Страница:
"генерале-беглеце" Родзянко. Он и попросил тогдашнего начальника штаба
Ставки Алексеева назначить Корнилова главнокомандующим Петроградским
военным округом взамен посаженного в Петропавловку Хабалова и
опростоволосившегося Иванова. Новый главнокомандующий был назначен одним из
последних царских указов, в тот самый день, когда Николай II отрекся от
престола. Но в апреле Корнилов приказал открыть огонь по питерским
демонстрантам. Солдаты потребовали подтверждения приказа от Совдепа.
Разразился скандал. Генерала пришлось срочно отстранить от должности,
направить в действующую армию.
Все это было вне забот Александра Федоровича: сам он тогда ведал еще
министерством юстиции. Хотя и подбирался к армии. Он прекрасно понимал, что
не судейские и прокурорские чины играют первую скрипку. Да и вообще inter
arma leges silent [Когда гремит оружие, законы молчат (лат.)]. Поэтому с
первых же дней своего приобщения к синклиту он старался как можно чаще
наезжать в полки, чтобы его видели и слышали в войсках. Добился своего:
через два месяца после провозглашения состава Временного правительства ушел
в отставку Гучков - "по собственному желанию", якобы не пожелав брать и
дальше на себя "ответственность за распад армии", а на самом деле потому,
что фигура его была ненавистна революционной вооруженной массе: буржуй,
председатель казнокрадного военно-промышленного комитета при монархии,
председатель третьей Государственной думы, на совести которой были
"столыпинские галстуки". И когда при перетасовке правительственной колоды
сделали новый расклад, сразу выпало - военным и морским министром быть
Керенскому. Более некому. Пятого мая он возложил на себя обязанности
военмина.
С этого времени все помыслы Александра Федоровича сосредоточились на
одном - на подготовке летнего наступления. Решение о наступлении было
принято еще при царе, в ноябре минувшего, шестнадцатого года, на совещании
высших военачальников армий Антанты во французском городке Шантильи.
Российскую делегацию возглавлял тогда генерал-адъютант Алексеев. Затем, за
месяц до переворота, уже в нынешнем январе, решение это подтвердила
союзническая конференция, собравшаяся в Петрограде. Срок был установлен
условный: через три недели после "дня икс". Под "днем икс" подразумевалось
начало наступления английских и французских армий на Западном фронте.
В апреле наступление союзников началось, но тут же и застопорилось. О
начале активных действий со стороны русской армии пока нечего было и
думать. Однако правительства Антанты требовали выполнения Россией
"союзнических обязательств", связали с этим вопросом обещания денежных
займов и военных поставок. Да и самому Временному правительству наступление
нужно было во что бы то ни стало. С любым последующим результатом, ибо
устраивал и тот и другой: и победа и поражение. Но если победа - то
триумфальная, а коль поражение - то оглушительное.
Великий князь Николай Николаевич, назначенный Николаем II в последний
час династии верховным главнокомандующим и уже прибывший с Кавказа в
Ставку, вынужден был буквально на следующий же день передать должность
Алексееву: массы решительно высказались против занятия членами дома
Романовых каких-либо государственных должностей. Временному правительству
пришлось скрепя сердце уволить Николая Николаевича в отставку, правда "с
сохранением мундира" - иными словами, с почетом и пенсией. В сопровождении
двух думцев он был "выслан" в свой дворец в Крыму.
Алексеев не пришелся по душе Керенскому - ничего в нем не было
бравого. Старый тихий бумажный червь. В притушенном же взгляде из-под седых
бровей - ненависть к нововременцу, презрение к "шпаку". Кем заменить? Один
был чересчур близок к царю, другой произведет плохое впечатление на армию,
а нужно соблюсти и политес. У старых генералов свои представления о табели:
кто за кем стоит "в хвосте" за чином и должностью. Наконец, Керенский
остановил выбор на главнокомандующем Юго-Западным фронтом Брусилове:
генерал от кавалерии, герой знаменитого прошлогоднего наступления -
Бруси-ловского прорыва, - трижды кавалер Георгиевского ордена. К тому же и
к Временному правительству относится, как и положено солдату, с
послушанием. Брусилов принял предложенный пост.
Тогда же, в мае, Керенский произвел и другие перемещения. В
представленных на подпись бумагах встретилось ему и имя Корнилова. С
начальника корпуса он выдвигался, еще по раскладке Гучкова, на должность
командующего Восьмой армией Юго-Западного фронта. Подписывая приказ о
назначении, министр мельком вспомнил лицо генерала - обычное, выражавшее
лишь жестокую волю. Такие люди неприхотливы и в меру честолюбивы - надо
лишь признавать их заслуги и не обходить в наградах.
Керенский, возможно, больше бы и не вернулся к мыслям о нем, если бы
не события, последовавшие спустя месяц: начало июньского наступления и
катастрофа его провала, со всей очевидностью обозначившаяся уже в первых
числах июля. Под контрударами германских и австрийских войск русские полки
и дивизии покатились назад, оставляя противнику даже и те территории,
которые были захвачены за годы предшествующих баталий. Все - от министра до
командиров батальонов - были в полной растерянности. Здесь Корнилов
показал, на что он способен. В своей армии он приказал заградительным
отрядам расстреливать отступающих солдат и их трупы вывешивать вдоль дорог,
ведущих в тыл. Мало того. Через головы вышестоящих начальников он
потребовал от Временного правительства немедленного восстановления на
фронте смертной казни, отмененной в России в начале марта, и введения
военно-полевых судов, чье название, чересчур памятное по периоду
столыпинщины, было бы замаскировано под "военно-революционные". Все эти
требования вполне соответствовали проектам самого Керенского. Теперь же их
можно было прикрыть именем ретивого генерала.
Отступление на фронте совпало с событиями в Питере, напомнившими своим
яростным накалом февральские дни. И подобно тому, как краснобанточный
февраль послужил Керенскому трамплином для прыжка на первую ступень
триумфальной лестницы, поражение на фронте и расстрел демонстрации в
столице, обрушившиеся на одну сторону колеблющейся доски, другим ее концом,
одним махом, вознесли Александра Федоровича на самую верхнюю площадку.
