Понизовский В М. Заговор генералов

отношению ко всей армии, - одобрил Завойко. - Но так можно перебить все
свои полки, потому что солдаты воевать не хотят.
- Хм... - насупился Корнилов. - А вы что предлагаете?
- Как и Наполеон, тоже два способа. Первый - придумать такой лозунг,
который задевал бы за сердце даже самого темного солдата. Скажем... - он
почмокал сочными губами. - "Через горы трупов русских героев ты
протягиваешь братскую руку убийце-врагу!" А?
- Воюют не словами.
- Имеется и второй способ. Более радикальный. Скажите, ваше
высокопревосходительство, июльское отступление было нам во вред или на
пользу?
- Что значит: "на пользу"? - с подозрением посмотрел на ординарца
Корнилов. - Армия потеряла больше ста пятидесяти тысяч штыков! Отдала
противнику обширные территории и огромные трофеи!
- Зато вы, Лавр Георгиевич, стали главковерхом, на фронте введена
смертная казнь, а главное - мы разделались с большевиками. Нет, я считаю,
что наше июльское поражение следует рассматривать как благодеяние для
России. Оно прозвучало набатом к объединению всей страны.
- Н-не понимаю, - Корнилов пригнул голову, будто собираясь боднуть
своего собеседника. - Не понимаю.
- Когда и где ожидается ближайшее наступление неприятеля?
- Возможно, в Румынии. Скорей, здесь, под Ригой.
- Оно-то и может стать вторым и решающим сигналом. Но к этому
разговору, ваше высокопревосходительство, мы еще вернемся.
Завойко старательно щеткой стряхнул пылинки с сукна стола.


Глава седьмая
9 августа

1

И снова на Спиридоновке говорили-говорили. Похоже было, что каждый из
трехсот господ, собравшихся в особняке Рябушинского, жаждал щегольнуть
красноречием.
- Народ-богоносец, великий в своей простоте, подпал под власть
утробных материальных интересов!..
- Старые связи, коими Россия держалась, рассыпаны, а нового ничего не
создано!..
- Мы, как представители партии, всегда защищавшей принципы
государственности и законности, полагаем, что...
- Попытка поставить революцию выше России оказалась гибельною!..
Запомнить, кто именно и что изрекает, Антон был не в силах. А надо бы.
Он достал блокнот и начал записывать, как когда-то на лекции. "Князь
Трубецкой: Необходима сильная национальная власть... Шульгин: Ныне у нас не
монархия и не республика - государственное образование без названия!..
Генерал Брусилов: От имени офицерского корпуса я заявляю..."
Милюков легко дотронулся до его руки:
- Вас не ангажировала какая-нибудь газета, мой юный друг? - Мы, все
собравшиеся, договорились не выносить из избы...
- Нет, Павел Николаевич, - пряча блокнот, ответил поручик. - Это для
себя. Столько знаменитых лиц. А в голове полнейшая сумятица.
Профессор негромко, даже не размыкая губ с зажатым в них мундштуком
трубки, засмеялся. Отнял трубку:
- Вы когда-нибудь в Русском музее разглядывали, ну, скажем, Верещагина
или Коровина вот так? - он поднес ладонь к самым глазам. - Хаос
разноцветных мазков. А отойдите на десяток шагов от полотна - эпическая
картина!
И на второй день профессор все так же сидел в дальнем углу, рядом с
Антоном. Лишь после выступления генерала Алексеева, потребовавшего
"оздоровления армии", он снова попросил слова:
- Мы услышали речь, исполненную глубокой государственной мудрости, -
сказал он, но тут же и смягчил требования генерала, придав им обтекаемость,
и заключил: - Единственная подлинно культурная сила, созданная русской
историей, - это ее надклассовая интеллигенция.
Вождь кадетов в близком общении казался деликатным скромным старичком.
За эти неполные два дня у Пут-ко и Милюкова установились приятные
взаимоотношения. Может быть, седовласому профессору импонировало знакомство
с офицером-фронтовиком, если и не самым молодым среди собравшихся, то
конечно же самым младшим в чине?.. Покровительствуя, Павел Николаевич в то
же время держал себя с поручиком корректно, сам был готов на мелкую услугу.
