Понизовский В М. Заговор генералов

- Прошу меня извинить, мсье Савинков, - сказал недавно генерал Жаннен,
- но в данный момент русская армия являет собой инструмент войны самого
ничтожного качества.
Временное правительство направило в Париж своего комиссара, и теперь
он уведомлял Терещенко (копия - управляющему военмином), что Пуанкаре и
Рибо спрашивают, "когда же наконец Россия перейдет от слов к делу и есть ли
в России кто-либо с твердой рукой, который был бы готов начать насаждение
порядка". Наверное, только Савинков понимал, кому именно прежде всего
адресован этот упрек.
Не столь дружеские, но вполне доверительные отношения были у него и с
дипломатами других "братских" государств. Главой дипломатического корпуса в
Петрограде считался чрезвычайный и полномочный посол Великобритании сэр
Джордж Быокенен. Он и задавал тон. У англичан конечно же свои собственные
интересы в России. Немалое значение имели родственные связи двух дворов -
Георга V и Николая II, - и российское золото, переправленное в стальные
сейфы банков Сити, и имперские интересы островной державы на Балканах, в
Персии, Турции и далее вдоль границ России на восток. Не говоря уже о
собственно военных интересах, блюсти кои было заботой атташе генерала
Нокса, его помощника полковника Торн-чилла и сонма их сотрудников.
В последние недели на дипломатической арене Петрограда появился у
Быокенена соперник - посол Северо-Американских Соединенных Штатов Дэвид
Р.-Френсис. Собственно, он и ранее обретался в русской столице, будучи
аккредитованным при дворе царя. Но с самого начала мировой войны Америка
соблюдала нейтралитет, хладнокровно наблюдая за кровавой бойней,
происходившей на другой стороне "пруда", как непочтительно и фамильярно
называли янки Атлантический океан. Хладнокровие, а главное - деловитость,
возможность заключать торговые сделки и с теми, и с другими, и с
нейтралами, оказавшимися между воюющими державами, позволили Штатам
обогатиться за счет и тех, и других, и третьих. А заодно и выступить в роли
посредника-миротворца. Но вот, на тридцать третьем месяце войны, хорошенько
взвесив все шансы, и главное - открывающиеся возможности в послевоенной
Европе, истоптапной солдатскими сапогами и вспоротой снарядами, президент
САСШ Вудро Вильсон подписал резолюцию конгресса об объявлении войны. На
стороне Антанты - против Германии. Это произошло двадцать пятого марта
нынешнего, семнадцатого года, когда над двадцатью миллионами европейцев уже
поднялись деревянные кресты. "Исход войны решит последний брошенный на поле
битвы миллион свежих войск! Этот миллион нынешним летом даст нам
Америка!.." Пока же президент направил к европейским берегам лишь несколько
кораблей. Не для активных действий, а для демонстрации флага. Но зато начал
щедро ссужать союзникам доллары.
В июне все стены в центре Питера вдруг облепили плакаты. Глянцевитые,
броские, они возглашали: "Привет брату-демократу!", "Товарищи-демократы:
Иван и дядя Сэм". И еще более определенно: "Миллиардная ставка дяди Сэма на
карту мира!" На одном плакате была изображена декольтированная красотка на
манер французской Марианны, но обернутая в звездно-полосатый американский
флаг и с мечом, протянутым зрителю; на другом - седобородый дядюшка во
фраке и цилиндре (полосы и звезды) пожимал руку русскому парню в
косоворотке, а между ними, на заднем плане, маячила статуя Свободы; третий
же с прямолинейным юмором изображал игру в карты на карте мира. Сидели
немецкий офицер в остроконечной каске, австриец, француженка, русский, а
поверх их голов дядюшка в цилиндре бросал на стол-карту мешок с надписью:
"Миллиард". Ветер и дождь еще не обтрепали плакаты, как в Питер прибыла из
Нового Света представительная делегация, официально названная "американской
чрезвычайной миссией". Возглавлял ее сенатор Элиа Рут, один из лидеров
республиканской партии. Среди членов миссии были миллионеры - промышленники
и банкиры, - представители "социалистических, рабочих и молодежных,
организаций" и даже начальник генерального штаба армии САСШ генерал Хью
Скотт, начальник управления военно-морских верфей адмирал Джеймс Гленнон со
свитой офицеров.
