Понизовский В М. Заговор генералов

фронта простиралась от берега Рижского залива по Двине примерно на триста
верст. С нашей стороны правый фланг упирался в море, верстах в пятидесяти
от Риги. Затем линии окопов пересекали железную дорогу и опускались на юг
до реки Аа, делали крутой поворот, перерезали еще одну железнодорожную
колею, уже в двадцати верстах от Риги, и, наконец, упирались в берег Двины
в районе Икскюля. Отсюда до Риги было рукой подать. Правда, карта вдоль
всей линии фронта испещрена обозначениями болот и заболоченных речных пойм,
озер и озерных перешейков, а на ближайшем направлении к Риге рассечена
широкой синей лентой Двины.
- Предполагаемое направление удара? - спросил главковерх.
- Возможны два стратегических направления: Рига и Двинск, - указка в
руке Лукомского поочередно уколола два кружка. - Большинство данных говорит
за то, что противник избрал рижское направление. Хотя возможны сюрпризы и
Двинску.
- Численность?
- Четырнадцать-пятнадцать пехотных дивизий, три-четыре кавалерийских.
В резерве фронта пять дивизий. Всего у Эйхгорна свыше ста пятидесяти тысяч
штыков и сабель.
- Чем располагает генерал Клембовский?
- В распоряжении главкосева. Пятая и Двенадцатая армии. Однако
некомплект штыков в них превышает пятьдесят тысяч. Некомплект
артиллерийского парка, а также боеприпасов.
Лукомский отложил указку и вынул из папки несколько листков.
- Штабом подготовлены приказы, направленные на усиление участков
предполагаемых ударов за счет резервов Ставки и спешной переброски
подкреплений с других фронтов.
Генерал положил листки на стол перед главковерхом:
- Прошу подписать.
Во время всего этого доклада Лукомский держал себя подчеркнуто сухо.
Корнилов отодвинул листки в сторону:
- Не будем торопиться. Вы не забыли о циркуляре, который я просил
подготовить?
- Никак нет. Он среди приложенных бумаг. Корнилов перебрал листки.
Нашел. Циркуляр гласил: "При восстановлении порядка в частях, отказавшихся
исполнить приказ, до сих пор бывают случаи применения стрельбы вверх.
Приказываю подтвердить мое категорическое требование: 1) После того как
увещания, уговоры и прочие меры нравственного воздействия не дали
желательных результатов, предъявлять неповинующимся частям точные
требования, давая на выполнение их кратчайший срок; 2) Раз признано
необходимым применить оружие, действовать решительно, без колебаний, отнюдь
не допуская стрельбы вверх; за применение таковой стрельбы начальников,
допустивших ее, привлекать к ответственности, как за неисполнение боевого
приказа.
Верховный главнокомандующий..." Корнилов подписал, протянул
Лукомскому:
- Немедленно отправить во все штабы фронтов и армий. Как идет
передислокация Кавказской туземной дивизии?
- Эшелоны в пути.
Впрочем, Корнилов знал это не хуже Лукомского. С каждым днем, с каждым
часом он чувствовал, как прибывает у него сил. Задуманный план
осуществлялся без сучка и задоринки. Главкоюз Деникин не успел получить
предписание о переброске Кавказской дивизии на север, как конники начали
погрузку в эшелоны. Деникин давно хотел выдвинуть на повышение своего
командира Третьего конного корпуса генерала Крымова. Корнилов хорошо знал
этого вояку. Огромного роста, сажень в плечах, белозубый и громкоголосый,
он был из тех мужчин, которые все делают в полный размах: драться так
драться, гулять так гулять, пить - хоть ведрами. Звезд с неба он не хватал,
был прямолинеен, груб. Но любой приказ выполнял точно, не щадя ни других,
ни себя. Перебирая в уме, кого выбрать в практические исполнители своего
плана, Корнилов сам остановился на Крымове. Мнение Деникина служило лишним
подтверждением правильности выбора. Вчера он приказал вызвать генерала в
Ставку.
