Понизовский В М. Заговор генералов

ее муж. Надежда Константиновна ответила: "И по старым царским законам жена
не обязана была выдавать своего мужа!"
Вот тогда-то Владимир Ильич и решил, что предстанет перед судом. Но
этот суд он превратит в суд над Временным правительством и
контрреволюцией!.. Дпем седьмого июля он написал заявление в бюро ЦИК
Советов: протест против обыска на Широкой и свое согласие явиться в
назначенное Советом место для ареста.
Мнения товарищей раскололись. Одни поддержали намерение Владимира
Ильича, другие категорически возражали. Особенно горячо запротестовал
Серго: "Разве не ясно, что погромщики замышляют не суд, а расправу? Вас же
убьют, Владимир Ильич! Растерзают!.."
Ленин настаивал, хотя Серго видел, что его слова кажутся Владимиру
Ильичу убедительными. Приняли компромиссное решение. Серго и Ногин
отправились в Таврический дворец для переговоров с представителями ЦИК и
Петроградского Совдепа об условиях содержания Ленина в тюрьме. Вызвали
члена президиума, меньшевика Анисн-мова. Поставили условия: надо, чтобы
Ленин был до суда помещен в Петропавловскую крепость, где гарнизон был
настроен большевистски и не допустил бы самосуда. Или, если отправят в
"Кресты", ЦИК должен гарантировать, что Ленин не будет растерзан юнкерами
по дороге. И еще одно условие: Ленин предстанет перед гласным судом. Если
ЦИК готов взять на себя всю ответственность за сохранность жизни вождя
большевиков, то Анисимов вечером на автомобиле подъедет к условному месту
и, встретив Ленина, сам сопроводит его в тюрьму. "Даете абсолютные
гарантии? Но если что-нибудь случится с нашим Ильичей - перебьем вас
всех!.." Анисимов колебался. Серго видел, что меньшевика охватил страх. И
убедился: никаких гарантий тот дать не может. Не дождавшись его ответа,
заявил: "Нет, мы вам Ильича не дадим!" Ногин был согласен с Серго. Оба они
поспешили назад к Ленину, на квартиру рабочего Аллилуева, где Владимир
Ильич ждал их. Рассказали об итогах своего визита в Таврический. Серго
решительно заявил: "Вы должны немедленно покинуть Питер!" Готов был
сопровождать его. Чтобы охранники не выследили Ленина, если заприметили
самого его, пошел в ближнюю парикмахерскую и сказал: "Остригите наголо".
Глянул в зеркало: без буйной своей шевелюры он сразу сделался неузнаваемым.
Но когда вернулся к Аллилуевым, Владимира Ильича уже не было - он покинул
квартиру в сопровождении другого товарища.
Через день в редакции газет "Новая жизнь" и "Пролетарское дело" были
переданы письма Ленина, в которых Владимир Ильич объяснял мотивы, по
которым решил не отдавать себя в руки Милюковых и алексинских, в руки
разъяренных контрреволюционеров.
Спустя несколько дней Яков Михайлович Свердлов передал Серго задание
ЦК:
- Будете поддерживать связь Центрального Комитета с Ильичей. Доставите
наши последние документы, расскажете подробно о нынешнем положении и
получите у Ильича инструкции для нас и его статьи.
И рассказал о маршруте, назвал пароль. Первым пунктом на пути к
конспиративной квартире Владимира Ильича был дом рабочего-большевика
Николая Александровича Емельянова на станции Разлив в двух остановках от
Се-строрецка. Серго выехал вечерним поездом, чтобы добраться до Разлива
ночью - так было безопасней. Пакеты с документами ЦК спрятал на груди, под
рубахой.
В дороге, под ритмичные перестуки колес, снова вспомнилось, как
добирались они из Якутска до Питера. С каким настроением ехали! Казалось,
уже все, полная победа!.. Такая же легкая, как там, в бывшем краю ссылки.
Тогда, в начале марта, примчавшись на своих сивых-буланых с бубенцами
из Покровского в Якутск, он сразу же окунулся в круговорот, вместе с
Емельяном Ярославским, Клашей и Григорием Ивановичем Петровским начал
наводить революционные порядки. Тотчас объявили о свержении власти
губернатора. Барон фон Тизенгаузен попытался затребовать из Иркутска
военные подкрепления. Через товарища-большевика, служившего на почте,
телеграммы губернатора сразу стали известны. Большевики заявили, что
самоуправства свергнутых чиновников рухнувшего режима они не потерпят.
