Страница:
«Убирайтесь, пока мы добрые», — так мысленно перевел его речь Торнан.
«Что я скажу Анизе?!»
Медленно они начали отступать от стоянки: Торнан — с приклеенной улыбкой протягивая вперед руки, и Чикко, державший в руке треклятый посох. Северянин старательно придавал лицу именно это выражение — жалкое, испуганное, растерянное и глупое одновременно. Кто другой, пожалуй, не купился бы на такое, но эти дикари могут поверить. Есть надежда, что эти выродки, занявшись женщинами, расслабятся... Марисса, конечно, ему не простит — ну да ладно.
— Сейян — сташ кунчар, — спокойно распорядился атаман, ткнув пальцем в клинки на поясе Мариссы. — Барах сташ цеш. — И, уже дергая за узел кушака, недвусмысленно указал на расстеленный плащ Торнана. — Сюты.
Марисса обернулась к товарищам, и...
Дорого бы дал Торнан, чтобы не видеть того дикого искреннего презрения, которым она облила его. А потом спокойно уперла руки в бока, помотав головой.
— Мен сейян не для тебя, — сказала, как сплюнула, Марисса и добавила: — Туйян!
Лицо кочевника потемнело, и, взвыв, он послал коня вперед, широко размахнувшись плетью.
Марисса не кинулась прочь, а бестрепетно подставила под камчу руку. И когда ремень жуткого степного волкобоя обвился вокруг предплечья (Торнан мысленно вздрогнул, выхватывая ятаган), изо всех сил рванула на себя. Кочевник, не удержавшись, вылетел из седла, кувыркнулся в воздухе и приземлился теменем прямо на жесткую, как камень, прокаленную солнцем землю.
И тут началось нечто невероятное. Лошади, словно сойдя с ума, бились, дико ржали, не слушаясь всадников — степные лошади, приученные слушаться хозяев не хуже собак! Вот один из них вылетел из седла, за ним второй, неудачно угодив под копыта. Жуткий хруст и дикий вопль, кровавые ошметки, летящие во все стороны...
Новый крик — и Торнан с изумлением узрел, как вторая лошадь яростно грызет лицо другого всадника. Еще один тщетно пытается укротить своего коня, — а потом рукоять плети, ловко использованной амазонкой в качестве кистеня, бьет его в лоб, и тот летит на землю, чтобы через секунду его лицо было разбито копытом собственного коня.
Последний всадник сумел-таки спрыгнуть с седла взбесившегося скакуна и с кинжалом бросился на девушку. Марисса свалила его привычной «мельницей», пырнув напоследок трофейной саблей.
И все было кончено. Единственный уцелевший степняк, не обращая внимания на разорванное бедро, из которого торчали белые обломки кости, икал от ужаса, не отрывая взор от Чикко. все еще приплясывающего и вихляющегося на месте.
— Камм, камм! — жалобно всхлипывал он. И через силу выдавил, протянув руку к Торнану: — Убэй, убэй, толко камму не отдавай! Убэй, сьэш, но не отдай!!!
На то, чтобы обыскать покойников, забрав у них все ценное, ушло совсем немного времени. Эту грязную работу Торнан взял на себя: Чикко занимался лошадками, а Марисса молча бинтовала руку, рассеченную плетью. Постанывающего степняка он решил оставить напоследок. Хотя, конечно, глупо — все равно ведь придется им заняться.
Покончив с раной, девушка зачем-то принялась рыться в мешке.
— Ну что, муйян, сейчас сделаю из тебя туйян, — зловеще ухмыльнулась она, вытаскивая из мешка бритву. Повязка на руке уже набухла кровью, но она, казалось, этого не замечала.
— Хакк, сармузи бай-реггир — торму, — бросила Марисса, деловито поправляя бритву на ремне.
— Ш-шлима-ра! — нашел в себе силы пленник, под которым уже натекла солидная красная лужа.
— Поговори тут у меня, хмок сессынкурный, будешь вдвое дольше умирать!
Торнан не стал ничего говорить или спорить. Подойдя к задыхающемуся степняку, он быстро наклонился, положил ему руки на виски и резко повернул. Тот не сопротивлялся, даже расслабил в последний момент шею, чтобы облегчить работу своему убийце.
— Ты!!! — взвыла Марисса.
— У нас времени нет, — пожал плечами Торнан. — Да и другие тут могут оказаться.
Топнув от возмущения ногой, Марисса швырнула бритву в траву.
— Подними — хорошая вещь, — холодно распорядился капитан. — И займись Лиэнн — она вся белая аж, — ткнул он во всеми забытую альбийку.
— Я ничего, я уже... — слабо возразила Лиэнн. И ее вывернуло наизнанку.
Герцогиня, спокойно готовившаяся к собственному зажариванию, к чужой смерти, видать, не привыкла.
Не обращая внимания на хнычущую девушку, Марисса подобрала бритву, аккуратно сложила и принялась приторачивать вьюк к седлу все еще нервно вздрагивающей кобылы кого-то из убитых — Чикко уже успел с ней «договориться».
— Слушай, а язык ты откуда знаешь? — спросил Торнан, когда они уже тронулись в путь.
— Немного, — согласилась Марисса, сморщившись, — неловкое движение забинтованной руки напомнило о себе болью. — Ему меня отец учил, пока был жив. — И, ни к кому не обращаясь, мрачно добавила: — Может, кого-то из родственников прикончила... И что я Богине скажу, когда помру?
Спустя несколько дней. Такон
— Добавь еще хоть монетку, красавчик, — потерлась о Торнана всем телом Ко.
— Я заплатил уже столько, что хватило бы обслужить целый караван вместе с верблюдами, — приобнял ее Торнан.
Меднокожая девка обиженно отвернулась к растрескавшейся стене. Шел второй день его пребывания тут, в городе, и почти сутки в этом заведении. Когда они достигли глинобитных стен Такона, кони под ними были еле живыми. Еле живым был и Чикко, уже раз сто громко заявлявший, что дар «Конского Мастера» его покинул, причем навсегда. Два жеребца пали по дороге.
Вручив коней мальчишке у ворот и кинув ему серебра, они ввалились в двери харчевни.
— Пить, жрать и отдыхать! — сообщил Чикко недоуменно взирающему на них мужику за стойкой. Тот, впрочем, быстро вышел из прострации — видать, привык, что путники из степи хорошими манерами не отличаются. Следующий час они, сидя за столиком в углу таверны, поглощали разведенное водой вино, заедая его нежной ягнятиной, свежим сыром, виноградом и персиками.