Одно к одному было и предложение штаба морского министерства об
упразднении Кронштадта. Еще с кадетского корпуса, как истинный
"сухопутник", Корнилов ревниво относился к морякам - они жили своими
традициями, иными уставами и раздражали армейских офицеров красивой формой,
кортиками, шевронами, белыми кителями. Может быть, в море им доставалось
похлеще, чем пехотинцам в окопах, но на берегу они держали себя по
отношению ко всем другим с презрением и заносчивостью. Теперь же это
недоброжелательство возросло у Корнилова во сто крат: во всех событиях
революции не обошлось без бушлатов и тельняшек, а офицеров, верных монархии
и отважившихся заявить об этом, моряки просто-напросто сбросили в море или
повесили на реях. И в июльские дни они оказались главной ударной силой
повстанцев. В последние недели их, кажется, удалось скрутить: зачинщики - в
"Крестах" и в Петропавловке, на кораблях же, находящихся в кронштадтской
гавани, красные флаги спущены и подняты прежние, белые с синим крестом,
андреевские. Но надежней все же упразднить крепость. Линейные корабли
поставить на прикол, моряков и береговых - в пехоту, в окопы. Под Ригу.
Посылая свое предложение Керенскому, морской штаб предварительно согласовал
его со Ставкой. Корнилов мог лишь радоваться тому, что министр-председатель
согласился.
"Копай! Да поглубже!" - бурые глаза Лавра Георгиевича лихорадочно
блестели. Скорей бы его план из слов стал делом!..
- Где генерал Крымов?
- Вчера вечером прибыл в Ставку и ждет обусловленной встречи.
Слова щелчками вылетали из едва размеженных губ начальника штаба.
Наконец, Лукомский не выдержал:
- Ваше высокопревосходительство, я вынужден поставить вопрос о
доверии: если командующий не доверяет своему начальнику штаба, последнему
не остается ничего иного, как просить о сложении с себя вышеназванных
обязанностей. Я не могу понять смысла последних ваших распоряжений, а вам
неугодно,..
- Угодно, - оборвал его главковерх. - Сейчас поймете. Вы нетерпеливы,
генерал. Я обещал вам все объяснить, когда сочту необходимым. Этот час
настал.
Он упер свой взгляд в лицо Лукомского:
- Лишь один вопрос: как вы относитесь к Керенског му, его прихвостням
и Совдепам?
- Политическая рвань, которая дерзает говорить от имени России.
- Такого ответа я и ждал. Благодарю. Садитесь. И слушайте.
Он распрямился, охватил пальцами подлокотники кресла:
- Пора с этим кончать. Вы правы. Я передвигаю войска не к фронту, а к
Петрограду. Чтобы расправиться с предателями России.
- Две дивизии на весь Петроград? - усомнился Лу-комский.
Корнилов сузил глаза. Но даже сквозь щели век они сверкали:
- Это авангард. Вслед за Кавказской дивизией завтра мы двинем от
Деникина в тот же район Третий конный корпус. По прибытии на исходный рубеж
ему будет придана дивизия князя Багратиона, и корпус развернется в армию. А
Пятая Кавказская дивизия, которую мы перебрасываем в район Белоострова из
Финляндии, будет пополнена Первым Осетинским и Первым Дагестанским полками
и развернется в корпус. Командование Третьим корпусом я решил возложить на
генерала Краснова, а всей операцией - на генерала Крымова. Ваше мнение?
- Кандидатуры командующих сомнений не вызывают, - сказал начальник
штаба. - Оба - боевые генералы.
- Да. Генерал Крымов не задумается, если понадобится перевешать весь
Совдеп.
- Но в составе Третьего корпуса мне представляются недостаточно
надежными Десятая кавалерийская дивизия и Второй конно-горный дивизион. Они
находятся под влиянием большевиков.
- Произведите замену по собственному усмотрению, исходя из замысла
операции. Приказ нужно отдать завтра же.
- Лавр Георгиевич, я пойду с вами до конца, - Луком-ский впервые за
все последние дни улыбнулся. - Однако не пренебрегите моими советами.
Прежде всего, передвижение такой массы войск но может остаться
незамеченным.
- В оперативные распоряжения главковерха никто не имеет права
вмешиваться. Перегруппировка по военным .соображениям.
- Но любой генерал поймет...
- Надеюсь, все генералы на нашей стороне. А профанам-шпакам и этих
объяснений достаточно.
- Все это резонно, Лавр Георгиевич, - задумчиво проговорил начальник
штаба. - Но лишь до того момента, когда вы отдадите приказ войскам
двинуться на Петроград. Как вы объясните такой приказ?
- Возможно, идти на Петроград не потребуется. Это решится в ближайшие
дни. А если они не захотят подобру-поздорову...
