Понизовский В М. Заговор генералов

оч-чень хорошо, что ты приглянулся их атаману.
Снова телефон оторвал Василия от разговора. Ио нить его не прервалась.
- Сейчас, кажется, взялись за Корнилова, - продолжил он, повесив
трубку. - "Народный герой!" Как каждый узколобый вояка, сам Корнилов
стремится к одному - к высшей должности, к безграпичной власти, чтобы без
всяких помех посылать солдат на смерть. Имел счастье видеть сего "героя".
По его приказу на Юго-Западном было расстреляно сто сорок человек.
- И я лично знаком с верховным, - вставил Антон. Рассказал, при каких
неожиданных обстоятельствах и как произошла их встреча.
- Так этот твой Петр Кастрюлин по шее генералу навернул? -
расхохотался Василий. - Ну, попался бы он теперь главковерху на глэ.за!
- Тогда, в шестнадцатом, мой Петр навернул еяу как австрийскому
лазутчику, а теперь еще не так навернет как наемнику Временного! - сказал
Путко. - Теперь мой Петр - твердокаменный большевик!
- Да, предполагаю, что скоро придется повторить опыт, - задумчиво
проговорил Василий. - Гляди-ка! И эту ночь прокуролесили!
И вправду: за окнами снова розово дымился рассвет.
- Ну вот что, друг-лазутчик, отправляйся-ка ты отдыхать. Даю тебе
увольнительную на целые сутки. А завтра в восемь утра быть здесь - как
штык! Я переговорю с товарищами, и мы все решим. Будь здоров!
На Полюстровском, как и вчера, его покорно ждала Наденька. По
деревенскому обычаю подала на завтрак борщ. Настоящий украинский, ароматом
заполнивший всю горницу.
- Язык проглотишь! - набросился Антон. - Да ты,
Наденька, не только сестра милосердная, а еще и повариха, сватья баба
Бабариха!
- Какая еще Бабариха? - со вздохом отозвалась она.

2

Вслед за обращением совета "Союза казачьих войск" поступила в Зимний
дворец резолюция Главного комитета "Союза офицеров армии и флота". В
резолюции говорилось, что сей союз "в тяжелую годину бедствий все свои
надежды на грядущий порядок в армии возлагает на любимого вождя генерала
Корнилова". Послание офицеров заключала недвусмысленная фраза: "Мы не
допускаем возможности вмешательства в его действия каких бы то ни было лиц
или учреждений и готовы всемерно поддерживать его в законных требованиях".
И тут же на стол министра-председателя лег бланк третьей телеграммы:
"Конференция Союза Георгиевских Кавалеров единогласно постановила всецело
присоединиться к резолюции Совета казачьих войск и твердо заявить
Временному правительству, что если оно допустит восторжествовать клевете и
Генерал Корнилов будет смещен, то Союз Георгиевских Кавалеров
незамедлительно отдаст боевой клич всем кавалерам о выступлении совместно с
казачеством".
Керенский оторопело разглядывал бланки. Чем вызван столь мощный залп
грозных предупреждений? Властью министра-председателя - своей властью! - он
мог сместить главковерха, но пока не помышлял об этом. Единственная его
забота - обуздать норов Корнилова и заставить генерала беспрекословно
выполнять предначертания правительства в армии. У Керенского нет лучшего
исполнителя задуманной и пестуемой акции. Откуда же такой ажиотаж?.. Он
пригласил во дворец Савинкова:
- Борис Викторович, что сие может значить?
- Я уже получил копии, - отозвался управляющий военным министерством.
- Возмущен до глубины души. Связался по прямому проводу с комиссарверхом.
Фило-ненко тоже не в курсе дела.
- Но подобного рода идеи и готовые фразы не летают сами по себе в
воздухе! - раздраженно возразил Керенский. - Тут чувствуется одна рука. II
весьма многоопытная.
- Совершенно согласен, - поднял на премьера глаза
Савинков. - Я уже говорил вам, что при Ставке отираются некие темные
личности. Я отдал распоряжение начальнику контрразведки установить, кто они
и с кем связаны. В зависимости от результатов расследования мною будут
приняты окончательные меры.
Звуки "...кончат..." щелкнули, как сухой удар курка.
- Одобряю, - коротко кивнул Керенский. - А каковы ваши соображения,
Борис Викторович, в связи с по-выми требованиями главковерха?
Он показал шифротелеграмму из Ставки.
