Понизовский В М. Заговор генералов

Значит, и Пуришкевич с главковерхом, но в данный момент от него мало
толку.
О деле заговорили двое последующих - Путилов и Вышнеградский.
- "Общество экономического возрождения России" предоставит в
распоряжение "Союза офицеров" два миллиона рублей, - сказал Путилов. - Мы
готовы идти на любые жертвы, чтобы помочь вам, генерал, восстановить
порядок. На вашей стороне сочувствие всех промышленно-финансовых кругов.
Но...
- Что "но"?
- Мы, купцы, прежде чем вкладывать капиталы в дело, примеряем семь раз
- такая уж наша натура: не верь чужим речам, верь своим очам.
- Я денежной выгоды не ищу, господа, - оскорбился генерал.
- Вы не так поняли, ваше высокопревосходительство, - смягчил
Вышнеградский. - Мы сами готовы отдать последние рубахи... Но одних денег
нынче мало. Вчера против нас выступила вся фабричная Москва. Сегодня вы
готовы один на один выступить против нее? С какой силой вы выступите?.. Вам
мы поверим и на слово. Но готовы вы сказать это слово сегодня?
Об этом он не подумал: он считал, что его имя просто будет объявлено.
Кем?..
Путилов и Вышнеградский поняли его затянувшееся молчание.
- Пока работный люд собран в цехах заводов и фабрик, он - сплоченная
сила, - развил план Путилов. - Когда же он выброшен за ворота - это просто
темный сброд. Мы решили пойти на крайние жертвы. Однако для этого
потребуется время.
И они изложили план организации всероссийского локаута, уже начавший
исполняться.
- Мы их обуздаем, - заключил в унисон с Путиловым Вышнеградский. - Что
же касается денег, они будут в вашем распоряжении, когда вы скажете свое
слово.
После парада, устроенного "балерине" на Ходынском поле, изволил
пожаловать к главковерху и командующий Московским округом Верховский.
Корнилов принял его с сомкнутыми губами.
- Ничего не предусмотренного программой Государственного совещания
произойти не может, - сказал, прямо глядя в лицо генерала, Верховский. -
Ибо весь гарнизон на стороне революции. Солдатская масса чрезвычайно
дорожит свободами, полученными после крушения самодержавного строя.
Оренбургский казачий полк, направленный к Москве без моего ведома, я
приказал остановить в пути. Министр-председатель одобрил мой приказ.
Корнилов готов был кликнуть своих текинцев: арестовать и выпороть
изменника!.. Ожидавший своей очереди на прием профессор Милюков
окончательно развеял надежды главковерха на Москву:
- Вы, глубокоуважаемый Лавр Георгиевич, - верховный главнокомандующий,
а Керенский - "верховный главиоуговаривагощпи". Толпа еще верит его словам.
Мы, ваши преданные и верные друзья, взвесившие все "за" и "против", пришли
к выводу: рано. И не так нужно еделать. Не самому наносить удар, а ответить
сокрушительным контрударом!..
Это было примерно то же, о чем говорил в свое время Савинков. Вот бы с
кем следовало посоветоваться! Единственный человек, на твердость которого
Лавр Георгиевич может рассчитывать. Но его в Москве не было. Зато речь
Керенского уже опубликована во всех газетах. А в ней: "...и какие бы и кто
ультиматумы мне ни предъявлял, я сумею подчинить его верховной воле и
мне!.." Мразь! Штафирка! Осмелился так говорить о верховном
главнокомандующем!..
Филоненко и Завойко принесли наконец текст его доклада.
- Наберитесь терпения, ваше высокопревосходительство, - сказал
ординарец. - И не испытывайте разочарования: Москва нужна была нам как
необходимая ступень. В этом докладе учтены все нюансы. Читайте его в
обычной вашей манере, свидетельствующей о достоинстве и силе.
Главковерх прибыл сегодня в Большой театр перед самым началом
заседания. Хотел сразу пройти на свое место. Но Керенский перехватил его.
Пригласил в кабинет:
- Я вновь прошу вас, Лавр Георгиевич, не нарушать постановления
Временного правительства. Вы должны ограничить свой доклад определенными
рамками.
- Безусловно. Эти рамки установил я сам.
...И вот сейчас, на трибуне, он стоял, широко расставив ноги, как на
палубе, и без единого жеста, лишь склоняя глаза к листу и поднимая их в
невидимый зал, рубил воздух короткими тяжелыми словами:
- ...Моя телеграмма от девятого июля о восстановлении смертной казни
на театре военных действий против изменников и предателей всем известна.
