?
Значит, придется идти, равняясь по самому слабому, в надежде, что по дороге попадутся торговцы или аборигены, которые продадут им хотя бы двух коней.
Между прочим, куда им идти, он тоже толком не знал.
Если судить по карте, то в трех-четырех днях хода одву-конь лежит Такон — второй по величине город Ибрании, ее пограничный форпост. За ним всякая цивилизация обрывается. Оттуда можно будет легко спуститься по какой-нибудь из мелких речушек в Хатту и без особых трудностей добраться до Андии, где и добыть недостающую часть жезла.
Но без коней, да еще с довеском в виде отставной герцогини Тамисской, путь может растянуться на месяцы. Значит, придется сворачивать на юг, пересекать засушливую Смеарскую котловину, выбираться к стоящему на границе Таноры городку Самхен и уже оттуда двигаться во все тот же Такон, из которого, в свою очередь, через Хатту — в Андию.
И все это опять-таки будучи обремененными девицей, которая даже не вполне понимает, что они для нее сделали.
Хотя... Капитан несколько повеселел. Кто их, собственно, заставляет тащить Лиэнн всю дорогу?
Он пододвинулся к Мариссе.
— Слушай, Рисса, я вот что подумал. Нам надо ведь что-то решить с Лиэнн...
— А чего тут решать? — передернула плечами воительница. — Доберемся до ближайшего святилища Матери и там ее оставим. Уж послу соборного Коргианского храма не откажут?
Торнан закивал, испытав глубокое разочарование. Он-то думал, что Марисса поблагодарит его за верно найденное решение, а она уже обо всем догадалась сама.
Он наконец принял решение:
— Идем на юг. Давайте, поднимайтесь. Тебя тоже касается, — слегка пнул он молча нахохлившуюся Лиэнн.
Прошел час. Потом еще. Третий... Пятый...
Пот лил в три ручья, ноги заплетались. Оглядываясь на Чикко и Лиэнн, Торнан отчетливо видел, что если те сейчас упадут, то уже не встанут. Да он и сам изрядно устал.
Выбрав место, Торнан скомандовал привал в тени высокого холма — а может, кургана.
— Отдыхаем до ночи, — объявил он. — Отдохнем, пойдем до утра, переждем жару и двинемся дальше. Воды не дам, — сообщил он пожирающей взглядом бурдюк девчонке. — Только ночью — сейчас ты изойдешь потом и будешь больная и мокрая как мышь.
До заката было еще далеко, но фомор и альбийка заснули почти мгновенно.
Часа через три, впрочем, они пробудились и даже слегка ожили. За это время Торнан с Мариссой поднялись на вершину кургана и осмотрели окрестности, не увидев ничего хорошего, равно как и плохого. Потом вздремнула сама Марисса.
А Торнан решил кое-что прояснить — разговор предстоял не очень приятный, но избежать его было нельзя.
Подойдя к отрешенно сидевшей на склоне Лиэнн, он опустился в траву рядом.
— Значит, так, девица, — начал он. — Я не умею говорить красиво...
Та обернулась к нему, внимательно глядя ему в глаза. Смотреть в глаза тому, чьих родных ты убил, — занятие не из приятных.
— Я понимаю, что убил твоего родного отца... — продолжил ант.
— А он и не отец мне был, — равнодушно пожала плечами Лиэнн.
— То есть?! — Торнан чуть не подпрыгнул. — А как же... — Он запнулся.
— Да вот так. Все очень просто. Он меня удочерил, когда я еще совсем крошечной была. Я даже не знаю, кто были мои настоящие родители. Специально для этого самого обряда и удочерил. Старик вообще был помешан на этой старине, — саркастическая издевка прозвучала в голосе девушки. — Раньше так усыновляли детей рабов для жертвоприношений всяким богам. А он — для такой вот надобности. Он ведь, бедный, извелся весь — по обычаю в девятнадцать девушку положено нарекать вторым именем, и тогда уж — никакой печки. А мне вот восемнадцать стукнуло...
Торнан молчал. Его посетила мысль, что совсем не худо было бы перерезать всех местных нобилей с их древними обычаями.
Он поднялся, собираясь оставить Лиэнн.
— Подожди, — вдруг негромко сказала девушка. — А скажи мне... Торнан... Правда, что ты был... Что ты король? — справившись с нерешительностью, спросила альбийка.
