Писемский Алексей. Люди сороковых годов

   V
   НОВАЯ ПУБЛИКА СЛУШАТЕЛЕЙ
   О своем намерении поступить в актеры (до того оно сильно запало ему в голову) Вихров даже написал Мари, спрашивая ее, - должен ли он этого желать и следует ли ему о том хлопотать; и в ответ на это получил почти грозное послание от Мари. Она писала: "Ты с ума сошел, mon cousin, и что ты такое наконец хочешь делать с собой?.. Тебе, тебе поступать в актеры? Я это говорю не из глупого какого-нибудь барства, но ты вспомни, какого невысокого рода самое искусство это. Ты помнишь, какой тонкий критик был Еспер Иваныч, а он всегда говорил, что у нас актерам дают гораздо больше значения, чем они стоят того, и что их точно те же должны быть отношения к писателю, как исполнителя - к композитору; они ничего не должны придумывать своего, а только обязаны стараться выполнить хорошо то, что им дано автором, - а ты знаешь наших авторов, особенно при нынешнем репертуаре. Вдруг тебе придется, например, выражать душу г.Кони{207} или ум г.Каратыгина{207}; я бы умерла, кажется, с горя, если бы увидела когда-нибудь тебя на сцене в таких пьесах. Я полагаю, что актерство даже требует некоторой степени невежества, чтобы заучивать всякую чужую дребедень. Ты вспомни твое образование, вспомни данный тебе от бога замечательный талант писателя. Писатель ты, друг мой, а не актер!.. Я думаю, ты и театр-то любишь настолько, насколько это тебе нужно для представления и описания творимых тобою лиц. Занимайся лучше твоим расколом, наконец напиши что-нибудь, но об актерстве и не помышляй!" Вихров не утерпел и в первый раз, как пошел к Захаревским, взял это письмо и прочел его Юлии.
   Та закусила губки и несколько времени молчала.
   - Что ж, эта кузина ваша молода? - спросила она.
   Вихров в первый еще раз заговорил с ней о Мари.
   - Нет, - отвечал он.
   Юлия вздохнула несколько посвободнее.
   - Она, должно быть, очень умная женщина, - продолжала Юлия.
   - О, какая еще умница! - воскликнул Вихров. - Главное, образование солидное получила; в Москве все профессора почти ее учили, знает, наконец, языки, музыку и сверх того - дочь умнейшего человека.
   - Какая счастливица она! - произнесла Юлия, как-то съеживаясь и потупляя глаза. - Как бы я желала образовать себя еще хоть немного.
   - Что же, вы достаточно образованы, - сказал ей в утешение Вихров.
   - Я больше сама себя образовала, - отвечала она, - но я желала бы быть так образована, как вот эта ваша кузина.
   - Да чего же у вас недостает для этого?
   - Во-первых, я не знаю языков; в пансионе нас выучили болтать по-французски, но и то я не все понимаю, а по-немецки и по-английски совсем не знаю.
   - Это так, - подтвердил Вихров, - без языков - дело плохое: читая одну русскую литературу, далеко не уйдешь, и главное дело - немецкий язык!.. Мой один приятель Неведомов говаривал, что человек, не знающий немецкого языка, ничего не знает.
   - Но как мне теперь учиться, у кого? - проговорила, как бы в грустном раздумье, Юлия.
   - Давайте, я вас буду учить, - сказал Вихров, больше шутя.
   Юлия вспыхнула даже вся от восторга.
   - Этакого счастья, кажется, и быть не может для меня... - сказала она.
   - Отчего же не может? - проговорил Вихров и сам даже сконфузился от такого комплимента.
   - Оттого, что вы соскучитесь со мной, - произнесла Юлия.
   - Вовсе не соскучусь, - отвечал Вихров.
   Странное дело: m-lle Захаревская со всеми другими мужчинами была очень бойкая и смелая девушка, но, разговаривая с Вихровым, делалась какая-то кроткая, тихая, покорная.