Собрали в клубе приказчиков митинг. Пришли, приехали ссыльнопоселенцы со
всей округи, рабочие, жители Якутска - еле-еле вместил клуб. Заявились при
полном параде, орденах и оружии губернатор и полицмейстер. Торжественно
заявили, что они тоже приветствуют революцию и свержение самодержавия "и в
знак этого добровольно сдают власть и оружие". Серго принял от барона
шпагу, а от жандарма-полицмейстера - шашку. Грянули аплодисменты. Их
сменила "Марсельеза".
Двадцать третьего мая вместе со всеми своими товарищами Серго первым
пароходом выехал из Якутска. Перед отъездом написал в альбоме, неизвестно
кем задуманном, названном "Память о Якутской политической ссылке": "Прощай,
страна изгнания, страна-родина. Да здравствует Великая Российская
Революция! Да здравствует Всемирная Революция! Да здравствует Социальная
Революция!"
Пароход сделал остановку в Покровском. Серго вместе с Емельяном,
Клашей и Григорием Ивановичем зашел за Знной в школу, прямо посреди урока:
"Собирайся, женушка! У нас час времени!" Прибежали в их дом. Мать
заплакала: "Дочь уезжает - камень в воду падает..." - "Не надо, мама, скоро
приедете к нам в Пптер!.."
Пароход тащился по Лене две недели. Ярославские ждали прибавления
семейства - Клаша была на последнем месяце беременности. "Не бойся, если
случится в пути - я приму!" - шутил Серго. Высадились, не доезжая Иркутска,
на пристани Качуги и оттуда - подводами, целым караваном, по душистой, в
разноцветье степи. Ночевки у полыхающих костров, песни. Счастливейшие,
беспечнейшие дни его жизни... Только в конце июня добрались они до
Петрограда.
С вокзала Петровский повез Серго и Зину к себе домой: у него они пока
и будут жить. Познакомил со своей женой Домной Федотовной. Как она их
обласкала!.. В тот же вечер Григорий Иванович и Серго отправились на
Широкую, на квартиру к Елизаровым - к Ленину.
Больше пяти лет не видел он Владимира Ильича. С Пражской
конференции...
И закружилось, завертелось: что пи день и час - встречи с давними
товарищами, заводы, казармы, митинги, заседания, совещания... Да, на
поверку оказалось все в тысячу раз сложней, чем представлялось в Якутске и
в сверкающей разнотравьем иркутской степи...
Дачный поезд прибыл в Разлив за полночь. Серго нашел дом Емельянова.
Но самого хозяина не было, открыла его жена. Серго назвал пароль. Она лишь
недоуменно пожала плечами. Тогда он прямо сказал: "Мне нужно увидеть вашего
гостя". Женщина замялась: "Не знаю... Никого у нас нет", - "Есть, есть!" -
"Нет, никто не гостюет". Что же делать? У него срочное задание ЦК. "А где
сам хозяин, Николай Александрович?" - "Не знаю". Этак и несколько суток
прождешь... Женщина уступила. Ушла в дальнюю комнату, вернулась с заспанным
мальчуганом лет десяти: "Сынок проводит вас к отцу".
Мальчуган росной высокой травой повел его из поселка через поле к
озеру. Показал на лодку, укрытую в осоке. Сел за весла. Они переправились
на другой берег. Серго решил, что Владимир Ильич живет на какой-нибудь
даче. Мальчуган бодро вышагивал по едва приметной тропинке. Наконец
остановился около скирды сена. Окликнул: "Папань!" Вышел неизвестно откуда
рослый мужчина. Серго назвал пароль. Услышал отзыв. После этого объяснил:
срочно нужно к Ленину. В этот момент опять же неизвестно откуда, словно
из-под земли, появился еще один человек. Подошел. Поздоровался. Серго
мельком взглянул на безбородое, безусое его лицо, подумал: "Еще проводник".
Тогда незнакомец хлопнул его по плечу: "Что, товарищ Серго, не узнаете?" -
и весело рассмеялся. Так - от души, весело, заразительно - умел смеяться
один Ильич...
Потом Серго не раз добирался сюда, за озеро, в шалаш, оборудованный
под скирдой сена на площадке, расчищенной от кустов, - в "зеленый кабинет",
как назвал свое обиталище сам Ленин. В этом "кабинете" мебелью служили ему
два чурбана. Один чурбан - это стол, другой - стул. Еду Владимир Ильич
готовил тут же, на костре. Потчевал и связного. Каша попахивала дымком. И
снова вспоминались Серго ночные костры в иркутской степи. И так же было
хорошо на душе. Если шел дождь, они забирались в шалаш, где шуршали
полевки.
