Понизовский В М. Заговор генералов

главе вооруженных сил союзной армии, и выражал надежду, что новый
главковерх предпримет необходимые усилия к установлению в дружественной
России прочной власти.
- Я знаком с содержанием письма, - сказал Аладьин, когда генерал
кончил читать. - Сэр Мильнер говорит не только от своего имени, но и от
имени премьер-министра Ллойд-Джорджа и всего правительства короля Георга.
Более того, он выражает надежды и пожелания других союзников России по
Антанте.
- Что это должно означать? - Корнилов не понимал дипломатических
витиеватостей.
- Союзники считают, что вы, Лавр Георгиевич, - единственный сильный
человек. Если вы укрепите свое положение в армии и государстве, то вы
станете господином положения. Союзники готовы оказать вам, ваше
высокопревосходительство, всемерное содействие в этом.
Вот оно что!.. Атмосфера беседы менялась. Выходит, что его, Корнилова,
поддерживают и правительства стран Антанты.
- Извините, Александр... Алексей Федорович, так? - генерал посмотрел
на гостя с приязнью. - В чем конкретно может выражаться их содействие?
- Возможности разнообразны и обширны. Ну, скажем, дипломатические...
экономические... Не исключены и военные. Само собой разумеется,
финансовые... Мне еще нужно осмотреться и все взвесить.
Его лицо приняло глубокомысленное выражение, а глаза вовсе спрятались
в мешки-норы. "Сам бог мне тебя послал".
- А пока я бы осмелился посоветовать вам сделать жест по отношению к
английским военнослужащим, причисленным к российской армии. Если я не
ошибаюсь, в вашем распоряжении находится британский бронеотряд?
- Да. В моем личном распоряжении.
- Не пожелали бы вы наградить наиболее достойных Георгиевскими
крестами и медалями?.. Этот отряд нам еще пригодится. Сам же указ о
награждении будет воспринят в Великобритании как подтверждение, что я
вступил с вами в полный дружеский контакт.
- Согласен. Представлю к наградам. За особые заслуги.
У отряда британских бронеавтомобилистов действительно были особые
заслуги: в дни отступления в июле они расстреливали отходящие русские
подразделения.
- Список уже готов, - Аладыш выложил на стол главковерха лист,
испещренный фамилиями и званиями англичан.
"Однако!.." Корнилову на мгновение показалось, что его всасывает в
какую-то воронку. Но в следующую секунду подумал: "Братья-союзники играют
мне на руку". Правда, было нечто странное в однозначности предложений
эмиссара англичан и его собственного ординарца: лишь вчера Завойко, поведя
разговор, какие части наиболее преданны Ставке, предложил наградить
всадников Текинского конного полка - из них состояла личная охрана
главковерха. Текинцы не видывали передовой, и награждать их было не за что.
Ординарец нашел формулу: "За разновременно проявленные подвиги в текущей
кампании". И тоже: "Они нам скоро пригодятся". Значит, идея носится в
воздухе?..
До поры генералу не дано было понять, что его ординарец отнюдь не так
простодушен, как представлялось по внешности, и что совсем не случайно
оказался он в самом ближайшем окружении верховного главнокомандующего, стал
его первейшим советником.
Стоило бы Корнилову проявить больше интереса, он не без удивления
узнал бы, что Завойко не какой-то "сатиновый нарукавник" с нефтепромыслов,
а родовитый дворянин, сын адмирала, владелец обширных угодий и имений в
Подолии; что оп, выпускник Царскосельского лицея, невзирая на младые лета
уже успел побывать уездным предводителем дворянства; что помимо всего
прочего этот "нижний чин" - крупный коммерсант, поверенный фирмы "Нобель",
директор-распорядитель общества "Эмба и Каспий" и товарищ председателя
правления среднеазиатского общества "Санто", владелец стекольных и
кирпичных заводов, соиздатель газеты "Русская воля", принадлежавшей бывшему
министру внутренних дел Протопопову, и сам владелец журнала "Свобода в
борьбе", выходящего в эти самые дни в Питере... Может быть, Корнилов и
понял бы тогда, что отнюдь не для услаждения его слуха симпатичный молодой
сом сочиняет ультиматумы Керенскому и пышнословные жития, тешащие самолюбие
генерала. И если бы понял, то, наверное, задумался бы: а какие же свои цели
преследует сей ординарец?..