   - Вы хоть бы то для меня великое одолжение сделали, - продолжала она, если бы прочли мне вашу повесть!.. Сколько времени я прошу вас о том.
   Вихров, напуганный своим чтением Фатеевой, немножко уже побаивался читать в провинциальном обществе.
   - Надоела она мне самому-то очень, когда вспомню я, сколько я за нее страдал... - проговорил он.
   - Ах, боже мой, мы ведь ваши друзья, а потому, я думаю, будем слушать с участием, - проговорила Юлия.
   - Что же, и ваши братья желают слушать? - спросил ее Вихров.
   - Да, они очень желают, - отвечала она, немного покраснев: в сущности, ей одной только очень этого хотелось.
   - Хорошо! - согласился, наконец, Вихров.
   Иларион Захаревский, впрочем, с удовольствием обещался приехать на чтение; Виссарион тоже пожелал послушать и на этот вечер нарочно даже остался дома. Здесь я считаю не лишним извиниться перед читателями, что по три и по четыре раза описываю театры и чтения, производимые моим героем. Но что делать?.. Очень уж в этом сущность его выражалась: как только жизнь хоть немного открывала ему клапан в эту сторону, так он и кидался туда.
   Чтение предположено было произвести в кабинете Виссариона, и он был так предусмотрителен, что приготовил для автора воды, сахару и лимон. Вихров начал чтение. Слушатели сначала внимали ему молча и склонив головы, и только Юлия по временам вспыхивала и как бы вздрагивала немного. В том месте, где муж героини едет в деревню к своей любовнице, и даже описывается самое свидание это, - Виссарион посмотрел на сестру, а потом - на брата; та немножко сконфузилась при этом, а по лицу прокурора трудно было догадаться, что он думал. Когда Вихров немного приостановился, чтобы отдохнуть и выпить воды, Виссарион сейчас же подошел и спросил его на ухо:
   - А что, у вас много еще таких вольных мест будет?
   - Будет еще, - отвечал Вихров, думая, что тому нравятся такие места.
   - А в которых главах? - продолжал спрашивать Виссарион.
   - В пятой и седьмой. - отвечал Вихров, припоминая.
   Инженер сейчас же вслед за тем вышел из комнаты и велел к себе вызвать сестру.
   - На пятой и седьмой главе изволь выйти, там черт знает, он сам говорит, какие еще вольности пойдут, - сказал он ей.
   - Какие вольности? - спросила та, как бы не понимая.
   - Такие, какие девушке слушать неприлично.
   Юлия насмешливо улыбнулась.
   - Ах, глупости какие, разве я не читаю других романов и повестей, - ни за что не выйду! - сказала она и возвратилась в кабинет.
   - Ну, дура, значит, - проговорил Виссарион ей вслед и потом с недовольным лицом возвратился в кабинет.
   Там тоже происходил по поводу повести разговор между Вихровым и прокурором.
   - Это не мудрено, что вас за эту вещь сослали, - говорил сей последний.
   - А что же? - спросил Вихров.
   - То, что тут все подламывается: и семейство и права все, - говорил прокурор.
   - Не слушайте, пожалуйста, Вихров, никого из них и читайте далее; они оба в литературе ничего не смыслят, - перебила его Юлия.
   - Ты-то больше смыслишь, - возразил ей инженер, уже от досады сидя не на стуле, а у себя на столе, и болтая сильно ногами.
   - Конечно, уж больше твоего! - произнесла Юлия.
   Вихров начал снова свое чтение. С наступлением пятой главы инженер снова взглянул на сестру и даже делал ей знак головой, но она как будто бы даже и не замечала этого. В седьмой главе инженер сам, по крайней мере, вышел из комнаты и все время ее чтения ходил по зале, желая перед сестрой показать, что он даже не в состоянии был слушать того, что тут читалось. Прокурор же слушал довольно равнодушно. Ему только было скучно. Он вовсе не привык так помногу выслушивать чтения повестей.