- Ознакомлен в копии и с ними. Полагаю, что войска округа подчинить
Корнилову следует: они действительно могут понадобиться ему для выполнения
стратегических задач на фронте.
- А не будет ли это означать, что правительство, оставшись без войск,
окажется безоружным перед...
- Я не закончил свою мысль, - перебил министра-председателя Савинков.
- Войска округа Корнилову подчинить, выделив, однако, из округа собственно
столичный гарнизон, который надлежит усилить преданными нам частями за счет
вывода из Питера проболыпевистски настроенных полков и заменив их
"штурмовыми батальонами" и "батальонами смерти".
- Прекрасная мысль! - живо воскликнул Керенский. - Я рад, что паши
взгляды совпадают! С вами приятно работать, Борис Викторович! Значит, так и
ответьте главковерху. Полумера его ублажит. А что до этих союзов, - он
небрежно оттолкнул телеграммы, - то я заявлю на пресс-конференции
представителям печати, что никаких изменений в верховном командовании не
предвидится.
Он подошел к карте России, занимающей всю стену бывшего царского
кабинета. Огромное, испещренное извилистыми шнурками рек и дорог полотно,
на котором Петроград был размером не более серебряного николаевского рубля.
"Всея земли Русской..." Обернулся:
- Борис Викторович, а как идет подготовка нового варианта докладной
записки Корнилова правительству?
- Филоненко заканчивает работу над нею в Ставке. Затем записку
просмотрю я.
- Превосходно! Пусть в нее будут включены жесткие требования. Нам
желательно, чтобы они исходили от главковерха, а мы бы лишь утвердили их.
- Сегодня же передам в Ставку.
- У вас есть какие-нибудь срочные дела ко мне?
- Да. Штаб морского министерства испрашивает разрешения на упразднение
крепости Кронштадт. Мотивировка: крепость в настоящее время утратила свое
стратегическое значение. Сухопутный гарнизон будет выведен на материк.
Балтийский флотский экипаж расформирован.
Министр-председатель повел глаза вверх по карте. Нашел остров Котлин.
На синеве Финского залива он был как наконечник стрелы, летящей в мишень -
кружок Петрограда.
- Кронштадт действительно утратил стратегическое значение?
- Наоборот. Приобрел еще большее.
Александр Федорович удивленно воззрился на Савинкова.
- Не для нас, а для большевиков, - закончил фразу управляющий.
- Вот оно что... Дайте от моего имени указание морскому штабу
подготовить план этой операции в деталях. Двух недель им достанет?
- Вполне. - Савинков посмотрел на часы: - Через пятнадцать минут я
принимаю французскую военную миссию.
- Не смею задерживать.
Оставшись один, Керенский прошелся по кабинету. Разговор с Борисом
Викторовичем успокоил его: вдвоем они сумеют усмирить зарывающегося
генерала, а через него и все эти казачьи советы, офицерские союзы и
георгиевские комитеты. С ВЦИК он уже управился. Два дня назад выставил
наконец из Таврического к благородным девицам, в Смольный институт. Терпеть
не может эту говорильню! Этих Чхеидзе, Церетели! Понимает теперь, почему
так ненавидел Думу император. Хотя как и Дума перед Николаем, так и ВЦИК
после июльских дней пляшет перед ним на задних лапках, как дрессированный
пес в цирке. Выпроваживая Совдеп из Таврического, он сказал: "Сожалею, что
не смогу теперь так часто бывать среди демократии, как хотел бы. - И
добавил: - Вынужденная необходимость, знаменующая, что скоро в этих стенах
соберется Учредительное собрание".
И все же тревога не покидала его. Как облака в душный день. То
просвет, то темень. Дождь не излился, погрохатывает за горизонтом. Но тучи
густеют... Нет, они наползают не со стороны Ставки. С Корниловым он
как-нибудь договорится. Где убавит, где прибавит... Мало ему генерала от
инфантерии - может и маршалом сделать, хоть генералиссимусом, как Суворова.
Пусть тешится. Казаки, георгиевцы - грибной дождичек. Совдеп - божья роса.
Грозой, бурей от большевиков тянет. Вот от кого!.. Уже грохотало. И в
апреле, и в июне, и в июле. С ними - вот с кем он ни о чем не может
договориться! Ни о войне. Ни о мире. Ни об устройстве Российского
государства. Все, что исходит от него, неприемлемо для них. Все, что
исходит от Ленина, ненавистно ему.
