Страница:
- Если они идут сюда, чтобы еще раз с новой силой провозгласить наш
девиз: "Все для войны!" - то они наши друзья. Но если они идут с другими
мыслями, то они друзья немцев. И нам нужно сказать и м прямо и твердо: "Вы
- враги, мы пе только не с вами, мы против вас!"
Шульгину не возразил никто - все здесь были "за войну до победного
конца". И когда в недрах смятенного зала неизвестно кем высказанное
возникло предложение выбрать Временный комитет Государственной думы,
которому сейчас же и вручить "диктаторскую власть", согласились все.
В комитет вошли те же лица: Шульгин - от правого крыла;
социал-демократ меньшевик, усердный "оборонец" Чхеидзе - от левого; вождь
октябристов Родзянко; глава конституционных демократов Милюков; некий, мало
кому известный Владимир Львов - от центра (знали лишь, что он весьма
религиозный человек, воспитанник Московской духовной академии, готовивший
себя к поступлению в монастырь); а остальные - по двое-трое от других
фракций, и среди них лидер трудовиков Керенский.
Едва закончилось избрание и миновала опасность, что его обойдут или
забаллотируют, Керенский вскочил:
- Медлить нельзя! Я сейчас поеду по полкам! Могу ли я сказать войскам,
что Государственная дума с ними?..
Ах какой он был в эту минуту! Как он жаждал этой минуты! Оп словно бы
предчувствовал. Всего три дия назад, на заседании в Белом зале, он произнес
речь, в которой были такие слова: "Подумайте, господа, подумайте - и по
придете ли вы со мною к одному выводу, что иногда гангренозного больного,
который умрет через две недели, нужно, как меня недавно, вылечить
хирургическим лечением немедленно, - и тогда он воскреснет с новыми силами
к новой жизни..." Привнесение личного - испытанный ораторский прием: ему
действительно недавно вырезали почку, и в Думе это знали. Его речь цензура
запретила печатать в газетах. Кое-кто презрительно отозвался: набор
выспренних фраз. О нет, наитие! Предощущение, коим обладают только
избранные!.. Он вскинул руку:
- Могу я сказать войскам, что Дума берет на себя ответственность?
В зале зашумели.
И тут, будто разыгрывался спектакль, вбежал офицер охраны
Таврического:
- Они уже здесь! Керенского с трибуны сдуло.
К ограде Таврического дворца приближалась первая группа - солдаты,
рабочие с красными бантами на шинелях и куртках. Керенский, обогнав офицера
охраны, выбежал к ним навстречу. Лицо его горело от возбуждения. Глаза
сияли:
- Солдаты! Ко мне!
Он смутился: еще никогда не доводилось ему отдавать приказы. Дерзко
вскинул голову:
- Объявляю вас первым! Почетным! Караулом революции!
Поразился, как бы услышав со стороны, свой отрывистый, громкий,
командно-повелительный голос. Выбрал саженных красавцев с бантами:
- Вы! Вы! И вы!.. За мной! Пост первый!.. Пост второй!.. Пост
третий!.. На вашу долю выпала великая честь - охранять Государственную
думу!
Волна накатывала.
Керенский едва успел расставить посты, как услышал:
- Толпа уже в сквере! Внутри ограды! На подъезде! Он выбежал на
ступени. Море голов. Мерлушковые папахи. Фуражки. Штыки. Флаги.
- Товарищи солдаты, офицеры и граждане!.. Я призываю вас к полному
единению и доверию друг к другу!
Пусть офицер будет старшим товарищем солдата! Да здравствует свободный
гражданин свободной России!
Все потонуло в возбужденных криках.
Он почувствовал: слова льются - великолепные, сверкающие, брызжущие
яркими цветами. Изумленные, никогда ничего подобного не слышавшие, солдаты
и рабочие отвечали громовым "ура!". Вот оно, сладостное чувство власти над
толпой, которое испытывали, наверное, трибуны Рима!..
Но едва он кончил, как рядом, тут же на ступенях, - откуда успел
взяться? - шумно вобрал в легкие воздух огромный Родзянко:
- Я вас приветствую, господа офицеры, юнкера, солдаты и рабочие! Я
приветствую вас, пришедших сюда и тем доказавших ваше желание помочь
усилиям Государственной думы водворить порядок в том разбушевавшемся море
беспорядков, к которому нас привело несовершенство правления. Я приветствую
вас еще и потому, что вы, молодежь, - основа и будущее счастье великой
России!.. Полпое единение армии, народа и Государственной думы обеспечит
нашу мощь и нашу силу!..
Войска и горожане подходили и подходили. Так получилось, что выступали
они только вдвоем - друг за другом, по очереди: Керенский и Родзянко,
Родзянко и Керепский. Остальные устранились. Ретировались. Иногда говорили
одновременно - с разных концов парадной лестницы. И голоса их звучали
дуэтом: рокочущий бас и высокий баритон. Скоро оба осипли. Это не имело
значения. В шуме их слова все равно невозможно было разобрать. Люди кричали
"ура!" и поднимали шапки, винтовки и флаги просто потому, что были опьянены
свободой и такой быстрой, как им казалось, победой.
В три часа дня Временпый комитет Думы собрался в том же
председательском кабинете.
- Нужно выпустить воззвание.
Родзянко погрузился в кресло, налег на стол. Начал энергично писать.
Остальные терпеливо ждали. Накопец он отбросил ручку на синее сукно:
- Разрешите прочесть, господа. Прокашлялся:
- Итак, "Воззвание. "Временный комитет членов Государственной думы при
тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной методами старого
правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление
государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность
принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия
помогут ему в трудной задаче создания нового правительства,
соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его
доверием..." Как,господа?
Севший голос Михаила Владимировича вибрировал, выдавая волнение.
Все-таки втравили его в смуту!.. Правда, об устоях - о самодержавии и о
государе - в воззвании нет ни слова, а все же супротивно царской воле...
Он, Родзян-ко, не хотел бунта. Он пытался предотвратить восстапие. Но
государь не изволил прислушаться к его советам. Михаил Владимирович и
теперь не желает идти против государя. Но где же те, кому по должности
надлежит взять бразды правления и обуздать бунтовщиков? Где
премьер-министр? Где военный министр, где главнокомандующий войсками
округа? Где верные полки, пушки, пулеметы? Где, наконец, казаки и
лейб-гвардейцы?.. Продержаться. Только бы продержаться. Иначе... Яснее
других он представляет, что случится, если восторжествует толпа. Ему есть
из-за чего испытывать тревогу. Он очень много имеет. И может потерять
больше, чем все эти "пародные избранники", вместе взятые.