Ближайшая задача этой телеграммы, причина, вызвавшая эту телеграмму, - это
позор тарнопольского прорыва, и доныне этот разгром, которого русская армия
за все время существования не знала, продолжается! Позор тарнопольского
разгрома - это непременное и прямое следствие того неслыханного развала, до
которого довели нашу армию, когда-то славную и победоносную, влияния извне
и неосторожные меры, принятые для ее реорганизации. Меры, принятые
правительством после моей телеграммы, несомненно, висели некоторое
оздоровление в армию, но разрушительная пропаганда развала армии до сих пор
продолжается, и я вам приведу факты...

3

Скрежещущие слова, срывавшиеся с едва разомкнутых губ Корнилова,
пронзали воздух зала, как раскаленные осколки. Антон, как и все сидящие
рядом с ним, обратились в слух.
Но как по-разному воспринимались эти слова!..
- ...За короткое время, с начала августа, озверевшими, потерявшими
всякий образ воина солдатами убиты: командир гвардейского полка полковник
Быков!..
Крики из офицерских лож:
- Почтить память вставанием!
И правая часть зала поднимается, как по команде.
- ...Поднят на штыки своими солдатами командир Дубенского полка
Кургашев!..
Возгласы:
- Повешены ли виновные?
- ...Несколько дней тому назад, когда было наступление немцев на Ригу,
Пятьдесят шестой стрелковый Сибирский полк, столь прославленный в прежних
боях, самовольно оставил свои позиции и, побросав оружие и снаряжение,
бежал. И только под давлением оружия, после того, как я по телеграфу
приказал истребить полк, он вернулся!..
- Позор полку!.. Истребить! Правильно! - шквал аплодисментов справа.
Антону неведомы были имена Быкова и Кургашева, и он не знал, чем
вызвали эти офицеры такую ненависть у солдат, но слова Корнилова о
Пятьдесят шестом полку были величайшей ложью! Его батарея в тот день, как
раз накануне отъезда Антона, сражалась в расположении сибиряков, и ни один
взвод, ни один солдат не отошел без приказа!.. Приказ об отходе на заранее
оборудованные позиции, "по оперативным соображениям", был передан из
дивизии. И вместе с ним в полном порядке сменил позиции и артдивизион. А
теперь, здесь, перед посланцами всей армии!..
Корнилов продолжал приводить "примеры", и страсти в зале
разбушевались.
Керенский поднялся, затрезвонил в председательский колокольчик:
- Простите, генерал! Я прошу собрание выслушать те места доклада,
которые говорят о великом несчастье и страданиях нашей земли!
Вот она, цена слов. Цена ненависти, не знающей пределов! Но еще
большую тревогу вызвали следующие фразы корниловского доклада:
- Таким образом, с анархией в армии ведется беспощадная война, и
анархия будет подавлена, но опасность новых разгромов еще висит над
страной, еще висит угро-ла новых потерь территорий и городов и грозит
опасность непосредственно самой столице. Положение на фронтах таково, что
мы вследствие развала нашей армии потеряли всю Галицию, потеряли всю
Буковину и все плоды наших побед прошлого и настоящего года. Враг в
некоторых местах уже перешел границы и грозит самым плодородным губерниям
нашего юга, враг пытается добить румынскую армию и вывести Румынию из числа
наших союзников... - Корнилов сделал паузу и с особой значимостью завершил
фразу: - Враг уже стучится в ворота Риги и, если только неустойчивость
нашей армии не даст нам возможности удержаться на побережье Рижского
залива, дорога на Петроград будет открыта!
Что должна была означать эта зловещая фраза?.. Антон знал настроение в
частях Северного фронта и из донесений полковых и дивизионных комитетов в
армком, и больше всего из собственных наблюдений: солдаты жаждут мира, но
не желают уступать ни пяди земли врагу. Справедливый мир - да! Постыдное
бегство - нет!.. И как раз особенно стоек был дух большевистски настроенных
латышских полков, сосредоточенных в его Двенадцатой и соседней, Пятой
армиях. Зачем же Корнилов сулит сдачу Риги, ссылаясь на "неустойчивость"
войск?.. Чтобы застращать собравшихся?..
Между тем главковерх начал излагать свои требования:
- ...Разницы между фронтом и тылом относительно суровости режима не
должно быть!..