Серго, как и другие связные, привозил Владимиру Ильичу все питерские
газеты, даже самые "черные". Ленин обсуждал последние новости, передавал
поручения в ЦК и ПК, письма, статьи. В этих статьях он определял будущую
судьбу революции и судьбу России. Он спокойно и обстоятельно исследовал
историческую взаимосвязь событий и политическое значение каждого из них в
ходе революционного процесса. И в беседах с Серго доказывал: нелепо
полагать, что массовые, периодически возникающие революционные кризисы
может вызвать искусственно какая-либо партия или организация; эти кризисы -
совокупность целого ряда экономических и политических факторов. Точно так
же и контрреволюционные выступления, движения справа не были, в конечном
счете, и не могут быть вызваны искусственно кадетами или монархистами. И
пусть не покажется парадоксальным, но от событий третьего-четвертого июля
партия большевиков гигантски выиграла, потому что в эти дни массы поняли и
увидели ее преданность и увидели измену эсеров и меньшевиков. Да, да!
Переусердствовав в клевете на партию пролетариата, надругавшись над
большевиками, "пересолив", кадеты и Керенский невольно помогли втянуть
массы в оценку большевизма. И пусть себе подленькая милюков-ская "Речь"
торжествующе возглашает, что "большевизм умер". Он жив! Не только жив, но и
набирает силы! Объективный показатель этого - и прилив в партию рабочих; и
то, что выборжцы бесстрашно укрыли у себя Центральный и городской комитеты;
и солидарный отклик во множестве городов и рабочих поселков по всей стране
- митинги протеста, демонстрации, забастовки; и подъем крестьянского
движения; и отклик в армии - отнюдь не такой, на какой рассчитывали кадеты,
меньшевики и эсеры. II наконец, не прерванная июльскими днями успешная
подготовка к очередному съезду партии.
Серго испытывал восхищение и изумление. Такой обычный, внешне ничем не
примечательный человек; а здесь на полянке у стога сена и вообще похож на
крестьянина-косаря... Но этот человек видит ток самой истории - ее главное
русло, водовороты, омуты, завихрения на отмелях и буруны на перекатах.
Видит неотвратимо упругий напор на самой стремнине. И безошибочно знает,
как вести по этому руслу огромный корабль - их партию!..
Серго приезжал сюда и в дни работы съезда. Ночами, когда завершались
очередные заседания. Но там, в залах заседаний, хоть Владимир Ильич и был
избран почетным председателем съезда и его участие чувствовалось в каждый
час работы, стол президиума без Ленина как бы осиротел.
На третий день работы съезда, двадцать седьмого июля, хоть и не было
это предусмотрено повесткой, снова возник вопрос - являться или не являться
Владимиру Ильичу на суд Временного правительства.
Председательствующий, Яков Михайлович Свердлов, объявил:
- Слово делегату от Петроградской организации товарищу Орджоникидзе.
Серго горячо изложил свою прежнюю точку зрения: ни в коем случае!
- Им нужно выхватить как можно больше вождей из рядов революционной
партии. Мы ни в коем случае не должны выдавать товарища Ленина. Из дела
Ленина хотят создать второе дело Бейлиса!..
Его поддержал Дзержинский.
- Я буду краток. Товарищ, который говорил передо мной, выявил и мою
точку зрения, - сказал Феликс Эдмун-дович. - Травля против Ленина - это
травля против всех нас, против партии, против революционной демократии. Мы
должны разъяснить нашим товарищам, что мы не доверяем Временному
правительству и буржуазии!
И съезд, хотя перед тем среди делегатов были разные мнения,
единогласно поддержал позицию Серго и Дзержинского против явки Владимира
Ильича на суд контрреволюции.
И вот Шестой съезд закончил работу. Он, связной ЦК, везет Владимиру
Ильичу пакет от Свердлова. И передаст устно решение Центрального Комитета.
Этим решением прервется связь Серго с Владимиром Ильичей... На сколько
дней, недель или месяцев?.. Во время одной из встреч, сообщая о новостях в
Питере, Серго ради шутки сказал: "На днях в районной думе Выборгской
стороны мы, несколько товарищей, поспорили о будущем революции. Один
сказал: "Вот увидите: Ленин в сентябре будет премьером!"..." К изумлению
Серго, Владимир Ильич кивнул: "Да, это так будет". Голос его был
серьезен... Этот разговор произошел еще до съезда. Теперь съезд взял курс
на вооруженное восстание. Нынче пятое августа. Неужели в
сентябре-октябре?.. В таком случае, связь прервется не так уж и надолго.