Но даже и ознакомившись со всеми сторонами жизни странного ординарца,
Лавр Георгиевич не узнал бы одного обстоятельства - самого существенного,
но до поры скрытого от глаз всех. Того, что сам Завойко лишь играет роль в
спектакле, авторы которого крупнейшие тузы российского делового мира
Путилов, Вышнеградский, Рябушин-ский и другие, а режиссером-постановщиком
является не кто иной, как Родзянко. Эти-то тузы, объединившись под скромной
вывеской "Общества экономического возрождения России", составили некий пул,
который своими миллионами должен был финансировать предприятие, к которому
ординарец Завойко планомерно и последовательно побуждал упоенного медью
литавр генерала.
Отдельные сценки в спектакле Завойко разыгрывал и без прямого участия
Корнилова. Чтобы отвлечь внимание Питера, в первую очередь Керенского и
Савинкова, он совершенно конфиденциально сообщил комиссарверху Фи-лоненко,
что у него имеются сведения о монархическом заговоре. Об этом же мифическом
заговоре донес непосредственно министру-председателю - но уже не из Ставки,
а из Москвы - прокурор Московской судебной палаты. Поэтому-то Савинков и
подготовил список подлежащих аресту монархистов, уже по собственной
инициативе прибавив к нему большевиков.
Ни о чем этом Корнилов понятия не имел. Как не по разуму было ему
понять, какую роль отводят генералу "братья"-согозники, приглашая через
своего антрепренера Аладьина принять участие в их собственном спектакле...
- Надеюсь, что в ближайшее время я смогу передать вам необходимую
сумму, - сказал, готовясь подняться, Аладьин. - Она поступит в мое
распоряжение со дня на день.
Он не объяснил, да это было и ни к чему, что во время их беседы в
Петрограде посол Великобритании сэр Бьюке-нен уведомил Аладьина: человек, с
которым еще в Лондоне английскому разведчику была назначена встреча,
находится уже в пути.
- Деньги меня не интересуют, - сухо отозвался Корнилов.
- Не поймите превратно, ваше высокопревосходительство: они - лишь
масло, смазывающее шестеренки механизма, - произнес гость.
Когда Аладьин вышел, главковерх в нетерпении посмотрел на часы. Уже
вечер, но ответа от Керенского нет. Брыкается? Ничего! Он взнуздает и
министра-председателя! Питерский округ со всеми полками и дивизиями должен
быть подчинен Ставке! Выжидать далее он не намерен.
- Пригласите ко мне генерала Лукомского, - приказал он адъютанту.
И когда начальник штаба Ставки вошел в кабинет, четко, слово к слову,
выговорил:
- Прошу принять надлежащие меры к переброске Кавказской туземной
дивизии и Третьего конного корпуса с Юго-Западного фронта сюда, - он
показал по карте, - в район Ново-Сокольники - Невель - Великие Луки.

3

Все заключительные документы съезда были перепечатаны. Яков Михайлович
Свердлов проверил их. Заклеил в объемистый пакет, вручил Серго:
- Отправляйтесь немедля.
Орджоникидзе выехал к Ленину.
Теперь-то дорога была ему известна. А тогда, в первый раз... В пути
Серго снова и снова возвращался воспоминаниями к недавнему, так остро
пережитому.
В первый раз после возвращения в Россию из эмиграции Владимир Ильич
покинул Питер в конце июня. Серго и другие товарищи видели, что он
чувствует себя плохо, осунулся. Надежда Константиновна сказала: его
замучила бессонница. А сколько приходилось ему писать статей, встречаться с
товарищами, выступать на заседаниях, собраниях, у рабочих и солдат!.. Они
решили: "Владимир Ильич, вы должны отдохнуть!" Он устало улыбнулся:
"Партийной дисциплине подчиняюсь".
Он уехал в маленькую деревеньку Нейвола в пяти верстах от станции
Мустамяки. Комнатка была в лесу неподалеку от озера. Они радовались: чистый
воздух, освежающая вода, оторванность от всех забот восстановят его силы.
Уже потом узнали: Владимир Ильич дал себе отдыха всего два дня. Потом снова
дорвался до пера и бумаги. А уже на шестой день устремился назад. Потому
что в Питере произошли непредвиденные грозные события...