В распоряжение миссии Рута Временное правительство предоставило один
из бывших императорских поездов, а местом почетной резиденции определило
Зимний дворец (в ту пору Керенский там еще не обитал). Американцы провели
множество официальных и неофициальных встреч с Временным правительством в
целом и кое с кем из министров в отдельности; принимали у себя и были
приглашаемы Родзянкой и деловыми людьми его калибра; побывали в Москве;
генералы и офицеры выезжали в Ставку, на фронты, на Балтийский и
Черноморский флоты; выступали перед представителями прессы с заявлениями и
ответами на вопросы интервьюеров. Это был размах!.. Можно лишь завидовать и
поучиться.
Никакого секрета из целей своего путешествия янки не делали: "Мы
готовы обсудить лучшие способы и пути к наиболее эффективному продолжению
войны - раз. Помешать крайним элементам в России осуществить любой план,
который подорвал бы силы союзных держав - два. Изучить возможности вложения
американских капиталов в российскую экономику - три". Каждую из своих задач
миссионеры уточняли по ходу дела. Сенатор Рут, выступая в столичной
торговой палате, заявил: "Не проявляйте слабости в отношении улиц
Петрограда". В интервью "Биржевым ведомостям" сказал:
- Единственным подводным камнем, который мне кажется серьезным,
является несколько замедленный темп воссоздания новой власти вместо ушедшей
старой. Между тем новая сильная власть необходима.
С российскими предпринимателями и министрами бизнесмены согласовали
проекты горнорудных концессий в Сибири и на Урале, нефти - на северном
Сахалине, золотоносных районов - на Алтае, торфа и угля - в центральной
России, земельных угодий - в южной, а также закупки ряда железнодорожных
магистралей и совместной эксплуатации Великого Сибирского пути. Казалось,
янки уже видели Россию своей Панамой или, в лучшем случае,
звездочкой-штатом на полосатом флаге, если, конечно, Россия удостоится
такой чести.
Не для всеобщего сведения, но в кругу лидеров, к коим Савинков
оказался причисленным уже и тогда, Рут объявил, что американский конгресс
вотировал остальному миру семимиллиардный заем, из общей суммы которого три
миллиарда предназначены союзникам по Антанте, в том числе и России, но
Россия может не получить свою долю, если будет продолжаться левая
пропаганда сепаратного мира.
- Если же новое правительство установит порядок и успешно продолжит
войну, то нельзя будет оценить то чувство восторженной дружбы к России,
которое родится в Америке и откроет огромные возможности для ее развития
после войны! - с пафосом закончил энергичный сенатор.
Возразить никто не осмелился. И, уже покидая Петроград, Рут, даже
внешне похожий на улыбчивого "дядю Сэма", суммировал:
- Мы уезжаем обнадеженные, радостные и счастливые!
Миссия отбыла на родину через Владивосток. Все дальнейшее было
возложено на посла Дэвида Френсиса. В последние недели Савинкову доводилось
видеться с ним часто.
Подобно французскому, английскому и американскому послам, свои
собственные интересы имели в отношении России и итальянский, и японский, и
все прочие дипломатические представители союзных держав. Однако было в их
позициях и много общего. Именно это общее Савинков решил учитывать прежде
всего. Общее, иными словами - объединенный фронт западных "сестер" по
отношению к "родной, кровной восточной сестре", сводилось к следующему:
первое - Временное правительство устраивает их больше, чем правительство
Николая II. Почему? Потому что при дворе царя была сильна германофильская
партия и имелись многочисленные свидетельства, что императрица Александра
Федоровна, урожденная Аликс-Виктория-Елена-Луиза-Беатрисса, принцесса
Гессен-Дармштадтская, дочь чистокровного немца, великого герцога
Гессенского, хотя детство провела при английском дворе, свои симпатии
отдавала земле отца и, став императрицей России, всемерно добивалась
усиления влияния соотечественников в Петербурге. Была ли она шпионкой в
полном смысле слова - это еще предстояло доказать истории, но то, что ее
тайные эмиссары встречались с эмиссарами Вильгельма в столицах нейтральных
государств, бесспорно. Императрица устремляла Россию к сепаратному миру с
Германией во имя победы Вильгельма над союзниками по Антанте. Теперь же во
Временном правительстве всех составов не было ни одного германофила, и
каждый из членов кабинета: от князя Львова до самых "левых" - министра
труда меньшевика Скобелева и министра почт и телеграфа меньшевика Церетели,
- стоял за продолжение войны против Германии "до победного конца".
