Писемский Алексей. Люди сороковых годов

   - Сиди, друг любезный, покойно; свезем мы тебя с почетом, - говорил он, садясь сбоку его.
   - Ноги-то уж больно затянули! - жаловался Парфен.
   - Ничего, друг любезный, привыкай; приведется еще железные крендельки носить на них! - утешил его земский.
   VIII
   АРЕСТАНТЫ И АРЕСТАНТКИ
   По возвращении Вихрова снова в уездный город, к нему сейчас же явился исправник, под тем будто бы предлогом, чтобы доставить ему два предписания губернатора, присланные на имя Вихрова.
   - А вы в Вытегре изволили открыть, что эту женщину муж убил? - спросил он как бы к слову.
   - Открыл! - отвечал Вихров.
   - Удивительное дело! - произнес исправник, вскинув к небу свои довольно красивые глаза. - Вот уж по пословице - не знаешь, где упадешь! Целую неделю я там бился, ничего не мог открыть!
   Вихров молчал. Ему противно даже было слушать этого господина, который с виду был такой джентльмен, так изящно и благородно держал себя, имел такие аристократические руки и одет был почти столичным франтом.
   - Вы где прежде служили? - спросил он его.
   - Прежде в военной-с. Был адъютантом и казначеем полковым и все вот это, женившись по страсти, променял на кляузную должность исправника.
   - Но зато здесь повыгодней! - произнес не без иронии Вихров.
   - Бог с ней - с этой выгодой, - отвечал исправник, не зная, как и понять эти слова.
   Вихров затем принялся читать бумаги от губернатора: одною из них ему предписывалось произвести дознание о буйствах и грубостях, учиненных арестантами местного острога смотрителю, а другою - поручалось отправиться в село Учню и сломать там раскольничью моленную. Вихров на первых порах и не понял - какого роду было последнее поручение.
   - А скажите, пожалуйста, далеко ли отсюда село Учня? - спросил он исправника.
   - Верст сорок, - отвечал тот.
   - Мне завтра надо будет ехать туда, - продолжал Вихров.
   - В таком уж случае, - начал исправник несколько, меланхолическим голосом, - позвольте мне предложить вам экипаж мой; почтовые лошади вас туда не повезут, потому что тракт этот торговый.
   - Но я возьму обывательских, - возразил Вихров.
   Исправник на это грустно усмехнулся.
   - Здесь об обывательских лошадях и помину нет; мои лошади такие же казенные.
   - Но мне все-таки совестно, - сказал Вихров, - позвольте, по крайней мере, мне следующие с меня прогоны отдать вашему кучеру.
   - Это как вам угодно будет, - отвечал с покорностью исправник и, посеменя после того немного перед Вихровым ногами, сказал негромким голосом:
   - Я, вероятно, буду подвергнут ответственности за мое упущение?
   - Вероятно! - отвечал тот ему откровенно.
   - Но за что же?.. За что? - произнес исправник вкрадчивым уже тоном. Irren ist menschlich!* - прибавил он даже по-немецки.
   ______________
   * Людям свойственно заблуждаться! (нем.).
   - В службе и за irren наказывают, - отвечал ему Вихров.
   - Конечно-с! - согласился исправник и, поняв, как видно, что с этим молокососом ему разговаривать было больше нечего, раскланялся и ушел.
   Оставшись один, герой мой предался печальным размышлениям об этом мерзейшем внешнем русском образовании, которое только дает человеку лоск сверху, а внутри, в душе у него оставляет готовность на всякую гнусность и безобразие, - и вместе с тем он послал сказать смотрителю, что приедет сейчас в острог произвести дознание о происшедших там беспорядках. Острог помещался на самом конце города в частном доме и отличался от прочих зданий только тем, что имел около себя будку с солдатом и все окна его были с железными решетками. Когда Вихров подошел к этому дому, перепуганный смотритель, с небритой бородой и в отставном военном вицмундире, дожидался уже его у подъезда. Вихров в первый еще раз входил в какой бы то ни было острог. Прежде всего его обдал страшный смрад, в котором по преимуществу разило запахом кислых щей и махорки.
