- И много вы исцелили слепых, хромых, прокаженных? - спросил его Коптин.
   - Исцеления были-с, - отвечал священник, не поднимая глаз и явно недовольным голосом.
   Александр Иванович в это время на мгновение и лукаво взглянул на Павла.
   - У меня написана басня-с, - продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, - что одного лацароне{211} подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: "Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!.." Ну, как вы думаете - наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?.. Полагаю, что нет!.. Полагаю!.. Если нужно, так и под праздник бы зарезал! - заключил Александр Иванович.
   Священник слушал его, потупив голову. Полковник тоже сидел, нахмурившись: он всегда терпеть не мог, когда Александр Иванович начинал говорить в этом тоне. "Вот за это-то бог и не дает ему счастия в жизни: генерал - а сидит в деревне и пьет!" - думал он в настоящую минуту про себя.
   - Что же я, господа, вас не угощаю!.. - воскликнул вдруг Александр Иванович, как бы вспомнив, наконец, что сам он, по крайней мере, раз девять уж прикладывался к водке, а гостям ни разу еще не предложил.
   Священник отказался. Полковник тоже объявил, что он пьет только перед обедом.
   - Дурно-с вы делаете! - произнес Александр Иванович. - У нас еще Владимир, наше красное солнышко, сказал: "Руси есть веселие пити!" Я не знаю - я ужасно люблю князя Владимира. Он ничего особенно путного не сделал, переменил лишь одно идолопоклонство на другое, но - красное солнышко, да и только!
   - У вас даже есть прекрасное стихотворение о Владимире - Кубок, кажется, называется, - подхватил Павел с полною почтительностью и более всего желая поговорить с Александром Ивановичем о литературе.
   - Есть!.. Есть!.. - отвечал тот, ходя по комнате и закидывая голову назад.
   - В Москве, так это досадно, - продолжал Павел, - почти совсем не дают на театре ваших переводов из Корнеля и Расина{212}.
   - И в Петербурге тоже-с, и в Петербурге!.. По крайней мере, когда я в последний раз был там, - говорил Александр Иванович явно грустным тоном, Вася Каратыгин мне прямо жаловался, что он играет всякую дребедень, а что поумней - ему не позволяют играть.
   - Нынче Гоголя больше играют! - произнес Павел, вовсе не ожидая - какая на него из-за этого поднимется гроза.
   Александра Ивановича точно кто ущипнул или даже ужалил.
   - Боже мой, боже мой! - воскликнул он, забегав по комнате. - Этот Гоголь ваш - лакей какой-то!.. Холоп! У него на сцене ругаются непристойными словами!.. Падают!.. Разбивают себе носы!.. Я еще Грибоедову говорил: "Для чего это ты, мой милый, шлепнул на пол Репетилова - разве это смешно?" Смешно разве это? - кричал Александр Иванович.
   Павел очень этим сконфузился.
   - В комедии-с, - продолжал Александр Иванович, как бы поучая его, прежде всего должен быть ум, острота, знание сердца человеческого, - где же у вашего Гоголя все это, где?
   - У него юмору очень много, - юмор страшный, - возразил скромно Павел и этим опять рассердил Александра Ивановича.
   - Да что такое этот ваш юмор - скажите вы мне, бога ради! - снова закричал он. - Но фраз мне не смейте говорить! Скажите прямо, что вы этим называете?
   - Юмор - слово английское, - отвечал Павел не совсем твердым голосом, оно означает известное настроение духа, при котором человеку кажется все в более смешном виде, чем другим.
   - Значит, он сумасшедший! - закричал Александр Иванович. - Его надобно лечить, а не писать ему давать. В мире все имеет смешную и великую сторону, а он там, каналья, навараксал каких-то карикатур на чиновников и помещиков, и мой друг, Степан Петрович Шевырев, уверяет, что это поэма, и что тут вся Россия! В кривляканьи какого-то жаргондиста{213} - вся Россия!
