Понизовский В М. Заговор генералов

решил снова пойти в здание Московской думы. Скорей всего, большевики там,
среди рабочих, в Совете депутатов.
Мальчишки шныряли в толпе, размахивая газетными листами. Он купил
первую попавшуюся. "Утро России".
"Государственная Дума - это единственная, незыблемая скала,
возвышающаяся над разбушевавшимся народным морем. Это - центр, маяк, к
которому устремлены отныне все взоры, все сердца, все упования..."
Выхватил у газетчика другой лист.
"Известия Московского Совета". Номер первый! Молодцы, быстро
организовали!.. Вчера он слышал в здании думы: городской голова Челноков
потребовал от Совдепа "очистить помещение", потребовал каких-то документов.
Тогда ему показали револьвер... Это документ! Что ж, авторитетный документ
восстания. Все думцы - и сам голова, и члены управы, и служки -
разбежались. Здание осталось в руках Совета и революционного комитета.
В газете было воззвание Московского комитета и Московского областного
бюро ЦК РСДРП: "...Революция должна победить. Старая власть будет
уничтожена... Дело за Москвой. Сегодня великий день... Поддержим наших
петербургских братьев, не дадим послать на Питер царского палача! Все на
улицу! Все за дело!.."
Вот это созвучно его мыслям! И главное - есть здесь, в Москве, и
городской комитет, и даже Бюро ЦК партии!..
Он шел на Воскресенскую площадь. Как и вчера, у здания думы было полно
людей. Казалось, митинг не прерывался и на ночь.
- ...Свергнуть династию Романовых! Смести этот мусор! В тюрьму -
атамана разбойничьей шайки!..
- Товарищи! Только что Совет рабочих депутатов постановил: "Предложить
Военному совету и исполкому "Комитета общественных организаций" немедленно
произвести арест всех высших агентов прежней правительственной власти, не
делая различия как при аресте, так и при заключении между низшими и высшими
чинами, какие бы должности они ни занимали"!..
- П-рр-авильно! Ур-ра!.. - откликнулась толпа.
- Товарищи! Уже вчера вечером нами арестованы командующий округом
генерал Мрозовский и московский градоначальник генерал Шебеко!
- Пр-равильно!..
Дзержинский начал протискиваться сквозь толпу к входу в думу.

4

Члены Временного правительства собрались в роскошном, белом с золотом,
зале совета министров в Маршшском дворце - давней резиденции российского
кабинета. Хрусталь. Бронза. Мрамор. Темно-красный бархат. Огромный овальный
стол...
- Прошу, господа! - широким жестом хозяина, приглашающего гостей к
трапезе, повел рукой Родзянко. - Пора нам приступать к более прочному
устройству исполнительной власти. Передав вам бразды правления, Временный
комитет Государственной думы с сей знаменательной минуты слагает с себя
полномочия и превращается в организацию общественных деятелей, которые,
забыв различия партий, классов и сословий, будут объединять вокруг вас всех
граждан России во имя спасения родины!
От этих прочувствованных слов у многих на глазах навернулись слезы, да
и сам Родзянко достал из кармана платок.
Все присутствующие знали, что минувшей ночью государь император
доверил формирование кабинета Михаилу Владимировичу, как наиболее
достойному, но тот скромно отказался, и это производило сейчас особенное
впечатление.

5

Вечер застал Дзержинского все в том же здании Московской думы. В
большом зале шло непрерывное заседание Исполкома Московского Совдепа. Вход
в зал был открыт для каждого.
Сейчас на заседании обсуждали предложение, только что поступившее от
так называемого "Комитета общественных организаций", приславшего сюда своих
полномочных представителей. Что за "общественные организации"? Судя по
осанистости, упитанности, крахмальным сорочкам и золотым перстням
представителей, организации объединили городских воротил. Так и выявилось:
- Госп... Граждане! Командование войсками гарнизона отныне возложено
на председателя Московской губернской земской управы подполковника
Грузинова.
- Кем возложено?
- Нашим комитетом и санкционировано столицею. Разрешите ознакомить вас
с воззванием нового командующего: "Граждане и солдаты! Дело сделано.
Переворот совершен. Долг каждого вернуться к своей работе. Скорее по домам
и казармам! Победа требует от нас порядка. Скопища на улицах мешают работе.
Кто остается в толпе, тот сознательный враг родины". Госп... Граждане! Мы
надеемся, что ваш Совет поддержит усилия нового командующего и нашего
комитета: вам надлежит выступить со своим воззванием и призвать фабричных
прекратить забастовку!