Даже они, Серго и другие большевики, находившиеся в те дни в столице,
в гуще народа, не могли ожидать, что так все произойдет. Незадолго перед
тем Серго по предложению Владимира Ильича был введен в состав Питерского
городского комитета партии. С утра до поздней ночи - в частях гарнизона и
на заводах. Особая его забота - Пу-тиловский. Многотысячная толпа, бурные
митинги - привычно. В тот памятный день, третьего июля, проходила Вторая
чрезвычайная конференция большевиков столицы. Прямо среди заседания Серго
вызвали из зала: "Пути-ловцы и солдаты пулеметного полка с оружием выходят
на улицу!"
Он бросился на завод. Двор за оградой забит до отказа.
Клокочущее яростью море. Куртки. Гимнастерки. Щетина винтовочных
стволов.
- Баста! Терпение кончилось! Идем свергать Временное правительство!
Долой министров-капиталистов!..
Орджоникидзе взобрался на самодельную, из ящиков, трибуну:
- Товарищи путиловцы! Друзья! Конференция большевиков Питера,
пославшая меня сюда, просит вас не выходить на улицу! Конечно, у рабочих и
солдат Петрограда хватило бы силы прогнать Временное правительство и взять
государственную власть в свои руки. Только победу у нас тут же отняла бы
буржуазия, утопила бы революцию в крови! Прислушайтесь к нашему голосу:
армия и провинция еще не готовы поддержать восстание в столице, момент еще
не наступил!..
Всю силу души вкладывал в эти слова, но чувствовал: толпа их не
принимает. Согласились лишь подождать, пока Серго с несколькими
представителями от завода и солдат пойдут к телефону и переговорят с
руководителями конференции. Орджоникидзе едва успел набрать номер дворца
Кшесинской и передать члену президиума конференции, что на Путиловском
"повышенное настроение", как ему самому крикнули:
- Путиловцы и солдаты не дождались, они уже сами двинули к дворцу
Кшесинской и к мостам!..
Восстание началось. Пусть еще не восстание - стихийное выступление, к
которому сразу же примкнули десятки, а затем и сотни тысяч рабочих и
солдат.
Большевики понимали: это выступление преждевременно, не подготовлено.
А главное, как настойчиво подчеркивал Владимир Ильич, - не обусловлено
объективным историческим процессом развития революции. Это гнев обманутых
людей, подогретый призывами безответственных анархиствующих элементов,
которые всегда примазываются к бурным процессам времени.
Главным лозунгом этого стихийного движения стал призыв: "Вся власть
Советам!" Но требовать передачи всей власти Советам в таких условиях -
значит добиваться насильственного свержения Временного правительства, иными
словами - поднимать флаг вооруженного восстания. Однако народ в массе своей
еще не утратил веры в посулы эсеров и меньшевиков, занимающих кресла в
правительстве, еще опьянен призрачными свободами Февраля. Народ - это не
только Питер. Это Москва, вся Россия и армия. Они не поддержат сейчас
восставшую столицу. Большевики трезво глядели на вещи и понимали это. Еще
несколько дней назад Владимир Ильич говорил, что имеется возможность
мирного развития революции, хотя с каждым часом шансов становится все
меньше: острота противоречий нарастает, а эсеры и меньшевики в самих
Советах уступают последние позиции Милюковым и родзянкам и даже не
помышляют о взятии власти. Единственный путь мирного развития революции
предусматривал постепенную большевизацию Советов. Но для этого требовалась
огромная работа среди населения по всей России и нужно было время. Для
такой работы условия были: в стране еще сохранялась свобода политической
агитации, свобода организации масс. Сохранялось и двоевластие, хотя все
решительней обозначался поворот к контрреволюции. Но время... Его-то и не
хватило.
Что же делать? Устраниться? Пустить стихийное движение на произвол
судьбы? Нет! Ни в коем случае! Овладеть движением. Направить его в мирное
русло. А для этого стать во главе его. Так ЦК и Петроградский комитет и
решили на экстренном совместном заседании вместе с руководством Военной
организации при Центральном Комитете партии.
А между тем в уличные колонны вливались все новые и новые группы
рабочих и солдат - вышли почти все промышленные районы, почти все части
столичного гарнизона. Даже по примерному подсчету - не меньше полумиллиона.