И между строк всплыло непроизнесенное: "смертная казнь".
- ...Жертвы и кровь, которая неизбежно прольется при восстановлении
порядка в армии!..
Чьи жертвы, чья кровь?..
- ...Если суждено недоедать, то пусть недоедает тыл, а не фронт! Для
восстановления армии необходимо немедленное принятие тех мер, которые я
доложил Временному правительству. Мой доклад представлен, и на этом докладе
без всяких оговорок подписались управляющий военным министерством Савинков
и комиссар при верховном главнокомандующем Филоненко!..
Правая половина ответила возгласами: "Браво!" Левая молчала.
Заключительные слова, не соответствующие стилю всего генеральского
доклада, прозвучали чересчур напыщенно:
- Я верю в гений русского народа, я верю в разум русского народа, и я
верю в спасение страны! Я верю в светлое будущее нашей родины, и я верю в
то, что боеспособность нашей армии, ее былая слава будут восстановлены! Но
я заявляю, что времени терять нельзя, что нельзя терять ни одной минуты -
нужна решимость и твердое, непреклонное проведение намеченных мер!
Под рев оваций партерных рядов справа, лож бельэтажа и первых ярусов
генерал собрал листки, сжал их в руке и, даже не обернувшись к президиуму,
прошагал за кулису.
Больше он в театре не появился.
Все? Миновало? Раскаты, прогромыхавшие в свинцовом поднебесье, не
пролились ливневым зарядом?..
Но Антона в зале театра ожидало еще пемало сюрпризов.
Поднялся на трибуну генерал Алексеев. Старик с клинообразной белой
бородой, чем-то похожий на Милюкова, вдруг начал восхвалять старую царскую
армию и не убоялся заявить, что разложили ее лишь "Приказ Э 1", комиссары
Временного правительства и солдатские комитеты. Он призвал власти
немедленно принять все требования главковерха.
Атаман Каледин - он предстал во всей парадной казачьей красе, в
черкеске с золотыми газырями, с кинжалом в драгоценных ножнах на поясе, -
развернул программу еще шире: армия должна быть вне политики; все Совдепы и
комитеты как в армии, так и в тылу должны быть упразднены; "Декларация прав
солдата" должна быть дополнена "Декларацией солдатских обязанностей";
дисциплина в армии должна быть восстановлена самыми беспощадными мерами, а
поскольку фронт и тыл во время войны - единое целое, то такие же меры
надлежит применять и в тылу; во всем объеме должны быть восстановлены права
и власть начальствующих лиц, то есть старого генералитета и
обер-офицерства.
С момента революции, с февраля еще никто не осмеливался так открыто
излагать программу реставрации. Снова в зале началось неописуемое. Только
теперь не молчал никто - правая половина ликовала, левая, вскочив с мест,
выплескивала негодование. Керенский махал колокольчиком.
- Тихо! - неожиданно всепокрывающим басом рявкнул атаман. Повернулся к
президиуму, выбросил в его сторону руку, словно бы целясь в кого-то. - Ведь
вы же сами, господа министры-"социалисты", призвали нас третьего июля на
помощь!..
Это откровение Каледина дорого стоило.
На трибуну вылез Алексинский. "Провокатор и гнусный клеветник!" Антон
помнил все, что излилось из его рта за последний месяц на Владимира Ильича
и всех большевиков-ленинцев. Теперь Алексинский возгласил:
- Необходимо стоять на почве национальной обороны и требовать, чтобы
правительство было правительством национальной обороны! В правительстве не
должно быть места циммервальдцам или людям, каким бы то ни было образом
прикосновенным к Циммервальду!..
Можно подумать, что в компании Керенского есть такие... А ты, иуда,
посмевший возвести клевету на Владимира Ильича!.. Возжаждал славы
Герострата?.. Будь ты трижды презрен и проклят!..
От края стола, переданная из-за кулис, пошла из рук в руки бумага. Она
задержалась перед министром иностранных дел Терещенко, а затем достигла и
министра-председателя. Керенский встал, взмахнул листком, затем приблизил
его к глазам:
- Господа! Чрезвычайно важная новость! Разрешите мне зачитать! -
дождался тишины и начал с выражением: - "14 августа 1917 года. Беру на себя
смелость послать членам великого совещания, заседающим теперь в Москве,
сердечные поздравления от их друзей, народа Соединенных Штатов, и выразить
их уверенность в конечном торжестве идеалов демократии, самоуправлений,
против всех врагов, внутренних и внешних, и вновь выразить им уверение в
готовности оказать всяческую материальную и моральную поддержку
правительству России для успеха объединяющего оба народа общего дела, в
котором они не преследуют никаких личных целей". Подписано: "Вудро Вильсон,
президент Северо-Американских Соединенных Штатов"!..