Оказалось, что он тоже снял номер в "Национале", и они по возвращении вчера
со Спиридоновки даже поужинали вместе. Профессор расспрашивал об армейском
житье-бытье, с грустинкой вспоминал свои собственные младые лета,
знакомство с отцом Антона, Владимиром Евгеньевичем. Да-да, он знает, что
мать Антона вторично вышла замуж. За барона Том-берга. Он и с бароном в
давней дружбе, а Ирина Николаевна - очаровательнейшая женщина, право слово
- звезда Пальмиры. Очень жаль, что он раньше не был знаком с ее сыном. И
очень жаль, что баронесса и барон в столь продолжительном отъезде: и при
нынешнем правительстве барон выполняет важную миссию при штабе союзников...
А может быть, оно и к счастью, что они пережидают это смутное время в
цивилизованной Европе... Профессор за ужином выпил лишь бокал сухого вина,
зато окутал Антона клубами благоуханного табачного дыма.
Перед перерывом на обед председательствующий Род-зянко предложил
послать приветственную телеграмму генералу Корнилову:
- Если не будет возражений, господа, такого содержания: "Совещание
общественных деятелей приветствует вас, верховного вождя русской армии.
Совещание заявляет, что всякие покушения на подрыв вашего авторитета в
армии и России оно считает преступлением и присоединяет свой голос к голосу
офицеров, георгиевских кавалеров и казачества. В грозный час тяжелого
испытания вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верой. Да поможет
вам бог в вашем величайшем подвиге по воссозданию могучей армии и спасения
России".
Стены зала дрогнули от рукоплесканий. Антон уловил даже звон
хрустальных подвесок в люстрах.
"Пестрые мазки?.. Похоже, что "художник" завершает свою картину..."
Путко отказался от обеда, накрытого в соседних залах, и поспешил в город.
По пути он зашел в свой номер. Вошел щеголеватый, бравый офицер, а вышел в
коридор, улучив минуту, "шпак" в пушкинской шляпе и макинтоше. Позаботиться
о маскировке Антону посоветовал еще в Питере перед отъездом Василий.
Штаб-квартира большевиков, как сказал Феликс Эд-мундович, находится в
гостинице "Дрезден". Совсем не исключено, что гостиница под особой опекой
военной и прочей контрразведки, а до поры до времени Антон ни в коем случае
не должен "засветиться". Как же быть?..
"Дрезден" он нашел без труда, но медлил входить. Может быть,
отправиться в Московский Совдеп? Это совсем рядом, на Знаменской...
И тут его внимание привлек мужчина, резко распахнувший дверь гостиницы
и быстро зашагавший по тротуару. Щуплый, рыжеватые поредевшие волосы, усы
торчком. Усов тогда не было. Но это он!.. Путко, нагоняя, устремился
следом. Мужчина словно бы почувствовал. "Говорили, у него глаза и на
затылке". Мужчина задержался у витрины. Известный прием: следит за
отражением в стекле. "Точно, он!"
Путко подошел и за спиной сказал:
- Здравствуйте, товарищ Пятницкий! Мужчпна оглянулся:
- Что вам угодно? - Пригляделся: - Да никак Владимиров? - Усы его
задорно ощетинились. - А я уж решил: что за болван шпик? - Оглядел его
фатовской наряд. - Откуда и куда?
- Разрешите представиться: бывший каторжник второго разряда, ныне
командующий отдельной штурмовой батареей! В данный момент снова прибыл
лично в ваше распоряжение от товарища Юзефа!
Выпалил, вытянувшись в струнку, одним духом, вложив в тон и слова
радость встречи, тепло воспоминаний о давней их дружной работе: осенью
одиннадцатого года уполномоченный Российской организационной комиссии Серго
Орджоникидзе, после того как в империи вся работа по подготовке
общепартийной конференции была завершена, приехал вместе со своим
помощником Антоном Путко в Лейпциг, к главному "транспортеру" партии
Пятнице - и с того дня Антон на несколько месяцев стал помощником
"транспортера" в переправке делегатов конференции через границу. Вместе с
ним приезжал он и в Прагу, - в тот самый Народный дом чешских
социал-демократов, где потом, в январе двенадцатого, и состоялась
конференция. Именно в то время Пятница познакомил Антона и с товарищем
Юзефом - Феликсом Эдмундови-чем Дзержинским... Удивительно переплетены
судьбы революционеров!.. Сейчас Антон внимательно вблизи разглядывал
товарища. Изменился. Выше поднялись залысины. Выбелило виски, глубже
утонули светлые глаза, больше морщин. И новинка - бульбовские усы - тоже в
проседи. Лицо смуглое, но с оттенком той сероватой бледности, какую
налагает тюрьма. А вот - узнал!..