К питерцам присоединились прибывшие из Кронштадта военные моряки.
При "военке" был создан штаб демонстрации. В целях самообороны
участникам шествия предложили вооружиться, но ни в коем случае первыми
оружие не применять.
От каждой тысячи демонстрантов было выделено по одному человеку в
депутацию, которая явилась в Таврический дворец, в Совдеп, и передала
председателю ВЦИК Чхеидзе требование масс: "Всю власть Советам!" Иными
словами, рабочие и солдатские депутаты должны низложить Временное
правительство.
Исполком Совдепа отверг это требование. Наоборот - предоставил
Временному правительству полномочия действовать по собственному усмотрению.
Это был удар ножом в спину.
Тем же часом центральные проспекты уже заполнялись столичной публикой.
Офицеры, юнкера, кадеты. И случилось то, чего следовало опасаться больше
всего, - на Невском, между Казанским собором и Садовой улицей, колонну
демонстрантов обстреляли с крыш и чердаков. Раздались выстрелы и с
тротуаров...
Посланец Петроградского комитета был направлен в Нейволу третьего
июля, как только обозначился масштаб событий. В шесть часов утра четвертого
июля Владимир Ильич спешил на станцию Мустамяки. Около полудня он уже
собрал во дворце Кшесинской членов ЦК. Ленин полностью одобрил действия
большевиков.
Из Кронштадта прибыл новый отряд моряков. Они высадились с кораблей на
Университетской набережной и, построившись в шеренги, направились к дворцу
Кшесинской.
Перед матросами выступили Свердлов и Луначарский. Демонстранты
потребовали:
- Ленина! Хотим слушать Ленина!
Серго видел: Владимир Ильич устал до предела. Все же он вышел на
балкон. В короткой речи, извинившись, что из-за болезни вынужден
ограничиться лишь несколькими словами, передал привет революционным
кронштадт-цам от имени питерских рабочих, выразил уверенность, что лозунг
"Вся власть Советам!" должен победить и победит, несмотря на все зигзаги
исторического пути, и призвал к выдержке, стойкости и бдительности.
После выступления тут же, во дворце Кшесинской, Владимир Ильич написал
статью "Вся власть Советам!", в которой разоблачил поведение эсеров и
меньшевиков, указал источник всех политических кризисов после Февраля,
источник шаткости и колебаний правительственной системы. Этот источник -
разительное противоречие между словом и делом лидеров Советов.
А на улицах Питера вновь звучали выстрелы. Сначала с чердаков и
тротуаров, затем, ответно, из колонн демонстрантов. На углу Литейного и
Шпалерной, на Садовой и у Инженерного замка... Однако решительный перевес
сил оставался на стороне рабочих и солдат.
Временное правительство и ЦИК Советов опубликовали постановление о
запрещении демонстраций. ЦИК создал особую военную комиссию при штабе
Петроградского военного округа. Командующий округом генерал Половцев издал
приказ, потребовав от населения "не выходить без крайней необходимости на
улицы", а от воинских частей "приступить немедленно к восстановлению
порядка". Как потом стало известно Серго и другим большевикам, Временное
правительство и ЦИК уже тогда вызвали карательные войска с фронта и ожидали
их подхода к ночи следующего, пятого июля.
И тогда же Керенский, Милюков и компания привели в исполнение гнусный
провокационный замысел - решили обнародовать фальшивку, сфабрикованную, как
выяснилось, еще ранее в Ставке верховного главнокомандующего. Суть ее
сводилась к тому, что от некоего прапорщика Ермоленко, осенью
четырнадцатого года попавшего в плен к немцам, а затем завербованного
германской разведкой, направленного в Россию для выполнения шпионских
заданий и разоблаченного русской контрразведкой, поступили показания, что
лидеру большевиков Ленину якобы "было поручено германским генеральным
штабом агитировать за заключение сепаратного мира и стремиться всеми силами
к подорванию доверия русского народа к Временному правительству" и на это
дело немцами-де были присланы ему миллионы. Вполне возможно, что от
предателя, ставшего немецким шпионом, в контрразведке Ставки выколотили
такие "чистосердечные показания" - там могли, используя испытанные
жандармские приемы "допросов с пристрастием", добыть "показания" и против
самого господа бога. Но эта фальшивка столь дурно пахла, что
"респектабельные" правые газеты не отважились пойти на срам ее
опубликования. Инициаторы провокации нашли бульварный листок "Живое слово",
а уже затем со ссылкой на него клевету распространили другие органы
буржуазной прессы.