- У вас все?
- Есть еще короткое, радостное для всех нас сообщение, только что
полученное комитетом из Петрограда: в столице образовано Временное
правительство России. От Москвы в него вошли такие выдающиеся деятели, как
Гучков и Коновалов! Первый - военным и морским министром, второй -
министром торговли и промышленности! Это высокая честь для Москвы, госп...
граждане!
- Очень вы нас обрадовали, господа хорошие! - поднялся из-за стола
Исполкома плечистый пожилой мужчина в косоворотке. - Я - рабочий. Карасев
моя фамилия... Вот вы здесь призываете нас, рабочих, к станкам... Но
ответьте: может ли рабочий выходить на работу, может ли он быть спокоен и
работать, когда военным министром назначен Гучков, тот самый, который был
дружком Столыпина, подписывавшего направо и налево смертные приговоры?
- Теперь Гучков не тот! Он изменился!
- Как это он вдруг изменился? Иль он свои московские дома на Тверской
и на Мясницкой отдал беднякам? Или этот ваш Коновалов отказался от своего
банка и от мануфактуры "Коновалов и сын"?..
- Граждане! Это голая демагогия! Нам нужно становиться на работу,
нужно сообща защищать свободу, иначе нас расстреляют немцы!
- Да? А нам все равно: если не немцы нас расстреляют, то вы нас
расстреляете. Не думайте, господа хорошие, что мы забыли Пресню! Не забыли!
И дети, и внуки наши не забудут! Вот вы решили, что все закончено и дальше
идти некуда и незачем. А мы считаем так: революция не закончена, пока все
требования пролетариата не выполнены!
- Ваши требования будут удовлетворены. По мере возможности. Нельзя же
все сразу. Это создаст анархию, граждане!
Карасева сменил другой. Интеллигент. Аккуратно стриженая бородка.
Превосходно сшитый костюм. "Тоже из этих..." - подумал Феликс.
- Имеем ли мы, члены Исполнительного комитета, право заставить рабочих
прекратить забастовку? - задал он риторический вопрос.
Дзержинский увидел: представители "общественных организаций"
оживились. Один из них одобрительно кивнул: мол, имеете право!
- Нет, не имеем! - неожиданно сам же и ответил тот. - Забастовка -
важнейшее оружие пролетариата. О прекращении забастовки мы даже не будем
говорить до тех пор, пока не будут выполнены наши требования. А именно:
пока по примеру рабочего Совдепа не будет создан Совет солдатских
депутатов, пока не будет вооружена милиция и пока оружие не будет передано
в распоряжение Совдепа!
"Вот это требования!.." - воззрился на выступающего Феликс. Шепотом
спросил у стоявшего рядом парня:
- Кто это выступает?
- Не знаю, как его зовут. Знаю - большевик.
- Мы согласны призвать к возобновлению работы только тех товарищей,
которые заняты на предприятиях, связанных с обеспечением населения Москвы
продовольствием, с обслуживанием городского водопровода, электростанций и
транспорта, - решительно закончил оратор.
Посланцы "Комитета общественных организаций" удалились, как говорится,
не солоно хлебавши. В перерыве Феликс подошел к выступавшему:
- Разрешите... Я - член Главного правления польской
социал-демократической партии, был членом ЦК РСДРП. Я только что из тюрьмы.
Ищу связи с комитетом.
- Как вас зовут, товарищ? - вгляделся в его лицо мужчина.
- Дзержинский.
- Как же, слышал! Очень рад. - Протянул узкую ладонь: - Ногин Виктор
Павлович...

6

Паровоз с прицепленным к нему одним-единственным салон-вагоном на всех
парах мчался из Питера в Псков.
Гучкову и Шульгину удалось выехать лишь потому, что никто из солдат
выставленной Совдепом охраны на Варшавском вокзале не знал думцев в лицо, а
начальник станции, предупрежденный комиссаром Бубликовым, выполнил
приказания Родзянки.
На полпути к Луге, с поста какого-то разъезда, Гучков по
железнодорожному телефону связался с Вырицей, с генерал-адъютантом
Ивановым. Командующий карательной экспедицией сообщил, что с часу на час
ожидает прибытия верных дивизий, чтобы без промедления двинуть их на
столицу. Однако по чьему-то приказу из Питера на пути к городу разобрано
полотно, а в самом его Георгиевском батальоне объявились "пропагаторы",
призывающие солдат не повиноваться офицерам. "Как только подойдут надежные
части, я наведу порядок - всех пропагаторов развешу по телеграфным
столбам!" - заверил Николай Иудович.