— Нет, — ответил Торнан, прикидывая, кто и когда успел ей проболтаться. — Я сын короля. Сын от пятой жены. Еще что-то хочешь спросить?
Сочтя разговор законченным, Торнан позволил себе смежить веки. Вернее, лишь попытался это сделать, потому что кто-то дернул его за ногу.
Рядом с ним сидела Лиэнн с округлившимися от ужаса глазами. А в следующий миг Торнан убедился, что все рассказы о том, что степные кони могут двигаться бесшумно, полностью правдивы. Ибо прямо перед ними стояли пятеро всадников, появившихся из густой травы совершенно бесшумно. Да, ровным счетом пятеро всадников на низкорослых крепких лошадках, зло скалящих зубы и весело всхрапывающих. Драные засаленные чапаны, вытертые малахаи, луки, что обрадовало Торнана, в саадаках. Они смотрели на изгнанников и улыбались.
Торнан тоже улыбнулся им, окидывая еще раз незваных гостей внимательным взором. Обычное оружие степняков — сабли и луки. Рваные обноски бешметов и накидок, неумело, явно наспех починенные, подпоясанные веревками и простыми кожаными ремнями.
Капитан понял — дела их неважные.
Как ни был он невежественен в нравах обитателей Бескрайней Степи, все же даже он знал, что пояс цветов клана или рода — последнее, с чем расстанется любой харьитт, даже давно покинувший родину и сменивший дедовские одежды на логрский камзол или камизу. Если же в степи встречаешь человека без кланового кушака — готовься драться или бежать. Ибо перед тобой «вольный всадник». Именно так красиво и вычурно именовали себя изгнанники из рода или племени, беглые рабы или просто бродяги, скитавшиеся по этому бесконечному травяному морю, жившие охотой, кражами скота или разбоем.
Судьба, видно, не исчерпала всех неприятных сюрпризов, что заготовила для них.
Пришельцы переглянулись, по-прежнему добродушно улыбаясь.
— Сейян, — бросил наконец один из них. Его спутник кивнул:
— Ту сейян.
— Кут сейян, — в один голос высказались двое других, пожирая глазами Мариссу и Лиэнн.
— Тэк торбо, — резюмировал последний, уже немолодой и хуже всех одетый.
Старший некоторое время переводил взгляд с девушек на Торнана с Чикко и обратно. Наконец он принял решение.
— Мейян — сок, — махнул он рукой куда-то в сторону. — Сейян — кнас, — и ударил себя в грудь.
Торнан не понял ни слова, но смысл был ясен и без перевода. Добрые и великодушные степняки позволяют жалким мужчинам чужого народа уйти на все четыре стороны, оставив в уплату за свои никчемные жизни двух симпатичных женщин.
Торнан понимающе закивал и медленно потянулся к мешку, старясь держать руки подальше от ятагана.
— Х-х-ху-у! — недовольно выкрикнул атаман. — Барах — кнас! Сейян — кнас! Мейян — сок.
Имущество, видимо, тоже было включено в уплату за головы чужаков.
— Сок-сок-сок! — нетерпеливо замахал на них руками степняк и, не слезая с коня, нарочито медленно принялся развязывать кушак.
Из-за прутьев клетки Торнан наблюдал, как сбиры деловито разматывают дерюжную дорожку, чтобы край ее оказался за пограничным столбом — каменной растрескавшейся чуркой: ноги изгнанников не должны были коснуться имперской земли. Как выволакивают из второй телеги вьюки с их имуществом.
Как один из них снял с седла старого мула нахохлившуюся Лиэнн и, взяв за руку, подвел к столбу, а потом выпихнул за границу. Затем стражники перекидали на ту сторону тюки. И только потом хромой возчик принялся сбивать замок с клетки.
— Вылезайте, — распорядился сопровождавший их офицер с непонятными знаками различия. — Идти по одному, на землю не ступать.
Они выбрались, разминая затекшие ноги, один за другим, и гуськом, поодиночке, как и приказали, перешли на ту сторону.
Сделав дело, стражники сели в седла и уехали медленной рысью. Вскоре лишь пыль клубилась вдалеке желтоватой пеленой.
Можно даже было вернуться обратно. Правда, зачем? И тут и там — такая же степь.