- Ты, я слышал, крепко тогда сел?
- Да и вас не обошло?
- Я на два года позже, в самый канун войны.
- Не по соседству ли были от моего Горного Зерен-туя?
- Действительно, рядом - в Приангарье. Слышал такие благодатные места:
Покукуй, Потоскуй, Погорюй?.. Так еще чуток подальше.
Он сухо рассмеялся. Оборвал:
- Воспоминаниями займемся в другой раз. Сейчас у нас тут дел
невпроворот. Так по какому делу послал тебя ко мне Юзеф?
Антон рассказал. И о задании, и коротко о двух днях, проведенных в
особняке Рябушинского.
- Ага, значит, это о тебе предупредили из Питера? А мы уж решили:
что-то стряслось с агентом ЦК. Идем. Как раз сейчас у нас будет заседание
городского комитета - заканчиваем последние приготовления к
Государственному совещанию, - в голосе Пятницкого Антон уловил обычную его
язвительность. Эта резкость, злость были характерны для него и тогда, в
одиннадцатом. - Значит, Милюков считает Москву Версалем? Мол, белокаменная,
первопрестольная, "порфироносная вдова"? - словно бы передразнил он
кого-то. - Шалишь! Москва - это красная пролетарская крепость! И мы дадим
всем этим господам понять, что в Москве их номер не пройдет!..

2

Начальник контрразведки доложил Савинкову, что на ординарца верховного
главнокомандующего, рядового Завойко материалы собраны. Однако в Ставке
объявилось еще одно лицо, представляющее, видимо, интерес, - некий Аладьин.
Управляющий военным министерством осведомился:
- Что дала разработка Аладьина? Помнится, под такой фамилией был
депутат в Думе, позже эмигрировавший в Англию. Не он ли?
- Так точно, ваше превосходительство: Аладьин Алексей Федоров, 1873
года, православный, сын крестьянина... - монотонно начал, заглядывая в
листы досье, Медведев. - Привлекался по делу... девять месяцев тюрьмы...
эмигрировал в Бельгию и Париж... по возвращении в Россию состоял в боевой
дружине... депутат первой Думы от Симбирской губернии, после роспуска Думы
эмигрировал в Англию... С тех пор жил в Лондоне. В английских кругах ценят
как серьезного политического деятеля... Связан с правительственными
кругами... Выехал из Лондона в конце сего июля, при пересечении границы в
Тор-нео был задержан по подозрению... Освобожден по личному указанию
Родзянки... По прибытии в столицу тотчас установил контакты с послом
Великобритании сэром Быокененом, а также с бывшим министром-председателем
князем Львовым и нынешним министром ипостранных дел Терещенко.
Вот оно что!.. Английский резидент. Причем наделенный большими
полномочиями. "Средь бурь и грешной суеты..." Нет, пока трогать ею нельзя,
покуда интересы англичан и французов, союзников по Антанте, совпадают. Ибо
Борис Викторович сам "обручен" с Парижем. А если учесть, что Аладьин до
Англии побывал во Франции... Не коллега ли он, в конечном счете, самого
Савинкова - если даже и слуга двух господ?.. Подождем...
- А что наскребли, полковник, о Завойко?
- Завойко Василий Степанов, 1888 года, православный, потомственный
дворянин... Гайсинский уездный предводитель дворянства... Крупный
землевладелец. Коммерсант. Главные интересы связаны с нефтью... Банкир...
Издает еженедельный журнал "Свобода в борьбе"... Установлены его постоянные
контакты с Терещенко, а также деятелями промышленности Путиловым,
Коноваловым, Рябуппгаским, Третьяковым...
Стоп!.. Рядовой? Ординарец? Нижний чин?.. Молодой, да ранний!
- Связан с представителями союзных держав?
- Пока не установлено.
Этой возможности исключать нельзя. С Терещенко-то якшается. А сей
молодец образовывался в Оксфорде, и совсем не исключено, что и он
сотрудничает с "Интелли-дженс сервис". Но скорей всего, Завойко и Терещенко
заботятся о собственных портмоне. "Нет, господа денежные мешки, вас опекать
я не намерен!.. "Мы, ограбленные с детства, жизни пасынки слепой..."..."
Борис Викторович считал себя бессребреником. Если и брал деньги - у той же
"Сюрте женераль", - то лишь на дело, на материальное обеспечение своей
идеи, а отнюдь не на собственный банковский счет или жуирование. Он - боец.