Но все равно это последняя его поездка в Разлив: Владимиру Ильичу
небезопасно оставаться далее в шалаше пастуха. Контрразведчики Керенского
начали обшаривать окрестности Петрограда. На "зеленый кабинет" могут
набрести и местные дачники. Центральный Комитет принял решение переправить
Ленина в Финляндию.
Об этом и должен сообщить Серго Владимиру Ильичу.


Глава четвертая
6 августа

1

Вчера вечером, точно за минуту до назначенного времени, Путко
остановился у солидного дома на Владимирском проспекте. По ковровой дорожке
взбежал в бельэтаж. Глянул на латунную табличку - и глазам своим не
поверил. Посмотрел на адрес, каллиграфически выведенный горским князем на
конверте. Все точно. На табличке, вправленной в лоснящуюся кожу двери,
значилось: "Павел Николаевич Милюков, профессор". Может быть, однофамилец
того Милюкова?..
Антон повернул узорное кольцо звонка. Представился горничной. Девушка
сделала книксен. Он протянул письмо. Служанка оставила его в прихожей, но
скоро вернулась и повела по мерцающему паркету мимо затворенных и открытых
дверей.
Двустворчатые двери в ярко освещенную залу были распахнуты. Антон
увидел щедрый, в вазах и бутылках, стол, группки стоящих и сидящих дам и
мужчин, а в центре - бледного, в рубахе с высоким жестким воротником
мужчину. Черты его лица были крупными, подбородок тяжел. Мужчина
декламировал:

Догорало восстанье,
Мы врагов одолеть не могли, -
И меня на страданье,
На мучительный стыд повели...

Путко решил, что и он приглашен сюда. Но горничная, оглянувшись,
качнула головкой в наколке и повела дальше по коридору.

Осудили, убили
Победители пленных бойцов,
А меня обнажили
Беспощадные руки врагов...

Стихи и звучащий, угасающий позади заунывный голос поэта показались
Антону знакомыми. Горничная подвела его к застекленной, светившейся неярким
зеленоватым пятном двери. И он вступил в обширный кабинет, по трем стенам
заставленный шкафами с книгами. Навстречу поднялся хозяин.
- Очень приятно, - протянул мягкую руку. - Павел Николаевич Милюков.
Он был невысок. Стекла пенсне увеличивали зрачки шафранного цвета.
Возвышенный лоб, умеренно выгнутые брови, спокойная пропорциональность
лица, суженного седой бородкой, знакомого по портретам в журналах и
газетах: вождя кадетов и недавнего министра иностранных дел Временного
правительства, собственной персоной!..
- Желаете коньяку, кофе, чаю? - осведомился Милюков.
- Лучше чаю.
- Подайте, Машенька, - бросил он и, легко, по-приятельски взяв гостя
под локоть, увлек в угол кабинета, в кресла под торшер.
- Судя по вашим наградам и повязке на голове, вы только что с фронта?
Превосходно. Мне бы очень хотелось получить сведения из первых рук.
Он был в стеганом шелковом шлафроке и располагался в кресле мягко,
уютно, как большой ухоженный кот.
- Простите, как вас величают по имени-отчеству?.. Владимирович?.. - он
на мгновение наморщил лоб. - Владимир Евгеньевич - ваш отец? Я так и
подумал. Достойная фамилия... Мы были в приятельских отношениях с вашим
покойным отцом. Выдающийся ученый! И такая трагическая смерть...
Антон нахмурился. Профессор уловил. Сделал паузу. Переменил тему:
- Хотелось бы узнать, как там, на фронте? Главное: как там относятся к
происходящему ныне в Питере?
- По-разному, - собираясь с мыслями, скупо ответил Путко, все еще не
понимая, чего ради подполковник из "Союза офицеров" направил его в этот
дом.
- Прежде всего отношение армии к большевизму и к Ленину, -
настойчиво-мягко уточнил профессор. - Как относятся нижние чины и младшие
офицеры?
- Почему именно младшие?
- Позиция старшего командного состава мне известна. Может быть, даже
лучше, чем вам... Это каста, воспитанная в строгих представлениях о долге и
чести. Даже неотвратимые февральские события почти все генералы и
штаб-офицеры поняли с трудом. А вот среди молодых...