Второе - отношение к Советам рабочих и солдатских депутатов. Хотя
большинство членов Совдепов - от ВЦИК до местных - поддерживали политику
эсеров и меньшевиков и тоже высказывались за продолжение войны, однако в
каждом Совдепе оказались вкрапленными и крайне левые элементы - большевики,
провозглашавшие немедленный мир "без аннексий и контрибуций", "Пролетарии
всех стран, соединяйтесь!" и прочие лозунги, вносящие смуту в солдатские
головы. К тому же на совести Петроградского Совдепа "Приказ Э 1", который,
по общему убеждению союзников, "деморализовал российскую армию". Отсюда
вытекало отрицательное отношение "сестер" к Советам - как к скандальным
внебрачным отпрыскам в благородном семействе да еще и претендующим на
равную долю прав и имуществ с законнорожденной наследницей. Слава богу, в
последнее время ВЦИК-бастард угомонился. Но многовековая история каждой из
"сестер" давала немало примеров возрождения у такого рода родственничков
алчных вожделений. Посему само понятие "Совет" надлежало вычеркнуть из
благопристойного "семейного" лексикона.
И наконец, третье - и самое главное, огромное, восклицательное, без
малейших разнотолков принятое ими всеми, - это большевизм. "Коммунисты",
"марксисты", "социалисты-интернационалисты", "левые циммервальд-цы",
"пораженцы" - в какой бы стране и как бы их ни называли, но все они
олицетворялись в образе одного человека - Владимира Ильича Ульянова-Ленина.
Это он поднял всю Россию на дыбы!..
Подобно "голубым полковникам" в неосмотрительно разогнанных
департаменте полиции и корпусе жандармов, в столицах западных стран сразу
оценили истинную силу его идей. Именно во Франции и Англии первыми
всполошились, когда узнали, что Ульянов-Ленин решил как можно скорее
вернуться из Швейцарии в Россию. Приставили филеров. Приготовились: пусть
только ступит его нога!.. Предупредили князя Львова: "Ленин - хороший
организатор и крайне опасный человек". Но Ленин разрушил все замыслы,
вернувшись через Германию. На другой же день после его приезда в Петроград
Морис Палеолог отметил:
- Приезд Ленина представляется мне самым опасным испытанием, которому
может подвергнуться русская революция.
Каким провидцем был француз!.. В июльские дни дипломатические
представители "сестер" решительней всего настаивали на расправе именно с
лидером большевиков.
- Настал психологический момент для нанесения окончательного и
сокрушительного удара! - сказал сэр Бьюкенен.
- Необходимо арестовать Ленина, обвинить в государственной измене и
заранее предопределить приговор! - вторили англичанину сначала сенатор Рут,
а затем и посол Френсис.
Их крайнее неудовольствие, по заявлению сэра Быоке-нена, вызвало то,
что министр-председатель "не сумел надлежащим образом воспользоваться
своими полномочиями, разыскать и арестовать Ленина, применить к нему те же
самые меры, какие были применены к его единомышленникам на фронте".
Итак: Временное правительство - Совдепы - Ленин... Генеральные
направления политики союзников вполне согласовывались с концепцией самого
Савинкова. Но для определения собственной стратегии ему надо было
разобраться еще и в кой-каких нюансах. Один из них - трансформация
отношения представителей Антанты к "любовнику революции".
В мае, перед своим возвращением в Париж, Морис Па-леолог за чашкой
кофе сказал Савинкову, как бы инструктируя его на будущее:
- Мсье Керенский более всего соответствует моменту: будучи лишь
министром юстиции, он действует как настоящий глава правительства. Как и
мой коллега сэр Бьюкенен, я полагаю, что хотя лично он и не вполне
симпатичен, но импонирует нам тем, что жаждет удержать Россию в войне и
обуздать крайних левых. Остальные члены российского кабинета, к величайшему
нашему сожалению, плачевно слабы.