Вышли они из харчевни только вечером. И, не сговариваясь, отправились в город.
Это, конечно, был не Алавар Тысячебашенный, но Такон действительно заслуживал славы торговой столицы Ибрании. За время прогулки они получали массу деловых предложений, касающихся обмена и торговли. Продать Лиэнн — четырежды (отвергнуто большинством голосов при воздержавшемся Чикко). Продать Мариссу — одно (отказ сопровождался бранью вперемешку с обещаниями «вспороть жирное брюхо» и «отрезать окаянный отросток»). Поступить могучему северянину и мудрому магу в охрану каравана в обмен на пищу, немного серебра и место в караване для сопровождающих их женщин. (Отвергнуто после некоторых раздумий — караван шел не в ту сторону, куда им было нужно). Продать лошадей — пять раз (отказ из-за смехотворности предлагаемых сумм). Обменять лошадей на двух верблюдов (отвергнуто по причине отсутствия нужды в верблюдах). Обменять лошадей на двух мальчиков для удовольствий (отвергнуто по той же причине). Обменять жизнь на кошелек (предложение взято обратно после того, как острия трех клинков пощекотали горло наглых оборванцев, пытавшихся размахивать ножами).
Это не считая предложений посетить самых красивых и ласковых девушек во всем городе (девятнадцать обращений к мужчинам и одно — к Мариссе), поселиться в самой чистой и дешевой гостинице, какую только можно представить (раз пятнадцать), поесть в харчевне с бесподобной кухней (уже и не вспомнить, сколько раз), и тому подобное.
И так ли удивительно, что Торнан первый отстал от друзей, соблазнившись одним из предложений — вернее, той, кто его делал. А именно — черноволосой красоткой лет семнадцати, с гладкой блестящей кожей и синими глазами, одним своим видом будоражившую кровь — упомянутой выше Ко.
— Так не добавишь монетку?
— Ладно уж, — вздохнул капитан, — добавлю.
Радостно заверещавшая девица тут же принялась отрабатывать вознаграждение. Позволив ей делать все, что хочет, Торнан блаженно расслабился.
В конце концов, почему бы не радоваться жизни? Три дня назад они дрались со степняками не на жизнь, а на смерть. Две недели назад были осужденными изгнанниками, сидевшими как звери в клетке.
Месяц назад ждали смерти в главной имперской тюрьме. Что еще подбросит им судьба?
Глава 26
— Вот такая у нас жизнь, уважаемый путник, — бормотал кузнец, старательно опиливая копыто коня. — Такое вот у нас творится. Когда такое в Андии было, скажите на милость? Вот и подков-то хороших не найти...
— Прав ты, уважаемый, — бросил северянин, поглаживая беспокойно прядавшего ушами коня. — Уже вторую потерял...
— Так и я о том же!
Все чаще Торнан задумывался, что слухи насчет Темных Знамений и пробуждения Зла в самом деле имеют под собой некую почву. А чем, как не вмешательством темных сил, объяснить, что эта земля на юго-востоке Восточной Логрии, всегда такая спокойная и благостная, почти сонная, ныне погрязла в пучине смут, готовых разрешиться кровопролитием?
Началось с того, что внезапно отрекся от престола старый король Андии — тихий безвредный пьяница. Знать, как тут полагалось, затеяла выборы нового владыки — и началось...
Три кандидата на престол от разных клик лордов набрали поровну голосов, и никто не хотел уступать. Потом вдруг один из претендентов во главе своих сторонников самочинно ворвался во дворец и короновался с нарушением всех законов и обычаев.
Взбунтовавшаяся знать срединной Андии осадила столицу Новый Лайг — город, первые камни которого были заложены, по преданиям, самими богами. Они собирались посадить на трон своего претендента, но тот ни с того ни с сего снял свою кандидатуру. Затем уже лорды западных земель собрали свои дружины, якобы для похода на столицу, чтобы прогнать самозванца, но частью струсили, частью перессорились, и освободительный поход так и не начался.
Рудокопы, кузнецы, каменотесы волновались, были готовы идти на освобождение столицы, но губернаторы и правители поджали хвост. Новоявленного короля, чье имя капитан так и не смог запомнить, в конце концов утвердили на престоле, но он уже мало что решал (да еще говорили, что на него навели порчу), и все свелось к скандалам на бесчисленных съездах знати.
Смута не прекращалась.
При Колноваге с каждой стороны сошлось по пятнадцать тысяч воинов, но в бой они так и не вступили — все ограничивалось тем, что, сблизившись на расстояние крика, отдельные бойцы и отряды осыпали друг друга оскорблениями. В конце концов войска частью были отведены лордами, частью разбежались. Так что выражение «поле брани» обрело самый что ни на есть подлинный смысл Война, не начавшись толком, перешла в то, что умники в штабах называют «позиционной», а затем и вовсе в откровенную анархию.
Не имея возможности, да и желания, решать споры в честном бою, лорды принялись действовать другими методами. Золотом, обещаниями, интригами и угрозами переманивали на свою сторону вассалов и союзников врага, ядом и кинжалом расправлялись с несговорчивыми. Местная гильдия убийц уже не справлялась с заказами, и, по слухам, ее мастера срочно выписывали из других краев соответствующих специалистов. Шайки любителей чужого добра росли в числе. Недавно назначенный первый министр вдруг покончил с собой, при этом так ловко, что не поленился привязать веревку на вершину высокого вяза в парке своего имения и спрыгнуть вниз.
Тем временем на крайнем востоке страны верх неожиданно взяли поклонники Митры. Причем не простые, к которым тут уже привыкли, а какая-то секта чуть ли не с Дальнего Востока, чьи вожди, опять же по слухам, поддерживали связь с какими-то «Великими посвященными», что засели в пещерах Гхараттийских гор. (Их не смутило, что все остальные братства Митры-Светоносца по всей Логрии тут же объявили их еретиками и богоотступниками.)
В главном городе востока, Хемлине, также называемом Градом Тысячи Львов, воцарилась власть полубезумных пророков, заявлявших о конце прежнего века и начале нового, и их орудия — Святейшей Инквизиции. В этом новом веке, по их словам, не будет ничего противоречащего воле Великого Митры. Например, колдовства, магии и магов, лжебогов. Чародеев и даже знахарей жгли на кострах целыми семьями. Толпы фанатиков крушили храмы Великой Матери, Торра. Утана и прочих больших и малых небожителей.
Объявлено было также, что все люди, в ком есть нелюдская кровь, тоже не войдут в новый век, ибо всякие там гномы, дворфы, дроу, эльфы, русалки, ундины и прочие есть демоны и дети лжебогов, которых вообще-то не существует...