Да, как несвоевременно оказалось событие, которое два месяца назад
всполошило всех. Поторопились его племянник с великим князем и
Пуришкевичем. Гришку Распутина надо было отправить в преисподнюю теперь. И
не Юсупову со своими приятелями, а этим - из толпы. Вина за все неурядицы в
государстве легла бы на тобольского конокрада. Получили бы его голову на
выданье - и успокоились. А теперь на кого ляжет?.. Тяжкий крест...
- Что добавить желаете, господа?
Никто ничего добавить к воззванию не пожелал. Он с ожесточением ткнул
перо в чернильницу и размашисто вывел: "Председатель Государственной думы
Михаил Родзянко. 27 февраля 1917 года". Вызвал служителя:
- Распубликовать и распространить по городу. Служитель кинулся в
типографию.
Тут же и вернулся - с новым известием:
- Фабричные... студенты... солдаты... привели под ружьем их
превосходительство... Ивана Григорьевича Щег-ловитова!
Как понимать: под ружьем? И кого! Бывшего министра юстиции,
председателя Государственного совета, сенатора - одного из высших
сановников государя!.. По чьему распоряжению привели? Зачем?
Родзянко тяжело выбрался из-за стола. Но, опережая его, уже выскочил
из комнаты Керенский.
Александр Федорович подбежал к группе, ведшей через Екатерининский зал
белого как лунь и смертельно бледного экс-министра, недавнего вершителя
судеб. Вот какие сальто-мортале выкидывает судьба.
- Господин Щегловитов! От имени народа!..
Но тут подоспел Родзянко. Гостеприимно повел рукой:
- Иван Григорьевич, пожалуйте ко мне в кабинет.
Между председателем Думы и министром вдруг протиснулся тощий небритый
юноша в студенческой куртке с петлицами:
- Бывший министр Щегловитов арестован от имени народа!
Родзянко поверх головы студента гневно уставился в лицо Керенского.
- Господин Щегловитов арестован! - с пафосом воскликнул тот. - Но ваша
жизнь, Иван Григорьевич, в безопасности - Дума не проливает крови!
С его губ так и слетали слова-афоризмы. Какая удача: он, он совершил
первый арест революции!..
- Куда отконвоировать арестованного? - не обращая внимания на
багрового Родзяпку, обратился студент к Керенскому.
Действительно, куда?.. Не в полицейскую же камеру... Нашелся:
- В министерский павильон.
И в этом был остроумный парадокс: министерский павильон пристроил в
свое время к крылу Таврического дворца Столыпин. Меж думскими заседаниями
там отдыхали члены правительства, не желавшие вне службы якшаться с
"народными избранниками".
Керенский обернулся к солдату, вместе со студентом приведшему
Щегловитова:
- Какого полка?
- Четвертой роты Преображенского унтер-офицер Федор Кругл ов!
- Поручаю вам охрану арестованных.
Почему: "поручаю"? Какими полномочиями?.. Александра Федоровича несло.
А люди все прибывали. Они заполонили Таврический, набились в залы,
толклись в коридорах.
В вестибюле и на лестнице стояли, обращенные рыльцами на Шпалерную,
"максимы", "гочкинсы", "кольты". Сменяли друг друга на постах часовые.
Никто не знает, что делать дальше. Где же верные войска с фронта?..
Только бы продержаться... Родзянке сообщили:
- В левом крыле... в комнате бюджетной комиссии... Собрался еще
какой-то комитет. Исполнительного Совета. Рабочих депутатов!
Каких еще депутатов? Какой комитет, когда уже есть Временный, думский?
Какого совета, когда совет - они?
Керенский, на этот раз без Родзянки, метнулся в левый флигель.
Оказалось, явочным порядком здесь же, в Таврическом, уже образован
Временный исполнительный комитет Совета рабочих депутатов - как прямой
преемник того самого Совета, который возник в октябрьские дни пятого года и
просуществовал тогда 52 дня. И этот Временный исполнительный комитет
разослал по всем питерским заводам и фабрикам телефонограммы с предложением
прислать в Таврический дворец своих представителей на первое заседание, а
кроме того, уже образовал и штаб восстания из нескольких фронтовиков,
оказавшихся в столице в отпуске или в командировке. Этот штаб выставил
команды для охраны вокзалов и послал разведчиков на дороги, ведущие в
столицу.
Дело принимало неожиданный оборот. Дума распущена царем на каникулы и
как бы не существует. Ее Временный комитет - учреждение, не установленное
никакими законами и не располагающее никакими правами. А Совет рабочих
депутатов хоть и самочинный, зато опирается на рабочую толпу и солдат...
Как бы не просчитаться! Керенский сновал между кабинетом Родзянки и
комнатой в левом флигеле. Он должен быть и здесь и там. Депутат Думы, а в
то же время и лидер трудовиков. Иными словами, представитель трудовых масс.
В девять вечера в Таврическом собралось несколько десятков рабочих -
посланцев заводов и фабрик. Тут же оказались и Чхеидзе, и Скобелев - еще
один эсдек-меньшевик, тоже депутат Думы. Александр Федорович ревниво
поглядывал на них. Шустры. Тоже быстро сориентировались!..
Рабочие, делегаты от разных предприятий Питера, не знали друг друга.
Но они знали по газетам и Чхеидзе, и Скобелева, и Керенского. Когда
начались выборы Исполнительного комитета, их троих и выбрали: Чхеидзе -
председателем, Скобелева и Керенского - товарищами председателя.
Посланцев пролетарских районов заботила нехватка продовольствия - уже
какой день не было хлеба. Тут же и решили: реквизировать запасы муки в
казенных, интендантских, общественных и иных складах и снабдить ею
хлебопекарни. Кроме продовольственной комиссии образовали военную -
руководить революционной работой в армии; литературную - чтобы наладить
издание газет, листков и воззваний. Выбрали десять временных комиссаров для
организации районных Советов депутатов.
- Как относится Совет депутатов к Временному комитету Думы? - будто бы
между прочим-спросил Керенский.
Ни Родзянке, ни Шульгину, ни Милюкову - никому из правых думцев и
представителей центра рабочие не верили: буржуи, капиталисты, царские
лизоблюды!..
- Я и Чхеидзе тоже входим во Временный комитет, - сказал Керенский. -
Вы все знаете: своих фабрик или банков у нас нет. И Николай Степанович и я
в тюрьмах за народное дело сиживали...
- Вас обоих и делегируем от Исполкома Совета в их-ний комитет.