Такое он в детстве видел в цирке: удар - и фигурка воздушного акробата
взлетает в черноту купола в луче прожектора, чтобы ухватить сверкающую
трапецию под потолком. Он зажмуривал глаза: "Вдруг не ухватит?"
Натренированный гимнаст не упал. А даже если бы и просчитался, внизу
натянута сетка и к поясу пристегнут почти невидимый страховочный трос. Но в
политике сеток и тросов нет...
За неполные пять месяцев своего существования Временное правительство
видоизменилось в четвертый раз. Из правительства "спасения революции" оно
преобразовалось в правительство "спасения страны". Князь Львов ушел в
отставку, и его место - кресло министра-председателя с оставлением за собой
портфелей военного и морского министров - занял он, Александр Федорович. В
какой уже раз, обмирая, подумал: перст судьбы! Всего за пять месяцев - из
пыли, из голоштанных думских скандалистов - в правители всея Руси! И ведь
сам! Своим умом, дарованиями, энергией! Exegi monumentum!..[Я памятник
воздвиг... (лат.)]
Буквально в самый час своего восшествия Керенский подписал указ о
назначении Корнилова главнокомандующим войсками Юго-Западного фронта, а
спустя четыре дня утвердил все предложения генерала - и о введении смертной
казни, и о полевых судах. Ни один из министров, даже самых "левых", не
проголосовал против.
Днем позже Керенский получил единовластные полномочия закрывать газеты
и журналы, "призывающие к неисполнению воинского долга и побуждающие к
гражданской войне". Эту формулировку он нацелил прежде всего на
большевистские издания - на "Правду" и "Солдатскую правду", дабы не
допустить их возрождения и впредь. Еще через день министр-председатель
восстановил военную цензуру и утвердил для себя право самолично запрещать и
распускать любые собрания и съезды.
На 16 июля он назначил совещание с высшим генералитетом в Ставке.
Пригласил с собой министра Терещенко. Рисовал себе прибытие в Могилев как
некое восшествие триумфатора: войска громовыми раскатами "ура!" чествуют
своего верховного вождя; церемониальным маршем проходит гвардия; гремит
оркестр, и сияют парадные мундиры, как бывало на том же перроне, когда
приезжал бывший государь император.
Литерный поезд - тоже бывший императорский, лишь с отвинченными
гербами, - подошел к вокзалу. Перрон был пуст. Ни оцепления, ни публики, ни
Брусилова со свитой, не говоря уже об оркестре и гвардейцах. Керенскому
неловко было смотреть на Терещенко.
Какой-то замухрышка-полковник:
- Ваше... гм... дрым... господин Керенский... Автомобиль подан,
главковерх ждет во дворце губернатора.
Александр Федорович задохнулся от ярости. Забился в угол вагона:
- Так встречать министра-председателя! Главу правительства!.. Вызвать
сюда Брусилова!..
Брусилов соизволил явиться лишь через час:
- Прошу извинить: у меня шло оперативное совещание. К тому же ваш
поезд прибыл раньше назначенного времени.
- "Раньше"! - с сарказмом передразнил Керенский. - Раньше, при царе,
вы бы сутки ждали на вокзале!
"И так бы не глядел, так бы не стоял перед императором!" - хотел
добавить он. Откинулся на обтянутую зеленым шелком стенку:
- Доложите обстановку.
- Мм... - Брусилов повел взглядом, ища, видимо, карту, покосился на
франтовато одетого - высокий воротник, галстук-бабочка с бриллиантовой
булавкой - Терещенко, на остальных, неизвестных ему лиц в вагоне, и начал
что-то объяснять, поучительно и непонятно. Министр-председатель не вникал.
Генерал говорил, поглядывая на часы, как бы напоминая, что их уже ждут в
Ставке. Керенский делал вид, что не понимает его намека. Пусть подождут! Не
барышни на свидании!..
Наконец, немного охладив свой гнев, поднялся, сказал Терещенко:
- Прошу вас со мной, Михаил Иванович!
Они приехали в губернаторский дворец. В кабинете главковерха собрался
весь цвет: начальник штаба Ставки Лукомский, главнокомандующие фронтами:
Северным - Клембовский, Западным - Деникин, генералы Рузский, Алексеев,
другие. Корнилов, ввиду опасного положения на Юго-Западном фронте, приехать
не смог. Но его представляли на совещании комиссар фронта Савинков и
комиссар Восьмой армии Филоненко.
Керенский занял место во главе стола, в кресле Брусилова. Позади
вытянулись в струнку юные адъютанты, подпоручик и мичман, символизирующие
армию и флот. В новеньких мундирах, портупеях и аксельбантах.
Министр-председатель все еще ожидал, что последуют положенные по рангу
приветствия, а затем состоится военный совет. Как в Филях: командующие
поочередно доложат военно-стратегическую, или как там ее, обстановку, он
взвесит различные доводы и примет окончательное решение. Лишь такой
регламент и мог исправить его настроение. Огляделся. Генералы не при
параде, в выгоревших мундирах с полевыми погонами. Взгляды ощупывающие.
- Приступим, господа! - буркнул он.
Слово попросил Деникин. Но не подошел к разостланным и развешанным
картам, а встал напротив - малорослый, с клинообразной седой бороденкой - и
начал тоном гимназического наставника:
- Армию развалило военное законодательство последних месяцев...
Развалили лица, совершенно не понимающие жизни и быта армии, не знающие
исторических законов ее существования. Огромный вред внесло в управление
армией многовластие, многословие, вмешательство профанов.
Все это Керенский принял как камни в свой огород. Потом пошло дело:
- Разрушающее начало - комитеты. Они совершенно определенно и открыто
захватывают в свои руки все вопросы - боевые, бытовые, административные...
В армию хлынула волна большевистской литературы, газеты "Правда",
"Солдатская правда", московский "Социал-демократ"...