   - А у вас курят арестанты? - спросил Вихров смотрителя.
   - Курят. Никак не могу их отбить от этого, - отвечал смотритель.
   Он ввел Вихрова сначала в верхний этаж, в переднюю, в которой даже оказалось огромное зеркало, вделанное в стену и, видимо, некогда предназначенное для того, чтобы приезжие гости поправляли перед ним свой туалет: дом этот принадлежал когда-то богатому купцу, но теперь проторговавшемуся и спившемуся. Далее затем следовало зало с расписными стенами, на которых изображены были беседки, сады, разные гуляющие дамы, к большей части которых арестанты приделали углем усы. Кругом всех стен шли нары, на которых арестанты лежали и сидели. При появлении Вихрова и смотрителя они все вскочили и вытянулись.
   - А внизу у вас - женское отделение? - спросил Вихров, чтобы что-нибудь только спросить смотрителя: вид всех этих людей не то что испугал, но как-то смутил и сконфузил Вихрова.
   - Внизу - женское, - отвечал тот, покорно склоняя свою голову.
   - Которые же вам из арестантов грубили? - спросил Вихров, вспомнив, наконец, главную причину своего посещения острога.
   - Вот-с эти трое, - отвечал смотритель, показывая на двух довольно молодцеватых арестантов и на третьего - еще молодого малого, но совсем седого.
   Вихров обратился к двум первым арестантам:
   - За что вы посажены?
   - Не знаем, ваше благородие! - отвечал один из них.
   - Как не знаете? Но кто вы такие? - прибавил Вихров.
   - Не знаем, ваше благородие, - отвечал и на это арестант.
   - Стало быть, вы - не помнящие родства? - продолжал Вихров.
   - Точно так, ваше благородие! - отвечал арестант, и на губах его промелькнула, как кажется, легкая насмешка.
   - Руки по швам! - крикнул было Вихров.
   Арестант на это еще более усмехнулся.
   - Уж это, ваше благородие, командовали нам, приказывали многие! Нет-с, я не солдат, - отвечал арестант, и насмешливая улыбка по-прежнему не сходила с его губ.
   - Но где же ты пробывал все время до острога? - продолжал спрашивать его Вихров.
   - Да где, ваше высокоблагородие, пробывал?.. Где день, где ночь!
   - Но где же именно? Что за ответ: где день, где ночь.
   - Не упомню, ваше благородие.
   - Как не помнишь! - воскликнул Вихров. - Неужели тебе не совестно говорить подобные вещи?
   Арестант моргал только при этом слегка глазами.
   - Не упомню-с! - повторил он еще раз.
   - А ты где жил? - обратился Вихров к другому арестанту.
   - А я там же, где и он, супротив его-с! - отвечал тот с еще большим, кажется, нахальством, чем товарищ его.
   Прочие арестанты довольно громко при этом засмеялись, и Вихров сам тоже не мог удержаться и усмехнулся; а смотритель развел только горестно руками.
   - Вот и поговори с ними, и посуди их, - произнес он как бы сам с собою.
   - Что же такое они вам нагрубили? - обратился к нему Вихров.
   - То, что не слушаются, делают - что хотят! Голубей вон под нарами завели; я стал их отбирать, не дают!
   - Вы заводили голубей? - спросил Вихров опять первого арестанта.
   - Да, это виноваты, ваше благородие, точно что завели: скучно ведь здесь оченно сидеть-то, так эту забавку маленькую завели было...
   - Да где же вы достали голубей?
   - Я достал, - отвечал арестант откровенно. - Меня к допросу тоже в суд водили, я шел по площади да и словил их, принес сюда в рукаве; тут они и яички у нас нанесли и новых молодых вывели.
   - Но все-таки, когда смотритель стал у тебя требовать их, отчего ж ты не отдавал их ему?
   - Жалко, ваше благородие, было: мы тоже привыкли к ним; а потом мы и отдали-с!
   - Отдали? - обратился Вихров к смотрителю.