   Павел решился уж лучше не продолжать более разговора о Гоголе, но полковник почему-то вдруг вздумал заступиться за сего писателя.
   - Не знаю, вот он мне раз читал, - начал он, показывая головой на сына, - описание господина Гоголя о городничем, - прекрасно написано: все верно и справедливо!
   - Это вам потому, полковник, понравилось, - подхватил ядовито Александр Иванович, - что вы сами были комендантом и, вероятно, взяточки побирали.
   Михаил Поликарпович весь вспыхнул.
   - Это вы, может быть, побирали, а я - нет-с! - возразил он с дрожащими щеками и губами.
   Александр Иванович засмеялся.
   - Знаю, мой милый ветеран, что - нет!.. - подхватил он, подходя и трепля полковника по плечу. - Потому-то и шучу с вами так смело.
   Павел между тем опять поспешил перевести разговор на литературу.
   - Я читал в издании "Онегина", что вы Пушкину делали замечание насчет его Татьяны, - отнесся он к Александру Ивановичу. Лицо того мгновенно изменилось. Видимо, что речь зашла о гораздо более любезном ему писателе.
   - Делал-с! - отвечал он самодовольно. - Прямо писал ему: "Как же это, говорю, твоя Татьяна, выросшая в деревенской глуши и начитавшаяся только Жуковского чертовщины, вдруг, выйдя замуж, как бы по щучьему велению делается светской женщиной - холодна, горда, неприступна?.." Как будто бы светскость можно сразу взять и надеть, как шубу!.. Мы видим этих выскочек из худородных. В какой мундир или роброн{214} ни наряди их, а все сейчас видно, что - мужик или баба. Госпожа Татьяна эта, я уверен, в то время, как встретилась с Онегиным на бале, была в замшевых башмаках - ну, и ему она могла показаться и светской, и неприступной, но как же поэт-то не видел тут обмана и увлечения?
   Павел был почти совершенно согласен с Александром Ивановичем.
   - А правда ли, Александр Иванович, что вы Каратыгина учили? - спросил он уже более смелым голосом.
   - Немножко-с! - отвечал Александр Иванович, лукаво улыбаясь. - Вы видали самого Каратыгина на сцене? - спросил он Павла.
   - Сколько раз, когда он приезжал в Москву, - отвечал тот поспешно.
   - Погодите, я вам несколько напомню его, книжку только возьму, - сказал Александр Иванович и поспешно ушел в свою комнату.
   Оставшиеся без него гости некоторое время молчали. Полковник, впрочем, не утерпел и отнесся к священнику.
   - Что врет-то, экой враль безумный! - проговорил он.
   Священник на это в раздумье покачал только головой и вздохнул.
   - Ужасно как трудно нам, духовенству, с ним разговаривать, - начал он, - во многих случаях доносить бы на него следовало!.. Теперь-то еще несколько поунялся, а прежде, бывало, сядет на маленькую лошаденку, а мужикам и бабам велит платки под ноги этой лошаденке кидать; сначала и не понимали, что такое это он чудит; после уж только раскусили, что это он патриарха, что ли, из себя представляет.
   - Как патриарха? - воскликнул Павел.
   - Так-с, - отвечал с грустью священник.
   - Спьяну все ведь это творил! - подхватил полковник.
   - Конечно, что уж не в полном рассудке, - подтвердил священник. - А во всем прочем - предобрый! - продолжал он. - Три теперь усадьбы у него прехлебороднейшие, а ни в одной из них ни зерна хлеба нет, только на семена велит оставить, а остальное все бедным раздает!
   На этих словах священника Александр Иванович вышел с книжкою в руках своего перевода. Он остановился посредине залы в несколько трагической позе.
   - Вы знаете сцену Федры с Ипполитом? - спросил он Павла.
   Тот поспешил сказать, что знает.