Деникин привел конкретные цифры - тысячи и тысячи экземпляров
ленинских газет! - и по пунктам изложил свои и всех других генералов
требования: во-первых, Временное правительство должно осознать свои ошибки
и свою вину прежде всего перед офицерством; во-вторых, Петроград отныне
должен прекратить всякое военное законодательство, это право следует
предоставить лишь главковерху, ответственному только перед правительством;
в-третьих, необходимо изъять из армии политику; в-четвертых, отменить
"Приказ Э 1" и "Декларацию солдат", упразднить комиссаров и комитеты;
в-пятых, создать в резерве отборные части всех трех родов оружия как опору
против бунтовщиков; в-шестых, ввести "военно-революционные" суды и смертную
казнь и в тылу.
- Только эти меры дадут опору для создания сильной и могучей армии, -
закончил он.
Керенский встал с кресла, протянул Деникину руку:
- Благодарю вас, генерал, за ваше смелое искреннее слово!
Остальные в своих кратких выступлениях ничего нового не добавили.
Савинков зачитал телеграмму от Корнилова. Главкоюз высказывал те же
требования, что и Деникин, но с добавлением: "Произвести беспощадную чистку
всего командного состава".
Министр-председатель покинул Ставку с глубоким чувством
неудовлетворения: все требуют чего-то от него, а сами палец о палец не
ударяют! И как посмел Брусилов! Это он задал непозволительный топ!.. Вот
только в словах Деникина было много резонного. Особенно по части Совдепа,
комитетов и большевиков... После июльских событии, когда ВЦИК добровольно
передал Временному правительству всю полноту власти и согласился на
карательные меры против демонстрантов, с ним можно было уже и не считаться.
Но комитеты, "Приказ Э 1" и большевики... Кто сможет выкорчевать все это из
недр армии?.. Нет, не Брусилов!.. Хочет быть хорошим для всех. И так ведет
себя!..
Тем же вечером Керенский отбыл в Петроград. Пригласил с собой
Савинкова и Филоненко. Оба они и начали убеждать министра-председателя, что
необходимо образовать "сильную военную власть" и что желательно заменить
верховного главнокомандующего. Будто угадали собственные желания самого
Александра Федоровича.
- Кем же заменить Брусилова на посту главковерха?
- Лучшая кандидатура - Корнилов, - глядя в лицо Керенского
мечтательно-спокойными глазами, ответил Савинков.
- Никого нит достойней, чем Лавр Георгиевич! - поддержал Терещенко.
- А для обуздания горячей натуры генерала нужно назначить к нему
комиссарверхом Бориса Викторовича, - вставил, показав на Савинкова,
Филоненко.
Керенскому почудилось, что эти трое играют заранее подготовленный
спектакль. Но пьесу будто бы сочинил он сам, и следует внести лишь
небольшие поправки.
- Вам, Борис Викторович, я намерен предложить более ответственный
пост, - обратился он к Савинкову. - А вы, Максимилиан Максимилианович,
надеюсь, не откажетесь от поста комиссарверха? Что же касается
главковерха... В этом я вполне с вами согласен, господа.
Сразу же по возвращении в Питер, 18 июля, он подписал указы: о
назначении Савинкова управляющим военным министерством (по существу, это
было равноценно посту министра и вводило Бориса Викторовича в состав
правительства), об отзыве Брусилова "в распоряжение Временного
правительства" (что означало отставку) и о назначении верховным
главнокомандующим Корнилова с присвоением ему звания генерала от
инфантерии.
Тут же Керенский направил Корнилову поздравительную телеграмму в
Бендеры, в штаб Юго-Западного фронта. Ожидал, что генерал выразит свою
благодарность: как-никак за полтора месяца с командира корпуса в
главковерхи - взлет едва ли не такой же стремительный, как и самого
Александра Федоровича. И вдруг вместо благодарности Керенский получил в
ответ ультиматум. Шифровка из Бендер была составлена в таких выражениях,
что министр-председатель не решился даже показать ее членам кабинета. Она
гласила:
"Постановление Временного правительства о назначении меня верховным
главнокомандующим я исполняю, как солдат, обязанный являть пример воинской
дисциплины, но, уже как верховный главнокомандующий и гражданин свободной
России, заявляю, что я остаюсь на этой должности лишь до того времени, пока
буду сознавать, что приношу пользу родине и установлению существующего
строя. Ввиду изложенного докладываю, что я принимаю назначение при
условиях: 1) ответственность перед собственной совестью и всем народом; 2)
полное невмешательство в мои оперативные распоряжения и потому в назначения
высшего командного состава; 3) распространение принятых за последнее время
на фронте мер на те местности тыла, где расположены пополнения длл армии;
4) принятие моего предложения, переданного телеграфно верховному
главнокомандующему к совещанию в Ставке 16 июля.
Докладываю, что лишь при осуществлении перечисленных условий я в
состоянии буду выполнить возлагаемую на меня Временным правительством
задачу и в полном содружестве с доблестным офицерским составом и
сознательной частью солдатской массы привести армию и народ к победе и
долгожданному справедливому и почетному миру".
По существу, Корнилов никаких Америк не открывал -
министр-председатель и его кабинет сами обдумывали меры, призванные добить
Советы и комитеты, ввести драконовские законы и для тыла. Слова: "гражданин
свободной России", "польза родине", "справедливый и почетный мир" Керенский
пропустил мимо ушей - это была его собственная фразеология, дань
"революционной" моде. Но форма телеграммы! И кощунственное посягательство
на прерогативы правительства: "ответственность перед собственной совестью и
всем народом"! Такой была формула разве что самодержавной власти. Что
скрывается за генеральским ультиматумом?..
Савинков, которого Керенский все же ознакомил с ним, успокоил:
- Корнилов совершенно неграмотен в вопросах государственных. Эту
бумажку подсунули ему какие-то авантюристы, вьющиеся вокруг генерала. Надо
разъяснить Лавру Георгиевичу его ошибку. - И предложил: - Давайте направим
в Ставку нового комиссарверха - Максимилиан Максимилианович быстро уладит
конфликт.
Филоненко тотчас покинул столицу. Пока же, чтобы не разгорались
страсти, Керенский ответил Корнилову лишь на один пункт: подтвердил право
главковерха самому подбирать себе помощников. Не успел ответить, как от
генерала - новый ультиматум. Теперь уже против ранее утвержденного
назначения одного из военачальников. Министр-председатель вспылил: такой
строптивый верховный главнокомандующий ему не нужен! Немедленно отрешить от
должности!