— Да, ни коней не вернули, ни золота, — бросила Марисса. Первым делом она вскрыла тючок с оружием и, передав ятаган Торнану, деловито влезла в перевязь. — Вот — вся наличность, — она встряхнула сиротливо брякнувший мешочек. — Векселя уцелели, да ими тут и не подотрешься! И жратвы, — она пихнула мешок ногой, — на три дня, ровно как в законе. И купить нечего, негде, да и не на что... Хоть вексель бери да жуй!
— Ну, тут-то волноваться незачем, — философски бросил Чикко. — Вот как доберемся до приличных мест, кое-что продадим и все, что надо, купим.
Он извлек из-под одежды небольшой грязный узелок, с хитрой улыбкой развязал его, и на солнце блеснули драгоценные камни.
— Успел прихватить во дворце герцога, — сообщил он, глядя в удивленные лица спутников. — А нас ведь по-настоящему и не обыскивали... в штаны мне по крайней мере не залезли.
Марисса, слегка повеселев, ловко вытянула из узелка кулон с рубином на витой цепочке и надела на шею.
— Между прочим, это мои драгоценности, если кто забыл, — проговорила Лиэнн.
Чикко повернулся к ней:
— Ну, так ведь за свое спасение ты нам кое-что должна, если подумать. Мы как-никак в тюрьме сидели, смертушку ждали...
— Вот именно, — поддержала фомора амазонка. — Помолчала бы! — с обидой в голосе произнесла она. — Если хочешь знать, из-за тебя я убила пятерых! Это больше, наверное, чем я детей родить смогу! Как я с Богиней буду расплачиваться ?!
— А я не просила меня спасать! — не осталась в долгу Лиэнн. — Вам-то какое дело — варвары! Не вмешивались бы, и все было бы в порядке. Мне Стун, жрец наш, зелье дать обещал — я бы ничего и не почувствовала!
— Дура ты! Дура неблагодарная! И в самом деле не надо было спасать!
С удивлением Торнан заметил, что Марисса готова расплакаться.
— Попроси прощения, — сжав зубы, распорядился Торнан, решив, что недурно было бы дать оплеуху девке. Неблагодарность — один из худших грехов, и просто так оставлять его он был не намерен.
— А если не попрошу? Убьешь, варвар?!
— Зачем? — пожал Торнан плечами. — Просто отдам тебя первым попавшимся пастухам. Они по бабам соскучились, в степи оно, знаешь, все больше с овечками...
Выражение лица Лиэнн показывало, что данная перспектива ее совсем не устраивает.
— Действительно, варвар, — бросила Марисса, совсем неожиданно ставшая на сторону обидчицы, отчего капитан слегка растерялся.
— Заладили — варвар, варвар! — рявкнул он. — Может, и варвар, только вот у нас девчонок не жарят для гостей!
— Верно, — как бы между прочим отметила Марисса. — У вас их приносят в жертву разным гнусным богам.
— Много ты о наших богах знаешь! — вспылил Торнан. — Между прочим, один из них нам жизнь спас!
— Не гневи Великую Мать! — Раздражение и обида Мариссы окончательно переместились с «крестницы» на анта. — Только она могла нас спасти!
— Друзья, может, отложим богословие хотя бы до ближайшего города? — Чикко печально ковырнул носком старого сапога затвердевшую землю. — Мы не знаем даже, на каком языке будем разговаривать с местными, если встретим их, а вы собачитесь!
— Я не собачусь, а говорю, — холодно припечатала Марисса. — А насчет языка не волнуйся: сумею объясниться как-нибудь. А ты, Торн, вместо того чтобы разговаривать про то, чего не понимаешь, заглянул бы в карту да сказал, куда нам лучше идти. Ты ж у нас в походе вроде командуешь, а я ведь кто — посол храмовый...
Решив не вступать в спор с раздраженной амазонкой, Торнан извлек из сумы карты и углубился в них.
Познания Торнана в вопросах жизни в степи исчерпывались фразой — «А Дий его знает!». В эти края его никогда не заносило, знакомых, кто бы рассказал что-то полезное, тоже не было вроде...
В общем, ничего, кроме обычных баек и слухов.