Этот разговор состоялся более двух месяцев назад. А буквально вчера из
уст преемника Палеолога, нового своего друга-наставника мсье Нуланса,
Савинков услышал нечто противоположное:
- Керенский выдохся. Ситуация в России требует более сильного
человека. - И тоже сослался на дуайена дип-корпуса: - Сэр Бьюкенен
солидарен со мною. "Керенский почти сыграл свою роль" - вот дословно мнение
посла Великобритании.
Это и было сегодня для Савинкова самым важным. Он почувствовал: руки у
него развязаны. С младых лет он любил в часы досуга решать кроссворды.
Благодаря им исподволь накапливалась энциклопедичность знаний,
тренировалась память, вырабатывались последовательность и настойчивость.
Казалось бы, мелочь - прямоугольная фигура, по чьей-то прихоти
разграфленная на маленькие квадратики. Угадать несколько закодированных
понятий вразброд - легче легкого. А последовательно - с первого до
последнего номера по горизонтали, а затем с первого до последнего по
вертикали? Вот тут и полистаешь словари, справочники, пошевелишь мозгами!..
Борис Викторович приучил себя: должен разгадать от аза до ижицы. В
сегодняшней замысловатой фигуре кроссворда оставалась одна незаполненная
горизонталь, перекрещивающаяся двумя уже обозначенными вертикальными - семь
квадратиков, в которые вписывалось имя: "Сомерсет". Вильям Сомерсет Моэм.
Соединяющий имена Бьюкенена и Френсиса. "Скажи, с какою вестью пожаловал ты
к нам?.." Это кажется, Сусанин спрашивает у Сабинина. А Сабинин отвечает:
"Эх, ребята! Без похмелья нет в Руси пиров честных! И не едет без веселья к
шумной свадебке жених!.."
В почте, с утра ожидавшей разбора, оказался удлиненный розовый конверт
- такой могла прислать только женщина. Надрезав его, Савинков убедился, что
не ошибся. А пробежав округлые строчки, обрадовался, как доброму знамению:
Сашенька Короткова уведомляла, что папочка ее отбыл в Москву для участия в
каком-то собрании "как реликт российской свободы", а тем часом в Питер
прибыл знаменитый английский писатель, давний ее знакомый Вилли Моэм - и
она, желая познакомить Вилли с самыми замечательными соотечественниками,
приглашает посему завтра на обед "милого Бобби", где и представит его
"очаровательному Вилли".
Борис Викторович рассмеялся и даже напел голосом Антониды:
Ряженая ждет!
Праздник у ворот!
Ждет венец, и пир веселый ждот!..
Когда он слушал эту оперу?.. Небось лет двадцать назад... Точно.
Сидели на галерке вместе с Ваней Каляевым. А Сусанина пел Шаляпин. Теперь
же вдруг всплыло. Вот так и при разгадывании кроссворда: ищешь, ищешь,
перетряхиваешь все книги в библиотеке мозга - и вдруг само выскочит. И
точнехонько, буковка к буковке, уместится в пустые квадраты. "Страха не
страшусь, смерти не боюсь, лягу за царя, за Русь!.." Как они тогда
бесновались на галерке! Чуть не вывалились в партер, на лысины...


Глава двенадцатая
14 августа

1

Антон понимал: Московское совещание-представление вступало в свою
кульминацию. Свидетельствами тому были и вчерашняя встреча генерала
Корнилова, и слова Костырева-Карачинского, и беседа с Милюковым утром в
"Национале"... Но главное, конечно, - последний разговор с товарищами из
Московского комитета.
Большевики внимательно следили за событиями, давали свою оценку
каждому повороту их и принимали необходимые меры. Ногин, Землячка,
Ярославский, Скворцов-Степанов, Пятницкий пришли к общему убеждению: ныне
провозглашение военного диктатора не состоится. А если все же Рябушинский,
Милюков и генералы решатся на этот шаг, они жестоко поплатятся: подавляющее
большинство войск Московского гарнизона и пролетариат города - против
генеральской диктатуры.
- И все же на "авось" да "небось" полагаться не будем, - сказал
Пятницкий. - Договорились с железнодорожниками: если заговорщики попытаются
двинуть к Москве казаков, движение будет перекрыто. Двенадцатого мы
добились даже большего, чем просто показали участникам сборища в Большом
театре нашу силу, - сами рабочие, три дня назад еще поддерживавшие эсеров и
меньшевиков, теперь прозрели, поняли, куда ведут их Чхеидзе и Церетели.