   - Отдали-с! Голуби-то у меня и теперь с опечатанными крыльями гуляют на дворе. Прикажете принести? - говорил смотритель.
   - После. В этом только грубость арестантов и состояла? - прибавил Вихров.
   - Нет, вон за этим молодцом много еще и других историй, - произнес смотритель, показывая на первого арестанта, - его вон на двор нельзя выпустить!
   Арестант при этом заметно сконфузился и потупил глаза в землю.
   - Почему нельзя выпустить? - спросил Вихров.
   - А потому-с... - отвечал смотритель и, как видно, не решался доканчивать своего обвинения.
   - Все это одна напраслина на меня, ваше высокоблагородие, - говорил арестант окончательно сконфуженным голосом.
   - Какая же напраслина - на других же не говорят.
   - Это все, ваше высокоблагородие, Гаврюшка вам солдат насказал, говорил арестант.
   - Ну, хоть и Гаврюшка - что же?
   - А то, ваше благородие, что он перед тем только четвертак с меня на полштофа требовал.
   - За что же он именно требовал с тебя? - вмешался в их разговор Вихров.
   - Прах его знает! - отвечал арестант, по-прежнему сконфуженным голосом.
   - В чем же именно он еще обвиняется? - отнесся Вихров к смотрителю.
   - А в том, ваше высокоблагородие, что по инструкции их каждый день на двор выпускают погулять; а у нас женское отделение все почесть на двор выходит, вот он и завел эту методу: влезет сам в окно да баб к себе, арестанток, и подманивает.
   Арестант при этом обвинении окончательно уже покраснел, как рак вареный. Прочие арестанты - кто тихонько смеялся себе в кулак, кто только улыбался.
   - И те подходили к нему? - спрашивал Вихров.
   - Еще бы! Бунт такой на меня подняли, когда я запретил было им к окнам-то подходить: "Что, говорят, ты свету божьего, что ли, нас лишаешь!" Хорош у них свет божий!
   - Что же, ты подманивал арестанток? - спросил Вихров арестанта.
   - Да так, ваше благородие, пошутил раз как-то, - отвечал тот.
   - Да, пошутил! Отчего же Катька-то в таком теперь положении?
   - Я ничего того не знаю.
   - Кто же знает-то - я, что ли?
   - Да, может, и вы; я неизвестен в том.
   - Как же я? Ах ты, подлец этакой!.. Вот, ваше высокородие, как они разговаривают! - жаловался смотритель Вихрову, но тот в это время все свое внимание обратил на моложавого, седого арестанта.
   - Ты за что посажен? - обратился он к нему, наконец, с вопросом.
   - За покражу церковных вещей-с, - отвечал тот.
   - Что же такое он вам грубил? - обратился Вихров к смотрителю.
   - Да тоже вон голубей-то не давал, - отвечал тот.
   - И больше ничего?
   - Больше ничего-с.
   - Отчего ты такой седой - который тебе год? - спросил Вихров арестанта.
   - Двадцать пять всего-с. Я в одну ночь поседел.
   - Как так?
   - Так-с! Испугался очень, укравши эти самые вещи.
   - Но как же ты украл их?
   У парня при этом как-то лицо все подернуло и задрожали губы.
   - Я-с, - начал он каким-то отрывистым голосом, - за всенощную пришел-с и спрятался там вверху на этих палатцах-то, что ли, как они там называются?
   - На хорах.
   - Да-с!.. Священники-то как ушли, меня в церкви-то они и заперли-с, а у спасителя перед иконой лампадка горела; я пошел - сначала три камешка отковырнул у богородицы, потом сосуды-то взял-с, крест, потом и ризу с Николая угодника, золотая была, взял все это на палатцы-то и унес, гляжу-с, все местные-то иконы и выходят из мест-то своих и по церкви-то идут ко мне. Я стал кричать, никто меня не слышит, а они ходят тут-с! "Подай, говорят, подай нам наше добро!" Я хочу им подать, а у меня руки-то не действуют. Потом словно гроб какой показался мне.
   - Какой гроб?