Эмиссары Родзянки двинулись дальше. Но в самой Луге подозрительный
одновагонный поезд окружили вооруженные повстанцы.
- Граждане! Товарищи! Мы везем Николаю повеления народной власти! -
собрал все свое красноречие и все новомодные слова педавпий представитель
"черной сотни" Шульгип. - Если вы пас задержите, товарищи, это отразится на
судьбе революции!
В подтверждение он потряс бумагами со штемпелями Временного комитета и
Совдепа.
Удалось обмануть и этих.
В десять часов вечера паровоз остановился на перроне Псковского
вокзала. Тут же, через две площадки пустынных платформ, стоял состав из
пяти вагонов, поблескивающий в свете фонарей темно-синим лаком, бронзовыми
царскими вензелями и латунными поручнями. Все окна его ярко светились. У
каждого тамбура маячили часовые, а к одному, из вагонов была приставлена
устланная ковром лестница.
- О вашем приезде уведомлены, - встретил их главнокомандующий Северным
фронтом генерал Рузский. - Прошу, господа! - Он показал перчаткой в сторону
императорского поезда.
- Предварительно нам хотелось бы обсудить положение с вами, генерал, -
оттягивая неотвратимое, сказал Гучков.
- Государь уже ждет вас, - отрицательно качнул головой Рузский.
Им ничего не оставалось, как сразу же приступить к своей миссии, хотя
оба они трепетали от мысли о предстоящем: они привезли проект составленного
Родзянкой манифеста об отречении Николая II в пользу сына, цесаревича
Алексея.
Вот и вагон-гостиная. Зеленый шелк по стенам. Канделябры. Мебель
ампир. Ворсистый ковер. Высокомерный старик в свитском генеральском мундире
- дряблые напудренные щеки, склеротические жилки, седой пушок на темени,
министр двора и уделов граф Фредерике, - провозглашает:
- Государь император сейчас соизволят выйти.
В ту же секунду распахивается противоположная дверь. В проеме ее
появляется невысокий мужчина в серой черкеске с Георгиевским крестом над
гозырями. Холодный взгляд. Расчесанная борода, подстриженные усы. Оригинал
миллионно размноженного изображения - на картинах, литографиях, лубках,
серебряных рублях, золотых империалах. Царь.
У Шульгина и Гучкова подкашиваются ноги.
Николай молча, жестом приглашает их к маленькому будуарному столу с
гнутыми резными ножками.
Первым за столик сел Николай. Рядом с ним - граф Фредерике, затем -
генерал-адъютант Рузский и начальник военно-походной канцелярии
генерал-майор Нарышкин.
Гучкову и Шульгину указали на стулья у стены. Будто за столиком воссел
трибунал, а они подсудимые. Оба опустились на пружинящие сиденья. Но Гучков
тут же встал:
- Ваше величество! Мы приехали, чтобы доложить о том, что произошло за
эти дни в Петрограде и вместе с тем посоветоваться о тех мерах, которые
могли бы спасти положение...
Всю дорогу они готовились к исполнению возложенного поручения. Решили
начать издалека. Теперь Гучков нарочито обстоятельно и подробно живописал
картины восстания и те опасности, которые угрожают России, если пожар
перекинется на фронты.
Наконец, будто очертя голову бросился в омут:
- Спасти Россию, спасти монархический принцип, спасти династию можно!
Если вы, ваше величество,, объявите, что передаете свою власть вашему
маленькому сыну, если вы передадите регентство великому князю Михаилу
Александровичу и если от вашего имени или от имени регента будет поручено
образовать новое правительство... Вот что нам, мне и Шульгину, было
поручено вам передать.
Николай обвел взглядом потолок вагона. "Значит, ничего иного не
придумал и Родзянко..." В голове, в ритм ударам пульса, зазвучало: "Божиею
поспешествующею мило-стию, Мы, Николай Вторый, император и самодержец
Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь
Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский..." Сейчас эта
торжественная формула звучала язвящей насмешкой. Но необходимость разом
отрешиться от всех этих титулов не вызвала у него особенного огорчения -
они всегда существовали в его сознании отвлеченно. Большинство своих царств
и княжеств он и не видал. Подумал: а что станется с его собственными
владениями - Нерчинским горным округом, где в рудниках добывалось для него
золото и серебро; с Екатеринбургской алмазной гранильной фабрикой;
Шлиссельбургским фарфоровым заводом; охотничьими угодьями в Белой Веже и
Гатчине; собственными его дворцами в Петрограде и окрест, в Москве, Киеве,
Ливадии... От всего этого ему отказываться было жаль. Но тоже без остроты,
без глубокого переживания, с привкусом равнодушия... Все от бога.