Впереди, насколько хватало глаз, тянулась Бесконечная Степь. Ее западная окраина, вроде как входившая еще в логрийские земли, принадлежала Ибрании — диковатому и отсталому государству. Туземцы мыли золото в заводях великой Ары, торговали со степняками, скупая шкуры и шерсть, тем и жили. Во всей стране имелось лишь два приличных города — Такон и Касса-Ибра — столица, в которой самым значительным сооружением был двухэтажный глинобитный дворец местного короля, а ибранская монета — «всадники» — вошла в иронические пословицы.
Что там дальше на Восток — про то говорили разное. Например, что там есть земли, населенные людьми с собачьими головами. Или что далеко в степях вокруг далекого и почти легендарного Лунного моря обитает могущественный и многочисленный народ, чьи женщины, подобно мужчинам, участвуют в битвах и где юноша может взять в жены девушку, если одолеет ее в скачках или в стрельбе из лука. Но пока взору открывались лишь поросшие высокой травой просторы, балки с рощицами, по дну которых струились ручейки, каменные гряды, заросшие камышом озерца.
Под обжигающими, как языки пламени, полуденными лучами солнца необозримый степной простор казался вымершим. На много лиг вокруг простерлась степная гладь, поросшая высокими травами. По этим просторам можно было ехать много часов и не встретить никакого жилья. Иногда в степи попадались юрты одиноких кочевий или хотоны — стоянки пастухов. Вечно голубое небо, синие, желтые и пурпурные тюльпаны, голубые и алые как кровь маки, чистый горячий воздух. Глиняные и каменные пирамидки на холмах — сэберганы, курганы, в которых похоронили кого-то и когда-то, выложенные растрескавшимся от времени камнем колодцы в низинах. На сочной траве жирели суслики, земляные белки, тарбаганы и стада диких ослов, волки и лисы охотились за мышами и зайцами.
Им предстояло пересечь эту степь и добраться до ближайшего города — без коней и почти без припасов. Степь дикую, где не просто добыть воду, и к тому же населенную людьми, частенько рассматривающими чужаков как добычу.
Да, пожалуй, степняки-харьятты — все эти холкейты, сироллы, оркиты и прочие — будут главной проблемой.
У народов, гордо именующих себя «цивилизованными», на харьяттов существовало две противоположные точки зрения.
Первая — сохранившаяся с древних времен, с Арфа-саиба и Таббу-кагана. По ней степь населяли страшные дикие всадники, оставляющие за собой лишь трупы и пепел, стирающие с земли города и целые страны. Те, чьи луки выпускают стрелы на шесть сотен шагов без промаха и способны просадить любой доспех. Те, кто сокрушал древние королевства, обращая знатнейших людей в рабов, а их жен и дочерей — в наложниц, греющих зимними ночами ложа в юртах.
Но уже давно большая часть логрийцев думала совсем по-другому.
В их глазах кочевники Степи были всего лишь кривоногими малорослыми дикарями, которые, спустившись из седел своих коньков, даже толком не способны ходить. Глупые и дикие, способные отдать табун в десяток лошадей или отару овец за саблю из скверного железа и драгоценную шкуру ахнайского барса или гигантского ташкуна — за бусы из позолоченной меди и цветных стекляшек. Те, кто приносил неплохие прибыли работорговцам, в голодные годы отдавая своих смуглых крепкотелых дочерей лишь за мешок зерна. Те, кто, по рассказам знающих людей, удовлетворяют свою похоть с овцами и кобылами, отчего иногда рождаются полукони-полулюди.
Молва приписывала, впрочем, обитателям степи и положительные качества — гостеприимство, например. Торнан слышал, что не накормить встреченного путника — для кочевника тяжкий грех, будь он последний пастух или даже хан. (Точно так же, как для путника — оскорбить хозяев отказом от угощения.)
Впрочем, говорили также, что в голодные годы путника могли и самого пустить на угощение — как ни жалко чужого человека, а своих детей еще жальче.
Еще ходил занятный слух, что в Степи никогда или почти никогда не грабят ради золота или драгоценностей, ибо номады не испытывают в них большой нужды — другое дело оружие, стада и женщины (мда, вот еще проблема!).
Одним словом, впереди была довольно опасная дорога. Но выбора не было — нужно было идти. Будь Торнан один, он бы просто дождался ночи и вернулся в Альбию, и помоги Громовник тому, кто бы попытался поймать его и сдать страже! А там — быстрый конь, купленный или украденный, за день-два донес бы его до границ с Хетти или Ниссарой. Но где пройдет он один, там нечего и думать проскользнуть четверым, среди которых — никчемная изнеженная девчонка.