Скромный, щепетильный и исполненный презрения к золотому тельцу. С Завойко,
Путиловым и иже с ними он, Савинков, считаться не будет!..
- Что есть еще об ординарце Корнилова?
- Находится в близких взаимоотношениях с неким Кюрцем, немцем. Есть
подозрения, что Кюрц связан с германской разведкой. Завойко делал попытки
подыскать ему должность в самом военном министерстве.
Ишь ты!.. Кюрца - в военное министерство, а сам - в кабинете
главковерха... Преуспели господа с Впльгельм-штрассе. Как разобраться во
всей этой мегааппне? Пестрый клубок. Но намотанный на один стержень: сухой
саксауловый торс Лавра Георгиевича. И надо ли Савинкову до поры до времени
разбираться, распутывать?.. Корнилов нужен ему самому. Кто становится между
ним и главковерхом, тех необходимо устранить. Остальные пусть вяжут свои
узелки. Может статься, они пригодятся самому Борису Викторовичу.
- Еще что нового? - спросил он, принимая из рук Медведева папки досье
и откладывая их в стопку бумаг на столе.
- В Петроград прибыл известный английский писатель Вильям Моэм.
- Вы стали увлекаться беллетристикой? - повел плечом Савинков. -
Впрочем, его "Луна и шестипенсовик" - очарование. Читали?
- Никак нет!
- Настоятельно рекомендую. Полинезийские острова... Гоген... Моэм -
любитель экзотики. Возможно, англичанин задумал написать о русских
медведях. - Управляющий военмина поймал взгляд полковника. - Но почему он
привлек ваше внимание?
- По картотеке отделения Моэм проходит как сотрудник "Интеллидженс
сервис", с первых дней войны работавший в Швейцарии. Затем он был направлен
в САСШ. В Россию прибыл через Владивосток. Сразу же по приезде в Петроград
установил контакты с американским послом и с английским послом. Имел беседу
с Аладьиным. Отправил письмо. Мы перехватили, но расшифровать пока не
можем.
- С кем Моэм еще установил связи? - оживился Савинков.
- С Александрой Петровной Коротковой, дочерью известного анархиста. Но
это давняя интимная связь.
"Сашенька?!. - удивился Борис Викторович. - Прелестная Сашенька...
Негодная ветреница..." Он и сам, будучи в Лондоне и Париже, не устоял в
свое время перед чарами княжны-изгнанницы.
- Писателю не докучайте. Письма, перехватывая и расшифровывая,
отправляйте адресатам, - приказал он. Для себя же решил: "Моэмом займусь я
сам. Приятно иметь дело с интеллигентным человеком".
- И еще одно, - в ровном, невыразительном голосе Медведева зазвучала
нескрываемая обида. - В Петрограде начала действовать неизвестная нам
самостоятельная военная контрразведывательная организация.
- На кого работает? - Это было сюрпризом и для Савинкова.
- Во главе ее поставлен полковник Гейман, один из офицеров туземной
дивизии, откомандированный в столицу Ставкой. Гейман спешно налаживает
связи со всеми офицерскими и монархическими группами в столице, Москве и
других городах.
- Держать! - Савинков понял, что действия каких-то сил ускользают
из-под его влияния. - Держать всех на коротком поводке! - И сам удивился,
как легко усваивает терминологию сыскной службы.
Полученные от Медведева сведения он обсудил с Фило-ненко:
- Вот так-то: поп в гости - а черти уже на погосте. Все смотрят на
Ставку, разинули пасти. Корнилова, этого младенца от политики, нельзя
оставлять без присмотра ни на минуту: того и гляди вывалится из люльки.
Немедленно выезжайте в Могилев, не спускайте с генерала глаз ни днем ни
ночью. Следите и за ординарцем Завойко, за Аладьиным. Обо всем важном
немедленно доносите мне.


Глава восьмая
10 августа

1

Вчера, обстоятельно поговорив с Пятницким, побывав на конспиративной
квартире Московского комитета, Антон успел вернуться на Спиридоновку, к
вечернему, заключительному заседанию "общественных деятелей". Разомлевшие
после щедрого обеда с водками, ораторы хоть и не столь энергично, но
продолжали все в том же духе. Но теперь Путко как бы обрел возможность
четвертого измерения - ему стало легко, словно семечки из скорлупы,
вышелушивать самую суть.