   Вихров, наконец, заметил все это и остановил чтение свое. Он нарочно потом несколько времени молчал и ждал мнения своих слушателей.
   - Какая чудная вещь! Превосходная! - проговорила, наконец, Юлия.
   Прокурор при этом только усмехнулся.
   - А вам она не понравилась? - обратился к нему Вихров.
   - Не то, что не понравилась, - отвечал Захаревский, пожимая плечами, но она произвела на меня тяжелое, нервное и неприятное впечатление.
   - Что же, тебе какое надобно впечатление? - перебила его сестра. - Если уж ты так хлопочешь о спокойствии, так не читай, а пей вот лучше эту воду с сахаром.
   - Но я другое же читаю, и на меня не производит такого неприятного впечатления.
   - На тебя все решительно производит бог знает какое впечатление, говорила Юлия, - ты и "Бедных людей" Достоевского не мог дочитать и говорил, что скучно.
   - Конечно, скучно, - подтвердил правовед.
   - Ну да, для тебя, пожалуй, и Акакий Акакиевич Гоголя покажется скучным; в жизни ты ему посочувствуешь, а в книге он тебе покажется скучен.
   - Нет, мне многое кажется не скучным, - возразил прокурор, как бы обдумывая каждое свое слово. - Вот я недавно читал одну вещь, которую мне товарищи прислали и которая, конечно, никогда не печатается; это "Сцены в уголовной палате" Аксакова{210}, - это точно что вещь, которая заставит задуматься каждого.
   - Это потому, что ты сам сидел в этой уголовной палате, - возразила ему опять Юлия, - а жизни и души человеческой ты не знаешь, женщин - тоже.
   Вихров очень хорошо видел, что прокурор никак не мог добраться до смысла его повести, а потому решился несколько помочь ему.
   - Вы, как вот видно из ваших последних слов, признаете важность повести, рассказов и сцен, написанных о общественным значением, с задней мыслью, как нынче осторожно выражаются критики.
   - Признаю, - отвечал прокурор.
   - Так это же значение имеет и моя повесть; она написана в защиту нрав женщины; другая моя повесть написана против крепостного права.
   - Но каким же образом вы обстоите права женщин, если напишете несколько возмутительных сцен.
   - А как же "Сцены в уголовной палате" могут действовать на наше законодательство?
   - Да тут прочтут и поймут сразу, что там за нелепость происходит.
   - И меня прочтут и поймут, что тут ужасные вещи происходят.
   - Ну, а потом - что же? Для уголовных дел можно издать новые законоположения.
   - А потом - то, что улучшатся нравы: общество доведется до сознания разных его скверностей, с которыми оно прежде спокойно уживалось.
   Прокурор все-таки остался еще не совсем убежден; его по преимуществу возмущало то, что повесть производила на него неприятное впечатление.
   - Я вот читаю Гоголя, но он не производит на меня такого неприятного впечатления, а между тем до какой степени он осмеивает наши нравы.
   - Очень просто, потому что там вы читаете комедию. Писатель двоякое впечатление производит на публику - или комическое, или трагическое. В первом случае его цель, чтобы публика хохотала до упаду, а во втором, чтобы плакала навзрыд. Еще в древних риториках сказано, что трагедия должна возбуждать в зрителях чувство ужаса и сострадания.
   - И трагическое впечатление гораздо возвышеннее, чем комическое, подхватила Юлия.
   Прокурор на это пожал только плечами. Он все-таки еще вполне не убедился.
   Что касается до инженера, то он молчал и как бы собирался с силами, чтобы грознее разразиться над произведением моего героя.
   - Вы говорите, - начал он наконец, обращаясь к Вихрову и придавая мыслящее выражение своему лицу, - что все это пишете затем, чтобы исправить нравы; но позвольте вас спросить, начну в этом случае примером; заведу ли я на улицах чистоту и порядок, если стану всю грязь, которая у меня дома, выносить и показывать всем публично? Напротив, чистота только тогда будет заведена, если я весь сор буду прятать куда-нибудь к стороне; так и нравы: людей совершенно добродетельными сделать нельзя, но пусть все это они делают только поскромнее, поосторожнее, - тогда и нравы улучшатся.