Зал снова зааплодировал. Но как-то вяло. Антон подумал: значит, у них
сорвалось? И все же, коль была завязка, сценки по ходу действия,
кульминация, должна быть по всем классическим канонам и развязка. Пусть
вместо ожидавшейся трагедии на сцене театра оказался разыгранным фарс, но
законы драматургии должны же быть соблюдены...
И он дождался развязки, вполне соответствующей жанру: во второй раз
попросил слова министр-"социалист", лидер меньшевиков Церетели:
- Если буржуазия не идет на коалицию с нами из-за большевиков, то мы
хотим заявить, что сами признаем агитацию большевиков преступной. Да, мы
были неопытны, но, господа, мы не остановились перед крайними средствами,
когда встала опасность большевизма! Демократия заявляет, что, пока враг
грозит России, война будет продолжаться и партийных препон здесь нет!..
Партийные зубры на лету схватили главное. На трибуну взбежал фабрикант
Бубликов - Антон видел его на даче Рябушинского и на Спиридоновке.
- Мы всегда понимали наших сотрудников-рабочих и готовы впредь щедро
платить за их труд!.. И вот теперь, когда на третий день нашего совещания
мы услышали долгожданные слова, когда нам в первый раз протянули братскую
руку, эта рука, заявляю я от торгово-промышленного класса, не повиснет в
воздухе!
Бубликов и Церетели устремились навстречу друг другу и, как говорится,
"на глазах изумленной публики" пожали руки - осязаемо реально и
символически.
Это был, пожалуй, самый эффектный и самый многозначительный момент
Московского совещания.
Заключительная речь министра-председателя прозвучала уже под занавес.
И в ней Керенский превзошел самого себя.
- Нам говорят, и в частности мне: "Вы уже продались буржуазии!" Но это
говорят не те, кто сидит здесь, а тс, кого мы заставили замолчать в дни
третьего - пятого июля!.. Отныне каждый должен понять, что он должен забыть
своих близких по классу и крови! И если понадобится, я вырву цветы из
своего сердца, растопчу их, запру сердце на ключ, а ключ брошу далеко в
пропасть!
Он сделал трагическое движение руками, будто и впрямь вырвал из своего
сердца нечто и швырнул в публику.
Чей-то женский голос в истерике закричал из ложи:
- Не надо! Не надо! И донеслись рыдания.
Московское Государственное совещание было объявлено закрытым.
Антон столкнулся носом к носу с Милюковым уже в гостинице.
- Каковы ваши планы на дальнейшее, если не секрет, Антон Владимирович?
- Голова - как медный котел... Уезжать, уезжать!
- На прощальный банкет не останетесь? - глаза профессора за линзами
иронично посмеивались. - Ну, как вам показался премьер?.. - Сам развел
руками. Посерьезнел: - А как наши с вами заботы?
- Не имел возможности.
- И не к спеху было. Решено иначе. Куда же вы теперь?
- Немедленно на фронт.
- Вот это правильно! И достойно солдата. Судьба отечества будет
решаться там.
Павел Николаевич достал из бокового кармана изящную записную книжицу в
серебряном переплете с серебряным же карандашом:
- Будьте любезны, юный друг, ваш фронтовой адрес? Путко продиктовал.
- Благодарю. И от всей души желаю вам - только со щитом!
Даже привлек к себе и троекратно ткнул губами.
- Будете в Питере, навещайте! А теперь вынужден поспешать - дела,
дела!..
Последний ночной час перед отъездом Антон провел в Московском
комитете. Пятницкий протянул гранку статьи завтрашнего номера
"Социал-демократа", показал:
- Прочтите вот это: "Требование возвращения к старым, ненавистным
солдатской массе порядкам, требование распространения этих порядков на тыл
- таково содержание речи Корнилова... И генерал пугает: если этого не будет
сделано, Рига будет сдана и дорога на Петроград открыта. Что это -
предупреждение или угроза?.."
Антон поднял глаза на Пятницкого:
- Вы тоже так поняли?
- Читай дальше.