Керенскому этого и надо было. "Младенцы. Как легко обвести вас вокруг
пальца".
Совет решил: заседания будут непрерывными. Спать по очереди. Как
солдаты в карауле.
От имени рабочих депутатов составили свое "Воззвание", совершенно
отличное от родзянковского:
"Солдаты! Народ и вся Россия благодарят вас, восставших за правое дело
свободы.
Вечная память погибшим борцам.
Солдаты! Некоторые из вас еще колеблются присоединиться к восставшим
вашим и нашим товарищам.
Солдаты! Помните все ваше тяжелое житье в деревне, на фабриках, на
заводах, где всегда душило и давило вас правительство. Присоединяйтесь к
народу, и народ даст вам и вашим семьям новую, свободную жизнь и счастье...
Будьте тверды и непоколебимы в своем решении бороться за свободу до
смерти.
Поклянемся лучше умереть, но не отдать врагу свободы. Жертвы, службы и
чести вашей никогда не забудет Россия. Да здравствует свобода!"
Из комнаты Совета Керенский вернулся в кабинет Родзянки. Представился
как делегат Исполкома, доверительно рассказал о том, что творится в левом
крыле Таврического дворца.
Родзянко сразу же оценил обстановку. Растормошил дремавших членов
Временного комитета.
Перед тем, отлучившись из дворца, он навестил князя Голицына. Премьер
сообщил, что государь решительно не согласен на преобразование кабинета
министров. Уже по дороге от князя у Родзянки созрел план действий. Рассказ
Керенского укрепил его решимость.
- Мы должны, пока не поздно, взять правительственную власть в свои
руки! - твердо заявил он теперь. - Не возьмем мы - ее захватит этот, как
его... Совет рабочих депутатов!.. Мы должны в противовес их штабу восстания
создать свою военную комиссию и немедленно назначить военного коменданта
Петрограда. Какие будут предложения по составу кабинета министров?
Начались дебаты. Пока думцы раскладывали пасьянс, Михаил Владимирович
увлек Керенского в коридор. Охватил за талию, прижал к мягкому боку:
- Как вы полагаете: кто более всего подходит в премьеры?
Керенский не ожидал, что Родзянко снизойдет до того, чтобы
по-приятельски советоваться с ним. Смутился. Пробормотал:
- По-моему, лучшей кандидатуры, чем вы, нет.
- Не пройду! - хохотнул Родзянко. - Для всех я - буржуй, вы же сами
говорили, как они обо мне... Нет. Я буду помогать со стороны. Что до меня,
то для преемственности власти наилучшим в министры-председатели смотрится
князь Львов, как думаете?
Еще два дня назад председатель Думы чурался Александра Федоровича.
Едва терпел, как надоедную жужжащую муху. А нынче такое расположение... С
чего бы? Керенский почувствовал себя как бы прихлопнутым его огромной
ладонью. Тем более неожиданным явилось последующее:
- А как вы сами, уважаемый коллега, отнесетесь к предложению войти в
правительство? Скажем, министром юстиции? У вас по части арестов
получается! - Родзянко снова засмеялся. - К тому же вы - присяжный
поверенный. Законник.
Керенский воззрился на него с изумлением: "Министром?.." Но тут же
захлестнуло горячее, горделивое: министр-социалист! Каково? Действительно:
не он ли первый обратился к восставшим солдатам? Не он ли поставил первые
революционные посты? Как приветствовали его народные толпы!.. Юстиции?
Именно юстиции. Разве он не выдающийся юрист? Не он ли произвел первый
револю-ционпый арест? Символично. Предначертано свыше!.. Только вот как
отнесутся к этому в Совете рабочих депутатов?..
Его бросило в озноб. Окатило жаром. Ему почудилось: стоит взмахнуть
руками - и он полетит. "Министр! Министр!.." - ликовало в его душе.
Родзянко отошел. Оценивающе оглядел со стороны: "Фигляр. Актер. Но
самый деятельный. Красиво говорит. Его слушают. На первых порах это
главное. И левым нужно бросить кость... Как раз то, что нам надо".
Через какое-то время все кандидаты в министры были подобраны.
Министром иностранных дел - для сношений с союзниками и поддержания
престижа во всем внешнем мире - конечно же вполне подходил полиглот и
эрудит, профессор-либерал, осторожный Павел Николаевич Милюков. Военный
министр? Гучков Александр Иванович. Масса заслуг и личное геройство: во
время англо-бурской войны сражался в рядах буров, был ранен и взят в плен
англичанами. В русско-японскую был уполномоченным Красного Креста, выезжал
на театр действий. Октябрист. Председатель военно-промышленного комитета. В
Думе изобличал бывшего военного министра Сухомлинова и раскрыл козни шпиона
Мясоедова. Ко всему прочему еще и дуэлянт. Прокурором святейшего синода -
безусловно, Владимир Николаевич Львов, церковник, почти монах. Чтобы не
путали с выдвинутым в премьеры князем, будет называться "Львов-2".
Министром земледелия - кадет Шингарев. Министром финансов... Кого же
министром финансов? Шульгина? Чересчур одиозен. Духовный брат Пуришкевича,
один из идеологов "черной сотни".
- А почему бы не вам, Михаил Иванович? - Родзянко обратил свой взор к
Терещенко, самому молодому из собравшихся, даже и сегодня безукоризненно
выбритому, гладко причесанному, с франтоватым галстуком-бабочкой,
подпирающим крахмальный ворот батистовой сорочки. - Вы - финансист. Цифры с
шестью нулями вас не испугают.
Тридцатилетний Терещенко был одним из крупнейших в России
сахарозаводчиков. С помощью Гучкова и Родзянки приобщился и к поставкам для
армии. Керенский слышал: по тысяче рубликов дерет за каждый пулемет. Сейчас
промолчал - до обсуждения его собственной кандидатуры очередь еще не дошла.
Терещенко утвердили...
У Родзянки уже был подготовлен и текст телеграммы, которую он
предложил без промедления отстучать в Ставку, на имя генерала Алексеева, а
также всем главнокомандующим фронтами и командующим флотами. В телеграмме
предлагалось действующей армии и флоту сохранять полное спокойствие и
выражалась уверенность, что "общее дело борьбы против внешнего врага ни на
минуту не будет прервано или ослаблено", "Временный комитет, при содействии
столичных войск и частей и при сочувствии населения, в ближайшее время
водворит спокойствие в тылу и восстановит правильную деятельность
правительственных установлений. Пусть и со своей стороны каждый офицер,
солдат и матрос исполнит свой долг и твердо помнит, что дисциплина и
порядок есть лучший залог верного и быстрого окончания вызванной старым
правительством разрухи и создания новой правительственной власти".