Толпы фанатиков бродили по улицам, вознося хвалу своим вождям и Митре, именуя его своим грозным воеводой, что разрушит прежний мир и воздвигнет новый. Они забросили свои житейские дела, обитали на улицах, ели что придется, слушая речи своих вожаков. Сотни барабанов день и ночь били на главной площади Хемлина, чтобы отогнать злых демонов, и от их звуков мирные прежде обыватели впадали в неистовство.
На дорогах приходилось опасаться равно и стражников инквизиции, ищущих колдунов, и разбойников, как уже говорилось, умножившихся в числе, и обычных стражников, от всего происходящего совершенно одуревших и оттого злых.
Все бы ничего, но именно туда предстояло идти посланникам Тиамат. Причем Хемлин, гнездо безумия, им никак было не миновать, ибо через него лежала кратчайшая дорога в Урочище Мертвой Змеи, что в нескольких днях пути отсюда, у реки Урат. Там и находился храм, посвященный божеству столь древнему, что никто уже не помнил его имени. Храм имел большое подземелье, где в крипте была оборудована сокровищница. И там, как хотелось надеяться Торнану, и лежала последняя часть жезла.
— ...А еще эти Сыновья... — вывел его из размышлений басок коваля. — У нас тут они пока особенно не шалят, а вот в Хемлине от них уже, говорят, честные люди не знают куда деваться.
— Это чьи сыновья? — заинтересовался Торнан.
— Да Сыновья Света, чтобы им на том свете Охриман фитиль куда надо вставил! — пояснил кузнец. — Сборище сопливых дураков, которым монахи задурили мозги. Обрядились в черные балахоны, день и ночь с мечами и топорами по улицам бегают, песни орут да к Светлому Походу призывают! Поговаривают, что их в горы пошлют, мол, горцы — это потомки нелюдей. Говорят еще, что на юг двинут — нести истину собратьям. Только вот скорее уж их тут оставят — охранять правителей наших. Армия от такой жизни скоро разбегаться начнет — жалование грошовое, оружие дрянь, старье... Да и не любят вояки монахов. Ну, вот и все, с вас девять данаров, уважаемый.
Торнан не глядя сунул мастеру серебряный.
— Трогай, — бросил он спутникам.
Граница между царством Хетт и хемлинскими землями лежала вдоль восточных отрогов Тарпейских гор. Правда, граница эта издавна существовала лишь на папирусе карт и пергаменте договоров. Признаком ее были разве что попадавшиеся иногда среди скал и горных лесов столбы из потемневшего от времени известняка, изображавшие какого-то бога с палицей (или просто мужика с дубиной). Их поставил лет сто назад один из андийских королей, когда они еще были в силе и что-то решали.
Единственные таможенные посты стояли в Ар ганской долине и на перевале близ пика Коверла. Но когда Торнан со товарищи их достиг, выяснилось, что торговцы и путники могут ездить беспрепятственно. Ибо посты покинуты, рогатки сломаны, а в бревенчатых старых казармах гуляет ветер.
— Вот тебе раз! — только и сказал Торнан. Бросить таможенное дело, столь любимое охочими до денег государями — такое в его голове не укладывалось.
Тем не менее это было так, и ничего не напоминало о сборщиках пошлины. Лишь реющий на слабом ветру забытый выцветший стяг желтой расцветки, украшенный подковой.
А окончательно добила его часовня.
Это была обычная придорожная часовня-каплица, какие любили строить в этих землях. Простой каменный или деревянный дом с залом, где можно было помолиться, алтарем в виде простой гранитной плиты и нехитрым орнаментом. Там были изображения всех богов, каким поклонялись в этой местности, и каждый проезжающий мог выбрать себе небожителя по вкусу.
При часовнях никто не служил, и сами проезжие, что останавливались помолиться, обычно поддерживали в них порядок. Не возбранялось и переночевать здесь, соблюдая, разумеется, уважение к божьему дому.
Но в той каплице, где они пожелали остановиться, ночевать было решительно невозможно.
Все было загажено и осквернено, изображения — не исключая и самого Митру — разбиты, а перед алтарем, на котором разводили костер и готовили еду, возвышалась груда людского дерьма...
— Великий Морской Хозяин! — воззвал Чикко, до того богов не поминавший. — Что ж это творится?!
Так что к Хемлину они подходили с явной настороженностью. И только успели над деревьями придорожных садов подняться его башни, как их опасения начали сбываться.
Навстречу им попалось несколько вооруженных пиками солдат. Остриями они подталкивали в спину человека в лохмотьях со связанными руками, который покорно тащился вперед. Замыкал шествие судейский в черном балахоне: на поясе у него висела чернильница, а в руках он держал свиток, скрепленный оранжевой печатью. Марисса встретилась взглядом с осужденным и прочла в нем страх и муку. Все трое вдруг догадались, что пленника ведут на казнь.
Солдаты повели связанного человека вдоль речки и вскоре исчезли за деревьями, низко склонившимися над водой.
— Хорошенькое начало! Боюсь, мы попали в поганое место, — пробормотал Чикко.
Марисса ощутила непреодолимое искушение повернуть назад. Может быть, лучше будет остановиться на постоялом дворе или даже попроситься в крестьянский дом?
И Торнан против ожидания поддержал ее мысль.
Место для стоянки нашлось почти сразу. В паре верст от города возвышались развалины какого-то большого храма.
Свернув с дороги и подъехав поближе, они обнаружили, что лучшего места найти нельзя. Руины занимали изрядный кусок земли; их окружала невысокая каменная стена. Главная башня храма поднималась на сотню футов и когда-то явно была выше. Перед тем, что раньше было внушительным входом в храм, стояли грубые полуразбитые статуи непонятных божеств. Кому тут поклонялись — не знали, должно быть, и здешние мудрецы. Боги на востоке Логрии менялись чуть ли каждый век.
— Решено: остановимся здесь, — сказал Торнан.
— Что-то мне тут не нравится, — беспокойно завертел носом Чикко.
— У тебя всегда что-то не так. — Марисса, спешившись, принялась расседлывать свою кобылу. — А по-моему, все прекрасно, — заявила она. — Травы много, погода теплая, разбойников не наблюдается, солдат тоже.
— Но эта груда камня, я слышал, пользуется дурной славой у местных жителей, — насупился Чикко.
— Вот поэтому мы тут и переночуем, — резюмировал Торнан.
Снаружи послышался приближающийся топот копыт. Чикко достал из-за спины арбалет, купленный по случаю.