   Александр Иванович зачитал: в дикции его было много декламации, но такой умной, благородной, исполненной такого искреннего неподдельного огня, что - дай бог, чтобы она всегда оставалась на сцене!.. Произносимые стихи показались Павлу верхом благозвучия; слова Федры дышали такою неудержимою страстью, а Ипполит - как он был в каждом слове своем, в каждом движении, благороден, целомудрен! Такой высокой сценической игры герой мой никогда еще не видывал.
   - Что, похоже? - спросил Александр Иванович, останавливаясь читать и утирая с лица пот, видимо выступавший у него от задушевнейшего волнения.
   - Похоже, только гораздо лучше, - произнес задыхающимся от восторга голосом Павел.
   - Я думаю - немножко получше! - подхватил Александр Иванович, без всякого, впрочем, самохвальства, - потому что я все-таки стою ближе к крови царей, чем мой милый Вася! Я - барин, а он - балетмейстер.
   - Вот это и я всегда говорю! - подхватил вдруг полковник, желавший на что бы нибудь свести разговор с театра или с этого благованья, как называл он сие не любимое им искусство. - Александра Ивановича хоть в серый армяк наряди, а все будет видно, что барин!
   - Будет видно-с, будет! - согласился и Александр Иванович.
   - Какой у вас перевод превосходный, - говорил между тем ему Павел.
   - Вам нравится? - спросил с явным удовольствием Александр Иванович.
   - Очень! - отвечал Павел совершенно искренно.
   - В таком случае, позвольте вам презентовать сию книжку! - проговорил Александр Иванович и, подойдя к столу, написал на книжке: Павлу Михайловичу Вихрову, от автора, - и затем подал ее Павлу.
   Полковник наконец встал, мигнул сыну, и они стали раскланиваться.
   - На этой же бы неделе был у вас, чтобы заплатить визит вам и вашему милому юноше, - говорил любезно Александр Иванович, - но - увы! - еду в губернию к преосвященному владыке.
   - Это зачем? - спросил полковник.
   - Испрашивать разрешения быть строителем храма божия, - отвечал Александр Иванович. - И, может быть, он мне даже, святый отче, не разрешит того? - обратился он к священнику.
   - Отчего же-с, - отвечал тот, опять потупляясь.
   - Оттого, что я здесь слыву богоотступником. Уверяю вас! - отнесся Александр Иванович к Павлу. - Когда я с Кавказа приехал к одной моей тетке, она вдруг мне говорит: - "Саша, перекрестись, пожалуйста, при мне!" Я перекрестился. - "Ах, говорит, слава богу, как я рада, а мне говорили, что ты и перекреститься совсем не можешь, потому что продал черту душу!"
   - Ну, вы наскажете, вас не переслушаешь! - произнес полковник и поспешил увести сына, чтобы Александр Иванович не сказал еще чего-нибудь более резкого.
   Когда они сели в экипаж, Павел сейчас же принялся просматривать перевод Коптина.
   - Папаша, папаша! - воскликнул он. - Стихи Александра Иваныча, которые мне так понравились в его чтении, ужасно плохи.
   - Ну, вот видишь! - подхватил как бы даже с удовольствием полковник. Мне, братец, главное, то понравилось, что ты ему во многом не уступал: нет, мол, ваше превосходительство, не врите!
   - Что ж ему было уступать, - подхватил не без самодовольства Павел, он очень много пустяков говорил, хотя бы про того же Гоголя!
   - Ну да! - согласился полковник.
   - Как у него сегодня все эти любимцы-то его перепились, - вмешался в разговор кучер Петр. - Мы поехали, а они драку промеж собой сочинили.
   - Чего уж тут ждать! - сказал на это что-то такое Михаил Поликарпович.
   X
   НЕОЖИДАННЫЕ ГОСТИ
   Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес:
   - А, ведь, с Сивцовской горы, должно быть, экипаж какой-то едет.
   - Где, папаша? - спросил Павел и, взглянув по указанию полковника, в самом деле увидел, что по едва заметной вдали дороге движется какая-то черная масса.