   - Хорошо исправление нравов!.. - проговорил Вихров, улыбаясь.
   - Ну, уж это что ж! Какое исправление, - подтвердил и прокурор.
   - Это не улучшение, а ухудшение, напротив; он иезуитизм хочет ввести во всех, - подхватила Юлия.
   Инженер немного сконфузился; он сам понял, что немного проговорился, но в глубине души своей, в самом деле, думал так.
   - Ваша повесть, - продолжал он, уже прямо обращаясь к Вихрову, - вместо исправления нравов может только больше их развратить; я удивляюсь смелости моей сестрицы, которая прослушала все, что вы читали, а дайте это еще какой-нибудь пансионерке прочесть, - ей бог знает что придет после того в голову.
   Юлия в этом случае никак не могла уже, разумеется, заступиться за Вихрова; она только молчала и с досадою про себя думала: "Вот человек! Сам бог знает какие вещи говорит при мне, совершенно уж не стесняясь, - это ничего, а я прослушала повесть - это неприлично".
   - Что же ей может прийти в голову? - возразил Вихров. - Я все пороки описываю далеко не в привлекательном виде.
   - Но достаточно, что вы говорите об них, называете их.
   - Если не называть пороков и не говорить об них, так и писать решительно будет нечего.
   - Ах, мало ли, боже мой! Написан же "Монте-Кристо" без пороков! договорился наконец инженер до своего любимого романа, в котором ему по преимуществу нравилось богатство Монте-Кристо, который мог жить, кутить и покупать всевозможные вещи: все это ужасно раздражительно действовало на воображение инженера.
   - У вас, я вижу, один вкус с mademoiselle Прыхиной, - проговорил не без досады Вихров.
   - Именно с Прыхиной, - подтвердила и Юлия насмешливо.
   - Черт знает, кто такая там Прыхина, а я говорю, что я сам думаю и чувствую, - произнес инженер.
   Вихров, видя, что конца не будет этим спорам и замечаниям, свернул свою тетрадку и раскланялся со всеми, и как Виссарион ни упрашивал его остаться ужинать, и как Юлия ни кидала на него пламенные взгляды, он ушел. Душевное состояние его было скверное, и не то, чтобы его очень смутили все эти отзывы: перебрав в голове слышанные им мнения об его произведении, он очень хорошо видел, что все люди, получившие университетское образование, отзывались совершенно в его пользу, - стало быть, тут, очевидно, происходила борьба между университетским мировоззрением и мировоззрением остального общества. Главным образом его возмутило то, что самому-то ему показалось его произведение далеко не в таком привлекательном свете, каким оно казалось ему, когда он писал его и читал на первых порах. "Да, все это - дребедень порядочная!" - думал он с грустью про себя и вовсе не подозревая, что не произведение его было очень слабо, а что в нем-то самом совершился художественный рост и он перерос прежнего самого себя; но, как бы то ни было, литература была окончательно отложена в сторону, и Вихров был от души даже рад, когда к нему пришла бумага от губернатора, в которой тот писал:
   "До сведения моего дошло, что в деревне Вытегре крестьянин Парфен Ермолаев убил жену, и преступление это местною полициею совершенно закрыто, а потому предписываю вашему высокоблагородию немедленно отправиться в деревню Вытегру и произвести строжайшее о том исследование. Дело сие передано уже на рассмотрение уездного суда".
   Вихрову в этом поручении, сверх того, было приятно и то, что он тут будет иметь дело с убийцею и станет открывать пролитую кровь человеческую. Он в тот же вечер пошел к Захаревским, которых застал всех в сборе, и рассказал им о своем отъезде. Известие это, видимо, очень испугало и огорчило Юлию.