Выступал Пуришкевич. Кто в России не знал этого имени? Крупнейший
землевладелец: тысячи десятин земли в Молдавии, самый правый в Думе
последних трех созывов, в графе о принадлежности к партии записавший:
"Черная сотня доблестного "Союза русского народа". Он-то и был одним из
создателей этого союза - банды погромщиков, уголовников, охотнорядских и
гостинодворских громил, железными дубинками и ножами расправлявшихся с
интеллигентами, студентами и гимназистами, с рабочими. У Антона был к ним и
свой счет: это одна из таких банд напала на демонстрантов у
Технологического института в пятом году и насмерть затоптала на булыжниках
мостовой его отца... Так и осталось для Антона тайной: почему его отец,
всегда чуравшийся политики, живший в мире своих формул, пошел в тот день со
своими студентами-воспитанниками на улицу. Но именно тот день и определил
судьбу самого Антона. Все, кто был причастен к "черной сотне", были и его
личными врагами. И уж тем более атаман шайки Пуришкевдч. Вскоре после
первой революции союз разделился на две группировки. Во главе "Союза
русского народа" остался некий доктор Дубровин, а новую, "Союз
Михаила-архангела" возглавил Пуришкевич. Размежевались они прежде всего
потому, что не могли поделить между собой деньги из "рептильного фонда",
которые выдавал на их содержание Николай II. Существовала разница и в
позициях: Дубровин не признавал Думы, а Пуришкевич мирился с нею и даже
стал депутатом. Он неизменно занимал в Таврическом дворце самое правое
кресло. Прежде Антон никогда не видел его в лицо - только фотографии.
Теперь удивился: лысый бородатый пигмей, дергающийся, как от тика.
- ...Россия не имеет правительства! Все классы общества предоставлены
самим себе и находятся вне защиты права и закона! - кликушествовал сейчас
он. - Нельзя строить иллюзии и не пристало жить мечтами! Правительством
называется лишь та власть, которая способна карать виновных! Поставьте на
место Советы, а лучше распустите их вообще - этих носителей разрухи и
двоевластия, начав с Петрограда, пока граждане русские не сделают это сами!
Но учтите: ждать уже недолго! Да, да! Недолго!
Угрожает. Кому? И кто же эти "граждане русские"?.. Теперь, после
Февраля, союзы были распущены, а сами слова "черная сотня" и
"михаило-архангельцы" стали, как мазутные клейма.
- Я - человек правых убеждений, как вы все знаете - монархист, здесь,
в эту минуту всем сердцем поддерживаю партию народной свободы, отдаю свой
голос конституционным демократам! И пусть это же сделают все остальные, ибо
разбиваться на мелкие партии и группки нам ныне невозможно!..
Вот оно что: отныне Пуришкевич - друг Милюкова. До поры до времени,
конечно. Потом, если приберет к своим окровавленным дергающимся рукам
власть, покажет он конституционным демократам своих молодцов с кистенями!
"У-у, мурло-антилихент!.." Иутко живо представил тишайшего Павла
Николаевича, окруженного мясниками с Гостиного двора...
Последним снова поднялся Рябуншнский, воздел перевитые склеротическими
венами желтые руки:
- Надо спасать землю русскую! Нам нужно правительство, которое
буржуазно мыслит и буржуазно действует, правительство, которое положит в
основу политики государственный разум торгово-промышленных кругов!..
Закрывая "Совещание общественных деятелей", без возражений приняли
резолюцию: "...Пусть центральная власть, единая и сильная, покончит с
системой безответственного хозяйничанья коллегиальных учреждений в
государственном управлении". Избрали "Бюро по организации общественных сил"
во главе с Родзянкой. В бюро вошел и Милюков.
Минувшую ночь Антон провел в доме Пятницкого. Спросил:
- Осип Аронович, у вас есть "Правда" за последние месяцы?
- А как же! С первого послефевральского номера. Он принес подшивку.
Антон начал листать июньские номера. Вот: "Из какого классового источника
приходят и "придут" Кавеньяки?"
Пятницкий глянул из-за его плеча:
- А-а... Столько лет знаю, а не перестаю поражаться. Одна эта статья -
свидетельство гениальности. Будто и вправду Владимир Ильич обладает даром
прорицания. Однажды, правда, кто-то брякнул ему об этом. Ильич страшно
разгневался: "Архиглупость! Трижды чушь и мистическая абракадабра! Нужно
просто внимательно изучать историю классовой борьбы, развитие ее в
современном мире. Это и научит видеть суть явлений и, наоборот, общие
принципы прилагать к конкретным событиям". Если бы это было так просто...