- Это невозможно, - урезонил Савинков. - Чехарда со сменой
главковерхов произведет тягостное впечатление на армию - на генералитет и
офицерство. Давайте подождем донесения от Филоненко.
Донесение не заставило себя ждать. "Я заявил генералу Корнилову, -
сообщил комиссарверх, - что его требование об ответственности перед народом
и совестью может вызвать самые серьезные опасения, но что, насколько мне
его точка зрения известна, я полагаю, он разумеет под ответственностью
перед народом ответственность перед его единственным полномочным органом -
Временным правительством. Генерал Корнилов подтвердил понимание им своей
ответственности именно в этом смысле".
Однако на втором своем ультиматуме Корнилов настаивал неколебимо.
Савинков посоветовал министру-председателю уступить.
Только спустя пять дней после подписания указа о назначении новый
главковерх согласился оставить Бендеры и выехать в Ставку.
Керенский не стерпел бы такого своеволия, пусть ходатаем был и сам
Савинков. Однако как раз в эти дни Александр Федорович был поглощен
осуществлением куда более важного дела - он разыгрывал хитрую комбинацию,
которая должна была привести к укреплению его единоличной власти в
правительстве. Суть заключалась в том, что несколько министров последнего
кабинета тоже оказались строптивыми - не подпевали премьеру, а желали иметь
свой голос. И вот двадцать первого июля Керенский, никого заранее не
предупредив, положил на стол заявление о сложении с себя всех занимаемых
должностей и уходе в
отставку. Не дав никому опомниться, хлопнул дверью и отбыл "в
неизвестном направлении" - уехал на дачу в Финляндию. Что тут началось!.. И
меньшевистский ЦК, и эсеровский, и ВЦИК, и общественность - все
переполошились. Выносили резолюции о полном доверии "любовнику революции",
"первому гражданину свободной России", "министру правды и справедливости" -
и тому подобное, требовали именно ему поручить составление нового,
коалиционного кабинета - по собственному усмотрению и желанию.
Через сутки он, уже как "полномочный глава страны и правительства",
соизволил вернуться из Териок в Питер. Огласил состав нового кабинета.
Министерские портфели распределил между меньшевиками, эсерами, кадетами и
"внепартийными" промышленниками. Сам в тот же день с частной квартиры
переселился в Зимний дворец: под спальню и личный кабинет избрал покои и
кабинет Александра III на третьем этаже; служебные помещения Николая II
определил под служебные помещения Временного правительства - это ниже, на
втором этаже; военных чинов стал принимать в бывшей царской библиотеке;
гражданских и прочих - в Белом, Арапском или иных залах, а под заседания
распорядился отвести Малахитовый зал, своей роскошью - золотым потолком,
малахитовыми колоннами, вазами, столами и чашами, золотой чеканки дверями -
побивавший прежний зал заседаний царских советов министров в Мариинском
дворце. Входить в Зимний он стал через бывший подъезд его императорского
величества, по беломраморной лестнице. Теперь все было под боком, стоило
лишь спуститься с третьего этажа на второй. Вокруг, в Золотом и иных залах,
он разместил караулы из состава школ прапорщиков.
Поначалу многие - и правые и левые - пытались воспротивиться его
переезду в Зимний. Потом утихомирились. Единственно, что позволил Александр
Федорович, - так это историко-художественной комиссии дворца несколько
"опростить" залы, заменить особо дорогую мебель и музейные ценности на
канцелярскую обстановку.
В правительстве он оставил себе прежние три портфеля -
министра-председателя, военного и морского, назначив двух управляющих,
ставших также членами кабинета (вот тогда-то и получил свой пост Савинков).
По существу, Керенский перепоручил Савинкову все практические дела по
армии. Борис Викторович так это и понял. Собрав столичных и иностранных
корреспондентов, он изложил свою программу:
- Первой задачей моей деятельности по военному министерству является
восстановление железной дисциплины. Для насаждения ее нужен особый и в
высшей степени авторитетный аппарат. Аппарат этот будет организован мною в
полном согласии со Ставкой верховного главнокомандующего. Необходима самая
суровая и действительная борьба с разлагающими армию элементами вроде так
называемых большевистских течений и большевиков! И я эту борьбу поведу
решительно!..
Керенского, ознакомившегося с этой программой не заранее, а лишь по
газетному отчету, несколько покоробило яканье своего помощника и
насторожила фраза о "полном согласии со Ставкой". Но в общем и целом это
была его собственная программа. И Савинков выделил в ней главное -
необходимость борьбы с большевиками.
Однако на том же газетном листке под сенсационным заголовком: "Условия
генерала Корнилова" - был напечатан полный текст первой - шифрованной,
совершенно секретной - телеграммы-ультиматума нового главковерха. Как это
могло произойти? Где газетчики раздобыли ее текст?.. Керенский поручил
Савинкову произвести расследование.
Газетная заметка вызвала переполох - и среди министров, которые
понятия не имели об ультиматуме, и, что гораздо серьезней, среди
общественности. Заволновались рабочие и на усмиренных было заводах:
"Генерал рвется в диктаторы!" Само это слово: "диктатор", всплывшее в умах
думцев в первый же час революции, теперь впервые вылетело на улицу.
Действительно, какие миражи мерещатся зарвавшемуся генералу? Неужто мало
ему Ставки?.. Не просчитался ли Керенский, назначив главковерхом человека,
которого и видел лишь однажды - мельком, в толпе других?..
Сегодня они наконец встретились. В Зимнем, с глазу на глаз. Корнилов
прибыл для вручения министру-председателю своей "Записки" с развернутым
изложением собственных требований.
И, едва взглянув на генерала, Керенский понял, что легкомысленно
поторопился с назначением: перед ним стоял не исполненный трепета солдафон,
благодарный за то, что нежданно вырвали его из армейского захолустья и
одарили почестями, а знающий себе цену угрюмый человек с жестоким, будто
высеченным из шероховатого гранита, лицом. Не службист-слуга, истертый по
казармам и бивакам, в траченном молью мундире, а дикий вепрь, едва
сдерживающий бурлящие в нем неукротимые страсти. Наклоненный лоб, эти
бурые, налитые кровью глаза... Керенскому стало страшно.