Он увидел трех всадников. Двое из них были воины, в центре и чуть впереди ехал человек в синей с багрянцем длиннополой одежде. Они пронеслись по дороге, даже не взглянув в сторону храма, подняли тучу пыли и скрылись. «А не по нашу ли душу?» — встревоженно подумал Торнан. По лицам товарищей он понял, что, видимо, та же самая мысль посетила и их.
После того как они разбили лагерь под защитой нехороших развалин, было решено провести разведку. Нужно было выяснить, остались ли еще в городе храмы Великой Матери и могут ли служители помочь им, а заодно — прояснить обстановку. Оказаться в центре вдруг вспыхнувшей смуты никому не улыбалось.
Естественно, эту обязанность взял на себя ант.
Торнан вошел в город через Старые ворота вместе с шумной толпой, состоящей из монахов, торговцев и горожан, разносчиков с корзинками, набитыми снедью и пивом. Галдели и резвились детишки. Важно восседая на коне, северянин двигался по улицам, зорко осматриваясь и одновременно изображая из себя важного господина. Хемлин был старым городом, где новое стояло на старых фундаментах. Что было тут прежде, толком не знал никто. Издревле при строительстве фундаментов и рытье колодцев здесь находили следы древности — литые бронзовые наконечники стрел, светильники и алтари из глины тонкой работы, керамические трубы водопроводов, булыжные мостовые. Нижние ряды кладки многих домов, едва выступающие из земли, были сложены из гладко обтесанных камней, потемневших от времени. На стенах и сводах древних арок встречались изображения, которые почти невозможно было разобрать.
Перед Торнаном в небо устремлялась огромная главная башня цитадели, поражающая своими размерами и массивностью кладки. Перед ней раскинулась ярмарка. Выли и ржали цирковые животные, фокусники пускали изо рта струи огня; тут же кривлялись плясуны и жонглеры. Кулачные бойцы мерялись силой на помостах. Встречались и жрецы-митраисты — многие под ручку с грудастыми хохочущими бабенками. Мелькали и одеяния чинов инквизиции.
Худосочный прыщавый парень в черной хламиде с двумя неумело нашитыми литерами «С» на груди читал свою поэму, выкатывая глаза и придавая лицу зверское выражение — видимо, изображал вдохновение.
Тут и там сновали монахи, призывая еретиков покаяться; другие выкрикивали псалмы и строки из «Книги Солнца». Один забрался на бочку у дверей кабака и что-то пафосно излагал.
Торнан приблизился.
— Некогда изгнал с земли Митра Несущий Свет всякие нечистые народы, Охриманом порожденные, — вещал монах. — Всяческих эльфов, дворфов, гоблинов, гнумов и иных, дабы отдать землю любимому своему рабу — человеку. Бежали прочь, в свои темные страны, эти народы злокозненные. Однако ж затаили злобу на Светоносца и на людей. Ведомо всякому: мерзкие сии народы ждут в сумраке, дабы, дождавшись урочного часа, войти в мир наш и напасть на людей, отомстив за то, что любит их Митра Великий, и извести род людской под корень.
Но есть еще одна беда — остались на Земле их отродья, потомки от соития нелюдей с людьми. Сколь много их среди нас — за века отравленная нелюдская кровь далеко разошлась среди народов и племен. Горцы — от дворфов с гнумами и цфергами происходят, а кочевники — от кентавров с орками. Есть также люди, от болотников произошедшие, и от русалок с водяными и корриганами — те больше на берегах живут и рыболовством промышляют. И иные многие — на Дальнем Всходе и Заморском Западе, в землях черных и смуглых также их премного. А лишь тот, в ком течет чистая людская кровь, достоин войти в обновленное царство мира сего!
Желтосутанник вытер рот, переводя дух.
Воспользовавшись случаем, к импровизированному помосту через нахмуренных зевак протиснулся пожилой седоватый священнослужитель Митры в коричневом потертом облачении. Должно быть, сельский попик или служка при часовне.
— Брат мой! — укоризненно и недоуменно произнес он. — Что ты такое говоришь? Разве в священных книгах наших такое написано? Разве сказано где, что есть люди, благодати Митры лишенные? И как думаете вы определить, в ком демонская кровь течет?
Торнан двинулся дальше — не встревать же ему в спор двух поклонников одного бога, которые его поделить не могут?
Он прогулялся по базару, прислушиваясь к разговорам. Но среди всяких незначащих слухов и сплетен не выловил ничего, что могло облегчить их задачу.
Затем капитан прошелся по Хемлину, где ни разу не был, но который не так уж плохо знал по рассказам своего учителя. И дивился, узнавая места, что часто упоминал старый Корчан — беглый служитель божий из этих мест.
Вот удивительно: сбежал ведь отсюда чуть не из-под виселицы — в заговор поиграть вздумал. А вот тосковал человек — послушать его, так лучшего места и не сыскать.
«Бывало, выйдешь из Книжного квартала, свернешь на Мельничную улицу, пройдешь до дома вдовы Араж и задами — к Соборной площади, — делился он воспоминаниями юности. — Можно по Коронной и Гнилому переулку, но так короче. И там, через переулок от Собора Митры — он еще при отце моем был храмом Небесного Волка, но потом солнцепоклонники его откупили, — так вот, там кабачок есть: „Мышь в чернильнице“. Собираются там люди приличные, не грузчики какие — все больше книжники, писцы, школяры. Выпивка там хорошая, и девочки чистые, с которыми поговорить можно, а не только поваляться...»
Торнану, впрочем, город не так чтобы и нравился — видал он и побогаче, и почище. Верхние этажи складывались из грубо обтесанного песчаника, кренясь под собственной тяжестью. Узкие улочки были завалены мусором сверх меры — порой приходилось слезать с седла и вести коня под уздцы. Вымостка — там, где она была — оказалась неровной и небрежной. Этакое уютное захолустье с претензией.
Но при всем этом, пожалуй, впервые за время пребывания в Логрии, он почувствовал что-то родное, во всяком случае — не чужое в окружающем. Не то чтобы что-то определенное, но... Нечто мучительно знакомое было разлито в окружающем. В линиях узоров, которыми были расписаны глинобитные стены домиков предместий, в резьбе оконных наличников, в вышивках на рубахах. Даже отдельные слова местного говора были похожи на звучание его родного языка. В конце концов, и название страны звучало похоже на то, как именуется его родной край.
«Что я скажу Анизе?!»