Слава богу, июльские события дали возможность загнать большевиков в
подполье. Но этого мало. Их нужно разгромить. Уничтожить как общественную
силу. Правы и в морском штабе, и Савинков - пора! Этот Кронштадт! Imperium
in imperio [Государство в государстве (лат.)]. Еще в мае моряки и рабочие
Котлина объявили, что подчиняются на своем острове только Совдепу, а в
Совдеп выбрали почти поголовно сторонников Ленина. Изгнали из Кронштадта
даже комиссара Временного правительства. Это они, они четвертого июля
высадили в Питере десятитысячный вооруженный десант! Это перед ними с
балкона дворца Кшесинской выступал Ленин!.. Еле удалось управиться с
моряками и загнать их обратно на остров. Тогдашний главковерх Брусилов
написал Керенскому, что нужно воспользоваться моментом и покончить "с
гнездом большевизма - Кронштадтом". Предложил разоружить гарнизон, а если
моряки воспротивятся, открыть по Котлину огонь из главных калибров фортов
Ино и Красной Горки. Министр не решился: оба эти форта тоже ненадежны.
Ограничился лишь тем, что назвал кронштадтцев "предателями русской
революции" и потребовал от команд "Петропавловска", "Республики" и "Славы"
арестовать и выдать зачинщиков. Теперь он покончит с этим гнездом! Не
мытьем, так катаньем. "По стратегическим соображениям".
Но Кронштадт - лишь одна грозовая туча. Большевики - они всюду. В
тылу. В действующей армии. В самом Питере. В Москве. Начальник
контрразведки подытожил сводки по фронтам и губерниям: в их партии уже
почти четверть миллиона. Л в апреле было лишь восемьдесят тысяч. В три раза
больше, несмотря на июльские дни!..
Непонятно. И смогли под самым носом у правительства провести свой
съезд... Так и не узнали агенты осведомительной службы, где же они
собирались. "Где-то на Выборгской... Где-то за Нарвской..." Где-то!... Не
удалось воспользоваться законом, который Керенский издал именно для того,
чтобы прикрыть их предприятие. Да, прошляпили. Ни к черту не годятся
нынешние органы розыска. Разогнали департамент полиции, сожгли картотеки
особого отдела, опубликовали списки секретных сотрудников... Поторопились!
При царе система политического розыска была организована превосходно.
Теперь, на развалинах, придется создавать ее заново. Нет, не обойтись и без
департамента полиции, и без корпуса жандармов, пусть называться они будут и
иначе. И без секретных сотрудников-осведомителей... Восстановили же в армии
органы контрразведки. Разворачиваются. Кому же доверить общероссийскую
службу?.. Пожалуй, лучшего министра внутренних дел, чем Савинков, не
найти... Парадокс: бывшего государственного преступника, убийцу министров -
в министры!.. А ведь согласится милейший Борис Викторович. Уцепится за
портфель. Сам Александр Федорович, помнится, громил власти предержащие с
думской трибуны... Да, искус дьявола...
Эх, будь у него сейчас под руками департамент и корпус, Ленину не
удалось бы скрыться... Вот кого нужно обезвредить, чтобы разом растаяли на
небосводе грозовые тучи!.. Керенский понял это давно. Раньше многих других.
Еще в самом начале марта вместе с Родзянкой и Милюковым он сделал все,
чтобы не допустить возвращения вождя большевиков из эмиграции. Профессор -
тогда он был министром иностранных дел - подтвердил для союзников
действительность "контрольных списков", которые были составлены царским
департаментом полиции и военной контрразведкой совместно с английскими и
французскими генеральными штабами и службами и включали всех видных русских
политэмигрантов-интернационалистов. Первым в тех списках значился
Ульянов-Ленин. Стоило бы ему по выезде из Швейцарии ступить на землю
Великобритании, Франции или любой другой державы Антанты, как его тотчас бы
арестовали и интернировали. Ленин проехал в Россию через Германию.
Тогда Керенский разработал план его ареста уже в Питере. Посвятил в
этот план тогдашнего министра-председателя князя Львова и сменившего
Милюкова на посту министра иностранных дел молодого Терещенко. Однако в ту
пору еще был в силе Совдеп, и министры не решились осуществить замысел - на
памяти был провал с приказом Корнилова о расстреле демонстрации на
Дворцовой площади. Но подоспели июльские события. Теперь Александру
Федоровичу пришло на ум: если бы та демонстрация не возникла стихийно, ее
следовало бы подстроить! Да, да! Ведь именно благодаря июльским дням он, в
конечном счете, и стал министром-председателем!.. Но в тот момент...