Он опустил взгляд с потолка и неторопливо повел его по стенам, не
задерживаясь на предметах и лицах, пока не остановился на торчащей перстом
фигуре Гучкова.
Все сидели замерев, затаив дыхание.
- Раньше вашего приезда и после разговора по прямому проводу
генерал-адъютанта Рузского с председателем Государственной думы я думал в
течение утра, - четко и негромко проговорил Николай. - Во имя блага,
спокойствия и спасения России я был готов на отречение от престола в пользу
своего сына, но теперь...
Все, кроме престарелого, так ничего и не понимающего графа Фредерикса,
подались вперед.
- ...Теперь, еще раз обдумав положение, я пришел к заключению, что
ввиду болезненности наследника мне следует отречься одновременно и за себя,
и за него, так как разлучиться с ним я не могу.
Это решение было неожиданным для всех.
- Облик маленького Алексея Николаевича был бы смягчающим
обстоятельством при передаче власти, - растерянно пробормотал Гучков.
Генерал Рузский нашелся:
- Его величество беспокоится, что если престол будет передан
наследнику, то его величество будет с ним разлучен.
- Мы не можем дать на это ответа, - впервые подал голос Шульгин.
Все снова замолчали, словно бы не зная, что делать дальше.
- Давая свое согласие на отречение, - опять произнес Николай, - я
должен быть уверенным, что вы подумали о том впечатлении, какое оно
произведет на всю остальную Россию. Не отзовется ли это некоторою
опасностью?
- Нет, ваше величество, опасность не здесь! - забыв о церемониале,
воскликнул Гучков. - Мы опасаемся, что, если объявят республику, тогда
возникнет междоусобие.
Ему на подмогу опять пришел Шульгин. Он тоже стал рассказывать об
обстановке в столице:
- В Думе ад, это сумасшедший дом. Нам придется вступить в решительный
бой с левыми элементами, а для этого нужна какая-нибудь почва. Относительно
вашего проекта разрешите нам подумать хотя бы четверть часа.
- У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, есть
уверенность, что водворение старой власти - это расправа с ними, - начал
вторить Шульгину
Гучков. - Поэтому нужна полная перемена. Нужен такой удар хлыстом,
который сразу переменил бы все.
- Хотите еще подумать? - не скрывая иронии, осведомился Николай.
- Нет, - решился Гучков. - Я думаю, что мы сможем сразу принять ваши
предложения. Когда бы вы могли совершить самый акт?
Он расстегнул папку темной крокодиловой кожи:
- Вот проект, если бы вы пожелали...
- Проект нами уже составлен, - ответил, поднимаясь, Николай.
Все поспешно вскочили. Даже Шульгин и Гучков, подражая генералам,
вытянулись.
Царь вышел из вагона.
Через несколько минут он вернулся. Протянул Гучкову листок размером в
четвертушку писчей бумаги. Это был акт об отречении.
Отныне Николай II переставал быть "его величеством императором
Всероссийским" и становился гражданином Николаем Александровичем Романовым.
- Надлежит решить еще несколько вопросов, менее значительных, -
произнес с виноватым видом Шульгин. - Необходим ваш указ о назначении
председателем совета министров князя Львова. Желательно, чтобы на указе
была проставлена дата раньше часа отречения. Сие нужно, чтобы подчеркнуть
преемственность власти.
- Хорошо. На два часа раньше? Оба думца согласно кивнули.
- Кого бы вы хотели видеть верховным главнокомандующим? - продолжил
Гучков.
- Мною решено уже раньше: великого князя Николая Николаевича, -
ответил Николай.
- Остается нерешенным вопрос о главнокомандующем войсками столичного
округа... - начал Шульгин. - Генерал Иванов не...
Но его прервал Рузский:
- Когда вы были уже в пути, поступило ходатайство от Родзянки. Михаил
Владимирович предложил кандидатуру генерала Корнилова. Государь одобрил и
дал указ правительствующему сенату о назначении.
- В таком случае наша миссия исчерпана, - с облегчением проговорил
Гучков.