- "Тарнопольское поражение сделало Корнилова главнокомандующим, сдача
Риги может сделать его диктатором... мы, быть может, накануне вооруженного
выступления контрреволюции. Пролетариат должен быть готовым к этому".
Путко отложил газету:
- Да, Луи Блан сделал свое дело, и сабля буржуазии уже вынута из
ножен... Вернусь в Питер, доложу Центральному Комитету о Московском
совещании - и скорей на батарею. Она стоит как раз под Ригой.
- Ну что ж... До встречи на баррикадах, Владимиров!.. Они обнялись.
Антон мог считать свою московскую одиссею законченной.

4

К назначенному часу Савинков приехал на Литовский проспект, в дом, где
ждала его встреча со знаменитым английским писателем Вильямом Сомерсетом
Моэмом. Встретила Бориса Викторовича сама Сашенька.
В прихожей - розовый сумрак, и в этом смягчающем свете хозяйка дома
по-прежнему чудо как хороша. Хотя, подумал гость, не виделись мы с нею
сколько лет?.. А и в ту пору ей было... Словом, постбальзаковский возраст.
Но встретила Сашенька так, будто расстались они лишь вчера. Провела в
гостиную, отдала последние распоряжения горничной, вернулась, начала
развлекать новостями света. Во всех комнатах был такой же мягкий, щадящий
полумрак.
- Вилли только что звонил, он уже в пути. Но эти ужасные извозчики!..
А ты, Бобби, негодник и ветреник - так бы и не пришел, если бы я сама не...
У нее был большой рот, мягкие округленные губы. Она их никогда не
смыкала, наоборот, даже как бы ласкала кончиком языка. Сколько он помнил,
Сашенька всегда улыбалась. В ней все было яркое - цвет каштановых, с
рыжеватым отливом волос, цвет кожи с несходящим румянцем, цвет глаз и губ.
Она всегда была любопытна и болтлива и всегда принимала знаменитых людей.
Да это и не могло быть иначе - они стекались не к ней, а к ее великому,
овеянному легендами отцу. Но сейчас Саштттков почему-то вспомнил, что у псе
на спипо, ниже левой лопатки, прелестное родимое пятио величиной с
гривепник.
- А ты сама давно из Лондона? Что там нового?
- О! Повальная мода: дамы из высшего общества стремятся поступать
служанками. "Предлагаю услуги в качестве кухарки: нужен сарай для экипажа и
конюшня", - как тебе нравится? А лендлорды отдают свои замки под лазареты,
сами же ютятся в трехкомнатных номерах в отелях. Правда, отчасти для того,
чтобы избежать налогов на земельную собственность. Зато лазареты теперь
расположены в изумительных дворцах и парках!.. А еще новая страсть -
велосипеды!..
"Какую роль она играет в этой истории - в установлении моей связи с
Моэмом?.. Дружеская услуга писателю и бывшему любовнику? Или тоже
сотрудничает с Интел-лидженс сервис?.. Значения не имеет. Мое решающее
преимущество в том, что я знаю, кто такой Моэм. Моя задача - узнать, с
какой целью он пожаловал в Петроград".
Савинков легко перевел разговор на запаздывающего англичанина:
- Кстати, что он сочинил в последнее время? Чтобы не попасть впросак и
польстить его самолюбию.
- Ну, пьесу "Леди Фредерик" ты знаешь... И его романы "Дрожание листа"
и "Луна и шестипенсовик"... Кажется, в последнее время он писал о Китае и
Гонконге. Но я, признаюсь, сама не читала... А теперь этот негодник обещает
написать роман, в котором непременно выведет меня. - Она якобы
вознегодовала, но в голосе ее сквозило тщеславие. - Так опаздывать!
Непростительно для англичанина! Хотя какой он англичанин - Вилли и родился
во Франции, и по характеру самый настоящий француз!.. Теперь он взялся
зубрить русский. Но конечно же не понимает и не может правильно выговорить
ни одного слова!..

5

Вильям Сомерсет Моэм запаздывал не потому, что характером походил на
француза и трудно было разыскать в августовском вечернем Петрограде
свободного извозчика, - он получал последние наставления от чрезвычайного и
полномочного посла Соединенных Штатов Дэвида Френсиса.