Медленно они начали отступать от стоянки: Торнан — с приклеенной улыбкой протягивая вперед руки, и Чикко, державший в руке треклятый посох. Северянин старательно придавал лицу именно это выражение — жалкое, испуганное, растерянное и глупое одновременно. Кто другой, пожалуй, не купился бы на такое, но эти дикари могут поверить. Есть надежда, что эти выродки, занявшись женщинами, расслабятся... Марисса, конечно, ему не простит — ну да ладно.
— Сейян — сташ кунчар, — спокойно распорядился атаман, ткнув пальцем в клинки на поясе Мариссы. — Барах сташ цеш. — И, уже дергая за узел кушака, недвусмысленно указал на расстеленный плащ Торнана. — Сюты.
Марисса обернулась к товарищам, и...
Дорого бы дал Торнан, чтобы не видеть того дикого искреннего презрения, которым она облила его. А потом спокойно уперла руки в бока, помотав головой.
— Мен сейян не для тебя, — сказала, как сплюнула, Марисса и добавила: — Туйян!
Лицо кочевника потемнело, и, взвыв, он послал коня вперед, широко размахнувшись плетью.
Марисса не кинулась прочь, а бестрепетно подставила под камчу руку. И когда ремень жуткого степного волкобоя обвился вокруг предплечья (Торнан мысленно вздрогнул, выхватывая ятаган), изо всех сил рванула на себя. Кочевник, не удержавшись, вылетел из седла, кувыркнулся в воздухе и приземлился теменем прямо на жесткую, как камень, прокаленную солнцем землю.
И тут началось нечто невероятное. Лошади, словно сойдя с ума, бились, дико ржали, не слушаясь всадников — степные лошади, приученные слушаться хозяев не хуже собак! Вот один из них вылетел из седла, за ним второй, неудачно угодив под копыта. Жуткий хруст и дикий вопль, кровавые ошметки, летящие во все стороны...
Новый крик — и Торнан с изумлением узрел, как вторая лошадь яростно грызет лицо другого всадника. Еще один тщетно пытается укротить своего коня, — а потом рукоять плети, ловко использованной амазонкой в качестве кистеня, бьет его в лоб, и тот летит на землю, чтобы через секунду его лицо было разбито копытом собственного коня.
Последний всадник сумел-таки спрыгнуть с седла взбесившегося скакуна и с кинжалом бросился на девушку. Марисса свалила его привычной «мельницей», пырнув напоследок трофейной саблей.
И все было кончено. Единственный уцелевший степняк, не обращая внимания на разорванное бедро, из которого торчали белые обломки кости, икал от ужаса, не отрывая взор от Чикко. все еще приплясывающего и вихляющегося на месте.
— Камм, камм! — жалобно всхлипывал он. И через силу выдавил, протянув руку к Торнану: — Убэй, убэй, толко камму не отдавай! Убэй, сьэш, но не отдай!!!
На то, чтобы обыскать покойников, забрав у них все ценное, ушло совсем немного времени. Эту грязную работу Торнан взял на себя: Чикко занимался лошадками, а Марисса молча бинтовала руку, рассеченную плетью. Постанывающего степняка он решил оставить напоследок. Хотя, конечно, глупо — все равно ведь придется им заняться.
Покончив с раной, девушка зачем-то принялась рыться в мешке.
— Ну что, муйян, сейчас сделаю из тебя туйян, — зловеще ухмыльнулась она, вытаскивая из мешка бритву. Повязка на руке уже набухла кровью, но она, казалось, этого не замечала.
— Хакк, сармузи бай-реггир — торму, — бросила Марисса, деловито поправляя бритву на ремне.
— Ш-шлима-ра! — нашел в себе силы пленник, под которым уже натекла солидная красная лужа.
— Поговори тут у меня, хмок сессынкурный, будешь вдвое дольше умирать!
Торнан не стал ничего говорить или спорить. Подойдя к задыхающемуся степняку, он быстро наклонился, положил ему руки на виски и резко повернул. Тот не сопротивлялся, даже расслабил в последний момент шею, чтобы облегчить работу своему убийце.
— Ты!!! — взвыла Марисса.
— У нас времени нет, — пожал плечами Торнан. — Да и другие тут могут оказаться.
Топнув от возмущения ногой, Марисса швырнула бритву в траву.
— Подними — хорошая вещь, — холодно распорядился капитан. — И займись Лиэнн — она вся белая аж, — ткнул он во всеми забытую альбийку.
— Я ничего, я уже... — слабо возразила Лиэнн. И ее вывернуло наизнанку.
Герцогиня, спокойно готовившаяся к собственному зажариванию, к чужой смерти, видать, не привыкла.
Не обращая внимания на хнычущую девушку, Марисса подобрала бритву, аккуратно сложила и принялась приторачивать вьюк к седлу все еще нервно вздрагивающей кобылы кого-то из убитых — Чикко уже успел с ней «договориться».
— Слушай, а язык ты откуда знаешь? — спросил Торнан, когда они уже тронулись в путь.
— Немного, — согласилась Марисса, сморщившись, — неловкое движение забинтованной руки напомнило о себе болью. — Ему меня отец учил, пока был жив. — И, ни к кому не обращаясь, мрачно добавила: — Может, кого-то из родственников прикончила... И что я Богине скажу, когда помру?
Спустя несколько дней. Такон
— Добавь еще хоть монетку, красавчик, — потерлась о Торнана всем телом Ко.
— Я заплатил уже столько, что хватило бы обслужить целый караван вместе с верблюдами, — приобнял ее Торнан.
Меднокожая девка обиженно отвернулась к растрескавшейся стене. Шел второй день его пребывания тут, в городе, и почти сутки в этом заведении. Когда они достигли глинобитных стен Такона, кони под ними были еле живыми. Еле живым был и Чикко, уже раз сто громко заявлявший, что дар «Конского Мастера» его покинул, причем навсегда. Два жеребца пали по дороге.
Вручив коней мальчишке у ворот и кинув ему серебра, они ввалились в двери харчевни.
— Пить, жрать и отдыхать! — сообщил Чикко недоуменно взирающему на них мужику за стойкой. Тот, впрочем, быстро вышел из прострации — видать, привык, что путники из степи хорошими манерами не отличаются. Следующий час они, сидя за столиком в углу таверны, поглощали разведенное водой вино, заедая его нежной ягнятиной, свежим сыром, виноградом и персиками.
Вышли они из харчевни только вечером. И, не сговариваясь, отправились в город.