   - Но долго ли же вы пробудете на этом деле? - спросила она.
   - Не знаю, пожалуй, и месяц провозишься! - отвечал Вихров.
   - Как месяц!.. - почти воскликнула Юлия. - Неужели же вы не можете поспешить и раньше вернуться?
   - Вряд ли!.. - отвечал ей Вихров довольно равнодушно.
   Юлия после этого стала как опущенная в воду; прокурор тоже выглядел как-то еще солиднее; даже беспечный инженер был явно мрачен и все кусал себе ногти. Разговор тянулся вяло.
   - Вы мне, значит, и не дочитаете вашей повести, - говорила Юлия.
   - Нет, не дочитаю, - отвечал Вихров.
   - Дайте же мне ее, по крайней мере, я сама ее дочту.
   - Возьмите хоть совсем; я подарить вам ее могу.
   - Ну, совсем подарите, - сказала с улыбкой Юлия.
   - Хорошо, - отвечал Вихров и, позвав человека, велел ему сходить вниз и принести лежащую на столе книжку.
   Тот принес.
   - Надпишите же на ней что-нибудь, - сказала Юлия.
   - Вихров взял и надписал: "Единственной благосклонной слушательнице от автора".
   Оба брата Захаревские смотрели на всю эту сцену молча и нахмурившись.
   Вихров вскоре распрощался с ними, чтобы завтра рано утром выехать.
   По уходе его между Захаревскими несколько времени продолжалось молчание.
   - Что же мне отвечать отцу: приедешь ты или нет? - заговорил первый Виссарион, обращаясь к сестре.
   Ту как бы немного при этом подернуло.
   - Я сама напишу отцу. Он должен знать и понимать, зачем я здесь живу, отвечала она. - Я надеюсь, что ты не потяготишься мною, - прибавила она уже с улыбкой брату.
   - Что же мне тяготиться! - пробурчал тот. - Не про меня говорят, а про то, что когда же и чем это кончится?
   - Может быть, никогда и ничем не кончится, - отвечала Юлия опять с маленькою судоргою в лице.
   - Так для чего же вся эта и комедия? - возразил инженер.
   - А если мне и в комедии этой хорошо, так чего ж тебе жаль? - сказала Юлия.
   - Я с его стороны решительно ничего не вижу, кроме простой вежливости, - проговорил прокурор.
   - И я тоже! - подхватил инженер.
   - И я тоже! - сказала и Юлия грустно-насмешливым голосом.
   - Так к чему же все это поведет? - спросил инженер.
   - А я почему знаю! - отвечала Юлия, и глаза ее наполнились уже слезами.
   Оба брата только переглянулись при этом и прекратили об этом разговор.
   VI
   УБИТАЯ КРЕСТЬЯНСКАЯ ЖЕНКА
   Говоря по правде, герой мой решительно не знал, как приняться за порученное ему дело, и, приехав в маленький город, в уезде которого совершилось преступление, придумал только послать за секретарем уездного суда, чтобы взять от него самое дело, произведенное земскою полициею.
   На это приглашение Вихрова к нему явился господин высокий, худой и плешивый.
   - У вас есть дело об убийстве крестьянином Ермолаевым жены своей? спросил его прямо Вихров.
   - У нас это дело называется о скоропостижно умершей жене крестьянина Ермолаева.
   - Тут нечисто что-то! - сказал Вихров.
   Секретарь только развел на это руками и вздохнул.
   - Не по одному этому делу полиция наша так распоряжается; пишешь-пишешь на нее в губернское правление, - хоть брось!
   - Но как мне поступить тут? Губернатор мне ничего не пояснил в предписании.
   Секретарь на это слегка усмехнулся.