   - Не знаю-с. Меня поутру, как священники-то пришли служить, замертво почесть подняли, со всеми этими поличными моими вещами, и прямо же тогда в острог, в лазарет, и привезли.
   - С этого времени ты поседел?
   - С этого самого разу-с, - отвечал малый.
   В числе арестантов Вихров увидел и своего подсудимого Парфена, который стоял, как-то робко потупя глаза, и, видимо, держал себя, как человек, находящийся в непривычном ему обществе.
   Вихров довольно отрывисто и довольно нескладно сказал арестантам, чтобы они не буянили и слушались смотрителя, а что в противном случае они будут наказаны.
   - Мы слушаемся, ваше благородие, - отвечало несколько голосов, но насмешливый оттенок явно слышался в тоне их голоса.
   Чтобы дать такое же наставление и женщинам, Вихров, по просьбе смотрителя, спустился в женское отделение.
   - Вы к окнам не смейте подходить, когда арестанты на дворе гуляют! сказал он арестанткам.
   - Нам зачем подходить - пошто! - отвечала одна старуха.
   - Вот это самая Катюшка-то и есть! - сказал потихоньку смотритель, показывая Вихрову на одну довольно еще молодую женщину, сидевшую в темном углу.
   Вихров подошел к ней. Арестантка встала.
   - Давно ли ты содержишься в остроге? - спросил Вихров, осматривая ее круглый стан.
   - Полтора года-с, - отвечала арестантка.
   - Но как же ты очутилась в таком положении?
   - Да что кому за дело до того? - отвечала арестантка.
   - Да дело-то не до тебя, а до порядков в остроге.
   - Мы не в одном остроге сидим, а нас и по улицам водят, - отвечала арестантка.
   - Да, но вас водят с конвоем.
   - А конвойные-то разве святые?
   - Кто же такой именно этот конвойный?
   - Я не знаю-с!.. Солдат - известно!.. Разве сказывают они, как им клички-то, - отвечала довольно бойко арестантка, видно, заранее уже наученная и приготовленная, как говорить ей насчет этого предмета.
   Вихров пошел из острога. Все, что он видел там, его поразило и удивило. Он прежде всякий острог представлял себе в гораздо более мрачном виде, да и самые арестанты показались ему вовсе не закоренелыми злодеями, а скорей какими-то шалунами, повесами.
   - Скажите, отчего эти два арестанта называют себя не помнящими родства? - спросил он провожавшего его смотрителя.
   - Солдаты, надо быть, беглые, - отвечал тот, - ну, и думают, что "пусть уж лучше, говорят, плетьми отжарят и на поселение сошлют, чем сквозь зеленую-то улицу гулять!"
   IX
   СЕЛО УЧНЯ
   Село Учня стояло в страшной глуши. Ехать к нему надобно было тридцативерстным песчаным волоком, который начался верст через пять по выезде из города, и сразу же пошли по сторонам вековые сосны, ели, березы, пихты, - и хоть всего еще был май месяц, но уже целые уймы комаров огромной величины садились на лошадей и ездоков. Вихров сначала не обращал на них большого внимания, но они так стали больно кусаться, что сейчас же после укуса их на лице и на руках выскакивали прыщи.
   - Вы, барин, курите побольше, а то ведь эти пискуны-то совсем съедят! сказал, обертываясь к нему, исправнический кучер, уже весь искусанный комарами и беспрестанно смахивавший кнутом целые стаи их, облипавшие бедных лошадей, которые только вздрагивали от этого в разных местах телом и все порывались скорей бежать.
   - И ты кури! - сказал Вихров, закуривая трубку.
   - И мне уж позвольте, - сказал кучер. Он был старик, но еще крепкий и довольно красивый из себя. - Не знаю, как вашего табаку, а нашего так они не любят, - продолжал он, выпуская изо рта клубы зеленоватого дыма, и комары действительно полетели от него в разные стороны; он потом пустил струю и на лошадей, и с тех комары слетели.