И в этом документе Родзянко ни словом не упомянул о Николае II и
монархии. Пусть армия думает, что питерские события исчерпаны: прежнее
правительство устранено и заменено новым. Цель достигнута, и теперь главное
- дисциплина и порядок. Самодержавный строй остается незыблемым.
Текст телеграммы одобрили. Михаил Владимирович поднял с синего сукна
еще один лист:
- Необходимо также от нашего имени отдать приказ по войскам
Петроградского гарнизона. Суть его в следующем: всем воинским частям и
одиночным нижним чинам немедленно возвратиться в свои казармы; всем
офицерам прибыть к своим частям и принять все меры к водворению порядка;
начальникам отдельных частей явиться к нам, в Таврический, для получения
дальнейших расиоряжений. Скажем, к одиннадцати утра завтра, двадцать
восьмого. Есть возражения?
Все почувствовали: вот это хватка! Наверное, председатель -
единственный из всех них знает, чего хочет и как нужно добиться желаемого.
Часы отбили полночь. Наступало двадцать восьмое февраля. Шли вторые
сутки бдений. Многих депутатов уже оставляли силы. Но у Родзянки не было
сна ни в одном глазу.
- Господин Энгельгардт, прошу со мной! - поднялся он из-за стола.
Полковник генерального штаба, член Думы Энгельгардт час назад был
назначен в этом кабинете председателем военной комиссии.
- Куда мы идем? - спросил он.
- В их штаб восстания. Восстание закончено. Мы идем объявить им, что
Временный комитет Думы принял на себя восстановление порядка в столице и
что вы назначены военным комендантом Петрограда. У власти мы, а не они. А
двоевластия мы не потерпим!..
Глава третья
28 февраля
- Наденька! - Антон заговорщицки поманил пальцем санитарку. - Где та
одежда?
- Ни за что... - девушка покачала головой. Короткие широкие ее брови
забавно встопорщились ежиком.
- Мне очень нужно! - он провел ребром ладони по горлу.
- Закончу прибираться, дождусь Дарью... - уступила она.
Вчера он так и не смог найти тех, кто был ему нужен, - своих.
Незадолго до ранения Путко встретился на фронте с товарищем-большевиком,
приехавшим из столицы. Тот рассказал: воссоздано новое, третье по счету за
время войны, Русское бюро ЦК, действует в Питере и городской комитет. Хоть
охранка и зверствует - аресты за арестами, - но партийные ряды пополняются,
в каждом районе есть свои комитеты, а на заводах - ячейки. Антон явки у
товарища не взял. Да тот бы и не дал. Понятно -
конспирация. Как бы теперь пригодился адрес! Где искать? Не спрашивать
же каждого встречного-поперечного: "Ты большевик?.." Может быть, даже
наверняка кто-то из них был в колонне... Нет, искать связь в толпе
бессмысленно. И сил идти уже нет - рухнет наземь. И девушке снова в ночь на
дежурство.
Они вернулись в лазарет. В палате зверем метался Шалый:
- Где - тра-та-та - мои казаки?
На кровати у стены все еще бредил волынец. На его губах пузырилась
розовая пена. Штабс-капитан доживал последние часы.
- Ни за понюшку жизню отдал! - рычал в бешенстве есаул, с посвистом
разрубая рукой воздух. - У-у!.. Пшь-мышь двадцать!..
"Вот и определилось, с кем вы и против кого", - подумал Антон.
Вчерашняя его вылазка в город была рекогносцировкой. Но теперь он знает,
где надо искать своих: на Выборгской, на Металлическом заводе!
- Я как раз живу рядом! - обрадовалась Наденька. - На Полюстровском
проспекте!
Испугалась:
- Как же вы доберетесь - ни трамваев, ни извозчиков!
- Ноги в руки - доковыляю.
Девушка принесла вчерашний узел. Сдала дежурство сменщице, и тем же
путем, с черного хода, они выскользнули во двор.
Утро, как и вчера, было хрусткое и солнечное, сияющее. Улицы заполнял
народ. Проносились рычащие автомобили: и роскошные "клеман-байяры" с
великокняжескими штандартами, и грузовики с вооруженными рабочими и
солдатами.
Дорога на Выборгскую была для Антона полна воспоминаний. В пятом году
здесь, у моста Александра II, в том вон доме, где жил его однокурсник,
Путко сбрасывал студенческую куртку, переодевался в старое, еще дедово
пальтецо, напяливал его же картуз, натягивал яловые сапоги и вышагивал
через мост уже не Антоном, а Мироном. Под этим именем его знали рабочие с
Металлического, члены кружка.
Давненько не перебирался он на ту сторону... Сейчас Неву припорошил
снег. Ветер сдувал его, обнажая сверкающий лед. Наденька зябко куталась в
кацавейку, а ему и в подбитой рыбьим мехом шинели почему-то не было
холодно.
Вот и Выборгская сторона. Арсенальная. Высокий забор дровяного склада.
Того самого. В сумерках они находили лаз в заборе, - вот и он, доска так и
висит на одном гвозде, Антон попробовал, сдвинул и поставил на место, -
пробирались по одному на склад, располагались на бревнах меж башен
поленниц, и начинались их долгие беседы. Он запомнил запах этих бесед -
запах свежераспиленно-го и разрубленного дерева, сосновых досок и березовых
поленниц. Живой, душистый запах!.. Только сейчас впервые подумал: а его
разговоры с Петром, Цвиркой и другими солдатами на батарее как бы
продолжение тех бесед с металлистами за этим забором. Те же главные
вопросы. Те же ответы. Только с коррективами, которые внесло время. Будто
тянется неразрывная нить через годы...
Здесь же, на Арсенальной - вон в том скособочившемся домишке, - жил
дед Захар, слесарь с Металлического, секретарь подрайонного комитета
партии. В его доме, за теми подслеповатыми окнами, в горнице, Леонид
Борисович Красин и сказал Антону, что комитет утвердил его членство в
Российской социал-демократической рабочей партии. Это было уже в седьмом
году, после истории с Камо и после освобождения Ольги. А вскоре, перед
отъездом за границу, он опять побывал на этой улице и услышал, проходя мимо
вон той скамьи, что накануне фараоны схватили деда Захара. Уже в Париже
узнал: старый слесарь погиб на каторге. А дом стоит. И те же заклеенные цо
трещине стекла в окнах...