Поняли и эсеро-меныпевистские депутаты Московского Совдепа - не все,
конечно, но многие. Поэтому сегодня по нашему предложению удалось создать
объединенный Временный революционный комитет. В него вошли два большевика,
два меньшевика, два эсера и один представитель от штаба округа. ВРК
законспирирован. Но если контрреволюционеры все же объявят диктатора,
комитет возглавит действия и от своего имени издаст приказ об аресте
главаря путчистов.
- Надо ли было объединяться с эсерами и меньшевиками даже во Временном
комитете? - высказал сомнение Антон. - Не посеет ли это иллюзии у рабочих,
что отныне большевики и соглашатели выступают единым фронтом?
- Эту возможность мы учитывали, - отозвалась Землячка. - Мы направили
товарища в Питер, чтобы поставить в известность о своем решении ЦК. Думаю,
если такие иллюзии и возникнут, мы сумеем быстро их рассеять: и в ВРК мы
заявили, что наши контакты с эсерами, меньшевиками и прочими имеют только
информационный характер, а действовать мы будем так, как сами сочтем
необходимым.
- Но сегодня электрический свет дан, вода по трубам пошла, рестораны
открыты, трамваи звенят, - не мог полностью разделить энтузиазма московских
товарищей Пут-ко. - Значит, забастовка...
- Да, мы так и решили: забастовка будет однодневной, - сказал Емельян
Ярославский. - Она - предупреждение, грозное предостережение силам
контрреволюции. К тому же воскресенье - и все равно большинство предприятий
не работает. Но надеюсь, в Большом театре увидели: пролетариат Москвы пошел
за нами!..
Вчера Большой театр пустовал, заседания шли по фракциям. Члены Думы
всех созывов собрались под председательством Родзянки в аудиториях
Московского университета. Театр Зимина был предоставлен "левым" - эсерам и
меньшевикам. Много пришло и военных. Антон попал как раз на выступление
Церетели:
- Революционная демократия не должна отказываться от соглашения с
буржуазией. Но, идя на это соглашение, она должна строго и точно определить
свою линию поведения!..
Уловил господин меньшевик и решил перестроиться на ходу?.. И снова
Путко подумал: правы ли московские товарищи, решившие вступить в блок,
пусть даже и временный, со сторонниками этого господина?..
Все это было вчера. А сегодня, четырнадцатого, в понедельник, ротозеи
снова заполнили площадь Большого театра и вокруг здания тройная цепь
охраны.
В фойе чувствовалась нервозность. Делегаты сбились в группки,
шушукаются. На всех переходах топчутся юнкера с винтовками и тяжелыми
патронташами. Сегодня караулы от другого, Михайловского училища.
Костырева-Карачинского не видно.
Прокатился звонок, созывая делегатов в зал. Антон прошел в офицерскую
ложу.
Сцена была уже заполнена. В центре стола восседал Керенский. Антон
усмехнулся, вспомнив, как позавчера, после перерыва, когда записка офицеров
дошла до президиума, юных адъютантов в аксельбантах будто ветром сдуло.
"При трупе!.."
Министр-председатель позвонил в колокольчик. Предоставил слово
Гучкову, военно-морскому министру в первом составе Временного
правительства.
Гучков выступил весьма язвительно:
- Эта власть - тень власти, подчас появляющаяся со всеми подлинными и
помпезными ее атрибутами, с ее жестикуляцией, терминологией и интонациями,
от которых мы как будто стали отвыкать, и тем трагичнее этот контраст между
жизненной необходимостью создания подлинно твердой, истинно государственной
власти и между судорожными поисками и страстной тоской по власти!..
Керенский ерзал. Но слова Гучкова особенного впечатления не
производили. Ждали иного. Партер, амфитеатр, ложи до самой галерки были
наполнены гулом.
И тут - как шквальный ветер. Порыв. Тишина. Снова порыв - на сцене,
справа, у трибуны, появился невысокий узкоплечий человек в генеральском
мундире. Два Георгиевских креста на френче.
Министр-председатель встал:
- Граждане делегаты Государственного совещания! Господа! Временное
правительство позавчера обрисовало общее положение армии и те мероприятия,
которые намечены и будут проведены в жизнь. Вместе с тем мы признали
необходимым вызвать, - он сделал ударение на последнем слове, даже повторил
его, - вызвать верховного главнокомандующего и предложить ему изложить
перед настоящим собранием положение на фронте и состояние армии. Ваше
слово, генерал!