   - Кто ж это такие? - спросил он довольным голосом: ему уж сильно поприскучило деревенское уединение, и он очень желал, чтобы кто-нибудь к ним приехал.
   - Не знаю! - отвечал протяжно полковник, видимо, недоумевая. - Это к нам! - прибавил он, когда экипаж, выехав из леска, прямо повернул на дорогу, ведущую к ним в усадьбу.
   - А есть ли запас у нас, и будет ли чем накормить гостей? - спросил с беспокойством Павел.
   - Есть, будет! Это две какие-то дамы, - говорил полковник, когда экипаж стал приближаться к усадьбе.
   - Какие же это могут быть дамы? - спросил Павел с волнением в голосе и, не утерпев долее дожидаться, вышел на крыльцо, чтобы поскорее увидеть, кто такие приехали.
   Коляска, запряженная четвернею, вкатилась на двор. В одной из дам Павел узнал m-me Фатееву, а в другой - m-lle Прыхину.
   - Боже мой! - говорил он радостно, и сам отпер у коляски дверцу, когда экипаж остановился перед крыльцом.
   - Вот, вы не хотели ко мне приехать, так я к вам приехала, - говорила Фатеева, слегка опираясь на руку Павла, когда выскакивала из коляски, а потом дружески пожала ему руку.
   Он почувствовал, что рука ее сильно при этом дрожала. Что касается до наружности, то она значительно похорошела: прежняя, несколько усиленная худоба в ней прошла, и она сделалась совершенно бель-фам{217}, но грустное выражение в лице по-прежнему, впрочем, оставалось.
   - Monsieur Вихров не хотел меня пригласить к себе, но я сама к нему тоже приехала! - повторила за своей приятельницей и m-lle Прыхина с своею обычно развязною манерой.
   - Познакомьте меня с вашим отцом, - сказала m-me Фатеева торопливо Павлу. Голос ее при этом был неровен.
   - Непременно! - отвечал он и торопливо повел обеих дам к полковнику.
   - Это madame Фатеева! - сказал он отцу.
   - Очень рад, - отвечал полковник, привставая со своего места.
   - Я давно, Михаил Поликарпович, желала быть у вас, - начала как бы совершенно искренним голосом m-me Фатеева, - и муж мой тоже, но он теперь уехал в вологодское имение свое и - как воротится, так непременно будет у вас.
   - Благодарю покорно! - говорил полковник, стоя перед нею, немного наклонившись и растопырив руки.
   - Да вы сядьте, пожалуйста, - проговорила m-me Фатеева, слегка дотрогиваясь до полковника и усаживая его, - вас, я слышала, очень тревожат раны ваши несносные.
   - Не столько, я полагаю, раны, сколько лета мои.
   - А с сыном вашим мы давно друзья, - продолжала Фатеева.
   - Слышал это, - произнес полковник с улыбкой.
   - И мы с вами - соседи весьма недальние: не больше тридцати верст.
   - Ну, будут и все сорок, - сказал полковник. По его тону весьма было заметно, что у него некоторый гвоздь сидел в голове против Фатеевой. "Барыня шалунья!" - думал он про себя.
   М-lle Прыхина, все время стоявшая перед полковником, точно солдат, навытяжке и дожидавшаяся, когда придет ее очередь рекомендоваться Михаилу Поликарповичу, воспользовавшись первой минутой молчания Фатеевой, сейчас же отнеслась к нему:
   - А мне позвольте представиться... я - Прыхина.
   - Дочь казначея, вероятно, нашего? - произнес, и перед нею склоняя голову, полковник.
   - Точно так. Отец мой тридцать лет казначеем! - проговорила она с какою-то гордостью, обращаясь к Павлу, и затем, поведя как-то носом по воздуху, прибавила: - Какой вид тут у вас прекрасный - премиленький!
   - Да, недурной, - отвечал полковник, несколько пораженный ее бойкостью.