Но его спутник не удержался:
- Разрешите узнать, ваше величество, о ваших лпч-ных планах. Вы прямо
отсюда поедете в Царское Село?
Романов задумался.
- Нет... Я хочу сначала проехать в Ставку. Может быть, заеду в Киев,
чтобы проститься с матушкой... Л затем и в Царское.
- Мы приложим все силы, чтобы облегчить вашему величеству выполнение
ваших дальнейших намерений! - с жаром воскликнул Шульгин.
Спустя несколько минут, оставив вагон-гостиную, эмиссары отправили в
Петроград телеграмму:
"Просим передать председателю Думы Родзянко: государь дал согласие на
отречение от престола в пользу великого князя Михаила Александровича с
обязательством для него принести присягу конституции. Поручение
организовать новое правительство дается князю Львову. Одновременно
верховным главнокомандующим назначается великий князь Николай Николаевич.
Манифест последует немедленно в Пскове. Как положение в Петрограде. Гучков.
Шульгин".
Через час, глубокой ночью, с дубликатом манифеста об отречении
посланцы Родзянки отбыли в столицу.
Когда за окнами вагона потянулись пригороды Питера, уже вовсю занялось
утро.
Утро пятого дня революции.


Глава шестая
3 марта

1

В полупустом вагоне второго класса Путко ехал в направлении Риги. Чем
ближе к линии фронта, тем пассажиров становилось все меньше. Лишь офицеры.
В одном купе началось дорожное застолье, в другом - преферанс. Антон
остался один.
Он был рад этому - возможности неторопливо, не прерываясь ничем, под
ритмично-успокаивающее постукивание колес перебрать в памяти все
случившееся, как бы взглянуть на события минувших дней и на самого себя со
стороны.
Багажа у него с собой немного. В трофейном, обшитом рыжим собачьим
мехом ранце - смена белья, полотенце, щетка, мыло, бритвенный прибор. - А
под бельем - плотно уложенные, отяжелившие ранец стопки "Известий" с
"Приказом Э 1" и листовки с лаконичным обращением: "Товарищи!"
Антону нет надобности расстегивать ранец и доставать листовку, чтобы
восстановить ее текст. Он запомнил его слово в слово. И сейчас, скользя
невнимательным взглядом по заснеженным перелескам под низким серым небом,
как бы читал заново:
"...Настал час освобождения порабощенного народа, настал час мести и
расправы с царским правительством!..
Переполнилась чаша терпения!
Пролетариат выступил с голыми руками и открытой грудью - и он нашел
братский отклик в революционной армии. Только продажная рука полицейских
наемников не дрогнула, давая залпы в безоружный народ, рвущийся к свободе.
Армия с вами, товарищи, и в этом залог победы второй российской революции".
Последние три слова были выделены крупно, черно и будто бы звучали
торжественно и тревожно.
"...Вернуться назад нельзя, вернуться назад - это значит предать
восставших солдат и обречь их к расстрелу. Мы должны завершить начатое
дело... Готовьтесь к вооруженной борьбе. Для победы нам нужна
организованность, нам нужен руководящий центр движения... Долой войну!
Долой царскую монархию! Да здравствует Временное революционное
правительство!.."
- В этом вся суть: Родзянко и компания состряпали Временное буржуазное
правительство, а мы боремся - за Временное революционное, - сказал Василий,
когда Антон за час до отъезда пришел на Шпалерную, чтобы взять с собой на
фронт номера газеты. Василий же помог ему уложить в ранец листы,
утрамбовал, чтобы влезло больше. - Полный боекомплект. Летят уже наши
снаряды! В питерском гарнизоне началось, Москва - слышал небось? -
поддержала. Теперь пойдет!
Предупредил:
- Но учти, имеем сведения, что кое-кого из наших, захваченных с этими
листками, генералы приказали поставить к стенке. Еще не настало время
забывать о конспирации.
Помог Антону водрузить ранец за спину. Обнял. Они троекратно ткнули
друг друга в щеки усами. Как давние друзья. Знакомы они сутки, а как-то
незаметно с "вы" перешли на "ты".
- Тоже душа в окопы тянет, - признался Василий. - Но здесь, сам
знаешь, сколько дел. Вчера восстановили Петроградский партийный комитет.
Пока - как временный. Теперь надо восстанавливать нашу "Правду". Надо
решать с царем. Наша линия - немедленный арест. Ну, - повторил он, -
дуй-ковыляй, а то опоздаешь. Как там сказал почти что твой тезка Дантон?