Как далеко ковылять с костылем!.. Вот уж не представлял, что такие
расстояния он когда-то одолевал за считанные минуты. Наконец они добрались
девиз: "Все для войны!" - то они наши друзья. Но если они идут с другими
мыслями, то они друзья немцев. И нам нужно сказать и м прямо и твердо: "Вы
- враги, мы пе только не с вами, мы против вас!"
Шульгину не возразил никто - все здесь были "за войну до победного
конца". И когда в недрах смятенного зала неизвестно кем высказанное
возникло предложение выбрать Временный комитет Государственной думы,
которому сейчас же и вручить "диктаторскую власть", согласились все.
В комитет вошли те же лица: Шульгин - от правого крыла;
социал-демократ меньшевик, усердный "оборонец" Чхеидзе - от левого; вождь
октябристов Родзянко; глава конституционных демократов Милюков; некий, мало
кому известный Владимир Львов - от центра (знали лишь, что он весьма
религиозный человек, воспитанник Московской духовной академии, готовивший
себя к поступлению в монастырь); а остальные - по двое-трое от других
фракций, и среди них лидер трудовиков Керенский.
Едва закончилось избрание и миновала опасность, что его обойдут или
забаллотируют, Керенский вскочил:
- Медлить нельзя! Я сейчас поеду по полкам! Могу ли я сказать войскам,
что Государственная дума с ними?..
Ах какой он был в эту минуту! Как он жаждал этой минуты! Оп словно бы
предчувствовал. Всего три дия назад, на заседании в Белом зале, он произнес
речь, в которой были такие слова: "Подумайте, господа, подумайте - и по
придете ли вы со мною к одному выводу, что иногда гангренозного больного,
который умрет через две недели, нужно, как меня недавно, вылечить
хирургическим лечением немедленно, - и тогда он воскреснет с новыми силами
к новой жизни..." Привнесение личного - испытанный ораторский прием: ему
действительно недавно вырезали почку, и в Думе это знали. Его речь цензура
запретила печатать в газетах. Кое-кто презрительно отозвался: набор
выспренних фраз. О нет, наитие! Предощущение, коим обладают только
избранные!.. Он вскинул руку:
- Могу я сказать войскам, что Дума берет на себя ответственность?
В зале зашумели.
И тут, будто разыгрывался спектакль, вбежал офицер охраны
Таврического:
- Они уже здесь! Керенского с трибуны сдуло.
К ограде Таврического дворца приближалась первая группа - солдаты,
рабочие с красными бантами на шинелях и куртках. Керенский, обогнав офицера
охраны, выбежал к ним навстречу. Лицо его горело от возбуждения. Глаза
сияли:
- Солдаты! Ко мне!
Он смутился: еще никогда не доводилось ему отдавать приказы. Дерзко
вскинул голову:
- Объявляю вас первым! Почетным! Караулом революции!
Поразился, как бы услышав со стороны, свой отрывистый, громкий,
командно-повелительный голос. Выбрал саженных красавцев с бантами:
- Вы! Вы! И вы!.. За мной! Пост первый!.. Пост второй!.. Пост
третий!.. На вашу долю выпала великая честь - охранять Государственную
думу!
Волна накатывала.
Керенский едва успел расставить посты, как услышал:
- Толпа уже в сквере! Внутри ограды! На подъезде! Он выбежал на
ступени. Море голов. Мерлушковые папахи. Фуражки. Штыки. Флаги.
- Товарищи солдаты, офицеры и граждане!.. Я призываю вас к полному
единению и доверию друг к другу!
Пусть офицер будет старшим товарищем солдата! Да здравствует свободный
гражданин свободной России!
Все потонуло в возбужденных криках.
Он почувствовал: слова льются - великолепные, сверкающие, брызжущие
яркими цветами. Изумленные, никогда ничего подобного не слышавшие, солдаты
и рабочие отвечали громовым "ура!". Вот оно, сладостное чувство власти над
толпой, которое испытывали, наверное, трибуны Рима!..
Но едва он кончил, как рядом, тут же на ступенях, - откуда успел
взяться? - шумно вобрал в легкие воздух огромный Родзянко:
- Я вас приветствую, господа офицеры, юнкера, солдаты и рабочие! Я
приветствую вас, пришедших сюда и тем доказавших ваше желание помочь
усилиям Государственной думы водворить порядок в том разбушевавшемся море
беспорядков, к которому нас привело несовершенство правления. Я приветствую
вас еще и потому, что вы, молодежь, - основа и будущее счастье великой
России!.. Полпое единение армии, народа и Государственной думы обеспечит
нашу мощь и нашу силу!..
Войска и горожане подходили и подходили. Так получилось, что выступали
они только вдвоем - друг за другом, по очереди: Керенский и Родзянко,
Родзянко и Керепский. Остальные устранились. Ретировались. Иногда говорили
одновременно - с разных концов парадной лестницы. И голоса их звучали
дуэтом: рокочущий бас и высокий баритон. Скоро оба осипли. Это не имело
значения. В шуме их слова все равно невозможно было разобрать. Люди кричали
"ура!" и поднимали шапки, винтовки и флаги просто потому, что были опьянены
свободой и такой быстрой, как им казалось, победой.
В три часа дня Временпый комитет Думы собрался в том же
председательском кабинете.
- Нужно выпустить воззвание.
Родзянко погрузился в кресло, налег на стол. Начал энергично писать.
Остальные терпеливо ждали. Накопец он отбросил ручку на синее сукно:
- Разрешите прочесть, господа. Прокашлялся:
- Итак, "Воззвание. "Временный комитет членов Государственной думы при
тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной методами старого
правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление
государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность
принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия
помогут ему в трудной задаче создания нового правительства,
соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его
доверием..." Как,господа?
Севший голос Михаила Владимировича вибрировал, выдавая волнение.
Все-таки втравили его в смуту!.. Правда, об устоях - о самодержавии и о
государе - в воззвании нет ни слова, а все же супротивно царской воле...
Он, Родзян-ко, не хотел бунта. Он пытался предотвратить восстапие. Но
государь не изволил прислушаться к его советам. Михаил Владимирович и
теперь не желает идти против государя. Но где же те, кому по должности
надлежит взять бразды правления и обуздать бунтовщиков? Где
премьер-министр? Где военный министр, где главнокомандующий войсками
округа? Где верные полки, пушки, пулеметы? Где, наконец, казаки и
лейб-гвардейцы?.. Продержаться. Только бы продержаться. Иначе... Яснее
других он представляет, что случится, если восторжествует толпа. Ему есть
из-за чего испытывать тревогу. Он очень много имеет. И может потерять
больше, чем все эти "пародные избранники", вместе взятые.