Антон углубился в статью. Владимир Ильич проводил параллель между
событиями 1848 года во Франции и нынешними в России. Кавеньяк - это был и
реальный, и собирательный образ военного диктатора. Генерал Луп Эжен
Кавеньяк, ставший военным министром Франции, с яростной жестокостью подавил
восстание парижских пролетариев. В статье Ленин обрисовывал классовую роль
Кавеньяка: когда во Франции была свергнута монархия и к власти пришли
буржуазные республиканцы, они, подобно кадетам Милюкова, стали жаждать
"порядка", ибо ненавидели пролетариат и хотели положить конец революции.
Они искусно использовали мелкобуржуазный социализм Луи Блана, стоявшего на
позициях соглашательства с буржуазией. Позже Луи Блан сделался врагом
Парижской коммуны. А тогда, в сорок восьмом году, французские буржуа
"взяли" его в министры, превратив из вождя социалистических рабочих, каким
он хотел быть, в прихвостня буржуазии. "Луиблановщина" - излюбленное
Лениным обозначение оппортунистической, соглашательской тактики меньшевиков
и иных предателей дела российской революции и интересов всего рабочего
класса. Антону не раз доводилось встречать это емкое, как формула,
определение. Казалось бы, столь разные фигуры - Кавеньяк и Луи Блан -
исторически обусловлены, доказывал теперь Владимир Ильич. Он ссылался на
слова Маркса, который утверждал, что Кавеньяк олицетворял собой не
диктатуру сабли над буржуазным обществом, а "диктатуру буржуазии при помощи
сабли".
О возможности прихода кавеньяков партия предупреждала еще на
Апрельской конференции. Путко встречал этот образ в предыдущей статье
Владимира Ильича - "На переломе". В той статье Ленин отмечал, что
пролетариат и партия должны собрать все свое хладнокровие, проявить
максимум стойкости и бдительности. Антону врезались в память слова: "пусть
грядущие Кавеньяки начинают первыми". Он так и не понял: почему они -
первыми? В бою всегда трудней переходить в контратаку, чем атаковать...
Сейчас Ленин будто именно ему, Антону, доказывал, что объективная
историческая почва, порождающая кавеньяков, как раз "луиблановщина",
политика мелкой буржуазии, колеблющейся, запуганной красным призраком, хотя
и охотно называющей себя "социалистической демократией". Разве не так
именуют себя ныне эсеры и меньшевики? Но в обществе ожесточенной классовой
борьбы между буржуазией и пролетариатом, особенно при обострении этой
борьбы революцией, не может быть средней линии. Меньшевики и эсеры
неизбежно скатываются к подчинению кадетам и буржуазии вообще. Нет, не
Церетели и даже не Керенский призваны играть роль Кавеньяка - на это
найдутся иные люди, которые скажут в надлежащий момент русским луи бланам:
отстранитесь. Но лидеры меньшевиков и эсеров проводят такую политику,
которая делает возможным и необходимым появление кавеньяков: было бы
болото, а черти найдутся. Конечно, в России семнадцатого года много
отличного от Франции середины прошлого века. Однако эти отличия могут
изменить лишь форму выступления кавеньяков, а суть дела изменить не могут,
ибо заключается она во взаимоотношении классов.
Ленин не переоценивал, но и не умалял значения Керенского. С первого
же своего письма, еще из эмиграции, из Швейцарии, Владимир Ильич четко
определил роль, которая тому предназначена: стать подставной фигурой
капиталистов. Роль, характерная отнюдь не только для России. И сам прием
уже многократно был испытан закулисной контрреволюцией во многих странах:
выставить на первый план честолюбивого болтуна, демагога, миллионом слов
маскирующего черное дело. Такие якобы социалисты и псевдореволюционеры на
поверку лучше защищают дело буржуазии, чем сама буржуазия. Они, как типы,
подобные Луи Блану, лавируя между главными борющимися силами, усыпляют
бдительность революционеров и поэтому особенно опасны.
Правительство Керенского Ленин назвал министерством первых шагов
бонапартизма, подразумевая под бонапартистской формой контрреволюционного
режима фактическое хозяйничанье командных верхов армии, стремление
государственной власти опереться на худшие, реакционные элементы войска,