Это, конечно, был не Алавар Тысячебашенный, но Такон действительно заслуживал славы торговой столицы Ибрании. За время прогулки они получали массу деловых предложений, касающихся обмена и торговли. Продать Лиэнн — четырежды (отвергнуто большинством голосов при воздержавшемся Чикко). Продать Мариссу — одно (отказ сопровождался бранью вперемешку с обещаниями «вспороть жирное брюхо» и «отрезать окаянный отросток»). Поступить могучему северянину и мудрому магу в охрану каравана в обмен на пищу, немного серебра и место в караване для сопровождающих их женщин. (Отвергнуто после некоторых раздумий — караван шел не в ту сторону, куда им было нужно). Продать лошадей — пять раз (отказ из-за смехотворности предлагаемых сумм). Обменять лошадей на двух верблюдов (отвергнуто по причине отсутствия нужды в верблюдах). Обменять лошадей на двух мальчиков для удовольствий (отвергнуто по той же причине). Обменять жизнь на кошелек (предложение взято обратно после того, как острия трех клинков пощекотали горло наглых оборванцев, пытавшихся размахивать ножами).
Это не считая предложений посетить самых красивых и ласковых девушек во всем городе (девятнадцать обращений к мужчинам и одно — к Мариссе), поселиться в самой чистой и дешевой гостинице, какую только можно представить (раз пятнадцать), поесть в харчевне с бесподобной кухней (уже и не вспомнить, сколько раз), и тому подобное.
И так ли удивительно, что Торнан первый отстал от друзей, соблазнившись одним из предложений — вернее, той, кто его делал. А именно — черноволосой красоткой лет семнадцати, с гладкой блестящей кожей и синими глазами, одним своим видом будоражившую кровь — упомянутой выше Ко.
— Так не добавишь монетку?
— Ладно уж, — вздохнул капитан, — добавлю.
Радостно заверещавшая девица тут же принялась отрабатывать вознаграждение. Позволив ей делать все, что хочет, Торнан блаженно расслабился.
В конце концов, почему бы не радоваться жизни? Три дня назад они дрались со степняками не на жизнь, а на смерть. Две недели назад были осужденными изгнанниками, сидевшими как звери в клетке.
Месяц назад ждали смерти в главной имперской тюрьме. Что еще подбросит им судьба?
Глава 26
КОСТРЫ И ЦЕПИ
Если спросишь — я при чем? Я караю божьим мечом...
М. Горшенев
— Вот такая у нас жизнь, уважаемый путник, — бормотал кузнец, старательно опиливая копыто коня. — Такое вот у нас творится. Когда такое в Андии было, скажите на милость? Вот и подков-то хороших не найти...
— Прав ты, уважаемый, — бросил северянин, поглаживая беспокойно прядавшего ушами коня. — Уже вторую потерял...
— Так и я о том же!
Все чаще Торнан задумывался, что слухи насчет Темных Знамений и пробуждения Зла в самом деле имеют под собой некую почву. А чем, как не вмешательством темных сил, объяснить, что эта земля на юго-востоке Восточной Логрии, всегда такая спокойная и благостная, почти сонная, ныне погрязла в пучине смут, готовых разрешиться кровопролитием?
Началось с того, что внезапно отрекся от престола старый король Андии — тихий безвредный пьяница. Знать, как тут полагалось, затеяла выборы нового владыки — и началось...
Три кандидата на престол от разных клик лордов набрали поровну голосов, и никто не хотел уступать. Потом вдруг один из претендентов во главе своих сторонников самочинно ворвался во дворец и короновался с нарушением всех законов и обычаев.
Взбунтовавшаяся знать срединной Андии осадила столицу Новый Лайг — город, первые камни которого были заложены, по преданиям, самими богами. Они собирались посадить на трон своего претендента, но тот ни с того ни с сего снял свою кандидатуру. Затем уже лорды западных земель собрали свои дружины, якобы для похода на столицу, чтобы прогнать самозванца, но частью струсили, частью перессорились, и освободительный поход так и не начался.
Рудокопы, кузнецы, каменотесы волновались, были готовы идти на освобождение столицы, но губернаторы и правители поджали хвост. Новоявленного короля, чье имя капитан так и не смог запомнить, в конце концов утвердили на престоле, но он уже мало что решал (да еще говорили, что на него навели порчу), и все свелось к скандалам на бесчисленных съездах знати.
Смута не прекращалась.
При Колноваге с каждой стороны сошлось по пятнадцать тысяч воинов, но в бой они так и не вступили — все ограничивалось тем, что, сблизившись на расстояние крика, отдельные бойцы и отряды осыпали друг друга оскорблениями. В конце концов войска частью были отведены лордами, частью разбежались. Так что выражение «поле брани» обрело самый что ни на есть подлинный смысл Война, не начавшись толком, перешла в то, что умники в штабах называют «позиционной», а затем и вовсе в откровенную анархию.
Не имея возможности, да и желания, решать споры в честном бою, лорды принялись действовать другими методами. Золотом, обещаниями, интригами и угрозами переманивали на свою сторону вассалов и союзников врага, ядом и кинжалом расправлялись с несговорчивыми. Местная гильдия убийц уже не справлялась с заказами, и, по слухам, ее мастера срочно выписывали из других краев соответствующих специалистов. Шайки любителей чужого добра росли в числе. Недавно назначенный первый министр вдруг покончил с собой, при этом так ловко, что не поленился привязать веревку на вершину высокого вяза в парке своего имения и спрыгнуть вниз.
Тем временем на крайнем востоке страны верх неожиданно взяли поклонники Митры. Причем не простые, к которым тут уже привыкли, а какая-то секта чуть ли не с Дальнего Востока, чьи вожди, опять же по слухам, поддерживали связь с какими-то «Великими посвященными», что засели в пещерах Гхараттийских гор. (Их не смутило, что все остальные братства Митры-Светоносца по всей Логрии тут же объявили их еретиками и богоотступниками.)
В главном городе востока, Хемлине, также называемом Градом Тысячи Львов, воцарилась власть полубезумных пророков, заявлявших о конце прежнего века и начале нового, и их орудия — Святейшей Инквизиции. В этом новом веке, по их словам, не будет ничего противоречащего воле Великого Митры. Например, колдовства, магии и магов, лжебогов. Чародеев и даже знахарей жгли на кострах целыми семьями. Толпы фанатиков крушили храмы Великой Матери, Торра. Утана и прочих больших и малых небожителей.
Объявлено было также, что все люди, в ком есть нелюдская кровь, тоже не войдут в новый век, ибо всякие там гномы, дворфы, дроу, эльфы, русалки, ундины и прочие есть демоны и дети лжебогов, которых вообще-то не существует...