Его веки смежились еще плотней, и взгляд стал острый - лезвие бритвы:
- Приказ я получу из самой столицы.
- Извините, ваше высокопревосходительство, не понимаю.
- Сам Керенский попросит.
- Откуда вам это известно? Как можно полагаться на такого фигляра?
- Его надоумит Савинков. Он мне пообещал.
- Но какой же предлог найдет Савинков для вызова войск?
- Он найдет. На двадцать седьмое августа, в полугодовщину Февральской
революции, большевики назначили новое восстание.
- Откуда вам известно, Лавр Георгиевич? - с сомнением проговорил
Лукомский. - Нынче, после июльских дней... Сомневаюсь.
- Это забота Савинкова. Он такой человек, что и черту рога скрутит.
Вы, конечно, понимаете: наш разговор сугубо доверительный.
- Безусловно. Но, господин главковерх, все надо хорошенько еще
обдумать, постараться предусмотреть все случайности, чтобы бить наверняка.
Кто еще посвящен в замысел?
- Мой ординарец Завойко. Председатели союзов офицеров, георгиевских
кавалеров, совета союзов казачьих войск. Конечно, Антон Иванович Деникин и
атаман Каледин.
- Я не мог и представить, Лавр Георгиевич! Это -
размах! - Лукомский уже сам почувствовал воодушевление. - Петроград мы
возьмем. А потом?
- Потом?
- Понятно, ваше высокопревосходительство. Я спрашиваю не о форме
правления. И не об имени правителя. Но мы бедны, как церковные крысы.
- Это меня заботит меньше всего. Пусть позаботятся Родзянко и Милюков.
- Понятно.
- И слава богу. Приступайте к оперативной разработке операции. Приказ
о передислокации Третьего корпуса я подпишу завтра, перед отъездом в
Москву. Кроме того, сегодня же отдайте приказ о переброске в Москву
Седьмого Оренбургского казачьего полка. Командующего Московским округом в
известность об этом не ставьте. Прикажите привести в состояние боевой
готовности московские военные училища.
- Будет немедленно исполнено.
- А теперь пригласите ко мне генерала Крымова. Я поговорю с ним с
глазу на глаз.
Лукомский встал и направился к двери. Остановился:
- Извините, ваше высокопревосходительство: а как быть с приказами об
усилении войск Северного фронта? У Эйхгорна на подходе новые дивизии.
- Решим после моего возвращения с Московского совещания.


Глава десятая
12 августа

1

Антон проснулся ни свет ни заря: встречи и разговоры предшествующих
дней так взбудоражили, что и ночью снилась всякая чертовщина: желтые
узловатые руки-щупальца, вспышки разрывов, облако газа - багрово-пестрое,
мельтешащее, страшное.
Очнулся - и обрадовался прозрачному рассвету, обещавшему солнце.
Распахнул окно. Воздух потек свежий, едва не с морозцем - в середине
августа, на переломе лета на осень, бывают такие удивительные дни. Накануне
с вечера уходящее солнце красно дымится, сумерки подернуты туманом, а под
утро трава и булыжники покроются изморозью, чтобы запотеть крупной росой с
первыми лучами. А в полдень - жара, хоть скидывай рубашку. Хорошие слова
даны в народе августу: "зарничник", "осенин-ник"... Антон всей грудью
вобрал пьянящий воздух.
Который час?.. Скорей принять душ, побриться, облачиться в парадный
мундир!..
Щелкнул выключателем в ванной. Лампочка не загорелась. Повернул кран.
В горловине засипело, хрюкнуло, но вода не потекла. Ах, чтоб тебя!..
И вдруг вспомнил: товарищи пообещали отметить день открытия
Государственного совещания. Значит, электрики, водопроводчики пошли за
большевиками. А другие?..
В графине вода была. Он умылся, побрился. Спустился в буфетную при
ресторане. Тут и на рассвете постояльцы могли получить чашку кофе или чаю.
Сейчас метрдотель, отирая взмокшее лицо, растерянно оправдывался:
- Повара не пришли... Официанты почему-то не явились... Никогда ничего
подобного не случалось, господа!..
В вестибюле гостиницы на столиках, где постояльцев "Националя" уже с
утра всегда ждали первые выпуски московских газет, сейчас не оказалось ни
одного номера. Зато громоздилась внушительная стопка брошюр. На обложке
красовался портрет.