   - Здесь вот и по деревням только этаким способом и спать могут, объяснял кучер, - разведут в избе на ночь от мужжевельнику али от других каких сучьев душину, - с тем только и спят.
   - Отчего же здесь так много комаров? - спросил Вихров.
   - Оттого, что места уж очень дикие и лесные. Вот тут по всей дороге разные бобылки живут, репу сеют, горох, - так к ним в избушку-то иной раз медведь заглядывает; ну так тоже наш же исправник подарил им ружья, вот они и выстрелят раз - другой в неделю, и поотвалит он от них маленько в лес.
   - А ты крепостной исправника? - спросил Вихров.
   - Нет, я вольный... годов тридцать уж служу по земской полиции. Пробовали было другие исправники брать своих кучеров, не вышло что-то. Здесь тем не выездить, потому места хитрые... в иное селение не дорогой надо ехать, а либо пашней, либо лугами... По многим раскольничьим селеньям и дороги-то от них совсем никуда никакой нет.
   - Как же они сами-то ездят?
   - Сами они николи не ездят и не ходят даже по земле, чтобы никакого и следа человеческого не было видно, - а по пням скачут, с пенька на пенек, а где их нет, так по сучьям; уцепятся за один сучок, потом за другой, и так иной раз с версту идут.
   - Зачем они делают это?
   - Чтобы скрытнее жить... Не любят они, как наш русский-то дух узнает про них и приходит к ним.
   - А Учня - сильно раскольничье село? - сказал Вихров, с удовольствием думая, что он, наконец, увидит настоящих закоренелых раскольников.
   - Сильно раскольничье! - отвечал кучер. - И там не один раскол, а всего есть. Ныне-то вот потише маленько стало, а прежде они фальшивую монету делали; все едино, как на монетном дворе в Питере... я еще, так доложить, молодым мальчиком был, как переловили их на этом.
   - Как же их переловили? - спросил Вихров.
   - Да что, разве хитро было-то! Начальство-то только им прежде поблажало, потому что деньги с них брало.
   - Фальшивые же?
   - Нет, не фальшивые, а требовали настоящих! Как теперь вот гляжу, у нас их в городе после того человек сто кнутом наказывали. Одних палачей, для наказания их, привезено было из разных губерний четверо. Здоровые такие черти, в красных рубахах все; я их и вез, на почте тогда служил; однакоже скованных их везут, не доверяют!.. Пить какие они дьяволы; ведро, кажется, водки выпьет, и то не заметишь его ни в одном глазе.
   - На что же они пьют, на какие деньги? - сказал Вихров.
   - Палачи-то? - воскликнул как бы в удивлении кучер. - Кому же и пить, как не им. Вот по этому по учневскому делу они наказывали тогда; по три тысячи, говорят, каждому из них было дано от сродственников. Замахивались, кажись, вот я сам видел, страсть! А у наказуемого только слегка спина синела, кровь даже не выступила; сам один у меня вот тут в телеге хвастался: "Я, говорит, кнутом и убить человека могу сразу, и, говорит, посади ты ему на спину этого комарика, я ударю по нем, и он останется жив!" - На лубу ведь их все учат.
   - На лубу?
   - Да, каждый день жарят по лубу, чтобы верность в руке не пропала... а вот, судырь, их из кучеров или лакеев николи не бывает, а все больше из мясников; привычней, что ли, они, быков-то и телят бивши, к крови человеческой. В Учне после этого самого бунты были сильные.
   - Бунты?