   М-me Фатеева между тем села с Павлом несколько в стороне на диване. Он был почти в лихорадке: пожатие прелестной ручки m-me Фатеевой пронзило как бы электрическими иглами все тело его.
   - Что же, ваша история с Постеном кончилась? - спросил он ее вполголоса.
   - Давно, - отвечала она ему тоже тихо.
   - Как же вы приехали к вашему мужу?
   - Я сначала написала к нему... Я года полтора жила уже у матери и оттуда написала ему, что - если он желает, то я к нему приеду. Он отвечал мне, чтобы я приезжала, но только с тем, чтобы вперед ничего подобного не повторялось. В письмах, разумеется, я ничего не говорила против этого, но когда приехала к нему, то сказала, что с моей стороны, конечно, никогда и ничего не повторится, если только с его стороны не повторится.
   - Что же, с его стороны и не повторялось? - спросил Павел.
   - С его стороны и не прекращалось никогда, - отвечала m-me Фатеева с грустною усмешкой.
   - И пьет он также по-прежнему?
   - Еще больше, кажется; но, по крайней мере, я рада тому, что он соберет к себе разных дряней приятелей, играет, пьет с ними на своей половине, и не адресуется уж ко мне ни с разговорами, ни с нежностями.
   M-me Фатеева остановилась и вздохнула.
   - Но ведь нельзя же так жить вечно? - заметил ей Павел.
   - Да, трудно, - произнесла m-me Фатеева. - Но вы, однако, я надеюсь, заедете ко мне! - прибавила она вдруг.
   - Непременно! - отвечал Павел. - Но только как досадно: вакации мои кончаются, и мне надо будет ехать в Москву - когда же мне это сделать?
   - Но вы должны же, однакож, это сделать? - произнесла m-me Фатеева уже с укором.
   - Конечно, сделаю! Вы позволите мне, совсем уже ехавши, заехать к вам?
   - Хорошо, но скоро ли это будет: мне все-таки хочется поскорее вас видеть у себя!
   - Через два - три дня.
   - Хорошо! - проговорила m-me Фатеева и так взглянула на Павла, что он даже сконфузился немного.
   М-lle Прыхина, в это время, вздумавшая или, может быть, принявшая на себя обязанность занимать полковника, несла ему бог знает какую чушь.
   - Были у нас в городе вольтижеры, - говорила она ему, - только у них маленький этот мальчик, который прыгает сквозь обручи и сквозь бочку, как-то в середину-то бочки не попал, а в край ее головой ударился, да так как-то пришлось, что прямо теменным швом: череп-то весь и раскололся, мозг-то и вывалился!..
   - Господи помилуй! - произнес полковник.
   - Ужасно! - подтвердила и m-lle Прыхина. У них в городе никаких вольтижеров не было и никто себе не раскраивал головы. Это все она выдумала, чтоб только заинтересовать полковника.
   - А то знаете еще что, - продолжала она, расходившись, - у папаши работал плотник и какой ведь неосторожный народ! - рубил да топором себе все четыре пальца и отрубил; так и валяются пальцы-то в песке! Я сама видела.
   - Что такое? - произнес полковник, начинавший уже недоумевать.
   - А то у священника у нашего соборного, вы слышали, утонули два сына...
   - Да, слышал; но ведь это - года три тому назад.
   - Может быть, но вообразите себе: их вынули из воды и видят, что они, мертвые-то, целуются друг с другом.
   - Как целуются? - спросил с удивлением полковник:
   - Ах, нет! Что я, тьфу! - обнимаются, - поправилась m-lle Прыхина.
   Полковник наконец понял, что все это она ему врала, но так как он терпеть не мог всякой лжи, то очень был рад, когда их позвали обедать и дали ему возможность отделаться от своей собеседницы. За обедом, впрочем, его вздумала также занять и m-me Фатеева, но только сделала это гораздо поумнее, чем m-lle Прыхина.