"Мое имя вы найдете в Пантеоне истории!"... Связь с нами держи и через
армейский комитет, и прямо сам.
Перед тем, сдав в штабе восстания свой "пост"-стул Василию, Антон
возвратился, наконец, в лазарет. Там все было в расстройстве. Исчезнувшего
раненого никто из персонала и не хватился. Он попросил выдать воинские
документы, незнакомый врач тут же их и оформил. Путко поднялся к себе в
палату. Она была пуста. Койки перестланы заново, только на его тумбочке все
нетронуто. Он прилег на кровать, поверх одеяла, чтобы немного передохнуть
перед дорогой, а проснулся, когда уже наступили сумерки.
- Ну вот, слава богу! - услышал он над собой голос Наденьки. - Я уж
думала, полные сутки заберете.
- Ох, Надя-Надежда! - Он сел, чувствуя себя превосходно выспавшимся и
как никогда бодрым. - Пожевать чего-нибудь найдется? Я, как из вашей хаты
ушел... - И сам удивился: - Надо же, так ничего и не ел!
- Сейчас, миленький! - всплеснула она руками. - Я все сберегла!
- А где мои... однопалатники? - огляделся он.
- Есаул к своим казакам убег. Ужас как матерился напоследок. А тот, в
пах раненный, - преставился. Уже . почти весь лазарет опустел - кто куда. -
Она запнулась. - А вы?
- И я, Наденька. Соберу свои вещички - и на фронт.
- И вы, значит... - санитарка запнулась. - Дежурство мое кончилось. На
улице темно, фонари побили... Хулиганы шастают... Вы меня пе проводите?
- С великим удовольствием!
По дороге после десятка молчаливых шагов она спросила:
- А жена у вас есть?
Антон подумал: "Ольга?.. Жена, да не моя..." Усмехнулся:
- Есть. Пушка по имени "гаубица" - вот моя жена. - И сам спросил: - А
у тебя? Не муж, конечно, - молода! Парнишка-дружок?
- А-а, был, - она с досадой отмахнула варежкой. - Соседский. Губошлеп.
Они подходили уже к Александровскому мосту.
- Помните: Катя, как выписался из лазарета, в ресторан меня пригласил?
- Конечно, - улыбнулся Антон. - Шоколадом-пирож-ными потчевал.
- И вином поил, - глухо, полуотвернувшись, отозвалась она. - А потом
сказал: "У меня для вас, Надежда Сергеевна, сюрприз есть. Я в этой
гостинице остановился, давайте поднимемся в нумер на минутку". Я и пошла...
Я ведь к нему как к брату, как к Сашке... Выходила. Два месяца обмывала, с
ложки кормила-, утки выносила... А он, как привел в нумер, дверь на ключ и
изнасильничать хотел.
- Не может быть! - схватил ее за руку Антон.
- Едва отбилась... Слабый он еще... Девушка ткнулась в отворот его
шинели:
- Тогда он с колен: "Уступи! Я тебя обожаю!.." А мне так гадко
стало... Тогда он вскочил, отпер дверь - и по щеке меня: "Убирайся вон,
плебейка!" - Она всхлипнула.
- Подлец! Ух какой подлец!.. - Антона захлестнула ярость. - Попадись
он мне, сукин сын! Выродок! - Он обнял, прижал к себе девушку. - Успокойся!
Молодчага, что сумела за себя постоять!
Она отстранилась. Снова отвернулась:
- Я никому об этом не рассказывала. Ни Сашке, ни даже маме. Только
вам...
Они были уже на мосту.
- Почему же мне? Облегчить душу?
Девушка остановилась у парапета, налегла на чугунный поручень грудью:
- Вы, Антон... Антон Владимирович, все обо мне должны знать... Потому
что я люблю вас...
Перевела дыхапие. Но поворачивая к нему лицо, с решимостью, будто
бросаясь с моста вниз, в Неву, не давая ему вставить ни слова, заспешила:
- Полюбила вас, почитай, с первого дня, как привезли, простертого.
Отчего-почему - кто знает? Люблю и ничего не могу с этим поделать. Думала:
хоть какой ни будет - слепой, безногий, - мой, мой!.. На рождество с
девчатами-соседками гадали. Мне вышло: если серые у тебя глаза - сбудется.
Снял ты повязку, я глянула: батюшки мои! Не карие, не рыжие - серые!..