Горничная уже вкатила столик с чаем и бисквитами.
- А вот среди молодых... Многие были произведены в офицеры из
университетов и институтов, а в учебных заведениях они не могли быть вне
политики, - профессор понимающе улыбнулся. - С одной стороны, это хорошо -
им по плечу разобраться в животрепещущих вопросах современности. Но с
другой - многие студенты были подвержены сильному социал-демократическому
влиянию. Так как обстоят дела сейчас, после июльских событий? Развеялись
иллюзии?
- Нет, - твердо сказал Антон. - Мало кто верил и верит, что большевики
- германские шпионы. Влияние идей Ленина все шире распространяется среди
солдат и затрагивает офицерский корпус. Вы правы - прежде всего молодежь,
младших офицеров.
Милюков по-своему понял решительность ответа собеседника:
- Вы молодец, Антон Владимирович, - вы трезво смотрите на вещи. Здесь,
в столице, многие убаюкивают себя... Преждевременно. Опасность возрождения
большевизма не ликвидирована. И конечное слово будет принадлежать армии.
"Вот оно что... Хочет получить ориентировку из первых рук..."
- А каково ваше отношение к Временному правительству? К
министру-председателю? - продолжил хозяин кабинета.
- Бессовестные болтуны. И самый большой болтун - Керенский.
- Вынужден с вами согласиться, мой юный друг. Александр Федорович, к
огорчению, как флюгер. Откуда ветер дует... - Он помолчал, допил чай,
неторопливо, со вкусом раскурил трубку, предупредительно раскрыв перед
гостем шкатулку с сигарами, сигаретами и папиросами. И как бы между прочим,
без понуждения, спросил: - А как относится армия к фигуре главковерха
Корнилова?
- До бога высоко, до главковерха далеко... - позволил себе пошутить
Антон. - По совести говоря, не знаю.
- Не беда. Время все поставит на свои места. - Милюков мягко
улыбнулся. - Когда пробьет час.
Антону почудилась в этих словах перефразировка "дня икс", упомянутого
горским князем.
- Что вы хотите этим сказать, профессор?
Павел Николаевич не спешил с ответом. Пососал трубку. Не отрывая
мундштука от губ, выпустил ароматный дым. Из-за неплотно прикрытой двери
донеслось:
Дни безумия злого Сосчитал уж стремительный Рок, И восстанья иного
Пламенеющий день недалек...
Профессор отнял от губ трубку:
- У супруги сегодня день салона... - голос его был снисходителен.
Из залы донеслись аплодисменты.
- А стихи действительно превосходны. Как предзна-менье. Ведь Федя
написал их не сегодня - год назад... - Милюков вздохнул. - Год - а как все
изменилось, и грядет уже новый, "пламенеющий день". - Он снова пососал
мундштук. - Лютер говорил: ум человеческий подобен пьянице - поддержи его с
одной стороны, он свалится на другую... Да, продолжает шататься из стороны
в сторону род людской, обманываемый, но не теряющий веры в возможность
достижения желанной цели. От времен Древней Индии, Египта, Ассиро-Вавилонии
и Иудеи жрецы занимались гаданием, пытались раскрыть смысл прошедшего и
предугадать таинственное будущее. Да и нынче - только объявится
прорицатель, как все к нему валом валят.
- О ком вы говорите?
- Если позволите, и о себе. Хотя признаюсь вам, дорогой друг: не
обладаю магическим даром. Не могу, подобно пифиям, подчинять
сверхъестественные силы и вызывать знамения. - Он пыхнул благоуханным
дымком. - Зато знаю, чего хочу и чего не хочу.
Антон понял: если он рассчитывает что-то разузнать, должен набраться
терпения. Разглагольствовать - в манере профессора. Этой манере
соответствовал и его голос, обширный и бархатистый.
- Так чего же вы хотите, Павел Николаевич?
- Надеюсь, того же, чего и вы: укрепления могущества и славы России.
- Готов подписаться под этими словами. Но что вы подразумеваете за
ними?
Милюков опять повел издалека:
- И мы и большевики боролись против царизма. Различными методами. Но
добивались и добились одной конечной цели: самодержавие рухнуло... А далее?
Увеличилась или уменьшилась после Февраля сумма добра и зла в отечестве?..
Мы, партия народной свободы, мы, конституционные демократы, хотели и хотим
объединить вес классы, все слои общества в едином спасительном гражданском
порыве самоотвержения и подвига!