И эту постыдную роль взял на себя Алексинский, бывший социал-демократ,
в революцию пятого года даже большевик!.. Серго видел его в одиннадцатом
году в Париже. Знал бы тогда - убил бы на месте! Да, нет опасней врага, чем
изменивший друг... Из таких и вербовала охранка своих провокаторов...
Теперь, вернувшись из Якутии, Серго узнал, что в годы войны Алексинский
переметнулся к меньшевикам, стал сподвижником Плеханова, ярым оборонцем. А
в канун Февраля даже начал сотрудничать в протопоповской черносотенной
газете "Русская воля"... Но дойти до такой низости!.. Пятого июля
Алексинский зачитал "показания" Ермоленко в Петроградском комитете
журналистов, подтвердил их своей подписью в бульварном "Живом слове".
Клеймо иуды навечно!..
Что ж, контрреволюционеры всегда пользовались оружием клеветы:
французские дворяне во время Великой революции обвиняли парижских
гебертистов в том, что они сеют смуту на английские деньги; Огюсту Бланки -
гордости революционной Франции - было брошено, что он, пламенный
республиканец, не кто иной, как отъявленный монархист да еще и агент
Генриха V. И в России в пятом году после Кровавого воскресенья разве не
публиковало "Русское слово" "показания" агента охранки, будто демонстрация
питерских пролетариев организована на "восемнадцать миллионов, присланных
Японией"?.. Святейший синод не устыдился по сему поводу сочинить воззвание,
в котором обвинял "русских людей" в подкупе. Но клевета никогда не была
выражением силы. Она - свидетельство ненависти и страха.
В ночь на пятое июля большевики еще не знали о гнусной провокации
Керенского и Алексинского. В эти часы Владимир Ильич проводил совещание
членов ЦК, Петроградского и Межрайонного комитетов партии, работников
"военки" и представителей рабочей секции Петроградского Совета. Были
подведены итоги демонстрации и определена тактическая линия на ближайшее
время: не допускать новых массовых уличных выступлений, добиться от рабочих
и солдат выдержки и стойкости в условиях, когда контрреволюция перешла в
наступление. Совещание проходило в Таврическом дворце, в помещении
большевистской фракции ЦИК.
Оттуда, со Шпалерной, ночью же Ленин пошел в редакцию "Правды" на
набережной Мойки, чтобы посмотреть сверстанные полосы утреннего номера
газеты. По всему Питеру уже были расставлены патрули карателей, шныряли
казачьи разъезды. Рабочих, солдат хватали на улицах, избивали, волокли на
допросы в штаб округа.
Под утро, закончив работу в редакции, Владимир Ильич отправился на
Широкую, в дом, где ждали его Надежда Константиновна и сестры. Не минуло и
часа, как туда же прибежал Свердлов:
- Владимир Ильич, юнкера разгромили помещение "Правды", арестовали
сотрудников! Вам нужно немедленно уходить!..
С тех пор Ленину приходилось переезжать с одной конспиративной
квартиры на другую чуть ли не каждый день, прибегнуть к испытанным приемам
конспирации: сбрить бороду, усы, менять одежду. Скрываясь от
контрразведчиков Керенского, Владимир Ильич продолжал руководить работой
партийных комитетов, встречался с членами ПК и ЦК.
В ответ на мерзкую ложь, выплеснутую "Живым словом", он написал одну
за другой пять статей: "Где власть ц где контрреволюция?", "Гнусные клеветы
черносотенных газет и Алексинского", "Злословие и факты", "Близко к сути" и
"Новое дело Дрейфуса?". Эти статьи увидели свет уже на следующий день,
шестого июля, в "Листке "Правды", - под таким названием, наперекор
погромщикам-юнкерам, вышел центральный орган партии. В этих статьях Ленин
разоблачил клеветников и провокаторов, их стремление очернить большевиков,
чтобы создать погромное настроение. Исследуя события последних часов, он
дал точный анализ состояния государственной власти и общеполитического
положения. Предвидя тенденции развития, показал, что и ЦИК, и Временное
правительство утрачивают реальную власть, а прибирает ее к рукам закулисная
контрреволюция: кадеты, командные верхи армии, реакционная пресса,
поддерживаемые иностранными империалистами.