При мысли о том, что придется тащить Лиэнн, он скривился, как от доброй порции уксуса.
Тренированный человек, например, солдат славной Северной Стражи, может пройти в день с грузом примерно тридцать лиг. Ну хорошо, он сможет идти с такой скоростью и пять, и десять дней. Дня три продержится Марисса. А вот эта патрицианская дочка свалится на первом же десятке миль. Но что прикажешь делать? Бросить ее в степи, на почти верную смерть от голода или хищных зверей или рабство у бродячих пастухов?
То есть, если на то пошло, выйдет, что они зря подставили в имении герцога Мархо голову под топор, поубивав при этом некоторое количество живых людей?!
Но даже и брось они ее — Чикко тоже долго не сможет идти. День-два — самое большее. И что — сидеть и ждать, пока он вылечит себе сбитые до костей ноги? Или друга тоже надо бросить на поживу волкам и полосатым гиенам?
Значит, придется идти, равняясь по самому слабому, в надежде, что по дороге попадутся торговцы или аборигены, которые продадут им хотя бы двух коней.
Между прочим, куда им идти, он тоже толком не знал.
Если судить по карте, то в трех-четырех днях хода одву-конь лежит Такон — второй по величине город Ибрании, ее пограничный форпост. За ним всякая цивилизация обрывается. Оттуда можно будет легко спуститься по какой-нибудь из мелких речушек в Хатту и без особых трудностей добраться до Андии, где и добыть недостающую часть жезла.
Но без коней, да еще с довеском в виде отставной герцогини Тамисской, путь может растянуться на месяцы. Значит, придется сворачивать на юг, пересекать засушливую Смеарскую котловину, выбираться к стоящему на границе Таноры городку Самхен и уже оттуда двигаться во все тот же Такон, из которого, в свою очередь, через Хатту — в Андию.
И все это опять-таки будучи обремененными девицей, которая даже не вполне понимает, что они для нее сделали.
Хотя... Капитан несколько повеселел. Кто их, собственно, заставляет тащить Лиэнн всю дорогу?
Он пододвинулся к Мариссе.
— Слушай, Рисса, я вот что подумал. Нам надо ведь что-то решить с Лиэнн...
— А чего тут решать? — передернула плечами воительница. — Доберемся до ближайшего святилища Матери и там ее оставим. Уж послу соборного Коргианского храма не откажут?
Торнан закивал, испытав глубокое разочарование. Он-то думал, что Марисса поблагодарит его за верно найденное решение, а она уже обо всем догадалась сама.
Он наконец принял решение:
— Идем на юг. Давайте, поднимайтесь. Тебя тоже касается, — слегка пнул он молча нахохлившуюся Лиэнн.
Прошел час. Потом еще. Третий... Пятый...
Пот лил в три ручья, ноги заплетались. Оглядываясь на Чикко и Лиэнн, Торнан отчетливо видел, что если те сейчас упадут, то уже не встанут. Да он и сам изрядно устал.
Выбрав место, Торнан скомандовал привал в тени высокого холма — а может, кургана.
— Отдыхаем до ночи, — объявил он. — Отдохнем, пойдем до утра, переждем жару и двинемся дальше. Воды не дам, — сообщил он пожирающей взглядом бурдюк девчонке. — Только ночью — сейчас ты изойдешь потом и будешь больная и мокрая как мышь.
До заката было еще далеко, но фомор и альбийка заснули почти мгновенно.
Часа через три, впрочем, они пробудились и даже слегка ожили. За это время Торнан с Мариссой поднялись на вершину кургана и осмотрели окрестности, не увидев ничего хорошего, равно как и плохого. Потом вздремнула сама Марисса.
А Торнан решил кое-что прояснить — разговор предстоял не очень приятный, но избежать его было нельзя.
Подойдя к отрешенно сидевшей на склоне Лиэнн, он опустился в траву рядом.
— Значит, так, девица, — начал он. — Я не умею говорить красиво...
Та обернулась к нему, внимательно глядя ему в глаза. Смотреть в глаза тому, чьих родных ты убил, — занятие не из приятных.
— Я понимаю, что убил твоего родного отца... — продолжил ант.