Керенский повел рукой в сторону Корнилова.
Генерал направился к трибуне.
И тут как прорвало: вся правая часть партера, офицерские и
генеральские, дипломатические и гостевые ложи громыхнули аплодисментами,
вскочили. Разразилась овация. Но вся левая половина партера - делегаты
Совдепов и армейских комитетов, солдаты - осталась сидеть, и из этих рядов
не раздалось ни одного хлопка. Подхлестнутая этим молчанием, правая часть
ликовала. Доносилось: "Да здравствует генерал Корнилов!.. Слава
главковерху!.."
Овация продолжалась несколько минут. Едва она начала спадать, как из
офицерской, соседней с Путко ложи раздалось на весь театр, командно-громко:
- Солдаты, встать!
Зеленые гимнастерки внизу не пошевелились.
- Солдаты, встать! Изменники, хамы! Снизу, от гимнастерок,
послышалось:
- Холопы!
Ложи будто взбесились:
- Это не солдаты! Встаньте!.. Изменники!.. Керенский в исступлении
тряс колокольчиком. Наконец ему удалось утихомирить страсти:
- Я предлагаю собранию сохранять спокойствие и выслушать первого
солдата Временного правительства с долженствующим к нему уважением и
уважением к Временному правительству!
Зал замолк. Антону сверху было видно: Корнилов, не спеша поднявшись на
трибуну, достал листки и положил их перед собой.
Взял первый лист, приподнял к глазам:
- Господа! Как верховный главнокомандующий, я приветствую Временное
правительство, приветствую все Государственное совещание от лица
действующей армии.
Голос его звучал размеренно и четко, слова вылетали отрывистые:
- Я был бы счастлив добавить, что я приветствую вас от лица тех армий,
которые там, на границах, стоят твердой непоколебимой стеной, защищая
русскую территорию, достоинство и честь России, но с глубокой скорбью я
должен добавить и открыто заявить, что у меня нет уверенности, что русская
армия исполнит без колебания свой долг перед родиной.
В зале повисла тяжелая тишина.

2

Генерал Корнилов не видел зала. Не воспринимал рева и клекота одной ее
половины и мертвой тишины - другой. Его не возбуждали ни величественность
момента, ни торжественный блеск позолоты и хрусталя. Он внутренне клокотал
от ярости и лишь силой воли не давал этой ярости прорваться наружу -
разносным ли ударом кулака по кафедре или полновесной, матерной бранью. А
стоили все эти скопом и того и другого!..
Вчера, ступив на московскую землю, он чувствовал себя триумфатором.
Чувствовал и в час проезда от вокзала к Кремлю, и в момент
коленопреклонения перед Иверской. И по возвращении, когда начал принимать в
своем вагоне посетителей.
Но вот тут как раз и началось. Нет, осечка произошла не на Каледине:
атаман остался верен своему слову. От имени всего казачества, всех
двенадцати войсковых округов, подтвердил, что поддерживает главковерха
полностью и во всем. Однако уже в разговоре с Алексеевым Корнилов
почувствовал: старый генерал начинает крутить. Понять штабиста можно:
завидует такому быстрому возвышению бывшего своего подчиненного, еще год
назад одного из сотен неизвестных командиров. Тогда Корнилов предложил
прямо: не желает ли Алексеев стать военным диктатором?
- Нет, Лавр Георгиевич, - ответил тот, - я стар и не подхожу для
руководства насильственным переворотом. Руководящая роль могла бы
принадлежать вам. - И добавил: - Хочу между тем сообщить, что
министр-председатель усиленно ищет вам замену и даже предлагал мне пост
главковерха, так что время хотя еще и не настало, но уже на исходе.
- Почему не настало?
- Я солдат, а не политик, выслушайте мнение более осведомленных.
Объявившийся за ним следом Пуришкевич дергался, взмахивал руками, на
руке взблескивала браслетка, кричал:
- Россия исстрадалась по твердой власти! Нынешнее правительство - это
сонм двенадцати спящих дев!.. Я живу мыслью сейчас только об одном! Надо
бить в набат с колокольни Ивана Великого!..