   - Я как-то тут читала, - начала она своим тихим и скромным голосом, одну старинную историю Кавказа и там прочла, что жена какого-то грузинского царя, непокорная нам...
   - Да, знаю-с, знаю! - подхватил лукаво Михаил Поликарпович.
   - Что когда наш полковник стал брать ее в плен, то она убила его.
   Обе дамы, как мы видим, заговаривали с полковником все о страшном: они, вероятно, его самого считали немножко за тигра кровожадного.
   - Вот-с, как это было, - начал Михаил Поликарпович, - не полковник, а майор подошел к ней, и только было наклонился, чтобы руку ей подать и отвести в карету, она выхватила из-под фартука кинжал да и пырнула им его.
   - И, говорят, тут был, - продолжала Фатеева, - какой-то еще ординарец Вихров: вы это были или нет?
   - Я-с, я самый! - отвечал полковник с самодовольством.
   - Я вот никак не могу себе представить, как это женщина может решиться на убийство? - вмешалась в разговор m-lle Прыхина.
   - Э, азиатки! - подхватил полковник. - На другое что у них ума и толку не станет, а на это - пырнуть кого-нибудь кинжалом - каждая из них, бестия, сумеет.
   - Но черкешенки, говорят, очень пылко и страстно любят, - проговорила Фатеева и при этом мельком взглянула на Павла.
   - Что они любят? - возразил полковник. - Нет, я думаю, ни одной из них, чтобы червонцев за сто ее нельзя было купить.
   - И ревнивы, наконец, ужасно! - прибавила m-me Фатеева, отламывая кусочки хлеба и продолжая взглядывать на Павла.
   - Да, вот на это они тоже мастерицы: мужу как раз глаза выцарапают, это их дело! - подхватил полковник. Вообще он был о всех женщинах не слишком высокого понятия, а об восточных - и в особенности.
   После обеда, когда дамы вышли в задние комнаты поправить свой туалет и пораспустить несколько свои шнуровки, полковник заметил сыну:
   - Какая, брат, эта Фатеиха умная баба и собою-то какая красивая: за неволю этакая убежит от мужа, не станет ему подставлять шеи.
   - Муж ее совсем негодяй, - проговорил как бы совершенно равнодушно Павел.
   - Слышал это я... Прекрасная барыня, прекрасная! - повторил полковник. - Но зато другая-то, брат, так - полохоло, я тебе скажу.
   - Другая - дрянь!
   - Носище-то, брат, какой у нее, носище-то! Точно рулем каким-то ворочает, - говорил полковник и захохотал.
   Дамы между тем возвратились и объявили, что они желают прогуляться в поле.
   - Ступайте, бог с вами! А я покамест сосну, - разрешил им полковник.
   Выйдя на двор, гостьи и молодой хозяин сначала направились в яровое поле, прошли его, зашли в луга, прошли все луга, зашли в небольшой перелесок и тот весь прошли. В продолжение всего этого времени, m-lle Прыхина беспрестанно уходила то в одну сторону, то в другую, видимо, желая оставлять Павла с m-me Фатеевой наедине. Та вряд ли даже, в этом случае, делала ей какие-либо особенные откровенности, но она сама догадалась о многом: о, в этом случае m-lle Прыхина была преопытная и предальновидная!
   M-me Фатеева и Павел, каждоминутно взглядывавшие друг на друга, оставаясь вдвоем, почти не разговаривали между собой и только как-то (и то, должно быть, больше нечаянно) проговорили:
   - Вы, я думаю, во все время нашей разлуки и не вспомнили меня? спросила его m-me Фатеева.
   - Напротив, беспрестанно! А вы меня вспоминали ли? - спросил ее и Павел.
   - О, как еще часто! - воскликнула m-me Фатеева.
   Когда, наконец, они прошли и перелесок, m-me Фатеева остановилась.
   - Где мы это теперь? - спросила она, поводя кругом черными глазами.