Антон взял брошюру. "Первый народныйТлавнокоман-дующий, генерал Лавр
Георгиевич Корнилов, Житие любимого сына России". На портрете был изображен
молодцеватый, с соколиным взглядом, с подкрученными усами и двумя
офицерскими "Георгиями" - один на лацкане кармана, другой у ворота -
молодой воитель, в коем невозможно было узнать того изможденного оборванца,
который год назад предстал перед Антоном в землянке их артиллерийской
позиции в предгорье Южных Карпат.
Любопытно. Он открыл наугад: "...Верхом, под ужасным огнем наступавших
австрийцев, Корнилов подскакал к отступавшим солдатам, остановил их и сам
повел в штыковую атаку. Ничто не могло удержать этого стремительного
урагана, враг дрогнул! Но вдруг пронесся крик: "Корнилов убит!" - и снова
смятение распространилось в рядах. По счастию, судьба и на этот раз
сохранила русского вождя..."
Ну и стиль!.. Путко сунул брошюру в карман, чтобы позже прочесть.
Вышел из гостиницы.
На улице было пустынно. Но нынешнее московское утро чем-то отличалось
от такого же вчерашнего. Первое, что приметплось, - листки,
свежеприклеениые прямо к стенам. На одних - тот же, только увеличенный
много-крат, портрет Корнилова и слова приветствия "народному герою" и
"доблестному вождю".
Но тут же, едва ли не лист в лист, было наклеено и другое - нет, это
был не просто лист воззвания, а сегодняшний номер большевистского
"Социал-демократа". Эта газета вышла, хотя в гостинице "Националь" на
стойке ей места не нашлось, и во всю первую ее страницу звучал призыв:
"Сегодня день всеобщей забастовки. Пусть сегодня не работает ни одна
фабрика, ни один завод, ни одна мастерская!"
Антон оглянулся. Усердствовали дворники в белейших фартуках и с
надраенными бляхами. Но все равно чего-то недоставало по сравнению со
вчерашним утром. Да, перезвона первых трамваев и цокота пролеток!..
Извозчиков вообще не видно. А вагоны стоят на путях, будто замершие у
невидимых преград, с пустыми кабинами вожатых.
Ну, если уж забастовали официанты и извозчики, то заводской и
фабричный народ - эти не подвели! Пролетариат Москвы пошел за
большевиками!..
Издалека донесся маршевый звук оркестра. Ухал барабан, лязгали медные
тарелки. Сверху, по Тверской, спускалась к Охотному ряду колонна юнкеров.
Строго равняют ряды, печатают шаг. В ритм взблескивают над колонной штыки
винтовок.
С другой стороны, от Воздвиженки, послышался рокот. Вскоре из-за
изгиба университетской ограды показался бронеавтомобиль. За ним второй,
третий... Колонна блиндированных машин катила мимо гостиницы в том же
направлении, в каком свернули юнкера. К площади Большого театра.

2

На рассвете юнкера Александровского военного училища были подняты по
тревоге и поротно выстроены на плацу. Начальник училища генерал-майор
Михеев прошел вдоль шеренг, придирчиво оглядывая своих питомцев. Потом
приказал ротным и взводным командирам собраться в дальнем углу плаца.
- Господа офицеры! Мною получен приказ довести до вашего сведения... -
он говорил четко, но понизив голос, чтобы не было слышно в рядах юнкеров. -
Нашему училищу выпала высокая честь нести караул в Большом театре в первый
день Государственного совещания. На этом совещании должен быть решен вопрос
о назначении военного диктатора России. Кто именно будет объявлен, мне
неизвестно, но предположен один из трех генералов: Алексеев, Брусилов или
Корнилов.
Группа офицеров пришла в движение.
- Прошу внимания, господа! Имеются достоверные сведения, что некоторые
воинские части Московского гарнизона, находящиеся на стороне большевиков, а
также вооруженные отряды рабочих совершат нападение на Большой театр с
целью помешать совещанию и совершить покушение на провозглашенного
диктатора. В случае нападения вы, господа, должны до конца выполнить свой
долг.
Он обвел взглядом взводных и ротных командиров, задерживая глаза на
каждом лице, словно бы удостоверяясь в том, что его точно поняли.