Толпы фанатиков бродили по улицам, вознося хвалу своим вождям и Митре, именуя его своим грозным воеводой, что разрушит прежний мир и воздвигнет новый. Они забросили свои житейские дела, обитали на улицах, ели что придется, слушая речи своих вожаков. Сотни барабанов день и ночь били на главной площади Хемлина, чтобы отогнать злых демонов, и от их звуков мирные прежде обыватели впадали в неистовство.
На дорогах приходилось опасаться равно и стражников инквизиции, ищущих колдунов, и разбойников, как уже говорилось, умножившихся в числе, и обычных стражников, от всего происходящего совершенно одуревших и оттого злых.
Все бы ничего, но именно туда предстояло идти посланникам Тиамат. Причем Хемлин, гнездо безумия, им никак было не миновать, ибо через него лежала кратчайшая дорога в Урочище Мертвой Змеи, что в нескольких днях пути отсюда, у реки Урат. Там и находился храм, посвященный божеству столь древнему, что никто уже не помнил его имени. Храм имел большое подземелье, где в крипте была оборудована сокровищница. И там, как хотелось надеяться Торнану, и лежала последняя часть жезла.
— ...А еще эти Сыновья... — вывел его из размышлений басок коваля. — У нас тут они пока особенно не шалят, а вот в Хемлине от них уже, говорят, честные люди не знают куда деваться.
— Это чьи сыновья? — заинтересовался Торнан.
— Да Сыновья Света, чтобы им на том свете Охриман фитиль куда надо вставил! — пояснил кузнец. — Сборище сопливых дураков, которым монахи задурили мозги. Обрядились в черные балахоны, день и ночь с мечами и топорами по улицам бегают, песни орут да к Светлому Походу призывают! Поговаривают, что их в горы пошлют, мол, горцы — это потомки нелюдей. Говорят еще, что на юг двинут — нести истину собратьям. Только вот скорее уж их тут оставят — охранять правителей наших. Армия от такой жизни скоро разбегаться начнет — жалование грошовое, оружие дрянь, старье... Да и не любят вояки монахов. Ну, вот и все, с вас девять данаров, уважаемый.
Торнан не глядя сунул мастеру серебряный.
— Трогай, — бросил он спутникам.
Граница между царством Хетт и хемлинскими землями лежала вдоль восточных отрогов Тарпейских гор. Правда, граница эта издавна существовала лишь на папирусе карт и пергаменте договоров. Признаком ее были разве что попадавшиеся иногда среди скал и горных лесов столбы из потемневшего от времени известняка, изображавшие какого-то бога с палицей (или просто мужика с дубиной). Их поставил лет сто назад один из андийских королей, когда они еще были в силе и что-то решали.
Единственные таможенные посты стояли в Ар ганской долине и на перевале близ пика Коверла. Но когда Торнан со товарищи их достиг, выяснилось, что торговцы и путники могут ездить беспрепятственно. Ибо посты покинуты, рогатки сломаны, а в бревенчатых старых казармах гуляет ветер.
— Вот тебе раз! — только и сказал Торнан. Бросить таможенное дело, столь любимое охочими до денег государями — такое в его голове не укладывалось.
Тем не менее это было так, и ничего не напоминало о сборщиках пошлины. Лишь реющий на слабом ветру забытый выцветший стяг желтой расцветки, украшенный подковой.
А окончательно добила его часовня.
Это была обычная придорожная часовня-каплица, какие любили строить в этих землях. Простой каменный или деревянный дом с залом, где можно было помолиться, алтарем в виде простой гранитной плиты и нехитрым орнаментом. Там были изображения всех богов, каким поклонялись в этой местности, и каждый проезжающий мог выбрать себе небожителя по вкусу.
При часовнях никто не служил, и сами проезжие, что останавливались помолиться, обычно поддерживали в них порядок. Не возбранялось и переночевать здесь, соблюдая, разумеется, уважение к божьему дому.
Но в той каплице, где они пожелали остановиться, ночевать было решительно невозможно.
Все было загажено и осквернено, изображения — не исключая и самого Митру — разбиты, а перед алтарем, на котором разводили костер и готовили еду, возвышалась груда людского дерьма...
— Великий Морской Хозяин! — воззвал Чикко, до того богов не поминавший. — Что ж это творится?!
Так что к Хемлину они подходили с явной настороженностью. И только успели над деревьями придорожных садов подняться его башни, как их опасения начали сбываться.
Навстречу им попалось несколько вооруженных пиками солдат. Остриями они подталкивали в спину человека в лохмотьях со связанными руками, который покорно тащился вперед. Замыкал шествие судейский в черном балахоне: на поясе у него висела чернильница, а в руках он держал свиток, скрепленный оранжевой печатью. Марисса встретилась взглядом с осужденным и прочла в нем страх и муку. Все трое вдруг догадались, что пленника ведут на казнь.
Солдаты повели связанного человека вдоль речки и вскоре исчезли за деревьями, низко склонившимися над водой.
— Хорошенькое начало! Боюсь, мы попали в поганое место, — пробормотал Чикко.
Марисса ощутила непреодолимое искушение повернуть назад. Может быть, лучше будет остановиться на постоялом дворе или даже попроситься в крестьянский дом?
И Торнан против ожидания поддержал ее мысль.
Место для стоянки нашлось почти сразу. В паре верст от города возвышались развалины какого-то большого храма.
Свернув с дороги и подъехав поближе, они обнаружили, что лучшего места найти нельзя. Руины занимали изрядный кусок земли; их окружала невысокая каменная стена. Главная башня храма поднималась на сотню футов и когда-то явно была выше. Перед тем, что раньше было внушительным входом в храм, стояли грубые полуразбитые статуи непонятных божеств. Кому тут поклонялись — не знали, должно быть, и здешние мудрецы. Боги на востоке Логрии менялись чуть ли каждый век.
— Решено: остановимся здесь, — сказал Торнан.
— Что-то мне тут не нравится, — беспокойно завертел носом Чикко.
— У тебя всегда что-то не так. — Марисса, спешившись, принялась расседлывать свою кобылу. — А по-моему, все прекрасно, — заявила она. — Травы много, погода теплая, разбойников не наблюдается, солдат тоже.
— Но эта груда камня, я слышал, пользуется дурной славой у местных жителей, — насупился Чикко.
— Вот поэтому мы тут и переночуем, — резюмировал Торнан.
Снаружи послышался приближающийся топот копыт. Чикко достал из-за спины арбалет, купленный по случаю.