   - Да!.. Придрались они к тому, что будто бы удельное начальство землей их маненько пообидело, - сейчас перестали оброк платить и управляющего своего - тот было приехал внушать им - выгнали, и предписано было команде с исправником войти к ним. Ловкий такой тогда исправник был, смелый, молодой, сейчас к этому гарнизонному командиру: "Едем, говорит, неприятеля усмирять"; а тот испугался, матерь божья. Гарниза ведь пузатая! - Пьяница тогда такой был! Причащался, исповедывался перед тем, ей-богу, что смеху было, - с своим, знаете, желтым воротником и саблишкой сел он, наконец, в свой экипаж, - им эти желтые воротники на смех, надо быть, даны были; поехали мы, а он все охает: "Ах, как бы с командой не разъехаться!" - команду-то, значит, вперед послал. Подошли мы таким манером часов в пять утра к селенью, выстроились там солдаты в ширингу; мне велели стать в стороне и лошадей отпрячь; чтобы, знаете, они не испугались, как стрелять будут; только вдруг это и видим: от селенья-то идет громада народу... икону, знаете, свою несут перед собой... с кольями, с вилами и с ружьями многие!.. Только этот капитанишка дрожит весь, кричит своей команде: "Заряжайте ружья и стреляйте!" Но барин мой говорит: "Погодите, не стреляйте, я поговорю с ними". Знаете, этак выскочил вперед из-за солдат: "Что вы, говорит, канальи, государю вашему императору не повинуетесь. На колени!" - говорит. Только один этот впереди мужчинища идет, как теперь гляжу на него, плешивый эдакой, здоровый черт, как махнул его прямо с плеча дубиной по голове, так барин только проохнул и тут же богу душу отдал. Ах, братец ты мой, и меня уж злость взяла. "Братцы! - крикнул я солдатам. - Видите, что делают!" Прапорщик тоже кричит им: "Пали!" Как шарахнули они в толпу-то, так человек двадцать сразу и повалились; но все-таки они кинулись на солдат, думали народом их смять, а те из-за задней ширинги - трах опять, и в штыки, знаете, пошли на них; те побежали!.. Я, матерь божья, так за барина остервенился, выхватил у солдата одного ружье, побежал тоже на неприятеля, и вот согрешил грешный: бабенка тут одна попалась, ругается тоже, - так ее в ногу пырнул штыком, что завертелась даже, и пошли мы, братец, после того по избам бесчинствовать. Главные-то бунтовщики в лес от нас ушли; прислали после того вместо исправника другого... привели еще свежей команды, и стали мы тут военным постоем в селенье, и что приели у них, боже ты мой! Баранины, говядины, муки всякой, крупы, из лавок что ни есть сластей разных, потому постой военный - нельзя иначе: от начальства даже было позволение, чтобы делали все это.
   - А бунтовщики так все в лесу и были? - спросил Вихров.
   - Два месяца, братец, в болотах неприступных держались, никак ни с которой стороны подойти к ним невозможно было.
   - Чем же они там питались?
   - Заранее уж, видно, запасено было там всего... холода только уж их повыгнали оттуда: прислали сначала повинную, а потом и сами пришли. Тот, впрочем, который исправника убил, скрылся совсем куды-то, в какой-нибудь скит ихней, надо быть, ушел!..
   - Они, может быть, и меня убьют; я тоже еду к ним по неприятному для них делу, - проговорил Вихров.
   - Слышали мы это: моленную это ихнюю ломать, - сказал кучер. - Какой богатый храм, богаче других церквей христианских! Тоже вы хоть бы из сотских кого взяли, а то один-одинехонек едете! - прибавил он.
   - Да это все равно.
   - Все равно, конечно!.. Они, впрочем, и тогда говорили: "Не выругайся, говорит, исправник, старик бы его не убил; а то, говорит, мы с иконой идем, а он - браниться!"
   Дорога между тем все продолжала идти страшно песчаная. Сильные лошади исправника едва могли легкой рысцой тащить тарантас, уходивший почти до половины колес в песок. Вихров по сторонам видел несколько избушек бобылей и небольшие около них поля с репой и картофелем. Кучер не переставал с ним разговаривать.
   - Глядите-ко, глядите: в лесу-то пни все идут!.. - говорил он, показывая на мелькавшие в самом деле в лесу пни и отстоящие весьма недалеко один от другого. - Это нарочно они тут и понаделаны - в лесу-то у них скит был, вот они и ходили туда по этим пням!..
   - А что, скажи, - перебил его Вихров, - не знаешь ли ты, что значит слово Учня?
   Кучер усмехнулся.