Ставки Алексеева назначить Корнилова главнокомандующим Петроградским
военным округом взамен посаженного в Петропавловку Хабалова и
опростоволосившегося Иванова. Новый главнокомандующий был назначен одним из
последних царских указов, в тот самый день, когда Николай II отрекся от
престола. Но в апреле Корнилов приказал открыть огонь по питерским
демонстрантам. Солдаты потребовали подтверждения приказа от Совдепа.
Разразился скандал. Генерала пришлось срочно отстранить от должности,
направить в действующую армию.
Все это было вне забот Александра Федоровича: сам он тогда ведал еще
министерством юстиции. Хотя и подбирался к армии. Он прекрасно понимал, что
не судейские и прокурорские чины играют первую скрипку. Да и вообще inter
arma leges silent [Когда гремит оружие, законы молчат (лат.)]. Поэтому с
первых же дней своего приобщения к синклиту он старался как можно чаще
наезжать в полки, чтобы его видели и слышали в войсках. Добился своего:
через два месяца после провозглашения состава Временного правительства ушел
в отставку Гучков - "по собственному желанию", якобы не пожелав брать и
дальше на себя "ответственность за распад армии", а на самом деле потому,
что фигура его была ненавистна революционной вооруженной массе: буржуй,
председатель казнокрадного военно-промышленного комитета при монархии,
председатель третьей Государственной думы, на совести которой были
"столыпинские галстуки". И когда при перетасовке правительственной колоды
сделали новый расклад, сразу выпало - военным и морским министром быть
Керенскому. Более некому. Пятого мая он возложил на себя обязанности
военмина.
С этого времени все помыслы Александра Федоровича сосредоточились на
одном - на подготовке летнего наступления. Решение о наступлении было
принято еще при царе, в ноябре минувшего, шестнадцатого года, на совещании
высших военачальников армий Антанты во французском городке Шантильи.
Российскую делегацию возглавлял тогда генерал-адъютант Алексеев. Затем, за
месяц до переворота, уже в нынешнем январе, решение это подтвердила
союзническая конференция, собравшаяся в Петрограде. Срок был установлен
условный: через три недели после "дня икс". Под "днем икс" подразумевалось
начало наступления английских и французских армий на Западном фронте.
В апреле наступление союзников началось, но тут же и застопорилось. О
начале активных действий со стороны русской армии пока нечего было и
думать. Однако правительства Антанты требовали выполнения Россией
"союзнических обязательств", связали с этим вопросом обещания денежных
займов и военных поставок. Да и самому Временному правительству наступление
нужно было во что бы то ни стало. С любым последующим результатом, ибо
устраивал и тот и другой: и победа и поражение. Но если победа - то
триумфальная, а коль поражение - то оглушительное.
Великий князь Николай Николаевич, назначенный Николаем II в последний
час династии верховным главнокомандующим и уже прибывший с Кавказа в
Ставку, вынужден был буквально на следующий же день передать должность
Алексееву: массы решительно высказались против занятия членами дома
Романовых каких-либо государственных должностей. Временному правительству
пришлось скрепя сердце уволить Николая Николаевича в отставку, правда "с
сохранением мундира" - иными словами, с почетом и пенсией. В сопровождении
двух думцев он был "выслан" в свой дворец в Крыму.
Алексеев не пришелся по душе Керенскому - ничего в нем не было
бравого. Старый тихий бумажный червь. В притушенном же взгляде из-под седых
бровей - ненависть к нововременцу, презрение к "шпаку". Кем заменить? Один
был чересчур близок к царю, другой произведет плохое впечатление на армию,
а нужно соблюсти и политес. У старых генералов свои представления о табели:
кто за кем стоит "в хвосте" за чином и должностью. Наконец, Керенский
остановил выбор на главнокомандующем Юго-Западным фронтом Брусилове:
генерал от кавалерии, герой знаменитого прошлогоднего наступления -
Бруси-ловского прорыва, - трижды кавалер Георгиевского ордена. К тому же и
к Временному правительству относится, как и положено солдату, с
послушанием. Брусилов принял предложенный пост.
Тогда же, в мае, Керенский произвел и другие перемещения. В
представленных на подпись бумагах встретилось ему и имя Корнилова. С
начальника корпуса он выдвигался, еще по раскладке Гучкова, на должность
командующего Восьмой армией Юго-Западного фронта. Подписывая приказ о
назначении, министр мельком вспомнил лицо генерала - обычное, выражавшее
лишь жестокую волю. Такие люди неприхотливы и в меру честолюбивы - надо
лишь признавать их заслуги и не обходить в наградах.
Керенский, возможно, больше бы и не вернулся к мыслям о нем, если бы
не события, последовавшие спустя месяц: начало июньского наступления и
катастрофа его провала, со всей очевидностью обозначившаяся уже в первых
числах июля. Под контрударами германских и австрийских войск русские полки
и дивизии покатились назад, оставляя противнику даже и те территории,
которые были захвачены за годы предшествующих баталий. Все - от министра до
командиров батальонов - были в полной растерянности. Здесь Корнилов
показал, на что он способен. В своей армии он приказал заградительным
отрядам расстреливать отступающих солдат и их трупы вывешивать вдоль дорог,
ведущих в тыл. Мало того. Через головы вышестоящих начальников он
потребовал от Временного правительства немедленного восстановления на
фронте смертной казни, отмененной в России в начале марта, и введения
военно-полевых судов, чье название, чересчур памятное по периоду
столыпинщины, было бы замаскировано под "военно-революционные". Все эти
требования вполне соответствовали проектам самого Керенского. Теперь же их
можно было прикрыть именем ретивого генерала.
Отступление на фронте совпало с событиями в Питере, напомнившими своим
яростным накалом февральские дни. И подобно тому, как краснобанточный
февраль послужил Керенскому трамплином для прыжка на первую ступень
триумфальной лестницы, поражение на фронте и расстрел демонстрации в
столице, обрушившиеся на одну сторону колеблющейся доски, другим ее концом,
одним махом, вознесли Александра Федоровича на самую верхнюю площадку.