   - До начальника губернии, - начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, - дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к нам из самых этих мест, где убийство это произошло, определился в суд; вот он приходит к нам и рассказывает: "Я, говорит, гулял у себя в селе, в поле... ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют... и подошел, говорит, я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к тому подходит другой пастух - из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: "Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?" - "Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина сын жену убил". Пастухи-то, знаете, всем обществом кормятся: понедельно, что ли, там в каждом доме живут. Пастух-то у этого именно Парфена Ермолаева и жил. Он рассказывает это, а я самое дело-то читаю... складно да ладно там написано: что была жена у Парфена Ермолаева, что жили они согласно и умерла она по воле божьей. Так меня, знаете, злость взяла, думал требовать дополнения по делу - пользы нет, я и говорю этому мальчику-то (он шел в губернский город - хлопотать по своему определению): "Ступай, говорю, скажи все это губернатору!" Мальчик-то, вероятно, пошел да и донес.
   - Мне, значит, с пастуха и начать надо, - проговорил Вихров.
   - С пастуха непременно, - подтвердил и секретарь. - Да чего, ведь и медицинского осмотра телу произведено не было.
   - Я произведу медицинский осмотр.
   - Следует, по закону, безотлагательно... Тысячу рублей, говорят, исправнику-то дали за это дело, - присовокупил секретарь. - Вот у меня где эта земская полиция сидит! - произнес он затем, слегка ударяя себя в грудь. - Она всю кровь мою мне испортила, всю душу мою истерзала...
   Земская полиция, действительно, страшно мучила бедного секретаря. Лет двадцать пять сидел он на секретарском стуле и, рассматривая почти каждодневно в делах действия полицейских чинов, конечно полагал, желал и ожидал, что они хоть когда-нибудь и чем-нибудь возблагодарят его, но те упорно не давали ему ни копейки.
   - Откуда же крестьянин мог взять тысячу рублей, чтобы дать исправнику? - спросил его Вихров.
   - Тут, изволите видеть, какая статья вышла! - продолжал секретарь. - По крайности, на базаре так болтал народ: малый-то этот, убийца, еще допреж того продался в рекруты одному богатому мужику; так я полагаю, что не тот ли откупил его.
   - Может быть! - согласился с этим и Вихров и затем, попросив секретаря, чтобы тот прислал ему дело, отпустил его в суд.
   Жрец Фемиды, обругав еще раз земскую полицию, отправился и через несколько минут прислал требуемое от него дело, а Вихров между тем, написав к доктору отношение, чтобы тот прибыл для освидетельствования тела умершей крестьянки Анны Петровой, сам, не откладывая времени, сел в почтовую повозку и поехал. В Вытегру он приехал на рассвете. Все какие-нибудь хитрые и лукавые приемы были ему противны по натуре его. Он прямо подъехал к дому убийцы, вошел и велел позвать к себе всех домашних. Пришли: старик отец, старуха жена его, девка-работница, а парня не было.
   - Где же сын твой? - спросил Вихров старика.
   - За сеном он, судырь, уехал, - отвечал тот несколько сконфуженным голосом.
   Вихров в это время случайно взглянул в окно и увидел, что какой-то молодой малый все как-то жался к стене и точно прятался за нее.
   - Да это не он ли? - спросил он вдруг старика.
   - Он и есетко, - отвечал тот и рассмеялся как-то неестественно.
   - Ну, уж позови и его сюда, - сказал Вихров.
   Старик ушел.
   Старуха мать стояла в это время, совсем опустив голову в землю, а девушка-работница как-то глядела все в сторону. Малый вошел вместе со стариком отцом. Он, видимо, бодрился и старался казаться смелым; собой он был белокурый, черты лица имел мелкие и незначительные, но довольно неприятные. Взглянув на него, Вихров совершенно убедился, что он был убийца. Он велел его явившемуся сотскому держать под надзором и затем приказал позвать к себе деревенского пастуха их. Тот пришел. Это был огромный мужик, с страшно загорелым лицом и шеей, так что шивороток у него был почти в воспалительном состоянии; на ногах у него были кожаные башмаки, привязанные крепко увитыми на голенях ремнями; кафтан серый и в заплатах, и от всего его пахнуло сильно сыростью, точно от гриба какого-нибудь. Войдя в избу, он оставил за собою сильный след грязи.