Известие о демонстрации застало его на Юго-Западном фронте. Керенский
представил эти полумиллионные толпы, захлестнувшие улицы Питера. Как их
рассеять? Бросить против демонстрантов войска? А не повторится ли Февраль,
только в ином варианте? Нет, прежде войск нужно бросить в толпу слова,
которые внесли бы смятение в умы. Какие?.. В момент накала боев на фронте,
в часы позорного отступления самое действенное, раздирающее душу - слухи о
шпионах, о предателях, подкупленных германцами. Увязнут, как мухи в липкой
бумаге. Великая ложь? Российский вариант "дрейфусиа-ды"? Некое "дело
Бейлиса"?.. Чепуха! В политике важны не средства, а результаты: per fas ас
nefas [Всеми правдами и неправдами (лат.)].
Идея использовать "великую ложь" возникла в мозгу Керенского давно.
Может быть, в тот день, когда Ленин отважился проехать через Германию. Она
была положена в основу первого, оговоренного Львовым и Терещенко, но до
поры неосуществленного плана. Еще тогда, в мае, некий Ермоленко, военный
шпион, дал "собственноручные показания". Эти "показания" хранились в сейфе
у Терещенко. Четвертого июля Керенский по прямому проводу связался со своим
доверенным лицом в военном министерстве и распорядился: "От моего имени
настаивайте на немедленном использовании материала Терещенко". Это
послужило сигналом. Но нужно было устроить так, чтобы публикация
"показаний" исходила не от правительства, а как бы со стороны, выглядела
"утечкой информации". Кого найти в исполнители? Выбор пал на Алексинского.
Бывший большевик, бывший депутат - член рабочей курии славной второй Думы.
Правда, было какое-то темное дельце в эмиграции, в Париже, когда
французские литераторы исключили его из своего союза за бесчестность и
клевету. Но кто в толпе знает об этом?.. Алексинский с готовностью
согласился: он давно чувствовал себя обойденным историей. И тут такое
горячее дельце. Керенский хорошо знал породу таких людей. И понеслось!.. А
большевистская "Правда"-то уже прихлопнута! Ленинцы попытались наладить
выпуск "Листка "Правды": "Гнусные клеветы черносотенных газет и
Алексинского", "Новое дело Дрейфуса?"... Ухватились за одну промашку:
"показания" Ермоленко были датированы шестнадцатым мая: "Сразу видна
клевета "Живого Слова" уже вот из чего: "Живое Слово" пишет, что 16-го мая
письмо (за Э 3719) Керенскому об обвинении Ленина было послано из штаба.
Ясно, что Керенский обязан был бы тотчас арестовать Ленина и назначить
правительственное следствие, если бы он верил хоть минуту в серьезность
обвинений или подозрений". Да, промашка! Вот как тщательно надо обсасывать
каждую мелочь... Но что мог сделать какой-то "Листок "Правды" в ответ на
артиллерийский залп крупнокалиберных "Биржевых ведомостей" или милюковской
"Речи"?.. Союзники оценили: "Ваш ход, господин Керенский, спас положение
правительства". А "Речь" уже через день торжествующе заключила: "В эту
минуту произошел исключительный по резкости перелом настроения и большевизм
умер, так сказать, внезапной смертью". Поторопился Павел Николаевич, теперь
сам ногти грызет... Да,, вот тогда бы надо было воспользоваться моментом,
чтобы умертвить большевизм не только фигурально... Он,
министр-председатель, отдал приказ об аресте Ленина. Сейчас ему
припомнилась фраза, которую любит повторять Савинков: "Только мертвые не
возвращаются". У Бориса Викторовича своеобразные афоризмы... Зябко от них
становится... Хорошо, что все мысли управляющего - против большевиков. Но
служба розыска делает промашку за промашкой. Вот и тогда: провели облавы,
устроили засады, сделали обыски - Ленин как сквозь землю провалился. Нет,
нет прежней хватки!.. Временное правительство распорядилось закрыть
границы. Шерстили каждый поезд. Безрезультатно.