Да, как несвоевременно оказалось событие, которое два месяца назад
всполошило всех. Поторопились его племянник с великим князем и
Пуришкевичем. Гришку Распутина надо было отправить в преисподнюю теперь. И
не Юсупову со своими приятелями, а этим - из толпы. Вина за все неурядицы в
государстве легла бы на тобольского конокрада. Получили бы его голову на
выданье - и успокоились. А теперь на кого ляжет?.. Тяжкий крест...
- Что добавить желаете, господа?
Никто ничего добавить к воззванию не пожелал. Он с ожесточением ткнул
перо в чернильницу и размашисто вывел: "Председатель Государственной думы
Михаил Родзянко. 27 февраля 1917 года". Вызвал служителя:
- Распубликовать и распространить по городу. Служитель кинулся в
типографию.
Тут же и вернулся - с новым известием:
- Фабричные... студенты... солдаты... привели под ружьем их
превосходительство... Ивана Григорьевича Щег-ловитова!
Как понимать: под ружьем? И кого! Бывшего министра юстиции,
председателя Государственного совета, сенатора - одного из высших
сановников государя!.. По чьему распоряжению привели? Зачем?
Родзянко тяжело выбрался из-за стола. Но, опережая его, уже выскочил
из комнаты Керенский.
Александр Федорович подбежал к группе, ведшей через Екатерининский зал
белого как лунь и смертельно бледного экс-министра, недавнего вершителя
судеб. Вот какие сальто-мортале выкидывает судьба.
- Господин Щегловитов! От имени народа!..
Но тут подоспел Родзянко. Гостеприимно повел рукой:
- Иван Григорьевич, пожалуйте ко мне в кабинет.
Между председателем Думы и министром вдруг протиснулся тощий небритый
юноша в студенческой куртке с петлицами:
- Бывший министр Щегловитов арестован от имени народа!
Родзянко поверх головы студента гневно уставился в лицо Керенского.
- Господин Щегловитов арестован! - с пафосом воскликнул тот. - Но ваша
жизнь, Иван Григорьевич, в безопасности - Дума не проливает крови!
С его губ так и слетали слова-афоризмы. Какая удача: он, он совершил
первый арест революции!..
- Куда отконвоировать арестованного? - не обращая внимания на
багрового Родзяпку, обратился студент к Керенскому.
Действительно, куда?.. Не в полицейскую же камеру... Нашелся:
- В министерский павильон.
И в этом был остроумный парадокс: министерский павильон пристроил в
свое время к крылу Таврического дворца Столыпин. Меж думскими заседаниями
там отдыхали члены правительства, не желавшие вне службы якшаться с
"народными избранниками".
Керенский обернулся к солдату, вместе со студентом приведшему
Щегловитова:
- Какого полка?
- Четвертой роты Преображенского унтер-офицер Федор Кругл ов!
- Поручаю вам охрану арестованных.
Почему: "поручаю"? Какими полномочиями?.. Александра Федоровича несло.
А люди все прибывали. Они заполонили Таврический, набились в залы,
толклись в коридорах.
В вестибюле и на лестнице стояли, обращенные рыльцами на Шпалерную,
"максимы", "гочкинсы", "кольты". Сменяли друг друга на постах часовые.
Никто не знает, что делать дальше. Где же верные войска с фронта?..
Только бы продержаться... Родзянке сообщили:
- В левом крыле... в комнате бюджетной комиссии... Собрался еще
какой-то комитет. Исполнительного Совета. Рабочих депутатов!
Каких еще депутатов? Какой комитет, когда уже есть Временный, думский?
Какого совета, когда совет - они?
Керенский, на этот раз без Родзянки, метнулся в левый флигель.
Оказалось, явочным порядком здесь же, в Таврическом, уже образован
Временный исполнительный комитет Совета рабочих депутатов - как прямой
преемник того самого Совета, который возник в октябрьские дни пятого года и
просуществовал тогда 52 дня. И этот Временный исполнительный комитет
разослал по всем питерским заводам и фабрикам телефонограммы с предложением
прислать в Таврический дворец своих представителей на первое заседание, а
кроме того, уже образовал и штаб восстания из нескольких фронтовиков,
оказавшихся в столице в отпуске или в командировке. Этот штаб выставил
команды для охраны вокзалов и послал разведчиков на дороги, ведущие в
столицу.
Дело принимало неожиданный оборот. Дума распущена царем на каникулы и
как бы не существует. Ее Временный комитет - учреждение, не установленное
никакими законами и не располагающее никакими правами. А Совет рабочих
депутатов хоть и самочинный, зато опирается на рабочую толпу и солдат...
Как бы не просчитаться! Керенский сновал между кабинетом Родзянки и
комнатой в левом флигеле. Он должен быть и здесь и там. Депутат Думы, а в
то же время и лидер трудовиков. Иными словами, представитель трудовых масс.
В девять вечера в Таврическом собралось несколько десятков рабочих -
посланцев заводов и фабрик. Тут же оказались и Чхеидзе, и Скобелев - еще
один эсдек-меньшевик, тоже депутат Думы. Александр Федорович ревниво
поглядывал на них. Шустры. Тоже быстро сориентировались!..
Рабочие, делегаты от разных предприятий Питера, не знали друг друга.
Но они знали по газетам и Чхеидзе, и Скобелева, и Керенского. Когда
начались выборы Исполнительного комитета, их троих и выбрали: Чхеидзе -
председателем, Скобелева и Керенского - товарищами председателя.
Посланцев пролетарских районов заботила нехватка продовольствия - уже
какой день не было хлеба. Тут же и решили: реквизировать запасы муки в
казенных, интендантских, общественных и иных складах и снабдить ею
хлебопекарни. Кроме продовольственной комиссии образовали военную -
руководить революционной работой в армии; литературную - чтобы наладить
издание газет, листков и воззваний. Выбрали десять временных комиссаров для
организации районных Советов депутатов.
- Как относится Совет депутатов к Временному комитету Думы? - будто бы
между прочим-спросил Керенский.
Ни Родзянке, ни Шульгину, ни Милюкову - никому из правых думцев и
представителей центра рабочие не верили: буржуи, капиталисты, царские
лизоблюды!..
- Я и Чхеидзе тоже входим во Временный комитет, - сказал Керенский. -
Вы все знаете: своих фабрик или банков у нас нет. И Николай Степанович и я
в тюрьмах за народное дело сиживали...
- Вас обоих и делегируем от Исполкома Совета в их-ний комитет.
Керенскому этого и надо было. "Младенцы. Как легко обвести вас вокруг
пальца".