   - Как намокли, проклятые! - говорил он, смотря себе на ноги.
   Вихров сначала не принял осторожности и, не выслав старика отца (парень, мать и девка сами вышли из избы), стал разговаривать с пастухом.
   - Ты у здешнего хозяина ночуешь?
   - Нет, не ночую! - отвечал пастух каким-то глухим голосом.
   - А как молодой хозяин жил с женою - согласно, али нет?
   - Почем же я знаю? - отвечал пастух мрачно.
   - А если я знаю, что ты знаешь - и знаю даже, что ты говорил, как хозяин твой убил жену свою, - сказал Вихров.
   Пастух при этом посмотрел ему исподлобья в лицо, а потом повел глазами в ту сторону, где стоял старик, отец убийцы. Вихров догадался и выслал того. Они остались вдвоем с пастухом.
   - Что же, парень убил жену? - спросил Вихров.
   Пастух молча, не произнеся ни слова, мотнул только ему головой.
   - Как же он убил ее, каким орудием? - спрашивал Вихров.
   Пастух взял себя за горло рукой и сдавил ею горло.
   - Удавил или задушил?
   Пастух опять, как немой, показал себе пальцем на руку.
   Вихров понял его.
   - Больше ты ничего не знаешь? - спросил он его.
   - Ничего, - отвечал пастух.
   Вихров отпустил его до поры до времени.
   Уходя, пастух оставил снова сильный след грязи.
   - Извините! - сказал он, обертываясь в дверях к Вихрову с какой-то полуулыбкой.
   Вскоре после того приехал доктор. Оказалось, что это был маленький Цапкин, который переменился только тем, что отпустил подлиннее свои бакенбарды... С Вихровым он сделал вид, что как будто бы и знаком не был, но тот не удержался и напомнил ему.
   - Мы встречались с вами у женщины, несчастливой в семейной жизни, а теперь сходимся у женщины, уже убитой своим мужем, - проговорил он.
   Доктор сначала на это ничего не отвечал и даже сконфузился немного.
   - Я уже женат, - проговорил он.
   - Слышал это я, - подхватил Вихров.
   Маленький доктор перешел, посредством протекции Захаревского, в эту губернию именно потому, что молодая жена его никак не хотела, чтобы он жил так близко к предмету прежней своей страсти.
   - Мы тело должны выкопать и вскрыть, - сказал ему Вихров.
   - Да, - отвечал ему доктор с важным видом: как большая часть малорослых людей, он, видимо, хотел этим нравственным раздуваньем себя несколько пополнить недостаток своего тела.
   Вихров для раскапывания могилы велел позвать именно тех понятых, которые подписывались к обыску при первом деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у всех были невеселые и непокойные. Вихров велел им взять заступы и лопаты и пошел с ними в село, где похоронена была убитая. Оно отстояло от деревни всего с версту. Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.
   Дорогой Вихров стал разговаривать с понятыми.
   - Ведь баба-то, братцы, говорят, убита мужем? - обратился он ко всем им.
   - Бог ее знает, батюшка, - отвечали те в один голос.
   - Нет, не бог, а и вы знаете! - сказал им укоризненным тоном Вихров.
   Мужики на это ничего не сказали.
   - Как же это вы показывали, что муж всегда жил с ней в согласии и ссор промеж их никогда никаких не было?
   - Нет, судырь, мы этого не говорили, - возразил один из мужиков, поумнее других на лицо.
   - Как не говорили, вот ваше показание! - И Вихров прочел им показания их.
   - Мы точно что, судырь, - продолжал тот же мужик, покраснев немного, баяли так, что мы не знаем. Господин, теперича, исправник и становой спрашивают: "Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?" - "Мы, говорим, не видывали; где же нам видеть-то? Дело это семейное, разве кто станет жену бить на улице? Дома на это есть место: дома бьют!"