Он увидел трех всадников. Двое из них были воины, в центре и чуть впереди ехал человек в синей с багрянцем длиннополой одежде. Они пронеслись по дороге, даже не взглянув в сторону храма, подняли тучу пыли и скрылись. «А не по нашу ли душу?» — встревоженно подумал Торнан. По лицам товарищей он понял, что, видимо, та же самая мысль посетила и их.
После того как они разбили лагерь под защитой нехороших развалин, было решено провести разведку. Нужно было выяснить, остались ли еще в городе храмы Великой Матери и могут ли служители помочь им, а заодно — прояснить обстановку. Оказаться в центре вдруг вспыхнувшей смуты никому не улыбалось.
Естественно, эту обязанность взял на себя ант.
Торнан вошел в город через Старые ворота вместе с шумной толпой, состоящей из монахов, торговцев и горожан, разносчиков с корзинками, набитыми снедью и пивом. Галдели и резвились детишки. Важно восседая на коне, северянин двигался по улицам, зорко осматриваясь и одновременно изображая из себя важного господина. Хемлин был старым городом, где новое стояло на старых фундаментах. Что было тут прежде, толком не знал никто. Издревле при строительстве фундаментов и рытье колодцев здесь находили следы древности — литые бронзовые наконечники стрел, светильники и алтари из глины тонкой работы, керамические трубы водопроводов, булыжные мостовые. Нижние ряды кладки многих домов, едва выступающие из земли, были сложены из гладко обтесанных камней, потемневших от времени. На стенах и сводах древних арок встречались изображения, которые почти невозможно было разобрать.
Перед Торнаном в небо устремлялась огромная главная башня цитадели, поражающая своими размерами и массивностью кладки. Перед ней раскинулась ярмарка. Выли и ржали цирковые животные, фокусники пускали изо рта струи огня; тут же кривлялись плясуны и жонглеры. Кулачные бойцы мерялись силой на помостах. Встречались и жрецы-митраисты — многие под ручку с грудастыми хохочущими бабенками. Мелькали и одеяния чинов инквизиции.
Худосочный прыщавый парень в черной хламиде с двумя неумело нашитыми литерами «С» на груди читал свою поэму, выкатывая глаза и придавая лицу зверское выражение — видимо, изображал вдохновение.
Почему именно во мраке и что именно осквернил виноватый, капитан так и не понял.
...Огнем выведены знаки,
Колдовского повеленья:
Падалью сгниет во мраке
Виноватый в оскверненьи!
Тут и там сновали монахи, призывая еретиков покаяться; другие выкрикивали псалмы и строки из «Книги Солнца». Один забрался на бочку у дверей кабака и что-то пафосно излагал.
Торнан приблизился.
— Некогда изгнал с земли Митра Несущий Свет всякие нечистые народы, Охриманом порожденные, — вещал монах. — Всяческих эльфов, дворфов, гоблинов, гнумов и иных, дабы отдать землю любимому своему рабу — человеку. Бежали прочь, в свои темные страны, эти народы злокозненные. Однако ж затаили злобу на Светоносца и на людей. Ведомо всякому: мерзкие сии народы ждут в сумраке, дабы, дождавшись урочного часа, войти в мир наш и напасть на людей, отомстив за то, что любит их Митра Великий, и извести род людской под корень.
Но есть еще одна беда — остались на Земле их отродья, потомки от соития нелюдей с людьми. Сколь много их среди нас — за века отравленная нелюдская кровь далеко разошлась среди народов и племен. Горцы — от дворфов с гнумами и цфергами происходят, а кочевники — от кентавров с орками. Есть также люди, от болотников произошедшие, и от русалок с водяными и корриганами — те больше на берегах живут и рыболовством промышляют. И иные многие — на Дальнем Всходе и Заморском Западе, в землях черных и смуглых также их премного. А лишь тот, в ком течет чистая людская кровь, достоин войти в обновленное царство мира сего!
Желтосутанник вытер рот, переводя дух.
Воспользовавшись случаем, к импровизированному помосту через нахмуренных зевак протиснулся пожилой седоватый священнослужитель Митры в коричневом потертом облачении. Должно быть, сельский попик или служка при часовне.
— Брат мой! — укоризненно и недоуменно произнес он. — Что ты такое говоришь? Разве в священных книгах наших такое написано? Разве сказано где, что есть люди, благодати Митры лишенные? И как думаете вы определить, в ком демонская кровь течет?
Торнан двинулся дальше — не встревать же ему в спор двух поклонников одного бога, которые его поделить не могут?
Он прогулялся по базару, прислушиваясь к разговорам. Но среди всяких незначащих слухов и сплетен не выловил ничего, что могло облегчить их задачу.
Затем капитан прошелся по Хемлину, где ни разу не был, но который не так уж плохо знал по рассказам своего учителя. И дивился, узнавая места, что часто упоминал старый Корчан — беглый служитель божий из этих мест.
Вот удивительно: сбежал ведь отсюда чуть не из-под виселицы — в заговор поиграть вздумал. А вот тосковал человек — послушать его, так лучшего места и не сыскать.
«Бывало, выйдешь из Книжного квартала, свернешь на Мельничную улицу, пройдешь до дома вдовы Араж и задами — к Соборной площади, — делился он воспоминаниями юности. — Можно по Коронной и Гнилому переулку, но так короче. И там, через переулок от Собора Митры — он еще при отце моем был храмом Небесного Волка, но потом солнцепоклонники его откупили, — так вот, там кабачок есть: „Мышь в чернильнице“. Собираются там люди приличные, не грузчики какие — все больше книжники, писцы, школяры. Выпивка там хорошая, и девочки чистые, с которыми поговорить можно, а не только поваляться...»
Торнану, впрочем, город не так чтобы и нравился — видал он и побогаче, и почище. Верхние этажи складывались из грубо обтесанного песчаника, кренясь под собственной тяжестью. Узкие улочки были завалены мусором сверх меры — порой приходилось слезать с седла и вести коня под уздцы. Вымостка — там, где она была — оказалась неровной и небрежной. Этакое уютное захолустье с претензией.
Но при всем этом, пожалуй, впервые за время пребывания в Логрии, он почувствовал что-то родное, во всяком случае — не чужое в окружающем. Не то чтобы что-то определенное, но... Нечто мучительно знакомое было разлито в окружающем. В линиях узоров, которыми были расписаны глинобитные стены домиков предместий, в резьбе оконных наличников, в вышивках на рубахах. Даже отдельные слова местного говора были похожи на звучание его родного языка. В конце концов, и название страны звучало похоже на то, как именуется его родной край.