Такое он в детстве видел в цирке: удар - и фигурка воздушного акробата
взлетает в черноту купола в луче прожектора, чтобы ухватить сверкающую
трапецию под потолком. Он зажмуривал глаза: "Вдруг не ухватит?"
Натренированный гимнаст не упал. А даже если бы и просчитался, внизу
натянута сетка и к поясу пристегнут почти невидимый страховочный трос. Но в
политике сеток и тросов нет...
За неполные пять месяцев своего существования Временное правительство
видоизменилось в четвертый раз. Из правительства "спасения революции" оно
преобразовалось в правительство "спасения страны". Князь Львов ушел в
отставку, и его место - кресло министра-председателя с оставлением за собой
портфелей военного и морского министров - занял он, Александр Федорович. В
какой уже раз, обмирая, подумал: перст судьбы! Всего за пять месяцев - из
пыли, из голоштанных думских скандалистов - в правители всея Руси! И ведь
сам! Своим умом, дарованиями, энергией! Exegi monumentum!..[Я памятник
воздвиг... (лат.)]
Буквально в самый час своего восшествия Керенский подписал указ о
назначении Корнилова главнокомандующим войсками Юго-Западного фронта, а
спустя четыре дня утвердил все предложения генерала - и о введении смертной
казни, и о полевых судах. Ни один из министров, даже самых "левых", не
проголосовал против.
Днем позже Керенский получил единовластные полномочия закрывать газеты
и журналы, "призывающие к неисполнению воинского долга и побуждающие к
гражданской войне". Эту формулировку он нацелил прежде всего на
большевистские издания - на "Правду" и "Солдатскую правду", дабы не
допустить их возрождения и впредь. Еще через день министр-председатель
восстановил военную цензуру и утвердил для себя право самолично запрещать и
распускать любые собрания и съезды.
На 16 июля он назначил совещание с высшим генералитетом в Ставке.
Пригласил с собой министра Терещенко. Рисовал себе прибытие в Могилев как
некое восшествие триумфатора: войска громовыми раскатами "ура!" чествуют
своего верховного вождя; церемониальным маршем проходит гвардия; гремит
оркестр, и сияют парадные мундиры, как бывало на том же перроне, когда
приезжал бывший государь император.
Литерный поезд - тоже бывший императорский, лишь с отвинченными
гербами, - подошел к вокзалу. Перрон был пуст. Ни оцепления, ни публики, ни
Брусилова со свитой, не говоря уже об оркестре и гвардейцах. Керенскому
неловко было смотреть на Терещенко.
Какой-то замухрышка-полковник:
- Ваше... гм... дрым... господин Керенский... Автомобиль подан,
главковерх ждет во дворце губернатора.
Александр Федорович задохнулся от ярости. Забился в угол вагона:
- Так встречать министра-председателя! Главу правительства!.. Вызвать
сюда Брусилова!..
Брусилов соизволил явиться лишь через час:
- Прошу извинить: у меня шло оперативное совещание. К тому же ваш
поезд прибыл раньше назначенного времени.
- "Раньше"! - с сарказмом передразнил Керенский. - Раньше, при царе,
вы бы сутки ждали на вокзале!
"И так бы не глядел, так бы не стоял перед императором!" - хотел
добавить он. Откинулся на обтянутую зеленым шелком стенку:
- Доложите обстановку.
- Мм... - Брусилов повел взглядом, ища, видимо, карту, покосился на
франтовато одетого - высокий воротник, галстук-бабочка с бриллиантовой
булавкой - Терещенко, на остальных, неизвестных ему лиц в вагоне, и начал
что-то объяснять, поучительно и непонятно. Министр-председатель не вникал.
Генерал говорил, поглядывая на часы, как бы напоминая, что их уже ждут в
Ставке. Керенский делал вид, что не понимает его намека. Пусть подождут! Не
барышни на свидании!..
Наконец, немного охладив свой гнев, поднялся, сказал Терещенко:
- Прошу вас со мной, Михаил Иванович!
Они приехали в губернаторский дворец. В кабинете главковерха собрался
весь цвет: начальник штаба Ставки Лукомский, главнокомандующие фронтами:
Северным - Клембовский, Западным - Деникин, генералы Рузский, Алексеев,
другие. Корнилов, ввиду опасного положения на Юго-Западном фронте, приехать
не смог. Но его представляли на совещании комиссар фронта Савинков и
комиссар Восьмой армии Филоненко.
Керенский занял место во главе стола, в кресле Брусилова. Позади
вытянулись в струнку юные адъютанты, подпоручик и мичман, символизирующие
армию и флот. В новеньких мундирах, портупеях и аксельбантах.
Министр-председатель все еще ожидал, что последуют положенные по рангу
приветствия, а затем состоится военный совет. Как в Филях: командующие
поочередно доложат военно-стратегическую, или как там ее, обстановку, он
взвесит различные доводы и примет окончательное решение. Лишь такой
регламент и мог исправить его настроение. Огляделся. Генералы не при
параде, в выгоревших мундирах с полевыми погонами. Взгляды ощупывающие.
- Приступим, господа! - буркнул он.
Слово попросил Деникин. Но не подошел к разостланным и развешанным
картам, а встал напротив - малорослый, с клинообразной седой бороденкой - и
начал тоном гимназического наставника:
- Армию развалило военное законодательство последних месяцев...
Развалили лица, совершенно не понимающие жизни и быта армии, не знающие
исторических законов ее существования. Огромный вред внесло в управление
армией многовластие, многословие, вмешательство профанов.
Все это Керенский принял как камни в свой огород. Потом пошло дело:
- Разрушающее начало - комитеты. Они совершенно определенно и открыто
захватывают в свои руки все вопросы - боевые, бытовые, административные...
В армию хлынула волна большевистской литературы, газеты "Правда",
"Солдатская правда", московский "Социал-демократ"...
Деникин привел конкретные цифры - тысячи и тысячи экземпляров
ленинских газет! - и по пунктам изложил свои и всех других генералов
требования: во-первых, Временное правительство должно осознать свои ошибки
и свою вину прежде всего перед офицерством; во-вторых, Петроград отныне
должен прекратить всякое военное законодательство, это право следует
предоставить лишь главковерху, ответственному только перед правительством;
в-третьих, необходимо изъять из армии политику; в-четвертых, отменить
"Приказ Э 1" и "Декларацию солдат", упразднить комиссаров и комитеты;
в-пятых, создать в резерве отборные части всех трех родов оружия как опору
против бунтовщиков; в-шестых, ввести "военно-революционные" суды и смертную
казнь и в тылу.