Все последующие события подтвердили каждую строку его статей. Ранним
утром шестого июля были разгромлены дворец Кшесинской и типография "Труд",
где печатались большевистские и профсоюзные издания. Затем был наложен
арест на помещение Центрального бюро профессиональных союзов. Совершено
зверское, открытое убийство на улице рабочего Воинова, большевика,
распространявшего "Листок "Правды"...
Константин Степанович Еремеев, редактор-выпускающий "Правды",
рассказал, как юнкера и "инвалиды" громили типографию. Арестовали и самого
Константина Степановича. Но на нем была гимнастерка рядового, и офицер
решил: просто солдат-караульный - и отпустил.
Серго не удержался, пошел на Мойку, в редакцию. Пишущая машинка с
раздробленными прикладом клавишами сброшена на пол; оборваны шнуры
телефонов, а трубок нет вовсе; взломаны письменные столы, выворочены ящики;
затоптаны рукописи, гранки, груды солдатских писем... Даже не обыск, а
злобный разгром. Поднял с полу письмо со следом-штемпелем грязного сапога.
Каракулями:

"Дорогая наша "Правда"!
Мы, товарищи солдаты 2-го корпуса, сидим в сырых окопах второй год...
Не верится, что у нас в России есть свобода. Нет, у нас в окопах нету
свободы. Мы все равно сидим в лисьих норах и ждем ежеминутно своей
смертуш-кн, а начальство наше живет в деревнях и городах, офицеры пьют и
гуляют, а нам пощады не дают. Ответь ты нам, родная наша "Правда"..."

Вот так-то...
В переходах с квартиры на квартиру Серго довелось сопровождать
Владимира Ильича. Вместе с другими товарищами настаивал: Владимир Ильич
должен надежно укрыться. Серго видел, как устал Владимир Ильич. Буквально
еле держится на ногах. Думал: наверное, по пальцам можно пересчитать,
сколько за целые десятилетия было у него не то что месяцев - дней
настоящего отдыха. А теперь навалилась не только физическая усталость,
нервные перегрузки, сказались его бесконечные, непрерывные бдения за
столом, недосыпание, недоедание, а иногда и просто голод... Но последние
недели были для него, наверное, самыми тяжелыми за всю жизнь, потому что
никогда еще враги - явные или до поры рядившиеся в тогу друзей - не
обрушивали на Ленина и его кровное дело, его единственное детище столько
клеветы. Тот же Алексин-ский как с цепи сорвался: опустился до того, что
начал издавать подлейший листок "Без лишних слов", из номера в номер
изрыгавший на большевиков заборную брань.
Серго знал, что в полемике споров Владимир Ильич не деликатничал, был
резок, разил противников сарказмом, издевкой, иронией. А главное - логикой
мыслей и реальных фактов. Спор рождает истину. Он и сподвижников своих
учил: во имя истины можно и должно быть непримиримым! Но пыпе враги избрали
своим оружием ложь, гпусные клеветы, постыдные, явные, однако ж примененные
расчетливо и, надо признать, в точно выбранный момент. Большевики
предвидели такую возможность - куда как хорошо знали их нравы. Но
свистопляска, гогот тысяч яростных глоток пытались теперь заглушить
убедительные доводы их большевистской правоты. Время идет. Тайное
непременно станет явным. У лжи, какой бы омерзительный облик она ни имела,
подобно болотному аллигатору, короткие ноги... Правда восторжествует.
Но в самый разгул, когда на всех перекрестках, из всех подворотен, со
страниц всех желтых и черных газет поливали грязью имя Владимира Ильича и
имя партии, он, поддавшись побуждению выступить гласно, в открытую, желая
отстоять незапятнанную правоту их огромного дела, чуть было сам,
добровольно не -шагнул в расставленный врагами капкап.
Прокурор Петроградской судебной палаты выписал ордер на арест Ленина.
Начальник отделения контрразведки штаба округа произвел обыск на Широкой,
где жили Надежда Константиновна и сестры Владимира Ильича и где еще
несколько дней назад находился он сам. Юнкера искали так усердно, что даже
прокалывали штыками сундуки, корзины и матрацы. Выпытывали у Крупской, где