Совет решил: заседания будут непрерывными. Спать по очереди. Как
солдаты в карауле.
От имени рабочих депутатов составили свое "Воззвание", совершенно
отличное от родзянковского:
"Солдаты! Народ и вся Россия благодарят вас, восставших за правое дело
свободы.
Вечная память погибшим борцам.
Солдаты! Некоторые из вас еще колеблются присоединиться к восставшим
вашим и нашим товарищам.
Солдаты! Помните все ваше тяжелое житье в деревне, на фабриках, на
заводах, где всегда душило и давило вас правительство. Присоединяйтесь к
народу, и народ даст вам и вашим семьям новую, свободную жизнь и счастье...
Будьте тверды и непоколебимы в своем решении бороться за свободу до
смерти.
Поклянемся лучше умереть, но не отдать врагу свободы. Жертвы, службы и
чести вашей никогда не забудет Россия. Да здравствует свобода!"
Из комнаты Совета Керенский вернулся в кабинет Родзянки. Представился
как делегат Исполкома, доверительно рассказал о том, что творится в левом
крыле Таврического дворца.
Родзянко сразу же оценил обстановку. Растормошил дремавших членов
Временного комитета.
Перед тем, отлучившись из дворца, он навестил князя Голицына. Премьер
сообщил, что государь решительно не согласен на преобразование кабинета
министров. Уже по дороге от князя у Родзянки созрел план действий. Рассказ
Керенского укрепил его решимость.
- Мы должны, пока не поздно, взять правительственную власть в свои
руки! - твердо заявил он теперь. - Не возьмем мы - ее захватит этот, как
его... Совет рабочих депутатов!.. Мы должны в противовес их штабу восстания
создать свою военную комиссию и немедленно назначить военного коменданта
Петрограда. Какие будут предложения по составу кабинета министров?
Начались дебаты. Пока думцы раскладывали пасьянс, Михаил Владимирович
увлек Керенского в коридор. Охватил за талию, прижал к мягкому боку:
- Как вы полагаете: кто более всего подходит в премьеры?
Керенский не ожидал, что Родзянко снизойдет до того, чтобы
по-приятельски советоваться с ним. Смутился. Пробормотал:
- По-моему, лучшей кандидатуры, чем вы, нет.
- Не пройду! - хохотнул Родзянко. - Для всех я - буржуй, вы же сами
говорили, как они обо мне... Нет. Я буду помогать со стороны. Что до меня,
то для преемственности власти наилучшим в министры-председатели смотрится
князь Львов, как думаете?
Еще два дня назад председатель Думы чурался Александра Федоровича.
Едва терпел, как надоедную жужжащую муху. А нынче такое расположение... С
чего бы? Керенский почувствовал себя как бы прихлопнутым его огромной
ладонью. Тем более неожиданным явилось последующее:
- А как вы сами, уважаемый коллега, отнесетесь к предложению войти в
правительство? Скажем, министром юстиции? У вас по части арестов
получается! - Родзянко снова засмеялся. - К тому же вы - присяжный
поверенный. Законник.
Керенский воззрился на него с изумлением: "Министром?.." Но тут же
захлестнуло горячее, горделивое: министр-социалист! Каково? Действительно:
не он ли первый обратился к восставшим солдатам? Не он ли поставил первые
революционные посты? Как приветствовали его народные толпы!.. Юстиции?
Именно юстиции. Разве он не выдающийся юрист? Не он ли произвел первый
револю-ционпый арест? Символично. Предначертано свыше!.. Только вот как
отнесутся к этому в Совете рабочих депутатов?..
Его бросило в озноб. Окатило жаром. Ему почудилось: стоит взмахнуть
руками - и он полетит. "Министр! Министр!.." - ликовало в его душе.
Родзянко отошел. Оценивающе оглядел со стороны: "Фигляр. Актер. Но
самый деятельный. Красиво говорит. Его слушают. На первых порах это
главное. И левым нужно бросить кость... Как раз то, что нам надо".
Через какое-то время все кандидаты в министры были подобраны.
Министром иностранных дел - для сношений с союзниками и поддержания
престижа во всем внешнем мире - конечно же вполне подходил полиглот и
эрудит, профессор-либерал, осторожный Павел Николаевич Милюков. Военный
министр? Гучков Александр Иванович. Масса заслуг и личное геройство: во
время англо-бурской войны сражался в рядах буров, был ранен и взят в плен
англичанами. В русско-японскую был уполномоченным Красного Креста, выезжал
на театр действий. Октябрист. Председатель военно-промышленного комитета. В
Думе изобличал бывшего военного министра Сухомлинова и раскрыл козни шпиона
Мясоедова. Ко всему прочему еще и дуэлянт. Прокурором святейшего синода -
безусловно, Владимир Николаевич Львов, церковник, почти монах. Чтобы не
путали с выдвинутым в премьеры князем, будет называться "Львов-2".
Министром земледелия - кадет Шингарев. Министром финансов... Кого же
министром финансов? Шульгина? Чересчур одиозен. Духовный брат Пуришкевича,
один из идеологов "черной сотни".
- А почему бы не вам, Михаил Иванович? - Родзянко обратил свой взор к
Терещенко, самому молодому из собравшихся, даже и сегодня безукоризненно
выбритому, гладко причесанному, с франтоватым галстуком-бабочкой,
подпирающим крахмальный ворот батистовой сорочки. - Вы - финансист. Цифры с
шестью нулями вас не испугают.
Тридцатилетний Терещенко был одним из крупнейших в России
сахарозаводчиков. С помощью Гучкова и Родзянки приобщился и к поставкам для
армии. Керенский слышал: по тысяче рубликов дерет за каждый пулемет. Сейчас
промолчал - до обсуждения его собственной кандидатуры очередь еще не дошла.
Терещенко утвердили...
У Родзянки уже был подготовлен и текст телеграммы, которую он
предложил без промедления отстучать в Ставку, на имя генерала Алексеева, а
также всем главнокомандующим фронтами и командующим флотами. В телеграмме
предлагалось действующей армии и флоту сохранять полное спокойствие и
выражалась уверенность, что "общее дело борьбы против внешнего врага ни на
минуту не будет прервано или ослаблено", "Временный комитет, при содействии
столичных войск и частей и при сочувствии населения, в ближайшее время
водворит спокойствие в тылу и восстановит правильную деятельность
правительственных установлений. Пусть и со своей стороны каждый офицер,
солдат и матрос исполнит свой долг и твердо помнит, что дисциплина и
порядок есть лучший залог верного и быстрого окончания вызванной старым
правительством разрухи и создания новой правительственной власти".