- Копечно, можпо и должно рассуждать о смысле упоительного, одинаково
радостного для всех народов понятия "свобода"; слова, которое выше
государственных выгод, дипломатических ухищрений, национального себялюбия и
торговых расчетов, - посол согласно покачал головой. - Но перейдем к
существу вопроса: Соединенные Штаты уже давно, еще задолго до начала этой
войны, заинтересовались Россией. Мы тщательно изучили ее потенциальные
возможности и решили прийти ей на помощь. Для того чтобы наша помощь
оказалась взаимовыгодной, необходимо в настоящий момент соблюдение Россией
единственного условия: она должна продолжить свое участие в мировой войне.
Однако, чтобы выполнить это условие, руководители страны должны выкорчевать
из сознания солдатских масс и всего населения корни большевизма. Ибо от
этих корней произрастает плевел, одуряющий мозги народа миражами мира и
немыслимого послевоенного переустройства...
Пока Дэвид Френсис витийствовал, по старой привычке дипломата
обволакивая суть флером туманных фраз, Моэм предавался раздумьям. Не
опрометчиво ли он поступил, согласившись приехать в Россию?.. Чувствует
себя из рук вон плохо: такое утомительное путешествие, и здешние дожди,
сырой климат для него губителен... Зато, безусловно, интересно: страна на
разломе истории. А какая страна - в полмира!.. Какие глубины откроются
взору, устремленному в устрашающую расселину?.. Интересно как разведчику и
еще более - как писателю. И все же... Врач в Нью-Йорке предупредил: "У вас
поражены верхушки легких". Он пе нуждался в его диагнозе, сам некогда
штудировал курс легочной терапии в Университете святого Томаса, на
медицинском факультете. Знал, о чем свидетельствует этот симптом - пятна
крови на платке после кашля. Заболел он прошлой зимой, в Швейцарии. Там
было так же мерзко, как сейчас в Петрограде. Простуды. Бронхит. И вот,
пожалуйста, едва не чахотка...
В Швейцарию он был направлен еще в первый год войны - как резидент
английской военной разведки. Имя и положение дали ему широчайшие связи.
Хотя он ни разу не облачился в военный мундир, но по праву чувствовал себя
солдатом, сражающимся против кайзера. В Лондоне его ценили. Поэтому, когда
узнали о болезни, предложили переменить климат - как раз Соединенные Штаты
шли к окончательному решению: на чьей стороне вступать в мировую войну, и
требовался опытный человек для установления необходимых контактов. В
Нью-Йорке кровохарканье продолжалось, но все же он почувствовал себя
немного лучше. Несколько недель назад давний друг и шеф
Вильям Вейсман пригласил его на очередную встречу в свою контору,
прикрытую какой-то юридической вывеской, и без лишних слов приказал:
- Тебе, Сомми, надлежит отправиться в Россию.
- С какой стати? Я никогда не работал с этой страной. Я считаю себя
недостаточно компетентным. У вас конечно же найдутся другие, более...
- Ни менее, ни более. Никто лучше тебя с этим дельцем не справится. К
тому же ты знаешь русский язык, а это весьма важно.
Действительно, он знал русский. Вообще языки давались ему, на
удивление, легко. Схватывал на лету, чувствовал не только строй их, но и их
душу.
- Я нездоров. Врачи говорят...
- К дьяволу этих обирал!.. А в России превосходный климат. Да и о чем
говорить, когда все уже решено? Итак, через неделю ты выезжаешь. Поездом -
до Сан-Франциско, оттуда на японском судне - в Иокагаму, далее на русском
судне - во Владивосток. Из Владивостока - в Петербург. Билеты заказаны.
Люди предупреждены. На всем пути следования тебя будут сопровождать трое.
Вот их фотографии. Но никаких контактов, ни единого слова до самого
Петербурга. Из Владивостока сопровождающие выедут в русскую столицу на
несколько дней раньше и все подготовят к твоему приезду. Инструкции
получишь на месте, у послов. У твоего, Бьюкенена, и у нашего, Френсиса.
Единственное, что тебе придется взять с собой, так это некоторую сумму в
долларах.
Вейсман небрежно назвал такую цифру, что у Моэма потемнело в глазах.
- Куда я их дену? Набью в мешки?
- Доллары будут сотенными купюрами. Зашьешь в пояс и жилет.
В новом облачении он растолстел вдвое. Представил, что ему таскать эти
доспехи целый месяц, и ему стало жарко, как в парилке.
- Компресс весьма полезен для твоих легких, - успокоил друг-шеф.
В назначенный день Моэм отбыл. Все шло по графику, в точном
соответствии с расписаниями поездов и пароходов. В порту Владивостока его