- А чего вы не хотите, профессор? Павел Николаевич оставался верен
себе:
- Наша революция началась как общенародная. Но очень скоро она
оказалась похожей на поезд, которому стрелочник неправильно перевел стрелку
- направил в тупик. Этот тупик - классовая борьба. При классовой борьбе
развиваются наихудшие качества населения: корысть, зависть, трусость,
презрение к общенациональному... Между тем каждому должно быть ясно, что в
России нет ни одного класса, который на своих плечах мог бы вынести всю
тяжесть свершенного и на обломках деспотии создать новые формы общественной
жизни.
- А пролетариат?
- Вот-вот! - обрадовался профессор, снова по-своему поняв Антона. - Вы
мне подсказываете догмат большевиков. Теперь, слава богу, уже почти для
всех становится очевидным то, что мы знали всегда: российский пролетариат
не обладает государственным разумом. Да и откуда было набраться его?
Единственный свет, который был доступен так называемому революционному
пролетариату и его партии, - это сумеречный свет подполья. А вы знаете:
свет, проникающий в узкую щель, создает оптический обман, искажает все
пропорции... Мы, кадеты, вели борьбу легально, при нормальном освещении. И
у нас нет аберрации зрения. И неужели мы, образованные и эрудированные
люди, уступим право государственного мышления каким-то фабричным с их
двумя-тремя классами церковноприходского?.. Абсурд! И еще один догмат
большевиков и их лидера Ленина: революция - для пролетариата. Вот этого мы
тоже не хотим. Наоборот, мы хотим, чтобы пролетариат служил для нашей
революции.
Он добродушно сквозь линзы пенсне посмотрел на офицера:
- С вами очень приятно беседовать. Вы умный человек и понимаете самую
суть. Жаль... - он показал трубкой на повязку. - Подлечитесь - и снова на
фронт?
- Царапина. Нет, я командирован в Москву. На какое-то совещание.
- На Государственное совещание? - встрепенулся Павел Николаевич. И
спова в его топе Антон уловил нечто общее с тоном князя.
- Это совершенно меняет дело! Я тоже там буду... А вы не могли бы
выехать в Москву несколько раньше?
- Зачем?
- Понимаю: фронтовику отказаться от соблазнов столицы... Но мы,
общественные деятели, решили накануне Государственного совещания провести
свое. В узком кругу. Для выработки неких важных намерений. Я, как один из
организаторов, с удовольствием пригласил бы вас. Как представителя
достойнейшей части молодых офицеров-фронтовиков.
- Благодарю... Большая для меня честь... Однако... Антон понял: вот
оно! Как в детской игре: "холодно, холодно..." и вдруг сразу - "горячо!".
Но не следует выказывать явную радость.
- Если все же надумаете, ждем вас восьмого августа поутру в особняке
Рябушинского на Спиридоновке. Вы Москву знаете?..
Вот теперь ему было с чем спешить на Фурштадтскую. В голове звучала
последняя фраза стихотворения Соллогуба: "И восстанья иного пламенеющий
день недалек..."
На Фурштадтской он Дзержинского не застал. В квартире ЦК был Василий.
Путко подробно рассказал о всех встречах дня.
- Ну что ж, по-моему, первая твоя разведка боем прошла оч-чень удачно.
Нового для нас не чересчур много, не возносись, однако предложение Милюкова
заблаговременно отправиться в Москву... Вот это стоит хорошенько
обмозговать. Вчера Центральный Комитет обсуждал наше отношение к
московскому совещанию. Сегодня вечером разговор будет продолжен...
Зазвонил телефон. Василий снял трубку. Отдал какие-то распоряжения.
Вернулся к прерванному разговору:
- А как держался Милюков? Эдаким тургеневским барином?.. Я его хорошо
знаю: Павел Николаевич читал нам в университете лекции по истории.
Интересные были лекции. Эрудит!
Продекламировал:

Роскошь, бархат и портьеры,
Много серебра,
Снимки Ниццы и Ривьеры,
Бронзовые бра...
Русских классиков творенья,
Теплый кабинет...
Тут не может быть сомненья, -
Ясно: вот кадет!

- Точно! - рассмеялся Антон, вспомнив столик под торшером.
- Это я еще в шестом году в каком-то сатирическом журнальчике вычитал,
запомнилось, - отозвался Василий. И тут же с шутливого тона перешел на
серьезный: - Да, кадеты трусливы именно потому, что привыкли к "теплым
кабинетам", "бархату и портьерам", привыкли загребать жар чужими руками. Но
тем они и опасны! Они стоят за спиной всех заговоров против революции. Это