Тогда министр-председатель решил поднажать с другой стороны - так
сказать, с моральной. Вынудить Ленина явиться на суд добровольно. Мол, если
боится предстать пред Фемидой - значит, виновен. И на сей раз суфлировал
из-за ширмы, через такие организации, как ЦИК Советов рабочих и солдатских
депутатов, Исполком Совета крестьянских депутатов. На объединенном собрании
эти "представители всего трудового и воюющего народа" приняли резолюцию, в
которой признали "совершенно недопустимым" уклонение Ленина от суда.
Не подействовало. Пришлось довольствоваться арестами его сотоварищей,
не успевших скрыться.
Но все равно победа над большевиками очевидна. Князь Львов, уступая
кресло премьера Керенскому, в прощальной беседе с журналистами сказал: "Наш
"глубокий прорыв" на фронте Ленина имеет, по моему убеждению, несравненно
большее значение для России, чем прорыв немцев на нашем Юго-Западном
фронте". И все же... Хотя большевики снова загнаны в подполье, дух
большевизма, к огорчению, жив... Он - как испарения земли, накапливающиеся
в небе в тяжелых тучах, ждущих лишь электрического разряда, чтобы
обрушиться грозовым ливнем. Август - время летних гроз. А как говорится: на
небе стукнет - на земле слышно. Пронеси господи...
Керенский подошел к карте. Симбирск... Игра судьбы. В этом городе
родились и он, и его непримиримый противник. Отец Ульянова-Ленина был
директором народных училищ, отец Александра Федоровича - учитель и директор
гимназии - находился у него в подчинении. А сам юный Владимир Ульянов
учился в гимназии отца Александра Федоровича... Там, в Симбирске,
Керенскому не довелось встретиться со своим нынешним врагом: их разделяла
разница в одиннадцать лет, и когда Александр надел гимназическую фуражку,
Ульянов-младший уже уехал из города... Симбирск... Фатум...
- Разрешите, господин министр-председатель? - прервал поток его мыслей
полковник Барановский. - Только что позвонили из "Крестов": содержащиеся в
тюрьме большевики объявили голодовку.
- Прикажите подать автомобиль. Сам поеду, разберусь на месте.
Александр Федорович, по старой памяти министра юстиции и
генерал-прокурора, любил посещать тюрьмы. И особенно "Кресты", где в
далекой юности, в пятом году, ему довелось провести в камере-одиночке
неполных четыре месяца.


Глава пятая
7 августа

1

Весь минувший день Антон бессовестно проспал. Словно бы выжал из себя
усталость, накопившуюся за месяцы на позициях и двое почти бессонных
столичных суток. Наденька хлопотала по дому, то позвякивая ведрами, то
напевая. Сашка то появлялся, топоча сапожищами, то исчезал. Но это было
обрывками сновидений и совсем не мешало блаженствовать на пуховой перине.
Проснувшись, Антон, к стыду своему, вспомнил, что за все эти дни в
Питере ни разу не подумал о матери. Неужели действительно стали совсем
чужими?.. Но потянуло, засосало под ложечкой... Да, казалось бы, с того
давнего дня, когда, вольно или невольно предав память об отце, вернулась
она под сень своего рода, Антон почувствовал к ней отчуждение. Столько лет
кануло... Да и в нынешнем феврале, когда судьба случайно свела их и мать
стала навещать его в лазарете, будто просто знакомая приходила.
"Баронесса". Никчемные разговоры. Полнейшая невозможность открыться в
главном. Посторонняя... Умом он так это и воспринимал. А внутри, в сердце,
жило, трепетало, больно ворочалось: мама. Может быть, опьянил ее запах -
давний, с детства, с примочек на ушибах, вечерних ласк и утренних
поцелуев?.. Какая она? Наложили ли на нее печать годы, или все так же
красива и моложава?..
Он без труда нашел баронский дом в Щербаковой переулке, в нескольких
шагах от набережной Мойки. За кованой узорной оградой лежал тихий, с
заросшими тропинками палисадник. Лишь узко протоптанная стежка вела от
ворот до парадного подъезда.
Позвонил от калитки. Позвонил снова. Где-то скрипнуло. Появилась
согбенная фигура. Привратник. Тот же, что вышел к нему в одиннадцатом году.
Сдал старик... Бо-роденку будто моль выела. Слуга пригляделся:
- Чего-с изволите, ваше благородие?
- Передайте, пожалуйста, Ирине Николаевне... Старик выставил вперед,
как за подаянием, руки и развел в стороны:
- Их сиятельства господин барон, госпожа баронесса и отрок пребывают
за границами, в Парижах-с...