— А он и не отец мне был, — равнодушно пожала плечами Лиэнн.
— То есть?! — Торнан чуть не подпрыгнул. — А как же... — Он запнулся.
— Да вот так. Все очень просто. Он меня удочерил, когда я еще совсем крошечной была. Я даже не знаю, кто были мои настоящие родители. Специально для этого самого обряда и удочерил. Старик вообще был помешан на этой старине, — саркастическая издевка прозвучала в голосе девушки. — Раньше так усыновляли детей рабов для жертвоприношений всяким богам. А он — для такой вот надобности. Он ведь, бедный, извелся весь — по обычаю в девятнадцать девушку положено нарекать вторым именем, и тогда уж — никакой печки. А мне вот восемнадцать стукнуло...
Торнан молчал. Его посетила мысль, что совсем не худо было бы перерезать всех местных нобилей с их древними обычаями.
Он поднялся, собираясь оставить Лиэнн.
— Подожди, — вдруг негромко сказала девушка. — А скажи мне... Торнан... Правда, что ты был... Что ты король? — справившись с нерешительностью, спросила альбийка.
— Нет, — ответил Торнан, прикидывая, кто и когда успел ей проболтаться. — Я сын короля. Сын от пятой жены. Еще что-то хочешь спросить?
Сочтя разговор законченным, Торнан позволил себе смежить веки. Вернее, лишь попытался это сделать, потому что кто-то дернул его за ногу.
Рядом с ним сидела Лиэнн с округлившимися от ужаса глазами. А в следующий миг Торнан убедился, что все рассказы о том, что степные кони могут двигаться бесшумно, полностью правдивы. Ибо прямо перед ними стояли пятеро всадников, появившихся из густой травы совершенно бесшумно. Да, ровным счетом пятеро всадников на низкорослых крепких лошадках, зло скалящих зубы и весело всхрапывающих. Драные засаленные чапаны, вытертые малахаи, луки, что обрадовало Торнана, в саадаках. Они смотрели на изгнанников и улыбались.
Торнан тоже улыбнулся им, окидывая еще раз незваных гостей внимательным взором. Обычное оружие степняков — сабли и луки. Рваные обноски бешметов и накидок, неумело, явно наспех починенные, подпоясанные веревками и простыми кожаными ремнями.
Капитан понял — дела их неважные.
Как ни был он невежественен в нравах обитателей Бескрайней Степи, все же даже он знал, что пояс цветов клана или рода — последнее, с чем расстанется любой харьитт, даже давно покинувший родину и сменивший дедовские одежды на логрский камзол или камизу. Если же в степи встречаешь человека без кланового кушака — готовься драться или бежать. Ибо перед тобой «вольный всадник». Именно так красиво и вычурно именовали себя изгнанники из рода или племени, беглые рабы или просто бродяги, скитавшиеся по этому бесконечному травяному морю, жившие охотой, кражами скота или разбоем.
Судьба, видно, не исчерпала всех неприятных сюрпризов, что заготовила для них.
Пришельцы переглянулись, по-прежнему добродушно улыбаясь.
— Сейян, — бросил наконец один из них. Его спутник кивнул:
— Ту сейян.
— Кут сейян, — в один голос высказались двое других, пожирая глазами Мариссу и Лиэнн.
— Тэк торбо, — резюмировал последний, уже немолодой и хуже всех одетый.
Старший некоторое время переводил взгляд с девушек на Торнана с Чикко и обратно. Наконец он принял решение.
— Мейян — сок, — махнул он рукой куда-то в сторону. — Сейян — кнас, — и ударил себя в грудь.
Торнан не понял ни слова, но смысл был ясен и без перевода. Добрые и великодушные степняки позволяют жалким мужчинам чужого народа уйти на все четыре стороны, оставив в уплату за свои никчемные жизни двух симпатичных женщин.
Торнан понимающе закивал и медленно потянулся к мешку, старясь держать руки подальше от ятагана.
— Х-х-ху-у! — недовольно выкрикнул атаман. — Барах — кнас! Сейян — кнас! Мейян — сок.
Имущество, видимо, тоже было включено в уплату за головы чужаков.
— Сок-сок-сок! — нетерпеливо замахал на них руками степняк и, не слезая с коня, нарочито медленно принялся развязывать кушак.