- Только эти меры дадут опору для создания сильной и могучей армии, -
закончил он.
Керенский встал с кресла, протянул Деникину руку:
- Благодарю вас, генерал, за ваше смелое искреннее слово!
Остальные в своих кратких выступлениях ничего нового не добавили.
Савинков зачитал телеграмму от Корнилова. Главкоюз высказывал те же
требования, что и Деникин, но с добавлением: "Произвести беспощадную чистку
всего командного состава".
Министр-председатель покинул Ставку с глубоким чувством
неудовлетворения: все требуют чего-то от него, а сами палец о палец не
ударяют! И как посмел Брусилов! Это он задал непозволительный топ!.. Вот
только в словах Деникина было много резонного. Особенно по части Совдепа,
комитетов и большевиков... После июльских событии, когда ВЦИК добровольно
передал Временному правительству всю полноту власти и согласился на
карательные меры против демонстрантов, с ним можно было уже и не считаться.
Но комитеты, "Приказ Э 1" и большевики... Кто сможет выкорчевать все это из
недр армии?.. Нет, не Брусилов!.. Хочет быть хорошим для всех. И так ведет
себя!..
Тем же вечером Керенский отбыл в Петроград. Пригласил с собой
Савинкова и Филоненко. Оба они и начали убеждать министра-председателя, что
необходимо образовать "сильную военную власть" и что желательно заменить
верховного главнокомандующего. Будто угадали собственные желания самого
Александра Федоровича.
- Кем же заменить Брусилова на посту главковерха?
- Лучшая кандидатура - Корнилов, - глядя в лицо Керенского
мечтательно-спокойными глазами, ответил Савинков.
- Никого нит достойней, чем Лавр Георгиевич! - поддержал Терещенко.
- А для обуздания горячей натуры генерала нужно назначить к нему
комиссарверхом Бориса Викторовича, - вставил, показав на Савинкова,
Филоненко.
Керенскому почудилось, что эти трое играют заранее подготовленный
спектакль. Но пьесу будто бы сочинил он сам, и следует внести лишь
небольшие поправки.
- Вам, Борис Викторович, я намерен предложить более ответственный
пост, - обратился он к Савинкову. - А вы, Максимилиан Максимилианович,
надеюсь, не откажетесь от поста комиссарверха? Что же касается
главковерха... В этом я вполне с вами согласен, господа.
Сразу же по возвращении в Питер, 18 июля, он подписал указы: о
назначении Савинкова управляющим военным министерством (по существу, это
было равноценно посту министра и вводило Бориса Викторовича в состав
правительства), об отзыве Брусилова "в распоряжение Временного
правительства" (что означало отставку) и о назначении верховным
главнокомандующим Корнилова с присвоением ему звания генерала от
инфантерии.
Тут же Керенский направил Корнилову поздравительную телеграмму в
Бендеры, в штаб Юго-Западного фронта. Ожидал, что генерал выразит свою
благодарность: как-никак за полтора месяца с командира корпуса в
главковерхи - взлет едва ли не такой же стремительный, как и самого
Александра Федоровича. И вдруг вместо благодарности Керенский получил в
ответ ультиматум. Шифровка из Бендер была составлена в таких выражениях,
что министр-председатель не решился даже показать ее членам кабинета. Она
гласила:
"Постановление Временного правительства о назначении меня верховным
главнокомандующим я исполняю, как солдат, обязанный являть пример воинской
дисциплины, но, уже как верховный главнокомандующий и гражданин свободной
России, заявляю, что я остаюсь на этой должности лишь до того времени, пока
буду сознавать, что приношу пользу родине и установлению существующего
строя. Ввиду изложенного докладываю, что я принимаю назначение при
условиях: 1) ответственность перед собственной совестью и всем народом; 2)
полное невмешательство в мои оперативные распоряжения и потому в назначения
высшего командного состава; 3) распространение принятых за последнее время
на фронте мер на те местности тыла, где расположены пополнения длл армии;
4) принятие моего предложения, переданного телеграфно верховному
главнокомандующему к совещанию в Ставке 16 июля.
Докладываю, что лишь при осуществлении перечисленных условий я в
состоянии буду выполнить возлагаемую на меня Временным правительством
задачу и в полном содружестве с доблестным офицерским составом и
сознательной частью солдатской массы привести армию и народ к победе и
долгожданному справедливому и почетному миру".
По существу, Корнилов никаких Америк не открывал -
министр-председатель и его кабинет сами обдумывали меры, призванные добить
Советы и комитеты, ввести драконовские законы и для тыла. Слова: "гражданин
свободной России", "польза родине", "справедливый и почетный мир" Керенский
пропустил мимо ушей - это была его собственная фразеология, дань
"революционной" моде. Но форма телеграммы! И кощунственное посягательство
на прерогативы правительства: "ответственность перед собственной совестью и
всем народом"! Такой была формула разве что самодержавной власти. Что
скрывается за генеральским ультиматумом?..
Савинков, которого Керенский все же ознакомил с ним, успокоил:
- Корнилов совершенно неграмотен в вопросах государственных. Эту
бумажку подсунули ему какие-то авантюристы, вьющиеся вокруг генерала. Надо
разъяснить Лавру Георгиевичу его ошибку. - И предложил: - Давайте направим
в Ставку нового комиссарверха - Максимилиан Максимилианович быстро уладит
конфликт.
Филоненко тотчас покинул столицу. Пока же, чтобы не разгорались
страсти, Керенский ответил Корнилову лишь на один пункт: подтвердил право
главковерха самому подбирать себе помощников. Не успел ответить, как от
генерала - новый ультиматум. Теперь уже против ранее утвержденного
назначения одного из военачальников. Министр-председатель вспылил: такой
строптивый верховный главнокомандующий ему не нужен! Немедленно отрешить от
должности!