"Вот так-то..." Защемило, будто оборвалась струна в самом начале
тронувшей душу мелодии...
Сейчас, в восемь утра, минута в минуту, он переступил порог квартиры в
доме на Фурштадтской. К его радости, все были в сборе: и Василий, и Феликс
Эдмундович, другие товарищи. Только непродыхаемо слоился табачный дым и в
углах комнаты будто не развеялась еще бессонная ночь. Ему стало стыдно
своего молодцевато-бодрого вида. Среди находившихся здесь он узнал
Свердлова - с Яковом Михайловичем познакомился в первый день, когда
приходил сюда, - и Елену Дмитриевну Стасову. С нею он познакомился еще в
одиннадцатом, летом, в Тифлисе - это на ее квартире проходили
заключительные заседания Российской организационной комиссии по подготовке
будущей общепартийной конференции. Тогда еще никому не ведомо было, что
состоится она в Праге... Сейчас Елена Дмитриевна дружески и коротко
кивнула, будто они в последний раз виделись вчера, а не шесть лет назад, и
снова включилась в какой-то спор.
- Не будем мешать, - Дзержинский направился из комнаты, жестом
пригласив за собой Антона и Василия.
В соседней комнате, почти без мебели - стол и несколько стульев, -
показал им на стулья, а сам начал расхаживать от стены к стене:
- Рассказывайте подробно, не опуская ни слова. Хотя от Василия я в
целом в курсе дела.
И Путко начал рассказывать о вчерашнем, все время поворачивая к
Феликсу Эдмундовичу голову.
- Так-так... Повторите: как именно сказал подполковник?.. Уточните,
почему именно вам предложил Милюков... Так-так!..
Заключил:
- С заданием вы справились превосходно. На большее и нельзя было
рассчитывать. В каждом донесении важны достоверность и своевременность. Как
раз вчера вечером ЦК принял развернутую резолюцию о Московском совещании.
Пересказал ее суть: готовящееся совещание, прикрываемое и
поддерживаемое эсерами и меньшевиками, на деле должно явиться, по замыслу
его устроителей, заговором против революции и народа. Поэтому всем
большевистским комитетам предписано разоблачать как само совещание, так и
контрреволюционную политику поддержавших его созыв мелкобуржуазных партий;
организовать массовые протесты рабочих, солдат и крестьян против этого
совещания.
- Однако мы решили в состав совещания войти. Большевистская фракция
выработает свою декларацию, огласит ее до начала работы совещания - сразу
после выборов президиума - и демонстративно покинет зал. Таким образом,
наша позиция принципиальна, четка и ясна: вступать в переговоры с врагами
революции мы не будем, но разоблачить перед всей страной истинный характер
этого сборища должны.
Дзержинский остановился у стула Антона:
- Обязательно воспользуйтесь приглашением Милюкова: у нас не было
никаких шансов узнать из первых рук, что затевают кадеты и прочие на
предварительном совещании "общественных деятелей". Хотя мы предполагаем,
что именно они затевают.
Спросил:
- Вы читали статью Владимира Ильича "Из какого классового источника
приходят и "придут" Кавеньяки?"?
- Нет, - ответил Антон. - А где она напечатана?
- В "Правде". Еще во второй половине июня.
- У нас в армии тогда как раз наступление начиналось... Да и сами
знаете, Юзеф, - он поправился, - товарищ Феликс, на фронте начальство
"Правды" боится больше, чем германцев, - с перебоями она добиралась.
- Прочесть эту статью должны обязательно: лучшая ориентировка в
нынешней ситуации.
Дзержинский снова начал вышагивать по комнате:
- В Москву выезжайте немедленно. В особняке Ря-бушинского и в любом
другом месте, где будут собираться "общественные деятели", постарайтесь
присутствовать. Роль ваша та же: офицер-фронтовик. Никаких эмоций, ни слова
о партийной принадлежности.
- А как же быть ему в связи с резолюцией ЦК уже на самом
Государственном совещании? - спросил Василий. - Покидать или не покидать
его?
- Ни в коем случае. Резолюция о демонстративном уходе относится к
нашей фракции, которая будет включена в состав общей делегации от ВЦИК. А
вы, Владимиров, представитель армейской делегации. Будете сидеть и все
мотать на ус.
Феликс Эдмундович, заложив руки за спину, несколько раз пересек от
стены до стены комнату. Истощенный, спина ссутулена.
- Однако постарайтесь сразу же, с соблюдением строгой конспирации,