- По прибытии на место, но не ранее, каждый из вас объяснит юнкерам
своего подразделения задачу. Следует добавить, что в случае проявления
кем-либо из курсантов малодушия, колебания, а тем паче перехода на сторону
нападающих они будут застрелены вами на месте. Пасть смертью, достойной
воина, но не покинуть свой пост! Вопросы есть?
Офицеры молчали.
- Каждому юнкеру выдать по четыре пачки - по шестьдесят патронов.
Возвращайтесь к своим подразделениям. Подполковник Одинцов, зачитайте
приказ на развод караулов перед строем!
Офицеры заняли места на правых флангах своих взводов и рот.
- Слушай караульный наряд на сегодня, двенадцатое августа! - громыхнул
командным басом подполковник. - Первый взвод: караул у парадного подъезда -
восемь постов, юнкеров - сорок восемь...
Голосина у подполковника такой, что его слышно версты на две окрест, и
орать он мог, не переводя дыхания, хоть полный час.
После того как приказ был зачитан, перед строем выступил генерал:
- Господа офицеры! Господа юнкера! - в его голосе звучала
торжественность. - Приказом по армии и флоту о военных чинах сухопутного
ведомства от седьмого сего августа утверждается пожалование командующим
армиею за отличия в делах против неприятеля состоящим в прикомандировании к
училищу орденом Святой Анны третьей степени с мечами штабс-капитана...
поручика... подпоручика... - он назвал фамилии и закончил: - Означенное
занести в их послужные списки!
Подал команду. Капельмейстер на правом фланге взмахнул жезлом, и
оркестр грянул туш.

3

Министр-председатель прибыл в Москву в одиннадцать часов утра. Встреча
ему была организована в полном соответствии с ритуалом: на перроне
Николаевского вокзала выстроились юнкера выпускных курсов от каждого
училища, оркестр, на правом фланге - депутация от Украинского полка с
хлебом-солью.
Керенский обратился к юнкерам с речью. Поздравил с производством в
первый офицерский чин прапорщика, оценил доблесть и геройство офицерского
корпуса в тяжелые дни позора, когда русские полки отступили перед натиском
врага.
Оркестр исполнил "Марсельезу". Сопровождаемый перекатами "ура!",
Керенский в сопровождении адъютантов и свиты прошествовал к открытому
"Делоне-Белвиллю" с флажком-штандартом главы правительства на лакированном
крыле капота и приказал везти себя в свою московскую резиденцию - Большой
Кремлевский дворец.
Публика на тротуарах вдоль Мясницкой узнавала министра-председателя.
Дамы взмахивали зонтиками, до его уха долетали приветственные выкрики и
аплодисменты.
Встреча в первопрестольной подняла настроение, ибо после вчерашнего
нервозного дня он дурно спал в пути и вообще чувствовал себя препаршиво.
Еще бы! Его вынудили пойти на попятную во всех ранее принятых решениях. На
вечернем заседании кабинета, созванном по требованию кадетов, он утвердил
требования главковерха, хотя и облек их в расплывчатую форму:
"Принципиально признать возможность применения тех или иных мер до смертной
казни в тылу включительно, но проводить их в жизнь лишь по обсуждении в
законодательном порядке каждой данной конкретной меры, сообразно с
обстоятельствами времени и места". Если просочится за стены Малахитового
зала и узнает улица!.. В качестве предохранительной меры он распорядился
выставить на перекрестках центральных улиц столицы усилепные пикеты
офицеров и юнкеров, а на остальных улицах патрули. На этом же последнем
заседании правительства было принято решение, коим запрещались всякие
шествия и сборища в столице. И все же день был лучезарно-праздничный,
публика на тротуарах узнавала и приветствовала, Керенский раскланивался на
обе стороны, помахивал рукой и посылал зонтикам воздушные поцелуи. Он уже
жил предвкушением своего выступления со сцены Большого театра.

4

Открытие Государственного совещания назначено было на три часа, но
публика заполнила площадь перед Большим театром уже с утра, а делегаты и
почетные гости начали прибывать с полудня. Ближние подступы были в тройном
оцеплении юнкеров, да еще преграждены металлическими барьерами, и для
прохода оставлены два узких коридора, где офицеры проверяли билеты.
Антон пришел к театру рано, но к лестнице не спешил. Толкался в толпе.
В большинстве собрались обычные праздношатающиеся, принаряженные дамы,
отставные старики, статские и военные, и, как и в Питере, множество
"тяжелоздоровых" - молодых щеголей, служителей неких ведомств,
предоставляющих отсрочки от призыва в армию.