- Это невозможно, - урезонил Савинков. - Чехарда со сменой
главковерхов произведет тягостное впечатление на армию - на генералитет и
офицерство. Давайте подождем донесения от Филоненко.
Донесение не заставило себя ждать. "Я заявил генералу Корнилову, -
сообщил комиссарверх, - что его требование об ответственности перед народом
и совестью может вызвать самые серьезные опасения, но что, насколько мне
его точка зрения известна, я полагаю, он разумеет под ответственностью
перед народом ответственность перед его единственным полномочным органом -
Временным правительством. Генерал Корнилов подтвердил понимание им своей
ответственности именно в этом смысле".
Однако на втором своем ультиматуме Корнилов настаивал неколебимо.
Савинков посоветовал министру-председателю уступить.
Только спустя пять дней после подписания указа о назначении новый
главковерх согласился оставить Бендеры и выехать в Ставку.
Керенский не стерпел бы такого своеволия, пусть ходатаем был и сам
Савинков. Однако как раз в эти дни Александр Федорович был поглощен
осуществлением куда более важного дела - он разыгрывал хитрую комбинацию,
которая должна была привести к укреплению его единоличной власти в
правительстве. Суть заключалась в том, что несколько министров последнего
кабинета тоже оказались строптивыми - не подпевали премьеру, а желали иметь
свой голос. И вот двадцать первого июля Керенский, никого заранее не
предупредив, положил на стол заявление о сложении с себя всех занимаемых
должностей и уходе в
отставку. Не дав никому опомниться, хлопнул дверью и отбыл "в
неизвестном направлении" - уехал на дачу в Финляндию. Что тут началось!.. И
меньшевистский ЦК, и эсеровский, и ВЦИК, и общественность - все
переполошились. Выносили резолюции о полном доверии "любовнику революции",
"первому гражданину свободной России", "министру правды и справедливости" -
и тому подобное, требовали именно ему поручить составление нового,
коалиционного кабинета - по собственному усмотрению и желанию.
Через сутки он, уже как "полномочный глава страны и правительства",
соизволил вернуться из Териок в Питер. Огласил состав нового кабинета.
Министерские портфели распределил между меньшевиками, эсерами, кадетами и
"внепартийными" промышленниками. Сам в тот же день с частной квартиры
переселился в Зимний дворец: под спальню и личный кабинет избрал покои и
кабинет Александра III на третьем этаже; служебные помещения Николая II
определил под служебные помещения Временного правительства - это ниже, на
втором этаже; военных чинов стал принимать в бывшей царской библиотеке;
гражданских и прочих - в Белом, Арапском или иных залах, а под заседания
распорядился отвести Малахитовый зал, своей роскошью - золотым потолком,
малахитовыми колоннами, вазами, столами и чашами, золотой чеканки дверями -
побивавший прежний зал заседаний царских советов министров в Мариинском
дворце. Входить в Зимний он стал через бывший подъезд его императорского
величества, по беломраморной лестнице. Теперь все было под боком, стоило
лишь спуститься с третьего этажа на второй. Вокруг, в Золотом и иных залах,
он разместил караулы из состава школ прапорщиков.
Поначалу многие - и правые и левые - пытались воспротивиться его
переезду в Зимний. Потом утихомирились. Единственно, что позволил Александр
Федорович, - так это историко-художественной комиссии дворца несколько
"опростить" залы, заменить особо дорогую мебель и музейные ценности на
канцелярскую обстановку.
В правительстве он оставил себе прежние три портфеля -
министра-председателя, военного и морского, назначив двух управляющих,
ставших также членами кабинета (вот тогда-то и получил свой пост Савинков).
По существу, Керенский перепоручил Савинкову все практические дела по
армии. Борис Викторович так это и понял. Собрав столичных и иностранных
корреспондентов, он изложил свою программу:
- Первой задачей моей деятельности по военному министерству является
восстановление железной дисциплины. Для насаждения ее нужен особый и в
высшей степени авторитетный аппарат. Аппарат этот будет организован мною в
полном согласии со Ставкой верховного главнокомандующего. Необходима самая
суровая и действительная борьба с разлагающими армию элементами вроде так
называемых большевистских течений и большевиков! И я эту борьбу поведу
решительно!..
Керенского, ознакомившегося с этой программой не заранее, а лишь по
газетному отчету, несколько покоробило яканье своего помощника и
насторожила фраза о "полном согласии со Ставкой". Но в общем и целом это
была его собственная программа. И Савинков выделил в ней главное -
необходимость борьбы с большевиками.
Однако на том же газетном листке под сенсационным заголовком: "Условия
генерала Корнилова" - был напечатан полный текст первой - шифрованной,
совершенно секретной - телеграммы-ультиматума нового главковерха. Как это
могло произойти? Где газетчики раздобыли ее текст?.. Керенский поручил
Савинкову произвести расследование.
Газетная заметка вызвала переполох - и среди министров, которые
понятия не имели об ультиматуме, и, что гораздо серьезней, среди
общественности. Заволновались рабочие и на усмиренных было заводах:
"Генерал рвется в диктаторы!" Само это слово: "диктатор", всплывшее в умах
думцев в первый же час революции, теперь впервые вылетело на улицу.
Действительно, какие миражи мерещатся зарвавшемуся генералу? Неужто мало
ему Ставки?.. Не просчитался ли Керенский, назначив главковерхом человека,
которого и видел лишь однажды - мельком, в толпе других?..
Сегодня они наконец встретились. В Зимнем, с глазу на глаз. Корнилов
прибыл для вручения министру-председателю своей "Записки" с развернутым
изложением собственных требований.
И, едва взглянув на генерала, Керенский понял, что легкомысленно
поторопился с назначением: перед ним стоял не исполненный трепета солдафон,
благодарный за то, что нежданно вырвали его из армейского захолустья и
одарили почестями, а знающий себе цену угрюмый человек с жестоким, будто
высеченным из шероховатого гранита, лицом. Не службист-слуга, истертый по
казармам и бивакам, в траченном молью мундире, а дикий вепрь, едва
сдерживающий бурлящие в нем неукротимые страсти. Наклоненный лоб, эти
бурые, налитые кровью глаза... Керенскому стало страшно.