   - Довольно далеко от дома; надобно вернуться назад! - проговорил Павел.
   Все повернули назад. В перелеске m-lle Прыхина опять с каким-то радостным визгом бросилась в сторону: ей, изволите видеть, надо было сорвать росший где-то вдали цветок, и она убежала за ним так далеко, что совсем скрылась из виду. M-me Фатеева и Павел, остановившись как бы затем, чтобы подождать ее, несколько времени молча стояли друг против друга; потом, вдруг Павел зачем-то, и сам уже не отдавая себе в том отчета, протянул руку и проговорил:
   - Так вот как-с, а?
   - Да, - отвечала Фатеева и тоже, неизвестно зачем, в его руку положила свою руку и крепко ее пожала.
   Павел с дрожащими губами потянул к себе и поцеловал эту руку. Затем к нему притянулось лицо m-me Фатеевой, и они поцеловались, и Павел еще было раз хотел ее поцеловать, но m-me Фатеева тихо его отстранила.
   - Наша спутница скоро вернется: я слышу шелест ее платья, - проговорила она.
   И спутница, действительно, показалась из-за кустов.
   - Какой, однако, у вас отличный слух, - проговорил Павел, обращаясь к m-me Фатеевой и задыхаясь от волнения.
   - У меня слух отличный, - отвечала она. Лицо ее тоже пылало.
   М-lle Прыхина нарочно глазела по сторонам, чтобы не оконфузить еще более молодых людей. О, она была преопытная в этом случае! Когда молодые люди возвратились домой, полковник уже проснулся. По необходимости пришлось сидеть с ним и занимать его. Павел выходил из себя и начинал уже грубо говорить с отцом, вдруг m-lle Прыхина (выдумай-ка кто-нибудь другой, не столь опытный в этом деле!) предложила в горелки побегать. Павел, разумеется, сейчас же принял это с восторгом, m-me Фатеева - с явным удовольствием: даже полковнику это было приятно.
   - Побегайте, побегайте! - произнес он и велел на кресле вынесть себя на галерею, чтобы посмотреть на бегающих.
   Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные девушки. Павел, разумеется, стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и полковник.
   - Ишь, как эта пара сбегалась и разлучить их никак не могут! проговорил он, разумея сына и Фатееву.
   Пожатие рук, между Павлом и его дамою, происходило беспрерывное. Убегая от ловящего, они стремительно кидались друг к другу почти в объятия, Павел при этом хватал ее и за кисть руки, и за локоть, а потом они, усталые и тяжело дышавшие, возвращались к бегающим и все-таки продолжали держать друг друга за руки.
   - Как мне хочется поцеловать еще раз вашу ручку, - проговорил Павел.
   - Терпенье! Вот, вы приедете ко мне, тогда можно будет, - отвечала Фатеева.
   - Непременно буду! Но вы разве не ночуете у нас? - спросил Павел.
   - Нет, вашему отцу и без того немножко странен мой приезд. Мы поедем, когда взойдет луна.
   - Но зачем же это? - возразил Павел.
   - Так нужно, а то очень бросится всем в глаза. Приезжайте лучше к нам скорее!
   Когда взошла луна, m-me Фатеева, в самом деле, велела закладывать коляску.
   - Но куда же вы? Отчего же вы не ночуете? - заметил было ей и полковник.
   - Мы уже так решили, что по холодку доедем, - объяснила ему Фатеева.
   - Ну, как знаете! - согласился полковник.
   - Вот, как я, по милости вашей, платье-то себе истрепала, - сказала бойко m-lle Прыхина Павлу, показывая ему на заброженный низ своего платья.
   - Очень жаль! - отвечал тот механически, а сам в это время не спускал глаз с m-me Фатеевой, которая, когда надела шляпку, показалась ему еще прелестнее.
   Когда они уехали, он остался в каком-то угаре и всю ночь почти не спал и метался из стороны в сторону.