   - Здесь ведь Учней много. Не одно это село так называется - это вот Учня верхняя, а есть Учня нижняя и есть еще Учня в Полесье, смотря на каком месте селенье стоит, на горе или в лесу.
   - Может быть, это все равно, что и Починок, - толковал Вихров, - здесь как больше говорят - почал или учал?
   - Учал - больше говорят, - отвечал кучер, как бы соображая то, что ему говорил Вихров.
   - А чем, собственно, промышляют в Учне? - продолжал тот расспрашивать его.
   - Рогожами!.. Рогожу ткут и в Нижное возят. И что они для этого самого казенных лесов переводят - боже ты мой! - заключил кучер.
   - Как казенных? - сказал Вихров.
   - Так, свой-то поберегают маненько, а в казенный-то придут, обдерут с липы-то десятинах на двух лыко да а зажгут, будто по воле божьей это случилось.
   - Но как же их не ловят?
   - Ловят, но откупаются. Вот она!.. Матушка наша Учня великая! присовокупил старик, показывая на открывшееся вдруг из лесу огромное село, в котором, между прочим, виднелось несколько каменных домов, и вообще все оно показалось Вихрову как-то необыкновенно плотно и прочно выстроенным.
   Подъехав к самой подошве горы, на которой стояло селенье, кучер остановил лошадей, слез с козел и стал поправлять упряжь на лошадях и кушак на себе.
   - Пофорсистей к ним надо въехать, чтобы знали - кто едет! - говорил он, ухмыляясь сквозь свою густую и широкую бороду. - Вы тоже сядьте маненько построже, - прибавил он Вихрову.
   Тот сел построже. Кучер, сев на козлы, сейчас же понесся скоком в гору. Колокольчик под дугой сильно звенел. При этом звуке два - три человека, должно быть, сотские, с несколько встревоженными лицами пробежали по площади.
   - А, зашевелились, проклятые! - говорил кучер, заметив это. - К приказу, что ли, вас прямо вести?
   - К приказу! - отвечал Вихров.
   Кучер поехал прямо по площади. Встретившийся им мужик проворно снял шапку и спросил кучера:
   - Путь да дорога - кого везешь?
   - Губернаторского чиновника! - отвечал не без важности кучер и молодецки подлетел с Вихровым к приказу.
   Это был каменный флигель, в котором на одной половине жил писарь и производились дела приказские, а другая была предназначена для приезда чиновников. Вихров прошел в последнее отделение. Вскоре к нему явился и голова, мужик лет тридцати пяти, красавец из себя, но довольно уже полный, в тонкого сукна кафтане, обшитом золотым позументом.
   - Я к вам с довольно неприятным для вас поручением, - начал Вихров, обращаясь к нему, - вашу моленную вышло решение сломать.
   Голова при этом явно сконфузился.
   - Не охлопотали, видно, ходоки наши, - проговорил он как бы больше сам с собой.
   - А вы посылали ходатаев?
   - Как же, - отвечал со вздохом голова.
   - Сломать вашу моленную я желаю, - продолжал Вихров, - не сам как-нибудь, а пусть ее сломает сам народ.
   - Это ведь все едино! - возразил голова.
   - Но для меня-то это не все едино, - перебил его Вихров, - я не хочу, чтобы меня кто-нибудь из вас обвинил в чем-нибудь, а потому попроси все ваше село выйти на площадь; я объявлю им решение, и пусть они сами исполнят его.
   - Можно и так! - произнес голова, подумав немного, и затем довольно медленным шагом вышел из комнаты.
   Вихров, оставшись один, невольно взялся за сердце. Оно у него билось немного: ему предстояла довольно важная минута, после которой он, может быть, и жив не останется.
   Вскоре за тем на площади стал появляться народ и с каждой минутой все больше и больше прибывал; наконец в приказ снова вошел голова.
   - Пожалуйте, коли угодно вам выйти! - сказал он Вихрову каким-то негромким голосом.
   Тот надел вицмундир и пошел. Тысяч около двух мужчин и женщин стояло уж на площади. Против всех их Вихров остановился; с ним рядом также стал и голова.