Начали подъезжать автомобили. Толпа обжимала их тесным кольцом.
Шелестели передаваемые от одного к другому восклицания: "Министр внутренних
дел!.. Земледелия!.. Чернов!.. Авксентьев!.. Атаман Каледин!.." "А где же
Керенский? Почему нет Керенского?.." Все жаждали лицезреть прежде всего
министра-председателя: "любовника революции", "заложника демократии",
"душку", "первого гражданина России"... "Ах, пропустили! Он подъехал к
театру с противоположной стороны - и уже там!.."
Антон протиснулся к проходу, предъявил билет. Его место - во втором
ярусе, неподалеку от бывшей царской ложи. Зал был уже почти весь заполнен.
Кто-то в соседних креслах объяснял:
- Обратите внимание: справа в партере - члены Государственных дум всех
созывов и лидеры промышленности, а также конституционные демократы... В
центре - члены ВЦИК, Советов депутатов, а также иных организаций
демократии... Под нами в ложах - генералы и делегаты офицерских и казачьих
союзов... Царская ложа предоставлена дипломатическому корпусу и военным
атташе дружественных и союзных держав!..
Вдоль сцены, перед рампой и оркестровой ямой, тянулся стол, а за ним,
во все огромное пространство, до самого задника, драпированного тканью и
разрисованного декорациями, рядами стояли кресла. Но вот начал заполняться
и президиум. Человек триста, не меньше. А зал был уже набит до отказа.
Ровно в три часа, секунда в секунду, из-за кулис появился в
сопровождении двух юных адъютантов, поручика и мичмана, Керенский. Он был в
строгом, застегнутом на все пуговицы френче полувоенного образца. Икры
обтянуты желтыми крагами. Быстро прошел к трибуне. Адъютанты встали по
стойке "смирно" по обе стороны от нее.
Министра-председателя лорнировали и разглядывали в бинокли. Антону
издали его лицо казалось просто белым пятном.
- Граждане! - министр-председатель вскинул правую руку и повел ею,
описывая широкий полукруг. - По поручению Временного правительства я
объявляю Государственное совещание, созванное верховной властью государства
Российского, открытым под моим председательством как главы Временного
правительства!
Голос Керенского, казавшегося таким маленьким из отдаленной ложи,
звучно заполнил весь зал.
- От имени Временного правительства приветствую собравшихся здесь
граждан государства Российского, в особенности приветствую наших
братьев-воинов, ныне с великим мужеством и беззаветным геройством под
водительством своих вождей защищающих пределы государства Российского! -
продолжал он. - В великий и страшный час, когда в муках и великих
испьттанпях рождается и созидается новая, свободная и великая Россия,
Временное правительство не для взаимных распрей созвало вас сюда, граждане
великой страны, ныне навсегда сбросившей с себя цепи рабства, насилия и
произвола!
Адъютанты, по обе стороны трибуны тянувшиеся в струнку, стояли,
обратив лица к своему правителю, и поднимали и опускали головы вслед
движениям его рук. Это выглядело забавно.
По звучанию голоса и самому построению фраз Антон понял, что
председательствующий настроен на эпический лад, что, впрочем,
соответствовало пышному - позолота и красный бархат - убранству зала.
- Временное правительство призвало вас сюда, сыны свободной отныне
России, для того, чтобы открыто и прямо сказать вам подлинную правду о том,
что ждет нас и что переживает сейчас великая, но измученная и
исстрадавшаяся родина наша!
Антону вдруг представились елочные украшения, зеркальные шары,
отражающие свет свечей, а еще того образней - мыльные пузыри, которые он
надувал с балкона трубочкой: капелька мыльной пены набухала, начинала
переливчато радужно играть, отрывалась и летела по ветру, чтобы бесследно
лопнуть. Бог мой! За эти месяцы с чьих только губ не срывались эти красивые
слова! И профессор тоже тасовал их - на свой лад, как на духу излагая свою
"подлинную правду". Но надо отдать должное, голос министра-председателя
звучал со сцены красиво, завораживающе.
И тут с высоты пафоса он упал до угрожающего шепота, который все равно
был отчетливо слышен, а сам Керенский обернулся к левой половине зала:
- Пусть знает каждый, пусть знают те, кто уже раз пытался поднять