И в этом документе Родзянко ни словом не упомянул о Николае II и
монархии. Пусть армия думает, что питерские события исчерпаны: прежнее
правительство устранено и заменено новым. Цель достигнута, и теперь главное
- дисциплина и порядок. Самодержавный строй остается незыблемым.
Текст телеграммы одобрили. Михаил Владимирович поднял с синего сукна
еще один лист:
- Необходимо также от нашего имени отдать приказ по войскам
Петроградского гарнизона. Суть его в следующем: всем воинским частям и
одиночным нижним чинам немедленно возвратиться в свои казармы; всем
офицерам прибыть к своим частям и принять все меры к водворению порядка;
начальникам отдельных частей явиться к нам, в Таврический, для получения
дальнейших расиоряжений. Скажем, к одиннадцати утра завтра, двадцать
восьмого. Есть возражения?
Все почувствовали: вот это хватка! Наверное, председатель -
единственный из всех них знает, чего хочет и как нужно добиться желаемого.
Часы отбили полночь. Наступало двадцать восьмое февраля. Шли вторые
сутки бдений. Многих депутатов уже оставляли силы. Но у Родзянки не было
сна ни в одном глазу.
- Господин Энгельгардт, прошу со мной! - поднялся он из-за стола.
Полковник генерального штаба, член Думы Энгельгардт час назад был
назначен в этом кабинете председателем военной комиссии.
- Куда мы идем? - спросил он.
- В их штаб восстания. Восстание закончено. Мы идем объявить им, что
Временный комитет Думы принял на себя восстановление порядка в столице и
что вы назначены военным комендантом Петрограда. У власти мы, а не они. А
двоевластия мы не потерпим!..
Глава третья
28 февраля
- Наденька! - Антон заговорщицки поманил пальцем санитарку. - Где та
одежда?
- Ни за что... - девушка покачала головой. Короткие широкие ее брови
забавно встопорщились ежиком.
- Мне очень нужно! - он провел ребром ладони по горлу.
- Закончу прибираться, дождусь Дарью... - уступила она.
Вчера он так и не смог найти тех, кто был ему нужен, - своих.
Незадолго до ранения Путко встретился на фронте с товарищем-большевиком,
приехавшим из столицы. Тот рассказал: воссоздано новое, третье по счету за
время войны, Русское бюро ЦК, действует в Питере и городской комитет. Хоть
охранка и зверствует - аресты за арестами, - но партийные ряды пополняются,
в каждом районе есть свои комитеты, а на заводах - ячейки. Антон явки у
товарища не взял. Да тот бы и не дал. Понятно -
конспирация. Как бы теперь пригодился адрес! Где искать? Не спрашивать
же каждого встречного-поперечного: "Ты большевик?.." Может быть, даже
наверняка кто-то из них был в колонне... Нет, искать связь в толпе
бессмысленно. И сил идти уже нет - рухнет наземь. И девушке снова в ночь на
дежурство.
Они вернулись в лазарет. В палате зверем метался Шалый:
- Где - тра-та-та - мои казаки?
На кровати у стены все еще бредил волынец. На его губах пузырилась
розовая пена. Штабс-капитан доживал последние часы.
- Ни за понюшку жизню отдал! - рычал в бешенстве есаул, с посвистом
разрубая рукой воздух. - У-у!.. Пшь-мышь двадцать!..
"Вот и определилось, с кем вы и против кого", - подумал Антон.
Вчерашняя его вылазка в город была рекогносцировкой. Но теперь он знает,
где надо искать своих: на Выборгской, на Металлическом заводе!
- Я как раз живу рядом! - обрадовалась Наденька. - На Полюстровском
проспекте!
Испугалась:
- Как же вы доберетесь - ни трамваев, ни извозчиков!
- Ноги в руки - доковыляю.
Девушка принесла вчерашний узел. Сдала дежурство сменщице, и тем же
путем, с черного хода, они выскользнули во двор.
Утро, как и вчера, было хрусткое и солнечное, сияющее. Улицы заполнял
народ. Проносились рычащие автомобили: и роскошные "клеман-байяры" с
великокняжескими штандартами, и грузовики с вооруженными рабочими и
солдатами.
Дорога на Выборгскую была для Антона полна воспоминаний. В пятом году
здесь, у моста Александра II, в том вон доме, где жил его однокурсник,
Путко сбрасывал студенческую куртку, переодевался в старое, еще дедово
пальтецо, напяливал его же картуз, натягивал яловые сапоги и вышагивал
через мост уже не Антоном, а Мироном. Под этим именем его знали рабочие с
Металлического, члены кружка.
Давненько не перебирался он на ту сторону... Сейчас Неву припорошил
снег. Ветер сдувал его, обнажая сверкающий лед. Наденька зябко куталась в
кацавейку, а ему и в подбитой рыбьим мехом шинели почему-то не было
холодно.
Вот и Выборгская сторона. Арсенальная. Высокий забор дровяного склада.
Того самого. В сумерках они находили лаз в заборе, - вот и он, доска так и
висит на одном гвозде, Антон попробовал, сдвинул и поставил на место, -
пробирались по одному на склад, располагались на бревнах меж башен
поленниц, и начинались их долгие беседы. Он запомнил запах этих бесед -
запах свежераспиленно-го и разрубленного дерева, сосновых досок и березовых
поленниц. Живой, душистый запах!.. Только сейчас впервые подумал: а его
разговоры с Петром, Цвиркой и другими солдатами на батарее как бы
продолжение тех бесед с металлистами за этим забором. Те же главные
вопросы. Те же ответы. Только с коррективами, которые внесло время. Будто
тянется неразрывная нить через годы...
Здесь же, на Арсенальной - вон в том скособочившемся домишке, - жил
дед Захар, слесарь с Металлического, секретарь подрайонного комитета
партии. В его доме, за теми подслеповатыми окнами, в горнице, Леонид
Борисович Красин и сказал Антону, что комитет утвердил его членство в
Российской социал-демократической рабочей партии. Это было уже в седьмом
году, после истории с Камо и после освобождения Ольги. А вскоре, перед
отъездом за границу, он опять побывал на этой улице и услышал, проходя мимо
вон той скамьи, что накануне фараоны схватили деда Захара. Уже в Париже
узнал: старый слесарь погиб на каторге. А дом стоит. И те же заклеенные цо
трещине стекла в окнах...
Как далеко ковылять с костылем!.. Вот уж не представлял, что такие
расстояния он когда-то одолевал за считанные минуты. Наконец они добрались